Хейли Артур. Менялы

   Она видела, что шеф службы безопасности наблюдает за ней из окна; когда его лицо исчезло, она испытала чувство облегчения, хотя здравый смысл подсказывал ей, что самое страшное еще впереди, — сегодняшние испытания повторятся завтра и, может статься, будут еще тяжелее.
   В своем тонком пальтишке она дрожала от холодного, пронизывающего ветра. Она пропустила свой автобус и надеялась, что следующего не придется ждать слишком долго.
   Хуанита знала, что дрожит не только от холода, — ей было страшно, никогда в жизни она не боялась так, как сейчас.
   Она не видела выхода из создавшегося положения, и это пугало ее больше всего. Она понятия не имела, куда могли деваться деньги. Она их не украла, не передала по ошибке через стойку и никуда не спрятала.
   Беда в том, что они ей не верят.
   Она осознавала, что на их месте вряд ли бы и сама поверила. И потому все время думала: “Каким образом могли исчезнуть шесть тысяч долларов? Ведь это же невозможно, невозможно. И тем не менее денег нет”.
   После обеда она беспрестанно старалась восстановить в памяти каждую подробность сегодняшнего дня, чтобы найти какое-то объяснение. И не находила.
   Она была совершенно уверена, что заперла кассу, прежде чем отвезти ее в хранилище перед обедом, и когда она за ней вернулась, касса была по-прежнему на замке. Свой цифровой код она никогда никому не сообщала и даже никуда не записывала, полагаясь, как всегда, на свою память.
   В некотором смысле память-то и сослужила ей плохую службу.
   Когда она сказала, что точно знала, сколько пропало денег, никто ей не поверил: ни миссис Д'Орси, ни мистер Тотенхо, ни Майлз — этот хоть вел себя дружелюбнее. У них не укладывалось в голове, как это можно было определить.
   Но она действительно определила. Она всегда знала — хотя не могла объяснить как и почему, — сколько у нее наличных денег.
   На протяжении всей ее жизни сложение, вычитание, умножение и деление были такой же легкой и естественной частью бытия, как воздух.
   Принимая и выдавая клиентам деньги, она проделывала эти действия автоматически. Иногда в конце тяжелого рабочего дня, когда Хуанита проверяла кассу, цифра, которую она держала в уме, могла не совпадать с реальной на несколько единиц, не более.
   Откуда у нее эта способность? Она не знала. Наконец пришел переполненный автобус. Ей удалось в него втиснуться и ухватиться за поручень; пока автобус катил по городским улицам, она все силилась осознать, что же произошло.
   Что будет завтра? Майлз предупредил, что придут люди из ФБР. При этой мысли она вновь содрогнулась от страха, и ее лицо приняло то напряженное выражение, которое Эдвина Д'Орси и Нолан Уэйнрайт приняли за враждебность.
   Она постарается отмалчиваться, как отмалчивалась сегодня, когда поняла, что никто ей не верит.
   А на детектор лжи не согласится ни за что на свете. Она не имела ни малейшего представления о том, как он работает, но если никто ее не понимал, не верил ей и не хотел помочь, то неужели это сделает машина?
   До детского сада, где сегодня утром по пути на работу она оставила Эстелу, надо было пройти пешком три квартала. Хуанита спешила, зная, что опаздывает. Садик помещался в цокольном этаже жилого дома; дом, как и все прочие постройки в этом районе, был старым и обшарпанным снаружи, однако комнаты были чистыми и светлыми — Хуанита не зря выбрала именно этот детский сад, хотя платить ей приходилось изрядно. Когда Хуанита вошла в маленькую игровую комнату, девочка бросилась ей навстречу.
   Эстела, как всегда, была весела и полна энергии. — Мамочка! Мамочка! Посмотри, что я нарисовала. Это поезд.
   По царящей здесь тишине Хуанита поняла, что других детей уже забрали. Вошла нахмуренная мисс Ферроу, владелица и директор детского сада, и демонстративно взглянула на часы.
   — Миссис Нуньес, в порядке исключения я разрешила Эстеле остаться, однако это слишком поздно, чтобы…
   — Пожалуйста, извините меня, мисс Ферроу. Непредвиденное происшествие в банке.
   — У меня есть и личные обязанности. Другие родители помнят, в котором часу мы закрываем.
   — Этого больше не повторится. Обещаю.
   — Очень хорошо. Пользуясь вашим присутствием, миссис Нуньес, позволю себе напомнить, что за минувший месяц счет за Эстелу не оплачен.
   — Он будет оплачен в пятницу. Я получу зарплату.
   — Мне жаль, что я вынуждена об этом говорить. Эстела прелестная малышка, и все мы ее любим. Но я должна платить за…
   — Я понимаю. В пятницу я обязательно все сделаю. Обещаю.
   — Два обещания, миссис Нуньес.
   — Да, я знаю.
   — Тогда спокойной ночи. Эстела, спокойной ночи, крошка.
   Хуанита решила, что заплатит за детский сад из своей следующей недельной зарплаты, а потом надо будет как-то дотянуть до пятницы. А вот как, она слабо себе представляла. Ее заработок составлял 98 долларов в неделю, чистыми выходило — 83. Этих денег должно было хватать на еду, детский сад и квартплату за крошечную квартирку в доме без лифта.
   До того как Карлос ее бросил — год назад он просто вышел из дому и исчез, — Хуанита по наивности оформила все кредиты на них обоих. Он накупил себе одежды, приобрел подержанный автомобиль и цветной телевизор, которые и забрал с собой. Хуанита же до сих пор выплачивала бесконечные долги.
   По дороге домой Эстела радостно подпрыгивала, держа Хуаниту за руку. В другой руке Хуанита несла бережно свернутый рисунок. Скоро они будут дома, где обычно после ужина они смеялись и играли. Однако сегодня вечером Хуаните было не до смеха.
   Ей стало еще страшнее, когда она вдруг четко поняла, что может потерять работу. Она отдавала себе отчет в том, насколько это серьезно.
   А найти другую работу будет чрезвычайно трудно. Ее не возьмут ни в один банк, после того как наведут справки.
   А как ей быть без работы? Как воспитывать Эстелу?
   Хуанита внезапно остановилась и, наклонившись, крепко прижала к себе девочку. Она молила Бога, чтобы завтра ей кто-нибудь поверил.
   Кто-нибудь, кто-нибудь. Но кто?

