Хлебникова М. Проверка слуха

Срез земли, обнажив корневища,
не распутает тайны корней...

Да и надо ли корни тревожить?
Давний след затерялся в пыли...
Я славянка со смуглою кожей.
Я - землянка с корнями земли...

x x x

Абрамцевская осень
Левитанье...
Ни ветерка -
Кленовый лет в отвес...
В коряжинах река,
Недальний лес,
И нарастанье
Той тишины до ломоты в ушах,
Где даже шаг
тяжел и неуместен...
Я первый раз
В до боли русском месте
Учусь по-русски
Воздухом дышать...

x x x

Где-то новости носят на перьях сороки,
Ивы топят безвольные пальцы в пруду...
Подышу на стекло, нарисую дорогу
И уйду...

ДВЕНАДЦАТЫЙ ВЕТЕР

1.
Я - двенадцатый ветер в календаре,
годовой эпилог,
Рождественская козерожка...
Бабушка говорила, дети
рождаются счастливыми на заре,
а ты родилась ночью,
когда мяукнула кошка,
и в дверную щель
просунув свиной пятак,
как в проглотную прорезь
метровского аппарата,
чертенок родинками пометил места
будущих спотыканий -
нежно и аккуратно:
щеки для пощечин веселый крап,
шейного позвонка отметину - под ошейник,
и слева над грудью
(но это не для лап!)
это - "десятка" мишени!..







2.

...Снова кошка мяучит,
планеты ломают строй,
надо мной зависает Кронос -
Сатурн, то есть...
Господи, прошу я,
поскорей закрой
эту глупую гороскопную повесть!..
У меня меняются линии на руке,
когда ветер теплеет,
и зацветают сливы,
и боли затягиваются шрамиками от пирке,
и я тогда не завидую
тем - утренним, счастливым...
Мне бы только ветер поймать -
пять последних дней
старого года
не пускают меня в новый...
Незнакомая женщина в зеркале
подмигивает мне:
"Родинка моя, - говорит, -
будем здоровы!"

x x x

А перед временем потерь
Все легче цепь приобретений -
Для горько пахнущих растений
Вот - вот должна открыться дверь...
И сухо хрустнет первый лед,
И первый лист сорвется с клена...
И потому во мне живет
Боязнь звонков и почтальона...

x x x

Когда совсем просох асфальт,
и тополя раскрыли губы
ветрам, и юный альт скворца
взорвался в сумраке скворечни,
когда запенились черешни,
и по ночам светло и трубно
завыли все коты в округе,
и заспешили к ним подруги,
тогда я гладила белье, -
в нем жил уже весенний запах,
и под кипящим утюгом
он превращался в пьяный ветер
и рвал бессовестно из рук
прямые паруса простынок...
... А муж сказал, что я простыла,
что у меня весенний насморк,
и взгляд совсем респираторный,
а мне все слышались валторны,
и мелкий бес зудел в ребре -
дразнил и требовал поблажки...
... Ах, как спокойно в ноябре
мне предаваться вечной глажке!..

x x x

Я так безнадежно больна
Каким-то вчерашним исходом,
Слезой по октябрьским водам
Неясная бродит вина:
Как будто не осень, а дождь
Виновен, что падают листья,
Как будто вчерашняя ложь
Дороже сегодняшних истин...

x x x

Безмысленно, темно и сонно
толкаясь в утренней тусовке,
вжимаясь в гущу тел бесполых,
чтоб додремать ночные бредни,
не поднимая век брезгливых
на неизменные пейзажи
индустриального предместья,
и на сограждан - пассажиров,
которых можно даже голых
вдавить друг в друга,
но не дрогнут
они инстинктом первородным,
не потому что - кодекс чести,
а потому что день не начат,
и нет еще мужчин и женщин,
а только темный теплый хаос,
не осознавший двуединства,
не потому что день не начат,
а потому что ночь без спроса
замкнула круг.
И для чужого
сомнамбулический автобус,
шофер с широкими глазами,
в которых только осевая,
невнятный лепет выходящих,
кондуктора зрачок - монета -
прекрасный повод, чтоб свихнуться,
поверив вдруг в кончину мира,
летящего слепым снарядом
из ночи - в ночь
с блаженной миной

