Страница:
Тиран намёк понял и с энтузиазмом похвалил жизненное кредо собеседницы. Окрылённая, Владька решила ковать железо, пока горячо, и принялась уже беззастенчиво охмурять гостя. Как бы мы ни относились к Тирану, в уме и проницательности никогда ему не откажешь. Впрочем, благодаря последним он и достиг степеней известных в своей профессии. Вот и сейчас сразу понял, насколько ценным свидетелем может оказаться Владька, без труда расшифровал особенности характера этой женщины и тут же выработал соответствующую тактику поведения. Нет, мы явно недооценивали Тирана, в общении с Владькой он с ходу нашёл нужный тон, и между ними установилось полное взаимопонимание.
Результаты этого оказались просто потрясающими.
Прежде всего, вопреки пессимистическим прогнозам поручика Болека, удалось установить, чем же занимался покойный Ярослав Райчик в роковой день четырнадцатого мая полтора года назад. Пятнадцатого мая, всем известно, именины Зофьи, но сердечная Владькина приятельница Зофья устроила свои именины накануне, поскольку на следующий день отмечала свой праздник другая Зоська, который Владька вместе с сердечной приятельницей никак не собирались упускать. Так вот, она, Владька, на всю жизнь запомнила, что четырнадцатого мая из себя выходила, злая была, как сто тысяч чертей. Собирались с Яреком отправиться к сердечной приятельнице к шести, а живёт та Зофья на Жолибоже, туда добираться не меньше часа, а мужик куда-то запропастился, чтоб ему… В кои-то веки собрались, как люди в гости, у Владьки и платье было припасено шик-блеск, зеленое, переливающееся, Зоська бы сама позеленела при виде такой красоты, она, Владька, намазалась-накрасилась, при всем параде сидела, как дура, и ждала! Не выдержала, сама к Ярославу помчалась, квартира заперта. Соседский мальчонка сказал: часа два назад пан Ярек куда-то намылился, вроде бы прогуляться вышел, потому как в сторону озерка направился. Дети, они, проше пана, все замечают! Не иначе к какой-то бабе на свидание, вот и верь мужикам после этого!
Она, Владька, уж повыдергала бы патлы и бабе, и своему разлюбезному, да в лесочке ещё грязно было, а она — при полном параде, туфли новые, на высоком каблуке, денежки за них отвалила такие, что волосы дыбом встают, не портить же их из-за какой-то паскуды? Да и не пройти в них к озерку. Ну и пришлось возвращаться домой несолоно хлебавши, а этот подонок, пусть земля ему будет пухом, только к семи заявился. Она на него с кулаками, а он как-то её умаслил, подхватил, в такси сунул (на такси приехал!).
Ну и они на именины все-таки поспели.
— И наверняка наплёл пани с три короба насчёт того, как провёл часок в лесочке, а пани и уши развесила! — сочувственно заметил хитрый Тиран.
— Со мной такие номера не пройдут! — гордо ответствовала Владька, пододвигая гостю свою опустевшую рюмку. — Все выболтал, как миленький!
Надо было одного такого поприжать, сказал, да нет, вы не подумайте чего, поприжать деликатненько, тот, гнида паскудная, должен был Яреку хорошие деньги и попытался было увильнуть, да от Ярека не увильнёшь! И поприжал, будьте уверены, потому как при деньгах оказался и даже мне вот эту браслетку подарил. О, видите, как блестит? Так что пусть ему земля будет пухом, выпью за помин души…
Тиран с большим интересом рассмотрел поблёскивающий на пухлой ручке браслет и ручку поцеловал, на что явно рассчитывала хозяйка. И даже решил, если интересы дела потребуют, пожертвовать собой и пойти ещё дальше. Пока же подхватил и развил тему пронырливых и излишне дотошных детей, особенно мальчишек, которые вечно суют свои носы куда не следует. Тиран чувствовал, эта тема затрагивает за живое его собеседницу, и опять не ошибся.
Ещё как затрагивала! Фамилия и имя наблюдательного соседского мальчонки сами сорвались с болтливого язычка пани Владьки.
— Так и не раскрыли убийство Двурной, Доминика оставили в покое, убедившись в его алиби благодаря крестинам, а на Райчика и вовсе не вышли. Никакого мотива, следствие пошло по ложному пути, искали клиента убитой проститутки, единственное, что приходило в голову, — ограбление. Её товарки показали, что в тот день Баська успела неплохо заработать. А тут ещё… Когда я теперь перечитываю материалы того следствия, плакать хочется. На каждом шагу — любовь, большая любовь, безграничная любовь! Баська эта так любила своего Доминика, что только для него и работала, а была девушка очень работящая, он же отказывался брать её деньги, потому что тоже любил её больше всего на свете, ей приходилось умолять его принять денежки, заработанные тяжким трудом, а он выкаблучивался и отказывался. Смех да и только! Почему я это ясно вижу теперь, почему тогда не бросалась в глаза абсурдность всей этой истории?
На риторические вопросы ответа не требовалось, поэтому Януш сразу перешёл к делу:
— Должно быть, он здорово поддал, когда проболтался ей о поисках кладов.
— Должно быть. А может, ещё больше захотел возвыситься в глазах Баськи, раз уж был для неё таким кумиром. Вот и не выдержал, похвастался.
Подумав, Януш отказался от своей версии и поддержал соображение, высказанное Тираном:
— Возможно, ты прав. В самом деле, гляди, какая между ними громадная разница: она по сточным канавам валяется, он же взбирается на вершины бизнеса. И ведь не бросил её. Кто знает, может, нравятся ему тощие и рыжие.
— А с соседским мальчонкой я тоже пообщался. Не такой уж мальчонка, лет пятнадцать. И неглупый парень. Ну, с ним я говорил по-другому, он понял, что увиливать нельзя, все рассказал, а запомнил немало. Действительно, видел, как Райчик отправился к озерку, а потом прибежала пани Владя, которую там хорошо знают, и уж так она разорялась, что нет Ярослава! Это ему хорошо запомнилось. И представляешь, тогда никто из следственной группы с ним не поговорил! Конечно, это ещё не доказательство, но очень весомая улика, правда раздобытая с опозданием. Хоть одно утешает: одним нераскрытым делом меньше. Выходит, не напрасно я страдал… А если поймаем Доминика, поставим последнюю точку и в том деле, и в теперешнем.
— Из этого я делаю вывод, что ты очень веришь в Доминика?
— Все факты говорят об этом. Однако и других возможностей я не исключаю. Слишком уж много женского пола замешано в деле, чтобы совсем от них отмахнуться.