Глава 9

   У Алекса Вандерворта тоже было тяжело на душе. Днем, после встречи с Ноланом Уэйнрайтом, Алекс долго мерил шагами свой кабинет, пытаясь осмыслить последние события. Основным предметом для размышлений было вчерашнее сообщение Бена Росселли. А стало быть, и неизбежные перемены в банке. Думал он и о своей личной жизни, которая резко изменилась за последние несколько месяцев.
   Мысли его занимали также проблемы кредита и кредитных карт — не только поддельных, но и настоящих.
   На столе у него лежали рекламные гранки, подготовленные рекламным агентством “Остин эдвертайзинг”.

   “Зачем беспокоиться о деньгах?
   Пользуйтесь картой “Кичардж”,

   И

   Мы будем за вас беспокоиться!”

   Или:

   “Чего вы ждете?
   Мечта о завтрашнем дне
   Может осуществиться сегодня!
   Пользуйтесь картой “Кичардж” сейчас!”

   И еще с десяток примерно того же содержания.
   Алексу Вандерворту не нравился ни один из этих текстов. Но он ничего не мог предпринять. Реклама была уже утверждена отделением “Кичардж” и послана Алексу лишь для ознакомления. В целом идею одобрил и совет директоров банка на заседании, состоявшемся несколько недель назад.
   Однако директора вряд ли могли предположить, что рекламная кампания будет вестись столь агрессивно.
   Алекс сложил гранки в папку. Он еще раз просмотрит их дома вечером и выслушает мнение Марго — вероятно, весьма категоричное.
   Марго…
   Мысль о ней вызвала воспоминания о вчерашнем сообщении Бена Росселли. Алекс задумался о недолговечности жизни, о ее извечной непредсказуемости, о том, как мало времени осталось впереди, о неизбежности конца. Мало того что Алекс был искренне опечален участью Бена, так старик еще заставил его в очередной раз задасться вопросом: следует ли Алексу начать новую жизнь с Марго? Или подождать? Чего?
   Селии?
   Этот вопрос он тоже задавал себе тысячи раз.
   Алекс посмотрел на город — в том направлении, где находилась Селия. Что, интересно, она делает, как она?
   Почему бы не выяснить это самым простым способом. Он вернулся к столу и набрал номер телефона, который помнил наизусть.
   — Оздоровительный центр, — прозвучал женский голос.
   Алекс представился и попросил к телефону доктора Маккартни.
   Минуту спустя мужской голос, спокойный и твердый, осведомился:
   — Где вы, Алекс?
   — У себя в кабинете. Сижу и думаю, как там моя жена.
   — Я позволил себе задать этот вопрос, потому что намеревался вас сегодня разыскать и предложить вам навестить Селию.
   — В прошлый раз вы мне сказали, что это нежелательно.
   Психиатр мягко поправил:
   — Я сказал, что, с моей точки зрения, визиты на некоторое время лучше прекратить. Вы же помните, что предыдущие посещения скорее расстраивали вашу жену, чем шли ей на пользу.
   — Да, помню. — Помолчав, Алекс спросил:
   — Есть какие-нибудь изменения?
   — Боюсь, не в лучшую сторону. Ваша жена все больше и больше замыкается в себе. Она полностью отгородилась от реальности. Вот почему я и подумал, что ваш визит мог бы помочь. По крайней мере вреда он не причинит.
   — Хорошо. Я приду сегодня вечером.
   — В любое время, Алекс, и загляните ко мне. Вы же знаете, у нас нет никаких ограничений для свиданий с больными.
