Страница:
Французская литература 18 века представляет множество доказательств того, что и 400 лет спустя после изгнания евреев из Франции народное предубеждение против них все еще было живо. Эмиль Фаге, должно быть, забыл, что Жан-Жак Руссо *48 в «Эмиле» написал о них как о «подлейших из людей», а Вольтер *49 характеризовал их как «невежественных варваров, которые на протяжении длительного времени сочетали недостойнейшую жадность с отвратительнейшим предрассудком». В письме к своему португальскому корреспонденту, обвинившему его в нетерпимости, Вольтер извинялся за то, что «приписал целому народу пороки его отдельных представителей», однако тут же присовокупил повторное признание в неприязни к «закону, книгам и предрассудкам еврейства».
В католической Франции плачевное положение евреев на протяжении всей христианской эры самодовольно объясняли божественным промыслом; ненависть или презрение к евреям продолжали вызывать восхищение, как будто они были христианскими добродетелями. «Сегодня, — писал французский исследователь еврейской истории в первой половине 18 века, — все уверены в том, что то бедственное положение, в котором пребывают евреи, и то презрение, которое люди питают к ним, суть следствия проклятия, которому в свое время Иисус Христос подверг этот злополучный народ. Это мнение не делает чести христианской религии» (120, 1).
Сколь глубоко эти фанатические идеи укоренились в умах французских католиков, видно из высказывания одного из наиболее либерально настроенных церковников своего времени — Ламенне *50 (1782 — 1854). Этот оставшийся незамеченным провозвестник христианского социализма не распространял свою симпатию к угнетенным на народ Израиля. В одном из наиболее популярных очерков, написанном вскоре после его разрыва с католической церковью, он относил евреев к категории людей, стоящих ниже, чем рабы. «В течение восемнадцати столетий Отец все еще не простил их, и они влачат свою страдальческую жизнь по всему миру, и даже рабам приходится нагибаться, чтобы разглядеть их».
На протяжении 19 века это мнение все еще было широко распространено, особенно среди роялистов и католиков. Одним из доказательств устойчивости такого предрассудка, зачастую скрытого, но всегда опасного и порочного, его способности сохраняться в умах образованных и интеллигентных людей служит фраза знаменитого литературного критика Барби д'0ревилля (1809 — 1889), занимавшего некогда почетное место в литературной жизни Франции. Этот выдающийся писатель, которого некоторые современники ставили в один ряд с Шатобрианом, Ламенне и Сент-Бёвом *51, косвенно одобрил средневековые погромы, осужденные в 1236 году папой Григорием IX, как «невыразимо оскорбительные для Бога». «Евреи, — писал д'0ревилль, — убили Иисуса Христа… и за это богоубийство они расплачивались в средние века. Они испытали на себе остроту копий христианских рыцарей, любивших Иисуса Христа, как никто не любил Его с тех пор… за исключением святых…»
Таким образом, долгое время после изгнания евреев в конце 14 века ненависть к ним оставалась во Франции столь же яростной и иррациональной, как и прежде. А после их возвращения во Францию повторилось то же, что происходило в средние века: конкуренция в борьбе за власть и деньги, экономические мотивы объединились с религиозным рвением, в результате чего был вновь возрожден антисемитизм. В этом явлении не было ничего нового, кроме названия.
Господь сказал (Аврааму): если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.
Бытие, 18:6, 26
Эдуард Дрюмон, чье имя сегодня почти забыто, был в последнее десятилетие 19 века известен как лидер французских антисемитов. Его предшествующая журналистская карьера не оставила заметного следа и не обнаруживала признаков того обличительного таланта, который с такой силой открылся в нем во время процесса Дрейфуса. До этого его отношения с евреями складывались дружественно и с выгодой для него: в течение десяти лет он за хороший оклад работал в редакции газеты «Ла Либерте», владельцем и редактором которой был Исаак Перейр *2.
Вскоре после смерти своего еврейского патрона Дрюмон под влиянием французского иезуита отца дю Лака стал рьяным католиком. Тогда же он пришел к убеждению, что общественный и экономический упадок Франции объясняется интригами международного еврейства и что его подлинное призвание состоит в спасении страны от этого бедствия. В 1886 году Дрюмон опубликовал книгу, которая постепенно приобрела огромную популярность и принесла ему славу одного из ведущих юдофобов нового времени. Книга называлась «Еврейская Франция». Как показывает сам заголовок, это классическое произведение полемической литературы было написано с целью доказать, что Франция попала в руки евреев, замышляющих погубить христианство и захватить власть над миром. Дрюмон верил, что атакуя евреев, он, подобно крестоносцам, ведет борьбу в защиту христианства, и заявлял о своей готовности принять мученичество от рук неверных: «Я молил Христа, — заявил он, — дать мне смирение, если появление этой книги принесет мне страдания, и скромность, если мои усилия увенчаются успехом». Он заверял своих читателей, что «Бог оказал покровительство этой книге, ибо Он несомненно знал, что ее вдохновила любовь к справедливости». Сегодняшние читатели научились с подозрением относиться к авторам, объявляющим, что Бог на их стороне, поскольку их побуждением служит любовь к справедливости. Подобные заявления о высоких моральных целях часто скрывают нечистую совесть. Возможно, даже Гитлер чувствовал себя неловко, когда писал в «Майн кампф»: «Сегодня я верю, что мои действия отвечают желаниям Творца. Охраняя мир от евреев, я защищаю творение Господа».
Но если у Дрюмона и были какие-либо опасения относительно того, на чьей стороне Бог, реакция французских католиков полностью рассеяла их. Среди многочисленных посланий от читателей из всех политических лагерей, пронизанных ненавистью к евреям, более всего его тронула «радость наших сельских приходских священников: 'Ах, эти смелые люди! Какие прекрасные письма!'» Его трогало не невежество этих священников, а то извращенное представление об истории, которое они получили в семинариях. Более, чем какая-либо другая часть французского народа, как утверждал Дрюмон, приходские священники обладают «ясным представлением о тех характерных и беспрецедентных в истории преследованиях, которым манипуляторы золотом подвергали бедняков, дети Иуды — служителей Христа». Он призвал французских клириков «осудить злокозненных семитов и предать их в руки светских властей».