Януш целиком и полностью поддержал Тирана:
— И я о том же думаю. И знаешь, все больше убеждаюсь: это дело с двойным дном. К основной линии преступления явно примешивается побочная, я бы расширил круг поисков. Мою Иоанну можешь оставить в покое, уж я-то знаю, когда она говорит всю правду, а когда что-то скрывает. В данном случае, думаю, скоро и всю скажет. А вот что касается Каси… Обязательно надо найти её парня. Пока ещё точно не знаю зачем, но чувствую — он тут замешан.
— Мне тоже хотелось бы с ним познакомиться, — согласился Тиран. — Но вот людей у нас мало, Болек из сил выбивается.
— За Касей стоит понаблюдать особо, придётся уж выделить тебе специального человека. А если так туго с персоналом, пусть хоть время от времени к девушке наведываются, должен же когда-то к ней её парень прийти…
— Слушай! — перебил друга Тиран. — Прекрасная идея! Вернём ей тёткину квартиру. А это такой хлев, что не всякая свинья выживет. С ремонтом и уборкой там работы невпроворот, я буду не я, если парень не захочет ей помочь. А если не захочет, значит, не так уж они любят друг друга и незачем нам на него охотиться, с таким она не станет делиться сокровенным, сам понимаешь…
На этом закончилась беседа Тирана с Янушем, потому что я вернулась с бегов. Как всегда жутко голодная после посещения ипподрома, дома обнаружила лишь макароны, немного масла, одно яйцо и соль. Конечно, при желании и из этих продуктов можно приготовить еду, но как-то не вдохновляло, и я влетела к Янушу. Очень обрадовалась, увидев у него Тирана, ибо мне давно хотелось знать, как выглядит эта засушенная полицейская мумия в нормальной, не официальной обстановке. К сожалению, не удалось узнать, ибо при виде меня Тиран тут же сбежал.
Возможно, он полагал, что общение с подозреваемой в частном порядке нанесёт вред расследованию…
Непросто было открыть окна, пришлось вытаскивать плоскогубцами гвозди, которыми они были забиты, ведь тётка никогда их не раскрывала. Зато, наверное, именно благодаря этому очень хорошо сохранились петли. А пока пускай день и ночь стоят нараспашку, может, улетучится вонь. Времени у меня достаточно, пани Яжембская возвращается только через три месяца.
Натянув толстый свитер, я присела к столу и задумалась. Ничего не делала. Вспоминала. Ни о чем не жалела, ни о чем не печалилась. Какая печаль?
Напротив, меня переполняло чувство облегчения.
И я уже решила: схожу на могилу Райчика, возложу цветы. Когда у него уже будет могила…
Ещё неделю назад надо мной висел кошмар, ведь через три месяца мне предстояло вернуться сюда.
Вернуться в тюрьму. Разумеется, я думала над тем, чтобы поселиться отдельно от тётки, чтобы просто сбежать, чтобы уехать далеко-далеко, за границу, лучше всего в Австралию. Сначала это были просто беспочвенные мечты, потом я стала серьёзнее думать о возможности выезда за границу. В конце концов, сейчас с этим проще, у меня есть специальность, английский я знаю, а к жизненным трудностям мне не привыкать. Удерживал меня Бартек и ещё что-то, возможно, какая-то идиотская порядочность или страх перед законом. В конце концов, она меня вырастила, была все эти годы моей опекуншей, а по закону дети обязаны заботиться о престарелых родителях. И об опекунах, наверное, тоже. А кроме меня, о ней некому было заботиться. При одной мысли об этом волосы вставали дыбом и делалось нехорошо.
Я пыталась не думать об этом и не могла. Мысль о необходимости опеки над престарелой тёткой сама врывалась в меня, как тайфун, как смерч, заполняя все внутри так, что я не могла дышать. Забота о престарелой тётке… Боже, смилуйся надо мной!
Всю жизнь тётка вызывала во мне панический страх, я боялась к ней прикоснуться. И боялась, и брезговала. А она стала притворяться, что слабеет.
При ходьбе еле переставляла ноги, держалась за мебель, вставая с кресла, требовала помочь ей, сгибалась под тяжестью чашки с чаем или буханки хлеба. И все ложь и притворство! Прекрасно ходила и даже бегала, когда думала, что её никто не видит. Но она хотела привязать меня к себе, приучить к тому, что не может обходиться без моей помощи. И через три месяца я должна была вернуться в эту квартиру и взять на себя все заботы о ней: закупать продукты, готовить, подавать ей еду, обслуживать её, пересаживать с кровати на кресло и обратно, помогать одеваться и раздеваться… Быть всегда рядом, чтобы она могла сидеть и смотреть на меня своим ужасным взглядом василиска, которого я с детства боялась, как с детства брезговала прикасаться к ней. При одной мысли об этом мне становилось плохо, меня всю выворачивало наизнанку. И все это должно было навалиться на меня через три месяца и тянуться в бесконечность, ведь она была здорова, ничем не болела, разве только ожирение, но жаловалась на все и вечно ныла. По её словам, была старой, немощной женщиной, изнурённой множеством болезней и постоянно нуждающейся в помощи и опеке. Моей помощи и опеке! А ведь могла прожить ещё пятнадцать-двадцать лет. Двадцать лет каторги!
А поскольку я её хорошо знала, совместная жизнь с ней означала постоянную слежку за мной. Проверяла бы каждую мою вещь, каждую минуту времени, проведённую вне дома. А дома — сидеть в одной комнате с нею, видеть её ненавидящий взгляд, вдыхать исходящую от неё вонь, слышать её хриплое, натужное дыхание. И вечная ругань, постоянные скандалы — словом, все доступные ей способы отравить мне жизнь…
Помню, с каким наслаждением она уничтожала все, что могло принести мне радость. Как-то школьная подруга подарила мне ленточку. Боже, как я была счастлива! У меня ещё никогда не было такой красивой вещи. Сколько же лет мне тогда было? Наверное, одиннадцать… А я как сейчас вижу эту ленту: атласная, голубая, широкая, не очень новая, но это неважно. Тётка в тот же день изрезала её ножницами на мелкие кусочки.
Потом, года через два, из остатков шерсти, найденных в ящике комода, я связала себе крючком шапочку с помпоном. Видно, и тогда я умела делать красивые вещи, шапочка получилась чудесная. Один раз я все-таки сходила в ней в школу, а вечером она уже тёрла ею закопчённые кастрюли… Я ещё удивилась тогда, ведь до этого она никогда не оттирала копоть с кастрюль. Теперь делала это специально, мне назло. Шапку свою я только по помпону и узнала…
И никогда не было у меня ни своего платья, ни даже юбки. Приходилось донашивать её старые вещи, свитера и юбки, только немного укорачивая их. Ходила я, как пугало.
