Хенли Вирджиния. Ястреб и голубка

   Когда она протестовала, ссылаясь на то, что он не должен видеть ее, когда она не может вызывать ничего, кроме омерзения, он спокойно возражал: «Разве ты не выхаживала меня, когда я попал в беду?»
   Как видно, он передал управление кораблем в надежные руки Барона, потому что, насколько она могла вспомнить, он вообще не отлучался из каюты в течение трех суток. На четвертый день, когда ей слегка полегчало — хотя она была бледна и еле передвигала ноги, — он отнес ее на палубу, чтобы она могла подышать свежим воздухом, а тем временем матросы по его приказу вынесли из каюты вещи и отскребли-отмыли все дочиста, чтобы изгнать застоявшийся тяжелый запах. Однако бесконечная доброта Шейна оказала на Сабби странное воздействие. Ее начали тяготить мрачные мысли, потому что она не хотела больше быть его метрессой. Она хотела быть его женой.
   Для нее было огромным облегчением, когда на горизонте показался английский берег и она наконец-то смогла стряхнуть гнет уныния, который терзал ее чем дальше, тем сильнее. Она предпочитала видеть Шейна в образе грешника, а не в образе святого. В конце-то концов, разве могла бы она отомстить за себя… святому?

Глава 19

   Королева — как и вся Англия — ликовала, воодушевленная победой над испанским флотом в Кадисе. То было время героев — время, когда королеве и ее Совету необходимо было явить миру зримое доказательство своей мощи и готовности помериться силами с врагами, угрожающими Англии со всех сторон.
   Елизавета была достаточно умна, чтобы извлечь как можно больше пользы из удачного поворота событий, и сочла более удобным для себя как бы позабыть о том, что запретила морским забиякам приступать к выполнению их миссии. Возмущенные протесты вице-адмирала Бэроу и командования флота на удивление быстро затихли, и Елизавета подарила Англии героев, которых можно было чествовать и прославлять на каждом углу.
   О рейде в Кадисскую гавань ходило множество легенд. Легенды рассказывались и пересказывались, обрастая подробностями и фантастическими выдумками. Англия распевала песенки о бороде испанского короля^[11] и немало при этом веселилась.
   В тайниках души Елизаветы всегда вспыхивала радость, когда ее подданные позволяли себе дерзко пошалить в тех морях, на которые притязала Испания; но теперь она могла выражать свой восторг вполне открыто.
   Толпы зевак стекались в морские порты, чтобы поглазеть на прославленные парусники — «Негоциант», «Радуга» и «Бонавентура», но более всего привлекали к себе внимание корабли, которые принадлежали частным владельцам: «Золотая Лань» Дрейка и «Дерзновенный» Девонпорта.
   Та весна оказалась самым ярким, самым безумным сезоном за все время царствования Елизаветы. Маскарады, искрометные представления, забавы, пиры, балы, всевозможные празднества заполняли дни и ночи придворных, и двор был именно тем местом, где стоило находиться. Королева не отпускала от себя Девонпорта, и, как всегда, самый беглый ее намек был законом.
   Придворная жизнь превратилась в один нескончаемый карнавал, где каждый рядился в какой-то особенный костюм, и эти костюмы день ото дня становились все более замысловатыми. Целые состояния тратились на наряды и драгоценности, на устройство новых увеселений, причем события сегодняшнего дня непременно должны были затмить те забавы, в которых устроители участвовали вчера.
   Через день после возвращения ко двору Сабби посетила Уолсингэм-Хаус. Она была полна впечатлениями от своего грандиозного приключения и жаждала поделиться ими с Франсес, но та выглядела озабоченной и, в свою очередь, тоже могла кое-что поведать гостье.
   — Франсес, да ты меня совсем не слушаешь! Что-то случилось, пока меня не было?
   Скажи!
   — О Сабби, очень многое случилось, но ты должна поклясться, что сохранишь мой секрет, — очень серьезно отозвалась Франсес.
   — Клянусь! Ну же, скажи мне! — поторапливала Сабби подругу.
   — Королева была приглашена на ужин в Эссекс-Хаус, и Робин наконец-то добился от нее обещания, что она позволит ему представить ей Пенелопу. Я помогала Пенелопе выбрать самое роскошное ожерелье, чтобы преподнести его королеве в подарок. А на следующий вечер — час уже был совсем поздний — Робин ворвался сюда как ураган… в таком бешенстве, какого я за всю свою жизнь ни у кого не видела! Королева взяла назад свое слово и приказала, чтобы Пенелопа не покидала своей комнаты. У королевы с Эссексом вышел ужасный скандал, и он чуть не стукнул ее. Он поклялся, что отомстит ей. Сабби, он хотел придумать что-нибудь такое, чтобы побольше задеть ее… поэтому он в тот же вечер обвенчался со мной!