Дрюмон характеризовал еврейство как разрушительное чужеродное начало, проникшее во Францию во время Великой французской революции и вдохновленное своей неизменной целью погубить Францию (что евреям уже наполовину удалось), чтобы в конце концов погубить или прибрать к рукам (обычная альтернатива) весь христианский мир. Он благословлял всякого, кто когда-либо преследовал евреев, одобрял инквизицию, как приветствовал бы и гестапо, если бы дожил до того, чтобы увидеть его действия. «Испанские монахи-доминиканцы, — писал он, — были, как и мы, горячими патриотами, без колебания действовавшими против евреев». Со свойственным ему оттенком благочестия он напоминал, что поскольку многие из этих гонителей евреев были канонизированы, «самое лучшее, что мы можем сделать, это подражать их мужественной добродетели и, подобно им, защищать наше родовое наследие, нашу страну, нашу расу». Все средства «защиты» оправданы, если они помогают достичь цели. Поэтому Дрюмон приветствовал погромы в России, где с евреями обращались со средневековой дикостью, и советовал своим читателям взять на вооружение подобные методы с тем, чтобы выгнать евреев из Франции.
Главная идея, вдохновившая «Еврейскую Францию» Дрюмона, была сформулирована его коллегой Жаном Дролем *3 в словах, которые объясняют ее популярность среди французов:
«Дрюмон вновь утвердил концепцию средневековья, которое ненавидело еврея потому, что он распял Спасителя мира». Однако Дрюмон прибегал и к экономическим аргументам (почти всегда основанным на ненадежной статистике), чтобы привлечь в свой лагерь тех французов, которые отошли от религии. Он удовлетворился бы тихой жизнью в своем кабинете, как писал один из наиболее рьяных его учеников, Леон Доде, «если бы его не угнетала тирания козлов с человеческими лицами, манипуляторов золотом и навозом» (49, 201).
Французы, возмущенные поразившей страну политической коррупцией, действительно искали «козла отпущения», и Дрюмон дал им то, чего они хотели. Увлеченная его идеями толпа была «жертвой чудовищной мистификации» (6, 7). Французам говорили, что доля еврейского капитала в общем национальном доходе страны, составлявшем 150 миллиардов франков, равнялась 80 миллиардам; это значило, что состояние каждой еврейской семьи во Франции в среднем равнялось приблизительно 100 тысячам франков. Конечно же, по мнению антисемитов все эти деньги были приобретены нечестным путем. Численность евреев во Франции в последней четверти 19 века не превышала четверти процента всего населения; в большинстве своем это были бедняки, занятые борьбой за кусок хлеба. Блеск и влияние многочисленных богатых еврейских семейств, частью немецкого и австрийского происхождения, и вульгарное выставление напоказ богатства, что считалось особенно возмутительным со стороны евреев, вызвали зависть коммерческих конкурентов. Они были рады перенести негодование бдительного пролетариата с христианских на еврейских монополистов.
Дрюмон объединил религиозные, экономические и расовые чувства в общее чувство ненависти. Свою экономическую концепцию он унаследовал от средневековья, и если бы его предпосылки были верны, выводы, пусть и аморальные, были бы оправданы хотя бы тем, что имеют реальную основу. Он был уверен, что если бы евреев удалось изгнать из Франции или вовсе уничтожить, наступили бы мир и процветание. На самом деле это убеждение основывалось не на религиозном, а на расовом высокомерии. По мнению Дрюмона, «природная доблесть арийской расы позволила бы французам положить конец всем общественным порокам; правительство начало бы нормально функционировать и защищать бедняков; война против евреев означала войну за освобождение пролетариата» (189, 416). Подобные аргументы повсеместно используются для оправдания угнетения меньшинств; в мире практической политики, где выгода всегда является главной целью, такие аргументы невозможно опровергнуть. «Если бы было достоверно известно, — писал Бертран Рассел *4, — что без евреев мир был бы раем, против Освенцима не существовало бы веского возражения» (159, 25).
«Еврейская Франция» сначала не обратила на себя особого внимания, хотя Фердинан Брюнетьер *5 подробно проанализировал ее в «Ревю де дё Монд». Этот выдающийся критик, несмотря на то, что он тоже был антисемитом, подверг уничтожающему анализу арийскую расовую теорию, которая была единственным логическим основанием концепции Дрюмона. «Если настаивать на том, что между евреями и нами действительно есть разница, — писал он, — то причина ее не в расовом различии, а в истории и только в истории; иными словами, мы и наши предки — и их законы, их предрассудки и история их преследований». Он полагал, что книга Дрюмона «опасна» и собьет с толку многих читателей. Французские евреи не отнеслись к ней серьезно — и ошиблись. Изидор Лёб *6 в «Ревю дез Этюд Жуив» совершенно справедливо заметил, что это сочинение Дрюмона — просто абсурд.
Популярность пришла к Дрюмону благодаря католической печати: сначала благодаря журналу французской церковной иерархии «Ле Монд», а затем и газете «ЛТОнивер», основанной Луи Вейо. «Ле Монд» имел лишь 3 тысячи подписчиков и сталкивался с серьезными финансовыми трудностями. «На 1886 год жизнь нашего издания спасена, — писал монсиньор дТОльс кардиналу Лавижери 7 января. — Мы нашли нового и очень способного редактора, г-на Дрюмона, который сможет помочь нам и упрочит нашу репутацию» (17, 2, 27). Естественно, что Дрюмон воспользовался своим новым постом, чтобы представить читателям свой труд — «Еврейскую Францию». «Все благонамеренные люди, — говорилось в редакционной статье от 6 мая 1886 года, — с симпатией отнесутся к защитнику Иисуса Христа и будут благодарны ему за его неустрашимость».
