И только после ужина, когда она уже поднималась к себе наверх, пани Марта вспомнила одну немаловажную вещь.
   — Погоди, я чуть не забыла. Милиция опять про тебя спрашивала. У них какое-то срочное дело. Тереска остановилась на середине лестницы.
   — И что?
   — Ничего. Расстроились, что тебя нет и, кажется, поехали к Шпульке.
   Тереска кивнула головой и двинулась дальше, вяло подумав, что завтра Шпулька ей все расскажет.
   За несколько часов до описанного разговора Шпулька раздумывала над тем, как бы получше отметить этот замечательный и долгожданный день. День избавления — кошмарная история с саженцами подошла к концу. Не нужно больше волочить за собой проклятый стол на колёсиках, не нужно больше в потёмках шарахаться от психа к психу, чтобы убеждать, упрашивать и умолять. Покой. Наконец-то наступил покой, и она никому не позволит отобрать его. Надо совершить нечто такое, неважно что, чтобы охватившее её чувство покоя окрепло, надо, наконец, расслабиться и отдохнуть.
   Цветы. Лучше всего заняться пересадкой цветов. Особую слабость Шпулька питала к кактусам, их у неё была целая коллекция, которую она в последнее время совсем забросила. Пора привести кактусы в порядок, тем более, что они требуют особого подхода. Одни ничего не имеют против соседей, несколько видов могут собраться в одном горшке, образуя диковинные сплетения, другие предпочитают одиночество. Кактусы, с весны оставленные без надзора, принялись расти как попало, пора было призвать их к порядку.
   Приняв это решение, Шпулька принесла давно заготовленную землю и высыпала её на газету, расстеленную посреди комнаты. На другую газету рядом она стала высыпать отслужившую своё землю, затем принесла новые горшки, чтобы рассадить кактусы, и расставила вокруг себя всех своих питомцев. Комната стала походить на оранжерею в стадии ремонта.
   В одном из горшков туго свитый клубок корней никак не позволял вынуть кактус без урона для отростков. К тому же это оказался тот самый, к которому было очень опасно прикасаться. Растущие пучками иголочки были такими крохотными, что их невозможно было разглядеть невооружённым глазом, зато при малейшем прикосновении они крепко впивались в кожу и неделями давали о себе знать. Шпулька натянула перчатки и грохнула по горшку молотком.
   Внезапный стук в дверь так перепугал её, что она все выронила из рук. От кактуса отломилось два кусочка. В доме никого не было, родители ушли по своим делам, брат уехал на учёбу в Гданьск, пришлось идти открывать. С гневным ворчанием Шпулька перелезла через кучу земли и груду горшков и, стараясь не наступать на черепки и поддоны, вышла в прихожую.
   За дверью стояли участковый и Кшиштоф Цегна.
   — Добрый день, — сказал участковый, приглядываясь к Шпульке с некоторым удивлением: растрёпанная, выпачканная землёй, но… в перчатках. — Вы должны немедленно с нами поехать. Вашей подруги дома не оказалось, кажется, она пошла в кино, так что выручайте. Дело безотлагательное.
   — Безотлагательное… — Протянула Шпулька. — Добрый день. Неужели у меня никогда не будет покоя? Ладно, вот только цветок посажу.
   Она расстроилась страшно, подумав с горечью, что все это из-за Терески, а её, конечно, дома не оказалось, потому что этот паршивый Богусь для неё важнее всего на свете. Шпулька начинала подозревать, что покоя ей не видать как своих ушей, но, как бы там ни было, поломанный кактус надо пересадить, а то он совсем погибнет. Она возвратилась в комнату, а участковый и Кшиштоф Цегна, не вполне уразумев её ответ, последовали за ней.
   — О, так вы пересаживаете цветы, — сказал участковый с некоторым беспокойством. — Но мы вас оторвём ненадолго. С кактусами ведь ничего не случится, если вы их покинете на полчаса?
   — Осторожно! — нервно предупредила Шпулька. — С кактусами ничего не случится, но вот этот, поломанный, я должна пересадить сейчас. Только не наступите на него!.
   Она присела, вынула из черепков кактус и поспешно насыпала земли в новые горшки. Кшиштоф Цегна наклонился и подал ей два отломанных куска.
   — Осторожно!!! — заорала Шпулька. — Не прикасайтесь к нему!
   — Не бойтесь, я их не поломаю, — сказал напуганный криком Кшиштоф Цегна и придержал обломки кактуса другой рукой.
