называемой франкфуртской школы, назвал гитлеровские лагеря смерти
единственно возможным, фатально необходимым, прямым и непосредственным
итогом всей западной культуры, конечной точкой двухтысячелетней истории всей
европейской культуры. Адорно указал на бессмысленность и пагубность ее
восстановления. Помимо воли интеллектуалов франкфуртской школы их идеи
оказались востребованы молодежным движением "новых левых", потрясших своим
бунтарством всю Европу и выродившихся позднее в политических экстремистов.
На этом фоне формировались убеждения Хандке. "Революция", объявленная
молодежью своим отцам, допустившим войну и не способным уберечь мир от войны
новой, в сфере культуры выразилась в возрождении авангарда, этого
своеобразного искусства универсального отрицания. Хандке и его сторонники
обвинили писателей "Группы 47" в "импотенции описания", неспособности
искусственным литературным языком передать реальность. Ясности, цельности и
значительности Хандке противопоставил сложность, непредвиденность и
неуловимость жизни. "Разжеванный" писателями мир, по мнению Хандке, не имел
ничего общего с действительным миром, который невозможно уложить в
выдуманную цельную концепцию и даже описать словами. Писатель может лишь
фиксировать неупорядоченные фрагменты, он не должен стремиться к ясности, а
главное -- связывать воедино мысли и действия своих героев.
Столь смелый подход когда-то был настоящим открытием, дававшим
благодатную почву для всякого рода литературных экспериментов.
Повесть Хандке "Страх вратаря перед одиннадцатиметровым" --
классический образец такого неоавангардистского экспериментаторства и,
очевидно, один из лучших образцов, коль повесть переведена на многие языки
мира. В России имя писателя, к сожалению, почти неизвестно.
Хандке отбрасывает готовые объяснения жизни, она представляет собой
только хаос, чреватый неизбежными и неожиданными взрывами. Да и сами слова
для Хандке подозрительны, они лишь опутывают, как паутиной, действительное
положение вещей и ничего не объясняют. В каком-то смысле язык на самом деле
всего лишь плод чужого омертвевшего мышления. Хандке по этой причине, помимо
разговоров своих героев, вводит в произведения описания разнообразных шумов,
внезапно появляющихся и исчезающих предметов. Более чем качественное
значение он придает и цвету. Но в "Страхе вратаря" Хандке невольно отступил
от провозглашенных им же самим принципов. Считалась большим грехом ясность
изложения, а в повести вдруг встречаются спокойные и талантливые описания
каких-то вещей или лесного ручья, считалась недопустимой заданность сюжета,
но читатель почти без затруднений выстраивает его сам. И даже сознательно
приближенные к абсурдности диалоги героев лишь подгоняют читателя быстрее
узнать, чем кончится бегство бывшего вратаря Йозефа Блоха.
В творчестве Хандке игра со словесными конструкциями иногда доходила до
предела, за которым уже ничего не могло быть. В одной из его пьес герои
просто стояли у рампы и выкрикивали в зал предложения, констатирующие этапы
жизни человека: "Я родился", "Я стал совершеннолетним" и т. д. В сборнике
"Ветер и море " (1970 г.) опубликован сценарий радиопьесы "Шорох шороха",
состоявшей только из шумов -- звук при падении пальто на кровать, при
падении пальто на мраморную доску и т. п. Все это самоуверенное "оживление"
языка было вначале интересным и вызывающим, но, призванное помочь дойти до
первозданного смысла сущего при помощи слов, на деле никак не помогало:
живая действительность не становилась ближе, а таяла и исчезала в
рассудочных словесных играх.
Авангардизм сам по себе может существовать бесконечно долго, но
последовательная приверженность авангарду -- все же стезя людей обиженных,
уж коль так велика у них тяга к эпатажу, и, без сомнения, недобрых. Петер
Хандке явно не из их числа. Он способен достичь и достиг вершин в
интеллектуальных соревнованиях, но он обладает и редчайшим в наши дни даром
сопереживания: он добр и мягок от природы. Вот почему хаотичность и
фрагментарность, внезапные слова и шумы, неожиданные действия героев в
конечном счете сложились в "Страхе вратаря" в талантливое и цельное
произведение.
В период безоглядного увлечения авангардизмом критики упрекали Хандке в
асоциальности. В "Страхе вратаря" герой уже не обезличен, он живет в
реальном и враждебном ему мире, механическом мире, заведенном чьей-то
недоброй волей. В повести десятки раз упоминаются музыкальные аппараты, как
некие символы этой заданности.