На страницах «ЛТОнивер» некий священник-миссионер объяснял (13 мая), что план Дрюмона состоит «не в уничтожении евреев, а в более или менее насильственной экспроприации еврейской собственности. Еврейская раса, — добавлял он, — видимо, и создана была для обогащения, для систематического и научно разработанного грабежа». Однако, было замечено в одной из статей «Ле Фигаро», предложение о конфискации всей еврейской собственности легко может быть истолковано настолько широко, чтобы включить также и собственность честных французских католиков. Дрюмон выступал за экспроприацию всего еврейского капитала, который был, по его мнению, приобретен нечестным путем.
«Все эти идеи и аргументы Дрюмона, — писал много лет тому назад Жан Жорес *7, — были позаимствованы у определенных клерикальных противников Французской революции, убеждавших в те времена народ в том, что собственность, экспроприированная революцией, будет передана евреям. Но на этот раз Дрюмоном было проведено различие между „хорошими“ и „плохими“ капиталистами» (91, 2, 82-84). Подчеркивая это различие, Дрюмон рекомендовал улучшить положение французских рабочих за счет еврейской собственности. «В тот день, когда католики, устав защищать общество, ставшее исключительно еврейским, позволят голодным толпам ворваться в дома еврейских банкиров… эти вчерашние нищие и сегодняшние тираны будут сокрушены, и их кровь оставит пятна не краснее того кошерного мяса, которое они едят».
В более позднем сочинении «Конец мира» Дрюмон расширил свою программу грабежа, включив в нее не только евреев немецкого происхождения, которых он особенно ненавидел, но и еврейские семьи, которые уже много поколений жили во Франции. Теперь он предлагал захватить весь еврейский капитал и передать его Национальному рабочему банку. Эту идею он сопроводил благочестивым упоминанием о Людовике Святом, который имел обыкновение запирать евреев в тюремные камеры и держать их там на хлебе и воде до тех пор, пока они не «возвращали» своих денег.
«Давайте же подражать Людовику Святому… запрем же на замок сотни евреев, католиков или протестантов, одинаково обогатившихся еврейскими методами, т.е. финансовыми операциями. Заставим их возвратить миллиарды, которые они выкачали из общего национального достояния, а затем создадим экономическое общество, куда войдут исключительно представители рабочих, которые установят общественный порядок, наиболее отвечающий всеобщим интересам».
Этой идеи никто не принял всерьез. «Еврейская Франция» имела огромный успех. В числе самых рьяных ее поклонников были стойкие сторонники капитализма — роялисты, которые видели в книге политическое оружие против республики, и церковники, нашедшие в ней материалы, подкреплявшие их воскресные проповеди. До конца года это «евангелие антисемитизма» разошлось во Франции в сотнях тысяч экземпляров. Наиболее читаемая в эти годы газета «Ле Пти Журнал» издавала книгу Дрюмона отдельными выпусками и вручала их как призы в викторинах и т.п. На протяжении десяти лет книга выдержала более 140 изданий. В Париже рекламировалось популярное издание ее с рисунком, изображающим автора в виде бородатого воина, нападающего на Моисея и Скрижали Завета. «Может ли кто-нибудь привести хоть один протест католика против изображения этого святотатствующего фигляра, облаченного в доспехи рыцаря Гроба Господня и попирающего копытами Моисея?» — спрашивал Леон Блуа.
Свое благочестивое сочинение Дрюмон распространял по всей Европе. Права на испанское издание книги он продал по номинальной цене. «Это самое меньшее, — писал он, — что я могу сделать для такой страны, как Испания, которая дала миру суд инквизиции — патриотический и гуманный суд, на который евреи нападали потому, что он охранял христианскую добропорядочность от вторгшихся в страну эксплуататоров-семитов». Польскому издателю он дал права на издание бесплатно, пояснив, что надеется на божественное вознаграждение за свою щедрость. «Я молю Бога, чтобы мой труд жил в сердцах всех польских патриотов, ненавидящих бесчестных евреев, которые предали их». Дрюмон много молился; молитва была особой и важной частью его деятельности *8.
В Австрии, где один правый политик предложил, чтобы правительство назначило приз за отстрел евреев, как за отстрел волков, Дрюмон нашел много сочувствующих. Редактор венской газеты писал ему в 1886 году:
«Мы, австрийские антисемиты, ведущие неравный бой против всемогущего еврейства, не могли и надеяться на эту помощь из страны, относительно которой мы были уверены, что ее почти не затронуло зловещее влияние этих людей. Франция с ее 50-60 тысячами евреев казалась нам Эльдорадо в сравнении с нашей страной, которую эксплуатируют миллион семьсот пятьдесят тысяч индивидов этой расы»9. Хотя в 1931 году Жорж Бернанос похвалил «Еврейскую Францию» как «шедевр проницательности, аналитического подхода и эрудиции» (24, 185), на самом деле эта книга была шедевром лжи. У Дрюмона не было ни знаний, ни добросовестности историка. Целью его исследования был скандал. Большинство материала он позаимствовал у давно забытого А.Туссенеля *10 и подобных ему авторов, которые, собрав свидетельства об упадке французского общества, сделали патриотический вывод, что в этом виновны евреи. Дрюмон использовал и немецкие источники: в первую очередь, сочинения протестантского антисемита Иоганна Андреаса Айзенменгера" и другие книги, не переведенные на французский язык. Дрюмон не знал немецкого и, вероятно, прибегал к посторонней помощи. Вооруженный лживыми вымыслами по большей части немецкого производства, он развивал свою концепцию с легкостью, которая находила отклик в некритичных умах; его замысел почти наверняка встретил поддержку его друзей-церковников, возможно, в частности, отца дю Лака и даже монсиньора д'Юльса, хотя впоследствии они оба выразили неодобрение его дальнейшим шутовским выходкам. «Было бы удивительно, — писал „Ле Фигаро“ 19 апреля 1886 года, — если бы перед публикацией книги Дрюмон не посоветовался со своими друзьями в архиепископской штаб-квартире». Трудно было поверить автору статьи в «Ле Монд» (7 апреля), утверждавшему, что газета не знала о готовящемся издании книги почти до самого ее выхода в свет. Он писал:
«…вопреки некоторым утверждениям, ложным или недостаточно проверенным, (книга) встретила одобрение редакции… Это страшный удар по еврейскому муравейнику… который все заполняет, все подтачивает, все загрязняет… задача была неотложной. Дрюмон выполнил ее с французской энергией, и можно почувствовать облегчение — в этой энергичной ненависти есть что-то подлинно здоровое» *12.