   Шпулька выхватила их у него из рук.
   — Теперь вы пропали, — зловещим тоном объявила Шпулька, — теперь вам от них никогда не избавиться, теперь они уже по вас расползлись. Этот кактус нельзя брать в руки.
   Кшиштоф Цегна невольно вздрогнул, хотя не ведал ещё, кто расползся по его телу, вероятно, какие-то насекомые. Он осмотрел руки — по ним ничего не ползало. Участковый наблюдал за ним с любопытством.
   — На руках ничего нет, — сообщил он. — А что на этом кактусе было? Паразиты какие-нибудь, черви?
   — Скоро узнаете, — загадочно пообещала Шпулька. — Не трогайте! — снова завопила она, когда Кшиштоф Цегна поднёс руку к собственному уху. — Они впиваются всюду! О Боже, теперь всю жизнь вам придётся их выковыривать.
   Воображая чесотку, грибок и тому подобное, Кшиштоф Цегна попятился и застыл с растопыренными пальцами. Шпулька, ловко утрамбовав землю в четырех горшках вокруг отростков опасного растения, поднялась с колен.
   — Можно ехать, — покорно сказала она. — Остальными я займусь потом.
   Кшиштоф Цегна вновь обрёл утраченную на мгновение способность двигаться и тут же почувствовал, как что-то кольнуло его в ладонь. Он потёр в этом месте руку, но теперь кололо уже между пальцами. Затем уколы ощутились на шее; под воротником, а также в ухе и в пальцах другой руки. Уколы были мелкие и, вроде бы, безболезненные, но при этом просто невыносимые.
   — Этот кактус клюётся! — выкрикнул он с укоризной и чуть ли не обидой в голосе.
   — А я что говорила, — сердито ответила Шпулька. — Кактусы все клюются, а к этому вообще с голыми руками лучше не подходить. Теперь вы недели две будете выдирать из себя колючки. Такие крохотные, разглядеть невозможно, разве что под микроскопом.
   — Поехали! — поторопил их участковый, чрезвычайно довольный тем, что избежал контактов с коварным кактусом. — Через полчаса мы вас привезём обратно, но квартиру лучше все-таки закрыть.
   Шпулька, уже прошедшая полдвора, вернулась, чтобы закрыть квартиру, которую оставила открытой.
   — А в чем дело? — осторожно спросила она, усаживаясь в машину. — Меня одной вам хватит? Может, подождать Тереску? Должна же она вернуться из этого кино…
   — Ждать некогда, а то не успеем. Тот тип, которого вы опознали, сидит в пивнушке с двумя своими дружками. Вам нужно только взглянуть, те самые это или нет. Больше ничего.
   Шпулька подумала, что взглянуть можно, а остальное её не касается. Она молчала, снова впадая в паническое состояние. Кшиштоф Цегна всю дорогу старался выдрать из кожи невидимые иголки, горько сожалея, что не отрастил длинных ногтей, и помогая себе зубами. Участковый, сочувственно наблюдавший за его стараниями, предостерёг:
   — Сынок, как бы они тебе в язык не впились.
   Шпулька подтвердила предостережение зловещим кивком головы. Кшиштофу Цегне ничего не оставалось, как терпеть муки, не оказывая сопротивления. На Шпульку он косился с такой обидой, что ей стало не по себе от укоров совести.
   В Уяздовских Аллеях, напротив ресторана «Спатиф», к машине, из которой они уже начали выходить, приблизился какой-то молодой человек.
   — Они вышли, — лаконично известил он. — Сташек сел им на хвост.
   Кшиштоф Цегна и участковый, ничего не сказав в ответ, вернулись в машину. А потом Шпулька внимала странному разговору, который участковый вёл с таинственным голосом, неведомо откуда к ним доходившим.
   — Мы на Жолибоже, — рапортовал голос, перечислив перед тем какие-то цифры и буквы. — Они стоят возле почты. Выходят из машины, иду за ними…
   — Едем на Жолибож, — решил участковый и сказал Шпульке: — Ради вас я загрузил работой почти всю варшавскую милицию. Хорошо, что ребята отзывчивые, без них нам бы не управиться с этим делом…
   Возле площади Парижской Коммуны снова отозвался таинственный голос, причём казалось, что обладатель его сильно запыхался.
   — Холера, еле успел… Бродят, как потерявшиеся овцы по кругу, въезжают сейчас на Красиньского…
   — Все вместе?
