Страница:
– Отныне я наверняка никогда не заболею, потому что никогда не расстанусь с медальоном.
От ее внимания не ускользнул рисунок на медальоне: словно по иронии судьбы он был инкрустирован жемчужным крестом.
Палос, 2 августа 1492 года
– Мы благословенны, друг мой, несмотря на многочисленные страдания, – тихо сказал Кристобаль Колон, закончив свою простую молитву во время обеда в маленькой таверне.
Лицо. Аарона Торреса исказилось в мрачном подобии улыбки.
– Я могу лишь позавидовать твоей вере, – со вздохом ответил он, поднимая бокал с вином и сделав большой глоток горьковатой красной жидкости – пойла, которое предложили им в отдаленном маленьком порту. Он поморщился, с отвращением посмотрел на пережаренную баранину и кусок грубого черного хлеба, лежащие на его тарелке.
Кристобаль улыбнулся:
– Это не та изысканная еда, которую тебе подавали дома, но все же немного лучше корабельных сухарей, которые тебе придется есть через несколько недель.
– Во время войны мне приходилось терпеть и худшее, – ответил Аарон, пытаясь одолеть с помощью ножа жесткое мясо. – И ты прав. Мы благословенны, а может, нам просто везет. Не знаю, что из этого правда, но если бы так своевременно не появился этот старый моряк, что отплыл в Португалию, нам бы не удалось набрать Новых матросов.
Светло-голубые глаза Колона вспыхнули в ответ:
– Педро Васкес был нам ниспослан как знамение, он – человек, который видел золотой остров Сипангу, а потом потерял его в тумане.
– Я подозреваю, что в тумане своею воображения, – усмехнулся Аарон. – Он же был, по твоим расчетам, далеко от ирландского берега.
По лицу генуэзца промелькнул озорной огонек, который всегда подавлялся его серьезной натурой.
– Но это означает, что он не ошибался в своих наблюдениях или фантазиях. То, что сделал он, я как иностранец не смог бы сделать; он убедил этих скептически настроенных моряков Палоса записаться в экспедицию.
– Тебя не любят, Кристобаль, потому что ты генуэзец. Меня же, потому что я марран, в моей собственной стране ненавидят ещё больше, – тихо сказал Аарон, внимательно вглядываясь в человека, что сидел перед ним.
Колон поглядел на расстроенное лицо юноши.
– Не будь столь уверенным, что из-за еврейской крови тебя презирают больше, чем меня из-за генуэзской. Всю мою жизнь я был чужестранцем в домах других людей. Я плавал по Средиземному морю от Гибралтара в Грецию и через Атлантический океан – от ледяных морей на севере Ирландии – и огибал знойную Африку. И везде я был чужестранцем. Моя жена умерла в Лиссабоне, а сыновья… Диего оставлен в монастыре, Фернандо и его мать – одни, в Кордове, а я продолжаю свои поиски. Было время, когда я сомневался, мой юный друг, так же кук и ты сейчас.
И все же ты никогда не терял надежду.
– А ты понял?
– Я потерял свою веру, наследство, личность, когда вслед за своей семьей принял крещение. Я не еврей, но бедный христианин. Какая надежда есть у таких, как я? Взгляни на нищету и на этих несчастных на каждой дороге, в каждом порту! Тысячи лишенных состояния, разоренных, обреченных на смерть – и все же у них, как и у тебя, осталась надежда. По сравнению с ними я должен казаться на самом деле подлым, – в растерянности признался он.
– Ты найдешь то, что ищешь. И они, несмотря на свои страдания, наверное, тоже. А ты можешь быть орудием, – загадочно сказал Колон.
Аарон с любопытством посмотрел на него.
– Мой дядя Исаак во Франции. Он спас много жизней и подарил надежду иммигрантам. Но что могу сделать я?
– Открой богатства Востока – обширных и экзотических земель, населенных различными людьми. И когда мы соединим Кастилию с тем, что лежит по другую сторону Атлантики, насколько меньше угроз будет для твоих еврейских родственников, настолько больше станет для них места, где они смогли бы жить и работать. Подумай об этом, Диего. Мир один, он, в конце концов, гармонично связан.
Аарон понимал, что его друг и командор был убежден в своих словах. А будет ли на самом деле место для евреев в обширном Новом Свете?
– Я должен верить в это, не так ли? Что еще остается, кроме надежды?
Кристобаль улыбнулся:
– Да, вот сейчас я вижу прежнего Диего, которого я узнал в Ла Рабиде, стойкого юношу, что стал другом моему маленькому перепуганному Диего. Ты был ниспослан свыше для этого путешествия. Купцы и моряки в королевской комиссии оказались упрямыми. Твоя помощь в переговорах с ними оказалась неоценимой.
– Я думаю, добропорядочные горожане, жители Палоса, особенно братья Никсоны, не были довольны приказом короля снарядить две их собственные каравеллы. Ты наверняка провел сложные переговоры, чтобы убедить этого баска дать нам его корабль.
Колон выразительно пожал костлявыми плечами:
– Убедить Хуана де ла Косу примкнуть к нам с его «Сайта-Марией» было намного проще, чем иметь дело с Пинсонами. Мне не нравится этот неустойчивый, качающийся на волнах корабль, как у него. Другая каравелла, вроде «Ниньи», была бы лучше.
– Адмирал океанов и морей заслуживает большого, а не каравеллы, – сказал Аарон, отзываясь на добрый юмор Колона. – «Санта-Мария» – флагманское судно.
– Адмирал прежде всего исследователь. Те, кому доведется исследовать неизвестные воды Индии, нуждаются в плоскодонных каравеллах, а не в больших флагманах. – Кристобаль выглянул из оконца туда, где на берегу реки плясали факелы, похожие на золотые искры.
– За отплытие на рассвете! – Аарон поднял свой бокал, произнеся этот тост, а Кристобаль, возвращая приветствие, присоединился к нему.
Рассвет 3 августа 1492 года в Палосе был серым, спокойным. Влекомые утренним приливом, нао (большой корабль) и две каравеллы отправились на поиски мечты.
– Принесите воду и полотенца побыстрее. Я должен остановить кровотечение, иначе она умрет, и ребенок вместе с ней. – Голос Бенджамина был спокойным, но твердым. Слуги бросились выполнять ею поручения.
Серафина и Анна стояли в отдалении от приемной, у парадного подъезда своего дома. Обе женщины, бледные, испуганные, наблюдали за переполохом, царившим внутри.
– Пойдем, мама, здесь мы ничем не поможем. Ты вся дрожишь. Сядь и отдохни под апельсиновым деревом, а я принесу тебе глоток вина, – сказала Анна, провожая Серафину на залитый солнцем патио.