   — И теперь ты графиня Эссекс?! — восторженно воскликнула Сабби.
   — Ш-ш-ш, Сабби, это секрет, — предупредила Франсес.
   — О, это самая чудесная новость из всех, которые я когда-нибудь слышала! Какая дивная месть этой старой ведьме! Ух, я бы все отдала, только бы увидеть, какое у нее будет… личико, когда она в конце концов об этом услышит! — воскликнула Сабби, смеясь от радости.
   — О, ради Пресвятой Девы, Сабби, даже не заговаривай об этом! — в испуге ахнула Франсес.
   — Почему ты так беспокоишься, Франсес?
   Твой секрет надежно сохраняется, а если кто-нибудь что-то проведает, так ведь никто не рискнет довести это до сведения королевы.
   Франсес нерешительно проговорила:
   — Я думаю… мне кажется… у меня будет ребенок.
   — О Господи! Ты уверена? — ахнула Сабби.
   — Знаешь, я считала и считала… пока голова не закружилась. Во всяком случае, один месячный срок точно прошел… И по другим приметам все сходится Не забывай, у меня уже есть ребенок, поэтому я знаю признаки.
   — Признаки? Какие? — беспечно спросила Сабби.
   — У меня грудь болит, и… и я каждые пять минут бегаю в гардеробную комнату… по малой нужде.
   Сабби оцепенела, потому что в последнее время за ней водилось в точности то же самое.
   — И еще, конечно, — добавила Франсес, — меня мутит.
   — Мутит? — вскрикнула Сабби, теперь уже встревоженная не на шутку.
   — А что такое? — испугалась в свою очередь Франсес.
   — Ох, твоя утренняя хворь напомнила мне, как я мучилась от морской болезни.
   — «Утренняя хворь» — это такое глупое название. Когда ты беременна, тошнота может накатить в любое время суток.
   — Да неужели? — спросила Сабби, желая узнать как можно больше об этом важнейшем предмете.
   Вернувшись в Гринвич, она тоже ретиво принялась за расчеты. Но ей нипочем не удавалось точно определить, когда у нее был последний месячный срок — она просто не могла вспомнить. Теперь, когда пришлось всерьез заняться подобными размышлениями, ей показалось, что это было очень давно. Она попробовала отбросить тревожные мысли, но воображение не давало ей покоя, и, как она себя ни бранила, отделаться от беспокойства уже не могла.
   Для празднества в знаменитом Теоболдсе — резиденции лорда Берли — королева заказала новое платье. Это было невиданно великолепное одеяние из пурпурного бархата, сквозь разрезы которого виднелся шелк аметистового цвета, расшитый самоцветами и жемчугом. Случилось так, что Сабби присутствовала при важнейшей церемонии последней примерки, когда швеи подгоняли платье по фигуре ее величества. Едва она это увидела, как тут же приняла решение в точности воспроизвести этот наряд и появиться в нем на маскараде, который она задумала устроить в Темз-Вью.
   Никто никогда не смел показываться в костюме королевы — любой королевы, не говоря уж о собственной повелительнице, но, чем больше Сабби об этом думала, тем больше увлекалась своим замыслом. Она знала, что у королевы набралось великое множество украшений из аметистов и жемчуга, подходящих к задуманному платью; и еще королева, без всякого сомнения, наденет корону в виде небольшого венца, обтянутого пурпурным бархатом, на котором сверкали узоры из бриллиантов, жемчуга и аметистов различных оттенков. Сабби заказала точные копии всех этих частей костюма, вплоть до сиреневых атласных туфелек и сиреневого веера.
   В самом начале она обращалась к Шейну за советами по поводу предстоящего бала, но, поскольку он предоставил ей полную свободу, разрешив выполнять каждый ее каприз, на последних стадиях подготовки она просто делала все по своему усмотрению.
