Страница:
— Хватит, хватит! — приказал своим подчиненным Рэй, придержав Тыкву.
— Эй, на-начальник, без на-нас не на-начинайте, — раздался вдруг знакомый голос, и я увидел бегущих по коридору Хьюберта и Билли.
— Очень сильно его не бейте, — сказал доктор. — Это будет неразумно с политической точки зрения. — Он выразительно мотнул головой в ту сторону, откуда доносился гомон журналистов. — Как раз угодите в шестичасовой выпуск, сраму не оберетесь.
— А в-в ч-чем дело-то, к-капитан? — вторил ему Хью.
Рэй вдруг — и совершенно неожиданно — улыбнулся и мановением руки отправил Муни и Тыкву заниматься своими делами, прерванными моей поимкой и доставкой. Мне он сказал, кивнув вслед Тыкве:
— Ну, Джеки, одного врага ты себе нажил. Я с тобой по-честному играл, а ты вон что устроил, нагнал сюда ораву репортеров.
— Ты же знаешь, зачем я это сделал.
— Знаю. Готов признать даже, что идея недурна. Но если Шеф совершит новое убийство, а тем более — не одно, если твоя уловка не сработает, я помогу прессе съесть тебя живьем. Тебя после этого и сортиры чистить не возьмут.
Я хотел было ответить, но Рэй не был расположен меня слушать. Конечно, он сглупил, ворвавшись на пресс-конференцию и притащив меня в участок. Сглупил? А может быть?..
Я обернулся к Билли и Хью и попросил их озарить ликующими улыбками холл. А сам в некотором волнении плотно прикрыл дверь капитанского кабинета и спросил:
— Ну что, доволен?
— Еще бы. — Он запыхтел сигарой, закинул ноги на стол и улыбнулся. — Да и тебе, Джеки, грех жаловаться. Получил выгодное дело, огребешь изрядные деньги, печать и ТВ будут просто захлебываться... Это все я сделал, я привел в движение твой дурацкий план.
Я уже давно понял, что Фальконе ко мне направил капитан, я понял это в ту минуту, когда Рэй сказал, что был уверен: я возьмусь за это дело. А потом он искусно подогревал интерес журналистов, выжидая удобный момент для громкого скандала. И дождался.
— Мы с тобой, Джеки, оба знаем, что будет дальше. Сейчас они устроят форменную вакханалию: «полиция арестовывает частного детектива!», «частный сыщик выдает тайны полиции!..», «Джек Хейджи называет Шефа трусом!» Все это ты увидишь и услышишь в одиннадцатичасовом выпуске. Если мы правильно оценили этого психа, ему предстоит пяток веселых минут у экрана. И он мысленно начнет править бритву об узел твоего галстука — «двойной виндзорский», если не ошибаюсь? И у нас появляется шанс выманить поганца наружу.
Рэй был так доволен собой, что мы оба на минутку забыли, что затеяли далеко не безобидную шалость.
— Теперь главное — уцелеть, Джеки.
— Я постараюсь.
Да, разыграно как по нотам. Тренкел посылает ко мне старика Фальконе, зная, что скорей всего я возьмусь за это дело. Тренкел подбрасывает сведения прессе и в нужный момент грубо вламывается ко мне, не сомневаясь, что герои-журналисты в обиду меня не дадут. Теперь ему остается только выбрать удобное дерево, с которого он будет наблюдать за тигром. Есть такая китайская поговорка. А по-нашему это звучит проще: «Чужими руками жар загребать». Я взял рукав висящего у двери капитанского пиджака и вытер им пот со лба. А когда уже поворачивал ручку двери, услышал:
— Да, вот еще что! Не забудь, Джеки, все это ты придумал. Это ты решил использовать прессу в качестве наживки. И если ты ошибся в расчетах и безответственно раздразнил маньяка, который опять начнет делать из женщин колбасный фарш... тогда, сам понимаешь, я буду просто вынужден привлечь всякого, кто позволяет себе такие опрометчивые и чреватые опасностью шаги.
Друг называется. «Рука» в полиции. Я уже выходил, когда вдогонку донеслось:
— Кстати. За голову Шефа назначена награда — неофициально, разумеется, Некий джентльмен, чье имя тебе знать необязательно, выплатит тому, кто уничтожит Шефа, пятьдесят тысяч. Ну, ясное дело, придется отстегнуть мне процентов двадцать, чтобы я закрыл глаза на то, что он будет доставлен сюда не в самом лучшем виде... Но все равно — на сорок тысяч много джина можно купить. Так что подумай, Джеки. Обо всем подумай. И главное — береги здоровье.
Он снова воткнул сигару в угол ухмыляющихся губ. А я закрыл за собой дверь. И под жужжание телекамер, под вспышками блицев пошел искать Хью и Билли. Мне не терпелось рассказать им, какие мы смышленые и сметливые ребята. Просто молодцы. Ловко меня подставила полиция, а сама отвертелась. Внезапно я осознал, что особенно-то выбирать мне не из чего.
Нас, пролетариев сыска, ничего не стоит обдурить.
Но глаза были по-прежнему неотрывно устремлены на экран. Диктор повторял, что сказал про него этот самый Джек. Умно. Очень умно. Он выругался, слыша, как гулко отдались в пустой комнате его слова. Жалко, что Джек не слышит. "Нашел дурака, — сказал он. — Я не вчера родился: понимаю, чего ты добиваешься".
Он снова потянулся за вечерней газетой, уставился на фотографию мужчины на первой полосе и заголовок: «ХЕЙДЖИ НАЗЫВАЕТ ШЕФА ТРУСОМ». Глаза его перебегали с фотографии на крупные буквы. Заморышем этого Хейджи не назовешь: он мысленно прикидывал его рост, вес, оценивал разворот широких плеч, жилистость человека, которому бросил вызов. И который вызов этот принял, «Нет, Джек, черта с два ты купишь меня так дешево».
Весь город в ужасе лежит у его ног — он сумел запугать всех. Но если этот Джек осмеливается глумиться над ним, унижать его, то, значит, его скоро перестанут бояться. Что ж, ход будет за ним: он вразумит их всех...
Он криво усмехнулся. Напрасно, напрасно считают они, что находятся в безопасности. «Мы еще поглядим, Джек, так ли ты жилист и крепок, как хочешь казаться. Я займусь тобой, я сделаю с тобой то же, что сделал со всеми прочими. А остальным это послужит уроком».
Продолжая улыбаться, он умиротворенно расслабился в кресле.
* * *
Я знал, что все это будет не так просто, как кажется. Прошло две недели, а Шеф не подавал признаков жизни. Город вздохнул, с облегчением решив, что страшный серый волк убрался к себе в дремучий лес. Я же думал, что он проверяет, из чего сложен мой домик, — из соломы или кирпича. Ход был за ним, и мне оставалось только ждать.