– Не хлопочи о вине. Я не хочу пить, просто посиди со мной, – ответила пожилая женщина. – Вот если бы твой отец не посылал к аптекарю за теми травами… А сейчас Хоре де Луна узнает, что Бенджамин лечит беременных женщин.
– Но вряд ли это такая редкость, – сказала Анна, пытаясь успокоить взволнованную мать.
– Но это еврейка, которая должна была еще вчера отплыть на корабле вместе со своей семьей. Если Луна решит сообщить доносчикам to, о чем узнал… – Серафина передернулась.
– Если бы отец не оставил ее здесь, она умерла бы на згой ужасной, отвратительной посудине, где ей не смог бы помочь никакой врач. Даже несмотря на его искусство, роды обещают быть трудными, – тихо сказала Анна. – Неужели ты ждешь от отца, что он поступит иначе и нарушит свой обет – спасать жизни?
– Конечно нет, – со вздохом ответила Серафина. Однако мы должны найти способ тайно переправить ее и младенца из Севильи в Кадис как можно раньше. Перед лицом ужасной смерти ей надо уехать из Кастилии.
– Я смогу помочь, если заберу их в свое имение. А там будет легко посадить ее на безопасный корабль, направляющийся в Фесе, – За последние несколько лет Анна превратилась в решительную молодую женщину.
Серафина кивнула, но сказала с горечью:
– Для еврея не существует безопасного нуги в Северную Африку. Мусульмане-работорговцы забирают их с кораблей, что еще хуже, воры из трущоб вспарывают им животы, думая, что евреи глотают золото, чтобы контрабандой вывезти его из Кастилии.
– Я тоже слышала такие истории, но мы можем тщательнее подготовиться. Я боюсь только того, что может произойти с мужем женщины и ее родителями к тому времени, когда она к ним приедет.
– Если приедет, – с сомнением отозвалась Серафина.
Как раз в тот момент в ворота громко постучали, а потом снаружи раздался крик и шум потасовки. Серафина и Анна вскочили на ноги и быстро прошли по двору ко входу.
Откройте именем святой палаты и инквизиции! – Мужчина в черной рясе, украшенной впереди белым крестом, ввел в дом дюжину вооруженных стражников. – Мы ищем Бенджамина Торреса, – сказал доносчик двум, испуганным женщинам.
В тот вечер брат Томас Торквемада ощущал все свои семьдесят два года. Он спустился со склонов Гранады через равнинную реку в Севилью вместе со своей свитой из двухсот пятидесяти стражников. У него ныло тело от верховой езды, он был измучен. И все же это был из ряда вон выходящий случай – личный врач короля предстал перед судом по обвинению в том, что снова впал в иудаизм и спрятал у себя в доме еврейскую женщину и ее новорожденного ребенка. Его проклятый брат, Исаак Торрес, улизнул, сохранив себе жизнь и богатство, но фальшиво принявший крещение Бенджамин не будет таким образом глумишься над Господом.
Торквемада встал на колени перед маленьким алтарем в своих покоях, осенил себя крестом и сложил руки для молитвы. Перед тем как допрашивать осужденного, он всегда проходил через этот ритуал, моля Бога, чтобы тот помог ему искоренить ересь и разложение всех, кто предал свою веру во имя закона Моисеева. Кроме нескольких избранных, таких, как он сам, люди, у которых были предки-евреи, не могли осознать красоту истинной веры.
Торквемада боялся за короля, для которого, как знал инквизитор, интересы династии и политики были превыше бессмертной души. Но Фердинандом можно было управлять объединенными усилиями королевы и великого инквизитора. Почти целый час он истово молился, потом, пошатываясь, поднялся. Колени его болели, поэтому он позволил молодому монаху помочь ему взойти на высокий помост, где on будет сидеть, когда перед ним предстанет Торрес.
Опустившись в жесткое дубовое кресло, Торквемада проворчал монаху, чтобы ввели обвиняемого. Спокойная уверенность Бенджамина вызвала зависть в инквизиторе, как и внешность. Несмотря на все ухищрения и тайное самобичевание, он, похоже, никак не мог расстаться с жирком, который покрывал его тело. У него, представителя благородного кастильского рода, был облик мясника, в то время как этому еврею присуще утонченное изящество герцога.
– Похоже, вас задела тяжесть обвинения, выдвинутого против вас, поистине весьма серьезного, дон Бенджамин, – холодно сказал Торквемада.
Уверяю вас, брат Томас, я этим очень обеспокоен, и особенно моя семья, которая была несправедливо арестована вместе со мной. Мои жена и дочь не имеют никакого отношения к тому, что я лечил больную еврейку, – произнес Бенджамин, изо всех сил стараясь быть спокойным.
– Значит, вы признаете, что нарушили закон, помогая еврейке после того, как она была изгнана. – Томас наклонился вперед, сидя в кресле.
Бенджамин передвинул громоздкие кандалы, которые, казалось, вот-вот потянут вниз его тонкие плечи.
– Я врач. Женщина упала возле стены, она была в тягости и должна была с минуты на минуту родить. – Он немного помолчал, а потом губы его тронула добрая улыбка. – Почти как Святая Матерь Божья на пути в Вифлеем. Она тоже была еврейкой, брат Томас.
Торквемада встал. Гнев переполнял его. Это богохульство! – выкрикнул он.
– Разумеется, я не это имел в виду. Молодая женщины, была при смерти. Да, она еврейка, но при этом была слишком больна, чтобы покинуть Кастилию вместе со своей семьей. Как врач я был обязан, по данному мною обету, оказать ей помощь. Ни у одного мужчины или женщины я не спрашиваю, какую религию они исповедуют, перед тем как приступаю к лечению.
– Вы – обращенный. Иметь дело с евреями значит впадать в вашу старую ересь, – прогремел Торквемада.
– Я не сделал ничего, чем бы навредил своему крещению, но я виновен в том, что предоставил кров женщине, – которая умерла бы, если бы я не позаботился о ней и ее ребенке. Пусть меня судит королевский суд за это, если это уголовное преступление. Это дело не находится в юрисдикции святой палаты. И виновен я или нет в незаконном оказании помощи еврейке, моя жена и дочь не имеют к моим поступкам никакого отношения. Вы не имеете права задерживать их.
– А вот это решать мне, – высокомерно о Торквемада, поглаживая свой мясистый подбородок.
– Вы позволяете себе слишком многое, брат Томас. Я всееще личный врач короля Фердинанда. Моя семья и я не можем так просто исчезнуть за воротами темницы инквизиции, как это случилось с тысячами других.