И эта ужасная вонь в доме. Вот в этой комнате, где я теперь сижу, и прошла моя жизнь, жизнь затравленного животного, лишённого всех прав, в том числе и права дышать. Вот в этой комнате я часами просиживала в углу, отвернувшись к стене, чтобы ненароком не глянуть в телевизор, когда она смотрела фильмы. И уйти мне не разрешалось, я обязана быть постоянно у неё на глазах. Читать не разрешалось, заниматься рисованием или лепкой тоже. Впрочем, я и не могла бы ничем заниматься, в моем углу было темно. Часами сидела я, бессмысленно уставясь в стенку, и во мне росла ненависть…
Вот за этим столом она как-то раз в кровь разбила мне пальцы, когда я, закончив делать уроки, украдкой принялась что-то рисовать, надеясь, что тётка не заметит. Вот в этой комнате она рассказывала обо мне всякие гадости людям, изредка приходившим к ней. О том, что я мочусь в постели.
О том, что у меня склонность к воровству и лжи.
О том, что я с наслаждением порчу вещи. Зачем ей это было нужно? И рассказывала так убедительно, что люди ей верили, ведь я же ни слова не могла проронить в собственную защиту. Какие муки я претерпела, видя, что люди сторонятся меня. Сейчас об этом можно вспоминать с улыбкой, но пережитых мук и унижения не забыть.
По всей видимости, она меня люто ненавидела, ведь я была лишь обременительным придатком к деньгам, квартире и имуществу, которыми без меня ей бы не владеть. Почему не убила, не отравила меня? Не знаю.
Возможно, боялась ответственности, возможно, существовали какие-то пункты в завещании бабушки, а может, уже тогда видела во мне свою служанку, которая станет ухаживать за нею, когда старость придёт?
Тётка знала, что пани Яжембская возвращается через месяц. Тётка вообще все обо мне знала, вот только не подозревала о существовании Бартека. Его я изо всех сил укрывала от неё. И со злобной радостью ожидала моего возвращения к ней. «Вернётся кошка к плошке», — насмешливо повторяла она всякий раз, когда я к ней приходила. Через три месяца кончалась моя вольная жизнь, предстояло вернуться в этот ад, в эту вот квартиру…
И вот теперь я сидела здесь одна и мне уже не угрожал кошмар. Стряхнув жуткие воспоминания, я решительно поднялась со стула. Пора браться за дело.
Вроде немного проветрилось, уже не было в комнате такой невыносимой вони. Итак, засучить рукава и приниматься за работу. Надо привести квартиру в более или менее приемлемый вид. Начать, ясное дело, с того, чтобы повыбрасывать как можно больше хлама.
Я прошла в кухню. С неё и начну расчистку квартиры. Большая просторная кухня буквально тонула под нагромождениями старого тряпья, ненужного барахла и хлама, закопчённых и обгоревших горшков и сковородок, кастрюль с остатками закаменевшей пищи, банок с прокисшим и заплесневелым содержимым. Разумеется, проще всего было все это собрать в кучу и вынести на помойку, но поступить так я не могла. Следовало внимательно просмотреть каждую тряпку, каждый горшок. Знала я свою тётку, знала, что обнаруженные полицией деньги и драгоценности составляли лишь небольшую часть припрятанных ею ценностей. А прятала она их в самых невероятных местах. Плюнула бы я на них и выбросила все к черту, если бы речь шла лишь о моем собственном будущем, в теперешних же обстоятельствах я просто обязана была подумать о Бартеке. С помощью денег, возможно, удалось бы кое-чего добиться, да и о нашем совместном будущем следовало подумать. О наших детях. А я очень хотела иметь детей и обеспечить им безбедную жизнь. Нашим с Бартеком детям! Зная меня, тётка на том свете наверняка потирает руки от радости, предвкушая, как я по свойственному мне отношению к ценностям выброшу их на помойку. Не дождётся! Не выброшу, все здесь обыщу! Не доставлю ей такого посмертного удовольствия.
Уж как она умудрилась это сделать — не знаю, но в очень старом, непочатом, в фабричной упаковке пакете муки старуха спрятала шесть «свинок», золотые старинные пятирублевые монеты. Кроме «свинок» в пакете находилось множество червей и той моли, которая заводится в пищевых отходах. Теперь она разлетелась у меня по всей кухне. Отчаявшись справиться с насекомыми, я решила отложить это дело до капитального ремонта, а пока занялась старой посудой, уж её-то можно повыбрасывать не глядя. Вытащила все старые горшки и кастрюли, покорёженные сковороды, дырявые миски, щербатые тарелки, сложила в кучу, намереваясь это немедленно оттащить на помойку. И уже стала заталкивать их в сумку, как меня словно что кольнуло. Вытряхнув уже уложенные, снова принялась складывать, предварительно внимательно оглядывая со всех сторон каждую вещь.
К днищу одного из старых горшков оказался приклеен целлофановый пакетик, а в нем — золотой браслет из тонкой чеканки изящных звеньев. На крохотной пластинке выгравировано: «Моей дорогой Аночке — Тадеуш».
Милостивый боже! Анна и Тадеуш! Мама и отец…
Сколько просидела я над браслетом, прижав его к лицу, — не знаю. Перецеловала каждую пластиночку. Может, смешно и глупо, но ведь его носила моя мать…
Теперь я принялась тщательно просматривать каждый предмет. Черт с ними, с ценностями, но ведь могут попасться и вот такие совершенно бесценные предметы, память о родителях. Из книги, которую мама подарила отцу, тётка вырвала страницу с дарственной надписью. Я успела её прочесть, на следующий день от странички остались лишь обгоревшие клочки. С маниакальным наслаждением уничтожала старая ведьма все, что осталось от моих родителей, стремясь уничтожить и саму память о них. А вот драгоценностей не уничтожила, видно, не поднялась рука у старой скряги. Хотя, кто знает, может, у неё был и другой какой расчёт? Ясно одно: мне они никогда не были бы возвращены.
Как никогда не собиралась возвратить мне и сберкнижки. Обнаружив их, я просто глазам своим не поверила. А обнаружила их в старой матерчатой торбе, битком набитой драными чулками и прочим вонючим тряпьём. Работала я в перчатках, и все равно с трудом заставила себя взять в руки эту торбу. Вывалив на пол кучей её содержимое, я принялась ворошить его щипцами, которыми вынимают из бака прокипячённое бельё. На дне кучи обнаружились две сберегательные книжки на моё имя. Судя по дате, их открыла моя бабушка незадолго до смерти. Вклад на колоссальную сумму более двух миллиардов злотых!