Фальконе я объяснял, что сделал и что намерен делать. Оплата сокращается наполовину — я некоторое время буду вынужден ничего не предпринимать. Он понял. Две спокойные недели вполне компенсировали этот простой. По его словам, Антонетту перестали мучить кошмары с того самого дня, когда я по ТВ бросил Шефу вызов. Кроме того, старик подтвердил мои подозрения: ко мне его направил именно капитан Тренкел.
С ним мы тоже были в контакте. Полиция не находила новых жертв Шефа. Он больше не присылал писем в газеты. Рэй верил в успех нашей затеи больше, чем я, но тоже не на сто процентов. Еще он сказал мне, что был просто потрясен, когда Билли и Хью примчались в участок вызволять меня из беды. По его мнению, ни для кого больше Хьюберт не стал бы светиться — для него попасть в газеты смерти подобно, Я и сам удивился такой самоотверженности.
Впрочем, он и не засветился: сумел выбраться из участка незамеченным и уже потом присоединился к нам с Билли, Втроем мы обсудили маневры капитана и стали гадать, что будет делать Шеф. Мы по-прежнему пытались понять логику его поведения. Осенило Билли:
— Одежда! — воскликнул он. — Все его жертвы были раздеты догола: их находили на пустырях и помойках, в мусорных баках без единого клочка материи на теле. Мы так и не знаем, во что все эти несчастные были одеты.
— Ве-верно, — сказал Хью. — Эту линию мы не отследили: толкались во все двери, кроме этой.
Именно. Все было известно: и цвет волос, и стрижка, и лак для ногтей, и косметика, и все размеры — даже те, которые не имели никакого значения. Только об одежде несчастных не было известно ничего, ибо одежды не находили.
И тогда мы взяли это на себя. Впрочем, я был уверен, что эта мысль осенила и кого-нибудь из полиции и она собирает материал, расспрашивая родственников, во что были одеты убитые. Я пустил Хью по следу.
И вот что выяснилось. Все были одеты, что называется, «прилично». Никаких тебе джинсов, маечек, курточек, кроссовок, ни намека на какую бы то ни было «хипповость». Все одевались, может быть, не очень дорого, но с претензией на элегантность, изящество — и со вкусом. К моменту исчезновения большинство было в строгих деловых костюмах. Чулки. Изящные туфли. Словом, оделись они в тот роковой день так, словно шли на «интервью»-собеседование, надеясь поступить на службу в какую-нибудь могучую корпорацию — Ай-Би-Эм, например. Тем не менее и эта линия завела нас в тупик.
— Нет, дело тут не в одежде, а в том, что она значит для этого подонка. Да, он ненавидит женщин, предпочитающих строгий стиль. А почему — мы не выясним никогда. Мамаша его так одевалась? Бывшая жена? Сестра? Возникают все те же вопросы. И все-таки это важно. Уже одно то, что полиция зафиксировала это, указывает, что мы на верном пути. Но само по себе на Шефа не выводит.
Хью высказал идею о том, что он — фетишист и хранит одежду жертв, как трофеи. Билли пошел дальше, предположив, что тут имеет место ритуальное раздевание, ра-облачение, связанное с какими-то его темными комплексами и со стремлением унизить несчастных. Но опять же ничего конкретного нам не давало. Зацепок как не было, так и нет.
Судя по всему, Шеф предполагал действовать по нашему сценарию, и это всерьез меня тревожило. Затаиться, притихнуть на какое-то время, чтобы город почувствовал себя в безопасности, размяк, — а потом ошеломить всех кровавым возвращением.
Закинув ноги на подоконник, наплевав на то, что кабинет мой раскалялся и заполнялся уличным шумом, я сидел в кресле и думал, каким и когда будет это возвращение.
Стакан был наполнен — на случай, если необыкновенно сильно и внезапно захочется выпить. Мало ли что? Надо быть предусмотрительным.
Стук в дверь меня не удивил. Как не удивило и появление особы, произведшей этот стук. Пресса одолевала меня с завидным упорством и постоянством. Салли Бреннер — воплощение женственно-делового стиля: кремовая юбка, не-е-ежно-нежно розовая блузка, кремовый жакет — вошла в кабинет. Вытирая лоб насквозь мокрым носовым платком — занятие бесплодное и бессмысленное, — я сказал:
— Боже, такая элегантность в такую жару!.. Я потрясен. — Потом спустил ноги с подоконника и указал ей на стул. — Прошу. Чем порадуете?
— Боже, — в тон мне отвечала она, — какая неслыханная учтивость. Ни одного бранного слова! Что случилось? Вы решили стать джентльменом?
— Нет, сегодня слишком душно и жарко, чтобы... Впрочем, если вы настаиваете...
— Нет, — засмеялась она, проведя рукой по волосам. — А насчет жары, вы даже и сами не знаете, до чего правы. Но будет еще жарче...
Чем-то мне эта многозначительная фраза не понравилась. Я подался вперед:
— Что вы имеете в виду? У вас предчувствие? Вы предполагаете? Или есть что-либо более основательное?
Сняв с плеча сумку, она достала из нее маленький кассетный плейер и поставила его передо мной на стол.
— Более, более. Более некуда. Включайте.
Я надавил кнопку. Вое вопросы — потом. Прежде всего голос Салли известил вселенную, что говорит автоответчик, что мисс Бреннер дома нет и просьба после гудка передать «мессидж». Звонков было много, но внимания заслуживал лишь один.
«Приветствую вас, Салли, — ровно и холодно донеслось из динамика. Голос был — один к одному из фильма ужасов. Интересно, долго ли Шеф вырабатывал такую безжизненную интонацию? — Нам надо поговорить. Я решил сдаться. Я устал. Я так устал... — сквозь бесстрастие пробилась молящая нота, взятая, кстати, почти верно. — В полицию... В полицию я идти не могу. Они не поймут и обойдутся со мной... грубо», — звучал холодный, ровный и при этом чуть хнычущий голос, окружавший Салли ледяным полем, которое вмиг прогнало прочь жаркую духоту.
Салли закурила, глубоко затянулась. Он просил ее прийти за ним. Он хотел, чтобы именно она сняла сюжет для своей программы. Потому что она всегда была к нему справедлива, так справедлива, словно знала, почему совершал он все то, что совершал. Все правильно.
— И вы купились? — спросил я.
Она выпустила дым через ноздри и, дунув, тотчас разогнала голубоватое облачко. Палец нажал на клавишу, и ровный, холодный голос смолк на полуслове.
— Не знаю, — она прикусила губу. — Кое-чему поверила. Наверно. Я думаю, он сам не во все верит.
— Вы считаете, он хочет сдаться?
— Да, — сказала она, и вряд ли за всю жизнь произносила она что-либо убежденней. — Сдаться. В глубине души он мечтает об этом.
— Ну, так что вас смущает? — спросил я, уловив сомнение в ее последних словах.