Владельцы и издатели клерикальной газеты «Ла Круа» также поддержали Дрюмона своей собственной здоровой и энергичной ненавистью, продолжавшейся долгие годы, пока в 1899 году Святейший престол не отстранил их от издательской деятельности.
Некоторые из этих католических изданий, столь бесстрашно порицавшие евреев за их алчность и организованную погоню за деньгами, сами не были безгрешны в этом отношении. Но их излишняя страсть к деньгам сочеталась с лицемерием и кое-чем весьма близким к симонии. Они занимались прибыльной деятельностью выкачивания денег под видом преданности вере, особенно — двум святым, один из которых был евреем: Св. Иосифу и Св. Антонию Падуанскому. Поль Виолле из Эколь де Шарт протестовал против деятельности таких газет, как «Ле Пелерин», «Ла Круа» и многих других, которые не только «поощряют антисемитизм и принимают его как доктрину», но и зарабатывают на легковерии христиан. Хотя французские епископы одобрили протест Виолле, благочестивая торговля продолжалась, как ни в чем ни бывало. «Верующие, — писал Виолле, — видят в Боге директора предприятия, а в святых — Его коммерческих агентов, участвующих в Его прибылях». Однако предпринимателей не смутило это порицание, и они несколько неосмотрительно продолжали привлекать к себе общественное внимание своими проповедями против финансовых прегрешений евреев. Один французский антиклерикал указал, что «святые отцы, тянущие деньги из благоверных кретинов в обмен на обещание рая, не имеют права говорить о еврейских рвачах».
Ободренный успехом и еще более уверенный в легковерии читателей, Дрюмон опубликовал еще несколько трудов фантастического содержания. В 1890 году, ссылаясь на авторитет Августа Ролинга (чьи подделки были только что обличены австрийским судом), он заверял своих читателей, что евреи не считают христиан людьми, так как «согласно Талмуду, брак христан — это не более, чем совокупление животных». В 1891 году он напомнил приходским священникам, писавшим ему столь прекрасные и утешительные письма, что евреи регулярно практиковали в средние века ритуальные убийства, и предостерег, что "на сегодняшний день в любой стране, где еврей пребывает в своем естественном виде (a letat de nature), подобные преступления постоянно повторяются. Он сообщил им, что католическая церковь официально подтвердила и предписала веру в эти благочестивые легенды. «Просить католического священника, — писал он, — отрицать факт ритуальных убийств — значит просто просить его допустить, что, причисляя к лику святых бедных детей, чье горло перерезали евреи, церковь была виновна в презренном жульничестве и цинично поощряла легковерие народа» (55, 325). Дрюмон слишком полагался на серию анонимных статей в 'Ла Чивильта Каттолика', одобренных высоким церковным авторитетом; автор этих статей пытался оправдать обвинение евреев в ритуальных убийствах как в средние века, так и в новое время.
Многие французские священники, сбитые с толку подобными утверждениями, считали, очевидно, ненависть к евреям частью католической веры. Они не отрицали лживых измышлений даже в тех случаях, когда подозревали, что они лживы, лишь бы поддерживать ненависть к евреям. «Чтобы решиться на опровержение факта ритуальных убийств, — писал преподобный Стефан Кубе, — надо обладать невероятным апломбом талмудиста или масона или же невероятным невежеством некоторых христиан» (45, 23). Отец Герберт Тэрстон, бесстрашный обличитель фанатизма и предрассудков, использовал всякую возможность для разоблачения этих клерикальных антисемитов. «Если бы дух писаний отца Кубе, — сказал он, — действительно соответствовал христианскому духу, сознаюсь, что я предпочел бы рискнуть Царством Небесным вместе с еврейскими душами, которые бранит святой отец» (179).
В своих сочинениях Дрюмон смешивал ложь и благочестие с наглостью, не снившейся ни одному средневековому хронисту. Он сравнивал себя с Христом: «Следуя примеру моего Господа, я встаю на защиту угнетенных против тех, кто грабит и эксплуатирует бедняков». Он и впрямь утверждал, что Бог вдохновляет его, а его книги содержат новое откровение для человечества. «Христос узрел чистоту моей души… и вознаградил меня, позволив познать вечную истину [sic!] и мало-помалу приблизив меня к свету. Благодаря этому свету я проник в суть происходящего и помог своим современникам ясно понять его. Немногие мошенники (и впрямь очень немногие) хулили меня, но честные люди были удовлетворены и столь добры, что поздравляли и хвалили меня» (54, 321). Дрюмона действительно приветствовали как великого христианского героя не только многие церковники, но и некоторые ведущие французские литераторы. У него не было таланта к публичным выступлениям, однако в 1887 году он начал читать в Париже антисемитские лекции, ободренный, как отметили в своем журнале братья де Гонкур *13, своими церковными друзьями, заверившими, что Бог поможет ему в этом. Эдмон де Гонкур заметил, что Дрюмон «высказал то, что было на уме у всех, но только он один обладал мужеством написать это» (74, 7, 283).
