— Полюбуйтесь-ка! — крикнул я ему. Он взглянул, пробормотал: «Боже!» — и скрылся в палатке.
— Куда же вы? — сказал я. — Не надо обращать на него внимания, вот и все.
Старик снова вышел с книгой, и мы сидели и болтали, словно не замечая Гаррика, который все еще щеголял своим головным убором. — По-моему, этот болван к тому же выпил, — заметил я.
— Возможно.
— От него несет спиртным.
Старик, не глядя на Гаррика, тихо сказал ему несколько слов.
— Что вы ему сказали?
— Велел одеться по-человечески и быть готовым в путь.
Гаррик удалился, покачивая перьями.
— Не вовремя он нацепил эти перья, — заметил Старик.
— Некоторым они нравятся.
— В том-то и дело. Этих молодцов без конца фотографируют в таком виде.
— Безобразие, — возмутился я.
— Черт знает что, — поддакнул Старик.
— Если мы и в последний день вернемся ни с чем, я готов всадить Гаррику пулю в зад. Что мне за это будет?
— Могут выйти серьезные неприятности. Тогда уж лучше стрелять в нас обоих.
— Ну нет, только в Гаррика.
— Лучше не надо. Помните, что отдуваться придется мне.
— Я же шучу. Старик.
Появился Гаррик, уже без своего убора, а за ним Абдулла, и Старик обменялся с ними несколькими словами.
— Они предлагают охотиться у холма на новом месте.
— Превосходно. Когда же?
— Хоть сейчас. Кажется, будет дождь. Так что поторапливайтесь. Я послал Моло за своими сапогами и плащом, а М'Кола вынес мне из палатки спрингфилд, и мы вместе пошли к машине. Погода весь день стояла облачная, хотя утром и после полудня солнце время от времени проглядывало сквозь тучи. Надвигались дожди. Вот и сейчас уже начало моросить, и саранча больше не летала в воздухе.
— Страшно хочется спать, — сказал я Старику. — Давайте выпьем. Мы стояли возле кухонного костра под большим деревом, и мелкий дождик шелестел в листве над нашими головами. М'Кола принес флягу с виски и торжественно вручил ее мне.
— Хотите? — предложил я Старику.
— Что ж, выпить никогда не мешает.
Мы выпили оба, и Старик пробормотал:
— Черт бы их побрал.
— Черт бы их побрал, — повторил за ним и я.
— Может, все-таки наткнетесь на какие-нибудь следы.
— Мы обыщем всю местность.
Наша машина свернула вправо, на дорогу, миновала хижины туземцев, потом свернула влево, на плотно убитую, красную глинистую тропу, огибавшую холмы и с обеих сторон теснимую деревьями. Дождь уже лил вовсю, и мы ехали медленно. В глине, по-видимому, было много песка, так как колеса не буксовали. Вдруг Абдулла, сидевший сзади, пришел в сильное возбуждение и попросил Камау остановиться. Тот затормозил, мы вылезли из машины и прошли немного назад. На сырой глине отчетливо виднелись свежие следы куду. Антилопа прошла здесь каких-нибудь пять минут назад, не больше: края отпечатков были острые, и взрыхленная копытами земля еще не успела размокнуть под дождем. — Думи, — сказал Гаррик, откинув голову, и широко растопырил руки, чтобы показать, какие огромные рога у этого животного. — Кубва сана! Абдулла подтвердил, что это самец, и притом большущий.
— Пошли! — скомандовал я.
Идти по следу было легко, и мы знали, что куду где-то близко. Под дождем или снегом подобраться к зверю гораздо проще, и я был уверен, что сегодня удастся поохотиться. След сквозь густой кустарник вывел нас на прогалину. Я остановился, чтобы протереть мокрые очки и продуть прицел моего спрингфил-да. Дождь теперь хлестал как из ведра, пришлось надвинуть шляпу на самые глаза, чтобы не заливало очки. Едва мы обогнули прогалину, впереди послышался треск, и я увидел серое с белыми полосами животное, которое продиралось сквозь кустарник. Я вскинул ружье, но М'Кола схватил меня за руку. «Манамуки!» — прошептал он. Это была самка куду. Мы подошли к тому месту, где она только что стояла, но других следов там не оказалось. Сомнений быть не могло: от самой дороги мы шли по следу этой антилопы. — Вот тебе и «думи кубва сана»! — сказал я Гар-рику с ядовитым сарказмом и жестом изобразил здоровенные рога, которые якобы растут у него на голове.
— Манамуки кубва сана, — пробормотал он огорченно и кротко. — Какая огромная самка!
— Эх ты, вшивый франт в страусовых перьях, — сказал я ему по-английски.
— Манамуки! Манамуки! Манамуки! — Манамуки, — подтвердил М'Кола, кивнув головой. Я достал словарь, но, не найдя там нужных слов, знаками объяснил М'Кола, что мы вернемся на дорогу кружным путем и поглядим, нет ли других следов. Мы долго бродили под дождем, вымокли до нитки, но ничего не нашли и вернулись к машине; так как дождь стал утихать, а дорогу не развезло, решено было ехать дальше, пока не стемнеет. Облака клубились по склонам холмов, с деревьев капала вода; мы тщетно вглядывались в даль, но антилоп не было нигде-ни на открытых полянах, ни в зарослях кустарника, ни на зеленых склонах. Наконец стемнело, и мы вернулись в лагерь. Мой спрингфилд был весь мокрый, и когда мы вылезли из машины, я велел М'Кола хорошенько вычистить и смазать его. М'Кола кивнул, и я, войдя в палатку, где горел фонарь, снял с себя все, вымылся в брезентовой ванне и вышел к костру в халате, надетом поверх пижамы, освеженный и довольный.
Мама и Старик уже сидели у огня. Мама встала, чтобы налить мне виски с содовой.
— М'Кола все нам рассказал… — начал Старик, не двигаясь с места.
— Да, здоровенная была самка, — отозвался я. — Я чуть не уложил ее. Как по-вашему, куда ехать завтра утром?
— Пожалуй, на солонец. Наши дозорные просматривают оба холма. Помните того старого деда из деревни? Он как одержимый ищет куду где-то за холмами. Он и еще второй, вандеробо. Они ушли три дня назад.
— Почему бы нам не попытать счастья на том солонце, где повезло Карлу?
Авось и для меня выдастся счастливый день.
— Конечно.
— Беда только, что день этот последний, потом солонец могут затопить дожди. Когда мокро, соли не остается и в помине. Одна грязь. — В том-то и дело.
— Мне бы только увидеть куду.