— Он хочет, чтобы и вы при этом были.
— Да я ему глотку зубами перерву.
Она окинула меня спокойным взглядом, спокойно-оценивающим — у женщин я его не переношу. Потом раздавила сигарету в пепельнице, побарабанила по ней пальцами и сказала:
— Не кажется ли вам, что для подобных деклараций сегодня слишком жарко?
— Может быть, может быть, — согласился я, потом полез в ящик стола и извлек оттуда последнюю по времени бутылку джина, Я купил ее еще до встречи с Фальконе, но уровень пока не переполз ниже этикетки. Я предложил Салли совместными усилиями исправить это упущение. Она приняла мое предложение.
— Льда нет, — предупредил я. — Не держим.
— Обойдусь. Вермут хорош сухой, а джин — мокрый.
Мы чокнулись. Уровень жидкости понизился, уровень взаимной приязни возрос. Мало что так способствует оживленной беседе, как общая опасность: пули, припасенные для нас Шефом, лежат рядышком. Салли вновь включила запись. Шеф сообщил, что мое обвинение открыло ему глаза на себя. Он раскаивается. Начать каяться он желает на крыше такого-то дома в Куинсе — сегодня вечером. Но — никаких полицейских. Если на месте встречи он заметит еще кого-нибудь, кроме нас двоих, то нам его не видать, он не покажется. Да, он знал, как поступать, если события развернутся не по его сценарию, и был так добр, что предупреждал нас об этом.
Мы отмотали назад и выпили еще, трезвея с каждым глотком. «Пожалуйста, обойдитесь без полиции. Приходите вдвоем. Я сдамся вам. Даю честное слово. Прошу вас, Салли, приведите мистера Хейджи. Все будет хорошо, я обещаю. Пожалуйста, Салли, сделайте это».
Отлично это было разыграно. И виноватость, и невинность, и льстивость — все в правильных пропорциях. Салли засмеялась. На этот раз я устремил на нее недоуменно-оценивающий взгляд. Должно быть, женщинам это нравится не больше, чем нам, и она принялась объяснять:
— Нет, я просто подумала, как будет забавно, когда мы вскарабкаемся на крышу, а он сделает из нас сито. Или просто взорвет какое-нибудь устройство, так что от нас останутся рожки да ножки.
— Но зато какая получится «картинка», а?
Салли от смеха поперхнулась, и джин пошел у нес носом, что было странно для такой трезвой журналистки. Я улыбнулся ей.
— Вы очень смешной, — констатировала она.
— Да, я всегда испытываю прилив остроумия перед тем, как подставить лоб под пули какого-нибудь психа.
Допив стакан и утерев рассопливившийся от джина носик, она спросила:
— И все на этом?
— Нет, отчего же?.. Переспать со мной не хотите?
— Разумеется, хочу. Женщина, которая для вящей славы десятичасового выпуска новостей рискует быть изрешеченной пулями или разорванной в клочья, заслуживает, чтобы ее перед этим трахнули как следует.
— Это я вам обещаю.
— Ну и прекрасно. Только поедемте ко мне, — и, предваряя мой вопрос, сказала: — Да-да, в каждой комнате — кондиционеры.
Обрадовавшись перспективе сменить свою душегубку на прохладу ее квартиры — роскошной, без сомнения, — я швырнул опустевшую бутылку в корзину и начал подтягивать галстук. Она остановила меня:
— Не мучайтесь. Он вам вряд ли понадобится.
Я поймал ее на слове, развязал влажный от пота узел и швырнул галстук в средний ящик стола. После этого из правого нижнего достал плечевую кобуру и два пистолета. За эти годы через мои руки прошло множество незарегистрированных стволов. Часть из них я приберег для особого случая. Кажется, таковой представлялся.
Пока я прилаживал свою сбрую, Салли проворковала:
— О-о, какой арсенал... Думаете, понадобится?
— Как знать, как знать...
Она засмеялась. Я тоже. Но уже запирая дверь, вдруг задумался, не по разным ли поводам мы смеемся. Я поделился с нею своими сомнениями, собираясь провести время приятно к с толком.
— Не слишком ли много предосторожностей? — спросила Салли.
— В самый раз.
Коридор был ярко освещен; двери, похоже, крепко заперты, Я достал прихваченный из машины фонарик и показал на дверь, которая вела на лестницу.
— Пошли. Или, может, ты пойдешь первая: у нас ведь равноправие.
Она опять метнула на меня тот самый взгляд, я ухмыльнулся и шагнул на ступеньку. Прошло уже несколько часов, как мы вышли из моего офиса. Давно выветрился джин. Частью — выветрился, частью вышел потом, пока мы с мисс Бреннер, вцепившись друг в друга, катались по простыням бескрайней кровати, пачкая их кровью, спермой и прочими сокровенными выделениями. От кондиционера проку было мало: нас все равно пробивала нервная испарина, и мы упорно слизывали друг с друга эти бисерные росинки, но потом, устав, махнули на них рукой.
А теперь мы добрались до железной двери на чердак. Я обернулся: улыбка Салли была налицо, но вот зубы сцеплены были, пожалуй, слишком плотно, что портило эффект. Но ведь она могла совершенно спокойно вести репортаж, оставаясь внизу, в машине. Желание уничтожить маньяка заставляло ее выполнить его требования и вот сейчас лезть со мной на крышу, ввязываясь в самое опасное предприятие в своей жизни. Отважная дамочка, ничего не скажешь, кишка, фигурально выражаясь, — не тонка. Оставалось еще уповать, что в самый ответственный момент эта кишка и все прочие не заработают самопроизвольно...
— Так, — сказал я, — тут никого нет.
— Чистая правда, — подтвердила она, шагнув на крышу. — Ни души.
Мы осмотрелись: как и ожидалось, крыша была пуста. Но зато обнаружился дешевенький радиотелефон — «уоки-токи» — подсвеченный фонариком. Передав его Салли, я направил на рацию луч собственного фонаря и, мысленно сплюнув через левое плечо, нажал кнопку.
— Мы на месте.
Казалось, ответа не было целую вечность. И наконец прозвучало:
— А полиция где? — прозвучало очень кротко и мягко.
— Какая полиция? Ты же сказал, чтобы явились мы вдвоем. Ты же наблюдал за улицей и сейчас наверняка наблюдаешь. Кроме нас двоих, тут никого нет, и ты это отлично знаешь. Только не пойму, зачем надо было лезть на самую верхотуру. Пошли вниз.
— Вниз? — кротость вмиг улетучилась. — Не-ет. Мы сыграем по моим правилам.
Так я и думал. Скверно. Голос у него был обиженный:
— Ну, иди, иди сюда, Джек Хейджи. Говоришь, в дерьме не хочешь копаться? Говоришь, я там уютно устроился? Ну-ну. Искать меня тебе долго не придется.