   Она приняла блестящее решение — назначить бал на тот самый день, когда состоятся празднества в Теоболдсе: можно было не сомневаться, что все интересные персоны придут к ней, а все старые зануды потащатся в Теоболдс. Приглашения были посланы Эссексу и Франсес, Энтони и Фрэнсису Бэконам, обоим секретарям Эссекса, Пенелопе Рич и Чарльзу Блаунту, Дороти Деверо и тому человеку, к которому та только что сбежала, — Томасу Перро. Сабби пригласила даже мать Эссекса, Летицию, хотя Лестер в списке приглашенных не значился. Ожидались также графиня Хардвик, леди Лейтон, сестры Кэри, Бесс Трокмортон и ее возлюбленный, сэр Уолтер Рэйли; не были забыты и многочисленные неженатые друзья Шейна — лорд Маунтджой, Фульк-Гревиль, сэр Томас Грэшем — банкир, которого считали самым богатым человеком в Лондоне и который только что учредил Королевскую биржу в Сити.
   Получили приглашение все фрейлины; приходилось, конечно, принимать во внимание, что в последний момент их услуги могут понадобиться королеве в Теоболдсе, и они были извещены, что в этом случае их отсутствие никто не сочтет за обиду.
   Теоболдс представлял собою поистине великолепный трехэтажный дворец с четырьмя квадратными башнями и четырьмя дворами-площадками. Холл этого дворца славился фонтаном высотою до потолка; этот фонтан образовывали струи красного или белого вина; но и помимо холла во дворце имелись весьма примечательные помещения. Так, например, в одной из комнат содержалось великое множество разнообразных часов: искусные мастера выверяли их ход столь безупречно, что все они начинали отбивать время точно в один и тот же момент. Другая палата была расписана таким образом, чтобы создавалось впечатление небесного свода над головой — с облаками, планетами и звездами в зодиакальном круге. Специальный часовой механизм, соединенный с куполом-потолком, позволял показать, как садится Солнце, как восходит Луна, как зажигаются и гаснут звезды. Фрески в одной из застекленных галерей изображали исторические сцены с участием всех прославленных владык христианского мира.
   Однако пребывание в Теоболдсе было сопряжено и со множеством неудобств. Ужасным недостатком этой резиденции была теснота крошечных каморок, в которых предстояло ютиться придворным — по трое-четверо в одной постели (разумеется, леди и джентльмены — в разных спальнях). Другая неприятность заключалась в удаленности Теоболдса от Темзы. По реке можно было добраться в барках только до Уайтхолла, затем гостям следовало проехать по Стрэнду, миновать Друри-Лэйн, продолжить путь через Холборн и Кингзгейт-стрит и выехать на тракт, который в наши дни носит название «Теоболдсроуд». Насколько же приятнее и проще было проплыть по Темзе от Гринвича до Темз-Вью!
   Сабби не жалела денег на еду, вино, на наем многочисленной временной прислуги. Она даже добилась, чтобы один из хокхерстовских кораблей был послан во Францию специально за ранними весенними цветами. Фрезии, ирисы, левкои наполняли весь дом упоительным ароматом. Сабби потратила два дня, чтобы превратить концы своих волос в клочковатые кудряшки — надо же было создать с их помощью видимость одного из новых париков королевы; в день маскарада, чтобы скрыть от посторонних глаз то надругательство, которое она сотворила над своими волосами, она спрятала их под элегантным кружевным чепцом и не снимала его все то время, пока усердно выполняла свои обязанности в дворцовой гардеробной.
   Сабби помогла тетушке выложить на поверхность новый наряд королевы — наряд, в который та должна была облачиться перед самым выездом в Теоболдс, — и, со злобным блеском в глазах, наконец удалилась, на прощанье напомнив Кейт, что им еще предстоит сегодня вечером увидеться в Темз-Вью.
   Шейна она попросила присутствовать на маскараде в облике Бога Морей королевы; поэтому он просто остановился на одном из своих изысканных придворных костюмов и занимался подбором подходящих перстней, когда из своей туалетной комнаты вышла Сабби.
   Увидев ее, он разинул рот от удивления.
   — Смерть Господня! Я подумал, что это королева! — ахнул он. — Милая, ты думаешь, это благоразумно — так ее высмеивать?
   — Благоразумно? Когда это я что-нибудь делала благоразумно? — спросила она, смеясь и наслаждаясь произведенным впечатлением. — Я выгляжу в точности как она, когда надеваю маску, — заверила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.
   — А что будем делать вот с этим? — спросил он, выразительно покосившись на ее прекрасную грудь.
   — Вот с этим ничего не поделаешь. Я женщина, а не доска.
   — Знаете, юная леди, вам бы следовало завтра поутру — и как можно раньше — вернуть на место венец и парик, пока их не хватилась хозяйка, — предостерег он ее.