Торквемаду всегда бесила спокойная уверенность, которую излучал Торрес, и вот теперь он ухватился за возможность сломить этого человека.
– Вам отказано в королевском благословении. Вы и ваша семья, – он выдержал паузу, чтобы слова прозвучали весомее, – полностью попадаете под юрисдикцию святой палаты.
На каком основании? – Бенджамин понимал, что теперь он выказывает страх за Серафину и Анну. Он старался держать себя в руках.
– Вы пытались совратить дворянку из благородной старой христианской семьи, дочь одного из моих крестоносцев, здесь, в Севилье, – младшую дочь Бернардо Вальдеса, донью Магдалену.
– Она тоже была моей пациенткой. Мне не разрешается лечить еврейских женщин, но теперь, похоже, мне нельзя лечить и не евреек тоже. Если мой мандат быть врачом подвергается сомнению, то это тоже находится в ведении особого суда, но не святой палаты, – возразил Бенджамин. Серафина предупреждала его о неприязни Бернардо, когда ее муж подружился с Магдаленой. Боже упаси, чтобы его жена и их Анна заплатили бы за его беспечность. Бернардо Вальдес был такой же жестокий, как и этот сидящий перед ним человек.
– Есть еще другие обстоятельства, помимо безответственного поведения моей глупой дочери, – вмешался дон Бернардо, входя и комнату. Ему доставило удовольствие, когда Торрес в удивлении обернулся. – Речь идет о поведении вашей дочери: например, она зажигала свечи по пятницам, когда садится солнце, воздерживается от употребления свинины, слишком часто моется. И ваша жена, похоже, покупает слишком мало свинины для ваших домашних обедов.
– Мы не соблюдаем еврейскую субботу ни и моем доме, ни в доме Анны. Спросите любого из наших друзей-христиан или наших слуг. Что касается употребления в пищу свинины, то это медицинский вопрос. Жара в Андалусии поражает свинину червями, а это вызывает у некоторых кровотечения и понос. В христианстве нет правила, которое принуждает нас есть определенные сорта мяса. Нам запрещено есть мясо по пятницам или в постные дни, и что мы всегда соблюдаем.
– Слуги в доме вашей дочери Анны говорят другое, – сказал Торквемада.
Бенджамин повернулся от Бернардо к Томасу.
Но это абсурд! Анна – добропорядочная христианка. Она окрестила своего ребенка и будет растить его как христианина.
– Некоторые благочестивые семьи старых христиан так и делают… Но я сомневаюсь, что Анна Торрес де Гусман будет поступать так же.
Бенджамин заметно побледнел, а великий инквизитор почувствовал прилив радости.
Теперь, когда все евреи покинули Кастилию, Магдалене наконец было позволено ездить верхом. На дорогах больше не было душераздирающего вида изгнанников, и в семье решили, что теперь она свободна от любых действий, которые смогут скомпрометировать Вальдесов. Всего лишь несколько дней назад ее отец вернулся домой и объявил, что она больше не будет привязана к мрачному интерьеру их поместья. В отличие от их городского дома разваливающаяся старая каменная усадьба еще не была отремонтирована. Магдалену больше не волновало восстановление дома, но только то, что ей позволено ощутить ветер в волосах, когда она помчится на Блоссом по лугам.
Когда она вернулась домой, уставшая и потная, то заметила незнакомую лошадь, привязанную у ворот. Она не принадлежала ни одному их гнусных доносчиков братства. У соседей в конюшне тоже не было такой лошади. Великолепный гнедой берберийский конь не остался бы незамеченным в округе. Сгорая от любопытства, она спешилась и подошла к лошади, хотя понимала, что в таком отвратительном грязном виде она не осмелилась бы предстать перед лицом высокопоставленного гостя.
Ей надо подняться наверх и принять ванну, но сначала следует выяснить, стоит ли гость ее внимания или нет. Она прошмыгнула на двор и стала подслушивать под окном кабинета ее отца.
Значит, все прошло по плану? спросил незнакомый голос.
– Даже лучше, чем ваши информаторы могли бы все это для меня устроить. Мои шпионы обнаружили, что он прячет еврейку и ее новорожденного младенца в своем собственном доме. Это вкупе с тем, что рассказали ваши слуги, весьма удовлетворило великого инквизитора, а также короля с королевой. Для меня это был риск, поскольку я впутал в это имя Магдалены, вы должны это понимать. Я рассчитываю получить, по крайней мере, десять тысяч дукатов, когда все будет закопчено.
– Вы получите ваше жалованье, только проявите терпение. Как только Бенджамин Торрес и ею проклятая семья будут сожжены за иудаизм, я вознагражу вас.
Магдалена прижалась к земле. Ей показалось, что всебешено закрутилось вокруг нес, из горла вырвался тихий жалобный вопль, заглушенный скрипом стульев, – это дон Бернардо и ею гость поднялись и вышли из библиотеки. Она еле сдерживала приступы тошноты, перед, глазами поплыли темные круги.
– Мне надо успокоиться. Мне надо найти способ спасти их, надломленно прошептала она.
Серафина была всегда так добра к ней, хотя и боялась из-за ее опта. Что она сделала с этой невинной семьей, ведь она просто дружила с ними! Неужели ее дружба с Бенджамином привлекла внимание к нему святой палаты? Неужели Бенджамин думает, что она предала его?
Она попыталась подняться на ноги, а потом пошла, держась рукой за стену, пока голова ее не прояснилась, а сердцебиение унялось. Потом она побежала к себе в комнату. В шкатулке было немного драгоценностей, которые ей подарила ее легкомысленная мать, – небрежный подарок к первому появлению дочери при дворе. Хватит ли этого, чтобы подкупить стражников и освободить семейство Торресов?
В сумерки Магдалена поскакала по дороге, которая вела в Севилью, не обращая внимания на опасности. Приехав в город, она пришла домой к своей старой подруге Люсии де Пальча, чтобы узнать, что аутодафе должно состояться на рассвете. Бенджамин, Серафина и Анна были осуждены вместе с несколькими новыми христианами. Все должны будут пройти ужасной процессией к собору, где им будет зачитано громоподобное обвинение. А оттуда их уведут на окраину города, на дуга Таблада, где обычно сжигали приверженцев иудаизма.
Магдалена потребовала, чтобы Люсия поклялась держать все в тайне, и с первыми лучами солнца вышла из ее дома, направившись в монастырь Caн-Пабло, мрачные серые камеры которого служили последним пристанищем обреченным сегодня на смерть. Подкупить тюремщика оказалось проще, чем она предполагала. В темнице возле суда не было доминиканцев, только несколько городских сторожей. Несмотря на то, что святая палата приговаривала мужчин и женщин к смерти часто после ужасных пыток, самой церкви никогда не было дозволено казнить еретиков. Их пытали тайно, обвинения им выдвигали свидетели, которых они не видели, приговор им выносили доминиканские инквизиторы, и после этого вероотступников передавали особым властям, которые затем отправляли их на костер.
