Страница:
На дотацию в размере 400 000 талеров, предоставленную палатой депутатов Пруссии в качестве благодарности за победу над Австрией, Бисмарк в 1867 году приобрел поместье Варцин в округе Руммельсбург. Туда входило 22500 моргенов земли, из них более половины занимали леса. Книпхоф он продал. В последующие годы Бисмарк нередко приезжал в Варцин из Берлина – как правило, на несколько месяцев (“Здесь меня не настигнет курьер с депешей”).
Кризис вокруг Люксембурга (он входил в Германский союз, но не стал членом Северогерманского) был вызван стремлением Наполеона III, чья неудачная политика во время австро-прусской войны подвергалась во Франции все большей критике, задним числом получить компенсацию за столь значительное усиление мощи Пруссии. Как уже отмечалось, кризис выявил пределы, установленные Бисмарку немецким национальным движением. Шанс совершить “сделку на взаимовыгодных условиях” и покупку Францией Люксембурга “уравновесить” переходом Пруссии через Майнскую линию отпал после того, как об этом стало известно. В Германии стали раздаваться протесты, имеющие национальную окраску. Обнародование оборонительных договоров с южногерманскими государствами теперь открывало иные возможности для привлечения их к Северогерманскому союзу. Возрождение Германского таможенного союза, в рамках которого было предусмотрено существование политических институций, и прежде всего Германского таможенного парламента, казалось, способствовало укреплению не только военных, но и экономических связей Севера и Юга. Однако выборы в таможенный парламент весной 1868 года явились существенным шагом назад с точки зрения немецкой национальной идеи. Среди вновь избранных депутатов южнонемецких государств большинство составили противники мелконемецкого решения.
Несмотря на то, что перед лицом шумного натиска национал-либералов Бисмарк снова и снова призывал к благоразумию и терпению, сам он в этот период – вследствие внутреннего беспокойства – был зачастую раздражен, постоянно ощущал недомогание и находился в напряженных отношениях даже с королем Вильгельмом. Однако прошение Бисмарка об отставке король отклонил со следующим обоснованием: “Ваше имя в истории Пруссии стоит выше, чем имя любого другого государственного деятеля. И его я должен потерять? Никогда!"
Несмотря на взрыв национальных восторгов (уже после первых побед, одержанных в боях на приграничных территориях), Бисмарк сохранял трезвость духа и 2 августа 1870 года писал жене из Майнца: “Ликование народных масс на вокзалах было оглушающим, мне кажется, слишком сильным для нынешнего дня. Они должны что-то оставить и на после победы, которую Бог нам дарует”. Однако уже в начале августа 1870 года он присоединился к требованию, выдвинутому общественностью Германии, об отделении Эльзаса и части Лотарингии от Франции, хоть и по иным, в отличие от общественного мнения, не национальным, мотивам. Если не учитывать причин стратегического характера, постоянство Бисмарка в вопросе аннексий объяснялось в первую очередь его концепцией модификации европейского равновесия (достижимой только посредством стойкого ослабления Франции и выравнивания численности французов и немцев). Зима 1870-1871 гг, показалась Бисмарку бесконечной. Не удалось преодолеть сопротивление Мольтке в вопросе обстрела осажденного Парижа с целью ускорить события. Союзный канцлер временами говорил о “французском национальном характере” и свойственной французам “жажде власти”, в силу чего необходим мир на жестких условиях. Казалось, будто Бисмарк стал приверженцем теории “кровной вражды”. В инструкциях, направленных прусскому посланнику в Петербурге 25 августа 1870 года, он заметил, что “склонность Франции к мести останется прежней, независимо от того, лишится она провинций или нет”. Однако наиболее существенным было то, что он заявил в циркулярных депешах от 13 и 16 сентября 1870 года, направленных представительствам Северогерманского союза в важнейших европейских столицах, о необходимости установления более правильных границ и завоевания крепостей, “которыми угрожает нам Франция”: “Затрудняя наступление для Франции, чья инициатива всегда приводила к возникновению нестабильности в Европе, мы действуем одновременно и в европейских интересах, то есть в интересах мира”. Биограф Л. Галл так характеризует действия Бисмарка в данной ситуации: “В основу этого расчета, учитывающего одновременно и политические, и государственные цели, было положено существующее соотношение сил и интересов. Кроме того, Бисмарк был убежден, что главы крупных государств будут руководствоваться исключительно интересами реальной власти, что и в будущем идея государственного резона восторжествует над всеми прочими политическими мотивами”.
Между тем, то, что на взгляд Бисмарка было “корректировкой” в пользу “истинного” баланса сил в Европе, с британской точки зрения представляло собой угрозу для него, если вообще не ниспровержение европейского равновесия. Это убедительно изложил лидер консервативной оппозиции Дизраэли 2 февраля 1871 года в палате общин, разумеется, в первую очередь как предупреждение, адресованное либеральному правительству Глэдстона, пассивно взиравшему на изменения, происходившие в Европе. Передислокация власти в Центральной Европе – это не что иное, как “немецкая революция”, “политическое событие более значительное, чем Французская революция прошлого столетия”. Европейское равновесие полностью “разрушено”, а Англия в наибольшей степени ощутит последствия этих важных изменений. Основание империи произошло – и это продемонстрировал не в последнюю очередь сигнал тревоги, поданный Дизраэли – “в последний момент” (Э.Верхау), “под прицелом всей Европы”, как признал сам Бисмарк.