— А когда увидите, не забудьте: нужно выждать, пока он подойдет поближе. Выждать и стрелять наверняка.
— Об этом-то я не беспокоюсь.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказала Мама. — Этот разговор действует мне на нервы.
— Жаль, что этот малый. Кожаные Штаны, не с нами, — заметил Старик. — Черт возьми, вот кто умеет поговорить.При нем и у вашего муженька язык развязывался. Разыграйте-ка снова ту комедию про современных писателей.
— Подите к черту.
— Почему у нас нет никакой интеллектуальной жизни? — сказала Мама. — Почему вы, мужчины, никогда не поговорите о мировых проблемах? Почему я ничего не знаю о том, что творится на свете?
— На свете черт знает что творится, — сказал Старик.
— Ужас, да и только.
— Что происходит в Америке?
— Почем мне знать! Какие-то торжества АМХ[12]. Мошенники с сияющими глазами транжирят деньги, и кому-то придется потом расплачиваться. У нас в городе все побросали работу и живут на пособие. Рыбаки сделались плотниками. Как в Библии, только не совсем.
— А как дела в Турции?
— Кошмар. Они поснимали с голов фески. Повесили множество людей. Но Исмет покамест целехонек.
— А во Франции вы были в последнее время?
— Мне там не понравилось. Тоскливо, как в преисподней. Не так давно там произошла прескверная заваруха.
— Да, черт возьми, — сказал Старик, — это факт, если только можно верить газетам.
— Уж если они затевают скандал, то по всей форме. Будьте спокойны, у них есть традиции.
— А были вы в Испании во время революции?
— Нет, я опоздал. Потом мы ожидали еще двух, но они так и не начались.
А потом одну прозевали.
— А на Кубе вы революцию видели?
— С самого начала.
— Ну и как?
— Великолепно. А потом-отвратительно. Вы не поверите, до чего отвратительно.
— Перестаньте, — сказала Мама. — Все это я и сама знаю. Когда в Гаване началась стрельба, я спряталась за мраморным столиком. Они мчались на машинах и палили во все стороны. Я прихватила с собой рюмку виски и была очень горда тем, что не забыла про нее и не расплескала ни капли. Дети сказали: «Мама, можно нам выйти вечером поглядеть, как стреляют?» Революция до того их взбудоражила, что нам пришлось прекратить всякие разговоры на эту тему. Бэмби так жаждал крови мистера М., что по ночам его душили кошмары. — Поразительно, — сказал Старик.
— Не смейтесь надо мной. Я не хочу больше слышать о революциях. Все, что мы видим и слышим вокруг, — это сплошные революции. Они у меня как кость в горле.
— Зато вашему супругу они, наверно, нравятся.
— Ну нет, мне они тоже как кость в горле.
— А я вот ни одной не видел, — сказал Старик. — Это прекрасно. Честное слово. Но только до поры до времени. А потом — хуже некуда.
— Волнующее зрелище, — сказала Мама. — Этого нельзя не признать. Но мне они надоели. Правда, теперь я совершенно равнодушна. — Я немножко интересовался этим.
— И каков же ваш вывод? — спросил Старик.
— Все они были очень разные, но кое-что общее найти можно. Я хочу попытаться написать об этом книгу.
— Может получиться здорово интересно.
— Если только материала будет достаточно. Нужно изучить чертову пропасть фактов. Ужасно трудно доискаться правды, если не видел всего собственными глазами, потому что тем, кто потерпел поражение, не до разговоров, а победители всегда врут. Вот и приходится все прослеживать на месте, только в тех странах, где можешь объясниться. Это, конечно, мешает. Поэтому я никогда не поехал бы в Россию. Если не можешь подслушивать разговоры, толку не будет. Услышишь только официальные версии да осмотришь достопримечательности. В любой стране всякий ее житель, говорящий на иностранном языке, наврет вам с три короба. Все самое интересное узнаешь из разговора с людьми, а если не можешь поговорить с ними и подслушать тоже не можешь, не узнаешь ничего ценного, разве только наберешь материалу на газетную статейку.
— В таком случае вам надо хорошенько взяться за суахили.
— Я стараюсь.
— Но все равно вы не сможете подслушивать, потому что здесь они говорят на языках разных племен.
— Но если я когда-нибудь и напишу об Африке, это будет простая зарисовка, я ведь так мало знаю. И все же первое впечатление от страны очень ценно. Быть может, оно, черт бы его побрал, ценнее для тебя самого, чем для других. Но все равно надо о нем написать, высказаться. А потом можно хоть выбросить.
— Почти все эти книжонки про сафари невыносимо скучны.
— До ужаса.
— Мне понравилась только одна-Стритера. Постойте, как она называется? «Цивилизованная Африка». Он заставляет почувствовать, что это за штука. Лучшей книги я не читал.
— А мне нравится книга Чарли Кертиса. Она написана без фальши и рисует все очень живо.
— А этот Стритер пишет ужасно смешно. Помните, как он подстрелил конгони?
— Да, это очень смешно.
— Но ни один автор не заставил меня почувствовать к этой стране то же, что чувствует он сам. Все описывают привольную жизнь в Найроби или плетут всякую чушь о том, как подстрелили зверя с рогами на дюйм длиннее, чем кто-то другой. Или нудно твердят про опасность. — Я хочу попробовать написать об этой стране, и о зверях, и о том, каково все это для новичка.
— Что ж, попробуйте. Может получиться неплохо. А знаете, я тоже вел дневник во время поездки на Аляску.
— Вот бы мне почитать, — сказала Мама. — Я и не знала, что вы писатель, мистер Дж. Ф.
— Да уж куда там, — сказал Старик. — Если хотите, я пошлю за этим дневником. Понимаете, там просто записано все, что мы делали изо дня в день, и какой Аляска представилась англичанину из Африки. Вам будет скучно. — Никогда, если это написали вы, — сказала Мама.
— Ваша женушка делает нам комплименты, — сказал Старик.
— Не мне. Вам.
— Его я уже читала, — сказала Мама. — Мне интересно прочесть, что пишет мистер Дж. Ф.