Одним из наиболее красноречивых «честных людей, которые были удовлетворены», был Леон Доде, который спустя 20 лет описал свое впечатление от выхода в свет «Еврейской Франции»: «На еврейском навозе махровым цветом разрослось якобинство… Неожиданно на бледном небосклоне вспыхнула молния, и горизонт осветился отблесками истины — появилась книга мщения, книга высокого критического уровня, историческая книга, светящаяся холодным, ясным гневом…» Леон Блуа был одним из тех «немногих мошенников», которые порицали книгу, и его объяснение успеха Дрюмона ближе к истине, чем риторика Леона Доде:
В католической Франции плачевное положение евреев на протяжении всей христианской эры самодовольно объясняли божественным промыслом; ненависть или презрение к евреям продолжали вызывать восхищение, как будто они были христианскими добродетелями. «Сегодня, — писал французский исследователь еврейской истории в первой половине 18 века, — все уверены в том, что то бедственное положение, в котором пребывают евреи, и то презрение, которое люди питают к ним, суть следствия проклятия, которому в свое время Иисус Христос подверг этот злополучный народ. Это мнение не делает чести христианской религии» (120, 1).
Сколь глубоко эти фанатические идеи укоренились в умах французских католиков, видно из высказывания одного из наиболее либерально настроенных церковников своего времени — Ламенне *50 (1782 — 1854). Этот оставшийся незамеченным провозвестник христианского социализма не распространял свою симпатию к угнетенным на народ Израиля. В одном из наиболее популярных очерков, написанном вскоре после его разрыва с католической церковью, он относил евреев к категории людей, стоящих ниже, чем рабы. «В течение восемнадцати столетий Отец все еще не простил их, и они влачат свою страдальческую жизнь по всему миру, и даже рабам приходится нагибаться, чтобы разглядеть их».
На протяжении 19 века это мнение все еще было широко распространено, особенно среди роялистов и католиков. Одним из доказательств устойчивости такого предрассудка, зачастую скрытого, но всегда опасного и порочного, его способности сохраняться в умах образованных и интеллигентных людей служит фраза знаменитого литературного критика Барби д'0ревилля (1809 — 1889), занимавшего некогда почетное место в литературной жизни Франции. Этот выдающийся писатель, которого некоторые современники ставили в один ряд с Шатобрианом, Ламенне и Сент-Бёвом *51, косвенно одобрил средневековые погромы, осужденные в 1236 году папой Григорием IX, как «невыразимо оскорбительные для Бога». «Евреи, — писал д'0ревилль, — убили Иисуса Христа… и за это богоубийство они расплачивались в средние века. Они испытали на себе остроту копий христианских рыцарей, любивших Иисуса Христа, как никто не любил Его с тех пор… за исключением святых…»
Таким образом, долгое время после изгнания евреев в конце 14 века ненависть к ним оставалась во Франции столь же яростной и иррациональной, как и прежде. А после их возвращения во Францию повторилось то же, что происходило в средние века: конкуренция в борьбе за власть и деньги, экономические мотивы объединились с религиозным рвением, в результате чего был вновь возрожден антисемитизм. В этом явлении не было ничего нового, кроме названия.
Крестные отцы Берген-Бельзена
Господь сказал (Аврааму): если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.
Бытие, 18:6, 26
Эдуард Дрюмон, чье имя сегодня почти забыто, был в последнее десятилетие 19 века известен как лидер французских антисемитов. Его предшествующая журналистская карьера не оставила заметного следа и не обнаруживала признаков того обличительного таланта, который с такой силой открылся в нем во время процесса Дрейфуса. До этого его отношения с евреями складывались дружественно и с выгодой для него: в течение десяти лет он за хороший оклад работал в редакции газеты «Ла Либерте», владельцем и редактором которой был Исаак Перейр *2.
Вскоре после смерти своего еврейского патрона Дрюмон под влиянием французского иезуита отца дю Лака стал рьяным католиком. Тогда же он пришел к убеждению, что общественный и экономический упадок Франции объясняется интригами международного еврейства и что его подлинное призвание состоит в спасении страны от этого бедствия. В 1886 году Дрюмон опубликовал книгу, которая постепенно приобрела огромную популярность и принесла ему славу одного из ведущих юдофобов нового времени. Книга называлась «Еврейская Франция». Как показывает сам заголовок, это классическое произведение полемической литературы было написано с целью доказать, что Франция попала в руки евреев, замышляющих погубить христианство и захватить власть над миром. Дрюмон верил, что атакуя евреев, он, подобно крестоносцам, ведет борьбу в защиту христианства, и заявлял о своей готовности принять мученичество от рук неверных: «Я молил Христа, — заявил он, — дать мне смирение, если появление этой книги принесет мне страдания, и скромность, если мои усилия увенчаются успехом». Он заверял своих читателей, что «Бог оказал покровительство этой книге, ибо Он несомненно знал, что ее вдохновила любовь к справедливости». Сегодняшние читатели научились с подозрением относиться к авторам, объявляющим, что Бог на их стороне, поскольку их побуждением служит любовь к справедливости. Подобные заявления о высоких моральных целях часто скрывают нечистую совесть. Возможно, даже Гитлер чувствовал себя неловко, когда писал в «Майн кампф»: «Сегодня я верю, что мои действия отвечают желаниям Творца. Охраняя мир от евреев, я защищаю творение Господа».
Но если у Дрюмона и были какие-либо опасения относительно того, на чьей стороне Бог, реакция французских католиков полностью рассеяла их. Среди многочисленных посланий от читателей из всех политических лагерей, пронизанных ненавистью к евреям, более всего его тронула «радость наших сельских приходских священников: 'Ах, эти смелые люди! Какие прекрасные письма!'» Его трогало не невежество этих священников, а то извращенное представление об истории, которое они получили в семинариях. Более, чем какая-либо другая часть французского народа, как утверждал Дрюмон, приходские священники обладают «ясным представлением о тех характерных и беспрецедентных в истории преследованиях, которым манипуляторы золотом подвергали бедняков, дети Иуды — служителей Христа». Он призвал французских клириков «осудить злокозненных семитов и предать их в руки светских властей».