ОТРАЖЕНИЯ

Женщина и щенок стоят перед зеркалом.
Женщина думает, что это -
неудачное зеркало,
а щенок думает, что за стеклом
живет еще один щенок -
и каждый из них по-своему прав,
потому что законы оптики
почти не распространяются на женщин
и совсем недоступны щенкам.
И если в ваших очках
отражаются
мои глаза,
то, может быть, в моих глазах
отражается
ваша близорукость?..

x x x

"В начале было Слово"...
Словно винт,
оно взрезало мертвое пространство,
и Время, отделясь от Постоянства,
текло в его резьбе...
Но ветхий бинт,
стянувший Пустоту и мрак Пролога,
рассыпался на звездное пшено,
и легким звездам стало все равно -
от Бога Слово
или же до Бога...
... А мы с тобой сидим, как два грача
над червяком,
и молча делим, делим...
Да было ль Слово?
Бог с ним! - вот и съели!..
Полярная качается свеча,
а мы молчим,
наш винт сошел с резьбы
и потихоньку втягивает годы,
и до немого темного исхода
подать рукой...
Так что в начале бы...?

x x x

Я иду, отражаясь во всех зеркалах:
в темных окнах домов и высоких витринах,
в соцмодерновских арках и рамках старинных,
в лужах, книгах, зрачках, кимберлитовых глинах -
я иду, отражая реликтовый страх
всех зеленых эвглен, инфузорий, феринок,
опрокинутых в чашу с остатками пищи,
диплодоков, детей до рождения нищих,
матерей, промотавших себя на торжищах,
их отцов в частоколах хмельных карантинов...
Я иду, или время идет вдоль меня,
отражаясь в изгибах и фокусах впадин,
собираясь вином в темноте виноградин,
в теплом прахе дорог, в темной сути огня -
не корысти, а слова единого ради...

x x x

Я приду юго-западным ветром,
Влажногубым
В февральскую темень.
Будет вечер.
Мы будем не теми.
Только вечер.
Рыжий чертик запляшет в камине,
Лягут на пол нечеткие тени,
И в смятении
Пятен и линий,
На мгновенье
Обретется, закружится вольно
То, что было костром и метелью...
Только будет ревнивая колли
Нюхать воздух
И лаять на тени...
Только ты
Ненадежное слово
Вдруг припомнишь и брови нахмуришь,
От окурка прикуришь
И снова
От окурка прикуришь...

ЗОЛУШКА

Внезапно, как сбегает молоко,
сбежал покой, откинув одеяло,
и туфельки помчались так легко,
что платье за ногой не успевало,
и не гадалось: "Быть или не быть?" -
спина несла ликующее тело!..
Что надо помнить? - К черту! Все забыть!
Сказали, в полночь - ей какое дело?!.
Когда кружатся, радужно блажа,
слова неуличенные в обмане,
когда последний вечер куража
на острие. На лезвии. На грани.

x x x

Как хорошо - я выключила свет,
на цыпочках подкралась и тихонько
поцеловала шрам над правым веком...
Ты вздрогнул и проснулся.
Тридцать лет
твоя щека ждала прикосновенья,
а может, триста,
но безумный лекарь
запаздывал иль просто не родился...
Мохнатые качались паутины
над письменным столом,
долготерпенье
лежало толстым слоем на стекле.
Кто рисовал на нем инициалы -
чудные, как пролив Па - де - Кале,
чтоб в комнату, где пахло карантином,
пробрался луч?..
Не помню... знаю мало...
верней сказать, не знаю ничего...
Кто подсказал, что в комнате твоей
лежит моя расческа триста лет,
а на столе вчера пролили клей,
поэтому - пятно?..
Ни одного
нет здесь чужого атома -
предмет
к предмету.
Отзыв и пароль
совпали,
и к щеке прильнула дека...
Как хорошо... я выключила свет,
на цыпочках подкралась и тихонько
поцеловала шрам
над правым веком...

x x x

Из соломок и теплого пепла
легкий дом - папиросная крыша.
Он из маленькой нежности слеплен -
слышишь, ветер за окнами дышит,
видишь, печка не корчит поленья -
здесь другим не согреться скитальцам.
В этой комнате все отопленье -
только мы - наши губы и пальцы...
Только мы. Гаснет щепка сырая...
И солома не пахнет самшитом...
Тонкой ниткой по самому краю
наши судьбы друг к другу пришиты.