Охранник был низкорослый, противный парень с маленькими светлыми глазками, от которых стыла кровь. Одному Богу известно, свидетелем каких ужасов он был за время своей работы в темнице. Сначала Магдалена испугалась, что он откажется, но богатый золотой браслет с рубинами мгновенно ослепил его. Он позволил ей проникнуть в монастырь и провел по холодным темным коридорам глубоко под землю, словно в ад. На каждом повороте лабиринта тускло сверкал факел, прикрепленный к стене в железном канделябре.
Магдалена старалась не заглядывать в камеры, мимо которых они проходили. Она слышала рассказы о дыбе, тисках, водяных лестницах. У нее не было желания видеть эти адские инструменты. А это был ад. Резкое зловоние смешивалось с маслянистым смрадом факелов.
Это здесь. Вот последнее обиталище того, кто был известен как врач короля, – сказал охранник. Он отпер дверь, и она широко распахнулась. – Я вернусь через час, когда монах сделает обход. Будь готова, иначе нас обоих обрекут на такую же судьбу, как твоего друга.
Подготовив себя к тому, что она увидит внутри, Магдалена кивнула и вошла в темную камеру, освещенную лишь одной маленькой свечкой, которую она принесла с собой, чтобы немного подбодриться и осветить мрак. Тяжелая дверь захлопнулась с погребальным лязгом, а засов водворился на место.
Когда глаза Магдалены привыкли к тусклому свету, она позвала срывающимся шепотом:
– Бенджамин!
«А вдруг, его изуродовали до неузнаваемости эти изверги? Пытали ли они его?»
– Магдалена, дитя, это ты? Тебе не надо было приходить! – Голос Бенджамина прозвучал твердо, а сам он возник из тени в дальнем углу узкой камеры.
– Я только вчера вечером узнала о том, что случилось. Я привезла все мои драгоценности, чтобы подкупить охранника. Я гнала лошадей, но никакого плана у меня нет. Вы и я должны…
– Нет, дитя, нет! Сердце у тебя доброе, но все надежды тщетны. Стража никогда ни за что не осмелится дать мне убежать, даже за миллионы дукатов, а я сомневаюсь, что они у тебя есть. – Он был бледный, немытый, волосы его всклокочены, борода не подстрижена, но он, по крайней мере, был цел.
– Что они с вами сделали? – спросила она, а Бенджамин тем временем нежно обнял ее.
– В общем-то мало, но заговорили меня до изнеможения.
– Можете ли вы ни в чем не признаваться и сделать то, что они попросят, лишь бы отвоевать свободу? – в отчаянии спросила она.
– Магдалена, моя вина в том, что я придерживаюсь иудаизма, и это так, все подтверждается фактами. Я прятал еврейку и ее младенца, но это только часть целого. Кто-то хочет, чтобы я и моя семья погибли, и используют шпионов, которые придумывают небылицы, что мы отклоняемся от веры. Эти россказни дошли от Кастилии до Каталонии. Забрали даже моего сына Матео. Шпионы твоего отца не могли сделать этого.
– О, Бенджамин, это я виновата! Если бы я так часто не приходила к вам домой! Мой отец – да будет навеки проклято его имя! – приказал доносчикам следовать за мной. Я начала во все совать нос…
Он погладил ее по спине:
– Дон Бернардо лишь орудие в чьих-то руках. Ты ни в коем случае не должна винить себя, Магдалена – Когда меня допрашивали дон Бернардо и даже сам великий Торквемада, я собрал воедино разрозненные сведения. Сам брат Томас – не главный мой враг. Он давно ненавидел меня, возможно, из-за моей близости к королю. А мой брат Исаак, как ты знаешь, убежал. Этого одного достаточно, чтобы опорочить меня и всех моих родных. Но, по крайней мере, останутся в живых мои внуки, дочь Анны и сын Матео. За это мы с Серафиной благодарим Господа.
– Да, ваша жена, ваш сын, ваша дочь и даже ваша невестка – все умрут, и все же вы можете благодарить Господа! Вряд ли я смогу после этого верить в него, и мне все равно, Иисус ли это или Иегова! – сдавленно прошептала она. Слезы обжигали ее глаза, хотя она старалась крепко смежить веки.
– Уверуй в Господа, Магдалена. Не имеет значения, христианский он или еврейский. Он все равно Бог, одинаковый Бог для всех людей.
Она пыталась в темноте рассмотреть его лицо, а он печально улыбался.
– Исайя сказал более двух тысяч лет назад: «Мой дом будет молитвенным домом для всех людей, прошептала она.
– Да, как-то раз мы обсуждали эти слова Исайи. Возможно, в конце концов я придерживаюсь иудаизма. Будь осторожна и никогда не говори этого кому бы то ни было, дитя. Я хочу, чтобы ты осталась в живых для Аарона и не закончила свои дни здесь, в этой темнице.
– Мы можем убежать$! Не думайте сдаваться, – сказала она, с новой силой пытаясь убедить его. – Только позвольте мне…
Она попыталась нащупать мешочек с драгоценностями, но он задержал ее руку. Это единственная драгоценность, которая принесет пользу, кольцо, что я подарил тебе.
Она освободила пальцы и вытащила медальон. Я спрятала его здесь и никогда не буду снимать его.
Бенджамин, улыбаясь, взял украшенный медальон с символом христианства и подержал его на ладони.
– Береги его для Аарона. Береги себя для моего сына. Поклянись на этом, что ты любишь нас обоих, дочь моя, – настойчиво произнес он.
– Я клянусь, клянусь! – прошептала она голосом, прерывающимся от слез.
ГЛАВА 6
От ее внимания не ускользнул рисунок на медальоне: словно по иронии судьбы он был инкрустирован жемчужным крестом.
Палос, 2 августа 1492 года
– Мы благословенны, друг мой, несмотря на многочисленные страдания, – тихо сказал Кристобаль Колон, закончив свою простую молитву во время обеда в маленькой таверне.
Лицо. Аарона Торреса исказилось в мрачном подобии улыбки.
– Я могу лишь позавидовать твоей вере, – со вздохом ответил он, поднимая бокал с вином и сделав большой глоток горьковатой красной жидкости – пойла, которое предложили им в отдаленном маленьком порту. Он поморщился, с отвращением посмотрел на пережаренную баранину и кусок грубого черного хлеба, лежащие на его тарелке.