   Именно отсутствие формализма в этом заведении и привлекло Алекса, когда четыре года назад он должен был принять это страшное решение. Даже само название “Оздоровительный центр” вместо пугающего “Психиатрическая лечебница” как-то успокаивало. Это была частная клиника. И хотя лечение здесь стоило безумно дорого, Алекс твердо решил во что бы то ни стало обеспечить Селии самый лучший уход. Это все, что он мог для нее сделать.
   На весь остаток дня он с головой погрузился в работу. В начале седьмого он вышел из административного корпуса “ФМА”, назвал водителю адрес Оздоровительного центра и, пока они ползли в веренице машин, занялся чтением вечерней газеты.
   Снаружи Оздоровительный центр можно было принять за большой частный особняк: никаких вывесок, только номер дома.
   Дверь открыла привлекательная блондинка в цветастом платье. По маленькому значку на левой стороне груди он понял, что это медсестра. Значок был единственным формальным различием, допускавшимся между пациентами и персоналом.
   — Доктор предупредил меня о вашем приходе, мистер Вандерворт. Я провожу вас.
   Она повела его по красивому коридору в желтых и зеленых тонах. В нишах вдоль стены стояли живые цветы. Медсестра остановилась у одной из дверей.
   — Ваша жена у себя в комнате, мистер Вандерворт. Сегодня у нее был трудный день.
   В Оздоровительном центре пациентов помещали в одноместные или двухместные палаты в зависимости от того, как влияло на их состояние общество другого человека. Поначалу Селия находилась в двухместной палате, но ничего хорошего из этого не вышло, и сейчас она жила одна. Ее комнатка, хоть и маленькая, была очень уютной и совсем не казенной. Здесь стояли кушетка, глубокое кресло, карточный столик и книжные полки. Стены украшали репродукции картин импрессионистов.
   — Миссис Вандерворт, — мягко сказала сестра, — вас пришел навестить муж.
   Никакой реакции — ни движения, ни ответа — не последовало.
   С тех пор как Алекс в последний раз видел Селию, прошло полтора месяца, и хотя он ожидал ухудшений, сейчас, увидев ее, он ужаснулся.
   Она сидела — если так можно охарактеризовать ее позу — на кушетке. Полубоком, отвернувшись от двери. Сгорбленная, голова опущена, руки сложены на груди крест-накрест, ладони сжимают плечи. Ноги поджаты под себя. Абсолютно неподвижна.
   Он подошел к ней и нежно положил руку на плечо.
   — Привет, Селия. Это я, Алекс. Я все думал о тебе и вот пришел навестить.
   — Да, — произнесла она тихим, безразличным голосом, не шевельнувшись. Он сильнее сжал ее плечо.
   — Ты бы повернулась ко мне. Тогда мы сможем поговорить.
   В ответ она лишь напряглась и еще больше съежилась.
   Алекс заметил у нее на коже пигментные пятна.
   И все же ее нежная, хрупкая красота до сих пор не стерлась, хотя недалек тот день, когда от нее не останется и следа.
   — Она давно в таком состоянии? — тихо спросил он сестру.
   — Сегодня с самого утра, вчера — полдня, в прежние дни такое тоже бывало. В этой позе она чувствует себя более комфортно, — сказала девушка, как о чем-то само собой разумеющемся, — так что постарайтесь этого не замечать, просто посидите с ней и поговорите.
   Алекс кивнул. Когда он устроился в единственном кресле, сестра на цыпочках вышла из комнаты, неслышно затворив за собой дверь.
   — На прошлой неделе я смотрел балет, Селия, — начал Алекс. — “Коппелию”. Я вспомнил, как тебе нравилась “Коппелия”, это был один из твоих любимых балетов.
 
