Хлумов Владимир. Графоманы

   Елена, как показалось Толе, была совершенно спокойна.
   - Но только не говори так, как раньше. Я не понимаю такого разговора. Ты говоришь о том, чего нет и никогда не было в действительности, а лишь в больном воображении этого, - Разгледяев подбирал слово, заметив, как сильно Елена сжала ручки кресел, - безответственного человека. Вот ты опять нервничаешь, но я же не прошу прямо сейчас все вернуть на прежние рельсы, я прошу просто подождать хоть полгода, хоть месяц. Поживем отдельно, подумаем, а потом решим. Но завтра... завтра ни в коем случае не нужно ничего решать. Скажи же свое слово.
   - Ничего нового я тебе не скажу и, наверное, ничего нового от тебя не услышу. Вот ты назвал его безответственным человеком, а известно ли тебе, Разгледяев, что это оскорбительно мне слышать, и не только потому, что слово плохое, а потому неприятно мне тебя слушать, что ты дорогого мне человека одним словом обозначить хочешь. А известно ли тебе, слышал ли ты когда-нибудь, или читал в своих схоластических книгах о том, что нельзя человека одним словом обозначать. Нет, не слыхал ты этого, и нет этого в твоих книгах, ведь они все насквозь - солянка сборная из ярлыков. С твоими умными мозгами можно счастливо жить, но понимать жизнь нельзя, а любить и подавно...
   - Но почему, зачем ты придираешься к словам? - Разгледяев завертел головой. - Ну, пусть ответственный Богданов, пусть я ошибаюсь, но давай посмотрим под другим углом зрения, - ему стало жарко, он расстегнул пальто и ослабил галстук. - Чем плохо мы жили? Вспомни, ты училась, я работал, возможно, я был не очень внимателен, ну, ты же знаешь, сколько разных обязанностей у меня. Да и книга - кстати, на прошлой неделе сдал в издательство. Это не только для меня событие. Но и ты, твой труд... Так сказать, вдохновляющее начало, оно тоже... Частичка тебя в ней...
   - А вот этого вообще не надо. Только не надо, пожалуйста, меня к твоей книге примешивать. Даже если бы ты ее сжег, я бы все равно не смогла тебя уважать, потому что я думаю, что по большому счету ты сам понимаешь, какую вредную галиматью ты написал. И спешил ты ее написать, потому что знал, что найдется (или уже нашелся) другой прохвост, который учуял протухший ветер перемен и уже строчит, убирая из предыдущих изданий глаголы и существительные и подновляя прилагательные. Но я сыта по горло всем этим, и не мешай свою дряную книжку сюда. Я не хочу говорить о том, чего нельзя проверять практически, за что, по крайней мере сейчас, розог не назначат, да и никогда не назначат, потому что понять невозможно, о чем вы там пишите. Видишь, какая я стала, зачем я тебе такая зрячая, Разгледяев? Найди себе умную и играй с ней в свои игры, только учти, рога она тебе наставит, вы же все там рогатые поголовно и взаимообразно, как ты любишь выражаться. Вот, Анатолий, посмотрите на него, довел все-таки до дискуссий. - Она выпила еще рюмку коньяка не предлагая никому. - Я вам расскажу Анатолий, какой широкой души этот человек, - она зло усмехнулась. - Я и на суде завтра так и скажу: не могу я с ним жить, потому что равзвратная я девка. Запомни, - она опять повернулась к Разгледяеву, - все расскажу, если против развода будешь настаивать. Скажу, с соседом спуталась и конретно все опишу. Да, как пришла сама первая к нему ночью. - она теперь совсем отвернулась от Разгледяева, - Как-то мы с Разгледяевым разругались. Ха: разругались - это только так называется, а ругалась я одна, потомучто товарищ Разгледяев удивительно спокойный человек и никогда из себя не выходит, этакая скала гранитная, утес силы воли над безбрежной равниной моей разнузданной слабости. Его же ничего смутить не может. Вот ушел он жить к родителям, разъехались, а на следующий день - звонок в дверь. Открываю, ба -стоит на пороге. Думаю что ли мириться пришел, да рано вроде мириться. А он стоит на пороге, смотрит своими честными глазами и выдает: "извини, я по-привычке перепутал, забыл понимаешь. До свидания!" и был таков. Он забыл! Он все забыл. Ну да я напомню, как к соседу ночью ушла, я даже его прямо предупредила - сейчас вот пойду к Богданову и останусь с ним до утра. А он: "Ты это никогда не сделаешь, потому что так не делают". Что же, не делают, так я сделаю. И пошла, и позвонила в дверь, Коля открыл, смешной такой, - Елена как будто видела все это перед глазами, - смотрит на меня, ничего понять не может. А ему с места в карьер и говорю - пришла к тебе жить. Он и не понял ничего, только целовал меня, да так часто, как мальчишка...