Кристобаль улыбнулся:
– Это не та изысканная еда, которую тебе подавали дома, но все же немного лучше корабельных сухарей, которые тебе придется есть через несколько недель.
– Во время войны мне приходилось терпеть и худшее, – ответил Аарон, пытаясь одолеть с помощью ножа жесткое мясо. – И ты прав. Мы благословенны, а может, нам просто везет. Не знаю, что из этого правда, но если бы так своевременно не появился этот старый моряк, что отплыл в Португалию, нам бы не удалось набрать Новых матросов.
Светло-голубые глаза Колона вспыхнули в ответ:
– Педро Васкес был нам ниспослан как знамение, он – человек, который видел золотой остров Сипангу, а потом потерял его в тумане.
– Я подозреваю, что в тумане своею воображения, – усмехнулся Аарон. – Он же был, по твоим расчетам, далеко от ирландского берега.
По лицу генуэзца промелькнул озорной огонек, который всегда подавлялся его серьезной натурой.
– Но это означает, что он не ошибался в своих наблюдениях или фантазиях. То, что сделал он, я как иностранец не смог бы сделать; он убедил этих скептически настроенных моряков Палоса записаться в экспедицию.
– Тебя не любят, Кристобаль, потому что ты генуэзец. Меня же, потому что я марран, в моей собственной стране ненавидят ещё больше, – тихо сказал Аарон, внимательно вглядываясь в человека, что сидел перед ним.
Колон поглядел на расстроенное лицо юноши.
– Не будь столь уверенным, что из-за еврейской крови тебя презирают больше, чем меня из-за генуэзской. Всю мою жизнь я был чужестранцем в домах других людей. Я плавал по Средиземному морю от Гибралтара в Грецию и через Атлантический океан – от ледяных морей на севере Ирландии – и огибал знойную Африку. И везде я был чужестранцем. Моя жена умерла в Лиссабоне, а сыновья… Диего оставлен в монастыре, Фернандо и его мать – одни, в Кордове, а я продолжаю свои поиски. Было время, когда я сомневался, мой юный друг, так же кук и ты сейчас.
И все же ты никогда не терял надежду.
– А ты понял?
– Я потерял свою веру, наследство, личность, когда вслед за своей семьей принял крещение. Я не еврей, но бедный христианин. Какая надежда есть у таких, как я? Взгляни на нищету и на этих несчастных на каждой дороге, в каждом порту! Тысячи лишенных состояния, разоренных, обреченных на смерть – и все же у них, как и у тебя, осталась надежда. По сравнению с ними я должен казаться на самом деле подлым, – в растерянности признался он.
– Ты найдешь то, что ищешь. И они, несмотря на свои страдания, наверное, тоже. А ты можешь быть орудием, – загадочно сказал Колон.
Аарон с любопытством посмотрел на него.
– Мой дядя Исаак во Франции. Он спас много жизней и подарил надежду иммигрантам. Но что могу сделать я?
– Открой богатства Востока – обширных и экзотических земель, населенных различными людьми. И когда мы соединим Кастилию с тем, что лежит по другую сторону Атлантики, насколько меньше угроз будет для твоих еврейских родственников, настолько больше станет для них места, где они смогли бы жить и работать. Подумай об этом, Диего. Мир один, он, в конце концов, гармонично связан.
Аарон понимал, что его друг и командор был убежден в своих словах. А будет ли на самом деле место для евреев в обширном Новом Свете?
– Я должен верить в это, не так ли? Что еще остается, кроме надежды?
Кристобаль улыбнулся:
– Да, вот сейчас я вижу прежнего Диего, которого я узнал в Ла Рабиде, стойкого юношу, что стал другом моему маленькому перепуганному Диего. Ты был ниспослан свыше для этого путешествия. Купцы и моряки в королевской комиссии оказались упрямыми. Твоя помощь в переговорах с ними оказалась неоценимой.
– Я думаю, добропорядочные горожане, жители Палоса, особенно братья Никсоны, не были довольны приказом короля снарядить две их собственные каравеллы. Ты наверняка провел сложные переговоры, чтобы убедить этого баска дать нам его корабль.
Колон выразительно пожал костлявыми плечами:
– Убедить Хуана де ла Косу примкнуть к нам с его «Сайта-Марией» было намного проще, чем иметь дело с Пинсонами. Мне не нравится этот неустойчивый, качающийся на волнах корабль, как у него. Другая каравелла, вроде «Ниньи», была бы лучше.
– Адмирал океанов и морей заслуживает большого, а не каравеллы, – сказал Аарон, отзываясь на добрый юмор Колона. – «Санта-Мария» – флагманское судно.
– Адмирал прежде всего исследователь. Те, кому доведется исследовать неизвестные воды Индии, нуждаются в плоскодонных каравеллах, а не в больших флагманах. – Кристобаль выглянул из оконца туда, где на берегу реки плясали факелы, похожие на золотые искры.
– За отплытие на рассвете! – Аарон поднял свой бокал, произнеся этот тост, а Кристобаль, возвращая приветствие, присоединился к нему.
Рассвет 3 августа 1492 года в Палосе был серым, спокойным. Влекомые утренним приливом, нао (большой корабль) и две каравеллы отправились на поиски мечты.
– Принесите воду и полотенца побыстрее. Я должен остановить кровотечение, иначе она умрет, и ребенок вместе с ней. – Голос Бенджамина был спокойным, но твердым. Слуги бросились выполнять ею поручения.
Серафина и Анна стояли в отдалении от приемной, у парадного подъезда своего дома. Обе женщины, бледные, испуганные, наблюдали за переполохом, царившим внутри.
– Пойдем, мама, здесь мы ничем не поможем. Ты вся дрожишь. Сядь и отдохни под апельсиновым деревом, а я принесу тебе глоток вина, – сказала Анна, провожая Серафину на залитый солнцем патио.
– Не хлопочи о вине. Я не хочу пить, просто посиди со мной, – ответила пожилая женщина. – Вот если бы твой отец не посылал к аптекарю за теми травами… А сейчас Хоре де Луна узнает, что Бенджамин лечит беременных женщин.
– Но вряд ли это такая редкость, – сказала Анна, пытаясь успокоить взволнованную мать.
– Но это еврейка, которая должна была еще вчера отплыть на корабле вместе со своей семьей. Если Луна решит сообщить доносчикам to, о чем узнал… – Серафина передернулась.
– Если бы отец не оставил ее здесь, она умерла бы на згой ужасной, отвратительной посудине, где ей не смог бы помочь никакой врач. Даже несмотря на его искусство, роды обещают быть трудными, – тихо сказала Анна. – Неужели ты ждешь от отца, что он поступит иначе и нарушит свой обет – спасать жизни?