   — Да будет вам известно, сэр, что у меня на голове — мои собственные волосы; и венец тоже мой… оплачен неким благородным поклонником.
   Он издал короткий вопль шутовского отчаяния от такого ее сумасбродства и наклонился, чтобы поцеловать соблазнительный холмик ее груди. Она хлопнула его веером и голосом Елизаветы — который она наловчилась в точности имитировать — сварливо произнесла:
   — Нечего! Нечего! Не смейте пачкать драгоценнейшую особу королевы! Паскудство!
   Эти музыканты должны были явиться сюда уже несколько часов тому назад! Шейн, как ты считаешь, Мэйсон не оплошает с устройством фейерверка? — спросила она, мгновенно перейдя на свою обычную речь.
   — Перестань дурачиться. Маскарады устраиваются для того, чтобы встряхнуться, а не для того, чтобы рехнуться, — поддразнил он ее. — В подготовку этого приема вложено больше сил, чем в подготовку Кадисского рейда.
   — Пфу! — фыркнула она и быстро покинула спальню.
   После ее ухода он еще долго качал головой, не уставая ей удивляться. Она была самым нахальным созданием на земле, и он не променял бы ее на все золото мира.
   Каждый прибывающий гость спешил должным образом выразить глубочайшее почтение мнимой королеве, пока она не приподнимала свою маску — к их величайшему изумлению и облегчению, и она радостно смеялась вместе с ними. Она держалась прямо, словно шомпол проглотила; она говорила, выступала и жестикулировала, как королева; конечно, она оказалась в центре всеобщего внимания. Когда какой-нибудь джентльмен шептал ей на ушко, что она сегодня прекрасна, как никогда, она становилась в позу, которую в точности переняла у королевы, и с лицемерным отвращением бросала: «В ваших словах больше лжи, чем в эпитафии папы Римского».
   Когда Эссекс, сопровождаемый красавицей Франсес, склонился к руке Сабби, она покрутила у него перед носом пальцами:
   — Смотрите, в мои кольца вставлены зеркальца… точь-в-точь, как у Бесс! Это мне очень пригодится потом, когда мы сядем играть в карты.
   Он по достоинству оценил шутку: королева сумела жульническим образом облегчить его карманы на многие тысячи фунтов с помощью своих чертовых зеркальных колец.
   Кейт Эшфорд смеялась до слез, разглядывая каждую деталь великолепного одеяния и поражаясь, до какой же степени точно Сабби скопировала наряд королевы.
   — Завтра эти костюмы уже не будут выглядеть одинаково, Кейт, — с издевкой отметила Сабби, — потому что ее-то платье будет все покрыто пятнами пота.
   Сабби танцевала без устали, а Девонпорт снисходительно наблюдал, как отчаянно флиртовали с ней сменяющие друг друга кавалеры.
   Каждому было лестно покрутиться вокруг «ее величества» и отважиться на кое-какие вольности, которые обычно дозволялись только Эссексу, Лестеру и Девонпорту. В чернобородом испанце был опознан Мэтью. От Шейна он держался на почтительном расстоянии, но необычно много времени находился близ Сабби.
 
   Елизавета выбрала придворных, которым предстояло сопровождать ее в Теоболдс. В это число попали Лестер и Дрейк, супруги Оксфорд, сэр Кристофер Хаттон — ее лорд-канцлер. Поскольку лорд Норрис принимал ее раньше у себя в Райкоте, а лорд Монтэгю — в усадьбе Каудрей, она пригласила в Теоболдс и их — в качестве благодарности за гостеприимство. Из статс-дам выбор пал на герцогиню Суффолк, графиню Варвик, леди Гастингс, леди Хаттон и леди Чандос. В качестве дежурных фрейлин она решила взять с собой Элизабет Саутвелл и — к крайней досаде девушки — Мэри Говард.
   Барку королевы только незадолго перед этим изрядно подновили — заменили на ней тенты и драпировки и покрасили в цвета Тюдоров. Пажи и дежурные фрейлины держали на весу пурпурный бархатный шлейф нового платья ее величества, пока она восходила на борт ожидающей ее барки. Она милостиво приветствовала своего старого лодочника Джорджа, который многие годы служил старшим гребцом королевской барки и знал Темзу вдоль и поперек лучше любого человека в Лондоне.
   Все шло гладко, пока на пути не возникло неожиданное препятствие. Барка королевы замедлила ход и почти остановилась.