АВИЦЕННА

Топография страсти -
под выемкой смуглых ключиц
бьется темным ключом подключичная вена...
Авиценна!
Исписаны сотни страниц,
но газели
не лечат,
а зелья
не выдумал лекарь...
Авиценна!
Твой палец на пульсе любви -
придави -
и конвульсии вывернут тело -
стон удушья похож на оргазм,
а свидетелей нет,
мы одни...
Белый - белый
снег ложится на край простыни...
Не простынь,
ты совсем не одет,
в нашем климате это опасно...
Десять гласных всего,
десять гласных,
но каждую можно кричать
полным горлом, когда
снег помножен на бред
и лежит в основаньи маразма
этой ночи бесценной,
повисшей на шее как крест...
Южный Крест водят ведьмы
по северным склонам небес...
Топография ночи -

в бездонных провалах глазниц
все бессонницы - вместе и без...
Недоигранный блиц
бесконечен в летящей Вселенной...
Авиценна!
Исписаны сотни страниц,
но, как пена,
уходят слова,
и болит голова
от бессилия их подобрать
и желания их говорить...
Авиценна,
не надо лечить
сумасшедших,
огонь добывающих треньем:
пусть идут до конца -
до растертых ладоней,
до изобретенья
огнива...
Трут помножен на бред
и лежит в основаньи наива
темной Вечности,
где
лишь на миг
предоставлена нам авансцена...
Лишь на миг,
Авиценна...

x x x

Лететь вдоль параллельных без затей,
куда-то в безвоздушное пространство,
где Лобачевский нам за постоянство
воздаст пересечением путей?
Скреститься в бесконечности, когда
нам только и останется - креститься?..
Любимый! Посмотри, какие лица
на этой фреске Страшного Суда!..
Век под судом - смешное ремесло!
Мы нагрешим - и будем неподсудны!..
Любимый, поцелуемся прилюдно,
коль нас с тобою к людям занесло!
И не услышим: "Дать бы им раза,
бесстыжим - да и вытурить из рая!" -
поскольку старый Бог закрыл глаза,
как мы их в поцелуе закрываем...

ГАЛАТЕЯ 1990

Руки пачкаю мокрой глиной,
злюсь, ломаю, всю ночь курю...
Что ваяю?
Да вот мужчину...
Мужичка для себя творю.
Неказистый?
Так дело вкуса.
Не плейбой, не делец - прораб,
а глядишь, не родит искуса
у других - незамужних баб...
В меру пьющий да в меру бьющий
доминошник в штанах мешком,
курит "Приму", подсолнух лущит,
с мужиками засев кружком...
Нос - картошкой, а рот - подковой,
со спины - и совсем дебил...
А попробуй, слепи такого,
чтоб, как душу, тебя любил...

ПОЧТИ АНТИЧНОЕ

Помнишь, когда этот парус был новым и ярким,
Ты говорил - Пенелопа ждала Одиссея,
Я привезу тебе кучу заморских подарков,
Будут соседки судачить от злости косея,

Будут подружки шептаться - подумаешь, штучка!
Так нарядилась, как будто ни вкуса, ни меры!
Жди, Пенелопа. А то, что заначил с получки,
Спрятано в томе великого старца Гомера...

Помнишь, когда этот парус был ярким и новым,
Я отвечала - с дарами сплошные заботы.
Лучше рыбачить, под вечер являться с уловом,
Глосиков жарить и "Шабское" пить по субботам...

Помнишь, когда этот Понт назывался Эвксинским,
Ждать Пенелопа могла двадцать лет не старея...
...Старый Гомер, припорошенный пылью российской,
В доме пустом опоздавшего ждет Одиссея...