– Конечно нет, – со вздохом ответила Серафина. Однако мы должны найти способ тайно переправить ее и младенца из Севильи в Кадис как можно раньше. Перед лицом ужасной смерти ей надо уехать из Кастилии.
– Я смогу помочь, если заберу их в свое имение. А там будет легко посадить ее на безопасный корабль, направляющийся в Фесе, – За последние несколько лет Анна превратилась в решительную молодую женщину.
Серафина кивнула, но сказала с горечью:
– Для еврея не существует безопасного нуги в Северную Африку. Мусульмане-работорговцы забирают их с кораблей, что еще хуже, воры из трущоб вспарывают им животы, думая, что евреи глотают золото, чтобы контрабандой вывезти его из Кастилии.
– Я тоже слышала такие истории, но мы можем тщательнее подготовиться. Я боюсь только того, что может произойти с мужем женщины и ее родителями к тому времени, когда она к ним приедет.
– Если приедет, – с сомнением отозвалась Серафина.
Как раз в тот момент в ворота громко постучали, а потом снаружи раздался крик и шум потасовки. Серафина и Анна вскочили на ноги и быстро прошли по двору ко входу.
Откройте именем святой палаты и инквизиции! – Мужчина в черной рясе, украшенной впереди белым крестом, ввел в дом дюжину вооруженных стражников. – Мы ищем Бенджамина Торреса, – сказал доносчик двум, испуганным женщинам.
В тот вечер брат Томас Торквемада ощущал все свои семьдесят два года. Он спустился со склонов Гранады через равнинную реку в Севилью вместе со своей свитой из двухсот пятидесяти стражников. У него ныло тело от верховой езды, он был измучен. И все же это был из ряда вон выходящий случай – личный врач короля предстал перед судом по обвинению в том, что снова впал в иудаизм и спрятал у себя в доме еврейскую женщину и ее новорожденного ребенка. Его проклятый брат, Исаак Торрес, улизнул, сохранив себе жизнь и богатство, но фальшиво принявший крещение Бенджамин не будет таким образом глумишься над Господом.
Торквемада встал на колени перед маленьким алтарем в своих покоях, осенил себя крестом и сложил руки для молитвы. Перед тем как допрашивать осужденного, он всегда проходил через этот ритуал, моля Бога, чтобы тот помог ему искоренить ересь и разложение всех, кто предал свою веру во имя закона Моисеева. Кроме нескольких избранных, таких, как он сам, люди, у которых были предки-евреи, не могли осознать красоту истинной веры.
Торквемада боялся за короля, для которого, как знал инквизитор, интересы династии и политики были превыше бессмертной души. Но Фердинандом можно было управлять объединенными усилиями королевы и великого инквизитора. Почти целый час он истово молился, потом, пошатываясь, поднялся. Колени его болели, поэтому он позволил молодому монаху помочь ему взойти на высокий помост, где on будет сидеть, когда перед ним предстанет Торрес.
Опустившись в жесткое дубовое кресло, Торквемада проворчал монаху, чтобы ввели обвиняемого. Спокойная уверенность Бенджамина вызвала зависть в инквизиторе, как и внешность. Несмотря на все ухищрения и тайное самобичевание, он, похоже, никак не мог расстаться с жирком, который покрывал его тело. У него, представителя благородного кастильского рода, был облик мясника, в то время как этому еврею присуще утонченное изящество герцога.
– Похоже, вас задела тяжесть обвинения, выдвинутого против вас, поистине весьма серьезного, дон Бенджамин, – холодно сказал Торквемада.
Уверяю вас, брат Томас, я этим очень обеспокоен, и особенно моя семья, которая была несправедливо арестована вместе со мной. Мои жена и дочь не имеют никакого отношения к тому, что я лечил больную еврейку, – произнес Бенджамин, изо всех сил стараясь быть спокойным.
– Значит, вы признаете, что нарушили закон, помогая еврейке после того, как она была изгнана. – Томас наклонился вперед, сидя в кресле.
Бенджамин передвинул громоздкие кандалы, которые, казалось, вот-вот потянут вниз его тонкие плечи.
– Я врач. Женщина упала возле стены, она была в тягости и должна была с минуты на минуту родить. – Он немного помолчал, а потом губы его тронула добрая улыбка. – Почти как Святая Матерь Божья на пути в Вифлеем. Она тоже была еврейкой, брат Томас.
Торквемада встал. Гнев переполнял его. Это богохульство! – выкрикнул он.
– Разумеется, я не это имел в виду. Молодая женщины, была при смерти. Да, она еврейка, но при этом была слишком больна, чтобы покинуть Кастилию вместе со своей семьей. Как врач я был обязан, по данному мною обету, оказать ей помощь. Ни у одного мужчины или женщины я не спрашиваю, какую религию они исповедуют, перед тем как приступаю к лечению.
– Вы – обращенный. Иметь дело с евреями значит впадать в вашу старую ересь, – прогремел Торквемада.
– Я не сделал ничего, чем бы навредил своему крещению, но я виновен в том, что предоставил кров женщине, – которая умерла бы, если бы я не позаботился о ней и ее ребенке. Пусть меня судит королевский суд за это, если это уголовное преступление. Это дело не находится в юрисдикции святой палаты. И виновен я или нет в незаконном оказании помощи еврейке, моя жена и дочь не имеют к моим поступкам никакого отношения. Вы не имеете права задерживать их.
– А вот это решать мне, – высокомерно о Торквемада, поглаживая свой мясистый подбородок.
– Вы позволяете себе слишком многое, брат Томас. Я всееще личный врач короля Фердинанда. Моя семья и я не можем так просто исчезнуть за воротами темницы инквизиции, как это случилось с тысячами других.
Торквемаду всегда бесила спокойная уверенность, которую излучал Торрес, и вот теперь он ухватился за возможность сломить этого человека.
– Вам отказано в королевском благословении. Вы и ваша семья, – он выдержал паузу, чтобы слова прозвучали весомее, – полностью попадаете под юрисдикцию святой палаты.
На каком основании? – Бенджамин понимал, что теперь он выказывает страх за Серафину и Анну. Он старался держать себя в руках.
– Вы пытались совратить дворянку из благородной старой христианской семьи, дочь одного из моих крестоносцев, здесь, в Севилье, – младшую дочь Бернардо Вальдеса, донью Магдалену.
– Она тоже была моей пациенткой. Мне не разрешается лечить еврейских женщин, но теперь, похоже, мне нельзя лечить и не евреек тоже. Если мой мандат быть врачом подвергается сомнению, то это тоже находится в ведении особого суда, но не святой палаты, – возразил Бенджамин. Серафина предупреждала его о неприязни Бернардо, когда ее муж подружился с Магдаленой. Боже упаси, чтобы его жена и их Анна заплатили бы за его беспечность. Бернардо Вальдес был такой же жестокий, как и этот сидящий перед ним человек.