В "Коротком письме к долгому прощанию" (1972 г.) Хандке пока еще
неуверенно, но уже использует традиционный, когда-то отвергнутый им
литературный язык. Эта повесть -- произведение многозначительное, а не
обычная история разрыва отношений двух когда-то любивших друг друга людей.
За иронией автора к "американскому образу жизни " чувствуется серьезная
озабоченность судьбой западной цивилизации. "У нас и желаний никаких нет в
Америке", -- говорит любовница главного героя и поясняет, что от этого все
больше людей сходит с ума, впадая в детство: у человека вдруг делается лицо
ребенка. Символично, что в повести встречается только лишь один цвет --
желтый -- цвет коварной агрессивности.
К середине 1970-х годов леворадикальное движение в Западной Германии
улеглось, оставив за собой шлейф взрывов и убийств. Большинство бунтарей с
покаянием вернулось в сытый и удобный буржуазный лагерь. Тогда же началось и
время открытия классики.
Хандке одним из первых начал отходить от жестких и надуманных правил
авангарда. В 1972 году он написал небольшую повесть "Нет желаний -- нет
счастья" о своей матери, покончившей жизнь самоубийством. На долю ее
поколения выпало немало испытаний. Со свойственной писателю глубиной он
проводит ненавязчивый и точный анализ событий, в водовороте которых как
песчинки кружились судьбы обычных людей. Далекая от политики и ничего не
понимавшая в ней женщина вспоминала, что в годы нацизма даже скука буден
представлялась праздником -- "с таким настроением трудились до глубокой
ночи", "всему словно нашлось свое место". Мир не стал лучше после войны, как
и всегда обычный человек по-прежнему оставался жертвой не зависящих от него
обстоятельств. Отход Хандке в этой повести от формализма подействовал на
многих как пример для подражания.
В 1977 году был издан его дневник за два предыдущих года. И почитатели
Хандке узнали, что мастер авангарда теперь читает не франкфуртистов, а Гете
и Чехова.
Хандке любит и понимает своих героев -- ничем не примечательных
обывателей. В "Коротком письме к долгому прощанию" Хандке писал: "Однажды, к
примеру, я слышал, как одна женщина сказала: "Помню, я тогда еще очень много
овощей на зиму законсервировала", и при этих словах я с трудом сдержал
слезы".
Как это понятно в России...
Сергей Атапи
единственно возможным, фатально необходимым, прямым и непосредственным
итогом всей западной культуры, конечной точкой двухтысячелетней истории всей
европейской культуры. Адорно указал на бессмысленность и пагубность ее
восстановления. Помимо воли интеллектуалов франкфуртской школы их идеи
оказались востребованы молодежным движением "новых левых", потрясших своим
бунтарством всю Европу и выродившихся позднее в политических экстремистов.
На этом фоне формировались убеждения Хандке. "Революция", объявленная
молодежью своим отцам, допустившим войну и не способным уберечь мир от войны
новой, в сфере культуры выразилась в возрождении авангарда, этого
своеобразного искусства универсального отрицания. Хандке и его сторонники
обвинили писателей "Группы 47" в "импотенции описания", неспособности
искусственным литературным языком передать реальность. Ясности, цельности и
значительности Хандке противопоставил сложность, непредвиденность и
неуловимость жизни. "Разжеванный" писателями мир, по мнению Хандке, не имел
ничего общего с действительным миром, который невозможно уложить в
выдуманную цельную концепцию и даже описать словами. Писатель может лишь
фиксировать неупорядоченные фрагменты, он не должен стремиться к ясности, а
главное -- связывать воедино мысли и действия своих героев.
Столь смелый подход когда-то был настоящим открытием, дававшим
благодатную почву для всякого рода литературных экспериментов.
Повесть Хандке "Страх вратаря перед одиннадцатиметровым" --
классический образец такого неоавангардистского экспериментаторства и,
очевидно, один из лучших образцов, коль повесть переведена на многие языки
мира. В России имя писателя, к сожалению, почти неизвестно.
Хандке отбрасывает готовые объяснения жизни, она представляет собой
только хаос, чреватый неизбежными и неожиданными взрывами. Да и сами слова
для Хандке подозрительны, они лишь опутывают, как паутиной, действительное
положение вещей и ничего не объясняют. В каком-то смысле язык на самом деле
всего лишь плод чужого омертвевшего мышления. Хандке по этой причине, помимо
разговоров своих героев, вводит в произведения описания разнообразных шумов,
внезапно появляющихся и исчезающих предметов. Более чем качественное
значение он придает и цвету. Но в "Страхе вратаря" Хандке невольно отступил
от провозглашенных им же самим принципов. Считалась большим грехом ясность
изложения, а в повести вдруг встречаются спокойные и талантливые описания
каких-то вещей или лесного ручья, считалась недопустимой заданность сюжета,
но читатель почти без затруднений выстраивает его сам. И даже сознательно
приближенные к абсурдности диалоги героев лишь подгоняют читателя быстрее
узнать, чем кончится бегство бывшего вратаря Йозефа Блоха.