 
   Тогда он ничего, ничего не соображал! Если бы он не был таким толстокожим, он бы понял, что Селия получила совершенно другое воспитание, не имевшее ничего общего с его собственным, — когда они встретились, она была совершенно не подготовлена к той социальной и семейной жизни, которую он воспринимал как нечто естественное. Селия была единственным ребенком в семье, родители ее жили скромно и уединенно, училась она в церковных школах и не ведала бурных университетских развлечений. Замужество усугубило ее природную нервозность, развило неуверенность в себе, она находилась в постоянном эмоциональном напряжении, пока наконец комплекс вины и груз неудач не привели к необратимым изменениям в психике. Оглядываясь назад, Алекс терзался угрызениями совести. Ему казалось, что тогда он так легко мог помочь Селии — дать совет, рассмешить, вселить уверенность. Но он пренебрегал этим, когда это-то и было важнее всего. Он был слишком безответствен, слишком занят, слишком честолюбив.
   На самом деле Алекс смотрел “Коппелию” с Марго, с которой был знаком уже полтора года и которая охотно заполняла пустоту, давно образовавшуюся в его жизни. Иногда Алекс внушал себе, что Марго — или какая-то другая женщина — была ему необходима, иначе бы он — живая плоть и кровь — сам превратился бы в душевнобольного. А что, если это самообман, помогающий смягчить чувство вины?
 
 
   — Ах да, Селия, недавно я видел Гарринпонов. Помнишь, Джона и Элизу? Они недавно вернулись из Скандинавии, ездили навестить родителей Элизы.
   — Да, — вяло произнесла Селия.
   Она оставалась все в той же позе, но было видно, что она слушает, и он продолжал говорить; в его мозгу непрерывно пульсировал вопрос: “Как это случилось? Почему?”
   — Знаешь, вчера произошло печальное событие. Бен Росселли, наш президент, сообщил нам, что умирает. Он собрал нас и…
   Алекс продолжал описывать сцену в конференц-зале и то, что за ней последовало, и вдруг умолк.
   Селия дрожала всем телом. Внезапно она издала вопль, похожий на стон.
   Неужели на нее так подействовало упоминание о банке? Или о Бене Росселли?
   Бен скоро умрет. Сколько же лет пропоет, прежде чем умрет Селия? Алексу пришла мысль, что она может запросто его пережить, так вот и будет прозябать.
   Она походила на животное!
   Вся его жалость исчезла. Его охватил гнев, то самое яростное нетерпение, которое отравило их брак.
   — Ради Бога, Селия, возьми себя в руки! Она по-прежнему тряслась и стонала. Он ненавидит ее! Она больше не человек и вместе с тем непреодолимая преграда, мешающая ему жить полноценной жизнью.
   Встав, Алекс с силой нажал на кнопку звонка, призывая на помощь. Он шагнул к двери, с тем чтобы уйти.
   И оглянулся. Перед ним была Селия, его жена, которую он когда-то так любил. Боже, во что она превратилась! Между ними разверзлась пропасть, и ее уже не преодолеть. Он остановился и заплакал. Он плакал от жалости, горя, вины — гнев и ненависть бесследно исчезли.
   Он вернулся к кушетке, опустился на колени и взмолился:
   — Селия, прости меня! О Господи, прости меня! Он почувствовал на плече чью-то ласковую руку и услышал голос юной медсестры:
   — Мистер Вандерворт, я думаю, вам лучше уйти.
 