– Есть еще другие обстоятельства, помимо безответственного поведения моей глупой дочери, – вмешался дон Бернардо, входя и комнату. Ему доставило удовольствие, когда Торрес в удивлении обернулся. – Речь идет о поведении вашей дочери: например, она зажигала свечи по пятницам, когда садится солнце, воздерживается от употребления свинины, слишком часто моется. И ваша жена, похоже, покупает слишком мало свинины для ваших домашних обедов.
– Мы не соблюдаем еврейскую субботу ни и моем доме, ни в доме Анны. Спросите любого из наших друзей-христиан или наших слуг. Что касается употребления в пищу свинины, то это медицинский вопрос. Жара в Андалусии поражает свинину червями, а это вызывает у некоторых кровотечения и понос. В христианстве нет правила, которое принуждает нас есть определенные сорта мяса. Нам запрещено есть мясо по пятницам или в постные дни, и что мы всегда соблюдаем.
– Слуги в доме вашей дочери Анны говорят другое, – сказал Торквемада.
Бенджамин повернулся от Бернардо к Томасу.
Но это абсурд! Анна – добропорядочная христианка. Она окрестила своего ребенка и будет растить его как христианина.
– Некоторые благочестивые семьи старых христиан так и делают… Но я сомневаюсь, что Анна Торрес де Гусман будет поступать так же.
Бенджамин заметно побледнел, а великий инквизитор почувствовал прилив радости.
Теперь, когда все евреи покинули Кастилию, Магдалене наконец было позволено ездить верхом. На дорогах больше не было душераздирающего вида изгнанников, и в семье решили, что теперь она свободна от любых действий, которые смогут скомпрометировать Вальдесов. Всего лишь несколько дней назад ее отец вернулся домой и объявил, что она больше не будет привязана к мрачному интерьеру их поместья. В отличие от их городского дома разваливающаяся старая каменная усадьба еще не была отремонтирована. Магдалену больше не волновало восстановление дома, но только то, что ей позволено ощутить ветер в волосах, когда она помчится на Блоссом по лугам.
Когда она вернулась домой, уставшая и потная, то заметила незнакомую лошадь, привязанную у ворот. Она не принадлежала ни одному их гнусных доносчиков братства. У соседей в конюшне тоже не было такой лошади. Великолепный гнедой берберийский конь не остался бы незамеченным в округе. Сгорая от любопытства, она спешилась и подошла к лошади, хотя понимала, что в таком отвратительном грязном виде она не осмелилась бы предстать перед лицом высокопоставленного гостя.
Ей надо подняться наверх и принять ванну, но сначала следует выяснить, стоит ли гость ее внимания или нет. Она прошмыгнула на двор и стала подслушивать под окном кабинета ее отца.
Значит, все прошло по плану? спросил незнакомый голос.
– Даже лучше, чем ваши информаторы могли бы все это для меня устроить. Мои шпионы обнаружили, что он прячет еврейку и ее новорожденного младенца в своем собственном доме. Это вкупе с тем, что рассказали ваши слуги, весьма удовлетворило великого инквизитора, а также короля с королевой. Для меня это был риск, поскольку я впутал в это имя Магдалены, вы должны это понимать. Я рассчитываю получить, по крайней мере, десять тысяч дукатов, когда все будет закопчено.
– Вы получите ваше жалованье, только проявите терпение. Как только Бенджамин Торрес и ею проклятая семья будут сожжены за иудаизм, я вознагражу вас.
Магдалена прижалась к земле. Ей показалось, что всебешено закрутилось вокруг нес, из горла вырвался тихий жалобный вопль, заглушенный скрипом стульев, – это дон Бернардо и ею гость поднялись и вышли из библиотеки. Она еле сдерживала приступы тошноты, перед, глазами поплыли темные круги.
– Мне надо успокоиться. Мне надо найти способ спасти их, надломленно прошептала она.
Серафина была всегда так добра к ней, хотя и боялась из-за ее опта. Что она сделала с этой невинной семьей, ведь она просто дружила с ними! Неужели ее дружба с Бенджамином привлекла внимание к нему святой палаты? Неужели Бенджамин думает, что она предала его?
Она попыталась подняться на ноги, а потом пошла, держась рукой за стену, пока голова ее не прояснилась, а сердцебиение унялось. Потом она побежала к себе в комнату. В шкатулке было немного драгоценностей, которые ей подарила ее легкомысленная мать, – небрежный подарок к первому появлению дочери при дворе. Хватит ли этого, чтобы подкупить стражников и освободить семейство Торресов?
В сумерки Магдалена поскакала по дороге, которая вела в Севилью, не обращая внимания на опасности. Приехав в город, она пришла домой к своей старой подруге Люсии де Пальча, чтобы узнать, что аутодафе должно состояться на рассвете. Бенджамин, Серафина и Анна были осуждены вместе с несколькими новыми христианами. Все должны будут пройти ужасной процессией к собору, где им будет зачитано громоподобное обвинение. А оттуда их уведут на окраину города, на дуга Таблада, где обычно сжигали приверженцев иудаизма.
Магдалена потребовала, чтобы Люсия поклялась держать все в тайне, и с первыми лучами солнца вышла из ее дома, направившись в монастырь Caн-Пабло, мрачные серые камеры которого служили последним пристанищем обреченным сегодня на смерть. Подкупить тюремщика оказалось проще, чем она предполагала. В темнице возле суда не было доминиканцев, только несколько городских сторожей. Несмотря на то, что святая палата приговаривала мужчин и женщин к смерти часто после ужасных пыток, самой церкви никогда не было дозволено казнить еретиков. Их пытали тайно, обвинения им выдвигали свидетели, которых они не видели, приговор им выносили доминиканские инквизиторы, и после этого вероотступников передавали особым властям, которые затем отправляли их на костер.
Охранник был низкорослый, противный парень с маленькими светлыми глазками, от которых стыла кровь. Одному Богу известно, свидетелем каких ужасов он был за время своей работы в темнице. Сначала Магдалена испугалась, что он откажется, но богатый золотой браслет с рубинами мгновенно ослепил его. Он позволил ей проникнуть в монастырь и провел по холодным темным коридорам глубоко под землю, словно в ад. На каждом повороте лабиринта тускло сверкал факел, прикрепленный к стене в железном канделябре.
Магдалена старалась не заглядывать в камеры, мимо которых они проходили. Она слышала рассказы о дыбе, тисках, водяных лестницах. У нее не было желания видеть эти адские инструменты. А это был ад. Резкое зловоние смешивалось с маслянистым смрадом факелов.