Господи, а мы с Бартеком столько настрадались из-за каких-то несчастных восьмидесяти миллионов. Много чего произошло в нашей стране за истёкшие двадцать с лишним лет, инфляция, перерасчёт, но наверняка набежали огромные проценты. На последней страничке одной из книжек была доверенность на тётку. Почему она не прикоснулась к деньгам? Почему она не сняла их с книжек и не припрятала по своему обыкновению? Опять какой-то тайный расчёт? Или просто жаль было лишаться процентов?
Как хорошо, что теперь у меня есть эти деньги!
Очень облегчат жизнь. Хватит на все: привести в порядок квартиру, закончить учёбу, не думать о хлебе насущном, не надрываться над срочными заказами, путешествовать по свету… Как умно поступила моя бабушка!
Теперь я простила ей ужасное решение поручить меня своей сестре. С той самой минуты, когда пани Крыся рассказала мне все, я никак не могла понять такого решения и простить его. Ведь не могла же бабушка не знать своей сестры! Лучше бы бросила меня на произвол судьбы… Ладно, пусть детство и молодость загублены, теперь я простила бабушке все, благодаря этой находке оставшуюся часть своей жизни я проживу безбедно. И я мысленно попросила у бабушки прощения за то, что упрекала её.
Придя в себя после очередной находки, я вернулась к наведению порядка. Хорошо хоть в квартире не было тараканов. Вот уж поистине нет худа без добра! При тёткиной «аккуратности» квартиру бы заполонили тараканы, в этой грязи им просто раздолье. Однако тёткин бзик на почве мухоморов в данном случае обернулся для меня просто благодеянием, ведь отраву тётка испытывала на всяких домашних паразитах. Правда, вонь в квартире страшная, ну да постепенно выветрится.
Хорошо, что лифт работал, иначе мне пришлось бы набегаться, выбрасывая на помойку тонны всевозможного хлама и мусора.
К вечеру я успела очистить всего-навсего два кухонных шкафчика. Ничего удивительного, раз уж я решила искать тщательно и осматривать буквально все. Вот пришлось высыпать из бумажных пакетов и матерчатых мешочков крупу, муку и прочие сыпучие субстанции — упомянутая моль летала по кухне уже целыми тучами, вот и пришлось ложкой на длинном черенке вычерпывать из стеклянных банок какие-то прокисшие маринады и пузырящиеся варенья и повидла. В куче того, что некогда было ячневой крупой, я обнаружила кольцо: крупный брильянт в окружении маленьких сапфирчиков. У мамы были голубые глаза…
Сердце переполняла радость. Не удалось тётке перехитрить меня! Очень хотелось поделиться своими открытиями с Бартеком. Собрав очередную порцию грязных банок и набив очередную сумку протухшими червивыми крупами, чтобы выбросить их на помойку, я со всей этой тяжестью спустилась на лифте. В холле, у стены с почтовыми ящиками, какой-то мужчина занимался починкой велосипеда. Жильцов нашего дома я в принципе знала, хотя бы внешне, а этот был явно чужой. С какой стати вдруг посторонний мужчина занимается своим велосипедом в нашем холле?…
Ответ напрашивался сам собой: он торчит тут из-за меня. Или следит за мной, или ждёт, не появится ли Бартек. Если следит за мной, может сидеть до посинения, мне наплевать. Хотя… Хотя тоже ничего хорошего. Значит, мне не поверили?
Открытие меня встревожило, но не очень. Видимо, переполнявшая все моё нутро радость покрыла это нутро защитным слоем, не пропуская стрессов, которые разрушают нервную систему. Что в такой ситуации следует предпринять? Понятно, предупредить Бартека. Не выводить их на него, а запросто могла бы, не обрати внимания на этого, с велосипедом. Значит, надо предупредить по телефону.
Вернувшись в квартиру, я по очереди обзвонила его отца и мать и поймала Бартека у матери. Велела ему немедленно отправляться ко мне на Граничную и там затаиться в моей квартире, света не зажигать.
Очень надеялась: если следят за мной, то на Граничной может не быть наблюдателя и Бартек успеет проскочить в квартиру, пока следят за мной тут. А уж я постараюсь их задержать. Их или его, может, тот, с велосипедом, один приставлен ко мне. Пожалуй, стоит отправиться в какое-нибудь кафе и посидеть там, притворяясь, что кого-то жду. Потом сделаю вид, что не дождалась, и вернусь домой на Граничную.
А утром первая выйду, за мной потянется стража, и Бартек сможет спокойно покинуть квартиру. Договоримся с ним, как будем впредь вести себя. Надеюсь, телефон мой ещё не прослушивается? Не дай Бог слышали мой разговор с Бартеком.
Бартек согласился, но предупредил, что у него ночная работа и ему к десяти вечера надо быть на месте. Надо так надо, сделаем так, чтобы из моего дома он вышел незамеченным.
Я ещё раз спустилась на лифте с мусором. Мужчина в вестибюле кончал ремонтировать свой велосипед, интересно, чем он займётся, если с ремонтом покончит, а я ещё свою уборку не закончу? Пришлось поторопиться специально, чтобы не задерживать человека… Когда я выходила из дома, его велосипед стоял уже готовый. Он вышел следом за мной, сел на велосипед и поехал в сторону Пулавской.
Больше я не стала за ним наблюдать, не надо усложнять ему работу. В кафе шла не оглядываясь.
В «Мозаике» села за столик и, как было задумано, делала вид, поглядывая на часы, что кого-то жду. Не дождавшись, через полчаса вышла и отправилась домой.
Бартек в ванной читал газету. Правильно сделал, не зажигая света в комнатах. Я так и не могла определить, следила ли полиция за мной, но на всякий случай мы решили соблюдать осторожность. Я Бартеку обо всем рассказала, показала обнаруженные в тёткиной кухне сберкнижки, браслет и кольцо.
Странно, что тебя полиция не подозревает в убийстве тётки, сказал Бартек, уж у тебя был повод — лучше не придумаешь, не исключено, он же мог стать и смягчающим твою вину обстоятельством. Любимая, сказал он, у меня опять хорошо оплачиваемая работа, не беспокойся, легальная, и я больше не дам себя облапошить, предприятие солидное. Только вкалывать приходится по-страшному, но я все-таки попробую выпросить выходной, чтобы помочь тебе с уборкой тёткиной квартиры, нельзя же одной надрываться. Тяжести должен таскать я, а не ты.