ВЕЧЕР ОТДЫХА ДЛЯ ТЕХ, КОМУ ЗА ТРИДЦАТЬ

На темные пророчества,
волшбу и колдовство
слетались одиночество,
бездомье и вдовство.
Кружили, руки выпростав,
морщиня жалко лбы
надеясь что-то выпросить
у скаредной судьбы.
Сплеталась нить непрочная
печального родства,
и мерзло одиночество
в объятиях вдовства...

x x x

Вам, Арамис, все сказано не мной,
и ваших снов не я золотошвейка...
Я - лишь узор. Затейливая змейка
средь фауны и флоры остальной.

Второй октавы пятая струна,
соль на ладони, легкий бег олений...
Мой завиток, украсив письмена,
ни слова в них, и буквы не изменит...

x x x

И все-таки, здравствуй!
Когда сквозь молчанье Вселенной,
сквозь меру и разум,
сквозь каменный лом Вавилона,
сквозь холод пустого
томящего, ждущего лона
пробьется ползвука,
я встану на оба колена
и просто заплачу,
как плакать давно разучилась -
бессильно, бесстыдно,
как ливень - дробясь и мелея,
как тот звездочет,
что дождался кометы Галлея,
и умер от счастья...
И все-таки...
Все-таки, здравствуй!

МОНОЛОГИ МАРИИ И БОГА

МАРИЯ

Велели покориться - что ж, пожалуй...
Иосиф стар, а я хочу детей...
Спаси нас Бог от низменных страстей,
От наводненья, мора и пожаров...
Но даже без корысти - лучше Бог,
Чем случай ненадежный и хмельной...
Иосиф стар...
Не век же быть одной,
Копя бесплодья горькую поклажу.
Да будет Сын - не Божий - только мой!
Пусть он докажет!

БОГ

Зачем любовью к женщине земной
Осквернено великое рожденье?..
Пятак свиной,
Исчадье,
Наважденье
Тому виной...
Мария! Ангел мой!
Твой старый Бог совсем сошел с ума
И мелет чушь - прости великодушно...
Покорная, а смотришь непослушно...
Податлива, а все же не сама...
Пойду в кабак. Нарежусь, заскулю
на каменном плече у вышибалы...
Мария! Я люблю,
А ты не знала,
Как я люблю...
Я в бесконечном имени твоем
Целую каждый звук и пью отдельно,
Измятою простынкою постельной
У ног твоих обласкан и смирен,
И Божьей волей ночь все длю и длю -
В бесплотном теле плоти места мало...
Мария! Я люблю,
А ты не знала,
Как я люблю...

МАРИЯ

Такая нежность, будто вниз лицом
Я в ландыши упала или мяту,
И так тепло, счастливо и невнятно
В его руках, заплетенных венцом...
Не за грехи - за стынь и маяту
Копеечных постылых ежедневий
Рожденные не в радости, но в гневе,
Зачатые, как кошки, на свету,
Мы падаем друг в друга... И без снов
Кружится ночь над солнечным сплетеньем, -
И легкий сплав един и совершенен
Без слов.

БОГ

Бог родился - упругий, золотой,
Дав мне Отца единственное званье,
И крошечной властительной пятой
Уже попрал мое существованье,
И молоко из лопнувших сосков
К нему спешит... Мария! Дай скорее, -
Пусть не кричит... Ну, хочешь, я побреюсь,
сменю на джинсы тогу - и готов
Рысить за молоком за два квартала,
Стирать пеленки, день и ночь не спать...
Затих... уснул...
Усни и ты... устала...
Мария...
Мать.

МАРИЯ

Стерты губы. В глазах убежавшая ночь
Задержалась, к вискам проведя полукружья...
За стеною архангелы пробуют ружья...
Безмятежны в кроватках сынишки и дочь...
И любимые руки - знакомый озноб,
И вода пересохшим губам, как причастье,
И влажнеют ладони от вечного счастья,
Опускаясь крылами на Божеский лоб...
Что архангелы - пусть гомонят за стеной:
- Бог лишился ума! Бог рожает мышей!
Я Иисусами всех назову малышей,
Он Мариями девочек - всех до одной!
Пусть готовят распятье - великий искус -
В сумасшедших домах и теперь не новей!
Эй, архангелы, гляньте, который Иисус
Из моих сыновей?
Не ищите, - колышется тень от сетей,
Назначайте Христа из ближайшей родни -
Мы уходим.
Любимый, закутай детей.
Мы идем не одни.