Уже несколько месяцев спустя после окончания войны, в августе 1871 года Бисмарк заявил поверенному в делах Франции в Берлине: “Если рассчитывать на длительный мир, то мы совершили ошибку, забрав их (Эльзас и Лотарингию) у Вас; поскольку эти провинции представляют для нас неудобство… Польша, а позади нее Франция”. Однако общая оценка Бисмарком этой “ошибки”, с его точки зрения неизбежной в интересах стабилизации положения империи в Центральной Европе, не изменилась. Вследствие этого широта внешнеполитического маневра Германской империи с самого начала была ограничена в значительно большей степени, чем для Пруссии в период с 1862 по 1871 год. В сложившуюся картину союзный канцлер не мог внести никаких принципиальных изменений.
Трудности политического характера, с которыми Бисмарк столкнулся на международной арене уже во время войны 1870-1871 гг., были гораздо более значительными, чем те, что ему приходилось преодолевать в ходе недолгой летней кампании 1866 года в Богемии. Лишь затянувшееся до марта 1871 года урегулирование конфликта между Россией и Великобританией из-за оскорбительных статей Парижского мира 1856 года, касающихся Черного моря, дало, наконец, возможность решить исход войны. Франкфуртский мир 1871 года, жесткий, но сохранивший положение Франции как великой державы, был заключен на двухсторонней основе. Это случилось после того, как Бисмарку удалось убедить короля в ошибочности предложения Мольтке, который после “войны на уничтожение” стремился к “карфагенскому” миру, и в правильности своей позиции. Этим глава союзного правительства утвердил примат политики в противовес военной стратегии.
В записную книжку периода войны 1870-1871 гг. Бисмарк внес девиз: “Fert unda пес regi-tur”, который позднее сам перевел по смыслу:
"Человек не может создать и направлять поток времени, он может только двигаться по нему и держать курс”. Такой перевод не мешал ему добиваться принятия изобретательных и даже хитроумных решений. Это не в меньшей степени касалось и основания империи.
Дипломатические переговоры с южногерманскими государствами состоялись осенью 1870 года. Ход переговоров был осложнен. Результатом явились соглашения о вхождении в Северогерманский союз, то есть основание империи. Бисмарку пришлось применить отчасти сомнительные средства, и прежде всего для того, чтобы побудить к “приходу” наиболее сложного партнера, Баварию. Наряду с тем, что Бавария и Вюртемберг претендовали на привилегии, для Бисмарка (но не для Вильгельма I) было желательно определенное содействие северогерманского парламента. Однако инициатива провозглашения императора – как в 1849 году – не должна была исходить от парламента, поэтому вопрос об императоре представлял собой сложный комплекс проблем в двух отношениях. Во-первых, Вильгельм I, не ставший “императором Германии”, что было невозможно по соображениям суверенитета прочих германских монархов, вообще отказывался принимать императорский титул. Бисмарку на вопрос о титуле было “наплевать”. Он выбрал название “империя” из соображений не традиционности, а целесообразности, поскольку имел обыкновение все крупные государства называть “империями”. Не был важен и вопрос о флаге: “По мне, так желтый и зеленый – и потом танцы, или опять же флаг Мекленбург-Стрелица. Только о черно-красно-желтом прусский служивый не желает слышать”.
Еще сложнее обстояло дело со второй стороной вопроса об императоре. Ситуация складывалась таким образом, что предложение Вильгельму I о принятии императорского титула безусловно должно было исходить от короля Баварии Людвига II. Как стало известно лишь после второй мировой войны (в 1968 году), потребовалось своего рода пенсионное обеспечение в сумме 5,2 миллиона марок золотом (в виде ежегодных выплат в размере 300 000 марок золотом) из “Фонда Вельфов”, образованного на базе состояния свергнутого короля Георга V Ганноверского, чтобы побудить Людвига II 5 декабря 1870 года отправить составленное Бисмарком и доставленное графом Хольнштайном “Императорское письмо” и обеспечить провозглашение императора. 23 ноября 1870 года, когда основной договор между Северогерманским союзом и Баварией был подписан, Бисмарк заявил: “Немецкое единство искусственное и император тоже… Газеты не будут удовлетворены, и тому, кто станет самым заурядным образом писать историю, будет в чем упрекнуть наше соглашение… Договор имеет свои изъяны, но так он крепче. То, чего не хватает сейчас, придет со временем”. Провозглашение императора в Версальском дворце 18 января 1871 года в той форме, в какой оно происходило, было выражением осознания власти. За тем обстоятельством, что церемония происходила на территории почти побежденной Франции, тогда никто не разглядел проблему, которая будет иметь далеко идущие последствия для отношений вновь образованной Германской империи с Францией и существенно осложнит жизнь обеих наций. Одновременно были продемонстрированы военно-политические решения, которые привели к этому событию. Представители рейхстага участия не принимали. “Прусский премьер-министр взошел на ступени сцены, на которой стояли немецкие князья. На нем синий мундир магдебургских кирасир и знак различия генерал-лейтенанта, звание которого было ему присвоено в этот же день, сверху оранжевая лента ордена Черного орла, а также высокие сапоги для верховой езды. Левой рукой он охватывал острую верхушку кирасирского шлема, а в правой держал пергаментную грамоту, которую развернул, отвесив глубокий поклон своему королю” (Е.Дойерлейн). Бисмарк произнес вслух составленный им текст провозглашения Вильгельма I императором. Текст заканчивался заявлением о том, что король принял императорский титул, отдавая себе отчет в обязанности “сохранять мир и защищать независимость Германии, опираясь на объединенные силы своего народа. Нам же и Нашим Преемникам, увенчанным императорской короной, да ниспошлет Господь быть во все времена приумножителем Германской империи, не за счет военных завоеваний, а за счет благ и даров мира в сфере национального блага, свободы и нравственности”.