   Елизавета в нетерпении вскочила на ноги.
   Там, перед носом ее судна, загораживая путь, стояла роскошнейшая барка, раскрашенная в два цвета — алый и золотой, и с убранством тех же цветов. Королева мгновенно распознала эту барку: она принадлежала ее ненавистной сопернице Летиции. Елизавета метнулась к Джорджу и закричала:
   — Прикажи им именем королевы убраться с дороги! Гнусная выскочка! — кипятилась она, разъярившись уже оттого, что барка Летиции оказалась таким эффектным сооружением, да еще с гребцами в алых ливреях.
   У встречной барки не было иного выхода: пришлось посторониться и уступить дорогу королеве; однако и после того как они разминулись, раздражение Елизаветы не улеглось.
   — Мне казалось, Джордж, что эти наши драпировки считаются новыми.
   — Так и есть, ваше величество, новехонькие они… их делал лучший обойщик Лондона.
   — И какого же они цвета, Джордж? Как я должна этот цвет называть? — въедливо допытывалась она.
   — Как это — какого цвета, ваше величество? Это же ваши собственные цвета — цвета Тюдоров… Белый с тюдоровским зеленым.
   — Тюдоровским зеленым? Они что, никогда тюдоровского зеленого не видели? Этот цвет гусиного поноса, так вернее будет!.. Да, клянусь Создателем!.. Гусиного поноса!
   — Роберт, — резко окликнула она Лестера, прервав его беседу с Хаттоном, — я желаю, чтобы завтра на этой барке были новые драпировки. Я королева Англии и не намерена раскатывать по Темзе у всех на виду под балдахином цвета гусиного поноса! Проследите, чтобы это было исполнено!
   Движение на реке было весьма оживленным, и каждый раз, когда королеве на глаза попадалась чья-либо частная барка, Елизавета сравнивала ее со своей и выходила из себя от злости. Когда Мэри Говард принесла ей подогретого со специями эля, она грубо вырвала кружку из рук фрейлины, готовая во всем находить изъяны и промахи.
   — Можно подумать, что сегодня на реке толкутся все лондонские бездельники до последнего! Куда это, по-вашему, их понесло?
   Ее фрейлины отмалчивались в страхе, как бы она не проведала чего-нибудь о маскараде в Темз-Вью. И тут в глаза королеве бросилась небольшая, но ослепительно нарядная барка, в убранстве которой сочетались молочно-белый и пурпурный цвета. Барка была пришвартована у пристани Кью.
   — Проклятье! Еще одной вертихвостке понадобилось посрамить эту посудину!
   Решительным шагом она прошла по палубе к гребцам.
   — Джордж, кому принадлежит вон та барка? — прозвучал требовательный вопрос.
   Он осклабился:
   — Полюбовнице Бога Морей, ваше величество.
   Она окаменела. Да верно ли она расслышала этого олуха? На лице у нее застыла мстительная гримаса. Ей надоело… Нет, ей было до тошноты противно выслушивать сплетни и намеки, которые прилипали к ее фаворитам. Она должна все увидеть своими глазами.
   — Джордж, поворачивай к берегу. Мы устроим короткую остановку в Темз-Вью.
   Когда они подтянулись поближе к Темз-Вью, река так и кишела челноками и барками.
   В садах шло шумное веселье, из просторного особняка доносилась жизнерадостная музыка.
   Четыре пажа-трубача кинулись к сходням, чтобы, выбравшись на берег, возвестить о прибытии королевы, но повелительный голос Елизаветы остановил их:
   — Нечего! Нечего! Никаких трубачей! Мы им устроим внезапную атаку — как в Кадисе!
   Она стремительно покинула барку, поднялась по лестнице пристани и чуть ли не бегом направилась к дому. Сопровождающие ее дамы поспешили следом, хотя у каждой тряслись поджилки. Они-то знали: быть беде. Роберт Дадли, несколько отяжелевший к старости, даже и не пытался за ней угнаться, зато сэр Кристофер Хаттон доблестно держался наравне с государыней. Она проносилась мимо своих подданных, которые, узнав ее, падали на колени. Оттолкнув в сторону слуг у входа в Темз-Вью, она решительно вступила в сверкающий огнями бальный зал. Ее зоркие черные глаза обежали помещение и с безошибочной точностью отыскали то, что требовалось.
   В первый момент Елизавете показалось, что сейчас у нее остановится сердце. В центре зала стояла точная копия ее самой. Чрезвычайно красивая копия. Это была та самая мерзавка Уайлд!