   — Да, все трое. Возвращаются. Ошалеть от них можно! Остановились. Снова торчат перед почтой. Вышли из машины…
   Около почты на Жолибоже было пусто — ни одной машины. Участковый, Кшиштоф Цегна и Шпулька вышли и стали озираться по сторонам.
   — Что за притча? — недоумевал участковый. — Куда они все подевались?
   Они зашли на почту, вышли и стали ждать.
   — Черт побери! — гневался участковый. — Испарились они, что ли? Где Сташек? Иди, Крысь, вызови его.
   Сам он вместе со Шпулькой перешёл на другую сторону улицы, продолжая озираться. Шпулька понятия не имела, кого он высматривает, тем не менее озиралась вместе с ним — за компанию, благодаря чему углядела-таки знакомого. Довольно молодой мужчина, появившийся в дверях ближайшего магазина, увидев её, слегка дёрнулся назад и замер. На лице Шпульки расцвела радостная улыбка.
   — Добрый день! — приветливо прокричала она.
   Участковый немедленно обернулся и увидел весьма неприглядного типа — прыщавого, с обезьяньей челюстью и низким лбом. Тип не очень охотно отвесил Шпульке поклон. Искренняя радость Шпульки, вызванная появлением этой ужасной гориллы, весьма удивила участкового, хотя он знал, что женщины любого возраста в вопросах вкуса непредсказуемы. Но в данном случае контраст был слишком разителен.
   — Кто такой? — подозрительно поинтересовался он.
   Тип покинул магазин и зашагал в противоположном направлении, со спины он сильно напоминал гориллу.
   — Один человек, — ответила Шпулька с нежностью. — Необыкновенный. Ну просто исключительный.
   Против исключительности участковый не возражал — столь близкое сходство с обезьяной встречается раз в столетие, но все равно восторг Шпульки казался ему подозрительным.
   — И в чем же его необыкновенность состоит? — осторожно спросил он.
   — Конечно, его красавцем не назовёшь, — признала Шпулька, — но это ещё ничего не значит. Это широкой души человек, такой отзывчивый и благородный, такой… чудесный! Он выдал нам вчера все недостающие саженцы и даже отвёз нас вместе с грузом в Варшаву. С первого взгляда он мне тоже не очень понравился…
   Участковый по профессиональной привычке заинтересовался столь широкой души человеком. Такой филантропический раж встретишь не часто, к тому же участкового тревожил тот факт, что внутренняя красота щедрого филантропа слишком прикрыта наружной оболочкой. Он потребовал от Шпульки деталей. Та без всякого сопротивления, с искренним увлечением рассказала ему о вчерашней поездке в Тарчин и о несказанной доброте обезьяноподобного владельца огромного питомника. Во время её рассказа к ним побежал Кшиштоф Цегна.
   — Сташек тут, — доложил он, — у него передатчик испортился, но теперь все в порядке. Они стоят возле «Европейской».
   Участковый со вздохом направился к машине. Рассказ Шпульки так его заинтересовал, что он попросил продолжения. Но сперва принял рапорт таинственного голоса, которые известил:
   — Все ещё держатся вместе. Вошли в кафе.
   — … Он сразу же занялся нами, хотя у него сидел гость, — в умилении продолжала Шпулька. — Он гостя покинул, дал нам саженцы и отвёз в город, до самой школы, а гостя даже не предупредил.
   — А вы уверены, что кто-то был у него в гостях?
   — Уверена, я даже знаю, кто. Псих из Виланова. Мы видели его машину.
   Участковый и Кшиштоф Цегна заметно оживились.
   — Да ну? А почему вы думаете, что это его машина?
   — Потому что мы в этом убедились собственными глазами. По номеру. Великая французская революция. Проходу мне не даёт эта французская революция, я, наверное, скоро выучу дату…
   В битком набитом кафе отеля «Европейский» далеко не все обратили внимание на необычную сценку. Двое милиционеров ввели очень молоденькую и не успевшую умыться девушку. Милиционеры остались У дверей, а девушка пошла дальше, к колоннам, отделившим большой зал от малого, расположенного в глубине. Там она остановилась и стала всматриваться, кого-то выискивая.
   — Присмотритесь к столикам у стены, — посоветовал участковый. — Может, кого-нибудь узнаете.
   Участковый знал, что их приход вызовет сенсацию — они с Кшиштофом Цегной были в мундирах, на Шпулькином лице остались следы огородных работ, но ему было не до конспирации, он считал опознание пустой формальностью, от которой надо побыстрее отделаться. Шпулька ступила несколько шагов и кинулась назад.