   - Елена! - едва сдерживаясь взмолился Разгледяев, - При посторонних!
   - Никак заволновался? Философ ты наш, схоласт, а то что посторонние в тапочках твоих сидят и коньяк твой пьют, - это ничего?!
   Толе совсем стало не посебе - сечас бы он не отказался от рюмки коньяку. А Елена продожала, все больше и больше превращаясь в хищницу.
   - Да, целовал, всю меня, здесь, здесь и здесь, - она показала, где именно.
   - Елена, прекрати! - сорвался Разгледяев.
   - О! Не нравится тебе? Я знаю, тебе не нравится восе не то, что я тебе с кем-то изменила и при посторонних говорю. Нет, не то. Тебе именно не нравится, что я от тебя, такого умного, такого преуспевающего, к ушла к этому чудаку-неудачнику, к - смешно сказать - инженеру. Вот что тебя злит, и не строй тут из себя отчаянного ревнивца. Да если бы я ушла к твоему начальнику, ты бы немного, конечно, поскучал, но потом сказал бы: все-таки она умная женщина, все же я толк в женщинах знаю. И еще бы в гости к нам приходил и дефицитные подарки к празднику презентовал. Да, мои любимые духи Le Lilas приносил бы. А?!
   Ты сошла с ума, - Разгледяев взмок и от жары и от неприятного разговора. - Вы помешались со своим инженером, я таким языком говорить не могу.
   - Чем же он тебе не угоден? Я еще и в подробностях могу описать, чьобы никаких сомнений не осатлось на этот счет. А на вашем языке я больше говорить не хочу, не могу и не буду. Вы же все там пачкуны, прихлебатели, зубрилы; выдумали себе игру, так и играйте сами и не заставляйте нормальных людей всем этим восторгаться. Что вы их тянете, дергаете? О, вам скучно друг другу в ваши сытые рожи постоянно глядеть, вам изредка хочется чего-нибудь свеженького, да покрасивее, поостроумнее, дабы возвысить вашу серость над серостью, мол, глядите, безумцы, и истина с нами, потому что даже истина похожа на продажную девку. Но нет с вами любви и не будет, хорошие женщины вас не любят, пусть даже хоть и спят с вами.
   - Мы, конечно, серость, - усмехнулся Разгледяев, - а вы гении, особенно твой инженер.
   - Да, ты прав, не гений он, - теперь уже спокойно говорила Елена, но не потому, что не достоин, а потому, что гениев нет вообще. Не усмехайся, Разгледяев, гении, вожди, творцы - это ваши изобретения; вот и все, что вы смогли изобрести своими паршивыми мозгами и своей нечистой совестью. Вы для того придумали гениев, чтоб себя за людей выдать! Иначе всем откроется ваше скудоумие. Запомни, Разгледяев, нет гениев, но есть нормальные люди, и они меж собою не стремятся возвыситься или возвысить, но, впрочем, тебе этого уже не понять. - Елена приумолкла на секеунду, а после, словно спохватившись, воскликнула: - А ведь я поняла, почему ты пришел! Я догадалась зачем с разводом тянешь. Я сейчас скажу почему, и если это правда, то сейчас же ты уйдешь, немедленно. Только не лги мне, не вздумай, я ведь проверю. - Елена встала и увереным спокойным голосом обнародовала свою догадку:
   - У тебя загранкомандировка горит! Боишься, что с таким пятном в анкете не выпустят?