Это здесь. Вот последнее обиталище того, кто был известен как врач короля, – сказал охранник. Он отпер дверь, и она широко распахнулась. – Я вернусь через час, когда монах сделает обход. Будь готова, иначе нас обоих обрекут на такую же судьбу, как твоего друга.
Подготовив себя к тому, что она увидит внутри, Магдалена кивнула и вошла в темную камеру, освещенную лишь одной маленькой свечкой, которую она принесла с собой, чтобы немного подбодриться и осветить мрак. Тяжелая дверь захлопнулась с погребальным лязгом, а засов водворился на место.
Когда глаза Магдалены привыкли к тусклому свету, она позвала срывающимся шепотом:
– Бенджамин!
«А вдруг, его изуродовали до неузнаваемости эти изверги? Пытали ли они его?»
– Магдалена, дитя, это ты? Тебе не надо было приходить! – Голос Бенджамина прозвучал твердо, а сам он возник из тени в дальнем углу узкой камеры.
– Я только вчера вечером узнала о том, что случилось. Я привезла все мои драгоценности, чтобы подкупить охранника. Я гнала лошадей, но никакого плана у меня нет. Вы и я должны…
– Нет, дитя, нет! Сердце у тебя доброе, но все надежды тщетны. Стража никогда ни за что не осмелится дать мне убежать, даже за миллионы дукатов, а я сомневаюсь, что они у тебя есть. – Он был бледный, немытый, волосы его всклокочены, борода не подстрижена, но он, по крайней мере, был цел.
– Что они с вами сделали? – спросила она, а Бенджамин тем временем нежно обнял ее.
– В общем-то мало, но заговорили меня до изнеможения.
– Можете ли вы ни в чем не признаваться и сделать то, что они попросят, лишь бы отвоевать свободу? – в отчаянии спросила она.
– Магдалена, моя вина в том, что я придерживаюсь иудаизма, и это так, все подтверждается фактами. Я прятал еврейку и ее младенца, но это только часть целого. Кто-то хочет, чтобы я и моя семья погибли, и используют шпионов, которые придумывают небылицы, что мы отклоняемся от веры. Эти россказни дошли от Кастилии до Каталонии. Забрали даже моего сына Матео. Шпионы твоего отца не могли сделать этого.
– О, Бенджамин, это я виновата! Если бы я так часто не приходила к вам домой! Мой отец – да будет навеки проклято его имя! – приказал доносчикам следовать за мной. Я начала во все совать нос…
Он погладил ее по спине:
– Дон Бернардо лишь орудие в чьих-то руках. Ты ни в коем случае не должна винить себя, Магдалена – Когда меня допрашивали дон Бернардо и даже сам великий Торквемада, я собрал воедино разрозненные сведения. Сам брат Томас – не главный мой враг. Он давно ненавидел меня, возможно, из-за моей близости к королю. А мой брат Исаак, как ты знаешь, убежал. Этого одного достаточно, чтобы опорочить меня и всех моих родных. Но, по крайней мере, останутся в живых мои внуки, дочь Анны и сын Матео. За это мы с Серафиной благодарим Господа.
– Да, ваша жена, ваш сын, ваша дочь и даже ваша невестка – все умрут, и все же вы можете благодарить Господа! Вряд ли я смогу после этого верить в него, и мне все равно, Иисус ли это или Иегова! – сдавленно прошептала она. Слезы обжигали ее глаза, хотя она старалась крепко смежить веки.
– Уверуй в Господа, Магдалена. Не имеет значения, христианский он или еврейский. Он все равно Бог, одинаковый Бог для всех людей.
Она пыталась в темноте рассмотреть его лицо, а он печально улыбался.
– Исайя сказал более двух тысяч лет назад: «Мой дом будет молитвенным домом для всех людей, прошептала она.
– Да, как-то раз мы обсуждали эти слова Исайи. Возможно, в конце концов я придерживаюсь иудаизма. Будь осторожна и никогда не говори этого кому бы то ни было, дитя. Я хочу, чтобы ты осталась в живых для Аарона и не закончила свои дни здесь, в этой темнице.
– Мы можем убежать$! Не думайте сдаваться, – сказала она, с новой силой пытаясь убедить его. – Только позвольте мне…
Она попыталась нащупать мешочек с драгоценностями, но он задержал ее руку. Это единственная драгоценность, которая принесет пользу, кольцо, что я подарил тебе.
Она освободила пальцы и вытащила медальон. Я спрятала его здесь и никогда не буду снимать его.
Бенджамин, улыбаясь, взял украшенный медальон с символом христианства и подержал его на ладони.
– Береги его для Аарона. Береги себя для моего сына. Поклянись на этом, что ты любишь нас обоих, дочь моя, – настойчиво произнес он.
– Я клянусь, клянусь! – прошептала она голосом, прерывающимся от слез.
ГЛАВА 6
Атлантический океан, 22 сентября 1492 года.
– Говорю тебе, мне это не нравится. Эти вонючие зеленые водоросли ловушка дьявола, который искушает нас, чтобы мы сошли с ума от жажды, напились соленой морской воды, чтобы наши животы вздулись и мы умерли! – Неуклюжий моряк сплюнул и посмотрел на огромные, длинные, похожие на траву растения, к которым приближались корабли. Они, казалось, тянулись на мили и ближе к горизонту становились гуще.
– Я слышал о таких водорослях. Это признак того, что на западе появится земля. Здесь нечего бояться, наоборот, нам надо радоваться, – провозгласил адмирал громким ясным голосом, спокойным и властным. Он стоял на юте „Сайта-Марии“, а слова его адресовались маленькой кучке ворчавших внизу, на основной палубе, людей. В даль всматривался человек, сидевший высоко на рангоуте.
– Говорю тебе, мне это не нравится. Эти вонючие зеленые водоросли ловушка дьявола, который искушает нас, чтобы мы сошли с ума от жажды, напились соленой морской воды, чтобы наши животы вздулись и мы умерли! – Неуклюжий моряк сплюнул и посмотрел на огромные, длинные, похожие на траву растения, к которым приближались корабли. Они, казалось, тянулись на мили и ближе к горизонту становились гуще.
– Я слышал о таких водорослях. Это признак того, что на западе появится земля. Здесь нечего бояться, наоборот, нам надо радоваться, – провозгласил адмирал громким ясным голосом, спокойным и властным. Он стоял на юте „Сайта-Марии“, а слова его адресовались маленькой кучке ворчавших внизу, на основной палубе, людей. В даль всматривался человек, сидевший высоко на рангоуте.