В творчестве Хандке игра со словесными конструкциями иногда доходила до
предела, за которым уже ничего не могло быть. В одной из его пьес герои
просто стояли у рампы и выкрикивали в зал предложения, констатирующие этапы
жизни человека: "Я родился", "Я стал совершеннолетним" и т. д. В сборнике
"Ветер и море " (1970 г.) опубликован сценарий радиопьесы "Шорох шороха",
состоявшей только из шумов -- звук при падении пальто на кровать, при
падении пальто на мраморную доску и т. п. Все это самоуверенное "оживление"
языка было вначале интересным и вызывающим, но, призванное помочь дойти до
первозданного смысла сущего при помощи слов, на деле никак не помогало:
живая действительность не становилась ближе, а таяла и исчезала в
рассудочных словесных играх.
Авангардизм сам по себе может существовать бесконечно долго, но
последовательная приверженность авангарду -- все же стезя людей обиженных,
уж коль так велика у них тяга к эпатажу, и, без сомнения, недобрых. Петер
Хандке явно не из их числа. Он способен достичь и достиг вершин в
интеллектуальных соревнованиях, но он обладает и редчайшим в наши дни даром
сопереживания: он добр и мягок от природы. Вот почему хаотичность и
фрагментарность, внезапные слова и шумы, неожиданные действия героев в
конечном счете сложились в "Страхе вратаря" в талантливое и цельное
произведение.
В период безоглядного увлечения авангардизмом критики упрекали Хандке в
асоциальности. В "Страхе вратаря" герой уже не обезличен, он живет в
реальном и враждебном ему мире, механическом мире, заведенном чьей-то
недоброй волей. В повести десятки раз упоминаются музыкальные аппараты, как
некие символы этой заданности.
В "Коротком письме к долгому прощанию" (1972 г.) Хандке пока еще
неуверенно, но уже использует традиционный, когда-то отвергнутый им
литературный язык. Эта повесть -- произведение многозначительное, а не
обычная история разрыва отношений двух когда-то любивших друг друга людей.
За иронией автора к "американскому образу жизни " чувствуется серьезная
озабоченность судьбой западной цивилизации. "У нас и желаний никаких нет в
Америке", -- говорит любовница главного героя и поясняет, что от этого все
больше людей сходит с ума, впадая в детство: у человека вдруг делается лицо
ребенка. Символично, что в повести встречается только лишь один цвет --
желтый -- цвет коварной агрессивности.
К середине 1970-х годов леворадикальное движение в Западной Германии
улеглось, оставив за собой шлейф взрывов и убийств. Большинство бунтарей с
покаянием вернулось в сытый и удобный буржуазный лагерь. Тогда же началось и
время открытия классики.
Хандке одним из первых начал отходить от жестких и надуманных правил
авангарда. В 1972 году он написал небольшую повесть "Нет желаний -- нет
счастья" о своей матери, покончившей жизнь самоубийством. На долю ее
поколения выпало немало испытаний. Со свойственной писателю глубиной он
проводит ненавязчивый и точный анализ событий, в водовороте которых как
песчинки кружились судьбы обычных людей. Далекая от политики и ничего не
понимавшая в ней женщина вспоминала, что в годы нацизма даже скука буден
представлялась праздником -- "с таким настроением трудились до глубокой
ночи", "всему словно нашлось свое место". Мир не стал лучше после войны, как
и всегда обычный человек по-прежнему оставался жертвой не зависящих от него
обстоятельств. Отход Хандке в этой повести от формализма подействовал на
многих как пример для подражания.
В 1977 году был издан его дневник за два предыдущих года. И почитатели
Хандке узнали, что мастер авангарда теперь читает не франкфуртистов, а Гете
и Чехова.
Хандке любит и понимает своих героев -- ничем не примечательных
обывателей. В "Коротком письме к долгому прощанию" Хандке писал: "Однажды, к
примеру, я слышал, как одна женщина сказала: "Помню, я тогда еще очень много
овощей на зиму законсервировала", и при этих словах я с трудом сдержал
слезы".
Как это понятно в России...
Сергей Атапи