Мы озирались, но ничего не видели. Крыша была гигантская, соединяла не меньше пятидесяти домов, как это принято в Куинсе. Затрещала рация.
— Так и будете стоять? Вы же искатели приключений? Пошевеливайтесь, — с такой интонацией воспитатель летнего лагеря сажает своих скаутов в автобус. Салли пожала плечами. Мы двинулись влево. Рация ожила:
— Не туда! В другую сторону!
Мы шли как шли.
— Назад! Тут вам не понравится, клянусь!
Стараясь двигаться как можно медленней, мы продолжали путь в полутьме. Ведь в городе пылает и сверкает столько огней, что даже ночью, даже на крыше доминирует все-таки темно-серый цвет: кое-что разглядеть можно. Впрочем, попадались и густо-черные участки — там, куда падали тени от труб и каких-то надстроечек, которые делают в Нью-Йорке линию горизонта такой прихотливой и изломанной. Посвечивая перед собой фонариками, мы искали то, что спрятал от нас Шеф. И нашли.
Так, на первый взгляд, ей было прилично за семьдесят. Мы осторожно потрогали податливое тело — жизнь покинула его уже давно. Холодное, окоченевшее, с переломанными костями, с высохшей кожей тело, из которого торчало не меньше пяти заостренных, зазубренных... Дротиков, что ли? Или длинных стрел? Салли торопливо отвернулась.
— Я же сказал: тут вам не понравится, — раздался голос из динамика.
Я отвел фонарь в сторону от трупа и оттолкнул Салли, заставив ее отойти на несколько шагов, и сам последовал за нею. Она припала ко мне, крепко вцепившись в меня, потом разжала кулачки — заломила руки, и голова ее поникла: подбородок коснулся стиснутых в замок пальцев.
— Ничего, сейчас пройдет, — шепнула она. — Может, он только и ждет, чтобы я шлепнулась тут без чувств и задержала тебя... Тогда ему легко будет справиться с нами.
Не исключено. Я выдернул пистолет, пошарил фонарем перед нами и вокруг. Никого. Снова двинулись вперед, хотя ноги у Салли явно подгибались. Потом я крикнул в микрофон:
— Эй! Скоро начнется церемония капитуляции?
— Боюсь, никогда не начнется. На самом-то деле я тебя не за этим сюда позвал. Потому и полиции нет. Вы хотели вдвоем меня взять. Верно? Выполнить свой долг перед согражданами? А? Мы друг друга уже успели изучить и понять... — Я нырнул во тьму, потянув за собой Салли. Следующая крыша была немного выше той, на которой мы стояли, и взобраться на нее было не так-то просто, — Я вам тут кое-что приготовил. Только не то, чего вы ждете, — не себя. Нет, не себя!
Перед нами возникла какая-то странная шевелящаяся масса. Я включил фонарик и увидел брезентовую сумку — нечто вроде армейского ранца, только поменьше. Я пнул его ногой, и он опрокинулся набок. Отодвинув Салли, я наклонился и дернул шнурок, стягивающий горловину. Верхний клапан открылся... И я невольно отпрянул — оттуда выскочило несколько крыс. Большая их часть оставалась в мешке. Придерживая его за горловину, я перевернул его и опорожнил. Еще с полдюжины этих тварей размером с хороший баклажан посыпалось на крышу. Заскрежетали челюсти. В оскаленных зубах крысы продолжали крепко держать добычу. Из мешка вылетело что-то круглое, покатилось вместе с вцепившимися в него крысами, оставляя на крыше кровавые сгустки. Две-три юркнули во тьму, но еще две остались, злобно огрызаясь друга на друга. Я поспешно выключил фонарь, чтобы Салли не увидела, из-за чего готова была начаться между ними схватка: на крыше лежала отрубленная и полуобглоданная голова ребенка — девочки, кажется. Но не успел.
Ее крик и голос Шефа раздались одновременно:
— А-а, вижу, вижу, вы не меня нашли. Что-то другое, да?
— Не ожидал от тебя такой прыти.
— Ты не видел ее раньше... Мамочка упорно и успешно делала из нее настоящую маленькую женщину. Она многое обещала, Джек. Из нее могла выйти такая, как Салли, как ее мамочка — никаких кастрюль, никакой плиты, о хозяйстве и речи нет... Это слишком убого, это недостойно будущей деловой женщины. Ее место — в кабинете менеджера какой-нибудь фирмы, ее имя — на дверной табличке. Мамочка ее воспитывала не для того, чтобы мужа ублажала и обед ему подавала. Не-е-ет, не для этого.
Внезапно, как вспышка, мне вспомнились слова Билли: «Он ненавидит женщин, предпочитающих строгий стиль». Я знал, что это озарение меня не подведет. Я понял, откуда брался этот нескончаемый ужас. Я опять мысленно сплюнул и выложил свой единственный козырь:
— Да ведь она была совсем ребенок... Ты попал бы к ней в подчиненные через много-много лет.
Рация молчала. Салли вопросительно поглядела на меня. Прикрыв микрофон, я шепнул:
— Кажется, зацепил, — и нажал кнопку. Рация ожила, и я поймал обрывок фразы:
— Да, Джек?
— Да-да. Ты ведь сам сказал: «Мы друг друга успели изучить и понять».
Раздался резкий, лязгающий щелчок — звук этот донесся и из динамика рации, и еще откуда-то. Потом он повторился — так, что в душной тьме что-то зазвенело. Я взвесил на руке пистолет, убедился, что рукоять удобно легла в ладонь. Салли, спиной прижимаясь к стене, озиралась по сторонам. Я спросил, заметила ли она что-нибудь. Нет, ничего. Я протянул ей фонарь: «Покрутись тут по крыше. Вернись к двери. Поиграй фонариками, как будто мы с тобой идем рядом. А я посмотрю, как его выкурить из его норы».
Кивнув, она достала из сумки пистолет — я отдал ей его перед тем, как отправиться сюда, зажала в одной руке вместе с фонариком и бесшумно отошла.
А я, стараясь держаться в темноте, двинулся туда, откуда донеслись эти лязгающие звуки.
— Давайте, давайте, — сказала рация. — Вдвоем будет не так страшно. Я ведь — маньяк, если помните...
Не обращая внимания на его слова, я пытался понять, где он затаился, и поэтому отвел рацию от уха, надеясь определить направление. Хоть бы он сказал что-нибудь. Нет. Тогда я попытался спровоцировать его:
— Ну что, больше ничего нам не подкинешь?
Снова раздались эти костяные щелчки. Я был на верном пути. Да. Впервые за все время он шевельнулся, и я засек его.
— Эй, на-начальник, без на-нас не на-начинайте, — раздался вдруг знакомый голос, и я увидел бегущих по коридору Хьюберта и Билли.