— Слушайте, а он правда писатель? — спросил ее Старик. — Что-то не похоже. Может, он зарабатывает и себе и вам на жизнь охотой? — Нет. Он пишет. Когда у него ладится, с ним очень легко. Но, пока он не разошелся, к нему лучше не подходи. Перед тем как начать писать, он должен разозлиться. А когда заводятся разговоры о том, что он никогда больше не возьмет пера в руки, я знаю: теперь дело пойдет. — Пусть поговорит с нами о литературе, — сказал Старик. — То ли дело — Кожаные Штаны. Расскажите-ка нам какие-нибудь литературные анекдоты. — Ладно, слушайте. Это было в последний наш вечер в Париже. Накануне я провел день в Солони, у Бена Галлахера, и он устроил там fermee-знаете, когда кролики выходят кормиться, ставят такую низенькую загородку, — и мы все утро охотились на кроликов, а после завтрака охотились на фазанов, и еще я подстрелил chevreuil[13].
— А при чем тут литература?
— Погодите. В последний вечер у нас обедали Джойс с женой, и к обеду был жареный фазан и седло chevreuil, и мы с Джойсом напились, потому что назавтра я уезжал в Африку. Ох, и вечерок был! — Ничего себе литературный анекдот! — сказал Старик. — А кто такой Джойс?
— Чудный малый, — сказал я. — Написал «Улисса».
— «Улисса» написал Гомер, — сказал Старик.
— А Эсхила кто написал?
— Тоже Гомер, — сказал Старик. — Вы меня не поймаете. Ну, а еще какой-нибудь литературный анекдот?
— Вы знаете, кто такой Паунд?
— Нет, — сказал Старик. — Первый раз слышу.
— Могу рассказать недурные анекдоты про Паунда. — Наверно, о том, как вы с ним ели какого-нибудь зверя с чудным названием, а потом напились?
— Бывало и так, — сказал я.
— Веселая жизнь у вашего брата. Как вы думаете, вышел бы из меня писатель?
— Отчего ж.
— Вот, — сказал Старик моей жене, — теперь мы с вами охоту по боку, и будем оба писателями. Ну, рассказывайте дальше. — Знаете, кто такой Джордж Мур?
— Это про которого написано: "Скоро в путь!
За Джорджа Мура я прощальный кубок пью"[14].
— Он самый.
— Ну так что же с ним случилось?
— Он умер.
— Мрачноватый анекдот. Нельзя ли чего-нибудь повеселее?
— Я его как-то встретил в книжном магазине.
— Вот это уже лучше. Видите, он умеет интересно рассказывать.
— Я однажды зашла к нему в Дублине, — сказала Мама. — С Кларой Дунн.
— Ну и что было?
— Не застали дома.
— Ах, черт побери! Вот она, литературная жизнь! — сказал Старик. — Ни с чем ее не сравнишь.
— Терпеть не могу Клару Дунн, — сказал я.
— Я тоже, — сказал Старик. — А что она писала?
— Письма, — сказал я. — Знаете такого-Дос-Пассоса?
— Первый раз слышу.
— Мы с ним пили горячий кирш в зимние холода.
— А что было дальше?
— В конце концов на нас все ополчились.
— Единственный писатель, с которым я был знаком, это Стюарт Эдвард Уайт, — сказал Старик. — Раньше зачитывался его книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился. — Вы делаете успехи, — сказал я. — Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.
— А почему он вам не понравился? — спросила Мама. — Зачем рассусоливать? Разве анекдот не получился? Ваш муж тоже так рассказывает.
— Все-таки расскажите.
— Уж очень он строил из себя эдакого бывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное. Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это еще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет шикарные статьи в «Сатердей ивнинг пост» про этого-как его? Энди Бернетта. Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби-так и вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во что похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.
— Да вы сами, оказывается, тоже из литературной братии, — сказал я.
— Ишь каким анекдотом блеснули!
— Он прелесть, — . сказала Мама. — А мы будем когда-нибудь есть?
— Господи, я думал, мы уже поели, — сказал Старик. — Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.
После обеда мы немного посидели у костра, а потом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я залез в палатку, он сказал:
— Вы уж столько ждали, не торопитесь завтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните-торопиться не надо. — Хорошо.
— Я велю пораньше вас разбудить.
— Хорошо. Признаться, ко сну здорово клонит.
— Спокойной ночи, — крикнула из палатки Мама.
— Спокойной ночи, — сказал Старик. Он зашагал к своей палатке с комической чопорностью, осторожно неся себя в темноте, точно откупоренную бутылку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Куда же вы? — сказал я. — Не надо обращать на него внимания, вот и все.
Старик снова вышел с книгой, и мы сидели и болтали, словно не замечая Гаррика, который все еще щеголял своим головным убором. — По-моему, этот болван к тому же выпил, — заметил я.
— Возможно.
— От него несет спиртным.
Старик, не глядя на Гаррика, тихо сказал ему несколько слов.
— Что вы ему сказали?
— Велел одеться по-человечески и быть готовым в путь.
Гаррик удалился, покачивая перьями.
— Не вовремя он нацепил эти перья, — заметил Старик.
— Некоторым они нравятся.
— В том-то и дело. Этих молодцов без конца фотографируют в таком виде.
— Безобразие, — возмутился я.
— Черт знает что, — поддакнул Старик.
— Если мы и в последний день вернемся ни с чем, я готов всадить Гаррику пулю в зад. Что мне за это будет?
— Могут выйти серьезные неприятности. Тогда уж лучше стрелять в нас обоих.
— Ну нет, только в Гаррика.
— Лучше не надо. Помните, что отдуваться придется мне.
— Я же шучу. Старик.
Появился Гаррик, уже без своего убора, а за ним Абдулла, и Старик обменялся с ними несколькими словами.
— Они предлагают охотиться у холма на новом месте.
— Превосходно. Когда же?
— Хоть сейчас. Кажется, будет дождь. Так что поторапливайтесь. Я послал Моло за своими сапогами и плащом, а М'Кола вынес мне из палатки спрингфилд, и мы вместе пошли к машине. Погода весь день стояла облачная, хотя утром и после полудня солнце время от времени проглядывало сквозь тучи. Надвигались дожди. Вот и сейчас уже начало моросить, и саранча больше не летала в воздухе.
— Страшно хочется спать, — сказал я Старику. — Давайте выпьем. Мы стояли возле кухонного костра под большим деревом, и мелкий дождик шелестел в листве над нашими головами. М'Кола принес флягу с виски и торжественно вручил ее мне.
— Хотите? — предложил я Старику.
— Что ж, выпить никогда не мешает.
Мы выпили оба, и Старик пробормотал:
— Черт бы их побрал.
— Черт бы их побрал, — повторил за ним и я.
— Может, все-таки наткнетесь на какие-нибудь следы.
— Мы обыщем всю местность.