Дрюмон характеризовал еврейство как разрушительное чужеродное начало, проникшее во Францию во время Великой французской революции и вдохновленное своей неизменной целью погубить Францию (что евреям уже наполовину удалось), чтобы в конце концов погубить или прибрать к рукам (обычная альтернатива) весь христианский мир. Он благословлял всякого, кто когда-либо преследовал евреев, одобрял инквизицию, как приветствовал бы и гестапо, если бы дожил до того, чтобы увидеть его действия. «Испанские монахи-доминиканцы, — писал он, — были, как и мы, горячими патриотами, без колебания действовавшими против евреев». Со свойственным ему оттенком благочестия он напоминал, что поскольку многие из этих гонителей евреев были канонизированы, «самое лучшее, что мы можем сделать, это подражать их мужественной добродетели и, подобно им, защищать наше родовое наследие, нашу страну, нашу расу». Все средства «защиты» оправданы, если они помогают достичь цели. Поэтому Дрюмон приветствовал погромы в России, где с евреями обращались со средневековой дикостью, и советовал своим читателям взять на вооружение подобные методы с тем, чтобы выгнать евреев из Франции.
Главная идея, вдохновившая «Еврейскую Францию» Дрюмона, была сформулирована его коллегой Жаном Дролем *3 в словах, которые объясняют ее популярность среди французов:
«Дрюмон вновь утвердил концепцию средневековья, которое ненавидело еврея потому, что он распял Спасителя мира». Однако Дрюмон прибегал и к экономическим аргументам (почти всегда основанным на ненадежной статистике), чтобы привлечь в свой лагерь тех французов, которые отошли от религии. Он удовлетворился бы тихой жизнью в своем кабинете, как писал один из наиболее рьяных его учеников, Леон Доде, «если бы его не угнетала тирания козлов с человеческими лицами, манипуляторов золотом и навозом» (49, 201).
Французы, возмущенные поразившей страну политической коррупцией, действительно искали «козла отпущения», и Дрюмон дал им то, чего они хотели. Увлеченная его идеями толпа была «жертвой чудовищной мистификации» (6, 7). Французам говорили, что доля еврейского капитала в общем национальном доходе страны, составлявшем 150 миллиардов франков, равнялась 80 миллиардам; это значило, что состояние каждой еврейской семьи во Франции в среднем равнялось приблизительно 100 тысячам франков. Конечно же, по мнению антисемитов все эти деньги были приобретены нечестным путем. Численность евреев во Франции в последней четверти 19 века не превышала четверти процента всего населения; в большинстве своем это были бедняки, занятые борьбой за кусок хлеба. Блеск и влияние многочисленных богатых еврейских семейств, частью немецкого и австрийского происхождения, и вульгарное выставление напоказ богатства, что считалось особенно возмутительным со стороны евреев, вызвали зависть коммерческих конкурентов. Они были рады перенести негодование бдительного пролетариата с христианских на еврейских монополистов.
Дрюмон объединил религиозные, экономические и расовые чувства в общее чувство ненависти. Свою экономическую концепцию он унаследовал от средневековья, и если бы его предпосылки были верны, выводы, пусть и аморальные, были бы оправданы хотя бы тем, что имеют реальную основу. Он был уверен, что если бы евреев удалось изгнать из Франции или вовсе уничтожить, наступили бы мир и процветание. На самом деле это убеждение основывалось не на религиозном, а на расовом высокомерии. По мнению Дрюмона, «природная доблесть арийской расы позволила бы французам положить конец всем общественным порокам; правительство начало бы нормально функционировать и защищать бедняков; война против евреев означала войну за освобождение пролетариата» (189, 416). Подобные аргументы повсеместно используются для оправдания угнетения меньшинств; в мире практической политики, где выгода всегда является главной целью, такие аргументы невозможно опровергнуть. «Если бы было достоверно известно, — писал Бертран Рассел *4, — что без евреев мир был бы раем, против Освенцима не существовало бы веского возражения» (159, 25).
«Еврейская Франция» сначала не обратила на себя особого внимания, хотя Фердинан Брюнетьер *5 подробно проанализировал ее в «Ревю де дё Монд». Этот выдающийся критик, несмотря на то, что он тоже был антисемитом, подверг уничтожающему анализу арийскую расовую теорию, которая была единственным логическим основанием концепции Дрюмона. «Если настаивать на том, что между евреями и нами действительно есть разница, — писал он, — то причина ее не в расовом различии, а в истории и только в истории; иными словами, мы и наши предки — и их законы, их предрассудки и история их преследований». Он полагал, что книга Дрюмона «опасна» и собьет с толку многих читателей. Французские евреи не отнеслись к ней серьезно — и ошиблись. Изидор Лёб *6 в «Ревю дез Этюд Жуив» совершенно справедливо заметил, что это сочинение Дрюмона — просто абсурд.
Популярность пришла к Дрюмону благодаря католической печати: сначала благодаря журналу французской церковной иерархии «Ле Монд», а затем и газете «ЛТОнивер», основанной Луи Вейо. «Ле Монд» имел лишь 3 тысячи подписчиков и сталкивался с серьезными финансовыми трудностями. «На 1886 год жизнь нашего издания спасена, — писал монсиньор дТОльс кардиналу Лавижери 7 января. — Мы нашли нового и очень способного редактора, г-на Дрюмона, который сможет помочь нам и упрочит нашу репутацию» (17, 2, 27). Естественно, что Дрюмон воспользовался своим новым постом, чтобы представить читателям свой труд — «Еврейскую Францию». «Все благонамеренные люди, — говорилось в редакционной статье от 6 мая 1886 года, — с симпатией отнесутся к защитнику Иисуса Христа и будут благодарны ему за его неустрашимость».