   — Сидят там! Все трое! — испуганным шёпотом доложила она. — Одежда другая, но это они! Я сразу узнала!
   Трое мужчин, сидевшие за столиком у стены, тоже её заметили. Прервав разговор, они долго смотрели на дверь, за которой скрылись милиционеры, уводившие юную замарашку…
   Участковый, Кшиштоф Цегна и взволнованная совершённым опознанием Шпулька молча уселись в машину. Участковый, впавший в глубокое раздумье, тяжело вздохнул.
   — Что ж, — наконец отозвался он. — Все сходится. Это режиссёр с телевидения, а дружки его — сценаристы. Пишут детектив. Точнее, уже написали, остались кое-какие подробности. Есть у них там такая сцена, где преступник убивает человека. Наезжает на него машиной.
   — Не может быть!
   Шпулька смотрела на него с обидой и даже с возмущением, не веря собственным ушам. Участковый снова вздохнул и повторил сказанное. Кшиштоф Цегна мрачно выковыривал из пальцев невидимые кактусовые иголки. Шпулька окаменела.
   — Мы уже давно проверили, кто они и что делают, — продолжал участковый, — но надо было убедиться, что тогда разговаривали именно они. Чтобы с этим можно покончить и перейти к другим делам. Кстати сказать, местом вымышленного преступления является Жолибож.
   Шпулька наконец обрела дар речи.
   — Обманщики! — гневно выкрикнула она. — Пугать людей вымышленными убийствами! Это же настоящее свинство! А зачем же тогда они следили за нами? Понадобилось для пьесы? Нет, с меня хватит, я иду домой!
   — Не спешите, — ласково проговорил участковый. — Со слежкой все обстоит иначе, и пора с этим наконец разобраться. Придётся вам с нами поехать, совместными усилиями мы все разложим по полочкам вплоть до этой вашей великой революции…
   Именно потому пани Букатова, вернувшись домой под вечер, дочери не застала, зато в комнате увидела такой погром, словно кактусы, вырвавшись из горшков, подняли настоящий бунт. Она знала хобби своего чада и, осторожно перешагивая через черепки и кучи земли, подумала, что дочка, видимо, занялась пересадкой, но ей кто-то помешал внезапно. Ясно кто — Тереска…
   — Такой глупости свет не видывал! — объявила Шпулька Тереске, как только закончился первый урок. Раньше она объявить не могла, потому что на урок опоздали, и её все время поднимали с места для ответа. — А главное, — пристыженно продолжала она, — мы сделали донос на порядочных людей. Никакого они убийства на замышляют, а пишут себе сценарий. Набралась же я из-за их сценария страху! Теперь милиция хочет, чтобы ты пришла к ним сразу после уроков и повторила то, что я им вчера сказала.
   — Откуда же мне, скажи на милость, знать, что ты им вчера сказала? — недовольно спросила Тереска, обескураженная внезапным превращением опасных преступников в уважаемых членов общества.
   Шпулька досадливо отмахнулась.
   — Неважно. Я им рассказала, как было, а теперь расскажи ты, вдруг я что-нибудь пропустила. С чего это Кристина надулась?
   Тереска оглянулась на Кристину, которая сидела на подоконнике, устремив унылый взгляд в окно.
   — Что-нибудь с Рысеком не в порядке. Видимо, она пришла к выводу, что эксперимент не удался, и рыцари никак не вписываются в современность Ей хочется красивой любви на старинный лад, а теперь это не модно.
   — У неё такое выражение лица, словно она вот-вот в окно бросится.
   — Слишком низко, второй этаж. А зачем же тогда они за нами таскались?
   — Кто? Кристина с женихом?
   — Да нет. Сценаристы эти. Создатели пьесы.
   — Не знаю. Милиция тоже не знает, но очень хочет узнать Я вообще ничего понять не могу, и мне все это очень не нравится. А почему эксперимент не удался? Любовь на старинный лад… это действительно красиво. Мне нравилось.
   Глядя на застывшую в тоскливом раздумье прекрасную Кристину, Тереска явственно ощутила контраст между её печалью и собственным состоянием духа. Богусь… Кристина тоскует, а она счастлива. А совсем недавно было наоборот…
   — Сегодня она, завтра я… — Меланхолически заключила она.