— Очень сильно его не бейте, — сказал доктор. — Это будет неразумно с политической точки зрения. — Он выразительно мотнул головой в ту сторону, откуда доносился гомон журналистов. — Как раз угодите в шестичасовой выпуск, сраму не оберетесь.
— А в-в ч-чем дело-то, к-капитан? — вторил ему Хью.
Рэй вдруг — и совершенно неожиданно — улыбнулся и мановением руки отправил Муни и Тыкву заниматься своими делами, прерванными моей поимкой и доставкой. Мне он сказал, кивнув вслед Тыкве:
— Ну, Джеки, одного врага ты себе нажил. Я с тобой по-честному играл, а ты вон что устроил, нагнал сюда ораву репортеров.
— Ты же знаешь, зачем я это сделал.
— Знаю. Готов признать даже, что идея недурна. Но если Шеф совершит новое убийство, а тем более — не одно, если твоя уловка не сработает, я помогу прессе съесть тебя живьем. Тебя после этого и сортиры чистить не возьмут.
Я хотел было ответить, но Рэй не был расположен меня слушать. Конечно, он сглупил, ворвавшись на пресс-конференцию и притащив меня в участок. Сглупил? А может быть?..
Я обернулся к Билли и Хью и попросил их озарить ликующими улыбками холл. А сам в некотором волнении плотно прикрыл дверь капитанского кабинета и спросил:
— Ну что, доволен?
— Еще бы. — Он запыхтел сигарой, закинул ноги на стол и улыбнулся. — Да и тебе, Джеки, грех жаловаться. Получил выгодное дело, огребешь изрядные деньги, печать и ТВ будут просто захлебываться... Это все я сделал, я привел в движение твой дурацкий план.
Я уже давно понял, что Фальконе ко мне направил капитан, я понял это в ту минуту, когда Рэй сказал, что был уверен: я возьмусь за это дело. А потом он искусно подогревал интерес журналистов, выжидая удобный момент для громкого скандала. И дождался.
— Мы с тобой, Джеки, оба знаем, что будет дальше. Сейчас они устроят форменную вакханалию: «полиция арестовывает частного детектива!», «частный сыщик выдает тайны полиции!..», «Джек Хейджи называет Шефа трусом!» Все это ты увидишь и услышишь в одиннадцатичасовом выпуске. Если мы правильно оценили этого психа, ему предстоит пяток веселых минут у экрана. И он мысленно начнет править бритву об узел твоего галстука — «двойной виндзорский», если не ошибаюсь? И у нас появляется шанс выманить поганца наружу.
Рэй был так доволен собой, что мы оба на минутку забыли, что затеяли далеко не безобидную шалость.
— Теперь главное — уцелеть, Джеки.
— Я постараюсь.
Да, разыграно как по нотам. Тренкел посылает ко мне старика Фальконе, зная, что скорей всего я возьмусь за это дело. Тренкел подбрасывает сведения прессе и в нужный момент грубо вламывается ко мне, не сомневаясь, что герои-журналисты в обиду меня не дадут. Теперь ему остается только выбрать удобное дерево, с которого он будет наблюдать за тигром. Есть такая китайская поговорка. А по-нашему это звучит проще: «Чужими руками жар загребать». Я взял рукав висящего у двери капитанского пиджака и вытер им пот со лба. А когда уже поворачивал ручку двери, услышал:
— Да, вот еще что! Не забудь, Джеки, все это ты придумал. Это ты решил использовать прессу в качестве наживки. И если ты ошибся в расчетах и безответственно раздразнил маньяка, который опять начнет делать из женщин колбасный фарш... тогда, сам понимаешь, я буду просто вынужден привлечь всякого, кто позволяет себе такие опрометчивые и чреватые опасностью шаги.
Друг называется. «Рука» в полиции. Я уже выходил, когда вдогонку донеслось:
— Кстати. За голову Шефа назначена награда — неофициально, разумеется, Некий джентльмен, чье имя тебе знать необязательно, выплатит тому, кто уничтожит Шефа, пятьдесят тысяч. Ну, ясное дело, придется отстегнуть мне процентов двадцать, чтобы я закрыл глаза на то, что он будет доставлен сюда не в самом лучшем виде... Но все равно — на сорок тысяч много джина можно купить. Так что подумай, Джеки. Обо всем подумай. И главное — береги здоровье.
Он снова воткнул сигару в угол ухмыляющихся губ. А я закрыл за собой дверь. И под жужжание телекамер, под вспышками блицев пошел искать Хью и Билли. Мне не терпелось рассказать им, какие мы смышленые и сметливые ребята. Просто молодцы. Ловко меня подставила полиция, а сама отвертелась. Внезапно я осознал, что особенно-то выбирать мне не из чего.
Нас, пролетариев сыска, ничего не стоит обдурить.
* * *
Он смотрел па экран, видел, как шевелятся губы диктора, и чувствовал, как ярость овладевает всем его существом. Пальцы судорожно впились в подлокотники кресла, разрывая обивку, наткнулись на вылезшее острие гвоздика — на ковер закапала кровь.Но глаза были по-прежнему неотрывно устремлены на экран. Диктор повторял, что сказал про него этот самый Джек. Умно. Очень умно. Он выругался, слыша, как гулко отдались в пустой комнате его слова. Жалко, что Джек не слышит. "Нашел дурака, — сказал он. — Я не вчера родился: понимаю, чего ты добиваешься".
Он снова потянулся за вечерней газетой, уставился на фотографию мужчины на первой полосе и заголовок: «ХЕЙДЖИ НАЗЫВАЕТ ШЕФА ТРУСОМ». Глаза его перебегали с фотографии на крупные буквы. Заморышем этого Хейджи не назовешь: он мысленно прикидывал его рост, вес, оценивал разворот широких плеч, жилистость человека, которому бросил вызов. И который вызов этот принял, «Нет, Джек, черта с два ты купишь меня так дешево».
Весь город в ужасе лежит у его ног — он сумел запугать всех. Но если этот Джек осмеливается глумиться над ним, унижать его, то, значит, его скоро перестанут бояться. Что ж, ход будет за ним: он вразумит их всех...
Он криво усмехнулся. Напрасно, напрасно считают они, что находятся в безопасности. «Мы еще поглядим, Джек, так ли ты жилист и крепок, как хочешь казаться. Я займусь тобой, я сделаю с тобой то же, что сделал со всеми прочими. А остальным это послужит уроком».
Продолжая улыбаться, он умиротворенно расслабился в кресле.
* * *
Я знал, что все это будет не так просто, как кажется. Прошло две недели, а Шеф не подавал признаков жизни. Город вздохнул, с облегчением решив, что страшный серый волк убрался к себе в дремучий лес. Я же думал, что он проверяет, из чего сложен мой домик, — из соломы или кирпича. Ход был за ним, и мне оставалось только ждать.