Наша машина свернула вправо, на дорогу, миновала хижины туземцев, потом свернула влево, на плотно убитую, красную глинистую тропу, огибавшую холмы и с обеих сторон теснимую деревьями. Дождь уже лил вовсю, и мы ехали медленно. В глине, по-видимому, было много песка, так как колеса не буксовали. Вдруг Абдулла, сидевший сзади, пришел в сильное возбуждение и попросил Камау остановиться. Тот затормозил, мы вылезли из машины и прошли немного назад. На сырой глине отчетливо виднелись свежие следы куду. Антилопа прошла здесь каких-нибудь пять минут назад, не больше: края отпечатков были острые, и взрыхленная копытами земля еще не успела размокнуть под дождем. — Думи, — сказал Гаррик, откинув голову, и широко растопырил руки, чтобы показать, какие огромные рога у этого животного. — Кубва сана! Абдулла подтвердил, что это самец, и притом большущий.
— Пошли! — скомандовал я.
Идти по следу было легко, и мы знали, что куду где-то близко. Под дождем или снегом подобраться к зверю гораздо проще, и я был уверен, что сегодня удастся поохотиться. След сквозь густой кустарник вывел нас на прогалину. Я остановился, чтобы протереть мокрые очки и продуть прицел моего спрингфил-да. Дождь теперь хлестал как из ведра, пришлось надвинуть шляпу на самые глаза, чтобы не заливало очки. Едва мы обогнули прогалину, впереди послышался треск, и я увидел серое с белыми полосами животное, которое продиралось сквозь кустарник. Я вскинул ружье, но М'Кола схватил меня за руку. «Манамуки!» — прошептал он. Это была самка куду. Мы подошли к тому месту, где она только что стояла, но других следов там не оказалось. Сомнений быть не могло: от самой дороги мы шли по следу этой антилопы. — Вот тебе и «думи кубва сана»! — сказал я Гар-рику с ядовитым сарказмом и жестом изобразил здоровенные рога, которые якобы растут у него на голове.
— Манамуки кубва сана, — пробормотал он огорченно и кротко. — Какая огромная самка!
— Эх ты, вшивый франт в страусовых перьях, — сказал я ему по-английски.
— Манамуки! Манамуки! Манамуки! — Манамуки, — подтвердил М'Кола, кивнув головой. Я достал словарь, но, не найдя там нужных слов, знаками объяснил М'Кола, что мы вернемся на дорогу кружным путем и поглядим, нет ли других следов. Мы долго бродили под дождем, вымокли до нитки, но ничего не нашли и вернулись к машине; так как дождь стал утихать, а дорогу не развезло, решено было ехать дальше, пока не стемнеет. Облака клубились по склонам холмов, с деревьев капала вода; мы тщетно вглядывались в даль, но антилоп не было нигде-ни на открытых полянах, ни в зарослях кустарника, ни на зеленых склонах. Наконец стемнело, и мы вернулись в лагерь. Мой спрингфилд был весь мокрый, и когда мы вылезли из машины, я велел М'Кола хорошенько вычистить и смазать его. М'Кола кивнул, и я, войдя в палатку, где горел фонарь, снял с себя все, вымылся в брезентовой ванне и вышел к костру в халате, надетом поверх пижамы, освеженный и довольный.
Мама и Старик уже сидели у огня. Мама встала, чтобы налить мне виски с содовой.
— М'Кола все нам рассказал… — начал Старик, не двигаясь с места.
— Да, здоровенная была самка, — отозвался я. — Я чуть не уложил ее. Как по-вашему, куда ехать завтра утром?
— Пожалуй, на солонец. Наши дозорные просматривают оба холма. Помните того старого деда из деревни? Он как одержимый ищет куду где-то за холмами. Он и еще второй, вандеробо. Они ушли три дня назад.
— Почему бы нам не попытать счастья на том солонце, где повезло Карлу?
Авось и для меня выдастся счастливый день.
— Конечно.
— Беда только, что день этот последний, потом солонец могут затопить дожди. Когда мокро, соли не остается и в помине. Одна грязь. — В том-то и дело.
— Мне бы только увидеть куду.
— А когда увидите, не забудьте: нужно выждать, пока он подойдет поближе. Выждать и стрелять наверняка.
— Об этом-то я не беспокоюсь.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказала Мама. — Этот разговор действует мне на нервы.
— Жаль, что этот малый. Кожаные Штаны, не с нами, — заметил Старик. — Черт возьми, вот кто умеет поговорить.При нем и у вашего муженька язык развязывался. Разыграйте-ка снова ту комедию про современных писателей.
— Подите к черту.
— Почему у нас нет никакой интеллектуальной жизни? — сказала Мама. — Почему вы, мужчины, никогда не поговорите о мировых проблемах? Почему я ничего не знаю о том, что творится на свете?
— На свете черт знает что творится, — сказал Старик.
— Ужас, да и только.
— Что происходит в Америке?
— Почем мне знать! Какие-то торжества АМХ[12]. Мошенники с сияющими глазами транжирят деньги, и кому-то придется потом расплачиваться. У нас в городе все побросали работу и живут на пособие. Рыбаки сделались плотниками. Как в Библии, только не совсем.
— А как дела в Турции?
— Кошмар. Они поснимали с голов фески. Повесили множество людей. Но Исмет покамест целехонек.
— А во Франции вы были в последнее время?
— Мне там не понравилось. Тоскливо, как в преисподней. Не так давно там произошла прескверная заваруха.
— Да, черт возьми, — сказал Старик, — это факт, если только можно верить газетам.
— Уж если они затевают скандал, то по всей форме. Будьте спокойны, у них есть традиции.
— А были вы в Испании во время революции?
— Нет, я опоздал. Потом мы ожидали еще двух, но они так и не начались.
А потом одну прозевали.
— А на Кубе вы революцию видели?
— С самого начала.
— Ну и как?
— Великолепно. А потом-отвратительно. Вы не поверите, до чего отвратительно.
— Перестаньте, — сказала Мама. — Все это я и сама знаю. Когда в Гаване началась стрельба, я спряталась за мраморным столиком. Они мчались на машинах и палили во все стороны. Я прихватила с собой рюмку виски и была очень горда тем, что не забыла про нее и не расплескала ни капли. Дети сказали: «Мама, можно нам выйти вечером поглядеть, как стреляют?» Революция до того их взбудоражила, что нам пришлось прекратить всякие разговоры на эту тему. Бэмби так жаждал крови мистера М., что по ночам его душили кошмары. — Поразительно, — сказал Старик.
— Не смейтесь надо мной. Я не хочу больше слышать о революциях. Все, что мы видим и слышим вокруг, — это сплошные революции. Они у меня как кость в горле.