БОГ И МАРИЯ

Мы знали брань, площадное гнилье,
Но Смерть уже не давит страшным грузом -
Мы вечные - в Мариях и Иисусах,
В любви и бесконечности ее!

ПАУЗА В МОЛЧАНЬИ

x x x

Пальцы не просят колец,
уши не просят серег...
Зодиакальный Стрелец
над головами залег...
... Если бы веком назад, -
было бы время балов,
и расцветали б глаза
в мраморе женских голов,
и кружевной котильон
плыл бы, качаясь слегка,
милями, верстами, лье,
пылью до потолка...
... Век мой! Смола и свинец!
Третьего Рима позор,
третьего Рейха конец,
ветер, ноябрьский сор...
... Век мой - горбун и главарь,
бреющий души и лбы,
я дочитала букварь
к водоразделу судьбы!..
Я добрела, наконец,
к тайне, и тайна проста -
пальцы не просят колец,
тело не просит креста...

x x x

Еще не знаю - по какому списку,
по тайной канцелярии какой
мне проходить,
но чувствую, как низко
судьба огонь проносит над рукой...
Паленым пахнет волосом, но кожа
пока еще ознобно - холодна...
О, Господи! Как призрачно похожи
на этой части суши времена!
Как будто утомясь от вечных бдений,
не дожидаясь Страшного Суда,
Бог создал заповедные владенья
и перестал заглядывать туда...

x x x

Мелкотравчаты все измышленья -
в них ни грамма от боли всерьез, -
от томленья до тихого тленья
цепь заученных формул и поз...

Да простится нам это актерство,
может, спишется на времена, -
слишком долго с завидным упорством
под горшок нас равняла страна,

та страна, коей более нету,
что почила не в Бозе, но в зле,
та шестая - закрытая свету -
часть блаженных, снующих в золе,

та последняя в мире задача
из раздела судеб и примет...
Почему же сегодня я плачу,
подсмотрев у соседа ответ?..

x x x

Нынче модно висеть на кресте,
но не до смерти и, чтоб недаром...
Ты не пробуй - пусть пробуют те,
у кого есть привычка к базару...

В королевстве неверных зеркал
переплет притворится оконный
тем крестом, что так жадно искал,
и лубок притворится иконой,

и под смех одиноких зевак,
под веселые оклики снизу,
как весенний предпраздничный флаг,
будешь ты трепетать над карнизом...

... Постарайся. Не пробуй. Стерпи.
Это душу насилуют черти!
Добреди. Доскрипи. Дохрипи
до короткого: "Умер от Смерти",

и когда зацветет на кусте
синий терн после долгого снега,
может, скажут: "Он был на кресте,
потому что не мыслил побега..."

ВЫХОД

... и боль отпустила и стала терпимой...
Сегодня - я тонкого волоса легче,
лишь теплые токи тревожат мне плечи...
Взлетаю!.. Прощайте!.. Я мимо!..
Я - мимо...
Беспечных, усталых, безумных - я мимо,
я мимо домов, где идет пантомима,
я мимо рисованных рощ и оврагов,
я мимо владений и мимо бараков -
туманом, дыханьем, дымком сигаретным
взлетаю туда, где ни зла, ни запретов!..
Туда, где порвутся последние нити...
Но вы - дорогие - живите!
Живите!..