Фальконе я объяснял, что сделал и что намерен делать. Оплата сокращается наполовину — я некоторое время буду вынужден ничего не предпринимать. Он понял. Две спокойные недели вполне компенсировали этот простой. По его словам, Антонетту перестали мучить кошмары с того самого дня, когда я по ТВ бросил Шефу вызов. Кроме того, старик подтвердил мои подозрения: ко мне его направил именно капитан Тренкел.
С ним мы тоже были в контакте. Полиция не находила новых жертв Шефа. Он больше не присылал писем в газеты. Рэй верил в успех нашей затеи больше, чем я, но тоже не на сто процентов. Еще он сказал мне, что был просто потрясен, когда Билли и Хью примчались в участок вызволять меня из беды. По его мнению, ни для кого больше Хьюберт не стал бы светиться — для него попасть в газеты смерти подобно, Я и сам удивился такой самоотверженности.
Впрочем, он и не засветился: сумел выбраться из участка незамеченным и уже потом присоединился к нам с Билли, Втроем мы обсудили маневры капитана и стали гадать, что будет делать Шеф. Мы по-прежнему пытались понять логику его поведения. Осенило Билли:
— Одежда! — воскликнул он. — Все его жертвы были раздеты догола: их находили на пустырях и помойках, в мусорных баках без единого клочка материи на теле. Мы так и не знаем, во что все эти несчастные были одеты.
— Ве-верно, — сказал Хью. — Эту линию мы не отследили: толкались во все двери, кроме этой.
Именно. Все было известно: и цвет волос, и стрижка, и лак для ногтей, и косметика, и все размеры — даже те, которые не имели никакого значения. Только об одежде несчастных не было известно ничего, ибо одежды не находили.
И тогда мы взяли это на себя. Впрочем, я был уверен, что эта мысль осенила и кого-нибудь из полиции и она собирает материал, расспрашивая родственников, во что были одеты убитые. Я пустил Хью по следу.
И вот что выяснилось. Все были одеты, что называется, «прилично». Никаких тебе джинсов, маечек, курточек, кроссовок, ни намека на какую бы то ни было «хипповость». Все одевались, может быть, не очень дорого, но с претензией на элегантность, изящество — и со вкусом. К моменту исчезновения большинство было в строгих деловых костюмах. Чулки. Изящные туфли. Словом, оделись они в тот роковой день так, словно шли на «интервью»-собеседование, надеясь поступить на службу в какую-нибудь могучую корпорацию — Ай-Би-Эм, например. Тем не менее и эта линия завела нас в тупик.
— Нет, дело тут не в одежде, а в том, что она значит для этого подонка. Да, он ненавидит женщин, предпочитающих строгий стиль. А почему — мы не выясним никогда. Мамаша его так одевалась? Бывшая жена? Сестра? Возникают все те же вопросы. И все-таки это важно. Уже одно то, что полиция зафиксировала это, указывает, что мы на верном пути. Но само по себе на Шефа не выводит.
Хью высказал идею о том, что он — фетишист и хранит одежду жертв, как трофеи. Билли пошел дальше, предположив, что тут имеет место ритуальное раздевание, ра-облачение, связанное с какими-то его темными комплексами и со стремлением унизить несчастных. Но опять же ничего конкретного нам не давало. Зацепок как не было, так и нет.
Судя по всему, Шеф предполагал действовать по нашему сценарию, и это всерьез меня тревожило. Затаиться, притихнуть на какое-то время, чтобы город почувствовал себя в безопасности, размяк, — а потом ошеломить всех кровавым возвращением.
Закинув ноги на подоконник, наплевав на то, что кабинет мой раскалялся и заполнялся уличным шумом, я сидел в кресле и думал, каким и когда будет это возвращение.
Стакан был наполнен — на случай, если необыкновенно сильно и внезапно захочется выпить. Мало ли что? Надо быть предусмотрительным.
Стук в дверь меня не удивил. Как не удивило и появление особы, произведшей этот стук. Пресса одолевала меня с завидным упорством и постоянством. Салли Бреннер — воплощение женственно-делового стиля: кремовая юбка, не-е-ежно-нежно розовая блузка, кремовый жакет — вошла в кабинет. Вытирая лоб насквозь мокрым носовым платком — занятие бесплодное и бессмысленное, — я сказал:
— Боже, такая элегантность в такую жару!.. Я потрясен. — Потом спустил ноги с подоконника и указал ей на стул. — Прошу. Чем порадуете?
— Боже, — в тон мне отвечала она, — какая неслыханная учтивость. Ни одного бранного слова! Что случилось? Вы решили стать джентльменом?
— Нет, сегодня слишком душно и жарко, чтобы... Впрочем, если вы настаиваете...
— Нет, — засмеялась она, проведя рукой по волосам. — А насчет жары, вы даже и сами не знаете, до чего правы. Но будет еще жарче...
Чем-то мне эта многозначительная фраза не понравилась. Я подался вперед:
— Что вы имеете в виду? У вас предчувствие? Вы предполагаете? Или есть что-либо более основательное?
Сняв с плеча сумку, она достала из нее маленький кассетный плейер и поставила его передо мной на стол.
— Более, более. Более некуда. Включайте.
Я надавил кнопку. Вое вопросы — потом. Прежде всего голос Салли известил вселенную, что говорит автоответчик, что мисс Бреннер дома нет и просьба после гудка передать «мессидж». Звонков было много, но внимания заслуживал лишь один.
«Приветствую вас, Салли, — ровно и холодно донеслось из динамика. Голос был — один к одному из фильма ужасов. Интересно, долго ли Шеф вырабатывал такую безжизненную интонацию? — Нам надо поговорить. Я решил сдаться. Я устал. Я так устал... — сквозь бесстрастие пробилась молящая нота, взятая, кстати, почти верно. — В полицию... В полицию я идти не могу. Они не поймут и обойдутся со мной... грубо», — звучал холодный, ровный и при этом чуть хнычущий голос, окружавший Салли ледяным полем, которое вмиг прогнало прочь жаркую духоту.
Салли закурила, глубоко затянулась. Он просил ее прийти за ним. Он хотел, чтобы именно она сняла сюжет для своей программы. Потому что она всегда была к нему справедлива, так справедлива, словно знала, почему совершал он все то, что совершал. Все правильно.
— И вы купились? — спросил я.
Она выпустила дым через ноздри и, дунув, тотчас разогнала голубоватое облачко. Палец нажал на клавишу, и ровный, холодный голос смолк на полуслове.
— Не знаю, — она прикусила губу. — Кое-чему поверила. Наверно. Я думаю, он сам не во все верит.
— Вы считаете, он хочет сдаться?
— Да, — сказала она, и вряд ли за всю жизнь произносила она что-либо убежденней. — Сдаться. В глубине души он мечтает об этом.
— Ну, так что вас смущает? — спросил я, уловив сомнение в ее последних словах.
— Он хочет, чтобы и вы при этом были.