Результаты этого оказались просто потрясающими.
Прежде всего, вопреки пессимистическим прогнозам поручика Болека, удалось установить, чем же занимался покойный Ярослав Райчик в роковой день четырнадцатого мая полтора года назад. Пятнадцатого мая, всем известно, именины Зофьи, но сердечная Владькина приятельница Зофья устроила свои именины накануне, поскольку на следующий день отмечала свой праздник другая Зоська, который Владька вместе с сердечной приятельницей никак не собирались упускать. Так вот, она, Владька, на всю жизнь запомнила, что четырнадцатого мая из себя выходила, злая была, как сто тысяч чертей. Собирались с Яреком отправиться к сердечной приятельнице к шести, а живёт та Зофья на Жолибоже, туда добираться не меньше часа, а мужик куда-то запропастился, чтоб ему… В кои-то веки собрались, как люди в гости, у Владьки и платье было припасено шик-блеск, зеленое, переливающееся, Зоська бы сама позеленела при виде такой красоты, она, Владька, намазалась-накрасилась, при всем параде сидела, как дура, и ждала! Не выдержала, сама к Ярославу помчалась, квартира заперта. Соседский мальчонка сказал: часа два назад пан Ярек куда-то намылился, вроде бы прогуляться вышел, потому как в сторону озерка направился. Дети, они, проше пана, все замечают! Не иначе к какой-то бабе на свидание, вот и верь мужикам после этого!
Она, Владька, уж повыдергала бы патлы и бабе, и своему разлюбезному, да в лесочке ещё грязно было, а она — при полном параде, туфли новые, на высоком каблуке, денежки за них отвалила такие, что волосы дыбом встают, не портить же их из-за какой-то паскуды? Да и не пройти в них к озерку. Ну и пришлось возвращаться домой несолоно хлебавши, а этот подонок, пусть земля ему будет пухом, только к семи заявился. Она на него с кулаками, а он как-то её умаслил, подхватил, в такси сунул (на такси приехал!).
Ну и они на именины все-таки поспели.
— И наверняка наплёл пани с три короба насчёт того, как провёл часок в лесочке, а пани и уши развесила! — сочувственно заметил хитрый Тиран.
— Со мной такие номера не пройдут! — гордо ответствовала Владька, пододвигая гостю свою опустевшую рюмку. — Все выболтал, как миленький!
Надо было одного такого поприжать, сказал, да нет, вы не подумайте чего, поприжать деликатненько, тот, гнида паскудная, должен был Яреку хорошие деньги и попытался было увильнуть, да от Ярека не увильнёшь! И поприжал, будьте уверены, потому как при деньгах оказался и даже мне вот эту браслетку подарил. О, видите, как блестит? Так что пусть ему земля будет пухом, выпью за помин души…
Тиран с большим интересом рассмотрел поблёскивающий на пухлой ручке браслет и ручку поцеловал, на что явно рассчитывала хозяйка. И даже решил, если интересы дела потребуют, пожертвовать собой и пойти ещё дальше. Пока же подхватил и развил тему пронырливых и излишне дотошных детей, особенно мальчишек, которые вечно суют свои носы куда не следует. Тиран чувствовал, эта тема затрагивает за живое его собеседницу, и опять не ошибся.
Ещё как затрагивала! Фамилия и имя наблюдательного соседского мальчонки сами сорвались с болтливого язычка пани Владьки.
* * *
А потом Тиран в частном порядке плакался в жилетку Янушу. Полицейские тоже люди, и если время от времени не избавляться от накопившихся стрессов, поголовно у всех окажется и печень ни к черту, и нервы никуда. Затем оба полицейских поговорили о деле.— Так и не раскрыли убийство Двурной, Доминика оставили в покое, убедившись в его алиби благодаря крестинам, а на Райчика и вовсе не вышли. Никакого мотива, следствие пошло по ложному пути, искали клиента убитой проститутки, единственное, что приходило в голову, — ограбление. Её товарки показали, что в тот день Баська успела неплохо заработать. А тут ещё… Когда я теперь перечитываю материалы того следствия, плакать хочется. На каждом шагу — любовь, большая любовь, безграничная любовь! Баська эта так любила своего Доминика, что только для него и работала, а была девушка очень работящая, он же отказывался брать её деньги, потому что тоже любил её больше всего на свете, ей приходилось умолять его принять денежки, заработанные тяжким трудом, а он выкаблучивался и отказывался. Смех да и только! Почему я это ясно вижу теперь, почему тогда не бросалась в глаза абсурдность всей этой истории?
На риторические вопросы ответа не требовалось, поэтому Януш сразу перешёл к делу:
— Должно быть, он здорово поддал, когда проболтался ей о поисках кладов.
— Должно быть. А может, ещё больше захотел возвыситься в глазах Баськи, раз уж был для неё таким кумиром. Вот и не выдержал, похвастался.
Подумав, Януш отказался от своей версии и поддержал соображение, высказанное Тираном:
— Возможно, ты прав. В самом деле, гляди, какая между ними громадная разница: она по сточным канавам валяется, он же взбирается на вершины бизнеса. И ведь не бросил её. Кто знает, может, нравятся ему тощие и рыжие.
— А с соседским мальчонкой я тоже пообщался. Не такой уж мальчонка, лет пятнадцать. И неглупый парень. Ну, с ним я говорил по-другому, он понял, что увиливать нельзя, все рассказал, а запомнил немало. Действительно, видел, как Райчик отправился к озерку, а потом прибежала пани Владя, которую там хорошо знают, и уж так она разорялась, что нет Ярослава! Это ему хорошо запомнилось. И представляешь, тогда никто из следственной группы с ним не поговорил! Конечно, это ещё не доказательство, но очень весомая улика, правда раздобытая с опозданием. Хоть одно утешает: одним нераскрытым делом меньше. Выходит, не напрасно я страдал… А если поймаем Доминика, поставим последнюю точку и в том деле, и в теперешнем.
— Из этого я делаю вывод, что ты очень веришь в Доминика?
— Все факты говорят об этом. Однако и других возможностей я не исключаю. Слишком уж много женского пола замешано в деле, чтобы совсем от них отмахнуться.
Януш целиком и полностью поддержал Тирана:
— И я о том же думаю. И знаешь, все больше убеждаюсь: это дело с двойным дном. К основной линии преступления явно примешивается побочная, я бы расширил круг поисков. Мою Иоанну можешь оставить в покое, уж я-то знаю, когда она говорит всю правду, а когда что-то скрывает. В данном случае, думаю, скоро и всю скажет. А вот что касается Каси… Обязательно надо найти её парня. Пока ещё точно не знаю зачем, но чувствую — он тут замешан.