 
   — Воды или содовой, Алекс?
   — Содовой.
   Для человека его комплекции — Тим Маккартни был шести с половиной футов росту, с грудью и плечами футболиста — он двигался с удивительной легкостью. Директор клиники был молод — между тридцатью и сорока — однако по его голосу и манере держаться ему можно было дать значительно больше, тем более что зачесанные назад каштановые волосы были тронуты сединой. “Наверное, оттого, что ему часто приходилось присутствовать при подобных сценах”, — подумал Алекс. Он с благодарностью отхлебнул виски.
   Кабинет с деревянными панелями был мягко освещен, здесь — по сравнению с коридорами и палатами — цветовая гамма была более приглушенной. Одну стену полностью занимали книжные шкафы и стеллажи с журналами.
   Алекс еще не пришел в себя после свидания с Селией, однако сейчас трагизм только что пережитого казался уже нереальным.
   — Прежде всего хочу вам сказать, что общий диагноз остается прежним — шизофрения кататонического типа. Помните, я объяснял вам когда-то.
   — Да, всю эту терминологию я помню.
   — Постараюсь вас ею больше не перегружать. Алекс встряхнул кусочки льда в стакане и сделал еще глоток, от виски ему стало тепло.
   — Расскажите мне о теперешнем состоянии Селии.
   — Вам трудно будет в это поверить, но, несмотря на все внешние проявления болезни, ваша жена относительно счастлива.
   — Да, — отозвался Алекс, — в это действительно трудно поверить.
   Психиатр продолжал говорить спокойно и ровно:
   — Счастье ведь штука весьма относительная. В определенной степени Селия чувствует себя в безопасности — она полностью избавлена как от всякой ответственности, так и от необходимости иметь взаимоотношения с окружающими. Она может замкнуться в себе настолько, насколько того требует ее психика. Поза, в которой она последнее время сидит и которую вы наблюдали, — классическая поза зародыша. В таком положении Селия чувствует себя более комфортно, хотя это вредно с точки зрения физического здоровья, и по возможности мы стараемся выводить ее из этого состояния.
   — Комфортно она себя чувствует или нет, — сказал Алекс, — суть в другом, в том, что после четырех лет самого лучшего лечения и ухода состояние моей жены продолжает ухудшаться. — Он в упор взглянул на своего собеседника. — Так это или нет?
   — К сожалению, так.
   — Есть реальная надежда на выздоровление? Сможет ли Селия жить нормальной или почти нормальной жизнью?
   — Медицина всегда допускает…
   — Я же сказал: реальная надежда.
   Доктор Маккартни вздохнул и покачал головой.
   — Нет.
   — Спасибо за ясный ответ. — Помолчав, Алекс продолжал:
   — Насколько я понимаю, она полностью отгородилась от внешнего мира. Кроме нее самой, ее никто больше не интересует.
   — Не совсем так, во всяком случае, пока. У нее еще сохраняются слабые представления о том, что происходит за этими стенами. К примеру, она знает, что у нее есть муж, да и мы ей о вас напоминаем. Однако же она убеждена, что вы сами, без нее, можете о себе позаботиться.
   — Так что, обо мне она не беспокоится?
   — В общем, нет.
   — А как она отреагирует, если узнает, что ее муж с ней развелся и женился во второй раз?
   После короткой паузы доктор Маккартни ответил:
   — Это будет означать одно — порвется единственная нить, связывающая ее с внешним миром. Что может повлечь за собой полную потерю рассудка.
   В воцарившемся молчании Алекс подался вперед, закрыв лицо руками. Затем он опустил руки и поднял голову.
   — Прямые вопросы, — сказал он с оттенком иронии, — предполагают прямые ответы.
   Психиатр кивнул с серьезным выражением лица:
   — С моей стороны это было данью уважения вашей искренности, Алекс. Я далеко не со всеми так откровенен. К тому же я могу ошибаться.
   — Тим, что же человеку делать в такой ситуации, черт побери?
   — Вопрос риторический или нет?
   — Нет. Можете включить его в счет.
   — Сегодня счета не будет. — Молодой доктор коротко улыбнулся, затем задумался. — Вы спрашиваете меня: что делать человеку при ваших обстоятельствах. Для начала он должен по возможности все выяснить — что вы и сделали. Затем принять решение, наиболее благоприятное для всех, включая и его самого. Принимая решение, он должен иметь в виду две вещи. Первое: если он человек порядочный, его чувство вины, вполне возможно, преувеличено, поскольку совестливые люди имеют излишнюю склонность к самобичеванию. И второе: мало кто из нас рожден для святости.
   — И это все? — спросил Алекс. — Более конкретно вы не ответите?
   Доктор Маккартни покачал головой:
   — Решение можете принять только вы сами. Каждый из нас проходит в одиночку свои несколько последних шагов перед принятием решения.
   Посмотрев на часы, психиатр встал. Минуту спустя они пожали друг другу руки и распрощались. У входа в Оздоровительный центр Алекса дожидался лимузин с шофером, в машине было тепло и уютно.