   Разгледяев побледнел и только сказал:
   - Я ухожу, и теперь навсегда, с тобой бесполезно разговаривать. - он уже повернулся.
   - Даже прямо сознаться не можешь? Так и есть, ах ты, бедненький, как же ты без Европы и Европа - без тебя?! Айяйяй, бедная Европа, - запричитала Елена вослед уходящему мужу: - Ничего, переживет Европа, найдут другого прихлебателя, будет там с каменным лицом Россию представлять. Да, правда, у них своих актеров достаточно, так что поймут. А вдруг человек хоть нормальный попедется? Маловероятно, ведь вы же сами себя выбирате. Вот только за державу обидно, что по таким идиотам о всей России судят. Уходишь? Уходи, извини - не проважаю. До скорого на суде, Разгледяев. Следующий раз в Европу поедешь.
   Разгледяев исчез.
   - Вот все и окончилось, - Елена с облегчением вздохнула. -Спасибо вам, Анатолий.
   - Да мне, за что?
   - Вам? Анатолий, давайте на ты, а?
   - Я собственно, никогда и не возражад, - добродушно согласился Толя, тоже обрадованный уходом Разгледяева.
   - Вы очень мне помогли, я ведь сообразила про командировку не случайно теперь. У меня будто озарение было, так бывает, если хочешь кому-то понравиться: как накатит, как понесет душа в рай, тут только ведра подставлять успевай, как из рога изобилия хлещет. Давайте еще выпьем - ох, я, наверно, совсем пьяная. Ладно не каждый день разводишься. Послушайте, Анатолий, вы хоть бы разливали, сидит как истукан, кто здесь, спрашивается, ухаживать должен?
   Толя наконец спохватился, разлил коньяк да неумело - половину мимо.
   - Итак, сейчас я произнесу тост, даже не тост, а тронную речь. Ваша фамлилия?
   - Ермолаев.
   - Ах, черт, Ермолаев, Разгледяев - ну ничего, не в фамилии дело. Так вот, слушайте внимательно и ничему не удивляйтесь. Анатролий Ермолаев, двадцати четырех лет отроду... сейчас наступит, быть может, самый ответственный момент в вашей жизни, сейчас - через несколько минут - вы прикоснетесь к одной из самых страшных тайн, когда-либо существовавших на Земле. Вы еще можете отказаться, потому что человек посвященный становится хранителем этой тайны без всяких клятв и прочих предварительных условий и тем самым берет на себя великую ответственность. Вы согласны?
   - Согласен, - Толя ощутил атмосферу студенческого капустника и решил подиграть.
   Елена встала и подняла вверх руку. Широкий рукав халата опустился до плеча, обнажив все, что скрывал до сих пор. Взгляд ее стал серьезным, а смотрела она куда-то поверх Ермолаева.
   - Я, Елена, по закону Разгледяева, а по существу ничья, являюсь хранительницей совершенно секретного списка членов самого тайного из тайных обществ, основанного в те незапамятные времена, когда еще не только никаких обществ не было, но не было даже общин; в те глупые смешные времена, когда Земля вращалась в полтора раза быстрее, а быть может, и еще раньше, когда растения были деревьями, насекомые птицами, а животные людьми. Или еще раньше, когда Вселенная не знала, что она Вселенная, а пространство и время не знали, что они пространство и время; когда не существовало борьбы противоположностей, а было естественное с натуральными законами вещество. Тогда появился первый список содружества неизвестных друг другу. Список этот никогда не терялся. Даже если в обществе оставался всего лишь один человек, он вносил дрожащей рукой свою фамилию и сбоку подписывал: "совершенно секретно". Чем только ни приходилось писать, да и на чем! Ведь бумага появилась совсем недавно, но ниточка, связующая поколения, никогда не обрывалась...
   Елена по-преженему говорила серьезно, но Толя все ждал момента, когда она опустит руку и расхохочется, не в силах более сдерживаться.