— Зато вашему супругу они, наверно, нравятся.
— Ну нет, мне они тоже как кость в горле.
— А я вот ни одной не видел, — сказал Старик. — Это прекрасно. Честное слово. Но только до поры до времени. А потом — хуже некуда.
— Волнующее зрелище, — сказала Мама. — Этого нельзя не признать. Но мне они надоели. Правда, теперь я совершенно равнодушна. — Я немножко интересовался этим.
— И каков же ваш вывод? — спросил Старик.
— Все они были очень разные, но кое-что общее найти можно. Я хочу попытаться написать об этом книгу.
— Может получиться здорово интересно.
— Если только материала будет достаточно. Нужно изучить чертову пропасть фактов. Ужасно трудно доискаться правды, если не видел всего собственными глазами, потому что тем, кто потерпел поражение, не до разговоров, а победители всегда врут. Вот и приходится все прослеживать на месте, только в тех странах, где можешь объясниться. Это, конечно, мешает. Поэтому я никогда не поехал бы в Россию. Если не можешь подслушивать разговоры, толку не будет. Услышишь только официальные версии да осмотришь достопримечательности. В любой стране всякий ее житель, говорящий на иностранном языке, наврет вам с три короба. Все самое интересное узнаешь из разговора с людьми, а если не можешь поговорить с ними и подслушать тоже не можешь, не узнаешь ничего ценного, разве только наберешь материалу на газетную статейку.
— В таком случае вам надо хорошенько взяться за суахили.
— Я стараюсь.
— Но все равно вы не сможете подслушивать, потому что здесь они говорят на языках разных племен.
— Но если я когда-нибудь и напишу об Африке, это будет простая зарисовка, я ведь так мало знаю. И все же первое впечатление от страны очень ценно. Быть может, оно, черт бы его побрал, ценнее для тебя самого, чем для других. Но все равно надо о нем написать, высказаться. А потом можно хоть выбросить.
— Почти все эти книжонки про сафари невыносимо скучны.
— До ужаса.
— Мне понравилась только одна-Стритера. Постойте, как она называется? «Цивилизованная Африка». Он заставляет почувствовать, что это за штука. Лучшей книги я не читал.
— А мне нравится книга Чарли Кертиса. Она написана без фальши и рисует все очень живо.
— А этот Стритер пишет ужасно смешно. Помните, как он подстрелил конгони?
— Да, это очень смешно.
— Но ни один автор не заставил меня почувствовать к этой стране то же, что чувствует он сам. Все описывают привольную жизнь в Найроби или плетут всякую чушь о том, как подстрелили зверя с рогами на дюйм длиннее, чем кто-то другой. Или нудно твердят про опасность. — Я хочу попробовать написать об этой стране, и о зверях, и о том, каково все это для новичка.
— Что ж, попробуйте. Может получиться неплохо. А знаете, я тоже вел дневник во время поездки на Аляску.
— Вот бы мне почитать, — сказала Мама. — Я и не знала, что вы писатель, мистер Дж. Ф.
— Да уж куда там, — сказал Старик. — Если хотите, я пошлю за этим дневником. Понимаете, там просто записано все, что мы делали изо дня в день, и какой Аляска представилась англичанину из Африки. Вам будет скучно. — Никогда, если это написали вы, — сказала Мама.
— Ваша женушка делает нам комплименты, — сказал Старик.
— Не мне. Вам.
— Его я уже читала, — сказала Мама. — Мне интересно прочесть, что пишет мистер Дж. Ф.
— Слушайте, а он правда писатель? — спросил ее Старик. — Что-то не похоже. Может, он зарабатывает и себе и вам на жизнь охотой? — Нет. Он пишет. Когда у него ладится, с ним очень легко. Но, пока он не разошелся, к нему лучше не подходи. Перед тем как начать писать, он должен разозлиться. А когда заводятся разговоры о том, что он никогда больше не возьмет пера в руки, я знаю: теперь дело пойдет. — Пусть поговорит с нами о литературе, — сказал Старик. — То ли дело — Кожаные Штаны. Расскажите-ка нам какие-нибудь литературные анекдоты. — Ладно, слушайте. Это было в последний наш вечер в Париже. Накануне я провел день в Солони, у Бена Галлахера, и он устроил там fermee-знаете, когда кролики выходят кормиться, ставят такую низенькую загородку, — и мы все утро охотились на кроликов, а после завтрака охотились на фазанов, и еще я подстрелил chevreuil[13].
— А при чем тут литература?
— Погодите. В последний вечер у нас обедали Джойс с женой, и к обеду был жареный фазан и седло chevreuil, и мы с Джойсом напились, потому что назавтра я уезжал в Африку. Ох, и вечерок был! — Ничего себе литературный анекдот! — сказал Старик. — А кто такой Джойс?
— Чудный малый, — сказал я. — Написал «Улисса».
— «Улисса» написал Гомер, — сказал Старик.
— А Эсхила кто написал?
— Тоже Гомер, — сказал Старик. — Вы меня не поймаете. Ну, а еще какой-нибудь литературный анекдот?
— Вы знаете, кто такой Паунд?
— Нет, — сказал Старик. — Первый раз слышу.
— Могу рассказать недурные анекдоты про Паунда. — Наверно, о том, как вы с ним ели какого-нибудь зверя с чудным названием, а потом напились?
— Бывало и так, — сказал я.
— Веселая жизнь у вашего брата. Как вы думаете, вышел бы из меня писатель?
— Отчего ж.
— Вот, — сказал Старик моей жене, — теперь мы с вами охоту по боку, и будем оба писателями. Ну, рассказывайте дальше. — Знаете, кто такой Джордж Мур?
— Это про которого написано: "Скоро в путь!
За Джорджа Мура я прощальный кубок пью"[14].
— Он самый.
— Ну так что же с ним случилось?
— Он умер.
— Мрачноватый анекдот. Нельзя ли чего-нибудь повеселее?
— Я его как-то встретил в книжном магазине.
— Вот это уже лучше. Видите, он умеет интересно рассказывать.
— Я однажды зашла к нему в Дублине, — сказала Мама. — С Кларой Дунн.
— Ну и что было?
— Не застали дома.
— Ах, черт побери! Вот она, литературная жизнь! — сказал Старик. — Ни с чем ее не сравнишь.
— Терпеть не могу Клару Дунн, — сказал я.
— Я тоже, — сказал Старик. — А что она писала?
— Письма, — сказал я. — Знаете такого-Дос-Пассоса?
— Первый раз слышу.