Глава 10

   — Это же просто гнусный набор пустословия и лжи, — провозгласила Марго Брэкен.
   Она уставилась на пол, воинственно уперев руки в изящные бедра и решительно наклонив вперед точеную головку. Алекс Вандерворт исподволь ею любовался — этой “женщиной-подростком” с правильными, острыми чертами лица, волевым подбородком и довольно тонким, но чрезвычайно чувственным ртом. Самым привлекательным были ее глаза — большие, золотисто-зеленые, опушенные густыми, длинными ресницами. Сейчас они сверкали. Ее ярость и внутренняя сила будили в нем желание.
   Объектом нападок Марго были разложенные на коврике гранки, рекламирующие кредитные карты “Кичардж”. Энергичность Марго была особенно необходима Алексу после пережитого им несколько часов назад потрясения.
   — Я так и думал, Брэкен, — сказал он, — что эта реклама тебе скорее всего не понравится.
   — Не понравится? Да она отвратительна!
   — Почему?
   — Взгляни хотя бы вот на это! — Она указала пальцем на страницу, начинавшуюся словами: “Чего вы ждете? Мечта о завтрашнем дне может осуществиться сегодня!” — Ведь это же беззастенчивое вранье, рассчитанное на дураков. Завтрашняя мечта любому из нас не по карману. Потому она и мечта. И никто не сможет ее осуществить, не имея денег или, во всяком случае, не получив их в ближайшее время.
   — А может, стоит дать людям возможность самим разобраться?
   — Нет! Те люди, на которых вы пытаетесь надавить, уже отравлены рекламным ядом. Эти простаки верят каждому печатному слову, и им легко можно заморочить голову. Уж я-то знаю. Я слишком часто с ними сталкиваюсь в своей адвокатской практике. За которую, кстати, ничего не получаю.
   — А ты не допускаешь, что нашими кредитными картами “Кичардж” пользуются другие социальные слои?
   — Полно, Алекс, ты сам знаешь, что говоришь чепуху! У кого сейчас нет кредитной карты? Вы же чуть ли не насильно их всем впихиваете! Осталось только начать раздавать их на улице, я не удивлюсь, если вы и до такого докатитесь.
   Алекс улыбнулся. Ему нравилось спорить с Марго и нравилось ее подзадоривать.
   — Я скажу в банке, чтобы это приняли к сведению, Брэкен.
   Он вздохнул — нельзя, чтобы этот спор зашел слишком далеко. Взгляды Марго в области экономики, политики да и вообще чего бы то ни было отличались максимализмом, а ее прямота и профессиональные знания зачастую меняли его собственные воззрения. Вдобавок по роду своей деятельности Марго имела дело с людьми, о которых он знал только понаслышке: в основном она помогала городской бедноте.
   — Еще коньяку? — спросил он.
   — Да, пожалуйста.
   Близилась полночь. В небольшой уютной комнате весьма роскошного холостяцкого жилища догорал камин. Свет был включен только над рекламными образцами.
   Алекс взял свой бокал с коньяком обеими руками, затем, сделав глоток, подбросил полено в огонь:
   — Ты принимаешь этот пустяк слишком близко к сердцу.
   Перепалка с Марго, как это часто бывало, возбудила в нем желание. Иногда обоим казалось, что чем жарче спор, тем сильнее их влечет друг к другу.
   — Объявляю собрание акционеров закрытым, — пробормотал он.
   — Значит, — Марго озорно на него взглянула, — ты не допустишь, чтобы эта дребедень увидела свет в таком виде?
   — Нет, — ответил он, — едва ли.
   Реклама “Кичардж” была откровенным надувательством, настолько откровенным, что завтра утром он воспользуется своими полномочиями и наложит на нее запрет. Пожалуй, он поступил бы так и без Марго. Она лишь укрепила его в собственном мнении.
   Они сидели на коврике перед камином и, глядя на языки пламени, наслаждались теплом. Марго положила голову Алексу на плечо.
   — Не такой уж ты старый и скучный меняла, — сказала она ласково. Он обнял ее за плечи.
   — Я люблю тебя, Брэкен.
   — Честное слово? Слово банкира?
   — Клянусь учетной ставкой всех банков мира.
   — Тогда докажи это сейчас же. — Она начала раздеваться.
   — Здесь? — изумленно прошептал он.
   — А почему бы и нет?
   — Действительно, — счастливо выдохнул Алекс: ему были дарованы радость и облегчение, вознаградившие его за пережитую сегодня муку…
   — Останешься на ночь? — спросил он. Она часто оставалась у него, впрочем, как и он у нее. Иногда он подумывал, что им ни к чему иметь две квартиры, однако съезжаться не спешил, поскольку прежде хотел, если посчастливится, жениться на Марго.