   - И общество росло и разрасталось. Корни его углублялись в естественный плодородный слой, в котором еще не наблюдалось и следов химических удобрений, кроме удобрений естественных, таких, как коровий помет; ствол крепчал и крепчал, добавляя с каждым столетием ровно сто колец, которые надежно стягивали и охраняли труды предыдущих поколений. Временами, правда, кольца выходили не очень крепкими, сказывались засухи, наводнения и ледниковые периоды. Но все же по стволу бежал все нарастающий поток животворной силы, растекался кровью по тонким ветвям к наполненным хлорофиллом листьям, подставившим свои спины отвесно падающим солнечным лучам. И крона этого удивительного дерева всегда возвышалась над кланами и сектами, масонскими организациями, партиями и орденами, союзами и униями, религиями и философиями. Над классами и деклассированными элементами, над академиями и творческими союзами, над космополитами и прагматиками возвышалось никому постороннему неизвестное тайное братство. В отличие от всех других это общество не требует от его членов выполнения каких-либо правил, оно не требует жертвенных приношений или уплаты членских взносов, оно вообще ничего не требует от своих членов, ибо люди, вошедшие в него, являются таковыми не потому, что они законные члены, но потому входят в сообщество, что являются таковыми. Поэтому здесь не бывает шпионов, ренегатов, предателей или оппортунистов. Они узнают друг друга не по особой униформе, значкам или удостоверениям. Для этого они не пользуются тайными знаками или паролем. Секрет узнавания известен только членам тайного общества, да это и не секрет, а просто их особое свойство видеть в чужом чужого и в своем своего. Поэтому проникнуть извне туда нельзя, можно лишь в определенный момент жизни осознать себя в его рядах. Это общество не признает никаких границ - ни политических, ни национальных, ни физических; оно, возможно (пока это точно не установлено), простирается далеко за пределы земного тяготения.
   - Итак, Анатолий Ермолаев, двадцати четырех лет, сегодня вас вносят в вечный список, и потому вы объявляетесь членом всемирного тайного братства нормальных людей!
   Елена подошла к обалдевшему Ермолаеву, вхохновенно ударила рюмкой по неподвижной рюмке нового члена тайного общества, послушала радостный звон хрусталя, затем опрокинула рюмку и после того, как Толя сделал то же самое, поцеловала его в губы. Мягкий и теплый поцелуй довершил свое дело. Чувствительная, неопытная душа Ермолаева вздрогнула, будто к ней прикоснулись чем-то острым, и Толе даже захотелось, чтобы эта молодая особа действительно оказалась хранитильницей списков какого-нибудь тайного братства. Но, конечно, виду он не подал, будто хоть на йоту поверил всем этим фантазиям, и с легкой иронией спросил:
   - Скажите, а Богданов - что, тоже член всемирного общества?
   Елена не обратила никакого внимания на слабую попытку Ермолаева остаться на плаву:
   - Во-первых, мы теперь на ты, а во-вторых, общество тайное и ты сам должен решать, кто является его членом, а кто нет.
   После этих слов Елена устало опустилась в кресло.
   - Пожалуй, я пойду, - тихо сказал Толя.
   - Да, хорошо, я немного устала. Спасибо Анатолий, мне нужно побыть одной.
   Толя вышел на лестничную клетку и остановился в нерешительности, раздумывая, зайти к инженеру или нет. По понятным причинам соображал он не очень резво, но вдруг, дверь с латунной пластинкой приоткрылась и отуда высуналась рука, поманившая его пальцем. Он сразу узнал эту веснушчатую ладонь и рассердился. Его разозлило и то, что именно теперь, когда он еще ничего не решил, его застали врасплох, и то, что ему надо идти узнавать подробности биографии этого типа. Тут же вспомнил - и это его тоже разозлило - как Елена рассказывала мужу о своих взаимоотношениях с инженером и то, что она, такая отчаянно красивая в своем справедливом гневе, променяла истукана мужа на гнусного анонимщика.
   Короче говоря, злой, запутавшийся Толя Ермолаев опять оказался в гостях.
   - Ну, что там, - Богданов кивнул в сторону соседской двери, - как все прошло?
   - Нормально,- развязанно отрезал Толя.
   - Слава Богу, - вздохнул Богданов.
   - Можете радоваться, разбили образцовую советскую семью.
   - Не понимаю, - почувствовав злобные нотки, удивился Богданов.
   - Они не понимают, - передразнил Толя.