   Их глаза встретились, и острое женское чутье подсказало королеве: эта женщина и есть «полюбовница» Бога Морей.
   В зале воцарилась страшная, мертвая тишина. Шейн Хокхерст выступил вперед и встал рядом с Сабби, готовый защитить ее, если понадобится. Черные глаза королевы гневно блеснули, когда она подняла указующий перст в сторону дерзкой особы, посмевшей изобразить венценосную государыню.
   — Госпожа Уайлд, вы всего лишь жалкая потаскуха и ничего больше. Отныне вам запрещено появляться у меня при дворе!
   Не добавив к сказанному ни слова, боясь, что не совладает с собой, она круто повернулась на каблуках и тем же путем, как пришла, проследовала назад, к реке. Ее глаза не упускали ничего. Она приметила и хорошо запомнила всех, кто находился в бальном зале.
   В мгновение ока Хокхерст догнал ее. Отодвинув в сторону Хаттона, он заявил:
   — Бесс, девчонка не сделала ничего плохого.
   Холодным взглядом королева окинула его сверху донизу и снизу доверху — он еще набрался наглости что-то ей объяснять!
   — Будьте любезны называть меня «ваше величество». Эта шлюха высмеивает и передразнивает меня!
   — Она не шлюха! — горячо запротестовал он.
   — Вы отрицаете, что спите с ней?
   — Это вас не касается! — рявкнул он.
   — Молчать! — прикрикнула она. — Вы, сударь, явитесь ко мне завтра утром.
 
   Королева отправилась прямиком назад, в Гринвич. О Теоболдсе никто не смел и заикаться. Заперевшись у себя в опочивальне, она всю ночь мерила шагами пол и вынашивала планы отмщения.
   Большинство дам, гостивших в Темз-Вью, пребывали в панике. Они не питали иллюзий: королевские глазки-бусинки видели их в том месте, которое отныне, вероятно, будет считаться вражеским станом, и она уж найдет способ выместить на них свой гнев.
   Негодование Сабби также не знало границ: ее опозорили, унизили перед сотней гостей!
   Впору было рвать и метать от ярости.
   К тому моменту, когда она поднялась наверх, гостей уже как ветром сдуло. Эссекс и Франсес исчезли как раз тогда, когда королевская барка остановилась у пристани.
   К тому времени, когда Шейн вернулся домой, особняк опустел, если не считать слуг и музыкантов. Он храбро поднялся по лестнице, не зная, чего ожидать. Сабби требовалось дать выход своему возмущению, и, естественно, все это должно было обрушиться на голову Шейну.
   Едва он открыл дверь спальни, ему пришлось поймать башмак, который она злобно швырнула в него.
   — Как она смеет оскорблять и унижать меня в моем собственном доме? — выкрикнула Сабби.
   Он рассудительно возразил:
   — Сабби, ты ведь знала, что играешь с огнем, когда заказывала этот костюм.
   — Ах вот как! Ты принимаешь ее сторону и становишься против меня! Гнусный пройдоха! — завопила она.
   — Я защищал тебя как мог, Сабби. Ты же знаешь, что она в бешенстве из-за меня, и расплачиваться придется именно мне, — напомнил он.
   — Мое доброе имя растоптано! Она назвала меня потаскухой перед всем Лондоном и заявила, что прогоняет меня! — Она сорвала ненавистное платье из пурпурного бархата, бросила на пол и начала неистово топтать его. — Это все из-за тебя, чертов бабник! Ты заставил меня стать твоей любовницей!
   Она упала ничком на кровать и зарыдала.
   Ее отчаяние было столь очевидным, что он и впрямь готов был счесть себя виноватым.
   Присев на кровать, он протянул руку, чтобы приласкать и подбодрить ее.
   — Любимая моя, не плачь… Я не могу вынести, когда ты плачешь.
   От его прикосновения она так и подпрыгнула, и ее гнев разгорелся еще пуще.
   — Довольно, сэр, с этим покончено.
   Я больше не намерена оставаться метрессой.
   Я буду примерной уважаемой женой, и это мое последнее слово!
   — Сабби, ты знаешь, что я люблю тебя, — попытался он ее умаслить.
   — Любишь меня? Любишь меня? — переспросила она. — Ты любишь меня как свою метрессу, но вот чтобы стать твоей женой, я недостаточно хороша!
   — Сабби, ты знаешь, что я женат, — терпеливо увещевал он разбушевавшуюся возлюбленную.