Несколько дней спустя, 24 января 1871 года, Бисмарк в письме жене признавался: “Эти императорские роды были трудными, и в такие времена у королей бывают удивительные прихоти, словно у женщин, прежде чем они отдадут миру то, чего и так не могут удержать. Я в своей роли акушера не раз имел настоятельное желание стать бомбой и взорваться, чтобы все сооружение превратилось в развалины. Нужные дела мало утомляют меня, а ненужные ожесточают”.
21 марта 1871 года в Белом зале королевского дворца в Берлине император Вильгельм I выступил на первом заседании Германского рейхстага, которое по окончании тронной речи Бисмарк объявил открытым. В тот же день премьеру был присвоен титул наследного князя. Вильгельм отдал распоряжение об отчуждении от земель герцогства Лауэнбург (в 1864 году он по условиям Венского мира с Данией стал герцогом Лауэнбургским) “Саксонского леса” к востоку от Гамбурга (25000 моргенов леса и 2000 моргенов лугов) и подарил его новоявленному князю в знак благодарности за создание Германской империи. Бисмарк сразу же был совершенно очарован “идеалом моих мечтаний”, и Фридрихcру, наряду с Варцином, стал местом, куда он все чаще удалялся в течение двух последующих десятилетий. Там владелец имения переносил свои многочисленные болезни, вызванные причинами физического, психологического, да и “дипломатического” свойства. Созданием конституции Германской империи 16 апреля 1871 года – она представляла собой лишь модифицированную, но не претерпевшую существенных изменений конституцию Северогерманского союза – акт основания империи был завершен. Теперь Бисмарк носит титул имперского канцлера, будучи единственным ответственным министром империи с функциями премьер-министра и министра иностранных дел союзного государства Пруссии.
БИСМАРК НА ПОСТУ ИМПЕРСКОГО КАНЦЛЕРА (1871-1890): КОНСОЛИДАЦИЯ ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ И СОХРАНЕНИЕ ЕЕ СТАТУСА ВЕЛИКОЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ ДЕРЖАВЫ
Кризис вокруг Люксембурга (он входил в Германский союз, но не стал членом Северогерманского) был вызван стремлением Наполеона III, чья неудачная политика во время австро-прусской войны подвергалась во Франции все большей критике, задним числом получить компенсацию за столь значительное усиление мощи Пруссии. Как уже отмечалось, кризис выявил пределы, установленные Бисмарку немецким национальным движением. Шанс совершить “сделку на взаимовыгодных условиях” и покупку Францией Люксембурга “уравновесить” переходом Пруссии через Майнскую линию отпал после того, как об этом стало известно. В Германии стали раздаваться протесты, имеющие национальную окраску. Обнародование оборонительных договоров с южногерманскими государствами теперь открывало иные возможности для привлечения их к Северогерманскому союзу. Возрождение Германского таможенного союза, в рамках которого было предусмотрено существование политических институций, и прежде всего Германского таможенного парламента, казалось, способствовало укреплению не только военных, но и экономических связей Севера и Юга. Однако выборы в таможенный парламент весной 1868 года явились существенным шагом назад с точки зрения немецкой национальной идеи. Среди вновь избранных депутатов южнонемецких государств большинство составили противники мелконемецкого решения.
***
Исходя из подобных предпосылок, Бисмарк приготовился к неспешному развитию событий. В мае 1868 года он заявлял: “Все мы носим в сердце идею национального единения, однако для расчетливого политика на первом месте всегда необходимое, а уже потом желательное, то есть вначале оборудование дома, а только потом его расширение. Если Германия реализует свои национальные устремления до окончания девятнадцатого века, я сочту это величайшим событием, а случись то же самое через десять или даже пять лет – это было бы нечто из ряда вон выходящее, неожиданная милость божья”. Еще более отчетливо позиция союзного канцлера была выражена в указаниях, которые он давал посланнику северогерманского союза в Мюнхене 26 февраля 1869 года: “То, что немецкому единству способствовали бы некие события, происходящие как следствие определенных намерений, я считаю вполне вероятным. Однако совсем другой вопрос – это умение намеренно вызвать катастрофу и ответственность за выбор момента для нее. Следствием произвольного вмешательства в ход истории, основанного на одном лишь субъективном подходе, всегда были незрелые плоды; а то обстоятельство, что немецкое единство в данный момент не является зрелым плодом, по моему мнению, бросается в глаза… За шумной суетой, с которой люди ищут вне пределов вещественного философский камень, способный немедленно установить единство немцев, скрывается, как правило, незнание реалий действительности и их последствий, что свидетельствует о неглубоком уме и духовном бессилии… Мы можем перевести часы, но время от этого не пойдет быстрее, а умение выжидать, наблюдая развитие событий, является предпосылкой практической политики”. 16 апреля 1869 года Бисмарк заявил в Северогерманском рейхстаге: “Мы не можем делать историю, а можем только ждать, пока она совершится. Мы не можем ускорить созревание плодов, поместив под ними лампу, а если мы замахнемся на незрелые плоды, то воспрепятствуем росту и погубим их”. Еще 24 февраля 1870 года Бисмарк отклонил в рейхстаге предложение о немедленном включении в Северогерманский союз по крайней мере Бадена. “Мы не сделаем ничего хорошего, исключив элемент, наиболее благотворно влияющий на национальное развитие на Юге, и отделив его барьером, как если бы мы сняли сверху сливки и предоставили оставшемуся молоку скисать”. Он стремился к объединению с Южной Германией в целом, “но совершенно добровольно, без угрозы, без принуждения, без нажима”.Несмотря на то, что перед лицом шумного натиска национал-либералов Бисмарк снова и снова призывал к благоразумию и терпению, сам он в этот период – вследствие внутреннего беспокойства – был зачастую раздражен, постоянно ощущал недомогание и находился в напряженных отношениях даже с королем Вильгельмом. Однако прошение Бисмарка об отставке король отклонил со следующим обоснованием: “Ваше имя в истории Пруссии стоит выше, чем имя любого другого государственного деятеля. И его я должен потерять? Никогда!"
***
И все же, вопреки ожиданиям, германский вопрос был решен быстро, гордиев узел был разрублен военным путем. Это явилось следствием чисто династической ситуации, международные последствия развития которой до начала июля 1870 года трудно было предугадать. К тому же Бисмарк активно вмешался в происходящее лишь весной 1870 года. Выдвижение на испанский престол принца Леопольда, представителя южногерманской католической линии Гогенцоллернов, Бисмарк рассматривал как возможность отвлечь внимание внешнеполитического ведомства французской империи, в начале 1870 года превратившейся в “Empire liberal”, от германской сцены. Однако что касается конкретного решения, то в течение долгого времени царила неопределенность. После оглашения кандидатуры 3 июля 1870 года французская общественность разразилась бурей протеста, рисуя образ империи Гогенцоллернов, охватывающей со всех сторон Францию аналогично империи Карла V. В этой ситуации правительство Оливье (Ollivier) не только не удовлетворилось немедленным отказом Леопольда от трона, но и сочло необходимым перейти в политическое наступление, которое приняло неприемлемую для Пруссии форму. 13 июля в Бад-Эмсе французский посол Бенедетти передал королю Вильгельму требование гарантий отказа монарха от кандидатуры принца “на все времена”. Король направил Бисмарку подробную депешу с несколько пространным сообщением о беседе, состоявшейся на променаде курорта Бад-Эмс. Однако союзный канцлер сократил ее до такой степени, что создалось впечатление совершенно сознательного вызова Пруссии, брошенного французским правительством. По всей Германии поднялась волна национального возмущения, в том числе и в южногерманских государствах. В свою очередь, “ответ” Франции – объявление Пруссии войны, последовавшее 19 июля 1870 года, – для правительств южногерманских государств представлял собой прецедент, предусмотренный условиями оборонительного союза. Кроме того, в условиях подъема национального движения едва ли было возможно неучастие какого-либо из государств. Например, Пруссии, где деятельность “партии патриотов” была направлена против мелконемецкого решения. Нейтралитет России был гарантирован. Царская империя, проявляя явную доброжелательность к Пруссии, предприняла сдерживающий маневр против Австрии и выдвинула свои войска на границу с Галицией. Британскую общественность Бисмарк настроил в духе симпатии и нейтральной позиции Англии по отношению к прусской Германии тем, что передал в “Тайме” документы, свидетельствующие о притязаниях Франции на Бельгию, которые проявились в ходе франко-прусских переговоров в июле-августе 1866 года. Несмотря на боевые успехи прусских и южнонемецких войск и последовавшую 2 сентября 1870 года капитуляцию одной из двух французских армий, столь желанный сценарий а 1а Кениггрец (когда исход войны решился в единственном крупном сражении) не повторился. После того как Бисмарк отклонил “ничей” мир на основе территориальной неприкосновенности Франции и признания объединения всей Германии (за исключением Австрии) под эгидой Пруссии, Французская республика, провозглашенная 4 сентября, продолжила войну с усиленной энергией.Несмотря на взрыв национальных восторгов (уже после первых побед, одержанных в боях на приграничных территориях), Бисмарк сохранял трезвость духа и 2 августа 1870 года писал жене из Майнца: “Ликование народных масс на вокзалах было оглушающим, мне кажется, слишком сильным для нынешнего дня. Они должны что-то оставить и на после победы, которую Бог нам дарует”. Однако уже в начале августа 1870 года он присоединился к требованию, выдвинутому общественностью Германии, об отделении Эльзаса и части Лотарингии от Франции, хоть и по иным, в отличие от общественного мнения, не национальным, мотивам. Если не учитывать причин стратегического характера, постоянство Бисмарка в вопросе аннексий объяснялось в первую очередь его концепцией модификации европейского равновесия (достижимой только посредством стойкого ослабления Франции и выравнивания численности французов и немцев). Зима 1870-1871 гг, показалась Бисмарку бесконечной. Не удалось преодолеть сопротивление Мольтке в вопросе обстрела осажденного Парижа с целью ускорить события. Союзный канцлер временами говорил о “французском национальном характере” и свойственной французам “жажде власти”, в силу чего необходим мир на жестких условиях. Казалось, будто Бисмарк стал приверженцем теории “кровной вражды”. В инструкциях, направленных прусскому посланнику в Петербурге 25 августа 1870 года, он заметил, что “склонность Франции к мести останется прежней, независимо от того, лишится она провинций или нет”. Однако наиболее существенным было то, что он заявил в циркулярных депешах от 13 и 16 сентября 1870 года, направленных представительствам Северогерманского союза в важнейших европейских столицах, о необходимости установления более правильных границ и завоевания крепостей, “которыми угрожает нам Франция”: “Затрудняя наступление для Франции, чья инициатива всегда приводила к возникновению нестабильности в Европе, мы действуем одновременно и в европейских интересах, то есть в интересах мира”. Биограф Л. Галл так характеризует действия Бисмарка в данной ситуации: “В основу этого расчета, учитывающего одновременно и политические, и государственные цели, было положено существующее соотношение сил и интересов. Кроме того, Бисмарк был убежден, что главы крупных государств будут руководствоваться исключительно интересами реальной власти, что и в будущем идея государственного резона восторжествует над всеми прочими политическими мотивами”.
Между тем, то, что на взгляд Бисмарка было “корректировкой” в пользу “истинного” баланса сил в Европе, с британской точки зрения представляло собой угрозу для него, если вообще не ниспровержение европейского равновесия. Это убедительно изложил лидер консервативной оппозиции Дизраэли 2 февраля 1871 года в палате общин, разумеется, в первую очередь как предупреждение, адресованное либеральному правительству Глэдстона, пассивно взиравшему на изменения, происходившие в Европе. Передислокация власти в Центральной Европе – это не что иное, как “немецкая революция”, “политическое событие более значительное, чем Французская революция прошлого столетия”. Европейское равновесие полностью “разрушено”, а Англия в наибольшей степени ощутит последствия этих важных изменений. Основание империи произошло – и это продемонстрировал не в последнюю очередь сигнал тревоги, поданный Дизраэли – “в последний момент” (Э.Верхау), “под прицелом всей Европы”, как признал сам Бисмарк.
Уже несколько месяцев спустя после окончания войны, в августе 1871 года Бисмарк заявил поверенному в делах Франции в Берлине: “Если рассчитывать на длительный мир, то мы совершили ошибку, забрав их (Эльзас и Лотарингию) у Вас; поскольку эти провинции представляют для нас неудобство… Польша, а позади нее Франция”. Однако общая оценка Бисмарком этой “ошибки”, с его точки зрения неизбежной в интересах стабилизации положения империи в Центральной Европе, не изменилась. Вследствие этого широта внешнеполитического маневра Германской империи с самого начала была ограничена в значительно большей степени, чем для Пруссии в период с 1862 по 1871 год. В сложившуюся картину союзный канцлер не мог внести никаких принципиальных изменений.
Трудности политического характера, с которыми Бисмарк столкнулся на международной арене уже во время войны 1870-1871 гг., были гораздо более значительными, чем те, что ему приходилось преодолевать в ходе недолгой летней кампании 1866 года в Богемии. Лишь затянувшееся до марта 1871 года урегулирование конфликта между Россией и Великобританией из-за оскорбительных статей Парижского мира 1856 года, касающихся Черного моря, дало, наконец, возможность решить исход войны. Франкфуртский мир 1871 года, жесткий, но сохранивший положение Франции как великой державы, был заключен на двухсторонней основе. Это случилось после того, как Бисмарку удалось убедить короля в ошибочности предложения Мольтке, который после “войны на уничтожение” стремился к “карфагенскому” миру, и в правильности своей позиции. Этим глава союзного правительства утвердил примат политики в противовес военной стратегии.
В записную книжку периода войны 1870-1871 гг. Бисмарк внес девиз: “Fert unda пес regi-tur”, который позднее сам перевел по смыслу:
"Человек не может создать и направлять поток времени, он может только двигаться по нему и держать курс”. Такой перевод не мешал ему добиваться принятия изобретательных и даже хитроумных решений. Это не в меньшей степени касалось и основания империи.
Дипломатические переговоры с южногерманскими государствами состоялись осенью 1870 года. Ход переговоров был осложнен. Результатом явились соглашения о вхождении в Северогерманский союз, то есть основание империи. Бисмарку пришлось применить отчасти сомнительные средства, и прежде всего для того, чтобы побудить к “приходу” наиболее сложного партнера, Баварию. Наряду с тем, что Бавария и Вюртемберг претендовали на привилегии, для Бисмарка (но не для Вильгельма I) было желательно определенное содействие северогерманского парламента. Однако инициатива провозглашения императора – как в 1849 году – не должна была исходить от парламента, поэтому вопрос об императоре представлял собой сложный комплекс проблем в двух отношениях. Во-первых, Вильгельм I, не ставший “императором Германии”, что было невозможно по соображениям суверенитета прочих германских монархов, вообще отказывался принимать императорский титул. Бисмарку на вопрос о титуле было “наплевать”. Он выбрал название “империя” из соображений не традиционности, а целесообразности, поскольку имел обыкновение все крупные государства называть “империями”. Не был важен и вопрос о флаге: “По мне, так желтый и зеленый – и потом танцы, или опять же флаг Мекленбург-Стрелица. Только о черно-красно-желтом прусский служивый не желает слышать”.
Еще сложнее обстояло дело со второй стороной вопроса об императоре. Ситуация складывалась таким образом, что предложение Вильгельму I о принятии императорского титула безусловно должно было исходить от короля Баварии Людвига II. Как стало известно лишь после второй мировой войны (в 1968 году), потребовалось своего рода пенсионное обеспечение в сумме 5,2 миллиона марок золотом (в виде ежегодных выплат в размере 300 000 марок золотом) из “Фонда Вельфов”, образованного на базе состояния свергнутого короля Георга V Ганноверского, чтобы побудить Людвига II 5 декабря 1870 года отправить составленное Бисмарком и доставленное графом Хольнштайном “Императорское письмо” и обеспечить провозглашение императора. 23 ноября 1870 года, когда основной договор между Северогерманским союзом и Баварией был подписан, Бисмарк заявил: “Немецкое единство искусственное и император тоже… Газеты не будут удовлетворены, и тому, кто станет самым заурядным образом писать историю, будет в чем упрекнуть наше соглашение… Договор имеет свои изъяны, но так он крепче. То, чего не хватает сейчас, придет со временем”. Провозглашение императора в Версальском дворце 18 января 1871 года в той форме, в какой оно происходило, было выражением осознания власти. За тем обстоятельством, что церемония происходила на территории почти побежденной Франции, тогда никто не разглядел проблему, которая будет иметь далеко идущие последствия для отношений вновь образованной Германской империи с Францией и существенно осложнит жизнь обеих наций. Одновременно были продемонстрированы военно-политические решения, которые привели к этому событию. Представители рейхстага участия не принимали. “Прусский премьер-министр взошел на ступени сцены, на которой стояли немецкие князья. На нем синий мундир магдебургских кирасир и знак различия генерал-лейтенанта, звание которого было ему присвоено в этот же день, сверху оранжевая лента ордена Черного орла, а также высокие сапоги для верховой езды. Левой рукой он охватывал острую верхушку кирасирского шлема, а в правой держал пергаментную грамоту, которую развернул, отвесив глубокий поклон своему королю” (Е.Дойерлейн). Бисмарк произнес вслух составленный им текст провозглашения Вильгельма I императором. Текст заканчивался заявлением о том, что король принял императорский титул, отдавая себе отчет в обязанности “сохранять мир и защищать независимость Германии, опираясь на объединенные силы своего народа. Нам же и Нашим Преемникам, увенчанным императорской короной, да ниспошлет Господь быть во все времена приумножителем Германской империи, не за счет военных завоеваний, а за счет благ и даров мира в сфере национального блага, свободы и нравственности”.
Несколько дней спустя, 24 января 1871 года, Бисмарк в письме жене признавался: “Эти императорские роды были трудными, и в такие времена у королей бывают удивительные прихоти, словно у женщин, прежде чем они отдадут миру то, чего и так не могут удержать. Я в своей роли акушера не раз имел настоятельное желание стать бомбой и взорваться, чтобы все сооружение превратилось в развалины. Нужные дела мало утомляют меня, а ненужные ожесточают”.
21 марта 1871 года в Белом зале королевского дворца в Берлине император Вильгельм I выступил на первом заседании Германского рейхстага, которое по окончании тронной речи Бисмарк объявил открытым. В тот же день премьеру был присвоен титул наследного князя. Вильгельм отдал распоряжение об отчуждении от земель герцогства Лауэнбург (в 1864 году он по условиям Венского мира с Данией стал герцогом Лауэнбургским) “Саксонского леса” к востоку от Гамбурга (25000 моргенов леса и 2000 моргенов лугов) и подарил его новоявленному князю в знак благодарности за создание Германской империи. Бисмарк сразу же был совершенно очарован “идеалом моих мечтаний”, и Фридрихcру, наряду с Варцином, стал местом, куда он все чаще удалялся в течение двух последующих десятилетий. Там владелец имения переносил свои многочисленные болезни, вызванные причинами физического, психологического, да и “дипломатического” свойства. Созданием конституции Германской империи 16 апреля 1871 года – она представляла собой лишь модифицированную, но не претерпевшую существенных изменений конституцию Северогерманского союза – акт основания империи был завершен. Теперь Бисмарк носит титул имперского канцлера, будучи единственным ответственным министром империи с функциями премьер-министра и министра иностранных дел союзного государства Пруссии.
БИСМАРК НА ПОСТУ ИМПЕРСКОГО КАНЦЛЕРА (1871-1890): КОНСОЛИДАЦИЯ ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ И СОХРАНЕНИЕ ЕЕ СТАТУСА ВЕЛИКОЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ ДЕРЖАВЫ
Подобно периоду 1862-1871 годов, два десятилетия, проведенных Бисмарком на посту имперского канцлера, представляются историку как единое целое. Внешне– и внутриполитическая деятельность канцлера в течение всего этого времени была подчинена единственной идее: консолидации и сохранению достигнутого как во внутренних, так и во внешних делах. В отличие от прошлых лет, центральное положение Бисмарка в институте власти теперь, после образования империи, производило на непосвященного, особенно при ретроспективном взгляде, мнимое впечатление абсолютной самоуспокоенности. Это впечатление было настолько сильным, что имперского канцлера были склонны считать диктатором и подвергали довольно резкой критике. Кроме того, соединение революционного и традиционного, свойственное его политической концепции, в отдельных чертах напоминало политику Наполеона III. Поэтому, желая дать оценку выдающегося положения Бисмарка, одни историки ссылаются на теоретическую работу Карла Маркса “18-е брюмера Луи Бонапарта” ( 1852 г .) и говорят о его “бонапартизме”, другие же – о его “цезаризме”. Между тем один только намек на зависимость Бисмарка от своего монарха уже должен был бы исключить подобные сравнения и вытекающие из них ассоциации. Вильгельм I, даже несмотря на постоянные в период до 1879 года конфликты со своим канцлером; никогда бы не решился согласиться на отставку Бисмарка. Однако в 1871 году невозможно было предположить, что первому императору отпущен столь долгий срок жизни и он умрет лишь в 1898 году в возрасте 92 лет. В пределах династии Гогенцоллернов после эпизода 99-дневного пребывания у власти смертельно больного Фридриха III трон перейдет к Вильгельму II, то есть фактически выпадет из игры одно поколение. Не было тайной, что кронпринц Фридрих Вильгельм, руководствуясь соображениями личного и политического характера, был полон решимости отправить Бисмарка в отставку, как только взойдет на трон (в качестве преемника был заготовлен адмирал фон Штош, фаворит принца). Никакое “большинство” в рейхстаге, и никакая популярность основателя империи не смогли бы воспрепятствовать подобной замене в семидесятые годы или в начале восьмидесятых.
В период 1878-1879 гг, внешне– и внутриполитическая концепция Бисмарка претерпела глубокие изменения, что дало историкам основание считать этот поворот в сторону консерватизма “вторым основанием империи”. Однако два десятилетия, с 1871 по 1890 год, представляют собой отдельную эпоху. Сам Бисмарк считал, что его основная задача как имперского канцлера состоит в постоянной защите Германской империи от опасности извне. Соответственно, и внутриполитические конфликты он оценивал в основном применительно к сфере внешней политики, то есть к возможной угрозе империи со стороны международных революционных движений. Таким образом, внешнеполитический аспект должен превалировать над внутриполитическим, причем особо выделяется связующее звено между обоими – сохранение политических и властных позиций империи и ее специфического социального и конституционного устройства везде, где это представлялось рациональным. При этом Бисмарк обладал чрезвычайно большой виртуозностью в применении в том числе и “не праведных” средств для претворения в жизнь своих политических устремлений. Наиболее часто употребляемы были кампании различного рода в прессе и использование посредников, в том числе Герсона фон Бляйхредера, роль которого выходила далеко за пределы обязанностей личного банкира Бисмарка.
Восстание Парижской коммуны весной 1871 года, которое повсюду в Европе было воспринято как “зарница” социальных революций, помогло Бисмарку убедить Европу в опасности, уже не в первый раз после 1789 года исходящей из Франции, и в необходимости объединения всех консервативных сил перед лицом грядущих революционных потрясений. Кроме того, канцлер смог заставить недоверчивые европейские державы (в первую очередь Россию и Австро-Венгрию), с опаской ожидавшие разрастания прусской экспансии (под национальным и имперским лозунгами) поверить его заявлениям о том, что империя “насытилась”. При этом поначалу он стремился к восстановлению более тесной политической и идеологической связи между бывшими партнерами по Священному союзу (что и удалось сделать посредством образования Союза грех императоров в 1873 году) с тем, чтобы удержать республиканскую Францию в политической изоляции. Однако Бисмарк не хотел ввергать империю в жесткие рамки союзной “системы”, а стремился оставить за собой свободу маневра и между Англией и Россией, и между Россией и Габсбургской монархией, а в первую очередь не дать увлечь себя в сторону “выбора” в пользу одного союза в ущерб другому.
Возрождение военной мощи Франции, совершившееся неожиданно быстро после досрочной выплаты контрибуций и последовавшего за этим вывода германских войск из Восточной Франции в 1873 году, имперский канцлер рассчитывал сдержать с помощью грозных жестов. Однако кризис “войны в пределах видимости” весной 1875 года (так называлась инспирированная Бисмарком статья в берлинской газете “Пост”) убедил его в том, что идеологического “клея” между тремя восточными державами недостаточно для устранения властного соперничества, что уже одна только угроза превентивной войны против Франции заставила активизироваться как Англию, так и Россию. Было совершенно очевидно, что любая новая попытка насильственными методами изменить ситуацию в Европе в пользу Пруссии-Германии с точки зрения обеих фланговых держав представляла собой угрозу установления полной гегемонии Германской империи на европейском континенте и могла бы стать причиной войны европейского масштаба, то есть, по мнению Бисмарка, жизненно опасной для империи войны на два фронта. Наконец-то было недвусмысленно продемонстрировано, что достижения 1871 года – это наибольшее, что были готовы признать прочие европейские державы.
В период 1878-1879 гг, внешне– и внутриполитическая концепция Бисмарка претерпела глубокие изменения, что дало историкам основание считать этот поворот в сторону консерватизма “вторым основанием империи”. Однако два десятилетия, с 1871 по 1890 год, представляют собой отдельную эпоху. Сам Бисмарк считал, что его основная задача как имперского канцлера состоит в постоянной защите Германской империи от опасности извне. Соответственно, и внутриполитические конфликты он оценивал в основном применительно к сфере внешней политики, то есть к возможной угрозе империи со стороны международных революционных движений. Таким образом, внешнеполитический аспект должен превалировать над внутриполитическим, причем особо выделяется связующее звено между обоими – сохранение политических и властных позиций империи и ее специфического социального и конституционного устройства везде, где это представлялось рациональным. При этом Бисмарк обладал чрезвычайно большой виртуозностью в применении в том числе и “не праведных” средств для претворения в жизнь своих политических устремлений. Наиболее часто употребляемы были кампании различного рода в прессе и использование посредников, в том числе Герсона фон Бляйхредера, роль которого выходила далеко за пределы обязанностей личного банкира Бисмарка.
Восстание Парижской коммуны весной 1871 года, которое повсюду в Европе было воспринято как “зарница” социальных революций, помогло Бисмарку убедить Европу в опасности, уже не в первый раз после 1789 года исходящей из Франции, и в необходимости объединения всех консервативных сил перед лицом грядущих революционных потрясений. Кроме того, канцлер смог заставить недоверчивые европейские державы (в первую очередь Россию и Австро-Венгрию), с опаской ожидавшие разрастания прусской экспансии (под национальным и имперским лозунгами) поверить его заявлениям о том, что империя “насытилась”. При этом поначалу он стремился к восстановлению более тесной политической и идеологической связи между бывшими партнерами по Священному союзу (что и удалось сделать посредством образования Союза грех императоров в 1873 году) с тем, чтобы удержать республиканскую Францию в политической изоляции. Однако Бисмарк не хотел ввергать империю в жесткие рамки союзной “системы”, а стремился оставить за собой свободу маневра и между Англией и Россией, и между Россией и Габсбургской монархией, а в первую очередь не дать увлечь себя в сторону “выбора” в пользу одного союза в ущерб другому.
Возрождение военной мощи Франции, совершившееся неожиданно быстро после досрочной выплаты контрибуций и последовавшего за этим вывода германских войск из Восточной Франции в 1873 году, имперский канцлер рассчитывал сдержать с помощью грозных жестов. Однако кризис “войны в пределах видимости” весной 1875 года (так называлась инспирированная Бисмарком статья в берлинской газете “Пост”) убедил его в том, что идеологического “клея” между тремя восточными державами недостаточно для устранения властного соперничества, что уже одна только угроза превентивной войны против Франции заставила активизироваться как Англию, так и Россию. Было совершенно очевидно, что любая новая попытка насильственными методами изменить ситуацию в Европе в пользу Пруссии-Германии с точки зрения обеих фланговых держав представляла собой угрозу установления полной гегемонии Германской империи на европейском континенте и могла бы стать причиной войны европейского масштаба, то есть, по мнению Бисмарка, жизненно опасной для империи войны на два фронта. Наконец-то было недвусмысленно продемонстрировано, что достижения 1871 года – это наибольшее, что были готовы признать прочие европейские державы.