   - Вы чем-то расстроены, Анатолий? - мягко спросил инженер.
   - Грязь, грязь и мерзость... Она все рассказала, она пришла к вам и вы тут... грязь.
   - Что она наговорила?
   Толя махнул рукой и вдруг, внезапно, слово в слово передал слова Елены.
   - Ах-ха-ха! - рассмеялся инженер, - Я целовал, как мальчишка! Да она же все придумала, ха-ха, она ведь выдумщица ужасная!
   - Я не верю вам, вы все заврались, анонимщики бессовестные, и повадки у вас соотвтествующие. Вы что, за мной в замочную скважину следили, сторожили меня. чтобы все выпытать?
   - А, вы на счет моего своевременного появления! Здесь вот что, здесь нет никакой скважины, а просто элементарная газодинамика.
   Толя мотнул головой, пытаясь стряхнуть с себя неуместный научный термин.
   Богданов же, радостно принялся объяснять:
   - Здесь у нас явление есть в квартирах. Я сам открыл! Когда дверь напротив открывают, возникает перепад давлений, вследствие чего возникает простая волна разряжения - воздушный порыв, сквознячок такой. Ну, и дверь в пустую комнату начинает приоткрываться тоже и поскрипывает.
   Богданов схватил Толю за руку, потащил к той двери, скрывавшей странные настенные росписи, и принялся дергать ее потихоньку, впрочем, не давая все-таки заглянуть вовнутрь. Послышалось жалобное всхлипывание.
   - Оооо!, - в глазах инженера появился интеллигентский огонек, - я специально исследовал феномен, опыты ставил, лепесточки папиросной бумаги развешивал, оценивал напор воздуха...
   - Хм, - Толя тоже проникся естествоиспытательским духом, - Наверное, щель где-то тут имеется.
   - Да! Конечно! Щель, именно щель, - обрадовался взаимопониманию инженер.
   - Ну так , вы бы ее заделали чем-нибудь.
   - Эх, эх, надо бы конечно, да некогда все, руки до всего не доходят.
   - Бред, -пришел в себя Толя, - руки не доходят, а анонимки писать, доходят?
   - Анонимки? - искренне удивился хозяин.
   - Да, в академию. Будете отрицать и плечами пожимать?
   Богданов ничего не ответил но плечами пожал.
   - Признайтесь, писали, мол, профессор зажимает ваше эпохальное открытие? Ну, да что с вами разговаривать, Петр Семенович, правильно рассудил - надо вам на работу сообщить, где вы работаете?
   - Я не писал никаких анонимок, - пришибленным голосом начал оправдываться Богданов, - Я, наоборот, хотел все прямо обсудит с профессором, для того и приходил в институт. Я уверен, все сразу бы выяснилось, я бы доказал профессору, что он ошибается. Он бы все понял, но анонимок, анонимок я не писал. Неужели вправду... в академию?
   - Нет, я все придумал, специально, для потехи.
   - Странно, - удивился чему-то своему Богданов.
   Толя, затаив дыхание, ждал продолжения.
   - Вы мне не верите? Но, ей-богу, я заплатил слишком высокую цену, я столько лет потратил на эту рукопись, господи, да тут все поставлено на карту, и неужели я бы смог опуститься до такой низости? Да и зачем мне скрывать свою фамилию? У меня теперь только одна цель - побыстрее все обнародовать, чтобы не пропало зря. И главное, главное - десятый спутник, его же надо искать! Ведь я уже три месяца нигде не работаю, я все бросил, чтобы закончить рукопись. Теперь уж мне только одно, или науное признание, или в злостные тунеядцы...
   - Как, значит вы не работатете? - удивился Толя. - На что же вы живете?
   - Вначале были деньги, а потом я занял небольшую сумму, - Богданов смутился, - У Елены занял. Она, правда, не хочет этого признать, но я отдам потом или подарю ей что-нибудь.
   Бред, подумал Толя Ермолаев, окончательно запутываясь.
   - Я сейчас плохо соображаю, мне нужно все обдумать, я лучше пойду.
   - Конечно, конечно, спасибо вам большое, Анатолий. Еидинственное хотел спросить: что теперь с рукописью, что решили?