— Мы с ним пили горячий кирш в зимние холода.
— А что было дальше?
— В конце концов на нас все ополчились.
— Единственный писатель, с которым я был знаком, это Стюарт Эдвард Уайт, — сказал Старик. — Раньше зачитывался его книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился. — Вы делаете успехи, — сказал я. — Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.
— А почему он вам не понравился? — спросила Мама. — Зачем рассусоливать? Разве анекдот не получился? Ваш муж тоже так рассказывает.
— Все-таки расскажите.
— Уж очень он строил из себя эдакого бывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное. Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это еще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет шикарные статьи в «Сатердей ивнинг пост» про этого-как его? Энди Бернетта. Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби-так и вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во что похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.
— Да вы сами, оказывается, тоже из литературной братии, — сказал я.
— Ишь каким анекдотом блеснули!
— Он прелесть, — . сказала Мама. — А мы будем когда-нибудь есть?
— Господи, я думал, мы уже поели, — сказал Старик. — Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.
После обеда мы немного посидели у костра, а потом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я залез в палатку, он сказал:
— Вы уж столько ждали, не торопитесь завтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните-торопиться не надо. — Хорошо.
— Я велю пораньше вас разбудить.
— Хорошо. Признаться, ко сну здорово клонит.
— Спокойной ночи, — крикнула из палатки Мама.
— Спокойной ночи, — сказал Старик. Он зашагал к своей палатке с комической чопорностью, осторожно неся себя в темноте, точно откупоренную бутылку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Утром Моло разбудил меня, потянув за одеяло. Я долго одевался, потом вышел из палатки, промыл слипавшиеся глаза и только после этого проснулся окончательно. Еще не рассвело, а у костра уже маячила темная спина Старика. Я подошел к нему, держа в руке обычную утреннюю чашку горячего чая с молоком, в ожидании, пока чай немного остынет. — Доброе утро!
— Доброе утро, — откликнулся он хриплым шепотом.
— Хорошо спали?
— Прекрасно. Как самочувствие?
— Ничего, только все еще спать хочется.
Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.
— Вы бы погадали на них, — сказал Старик.
— Ни к чему это.
Мы позавтракали при свете фонаря холодными скользкими абрикосами, подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом, яичницей из двух яиц и живительным кофе. После третьей чашки Старик, задумчиво глядя перед собой и покуривая трубку, сказал:
— Помните: хладнокровие — это все.
— Разве вы за меня беспокоитесь?
— Самую малость.
— Полноте. А я так совершенно спокоен. Честное слово.
— Вот и хорошо. Поезжайте.
— Сперва надо сходить кой-куда.
Стоя около нашей походной уборной, я глядел, как и каждое утро, на лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономы назвали Южным Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест — это стало для меня своего рода ритуалом.
Старик был уже возле машины. М'Кола протянул мне ружье, и я влез на переднее сиденье. Трагик и его следопыт сели сзади. М'Кола примостился рядом с ними.
— Ну, счастливой охоты! — сказал Старик. От палаток кто-то шел к нам.
Это была моя жена в голубом халате.
— В добрый час, — сказала и она. — От всей души желаю удачи.
Я помахал рукой, и машина с зажженными фарами выехала на дорогу. Милях в трех от солонца мы оставили машину и осторожно подкрались к нему, но он был пуст. Все утро мы караулили напрасно. Сидели в шалаше скорчившись, каждый наблюдал сквозь ветви за своим участком, и я все ждал, что вот-вот появится сказочный самец куду, величественный и прекрасный, выйдет из-за кустов на черную пыльную поляну, к солонцу, изрытому, истоптанному сотнями копыт. Сюда сбегалось множество лесных тропинок, и по любой из них каждую секунду мог бесшумно подойти куду. Но он не показывался. Когда взошло солнце и мы согрелись после холодного и туманного утра, я сполз пониже в яму и привалился спиной к стенке, — в таком положении я мог по-прежнему глядеть в щель между сучьями. Спрингфилд я положил на колени и тут вдруг заметил на стволе ржавчину. Я тихонько подтянул ружье к себе и осмотрел его. Да, ствол был покрыт свежей ржавчиной. «Мошенник М'Кола и не подумал вчера вычистить ружье после дождя». С этой мыслью я, разозлившись, вынул затвор. М'Кола исподлобья следил за мной. Двое других следопытов продолжали смотреть в щели. Я одной рукой поднял ружье так, чтобы М'Кола мог заглянуть в ствол, потом снова вставил затвор, осторожно протолкнул его вперед, прижимая спуск указательным пальцем, и взвел курок. М'Кола видел ржавый ствол. Выражение его лица не изменилось, и я промолчал, хотя был глубоко возмущен; таким образом, обвинительный акт, предъявление вещественных доказательств, и осуждение-все последовало без единого слова. Долго сидели мы, он-опустив голову, так что видна была лишь лысая макушка, я-откинувшись назад и глядя в щель. Теперь мы уже не были товарищами и добрыми друзьями. А солонец по-прежнему пустовал. В десять часов восточный ветер изменил направление, и мы поняли, что дольше ждать бесполезно. Ветер разнес во все стороны наш запах, который, без сомнения, распугал животных, как распугал бы их мощный прожектор в ночном мраке. Мы вылезли из укрытия и пошли на солонец искать следов. Земля, мокрая после дождя, все же не была размыта, и мы увидели несколько мелких следов куду, оставленных, по-видимому, еще вечером, и один узкий, сердцевидный след крупного самца, очень отчетливый и глубокий.
По этому следу на сырой красноватой земле мы шли часа два через густые заросли кустарника, напомнившие мне американский подлесок. В конце концов мы очутились в совершенно непроходимой чащобе и прекратили поиски. Я все время злился на М'Кола за невычищенное ружье, но это не мешало мне в радостном нетерпении ждать, что вот-вот мы поднимем куду и подстрелим его в зарослях. Однако антилоп не было, а день выдался жаркий, и мы, обогнув трижды какие-то холмы, вышли на луг, где паслось большое стадо низкорослого масайского скота; дальше тени нигде не было, и мы под палящим полуденным солнцем зашагали к машине.
Оказалось, что Камау, сидевший в кабине, видел куду в какой-нибудь сотне шагов от себя. Зверь шел к солончаку около девяти часов-как раз тогда, когда ветер коварно переменился. Он, должно быть, почуял нас и повернул обратно, в холмы. Усталый, потный и скорее угнетенный, чем рассерженный, я сел рядом с Камау, и мы поехали к лагерю. Оставался всего один вечер, и не было никакой надежды, что нам повезет. Когда мы достигли лагеря и окунулись в прохладную тень деревьев, я вынул затвор и протянул ружье М'Кола, не говоря ни слова и даже не взглянув на него. Затвор я швырнул в палатку на свою койку.