На страницах «ЛТОнивер» некий священник-миссионер объяснял (13 мая), что план Дрюмона состоит «не в уничтожении евреев, а в более или менее насильственной экспроприации еврейской собственности. Еврейская раса, — добавлял он, — видимо, и создана была для обогащения, для систематического и научно разработанного грабежа». Однако, было замечено в одной из статей «Ле Фигаро», предложение о конфискации всей еврейской собственности легко может быть истолковано настолько широко, чтобы включить также и собственность честных французских католиков. Дрюмон выступал за экспроприацию всего еврейского капитала, который был, по его мнению, приобретен нечестным путем.
«Все эти идеи и аргументы Дрюмона, — писал много лет тому назад Жан Жорес *7, — были позаимствованы у определенных клерикальных противников Французской революции, убеждавших в те времена народ в том, что собственность, экспроприированная революцией, будет передана евреям. Но на этот раз Дрюмоном было проведено различие между „хорошими“ и „плохими“ капиталистами» (91, 2, 82-84). Подчеркивая это различие, Дрюмон рекомендовал улучшить положение французских рабочих за счет еврейской собственности. «В тот день, когда католики, устав защищать общество, ставшее исключительно еврейским, позволят голодным толпам ворваться в дома еврейских банкиров… эти вчерашние нищие и сегодняшние тираны будут сокрушены, и их кровь оставит пятна не краснее того кошерного мяса, которое они едят».
В более позднем сочинении «Конец мира» Дрюмон расширил свою программу грабежа, включив в нее не только евреев немецкого происхождения, которых он особенно ненавидел, но и еврейские семьи, которые уже много поколений жили во Франции. Теперь он предлагал захватить весь еврейский капитал и передать его Национальному рабочему банку. Эту идею он сопроводил благочестивым упоминанием о Людовике Святом, который имел обыкновение запирать евреев в тюремные камеры и держать их там на хлебе и воде до тех пор, пока они не «возвращали» своих денег.
«Давайте же подражать Людовику Святому… запрем же на замок сотни евреев, католиков или протестантов, одинаково обогатившихся еврейскими методами, т.е. финансовыми операциями. Заставим их возвратить миллиарды, которые они выкачали из общего национального достояния, а затем создадим экономическое общество, куда войдут исключительно представители рабочих, которые установят общественный порядок, наиболее отвечающий всеобщим интересам».
Этой идеи никто не принял всерьез. «Еврейская Франция» имела огромный успех. В числе самых рьяных ее поклонников были стойкие сторонники капитализма — роялисты, которые видели в книге политическое оружие против республики, и церковники, нашедшие в ней материалы, подкреплявшие их воскресные проповеди. До конца года это «евангелие антисемитизма» разошлось во Франции в сотнях тысяч экземпляров. Наиболее читаемая в эти годы газета «Ле Пти Журнал» издавала книгу Дрюмона отдельными выпусками и вручала их как призы в викторинах и т.п. На протяжении десяти лет книга выдержала более 140 изданий. В Париже рекламировалось популярное издание ее с рисунком, изображающим автора в виде бородатого воина, нападающего на Моисея и Скрижали Завета. «Может ли кто-нибудь привести хоть один протест католика против изображения этого святотатствующего фигляра, облаченного в доспехи рыцаря Гроба Господня и попирающего копытами Моисея?» — спрашивал Леон Блуа.
Свое благочестивое сочинение Дрюмон распространял по всей Европе. Права на испанское издание книги он продал по номинальной цене. «Это самое меньшее, — писал он, — что я могу сделать для такой страны, как Испания, которая дала миру суд инквизиции — патриотический и гуманный суд, на который евреи нападали потому, что он охранял христианскую добропорядочность от вторгшихся в страну эксплуататоров-семитов». Польскому издателю он дал права на издание бесплатно, пояснив, что надеется на божественное вознаграждение за свою щедрость. «Я молю Бога, чтобы мой труд жил в сердцах всех польских патриотов, ненавидящих бесчестных евреев, которые предали их». Дрюмон много молился; молитва была особой и важной частью его деятельности *8.
В Австрии, где один правый политик предложил, чтобы правительство назначило приз за отстрел евреев, как за отстрел волков, Дрюмон нашел много сочувствующих. Редактор венской газеты писал ему в 1886 году:
«Мы, австрийские антисемиты, ведущие неравный бой против всемогущего еврейства, не могли и надеяться на эту помощь из страны, относительно которой мы были уверены, что ее почти не затронуло зловещее влияние этих людей. Франция с ее 50-60 тысячами евреев казалась нам Эльдорадо в сравнении с нашей страной, которую эксплуатируют миллион семьсот пятьдесят тысяч индивидов этой расы»9. Хотя в 1931 году Жорж Бернанос похвалил «Еврейскую Францию» как «шедевр проницательности, аналитического подхода и эрудиции» (24, 185), на самом деле эта книга была шедевром лжи. У Дрюмона не было ни знаний, ни добросовестности историка. Целью его исследования был скандал. Большинство материала он позаимствовал у давно забытого А.Туссенеля *10 и подобных ему авторов, которые, собрав свидетельства об упадке французского общества, сделали патриотический вывод, что в этом виновны евреи. Дрюмон использовал и немецкие источники: в первую очередь, сочинения протестантского антисемита Иоганна Андреаса Айзенменгера" и другие книги, не переведенные на французский язык. Дрюмон не знал немецкого и, вероятно, прибегал к посторонней помощи. Вооруженный лживыми вымыслами по большей части немецкого производства, он развивал свою концепцию с легкостью, которая находила отклик в некритичных умах; его замысел почти наверняка встретил поддержку его друзей-церковников, возможно, в частности, отца дю Лака и даже монсиньора д'Юльса, хотя впоследствии они оба выразили неодобрение его дальнейшим шутовским выходкам. «Было бы удивительно, — писал „Ле Фигаро“ 19 апреля 1886 года, — если бы перед публикацией книги Дрюмон не посоветовался со своими друзьями в архиепископской штаб-квартире». Трудно было поверить автору статьи в «Ле Монд» (7 апреля), утверждавшему, что газета не знала о готовящемся издании книги почти до самого ее выхода в свет. Он писал:
«…вопреки некоторым утверждениям, ложным или недостаточно проверенным, (книга) встретила одобрение редакции… Это страшный удар по еврейскому муравейнику… который все заполняет, все подтачивает, все загрязняет… задача была неотложной. Дрюмон выполнил ее с французской энергией, и можно почувствовать облегчение — в этой энергичной ненависти есть что-то подлинно здоровое» *12.