— Да я ему глотку зубами перерву.
Она окинула меня спокойным взглядом, спокойно-оценивающим — у женщин я его не переношу. Потом раздавила сигарету в пепельнице, побарабанила по ней пальцами и сказала:
— Не кажется ли вам, что для подобных деклараций сегодня слишком жарко?
— Может быть, может быть, — согласился я, потом полез в ящик стола и извлек оттуда последнюю по времени бутылку джина, Я купил ее еще до встречи с Фальконе, но уровень пока не переполз ниже этикетки. Я предложил Салли совместными усилиями исправить это упущение. Она приняла мое предложение.
— Льда нет, — предупредил я. — Не держим.
— Обойдусь. Вермут хорош сухой, а джин — мокрый.
Мы чокнулись. Уровень жидкости понизился, уровень взаимной приязни возрос. Мало что так способствует оживленной беседе, как общая опасность: пули, припасенные для нас Шефом, лежат рядышком. Салли вновь включила запись. Шеф сообщил, что мое обвинение открыло ему глаза на себя. Он раскаивается. Начать каяться он желает на крыше такого-то дома в Куинсе — сегодня вечером. Но — никаких полицейских. Если на месте встречи он заметит еще кого-нибудь, кроме нас двоих, то нам его не видать, он не покажется. Да, он знал, как поступать, если события развернутся не по его сценарию, и был так добр, что предупреждал нас об этом.
Мы отмотали назад и выпили еще, трезвея с каждым глотком. «Пожалуйста, обойдитесь без полиции. Приходите вдвоем. Я сдамся вам. Даю честное слово. Прошу вас, Салли, приведите мистера Хейджи. Все будет хорошо, я обещаю. Пожалуйста, Салли, сделайте это».
Отлично это было разыграно. И виноватость, и невинность, и льстивость — все в правильных пропорциях. Салли засмеялась. На этот раз я устремил на нее недоуменно-оценивающий взгляд. Должно быть, женщинам это нравится не больше, чем нам, и она принялась объяснять:
— Нет, я просто подумала, как будет забавно, когда мы вскарабкаемся на крышу, а он сделает из нас сито. Или просто взорвет какое-нибудь устройство, так что от нас останутся рожки да ножки.
— Но зато какая получится «картинка», а?
Салли от смеха поперхнулась, и джин пошел у нес носом, что было странно для такой трезвой журналистки. Я улыбнулся ей.
— Вы очень смешной, — констатировала она.
— Да, я всегда испытываю прилив остроумия перед тем, как подставить лоб под пули какого-нибудь психа.
Допив стакан и утерев рассопливившийся от джина носик, она спросила:
— И все на этом?
— Нет, отчего же?.. Переспать со мной не хотите?
— Разумеется, хочу. Женщина, которая для вящей славы десятичасового выпуска новостей рискует быть изрешеченной пулями или разорванной в клочья, заслуживает, чтобы ее перед этим трахнули как следует.
— Это я вам обещаю.
— Ну и прекрасно. Только поедемте ко мне, — и, предваряя мой вопрос, сказала: — Да-да, в каждой комнате — кондиционеры.
Обрадовавшись перспективе сменить свою душегубку на прохладу ее квартиры — роскошной, без сомнения, — я швырнул опустевшую бутылку в корзину и начал подтягивать галстук. Она остановила меня:
— Не мучайтесь. Он вам вряд ли понадобится.
Я поймал ее на слове, развязал влажный от пота узел и швырнул галстук в средний ящик стола. После этого из правого нижнего достал плечевую кобуру и два пистолета. За эти годы через мои руки прошло множество незарегистрированных стволов. Часть из них я приберег для особого случая. Кажется, таковой представлялся.
Пока я прилаживал свою сбрую, Салли проворковала:
— О-о, какой арсенал... Думаете, понадобится?
— Как знать, как знать...
Она засмеялась. Я тоже. Но уже запирая дверь, вдруг задумался, не по разным ли поводам мы смеемся. Я поделился с нею своими сомнениями, собираясь провести время приятно к с толком.
* * *
В назначенное время — к девяти часам — мы с Салли вошли в дом по указанному Шефом адресу. Он предупредил, что звонить не надо — дверь будет незаперта. Так оно и было. На лифте мы поднялись на последний этаж, вышли, настороженно озираясь, — каждый из нас заметил, что другой затаил дыхание.— Не слишком ли много предосторожностей? — спросила Салли.
— В самый раз.
Коридор был ярко освещен; двери, похоже, крепко заперты, Я достал прихваченный из машины фонарик и показал на дверь, которая вела на лестницу.
— Пошли. Или, может, ты пойдешь первая: у нас ведь равноправие.
Она опять метнула на меня тот самый взгляд, я ухмыльнулся и шагнул на ступеньку. Прошло уже несколько часов, как мы вышли из моего офиса. Давно выветрился джин. Частью — выветрился, частью вышел потом, пока мы с мисс Бреннер, вцепившись друг в друга, катались по простыням бескрайней кровати, пачкая их кровью, спермой и прочими сокровенными выделениями. От кондиционера проку было мало: нас все равно пробивала нервная испарина, и мы упорно слизывали друг с друга эти бисерные росинки, но потом, устав, махнули на них рукой.
А теперь мы добрались до железной двери на чердак. Я обернулся: улыбка Салли была налицо, но вот зубы сцеплены были, пожалуй, слишком плотно, что портило эффект. Но ведь она могла совершенно спокойно вести репортаж, оставаясь внизу, в машине. Желание уничтожить маньяка заставляло ее выполнить его требования и вот сейчас лезть со мной на крышу, ввязываясь в самое опасное предприятие в своей жизни. Отважная дамочка, ничего не скажешь, кишка, фигурально выражаясь, — не тонка. Оставалось еще уповать, что в самый ответственный момент эта кишка и все прочие не заработают самопроизвольно...
— Так, — сказал я, — тут никого нет.
— Чистая правда, — подтвердила она, шагнув на крышу. — Ни души.
Мы осмотрелись: как и ожидалось, крыша была пуста. Но зато обнаружился дешевенький радиотелефон — «уоки-токи» — подсвеченный фонариком. Передав его Салли, я направил на рацию луч собственного фонаря и, мысленно сплюнув через левое плечо, нажал кнопку.
— Мы на месте.
Казалось, ответа не было целую вечность. И наконец прозвучало:
— А полиция где? — прозвучало очень кротко и мягко.
— Какая полиция? Ты же сказал, чтобы явились мы вдвоем. Ты же наблюдал за улицей и сейчас наверняка наблюдаешь. Кроме нас двоих, тут никого нет, и ты это отлично знаешь. Только не пойму, зачем надо было лезть на самую верхотуру. Пошли вниз.
— Вниз? — кротость вмиг улетучилась. — Не-ет. Мы сыграем по моим правилам.