Старик и Мама сидели под тентом.
— Не повезло? — мягко спросил Старик.
— Да, сплошные неудачи. Самец прошел мимо машины в сторону солонца.
Должно быть, его спугнули. Мы обшарили всю округу. — И неужели все попусту? — спросила моя жена. — А нам показалось, что мы слышали треск выстрела.
— Это Гаррик трещал языком. Дозорные что-нибудь заметили?
— Ничего. Хотя мы держали под наблюдением оба холма.
— От Карла есть вести?
— Ни слуху ни духу.
— Хоть бы что-нибудь попалось! — сказал я. Я был измучен и во мне росло чувство горечи. — Пропади все пропадом! На кой черт ему понадобилось испортить охоту на солонце в первое же утро, прострелив брюхо паршивому куду, и гоняться за ним повсюду, распугивая дичь! — Свиньи! — поддакнула Мама. Она всегда на моей стороне, даже когда я не прав. — Канальи!
— Добрая ты душа, — отозвался я. — Не огорчайся, я совершенно спокоен. Или скоро буду спокоен.
— Мне так обидно за тебя, — промолвила она. — Бедный Папа.
— Выпейте чего-нибудь, — предложил Старик. — Вам это сейчас необходимо.
— Ей-богу, Старик, я просто из кожи лез, наслаждался охотой и ни капли не волновался до сегодняшнего дня. Я был уверен в успехе: ведь столько следов! А что, если мне так и не попадется ни единый куду? Кто знает, вернемся ли мы сюда еще когда-нибудь?
— Вернетесь, — утешил он меня. — Нечего унывать. Вот вам, выпейте-ка лучше!
— Я просто старый ворчун и нытик, но, клянусь, это в первый раз сегодня у меня так расходились нервы.
— Да, ворчать и ныть-скверная привычка, — ответил Старик. — От нее надо избавиться.
— Как насчет завтрака? — спросила Мама. — Неужели вы еще не проголодались?
— К черту завтрак. Понимаете, Старик, мы ни разу не видели антилоп вечером на солонце и не видели самца в холмах. У меня остается только один вечер. Значит, можно считать, что все пропало. Три раза они уже были у меня в руках, и все же Карл, и этот австриец, и вандеробо нас посрамили! — Ну, ну, мы еще не посрамлены, — сказал Старик. — Пейте! Мы хорошо позавтракали, а затем явился Кэйти и доложил, что к Старику пришли какие-то люди. Сначала на стене палатки появились две тени, потом люди подошли к нам. Один из них был тот самый старый африканец, что встретил нас в день приезда, но теперь он явился уже в роли охотника, вооруженный длинным луком и колчаном со стрелами.
Он казался еще более дряхлым, изможденным и внушал еще меньше доверия, чем прежде. Вырядился он, по-видимому, только для того, чтобы произвести на нас впечатление. С ним был тощий вандеробо с разрезанными и закрученными кверху мочками ушей; склонив голову набок, он стоял на одной ноге, а пальцами другой почесывал у себя под коленом. Лицо у него было глупое и отталкивающее.
Первый, глядя прямо в глаза Старику, что-то говорил ему серьезно и медленно, без всякой мимики.
— Что это он выдумал? К чему такое снаряжение? Хочет за деньги наняться к нам соглядатаем? — спросил я.
— Погодите, — отмахнулся Старик.
— Нет, вы только взгляните на них, на этого вандеробо и на старого плута! — не унимался я. — Что он говорит. Старик?
— Он еще не кончил.
Наконец Дед умолк и стоял в ожидании, опираясь на свой бутафорский лук. Лица у обоих были очень усталые, но, помнится, я тогда видел в них только негодных обманщиков.
— Говорит, что они нашли место, где есть куду и черные антилопы, — сказал Старик. — Он провел там три дня. Они знают, где прячется крупный самец куду, и оставили там человека следить за ним.
— И вы верите этому? — Я почувствовал, что хмель и усталость мгновенно испаряются и волнение захлестывает меня.
— Доброе утро, — откликнулся он хриплым шепотом.
— Хорошо спали?
— Прекрасно. Как самочувствие?
— Ничего, только все еще спать хочется.
Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.
— Вы бы погадали на них, — сказал Старик.
— Ни к чему это.
Мы позавтракали при свете фонаря холодными скользкими абрикосами, подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом, яичницей из двух яиц и живительным кофе. После третьей чашки Старик, задумчиво глядя перед собой и покуривая трубку, сказал:
— Помните: хладнокровие — это все.
— Разве вы за меня беспокоитесь?
— Самую малость.
— Полноте. А я так совершенно спокоен. Честное слово.
— Вот и хорошо. Поезжайте.
— Сперва надо сходить кой-куда.
Стоя около нашей походной уборной, я глядел, как и каждое утро, на лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономы назвали Южным Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест — это стало для меня своего рода ритуалом.
Старик был уже возле машины. М'Кола протянул мне ружье, и я влез на переднее сиденье. Трагик и его следопыт сели сзади. М'Кола примостился рядом с ними.
— Ну, счастливой охоты! — сказал Старик. От палаток кто-то шел к нам.
Это была моя жена в голубом халате.
— В добрый час, — сказала и она. — От всей души желаю удачи.