   - Не знаю, ничего пока не решили. Возможно, вас попросят выступить на ученом совете.
   Инженер обрадовался.
   - Вот это хорошо бы, а когда?
   - Не знаю, пока ничего неизвестно...
   - Может быть, я вам позвоню?
   - Нет, лучше я вам позвоню, если что-то прояснится.
   Заполучив телефон инженера, Толя сухо попрощался и вышел.
   О, да вы зубатка!
   Следующим днем отдел профессора Суровягина стал напоминать генеральный штаб действующей армии перед решающим кровопролитным сражением. Главнокомандующий в своем кабинете напряженно обдумывал план предстоящей баталии. Время от времени к нему с докладом являлись сотрудники отдела, принося вести о положении в неприятельском лагере. Первым пришел Мозговой и доложил, что обследование документации психдиспансера не дало положительных результатов. Таким образом развеялись всякие надежды на скорую помощь минестерства здравоохранения. Вторым явился специально вызванный Толя Ермолаев. Профессор мрачно выслушал весть о безработном статусе инженера, а в конце, указал Толе на его болезненый вид, тут же поствил диагноз:
   - Вы, Ермолаев, наверно коньяк пили вчера.
   Затем был извлечен из домашенго лазарета Виталий Витальевич Калябин. Он предстал перед профессором в позе несправедливо обиженного человека, страдающего острым респираторным заболеванием. Он непрерывно краснел, потел, картинно кашлял то и дело хватаясь рукой за обмотанную мохеровым шарфом шею. Впрочем, все эти телодвижения никакого сострадания со стороны Петра Семеновича не вызвали и Калябину было дано указание срочно обойти всех заинтересованных лиц в институте и тщательно подготовить общественное мнение к публичному выступлению инженера на совете. Неизбежность выступления казалась профессору очевидной, в особенности после повторного звонка из академии. Оттуда настоятельно требовали скорейшего решения путем честного и объективного разбирательства. Что же, мысленно решил профессор, будет вам разбирательство. Тонкий политик и проницательный человек, он настоял на проведении ученого совета утром ближайшего понедельника. Тем самым профессор избавлял ученое собрание от присутствия людей легкомысленных, таких, например, как теоретики Шульман и Буров, которые и в другие дни раньше обеда на работе не появлялись, а кроме того, была уже пятница, и за оставшиеся три неполных дня, приглашения посланные секретарем Лидией Ураловой, инженер мог и не получить. При таком удачном стечении обстоятельств, работу доложил бы Калябин и все обошлось бы без прямого контакта с автором.
   Все утро Толя Ермолаев перебирал в памяти события вчерашнего вечера, пытаясь докопаться до сути вещей. Теперь, по трезвому размышлении, казалось, Богданов мало походил на анонимщика. Но если инженер не причастен, то возникает вопрос: кто же? Не найдя ответа, Толя решил поделиться сомнениями с Михаилом Федоровичем Мозговым. Тот стал допытываться, знал ли кто из окружения инженера о происходящих событиях. Толя вскользь упомянул Елену и Мозговой встрепенулся:
   - Елена Разгледяева? А не родственница ли она известного философа? Толя утвердительно покачал головой.
   - Ну, как же, знаем, знаем, упырь на теле советского естествознания. Слыхал, слыхал, и о жене его тоже, чертовски привлекательная женщина, говорят. Ооооооо, эти на все способны!
   При упоминании Елены Толя возмущенно посмотрел на коллегу.
   - Если не они то кто? Или вы хотите сказать, что анонимщик - здесь, в институте?
   Толя не веря словам своим, бухнул:
   - А почему бы и нет?
   Здесь Михаил Федорович изменился в лице и предложил Толе пойти покурить. В курилке, они были вдвоем, и Мозговой принлся пространно и витеивато рассуждать о тонкостях научной работы.