ПЕРЕДЕЛКИНО

Из дачной электрички выйти в дождь,
брести остатком леса и погостом
в чужую дачу, в ночь, в чужие гости...
А дождь причем? Да так уж вышло - дождь...
В чужом камине высушить дрова
и ждать кукушку будто откровенья,
и не дождаться. Вытряхнуть колени
и не заплакать, ибо здесь - Москва,
почти Москва, слезам почти не веря,
в почтенные сбежалась имена...
В игрушечном лесу не встретить зверя
и в местном магазинчике - вина,
но есть зубные щетки и урюк,
и продавщица смотрит как ГеБешник,
а ты не падший ангел - просто грешник,
хоть тщишься быть не просто...
Старый трюк -
иллюзия значимости грешка,
раздутость щек, нестойкость акварели...
Идем, подруга, нас уже погрели
бенгальскими огнями из мешка,
и фокусник устал... и новый вождь
по телеку бубнит о бурном росте...
А истинно живые - на погосте...
Им худо в дождь.
Да так уж вышло - дождь...

x x x

Горчичным привкусом во рту
родился стих и выжал слезы
из глаз, которые давно
себя не числили в плаксивых,
и застыдились, и улыбкой
смахнули стыд, и между тем,
под сердцем тренькнул бубенец,
сто лет молчавший...
Ну, дела!
Выходит, что не все пропало?
Я плачу и смеюсь стыдливо
из-за стихов?..
Но, Боже мой!
Я записать их не успела!
Остался лишь горчичный привкус,
а он рождает глупый ряд
совсем иных ассоциаций:
шашлык, котлета, мититей,
алаверды, "Киндзмараули"...
И остается лишь вздохнуть
о том, что все необратимо

x x x

Совсем не пишется с утра...
Слова - в дневные траты,
в изгиб руки, в изгиб двора
уходят невозвратно.
И вся ночная нагота,
естественность ночная -
в бессилье стиснутого рта,
в звонки и визг трамвая...
И иссыхает край пера
мучительно и зримо...
Совсем не пишется с утра,
и ждать - невыносимо...

x x x

Давай покурим или посвистим,
заполним как-то паузу...
Хотела...
хотела бы сказать - меж поцелуев!..
Но это будет первая неправда,
а мы с тобою, в общем, не вруны...
Давай заполним паузу в молчаньи,
попробуем хотя бы на секунду
соприкоснуться голосом,
а вдруг
мир обретет - и мы разбогатеем -
какой-то небывалый инструмент,
не струнный, не ударный и не медный,
созвучный только Божьему старанью
увидеть в нас хоть капельку добра...

... Пора, мой друг, я чувствую - пора!..
Подай же мне хоть слово,
спутник бедный!..

x x x

Я твой колоколец - бубенец,
отзовусь на каждое касанье,
разгоняя утренний свинец,
золотыми звякну волосами,

пропою короткое: "Пора!",
не влагая горестного смысла,
в то, что мы дожили до утра
и совсем изжили наши числа...

Пять минут судьбы - к лицу лицом,
пяти минут судьбы - но телом к телу!..
Золотым залетным бубенцом
по твоей душе я пролетела,

но - кто знает? - может, над крыльцом
в доме, где и так всего в избытке,
я когда-то стану бубенцом -
певчим наваждением на нитке...

x x x

Мне не вспомнить лица твоего:
только сомкнутый угол ресниц,
пять морщинок, как будто иглой
проведенных к виску,
только горько - счастливый излом,
разделивший страдание лба
и мятежную радость глазниц,
а еще... а еще - ничего,
потому что глазам не дано
горькой памятью в трещинках губ
среди множества лиц отыскать
лишь одно - с расстояния вдоха...

x x x

Все обошлось. Утешься. Я жива.
Опять побег был плохо подготовлен.
Я зацепилась платьем за слова,
и краткий бунт был тихо обескровлен.
Все обошлось. Будильник вновь взведен,
и можно отходить от перепалки...
... "Мой колосок! Осталось девять ден..." -
Аксинья сушит слезы в полушалке...
Счастливая - ей целых девять дней
гореть огнем - то страхами, то страстью...
Что может быть прекрасней и странней,
и непереводимей слова "счастье"?..
... Все обошлось. Я - здесь, Но сон сбежал...
Квадрат окна давно молочно - светел...
Мой сонный страж меня не удержал -
я утекла в слова. Он не заметил.