Так я и думал. Скверно. Голос у него был обиженный:
— Ну, иди, иди сюда, Джек Хейджи. Говоришь, в дерьме не хочешь копаться? Говоришь, я там уютно устроился? Ну-ну. Искать меня тебе долго не придется.
Мы озирались, но ничего не видели. Крыша была гигантская, соединяла не меньше пятидесяти домов, как это принято в Куинсе. Затрещала рация.
— Так и будете стоять? Вы же искатели приключений? Пошевеливайтесь, — с такой интонацией воспитатель летнего лагеря сажает своих скаутов в автобус. Салли пожала плечами. Мы двинулись влево. Рация ожила:
— Не туда! В другую сторону!
Мы шли как шли.
— Назад! Тут вам не понравится, клянусь!
Стараясь двигаться как можно медленней, мы продолжали путь в полутьме. Ведь в городе пылает и сверкает столько огней, что даже ночью, даже на крыше доминирует все-таки темно-серый цвет: кое-что разглядеть можно. Впрочем, попадались и густо-черные участки — там, куда падали тени от труб и каких-то надстроечек, которые делают в Нью-Йорке линию горизонта такой прихотливой и изломанной. Посвечивая перед собой фонариками, мы искали то, что спрятал от нас Шеф. И нашли.
Так, на первый взгляд, ей было прилично за семьдесят. Мы осторожно потрогали податливое тело — жизнь покинула его уже давно. Холодное, окоченевшее, с переломанными костями, с высохшей кожей тело, из которого торчало не меньше пяти заостренных, зазубренных... Дротиков, что ли? Или длинных стрел? Салли торопливо отвернулась.
— Я же сказал: тут вам не понравится, — раздался голос из динамика.
Я отвел фонарь в сторону от трупа и оттолкнул Салли, заставив ее отойти на несколько шагов, и сам последовал за нею. Она припала ко мне, крепко вцепившись в меня, потом разжала кулачки — заломила руки, и голова ее поникла: подбородок коснулся стиснутых в замок пальцев.
— Ничего, сейчас пройдет, — шепнула она. — Может, он только и ждет, чтобы я шлепнулась тут без чувств и задержала тебя... Тогда ему легко будет справиться с нами.
Не исключено. Я выдернул пистолет, пошарил фонарем перед нами и вокруг. Никого. Снова двинулись вперед, хотя ноги у Салли явно подгибались. Потом я крикнул в микрофон:
— Эй! Скоро начнется церемония капитуляции?
— Боюсь, никогда не начнется. На самом-то деле я тебя не за этим сюда позвал. Потому и полиции нет. Вы хотели вдвоем меня взять. Верно? Выполнить свой долг перед согражданами? А? Мы друг друга уже успели изучить и понять... — Я нырнул во тьму, потянув за собой Салли. Следующая крыша была немного выше той, на которой мы стояли, и взобраться на нее было не так-то просто, — Я вам тут кое-что приготовил. Только не то, чего вы ждете, — не себя. Нет, не себя!
Перед нами возникла какая-то странная шевелящаяся масса. Я включил фонарик и увидел брезентовую сумку — нечто вроде армейского ранца, только поменьше. Я пнул его ногой, и он опрокинулся набок. Отодвинув Салли, я наклонился и дернул шнурок, стягивающий горловину. Верхний клапан открылся... И я невольно отпрянул — оттуда выскочило несколько крыс. Большая их часть оставалась в мешке. Придерживая его за горловину, я перевернул его и опорожнил. Еще с полдюжины этих тварей размером с хороший баклажан посыпалось на крышу. Заскрежетали челюсти. В оскаленных зубах крысы продолжали крепко держать добычу. Из мешка вылетело что-то круглое, покатилось вместе с вцепившимися в него крысами, оставляя на крыше кровавые сгустки. Две-три юркнули во тьму, но еще две остались, злобно огрызаясь друга на друга. Я поспешно выключил фонарь, чтобы Салли не увидела, из-за чего готова была начаться между ними схватка: на крыше лежала отрубленная и полуобглоданная голова ребенка — девочки, кажется. Но не успел.
Ее крик и голос Шефа раздались одновременно:
— А-а, вижу, вижу, вы не меня нашли. Что-то другое, да?
— Не ожидал от тебя такой прыти.
— Ты не видел ее раньше... Мамочка упорно и успешно делала из нее настоящую маленькую женщину. Она многое обещала, Джек. Из нее могла выйти такая, как Салли, как ее мамочка — никаких кастрюль, никакой плиты, о хозяйстве и речи нет... Это слишком убого, это недостойно будущей деловой женщины. Ее место — в кабинете менеджера какой-нибудь фирмы, ее имя — на дверной табличке. Мамочка ее воспитывала не для того, чтобы мужа ублажала и обед ему подавала. Не-е-ет, не для этого.
Внезапно, как вспышка, мне вспомнились слова Билли: «Он ненавидит женщин, предпочитающих строгий стиль». Я знал, что это озарение меня не подведет. Я понял, откуда брался этот нескончаемый ужас. Я опять мысленно сплюнул и выложил свой единственный козырь:
— Да ведь она была совсем ребенок... Ты попал бы к ней в подчиненные через много-много лет.
Рация молчала. Салли вопросительно поглядела на меня. Прикрыв микрофон, я шепнул:
— Кажется, зацепил, — и нажал кнопку. Рация ожила, и я поймал обрывок фразы:
— Да, Джек?
— Да-да. Ты ведь сам сказал: «Мы друг друга успели изучить и понять».
Раздался резкий, лязгающий щелчок — звук этот донесся и из динамика рации, и еще откуда-то. Потом он повторился — так, что в душной тьме что-то зазвенело. Я взвесил на руке пистолет, убедился, что рукоять удобно легла в ладонь. Салли, спиной прижимаясь к стене, озиралась по сторонам. Я спросил, заметила ли она что-нибудь. Нет, ничего. Я протянул ей фонарь: «Покрутись тут по крыше. Вернись к двери. Поиграй фонариками, как будто мы с тобой идем рядом. А я посмотрю, как его выкурить из его норы».
Кивнув, она достала из сумки пистолет — я отдал ей его перед тем, как отправиться сюда, зажала в одной руке вместе с фонариком и бесшумно отошла.
А я, стараясь держаться в темноте, двинулся туда, откуда донеслись эти лязгающие звуки.
— Давайте, давайте, — сказала рация. — Вдвоем будет не так страшно. Я ведь — маньяк, если помните...
Не обращая внимания на его слова, я пытался понять, где он затаился, и поэтому отвел рацию от уха, надеясь определить направление. Хоть бы он сказал что-нибудь. Нет. Тогда я попытался спровоцировать его:
— Ну что, больше ничего нам не подкинешь?
Снова раздались эти костяные щелчки. Я был на верном пути. Да. Впервые за все время он шевельнулся, и я засек его.