— Мне тоже хотелось бы с ним познакомиться, — согласился Тиран. — Но вот людей у нас мало, Болек из сил выбивается.
— За Касей стоит понаблюдать особо, придётся уж выделить тебе специального человека. А если так туго с персоналом, пусть хоть время от времени к девушке наведываются, должен же когда-то к ней её парень прийти…
— Слушай! — перебил друга Тиран. — Прекрасная идея! Вернём ей тёткину квартиру. А это такой хлев, что не всякая свинья выживет. С ремонтом и уборкой там работы невпроворот, я буду не я, если парень не захочет ей помочь. А если не захочет, значит, не так уж они любят друг друга и незачем нам на него охотиться, с таким она не станет делиться сокровенным, сам понимаешь…
На этом закончилась беседа Тирана с Янушем, потому что я вернулась с бегов. Как всегда жутко голодная после посещения ипподрома, дома обнаружила лишь макароны, немного масла, одно яйцо и соль. Конечно, при желании и из этих продуктов можно приготовить еду, но как-то не вдохновляло, и я влетела к Янушу. Очень обрадовалась, увидев у него Тирана, ибо мне давно хотелось знать, как выглядит эта засушенная полицейская мумия в нормальной, не официальной обстановке. К сожалению, не удалось узнать, ибо при виде меня Тиран тут же сбежал.
Возможно, он полагал, что общение с подозреваемой в частном порядке нанесёт вред расследованию…
* * *
Я распахнула настежь все окна. Ничего, что на дворе осень, что квартира наполняется холодным воздухом, надо, чтобы как следует проветрилась.Непросто было открыть окна, пришлось вытаскивать плоскогубцами гвозди, которыми они были забиты, ведь тётка никогда их не раскрывала. Зато, наверное, именно благодаря этому очень хорошо сохранились петли. А пока пускай день и ночь стоят нараспашку, может, улетучится вонь. Времени у меня достаточно, пани Яжембская возвращается только через три месяца.
Натянув толстый свитер, я присела к столу и задумалась. Ничего не делала. Вспоминала. Ни о чем не жалела, ни о чем не печалилась. Какая печаль?
Напротив, меня переполняло чувство облегчения.
И я уже решила: схожу на могилу Райчика, возложу цветы. Когда у него уже будет могила…
Ещё неделю назад надо мной висел кошмар, ведь через три месяца мне предстояло вернуться сюда.
Вернуться в тюрьму. Разумеется, я думала над тем, чтобы поселиться отдельно от тётки, чтобы просто сбежать, чтобы уехать далеко-далеко, за границу, лучше всего в Австралию. Сначала это были просто беспочвенные мечты, потом я стала серьёзнее думать о возможности выезда за границу. В конце концов, сейчас с этим проще, у меня есть специальность, английский я знаю, а к жизненным трудностям мне не привыкать. Удерживал меня Бартек и ещё что-то, возможно, какая-то идиотская порядочность или страх перед законом. В конце концов, она меня вырастила, была все эти годы моей опекуншей, а по закону дети обязаны заботиться о престарелых родителях. И об опекунах, наверное, тоже. А кроме меня, о ней некому было заботиться. При одной мысли об этом волосы вставали дыбом и делалось нехорошо.
Я пыталась не думать об этом и не могла. Мысль о необходимости опеки над престарелой тёткой сама врывалась в меня, как тайфун, как смерч, заполняя все внутри так, что я не могла дышать. Забота о престарелой тётке… Боже, смилуйся надо мной!
Всю жизнь тётка вызывала во мне панический страх, я боялась к ней прикоснуться. И боялась, и брезговала. А она стала притворяться, что слабеет.
При ходьбе еле переставляла ноги, держалась за мебель, вставая с кресла, требовала помочь ей, сгибалась под тяжестью чашки с чаем или буханки хлеба. И все ложь и притворство! Прекрасно ходила и даже бегала, когда думала, что её никто не видит. Но она хотела привязать меня к себе, приучить к тому, что не может обходиться без моей помощи. И через три месяца я должна была вернуться в эту квартиру и взять на себя все заботы о ней: закупать продукты, готовить, подавать ей еду, обслуживать её, пересаживать с кровати на кресло и обратно, помогать одеваться и раздеваться… Быть всегда рядом, чтобы она могла сидеть и смотреть на меня своим ужасным взглядом василиска, которого я с детства боялась, как с детства брезговала прикасаться к ней. При одной мысли об этом мне становилось плохо, меня всю выворачивало наизнанку. И все это должно было навалиться на меня через три месяца и тянуться в бесконечность, ведь она была здорова, ничем не болела, разве только ожирение, но жаловалась на все и вечно ныла. По её словам, была старой, немощной женщиной, изнурённой множеством болезней и постоянно нуждающейся в помощи и опеке. Моей помощи и опеке! А ведь могла прожить ещё пятнадцать-двадцать лет. Двадцать лет каторги!
А поскольку я её хорошо знала, совместная жизнь с ней означала постоянную слежку за мной. Проверяла бы каждую мою вещь, каждую минуту времени, проведённую вне дома. А дома — сидеть в одной комнате с нею, видеть её ненавидящий взгляд, вдыхать исходящую от неё вонь, слышать её хриплое, натужное дыхание. И вечная ругань, постоянные скандалы — словом, все доступные ей способы отравить мне жизнь…
Помню, с каким наслаждением она уничтожала все, что могло принести мне радость. Как-то школьная подруга подарила мне ленточку. Боже, как я была счастлива! У меня ещё никогда не было такой красивой вещи. Сколько же лет мне тогда было? Наверное, одиннадцать… А я как сейчас вижу эту ленту: атласная, голубая, широкая, не очень новая, но это неважно. Тётка в тот же день изрезала её ножницами на мелкие кусочки.
Потом, года через два, из остатков шерсти, найденных в ящике комода, я связала себе крючком шапочку с помпоном. Видно, и тогда я умела делать красивые вещи, шапочка получилась чудесная. Один раз я все-таки сходила в ней в школу, а вечером она уже тёрла ею закопчённые кастрюли… Я ещё удивилась тогда, ведь до этого она никогда не оттирала копоть с кастрюль. Теперь делала это специально, мне назло. Шапку свою я только по помпону и узнала…
И никогда не было у меня ни своего платья, ни даже юбки. Приходилось донашивать её старые вещи, свитера и юбки, только немного укорачивая их. Ходила я, как пугало.