   Шпулька, у которой Богусь уже в печёнках сидел, осуждающе пожала плечами. Тереска призадумалась, вспоминая вчерашний вечер. Воспоминание о девушке из «Орбиса» укололо её в самое сердце. Она собралась было рассказать о ней Шпульке, но не отважилась. Вновь почувствовала она убогость своего мира по сравнению с теоретически усвоенным, но недостижимым для неё миром Богуся. Неведомо почему ей казалось, что та девушка живёт в том же мире, что и он, — взрослом и захватывающе интересном…
   — Почему, черт побери, в нашем классе никто не пьёт и не употребляет наркотиков? — разгневанно вопросила она. — Почему никто не валяется по канавам? Вокруг только и слышишь — золотая молодёжь, хулиганы, трудное детство, извращённые нравы, а у нас что? Сплошное занудство, собрание благородных девиц!
   — У Баськи уже три двойки, — возразила Шпулька. — У меня одна. Мало тебе? Магда на прошлой неделе убежала с какой-то разнузданной вечеринки и подвернула ногу на лестнице. До сих пор хромает, а Ханя ей завидует. Занудство! С чего это тебе вдруг понадобились извращённые нравы?
   — Мне понадобились проблемы, — пробурчала Тереска. — В моем окружении днём с огнём не сыщешь интересных проблем. Будничное серенькое прозябание, проза жизни.
   Шпулька окинула её подозрительным взглядом и снова пожала плечами.
   — У тебя, кажется, с головой не в порядке, или от Богуся всяких глупостей набралась… Мало тебе проблем с деньгами? А уж если тебе позарез нужно аморальное поведение, то по этой части четвёртый класс старается, как может. Что-то у них там такое случилось, не знаю точно.
   Тереска оживилась. В четвёртом классе можно поживиться. Правда, со временем у них туговато, выпускные экзамены на носу, но на худой конец сойдут и они.
   — Ханя наверняка знает, она неравнодушна к пороку. Где она? Сейчас мы из неё все вытряхнем.
   — Сперва я должна вытряхнуть из тебя задание по математике. Я в нем ни бельмеса не поняла…
   На большой перемене Ханя поделилась с ними информацией. Взволнованная, с пятнами на щеках, искренне увлечённая пикантной темой, она поведала им, что трех девиц из четвёртого «А»[3] поймали на аморалке. Ханя была маленькая толстая крепышка с большим красноватым лицом, обрамлённым жирными прядями волос, долженствующими изображать буйные локоны. Она давно уже мечтала предаться пороку, помехой чему служили досадные изъяны внешности. Ханя делала все возможное, чтобы похудеть, часами не вылезала из бассейна, занималась разными видами спорта, в результате чего стала лучшей пловчихой школы и прекрасно ездила на лыжах. Однако красоты от этого не прибавилось. Но тем охотнее пускалась она в разговоры на любимую тему.
   — Как это — «поймали на аморалке»? — недовольно спросила Тереска. — Они что, крали? Напивались?
   — Хорошо, что я во французской группе, — проворчала Тереска.
   — А я в немецкой, — утешилась Шпулька.
   — Я в английской, — сказала Тереза, оказавшаяся поблизости. — Может, это обязательно для изучающих английский язык?
   — Если рвёшься к пятёркам, пригодилось бы…
   — Нет уж, лучше я от пятёрок откажусь.
   — И правильно сделаешь. Девчонок, кажется, выгнали из школы.
   — Идиотки! — презрительно сказала Кристина. — Перед самым выпуском! Не могли пару месяцев подождать?
   На скамейку к ним подсела высокая костлявая Магда, пожиравшая редкой величины яблоко.
   — Напоминаю вам, — заметила она, — что сейчас будет математика. Точная наука. Если вы не вернёте нашу Ханю на стезю добродетели, то она останется на вашей совести. Видок у неё такой, что Каракатица непременно её спросит. Хорошо бы Ханю сполоснуть студёной водицей, говорят, действует радикально.
   Ханя внезапно смолкла, словно её и вправду окатили студёной водицей, и с упрёком взглянула на Магду.
   — Хорошо тебе…
   — Конечно, — подтвердила Магда, — под пятку я подложила пробковую стельку и почти избавилась от хромоты. И болеть перестало…
   — Ханя намекала на причину твоего несчастья, — вежливо пояснила Кристина.
   — Хане от рождения не повезло, я не про фигуру, а про голову. Да, а как обстоят дела с саженцами? Спрашиваю без опаски, потому как хромым физический труд противопоказан.