РОГНЕДА, ДОЧЬ РОГВОЛОДА

... и нарек ее князь Гориславой
во многие скорби,
и велел позабыть,
что отец нарекал по-иному...
Горислава... Горюха...
как жизнь тебя скорбная горбит -
муж ли, князь ли, насильник -
все омут...
... не крестом осенясь,
меч вложила в сыновью ручонку:
"Как отец убивать меня станет -
все помни и ведай!..
Не Горюхой умру -
отойду непоклонной Рогнедой!
А присудится жить -
быть мне Богом иным нареченной..."
... и судилась ей жить...

ЛЖЕДМИТРИЙ

Нет, не видела мать своего малыша мертвым, -
как явились сказать - только охнула и оземь...
Сорок дней и ночей под тяжелой дохой мерзла
да стучала зубами, да выла... Да выть - поздно...

Что осталось от глаз, если ночью и днем мокли?
Чтобы в крик не кричать, губы жала тугой гузкой,
а застряло в мозгу: "Обманули!.. Не он!.. Мог ли?..
Не его, не его положили во гроб узкий!.."

А когда подвели молодца через срок долгий,
где и силы взяла? - растолкав шептунов в свите,
затряслась на плече: "Не возьмете, зверье!.. Волки!..
Нету глаз у меня, да на ощупь скажу - Митя!.."

x x x

Не вольная птица - жена - не девица,
мне мужнее имя марать не годится...
Спи, мой богоданный! Пускай не приснится
тебе золотая воровка - куница...

Я шапочку кунью на брови надвину -
спи, мой богоданный! Спи, мой чужевинный!
Сапожки сниму и босой до порога
легонько пройду, половицей не дрогнув...

А утром меня призовешь ты к ответу:
- Что ножки, как лед? Может, бегала где-то?..
Скажу, не моргнув, только губы кусая:
- Напиться вставала... бежала босая...

x x x

Взращено византийством и гречеством,
бито темником, бито огнем,
называется гордо - Отечество!
Не пройти, не объехать конем.

Челобитчество ли?.. Человечество?..
Снег и ветер - не райское пение.
Называется кратко - Отечество,
а назвать бы - Тоска и Терпение,

а назвать бы - в привычке витийствовать -
бедным полем, где Богом обронены,
скудным местом, где не византийствуя,
родились - отмотали - схоронены.

x x x

Ах, что за потолки! Белить бы да белить!
И люстра на крюке висит сиротски косо...
Какому бы врагу ехидно подарить
похмельную любовь великоросса?..

Он, глухо отсопев, ухмылку сжав в горсти,
щетину поскребет, ремнем задавит брюхо:
"Сударыня, прости!" - сударыня простит.
И чарку поднесет, и корку даст - занюхать...

КАИР

Хоть не знаю, где сменится праздник постом -
в этой области глухо и мглисто, -
но себя осеняю широким крестом
на глазах у фундаменталиста.
Хулиганка с отсутствием чувства беды,
голоногая стерва, холера!
Так во все времена - с пустяка, с ерунды -
начинаются войны за веру.

ВОСЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ

Закрыть Америку. Остаться тет-а-тет
с забавной географией по Швейку.
Не вешать маскарадных эполет
на слабое изделье местной швейки.
Не доводить до драки каждый спор,
где в равенстве "менты" - "минтай" - "ментальный".
Не ковырять болячки до тех пор,
пока врачи не выдохнут: "Летальный!.."
Дать выбродиться глупому вину.
Решить, что неизбежен этот климат.
И бросить перекладывать вину
на тех, что все равно ее не имут.

x x x

Что упало - пропало.
Мы равных кровей,
в этой скачке летим голова к голове,
под трибун "у-лю-лю" -
ты пылишь, я пылю.
Обойдешь - ненавижу.
Догонишь - люблю.
Хлещет паром из пор -
он горяч и упруг!
Мы не видим в упор
отстающих на круг.
Мы не помним, как выглядят
лица в анфас:
профиль к профилю - страшный
от скошенных глаз.
Голова к голове жизнь копытим к нулю.
Обойдешь - ненавижу.
Догонишь - люблю.
Но становятся уже
и уже круги...