   - Вы, Анатолий, пока еще не вошли в курс дела и не все еще понимаете. Дело даже не в том, что университет - это одно, а наша реальная жизнь совсем другое. Вы, наверно не понимаете, куда попали... -Мозговой сделал многозначительную паузу, - вы попали в лучший институт, ведущий, союзного масштаба, но даже и здесь упрощенный взгляд на вещи может привести к непредвиденным затруднениям. Как сказал один очень умный человек: "Не подставляй шею, но подставляй зад", - постоянная ироническая усмешка Мозгового стала еще более едкой, - Наступают события, грядут перемены! Разные тайные силы оживают и действуют. Ведь наш институт - сложный, живой организм. Как он устроен - не каждый знает. В нем нужно пожить, пообтереться, а так совершенно не понятно, какая будет реакция, если где-то что-то не то. С виду тихо и мирно, а чуть поглубже копни каким инструментом, глянь, ан уже зашевелилось, забродило, серный воздух и бульканье - пошла волна болотная. Вот тут-то люди и проверяются на сообразительность, на выживаемость. И что самое смешное, вся эта буря весь этот девятый вал из сущей чепухи, из-за выдумки произойти может. Поэтому всегда нужно быть на готове и главное, главное, нужно изучать и анализировать, размышлять надо! Умный человек всегда много размышляет, прежде чем чего-нибудь подумает. - Мозговой сделал паузу, будто наслаждался последней идеей.
   - Вы не смотрите: раз институт у нас тихий и маленький, то все и ясно, и произойти ничего не может. Наш коллектив - капелька в океане, но каждая капелька знает, чем живет океан, куда волна пошла, куда рыбы плывут и когда сети забросят, а на поверхности ведь что? Сельд, мелочевка мечется стайками, куда инстинкты гонят. Вопросы разные задает: что делать и как жить? А крупная рыба, глубоководная - она все больше на месте стоит, плавниками шевелит, наблюдает и анализирует. Размышляет. Такой рыбе и сеть не страшна.
   - Так я не понял, болото у нас или океан? - не выдержал Толя неорегинальной рыбной болтовни. - Вы лично, на глубинке пасетесь?
   Мозговой удивленно посмотрел на Толю. Он видно не ожидал, что всегда тихий и покладистый молодой специалист может огрызнуться.
   - О, да вы зубатка! - воскликнул Мозговой, - А с виду просто - карась.
   Открытие Михаила Федоровича было верным лишь отчасти. На самом деле, Толя Ермолаев производил еще более противоречивое впечатление. Сам он, кстати, долго этого не замечал. Но, однажды, он с удивлением обнаружил, что в глазах разных людей выглядит совершенно неодинаково. Одни говорили, что Ермолаев меланхолик и зануда, другие находили его человеком остроумным, веселым и чуть ли не душой компании, третьи, к ним присоеденялись и его родители, считали его вспыльчивым и неуравновешанным. Вот и сейчас он возмутился. Призыв Мозгового размышлять и анализировать, был явно не по адресу. Наоборот, способностью размышлять над окружающими явлениями он выгодно отличался от сверстников. Еще в университете за страсть к анализу часто подвергался насмешкам сокурсников. И это касалось практически всех наук: от устоявшихся веками математических до живых быстро меняющихся общественных дисциплин. Будучи естественником, он наивно предполагал, будто любая научная система должна объективно отражать реальность, хотя бы и прближенно. Не принимая ничего на веру, вместо того чтобы заучить непонятное место, он зарывался в пыльные подвалы публичной библиотеки, в живое, дышащее полемическим задором море первоисточников. Ему нравились эти книги. Особенно тем, что их авторы не стеснялись переходить на личности даже в самых абстрактных вопросах. В них было все: и уничтожающая, просто убийственная критика запутавшегося ренегата, и блестящие по своей краткости характиристики миллионов людей, и отеческое, доброе слово неопытному единомышленнику. В этих книгах жили настоящие люди, они так жарко, с такой заинтресованностью отставивали свои непремеримые позиции, что трудно было поверить, будто они настолько враги, что не могут одновременно находиться на одной планете и получать тепло от одной звезды. Да, казалось, однажды встретившись, эти люди могли бы хулигански наброситься друг на друга и разорвать соперника в клочья, а в сущности все они были очень воспитаны, одинаково хорошо образованы и знали много языков и кушали всегда с ножем. И уж совсем трудно было представить, что эти философские игры могли окончиться кровопролитем.