И эта ужасная вонь в доме. Вот в этой комнате, где я теперь сижу, и прошла моя жизнь, жизнь затравленного животного, лишённого всех прав, в том числе и права дышать. Вот в этой комнате я часами просиживала в углу, отвернувшись к стене, чтобы ненароком не глянуть в телевизор, когда она смотрела фильмы. И уйти мне не разрешалось, я обязана быть постоянно у неё на глазах. Читать не разрешалось, заниматься рисованием или лепкой тоже. Впрочем, я и не могла бы ничем заниматься, в моем углу было темно. Часами сидела я, бессмысленно уставясь в стенку, и во мне росла ненависть…
Вот за этим столом она как-то раз в кровь разбила мне пальцы, когда я, закончив делать уроки, украдкой принялась что-то рисовать, надеясь, что тётка не заметит. Вот в этой комнате она рассказывала обо мне всякие гадости людям, изредка приходившим к ней. О том, что я мочусь в постели.
О том, что у меня склонность к воровству и лжи.
О том, что я с наслаждением порчу вещи. Зачем ей это было нужно? И рассказывала так убедительно, что люди ей верили, ведь я же ни слова не могла проронить в собственную защиту. Какие муки я претерпела, видя, что люди сторонятся меня. Сейчас об этом можно вспоминать с улыбкой, но пережитых мук и унижения не забыть.
По всей видимости, она меня люто ненавидела, ведь я была лишь обременительным придатком к деньгам, квартире и имуществу, которыми без меня ей бы не владеть. Почему не убила, не отравила меня? Не знаю.
Возможно, боялась ответственности, возможно, существовали какие-то пункты в завещании бабушки, а может, уже тогда видела во мне свою служанку, которая станет ухаживать за нею, когда старость придёт?
Тётка знала, что пани Яжембская возвращается через месяц. Тётка вообще все обо мне знала, вот только не подозревала о существовании Бартека. Его я изо всех сил укрывала от неё. И со злобной радостью ожидала моего возвращения к ней. «Вернётся кошка к плошке», — насмешливо повторяла она всякий раз, когда я к ней приходила. Через три месяца кончалась моя вольная жизнь, предстояло вернуться в этот ад, в эту вот квартиру…
И вот теперь я сидела здесь одна и мне уже не угрожал кошмар. Стряхнув жуткие воспоминания, я решительно поднялась со стула. Пора браться за дело.
Вроде немного проветрилось, уже не было в комнате такой невыносимой вони. Итак, засучить рукава и приниматься за работу. Надо привести квартиру в более или менее приемлемый вид. Начать, ясное дело, с того, чтобы повыбрасывать как можно больше хлама.
Я прошла в кухню. С неё и начну расчистку квартиры. Большая просторная кухня буквально тонула под нагромождениями старого тряпья, ненужного барахла и хлама, закопчённых и обгоревших горшков и сковородок, кастрюль с остатками закаменевшей пищи, банок с прокисшим и заплесневелым содержимым. Разумеется, проще всего было все это собрать в кучу и вынести на помойку, но поступить так я не могла. Следовало внимательно просмотреть каждую тряпку, каждый горшок. Знала я свою тётку, знала, что обнаруженные полицией деньги и драгоценности составляли лишь небольшую часть припрятанных ею ценностей. А прятала она их в самых невероятных местах. Плюнула бы я на них и выбросила все к черту, если бы речь шла лишь о моем собственном будущем, в теперешних же обстоятельствах я просто обязана была подумать о Бартеке. С помощью денег, возможно, удалось бы кое-чего добиться, да и о нашем совместном будущем следовало подумать. О наших детях. А я очень хотела иметь детей и обеспечить им безбедную жизнь. Нашим с Бартеком детям! Зная меня, тётка на том свете наверняка потирает руки от радости, предвкушая, как я по свойственному мне отношению к ценностям выброшу их на помойку. Не дождётся! Не выброшу, все здесь обыщу! Не доставлю ей такого посмертного удовольствия.
Уж как она умудрилась это сделать — не знаю, но в очень старом, непочатом, в фабричной упаковке пакете муки старуха спрятала шесть «свинок», золотые старинные пятирублевые монеты. Кроме «свинок» в пакете находилось множество червей и той моли, которая заводится в пищевых отходах. Теперь она разлетелась у меня по всей кухне. Отчаявшись справиться с насекомыми, я решила отложить это дело до капитального ремонта, а пока занялась старой посудой, уж её-то можно повыбрасывать не глядя. Вытащила все старые горшки и кастрюли, покорёженные сковороды, дырявые миски, щербатые тарелки, сложила в кучу, намереваясь это немедленно оттащить на помойку. И уже стала заталкивать их в сумку, как меня словно что кольнуло. Вытряхнув уже уложенные, снова принялась складывать, предварительно внимательно оглядывая со всех сторон каждую вещь.
К днищу одного из старых горшков оказался приклеен целлофановый пакетик, а в нем — золотой браслет из тонкой чеканки изящных звеньев. На крохотной пластинке выгравировано: «Моей дорогой Аночке — Тадеуш».
Милостивый боже! Анна и Тадеуш! Мама и отец…
Сколько просидела я над браслетом, прижав его к лицу, — не знаю. Перецеловала каждую пластиночку. Может, смешно и глупо, но ведь его носила моя мать…
Теперь я принялась тщательно просматривать каждый предмет. Черт с ними, с ценностями, но ведь могут попасться и вот такие совершенно бесценные предметы, память о родителях. Из книги, которую мама подарила отцу, тётка вырвала страницу с дарственной надписью. Я успела её прочесть, на следующий день от странички остались лишь обгоревшие клочки. С маниакальным наслаждением уничтожала старая ведьма все, что осталось от моих родителей, стремясь уничтожить и саму память о них. А вот драгоценностей не уничтожила, видно, не поднялась рука у старой скряги. Хотя, кто знает, может, у неё был и другой какой расчёт? Ясно одно: мне они никогда не были бы возвращены.
Как никогда не собиралась возвратить мне и сберкнижки. Обнаружив их, я просто глазам своим не поверила. А обнаружила их в старой матерчатой торбе, битком набитой драными чулками и прочим вонючим тряпьём. Работала я в перчатках, и все равно с трудом заставила себя взять в руки эту торбу. Вывалив на пол кучей её содержимое, я принялась ворошить его щипцами, которыми вынимают из бака прокипячённое бельё. На дне кучи обнаружились две сберегательные книжки на моё имя. Судя по дате, их открыла моя бабушка незадолго до смерти. Вклад на колоссальную сумму более двух миллиардов злотых!
Господи, а мы с Бартеком столько настрадались из-за каких-то несчастных восьмидесяти миллионов. Много чего произошло в нашей стране за истёкшие двадцать с лишним лет, инфляция, перерасчёт, но наверняка набежали огромные проценты. На последней страничке одной из книжек была доверенность на тётку. Почему она не прикоснулась к деньгам? Почему она не сняла их с книжек и не припрятала по своему обыкновению? Опять какой-то тайный расчёт? Или просто жаль было лишаться процентов?
Как хорошо, что теперь у меня есть эти деньги!
Очень облегчат жизнь. Хватит на все: привести в порядок квартиру, закончить учёбу, не думать о хлебе насущном, не надрываться над срочными заказами, путешествовать по свету… Как умно поступила моя бабушка!
Теперь я простила ей ужасное решение поручить меня своей сестре. С той самой минуты, когда пани Крыся рассказала мне все, я никак не могла понять такого решения и простить его. Ведь не могла же бабушка не знать своей сестры! Лучше бы бросила меня на произвол судьбы… Ладно, пусть детство и молодость загублены, теперь я простила бабушке все, благодаря этой находке оставшуюся часть своей жизни я проживу безбедно. И я мысленно попросила у бабушки прощения за то, что упрекала её.
Придя в себя после очередной находки, я вернулась к наведению порядка. Хорошо хоть в квартире не было тараканов. Вот уж поистине нет худа без добра! При тёткиной «аккуратности» квартиру бы заполонили тараканы, в этой грязи им просто раздолье. Однако тёткин бзик на почве мухоморов в данном случае обернулся для меня просто благодеянием, ведь отраву тётка испытывала на всяких домашних паразитах. Правда, вонь в квартире страшная, ну да постепенно выветрится.
Хорошо, что лифт работал, иначе мне пришлось бы набегаться, выбрасывая на помойку тонны всевозможного хлама и мусора.
К вечеру я успела очистить всего-навсего два кухонных шкафчика. Ничего удивительного, раз уж я решила искать тщательно и осматривать буквально все. Вот пришлось высыпать из бумажных пакетов и матерчатых мешочков крупу, муку и прочие сыпучие субстанции — упомянутая моль летала по кухне уже целыми тучами, вот и пришлось ложкой на длинном черенке вычерпывать из стеклянных банок какие-то прокисшие маринады и пузырящиеся варенья и повидла. В куче того, что некогда было ячневой крупой, я обнаружила кольцо: крупный брильянт в окружении маленьких сапфирчиков. У мамы были голубые глаза…
Сердце переполняла радость. Не удалось тётке перехитрить меня! Очень хотелось поделиться своими открытиями с Бартеком. Собрав очередную порцию грязных банок и набив очередную сумку протухшими червивыми крупами, чтобы выбросить их на помойку, я со всей этой тяжестью спустилась на лифте. В холле, у стены с почтовыми ящиками, какой-то мужчина занимался починкой велосипеда. Жильцов нашего дома я в принципе знала, хотя бы внешне, а этот был явно чужой. С какой стати вдруг посторонний мужчина занимается своим велосипедом в нашем холле?…
Ответ напрашивался сам собой: он торчит тут из-за меня. Или следит за мной, или ждёт, не появится ли Бартек. Если следит за мной, может сидеть до посинения, мне наплевать. Хотя… Хотя тоже ничего хорошего. Значит, мне не поверили?
Открытие меня встревожило, но не очень. Видимо, переполнявшая все моё нутро радость покрыла это нутро защитным слоем, не пропуская стрессов, которые разрушают нервную систему. Что в такой ситуации следует предпринять? Понятно, предупредить Бартека. Не выводить их на него, а запросто могла бы, не обрати внимания на этого, с велосипедом. Значит, надо предупредить по телефону.
Вернувшись в квартиру, я по очереди обзвонила его отца и мать и поймала Бартека у матери. Велела ему немедленно отправляться ко мне на Граничную и там затаиться в моей квартире, света не зажигать.
Очень надеялась: если следят за мной, то на Граничной может не быть наблюдателя и Бартек успеет проскочить в квартиру, пока следят за мной тут. А уж я постараюсь их задержать. Их или его, может, тот, с велосипедом, один приставлен ко мне. Пожалуй, стоит отправиться в какое-нибудь кафе и посидеть там, притворяясь, что кого-то жду. Потом сделаю вид, что не дождалась, и вернусь домой на Граничную.
А утром первая выйду, за мной потянется стража, и Бартек сможет спокойно покинуть квартиру. Договоримся с ним, как будем впредь вести себя. Надеюсь, телефон мой ещё не прослушивается? Не дай Бог слышали мой разговор с Бартеком.
Бартек согласился, но предупредил, что у него ночная работа и ему к десяти вечера надо быть на месте. Надо так надо, сделаем так, чтобы из моего дома он вышел незамеченным.
Я ещё раз спустилась на лифте с мусором. Мужчина в вестибюле кончал ремонтировать свой велосипед, интересно, чем он займётся, если с ремонтом покончит, а я ещё свою уборку не закончу? Пришлось поторопиться специально, чтобы не задерживать человека… Когда я выходила из дома, его велосипед стоял уже готовый. Он вышел следом за мной, сел на велосипед и поехал в сторону Пулавской.
Больше я не стала за ним наблюдать, не надо усложнять ему работу. В кафе шла не оглядываясь.
В «Мозаике» села за столик и, как было задумано, делала вид, поглядывая на часы, что кого-то жду. Не дождавшись, через полчаса вышла и отправилась домой.
Бартек в ванной читал газету. Правильно сделал, не зажигая света в комнатах. Я так и не могла определить, следила ли полиция за мной, но на всякий случай мы решили соблюдать осторожность. Я Бартеку обо всем рассказала, показала обнаруженные в тёткиной кухне сберкнижки, браслет и кольцо.
Странно, что тебя полиция не подозревает в убийстве тётки, сказал Бартек, уж у тебя был повод — лучше не придумаешь, не исключено, он же мог стать и смягчающим твою вину обстоятельством. Любимая, сказал он, у меня опять хорошо оплачиваемая работа, не беспокойся, легальная, и я больше не дам себя облапошить, предприятие солидное. Только вкалывать приходится по-страшному, но я все-таки попробую выпросить выходной, чтобы помочь тебе с уборкой тёткиной квартиры, нельзя же одной надрываться. Тяжести должен таскать я, а не ты.