Владельцы и издатели клерикальной газеты «Ла Круа» также поддержали Дрюмона своей собственной здоровой и энергичной ненавистью, продолжавшейся долгие годы, пока в 1899 году Святейший престол не отстранил их от издательской деятельности.
Некоторые из этих католических изданий, столь бесстрашно порицавшие евреев за их алчность и организованную погоню за деньгами, сами не были безгрешны в этом отношении. Но их излишняя страсть к деньгам сочеталась с лицемерием и кое-чем весьма близким к симонии. Они занимались прибыльной деятельностью выкачивания денег под видом преданности вере, особенно — двум святым, один из которых был евреем: Св. Иосифу и Св. Антонию Падуанскому. Поль Виолле из Эколь де Шарт протестовал против деятельности таких газет, как «Ле Пелерин», «Ла Круа» и многих других, которые не только «поощряют антисемитизм и принимают его как доктрину», но и зарабатывают на легковерии христиан. Хотя французские епископы одобрили протест Виолле, благочестивая торговля продолжалась, как ни в чем ни бывало. «Верующие, — писал Виолле, — видят в Боге директора предприятия, а в святых — Его коммерческих агентов, участвующих в Его прибылях». Однако предпринимателей не смутило это порицание, и они несколько неосмотрительно продолжали привлекать к себе общественное внимание своими проповедями против финансовых прегрешений евреев. Один французский антиклерикал указал, что «святые отцы, тянущие деньги из благоверных кретинов в обмен на обещание рая, не имеют права говорить о еврейских рвачах».
Ободренный успехом и еще более уверенный в легковерии читателей, Дрюмон опубликовал еще несколько трудов фантастического содержания. В 1890 году, ссылаясь на авторитет Августа Ролинга (чьи подделки были только что обличены австрийским судом), он заверял своих читателей, что евреи не считают христиан людьми, так как «согласно Талмуду, брак христан — это не более, чем совокупление животных». В 1891 году он напомнил приходским священникам, писавшим ему столь прекрасные и утешительные письма, что евреи регулярно практиковали в средние века ритуальные убийства, и предостерег, что "на сегодняшний день в любой стране, где еврей пребывает в своем естественном виде (a letat de nature), подобные преступления постоянно повторяются. Он сообщил им, что католическая церковь официально подтвердила и предписала веру в эти благочестивые легенды. «Просить католического священника, — писал он, — отрицать факт ритуальных убийств — значит просто просить его допустить, что, причисляя к лику святых бедных детей, чье горло перерезали евреи, церковь была виновна в презренном жульничестве и цинично поощряла легковерие народа» (55, 325). Дрюмон слишком полагался на серию анонимных статей в 'Ла Чивильта Каттолика', одобренных высоким церковным авторитетом; автор этих статей пытался оправдать обвинение евреев в ритуальных убийствах как в средние века, так и в новое время.
Многие французские священники, сбитые с толку подобными утверждениями, считали, очевидно, ненависть к евреям частью католической веры. Они не отрицали лживых измышлений даже в тех случаях, когда подозревали, что они лживы, лишь бы поддерживать ненависть к евреям. «Чтобы решиться на опровержение факта ритуальных убийств, — писал преподобный Стефан Кубе, — надо обладать невероятным апломбом талмудиста или масона или же невероятным невежеством некоторых христиан» (45, 23). Отец Герберт Тэрстон, бесстрашный обличитель фанатизма и предрассудков, использовал всякую возможность для разоблачения этих клерикальных антисемитов. «Если бы дух писаний отца Кубе, — сказал он, — действительно соответствовал христианскому духу, сознаюсь, что я предпочел бы рискнуть Царством Небесным вместе с еврейскими душами, которые бранит святой отец» (179).
В своих сочинениях Дрюмон смешивал ложь и благочестие с наглостью, не снившейся ни одному средневековому хронисту. Он сравнивал себя с Христом: «Следуя примеру моего Господа, я встаю на защиту угнетенных против тех, кто грабит и эксплуатирует бедняков». Он и впрямь утверждал, что Бог вдохновляет его, а его книги содержат новое откровение для человечества. «Христос узрел чистоту моей души… и вознаградил меня, позволив познать вечную истину [sic!] и мало-помалу приблизив меня к свету. Благодаря этому свету я проник в суть происходящего и помог своим современникам ясно понять его. Немногие мошенники (и впрямь очень немногие) хулили меня, но честные люди были удовлетворены и столь добры, что поздравляли и хвалили меня» (54, 321). Дрюмона действительно приветствовали как великого христианского героя не только многие церковники, но и некоторые ведущие французские литераторы. У него не было таланта к публичным выступлениям, однако в 1887 году он начал читать в Париже антисемитские лекции, ободренный, как отметили в своем журнале братья де Гонкур *13, своими церковными друзьями, заверившими, что Бог поможет ему в этом. Эдмон де Гонкур заметил, что Дрюмон «высказал то, что было на уме у всех, но только он один обладал мужеством написать это» (74, 7, 283).
Одним из наиболее красноречивых «честных людей, которые были удовлетворены», был Леон Доде, который спустя 20 лет описал свое впечатление от выхода в свет «Еврейской Франции»: «На еврейском навозе махровым цветом разрослось якобинство… Неожиданно на бледном небосклоне вспыхнула молния, и горизонт осветился отблесками истины — появилась книга мщения, книга высокого критического уровня, историческая книга, светящаяся холодным, ясным гневом…» Леон Блуа был одним из тех «немногих мошенников», которые порицали книгу, и его объяснение успеха Дрюмона ближе к истине, чем риторика Леона Доде: