РОЛЬ БИСМАРКА В ИСТОРИИ ГЕРМАНИИ
"Немецкий вопрос”, с тех пор как в ходе столкновения немцев с революцией и с “Grand Empire” [37]. Наполеона он превратился из литературно-духовной в политическую и социальную проблему, всегда представлял собой вопрос европейского масштаба. С тех пор в сильно сокращенном виде “немецкий вопрос” означает следующее: как привести стремление немцев – по своему расположению в центре Европы и своему потенциалу занимающих особое место – к единству и свободе, к объединению в национальном государстве, таком, какое крупные западноевропейские нации имели уже со времен средневековья, в соответствие с безопасностью всей Европы, а также с простирающимися до самого центра Европы властными амбициями великих европейских держав (в том числе обеих великих немецких держав, Австрии и Пруссии), с их заинтересованностью в состоянии “равновесия”, которое предоставляет максимально возможную свободу действий. До сих пор – это еще раз подтвердила структура Германского союза, созданного Венским конгрессом в 1815 году, – такое состояние покоилось в основном на уравновешивающей функции центра Европы, который представлял собой свободное государственное образование союзного типа, включающее в себя суверенных немецких князей и вольные города, и служил “буфером” между великими державами.
Ход и итоги революции 1848 года продемонстрировали едва ли преодолимые внутригерманские территориальные и социальные трудности при решении “немецкого вопроса” посредством образования национального государства с первой попытки и революционным путем. Кроме того, события в 1848 г , способствовали тому, что в ходе дебатов в немецком Национальном собрании обнаружился гигантский размах притязаний пребывающего in statu nascendi [38] национального немецкого государства, которые в окончательном виде представляли собой – как всегда, имеющее разрозненный вид, основывающееся на понятиях “мелконемецкий”, “великогерманский” или “центральноевропейский”” – объединение всей Центральной Европы в широком смысле слова, от Северного и Балтийского морей до Адриатики (и частью фактически, частью потенциально до Черного моря). Подобное объединение в такой степени бросает вызов всей остальной Европе (как великим державам, так и мелким соседям национального немецкого государства), что эта попытка при наличии такой международной перспективы была неизбежно обречена на провал.
Стремление к экономическому объединению как можно более обширной части Центральной Европы, которое родилось еще в домартовский период и имело место в ходе революции и после ее завершения, в условиях, когда две великие немецкие державы соперничали между собой, а средние и мелкие немецкие государства настаивали на своем суверенитете, было в политическом отношении насильственно остановлено “на полпути”. Начиная с 1834 года, экономическое единство было реализовано на “мелконемецком” уровне в рамках Германского таможенного союза, существовавшего под эгидой Пруссии. В 50-е годы в качестве конкуренции планировалось создание широкомасштабного таможенного союза, соответствовавшего интересам Австрии. Само по себе это стремление, даже в экономически мощном сочетании с “углем и сталью”, не могло привести к политическому решению “немецкого вопроса”. К этому прибавилась сильная позиция ведущей державы консервативного лагеря, России, которая распространяла свое влияние и на Центральную Европу и сопротивлялась любым переменам в этом регионе. Это в полной мере показал итог “союзной” политики Пруссии, ориентированной на “мелконемецкое” решение посредством договоров, вскоре после революции, в 1850 году (Ольмюц). До тех пор пока сохранялась такая расстановка сил в центрально-европейском и общеевропейском масштабе, решение “немецкого вопроса” было исключено.
Лишь новая историческая веха, Крымская война (1854-1856 гг.), повлекшая за собой вытеснение России с занимаемых позиций и длительный политический разрыв между Россией и Англией и Россией и Австрией, внесла изменения в существующую расстановку сил и создала внешнеполитические рамки для решения “немецкого вопроса”. Пруссия, экономически более динамичная, в военном отношении после реформы более современная, в области проведения национальной политики более гибкая, хоть и парализованная с начала шестидесятых годов внутриполитическим кризисом, имела по сравнению с Австрией несколько более благоприятные шансы. Однако до событий 1866 года под Кениггрецем решение оставалось открытым, а до поздней осени 1870 года еще “не окончательным”.
Историческая заслуга Бисмарка состоит в том, что он ясно осознал, каким образом, то есть на какой властной основе (прусское военное и бюрократическое государство), в каком направлении и в каких пределах должен быть “немецкий вопрос” под эгидой Пруссии, чтобы это решение было приемлемым для Европы. Главным же залогом успехов канцлера было то, что его политическая концепция, основанная на этом решении, стратегически и тактически далеко превосходила действия противников. Эта концепция включала в себя подчинение немецкого национального движения государственным интересам Пруссии, а также примат дипломатических и – в строго контролируемых пределах – военных средств в рамках разумной политики нажима. В случае необходимости Бисмарк не исключал дуэлеобразных, не допускающих международного вмешательства, традиционных войн, в условиях отказа от “излишних” эмоций национальной окраски или “подрывных средств” национал-революционного толка.
Путь Пруссии, с 1862 года ведомой Бисмарком, временами пролегал вплотную к обозначенным таким образом границам. Однако необходимости в нарушении их не возникало – не в последнюю очередь благодаря чрезвычайной “fortune” прусского премьер-министра, проявлявшейся иногда при принятии решений. Результатом событий 1866 и 1870-1871 гг, было коренное изменение расстановки политических сил в Европе при сохранении системы власти в целом, а также ее социальной основы.
Независимо от этого наблюдалась “революционизация” положения в Европе в двух отношениях. Решающее значение имело то, что вновь образованная Германская империя, которая считалась объективно “незавершенным”, а Бисмарком объявлялась “удовлетворенным” национальным государством с Пруссией в главной роли, впервые на протяжении столетий создала в Центральной Европе своего рода центр тяготения. Прежде фланговые государства, Россия, Франция и Англия, соперничая друг с другом, тем или иным образом распространяли свое влияние на центр континента. Теперь новая великая держава, занимающая “полугегемонистское” положение в Европе – Германская империя, – расширяла сферу своих интересов на Восток и Запад, на Юг и Юго-Восток. Кроме того, Австрия в 1866 году утратила свою ведущую роль, и Габсбургская монархия была оттеснена на Юго-Восток. Истощающее силы соперничество между Австрией и Пруссией на центральноевропейской арене, существовавшее до 1866 года, сменилось в 1871 и в 1879 годах реализованным в двойственном союзе сотрудничеством между ними. Это дало Германской империи относительно прочное положение на континенте. Впрочем, в случае объединения других великих держав все еще оставалась опасность, которая, прежде всего из-за внутренней ослабленности двойной монархии, Австро-Венгрии, грозила нестабильностью империи в будущем. Сомнительность политики Бисмарка, до 1871 года как в политическом аспекте, так и с точки зрения сохранения социального устройства Пруссии как “rocher de bronze” [39], успешно способствовала поддержанию консервативного социального устройства всей Европы. Это качество канцлера дало себя знать при переходе от политического наступления на международной арене к неизбежной обороне, а также в необходимости ограничиться консолидацией и сохранением достигнутого и принять незавершенность национально-государственного решения в духе национальных идей Паульскирхе как данность. Бисмарк считал, что, осуществив аннексию Эльзаса и Лотарингии, объективно крайне спорную, но необходимую, по его мнению, для установления “истинного” равновесия между континентальными великими державами в Европе, он сможет остановить динамику национальной идеи, которую до сих пор культивировал, хоть и направлял в определенное русло, и удержать вновь созданную Германскую империю в статичном состоянии (как в социальном, так и в политическом отношении).
Бисмарк глубоко изучил современные ему структуры расстановки сил на международной арене и сумел – пусть даже частично и временно (начиная с 1878 года) – включить Германскую империю в европейскую систему государств и выдвинуть ее в качестве фактора поддержания мира. Это было внешнеполитическим достижением (после того как перед этим он сам разрушил существующее соотношение сил) чрезвычайного значения. Вместе с тем у канцлера отсутствовали категории для осознания социальной динамики, которую невозможно было с помощью перемены соотношения сил в Центральной Европе надолго отвести в сторону от внутриполитической проблематики и обуздать. Более того, в результате “революции сверху”, совершенной силовыми методами, социальные процессы ускорились. Попытки Бисмарка насильственными методами уничтожить опасные социальные силы, несущие в себе революционный заряд, которые, как он считал, угрожают существованию империи наряду с коалициями иностранных держав, были обречены на провал. Национальная и социальная динамика Германской империи, руководство которой выскальзывало из рук канцлера, оказывала, в свою очередь, обратное воздействие на международную политику и уже в конце восьмидесятых годов грозила выйти за рамки союзной “системы”, рассчитанной на поддержание мира в Европе.
"Зарядку” прусской державной идеи националистическими эмоциями Бисмарк считал чрезвычайно опасной, но не мог сдержать ни до, ни после отставки. Эта тенденция все чаще проявлялась в выступлениях социальных и политических сил, задающих тон в общественном мнении Германии, и привела – как бы на другом, гораздо более опасном уровне – к новому вызову Европе, подобно революции 1848 года. Однако теперь, вследствие соединения пропаганды “пангерманской” и “центральноевропейской” идеи с прусско-германской государственной властью, во взрывчатой атмосфере “мировой политики” вильгельмовского образца это закончилось вначале реальной изоляцией империи в Европе, а затем “бегством вперед”, в войну за “мировое господство или смерть”.
Национальное единство в 1918 году пережило поражение в мировой войне и конец монархий в Германии. Это стало подтверждением интегрирующей силы национального государства, которая отчетливо проявилась, выйдя за пределы той чисто инструментальной роли, которую отводил ей Бисмарк, и преодолев социальные барьеры. Критика Бисмарка проникла в историческую науку из политической повседневности шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов через публицистику и поэтому постепенно стала более тонкой. Критические голоса раздавались со стороны католиков-пангерманистов, левых либералов и социалистов. Существовало несравнимо большее количество популярной, рассчитанной на массового читателя и активно воздействующей на него литературы, которая восхваляла и возвеличивала Бисмарка, но грешила недопониманием и изображала его “милитаристом” и националистом-вильгельмистом. Критика продолжалась (параллельно с восхвалением в литературе) и в Веймарской республике. Однако в ходе дискуссии касательно “лжи об ответственности за войну” 1914 года на передний план научного “образа” Бисмарка выдвинулась его политика в период после 1871 года, направленная на сохранение мира. Она предстает перед нами в документах, опубликованных в первых шести томах издания “Большая политика европейских кабинетов в 1871-1914 гг.”. Внутриполитическая же и социальная проблематика деятельности канцлера отодвигаются на задний план.
Военная, политическая и моральная катастрофа, в которую вверг немцев Гитлер, в ходе второй мировой войны привела к разрушению европейского центра как самостоятельной объединяющей силы. Это произошло под действием мощи фланговых держав, принявших брошенный им вызов и продвинувшихся до самого центра континента. Окончательный крах созданной Бисмарком империи и ее положения великой державы снова внес в повестку дня дискуссии вокруг фигуры канцлера ряд принципиальных проблем. Насколько глубоко в его деятельности, революционной во всем, что касалось власти и политики, и консервативной в социальной сфере, следует искать корни роковых событий? Был ли путь, пройденный Германией от Бисмарка до Гитлера, гладким и была ли катастрофа предопределена с самого начала? Какие и насколько прочные параллели можно провести между ними и что отделяет того, кто создал империю, от того, кто империю погубил? Однако чем дальше отодвигаются от нас даты 1866-1871 и 1945, начало и конец существования политически суверенной великой германской державы, тем все более прочную почву приобретает под собой до обидного рациональное мнение о том, что возможность решения “немецкого вопроса”, которую сумел использовать Бисмарк в решающей ситуации 1862-1871 гг, и которая позволила большинству немцев на протяжении трех четвертей столетия накапливать опыт существования в рамках великой державы, связана с совершенно определенной расстановкой сил на европейской арене, ограничена во времени (“открывшейся” в 1854-1856 годах и вновь “закрывшейся” в 1945 году – сокращенно назовем ее так – “ситуацией Крымской войны”), а поэтому безвозвратно утрачена и никогда больше не повторится. Однако невозможно уйти ни от этого опыта, ни от его последствий как положительных, так и отрицательных. Они объединяют всех немцев, независимо от восхищенного, почтительного, сдержанного или отрицательного отношения, с Бисмарком, основателем великой державы – Германской империи.
Ход и итоги революции 1848 года продемонстрировали едва ли преодолимые внутригерманские территориальные и социальные трудности при решении “немецкого вопроса” посредством образования национального государства с первой попытки и революционным путем. Кроме того, события в 1848 г , способствовали тому, что в ходе дебатов в немецком Национальном собрании обнаружился гигантский размах притязаний пребывающего in statu nascendi [38] национального немецкого государства, которые в окончательном виде представляли собой – как всегда, имеющее разрозненный вид, основывающееся на понятиях “мелконемецкий”, “великогерманский” или “центральноевропейский”” – объединение всей Центральной Европы в широком смысле слова, от Северного и Балтийского морей до Адриатики (и частью фактически, частью потенциально до Черного моря). Подобное объединение в такой степени бросает вызов всей остальной Европе (как великим державам, так и мелким соседям национального немецкого государства), что эта попытка при наличии такой международной перспективы была неизбежно обречена на провал.
Стремление к экономическому объединению как можно более обширной части Центральной Европы, которое родилось еще в домартовский период и имело место в ходе революции и после ее завершения, в условиях, когда две великие немецкие державы соперничали между собой, а средние и мелкие немецкие государства настаивали на своем суверенитете, было в политическом отношении насильственно остановлено “на полпути”. Начиная с 1834 года, экономическое единство было реализовано на “мелконемецком” уровне в рамках Германского таможенного союза, существовавшего под эгидой Пруссии. В 50-е годы в качестве конкуренции планировалось создание широкомасштабного таможенного союза, соответствовавшего интересам Австрии. Само по себе это стремление, даже в экономически мощном сочетании с “углем и сталью”, не могло привести к политическому решению “немецкого вопроса”. К этому прибавилась сильная позиция ведущей державы консервативного лагеря, России, которая распространяла свое влияние и на Центральную Европу и сопротивлялась любым переменам в этом регионе. Это в полной мере показал итог “союзной” политики Пруссии, ориентированной на “мелконемецкое” решение посредством договоров, вскоре после революции, в 1850 году (Ольмюц). До тех пор пока сохранялась такая расстановка сил в центрально-европейском и общеевропейском масштабе, решение “немецкого вопроса” было исключено.
Лишь новая историческая веха, Крымская война (1854-1856 гг.), повлекшая за собой вытеснение России с занимаемых позиций и длительный политический разрыв между Россией и Англией и Россией и Австрией, внесла изменения в существующую расстановку сил и создала внешнеполитические рамки для решения “немецкого вопроса”. Пруссия, экономически более динамичная, в военном отношении после реформы более современная, в области проведения национальной политики более гибкая, хоть и парализованная с начала шестидесятых годов внутриполитическим кризисом, имела по сравнению с Австрией несколько более благоприятные шансы. Однако до событий 1866 года под Кениггрецем решение оставалось открытым, а до поздней осени 1870 года еще “не окончательным”.
Историческая заслуга Бисмарка состоит в том, что он ясно осознал, каким образом, то есть на какой властной основе (прусское военное и бюрократическое государство), в каком направлении и в каких пределах должен быть “немецкий вопрос” под эгидой Пруссии, чтобы это решение было приемлемым для Европы. Главным же залогом успехов канцлера было то, что его политическая концепция, основанная на этом решении, стратегически и тактически далеко превосходила действия противников. Эта концепция включала в себя подчинение немецкого национального движения государственным интересам Пруссии, а также примат дипломатических и – в строго контролируемых пределах – военных средств в рамках разумной политики нажима. В случае необходимости Бисмарк не исключал дуэлеобразных, не допускающих международного вмешательства, традиционных войн, в условиях отказа от “излишних” эмоций национальной окраски или “подрывных средств” национал-революционного толка.
Путь Пруссии, с 1862 года ведомой Бисмарком, временами пролегал вплотную к обозначенным таким образом границам. Однако необходимости в нарушении их не возникало – не в последнюю очередь благодаря чрезвычайной “fortune” прусского премьер-министра, проявлявшейся иногда при принятии решений. Результатом событий 1866 и 1870-1871 гг, было коренное изменение расстановки политических сил в Европе при сохранении системы власти в целом, а также ее социальной основы.
Независимо от этого наблюдалась “революционизация” положения в Европе в двух отношениях. Решающее значение имело то, что вновь образованная Германская империя, которая считалась объективно “незавершенным”, а Бисмарком объявлялась “удовлетворенным” национальным государством с Пруссией в главной роли, впервые на протяжении столетий создала в Центральной Европе своего рода центр тяготения. Прежде фланговые государства, Россия, Франция и Англия, соперничая друг с другом, тем или иным образом распространяли свое влияние на центр континента. Теперь новая великая держава, занимающая “полугегемонистское” положение в Европе – Германская империя, – расширяла сферу своих интересов на Восток и Запад, на Юг и Юго-Восток. Кроме того, Австрия в 1866 году утратила свою ведущую роль, и Габсбургская монархия была оттеснена на Юго-Восток. Истощающее силы соперничество между Австрией и Пруссией на центральноевропейской арене, существовавшее до 1866 года, сменилось в 1871 и в 1879 годах реализованным в двойственном союзе сотрудничеством между ними. Это дало Германской империи относительно прочное положение на континенте. Впрочем, в случае объединения других великих держав все еще оставалась опасность, которая, прежде всего из-за внутренней ослабленности двойной монархии, Австро-Венгрии, грозила нестабильностью империи в будущем. Сомнительность политики Бисмарка, до 1871 года как в политическом аспекте, так и с точки зрения сохранения социального устройства Пруссии как “rocher de bronze” [39], успешно способствовала поддержанию консервативного социального устройства всей Европы. Это качество канцлера дало себя знать при переходе от политического наступления на международной арене к неизбежной обороне, а также в необходимости ограничиться консолидацией и сохранением достигнутого и принять незавершенность национально-государственного решения в духе национальных идей Паульскирхе как данность. Бисмарк считал, что, осуществив аннексию Эльзаса и Лотарингии, объективно крайне спорную, но необходимую, по его мнению, для установления “истинного” равновесия между континентальными великими державами в Европе, он сможет остановить динамику национальной идеи, которую до сих пор культивировал, хоть и направлял в определенное русло, и удержать вновь созданную Германскую империю в статичном состоянии (как в социальном, так и в политическом отношении).
Бисмарк глубоко изучил современные ему структуры расстановки сил на международной арене и сумел – пусть даже частично и временно (начиная с 1878 года) – включить Германскую империю в европейскую систему государств и выдвинуть ее в качестве фактора поддержания мира. Это было внешнеполитическим достижением (после того как перед этим он сам разрушил существующее соотношение сил) чрезвычайного значения. Вместе с тем у канцлера отсутствовали категории для осознания социальной динамики, которую невозможно было с помощью перемены соотношения сил в Центральной Европе надолго отвести в сторону от внутриполитической проблематики и обуздать. Более того, в результате “революции сверху”, совершенной силовыми методами, социальные процессы ускорились. Попытки Бисмарка насильственными методами уничтожить опасные социальные силы, несущие в себе революционный заряд, которые, как он считал, угрожают существованию империи наряду с коалициями иностранных держав, были обречены на провал. Национальная и социальная динамика Германской империи, руководство которой выскальзывало из рук канцлера, оказывала, в свою очередь, обратное воздействие на международную политику и уже в конце восьмидесятых годов грозила выйти за рамки союзной “системы”, рассчитанной на поддержание мира в Европе.
"Зарядку” прусской державной идеи националистическими эмоциями Бисмарк считал чрезвычайно опасной, но не мог сдержать ни до, ни после отставки. Эта тенденция все чаще проявлялась в выступлениях социальных и политических сил, задающих тон в общественном мнении Германии, и привела – как бы на другом, гораздо более опасном уровне – к новому вызову Европе, подобно революции 1848 года. Однако теперь, вследствие соединения пропаганды “пангерманской” и “центральноевропейской” идеи с прусско-германской государственной властью, во взрывчатой атмосфере “мировой политики” вильгельмовского образца это закончилось вначале реальной изоляцией империи в Европе, а затем “бегством вперед”, в войну за “мировое господство или смерть”.
Национальное единство в 1918 году пережило поражение в мировой войне и конец монархий в Германии. Это стало подтверждением интегрирующей силы национального государства, которая отчетливо проявилась, выйдя за пределы той чисто инструментальной роли, которую отводил ей Бисмарк, и преодолев социальные барьеры. Критика Бисмарка проникла в историческую науку из политической повседневности шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов через публицистику и поэтому постепенно стала более тонкой. Критические голоса раздавались со стороны католиков-пангерманистов, левых либералов и социалистов. Существовало несравнимо большее количество популярной, рассчитанной на массового читателя и активно воздействующей на него литературы, которая восхваляла и возвеличивала Бисмарка, но грешила недопониманием и изображала его “милитаристом” и националистом-вильгельмистом. Критика продолжалась (параллельно с восхвалением в литературе) и в Веймарской республике. Однако в ходе дискуссии касательно “лжи об ответственности за войну” 1914 года на передний план научного “образа” Бисмарка выдвинулась его политика в период после 1871 года, направленная на сохранение мира. Она предстает перед нами в документах, опубликованных в первых шести томах издания “Большая политика европейских кабинетов в 1871-1914 гг.”. Внутриполитическая же и социальная проблематика деятельности канцлера отодвигаются на задний план.
Военная, политическая и моральная катастрофа, в которую вверг немцев Гитлер, в ходе второй мировой войны привела к разрушению европейского центра как самостоятельной объединяющей силы. Это произошло под действием мощи фланговых держав, принявших брошенный им вызов и продвинувшихся до самого центра континента. Окончательный крах созданной Бисмарком империи и ее положения великой державы снова внес в повестку дня дискуссии вокруг фигуры канцлера ряд принципиальных проблем. Насколько глубоко в его деятельности, революционной во всем, что касалось власти и политики, и консервативной в социальной сфере, следует искать корни роковых событий? Был ли путь, пройденный Германией от Бисмарка до Гитлера, гладким и была ли катастрофа предопределена с самого начала? Какие и насколько прочные параллели можно провести между ними и что отделяет того, кто создал империю, от того, кто империю погубил? Однако чем дальше отодвигаются от нас даты 1866-1871 и 1945, начало и конец существования политически суверенной великой германской державы, тем все более прочную почву приобретает под собой до обидного рациональное мнение о том, что возможность решения “немецкого вопроса”, которую сумел использовать Бисмарк в решающей ситуации 1862-1871 гг, и которая позволила большинству немцев на протяжении трех четвертей столетия накапливать опыт существования в рамках великой державы, связана с совершенно определенной расстановкой сил на европейской арене, ограничена во времени (“открывшейся” в 1854-1856 годах и вновь “закрывшейся” в 1945 году – сокращенно назовем ее так – “ситуацией Крымской войны”), а поэтому безвозвратно утрачена и никогда больше не повторится. Однако невозможно уйти ни от этого опыта, ни от его последствий как положительных, так и отрицательных. Они объединяют всех немцев, независимо от восхищенного, почтительного, сдержанного или отрицательного отношения, с Бисмарком, основателем великой державы – Германской империи.