Я помахал рукой, и машина с зажженными фарами выехала на дорогу. Милях в трех от солонца мы оставили машину и осторожно подкрались к нему, но он был пуст. Все утро мы караулили напрасно. Сидели в шалаше скорчившись, каждый наблюдал сквозь ветви за своим участком, и я все ждал, что вот-вот появится сказочный самец куду, величественный и прекрасный, выйдет из-за кустов на черную пыльную поляну, к солонцу, изрытому, истоптанному сотнями копыт. Сюда сбегалось множество лесных тропинок, и по любой из них каждую секунду мог бесшумно подойти куду. Но он не показывался. Когда взошло солнце и мы согрелись после холодного и туманного утра, я сполз пониже в яму и привалился спиной к стенке, — в таком положении я мог по-прежнему глядеть в щель между сучьями. Спрингфилд я положил на колени и тут вдруг заметил на стволе ржавчину. Я тихонько подтянул ружье к себе и осмотрел его. Да, ствол был покрыт свежей ржавчиной. «Мошенник М'Кола и не подумал вчера вычистить ружье после дождя». С этой мыслью я, разозлившись, вынул затвор. М'Кола исподлобья следил за мной. Двое других следопытов продолжали смотреть в щели. Я одной рукой поднял ружье так, чтобы М'Кола мог заглянуть в ствол, потом снова вставил затвор, осторожно протолкнул его вперед, прижимая спуск указательным пальцем, и взвел курок. М'Кола видел ржавый ствол. Выражение его лица не изменилось, и я промолчал, хотя был глубоко возмущен; таким образом, обвинительный акт, предъявление вещественных доказательств, и осуждение-все последовало без единого слова. Долго сидели мы, он-опустив голову, так что видна была лишь лысая макушка, я-откинувшись назад и глядя в щель. Теперь мы уже не были товарищами и добрыми друзьями. А солонец по-прежнему пустовал. В десять часов восточный ветер изменил направление, и мы поняли, что дольше ждать бесполезно. Ветер разнес во все стороны наш запах, который, без сомнения, распугал животных, как распугал бы их мощный прожектор в ночном мраке. Мы вылезли из укрытия и пошли на солонец искать следов. Земля, мокрая после дождя, все же не была размыта, и мы увидели несколько мелких следов куду, оставленных, по-видимому, еще вечером, и один узкий, сердцевидный след крупного самца, очень отчетливый и глубокий.
По этому следу на сырой красноватой земле мы шли часа два через густые заросли кустарника, напомнившие мне американский подлесок. В конце концов мы очутились в совершенно непроходимой чащобе и прекратили поиски. Я все время злился на М'Кола за невычищенное ружье, но это не мешало мне в радостном нетерпении ждать, что вот-вот мы поднимем куду и подстрелим его в зарослях. Однако антилоп не было, а день выдался жаркий, и мы, обогнув трижды какие-то холмы, вышли на луг, где паслось большое стадо низкорослого масайского скота; дальше тени нигде не было, и мы под палящим полуденным солнцем зашагали к машине.
Оказалось, что Камау, сидевший в кабине, видел куду в какой-нибудь сотне шагов от себя. Зверь шел к солончаку около девяти часов-как раз тогда, когда ветер коварно переменился. Он, должно быть, почуял нас и повернул обратно, в холмы. Усталый, потный и скорее угнетенный, чем рассерженный, я сел рядом с Камау, и мы поехали к лагерю. Оставался всего один вечер, и не было никакой надежды, что нам повезет. Когда мы достигли лагеря и окунулись в прохладную тень деревьев, я вынул затвор и протянул ружье М'Кола, не говоря ни слова и даже не взглянув на него. Затвор я швырнул в палатку на свою койку.
Старик и Мама сидели под тентом.
— Не повезло? — мягко спросил Старик.
— Да, сплошные неудачи. Самец прошел мимо машины в сторону солонца.
Должно быть, его спугнули. Мы обшарили всю округу. — И неужели все попусту? — спросила моя жена. — А нам показалось, что мы слышали треск выстрела.
— Это Гаррик трещал языком. Дозорные что-нибудь заметили?
— Ничего. Хотя мы держали под наблюдением оба холма.
— От Карла есть вести?
— Ни слуху ни духу.
— Хоть бы что-нибудь попалось! — сказал я. Я был измучен и во мне росло чувство горечи. — Пропади все пропадом! На кой черт ему понадобилось испортить охоту на солонце в первое же утро, прострелив брюхо паршивому куду, и гоняться за ним повсюду, распугивая дичь! — Свиньи! — поддакнула Мама. Она всегда на моей стороне, даже когда я не прав. — Канальи!
— Добрая ты душа, — отозвался я. — Не огорчайся, я совершенно спокоен. Или скоро буду спокоен.
— Мне так обидно за тебя, — промолвила она. — Бедный Папа.
— Выпейте чего-нибудь, — предложил Старик. — Вам это сейчас необходимо.
— Ей-богу, Старик, я просто из кожи лез, наслаждался охотой и ни капли не волновался до сегодняшнего дня. Я был уверен в успехе: ведь столько следов! А что, если мне так и не попадется ни единый куду? Кто знает, вернемся ли мы сюда еще когда-нибудь?
— Вернетесь, — утешил он меня. — Нечего унывать. Вот вам, выпейте-ка лучше!
— Я просто старый ворчун и нытик, но, клянусь, это в первый раз сегодня у меня так расходились нервы.
— Да, ворчать и ныть-скверная привычка, — ответил Старик. — От нее надо избавиться.
— Как насчет завтрака? — спросила Мама. — Неужели вы еще не проголодались?
— К черту завтрак. Понимаете, Старик, мы ни разу не видели антилоп вечером на солонце и не видели самца в холмах. У меня остается только один вечер. Значит, можно считать, что все пропало. Три раза они уже были у меня в руках, и все же Карл, и этот австриец, и вандеробо нас посрамили! — Ну, ну, мы еще не посрамлены, — сказал Старик. — Пейте! Мы хорошо позавтракали, а затем явился Кэйти и доложил, что к Старику пришли какие-то люди. Сначала на стене палатки появились две тени, потом люди подошли к нам. Один из них был тот самый старый африканец, что встретил нас в день приезда, но теперь он явился уже в роли охотника, вооруженный длинным луком и колчаном со стрелами.
Он казался еще более дряхлым, изможденным и внушал еще меньше доверия, чем прежде. Вырядился он, по-видимому, только для того, чтобы произвести на нас впечатление. С ним был тощий вандеробо с разрезанными и закрученными кверху мочками ушей; склонив голову набок, он стоял на одной ноге, а пальцами другой почесывал у себя под коленом. Лицо у него было глупое и отталкивающее.
Первый, глядя прямо в глаза Старику, что-то говорил ему серьезно и медленно, без всякой мимики.
— Что это он выдумал? К чему такое снаряжение? Хочет за деньги наняться к нам соглядатаем? — спросил я.
— Погодите, — отмахнулся Старик.
— Нет, вы только взгляните на них, на этого вандеробо и на старого плута! — не унимался я. — Что он говорит. Старик?
— Он еще не кончил.
Наконец Дед умолк и стоял в ожидании, опираясь на свой бутафорский лук. Лица у обоих были очень усталые, но, помнится, я тогда видел в них только негодных обманщиков.
— Говорит, что они нашли место, где есть куду и черные антилопы, — сказал Старик. — Он провел там три дня. Они знают, где прячется крупный самец куду, и оставили там человека следить за ним.
— И вы верите этому? — Я почувствовал, что хмель и усталость мгновенно испаряются и волнение захлестывает меня.