   — Труд? — сердито фыркнула Шпулька. — Какой ещё труд? Мы всю тысячу приволокли на себе, а она будет нам тут про труд рассусоливать!
   Впившаяся в яблоко Магда на миг застыла, глянула на Шпульку диким взглядом и рывком выдернула зубы из яблока.
   — Как же… — изумлённо начала она, но её перебила Тереска.
   — И Каракатица цепляется, — пожаловалась она. — уже два раза спрашивала, скоро ли мы управимся. Думает, это плёвое дело, чихнул, свистнул — и все мчатся к тебе наперегонки с саженцами в руках! Кто везёт, того и погоняют!
   До Магды никак не доходил смысл сказанного.
   — Но ведь… — Снова начала она.
   На сей раз её прервала сама Каракатица, вошедшая в класс вместе со звонком. Вид её ничего доброго не сулил. Лицо красное, в глазах то ли гнев, то ли тревога, движения нервные. Шпулька с облегчением подумала, что домашнее задание она, слава Богу, списать успела.
   — Кемпиньская, что ты говорила про саженцы? — спросила она уже от дверей. — Повтори-ка ещё раз.
   Тереска, почти опустившаяся на парту, снова встала.
   — Я говорила, — угрюмо начала она, — что позавчера вечером нам привезли предпоследнюю партию. Вся тысяча собрана.
   — Как это вам привезли? Кто привёз?
   — Да один такой… садовод. Привёз, потому что саженцев было слишком много. А когда было поменьше, мы возили сами, но столько за раз, да ещё из Тарчина, нам было не доволочь…
   Классная, которая начала задыхаться, жестом остановила её.
   — И где же они? — слабым голосом спросила она.
   — На дворе, за сараем. Мы их прикрыли ветками, чтобы не спёрли. Все там лежат, целая тысяча.
   — Целая… тысяча… — Повторила учительница умирающим голосом. — За сараем…
   Она глядела на Тереску точно на упыря, среди бела дня ворвавшегося в нормальную школу. Тереска, со своей стороны, взирала на неё с растущим беспокойством, опасаясь, что укрывание саженцев за сараем является нарушением каких-то правил. Не менее обеспокоенной Шпульке смутно подумалось, что преподавательнице математики не к лицу падать в обморок при слове «тысяча». Весь класс, понимая, что происходит нечто исключительное, затаил дыхание.
   Учительница опёрлась о стол, чувствуя неодолимую слабость. Масштабы недоразумения доходили до её сознания медленно и с большим трудом. Тереска и Шпулька вдвоём, без всякой помощи, неведомо как натаскали в укрытие за школьным сараем тысячу саженцев, добытых в каких-то далёких глухих местах, в то время как это мероприятие планировалось провести совсем иначе. Девочки должны были только заказать саженцы у садоводов, согласных подключиться к благородному делу, и уточнить срок получения. Действовать они должны были не вдвоём, а при участии всего класса — им нужно было лишь организовать работу двадцати пяти своих соучениц. Все это время ждал наготове заказанный школой грузовик для перевозки. Саженцы предполагалось перевозить в Пыры, а не на школьный двор. То, что произошло, было просто невозможно вообразить.
   В ошеломлении глядя на эту невообразимую Тереску, учительница чувствовала, как по спине её проходит ледяная дрожь. Если не удастся доказать, что она не принуждала двух учениц к каторжным работам, можно потерять место, а то и угодить под суд. Какое безумие!
   — Деточка! — жалобно простонала она. — Что ты натворила!
   Кутерьма, поднявшаяся в результате взаимных объяснений, сорвала урок математики и улеглась только к середине урока польского языка. Тереску и Шпульку то и дело вызывали то в директорский кабинет, то в учительскую, чтобы втолковать им, сколь ошибочно поняли они данное им поручение, неправомерно расширив круг своих обязанностей. Всюду их встречали нагоняем и восхищением, упрёком и уважением, ужасом и восторгом. Класс, как оказалось, ждал проявления инициативы с их стороны, время от времени подсовывая им кое-какие сведения о знакомых садовниках. Руководство школы ждало известий, куда и когда высылать заказанный грузовик. Классная не без раздражения ждала результатов их деятельности, не подозревая о муках девочек — Тереска и Шпулька плакаться не привыкли.
   Наконец, высшие школьные инстанции с делом саженцев разобрались и сошлись на том, что преступницы совершили небывалый подвиг, за который им положены честь и хвала. Решено было выдать им почётные грамоты и до конца года освободить от всех общественных поручений.