Страница:
Тут подозреваемого информировали, что как в доме Вероники, так и в домишке инвалида обнаружено множество его, Копеча, пальчиков и следов его ботинок. И не будет ли он любезен объяснить следствию, отчего все эти следы путались на месте преступления?
— Быть того не может! — решительно отрёкся Веслав Копеч. — Я специально за этим следил…
Прикусил язык, да поздно. Почесал затылок парень и принялся припоминать давнюю историю, когда он за чем-то приходил в дом Фялковских. Она, пани Вероника то есть, тогда тоже выбрасывала ненужные металлические предметы… Но тут прокурор, лично принимавший участие в допросе Веслава, потерял терпение. Строго и внушительно он призвал парня к порядку и велел говорить правду и только правду. У следствия в руках неопровержимые факты — отпечатки его, Весиных, следов. И пусть до него, Веслава Копеча, дойдёт наконец, что дело очень серьёзное, ведь в доме совершено убийство. Тут Веся, не будь дураком, ляпнул прокурору, что убийства они ему не пришьют, ведь как раз в тот момент, насколько ему известно, когда убивец тесаком или топором крушил несчастную Веронику, он, Веслав, как это отлично известно следствию, занимался совсем в другом месте совсем другим делом, а именно.., забавлялся с Ханей.
И нечего ему тут вменять, не позволит!
Ну и не позволил, характер у парня был твёрдый.
Известие о том, что в доме совершена кража, абсолютно никакого не произвело на парня впечатления. Кража и кража, а он тут при чем? Лично он ничего не украл, железные ящики обнаружил в пустом домишке. Как они там оказались? А это уж пусть коханая полиция дознается — её обязанность, не его. Он лишь воспользовался случаем, а за это никакая статья не грозит.
Полиция ещё раз поприжала свидетеля, тот ещё раз подумал и выдал новую версию. Ладно, так уж и быть, признается, входил он в дом Фялковских в тот день, вошёл через заднюю дверь, она не была заперта. Нет, не станет вешать глинам лапшу на уши, что причиной явилось желание побеседовать с хозяйкой или забота о её здоровье, просто из любопытства зашёл. Увидел, что там делается, и в темпе смылся. Куда, куда — в тот домишко побежал, чтобы посидеть в тишине и успокоиться. И подумать.
— А что там делалось?
— А ничего хорошего. Пани Вероника лежала как-то очень неудобно на пороге кабинета своего покойного брата. Точнее? Ноги были в кабинете, а голова в прихожей. И уже видно было — ничем ей не помочь.
И что же, он через труп перелез, чтобы своё любопытство удовлетворить?
Зачем через труп? Он бочком, бочком просочился. Места хватило. И нечего ему приписывать ещё и надругательство над трупом. Не выйдет, потому как он по стеночке прошёл, трупа и не коснулся.
А что он ещё видел в доме, кроме трупа хозяйки? Раз любопытство погнало его в этот дом.
Тут Веслав наверняка горько пожалел, что сболтнул про любопытство. Раз любопытство, значит, должен был все там осмотреть. Уж лучше бы сказал, что беспокоился за судьбу хозяйки и теперь, как увидел её в столь ужасном состоянии, закрыв глаза, кинулся без памяти вон.
Так нет же, выдумал любопытство, а раз так, не может сказать, что бежал без памяти и ничего больше в доме не заметил. Будучи парнем неглупым, понимал, что с полицией шутки плохи, а если станет слишком крутить да винтить, ему же хуже будет. Пробовал, но не дают легавые мозги им запудрить, так что врать надо с умом.
Поэтому Веслав очень неохотно признался, что хотел посмотреть, там ли ещё железные ящики. Нигде их не увидел, а искать не стал. Нет, это не он перевернул все в доме вверх ногами.
А откуда ему вообще стало известно, что в доме имелись железные ящики?
Протокол допроса начисто переписывала какая-то умная и сообразительная сотрудница полиции, видимо, работа для неё привычная, и, похоже, она и прежде позволяла себе делать собственные замечания на полях чернового экземпляра, а потом их переносила на чистовой.
Эти замечания показались мне чрезвычайно ценными. Так вот, в данном конкретном месте протокола на полях рукою переписчицы было добавлено: «Веславявно смешался и было заметно, что усиленно думает, какой дать ответ».
Ответил наконец, что не помнит. Кто-то об этом говорил, а кто и где — не помнит, хоть режь его. И вот ещё что. Когда Вероника год назад продавала какую-то мебель, то позвала знакомых и соседей, самой ведь ей шкафов не вынести. Тогда и он, Веслав, вызвался помочь женщине, уж очень хотелось посмотреть, так ли в доме много железа, как болтали. И именно тогда ему удалось приметить изрядное количество всяких штучек из металла, украшавших комод и полки.
Ага, вот теперь вспомнил. Именно тогда кто-то сказал, что в доме ещё и железные ящики есть, только она пока их не продаёт и не выбрасывает.
Ну ладно, с ящиками он как-то справился, но прокурор продолжал допрос. И тут он попросил пана Копеча быть особенно точным, отвечая на вопрос: что ещё или кого ещё он видел в доме покойной в день её гибели?
Что касается кого, то он, Веслав, никого там не видел, а вот что… Разгром там царил жуткий, все перевёрнуто, вещи выброшены из шкафов и с полок. Впрочем, подробностей он не заметил.
— И никого поблизости не встретил? Никого не заметил? Может, на кого-нибудь наткнулся в пустом доме? Неужели ни одной живой души не было?
Веся упёрся — не было! А примечания наблюдательной стенографистки на полях протокола несколько раз утверждали: «Врёт, все время врёт».
— Ну ладно, давайте теперь о другом. Кажется, у вас есть невеста?
— Есть. Пока.
— Марлена Габрысь?
— Вроде она.
— Её брата, Антония Габрыся, вы знаете?
Знает он Антося, как не знать.
— Панна Габрысь в своих официальных показаниях утверждает, что в момент убийства Вероники Фялковской её жених не занимался никакой Ханей, а распивал водку с её братом. У них дома. Как вы это объясните?
Из ответа Веси следовало — двояко. С одной стороны, Марленка жутко ревнива и не выносит даже упоминания о Хане, а с другой — просто ошиблась. Водку с её братом они распивали накануне, только и всего. Девушка просто перепутала дни.
— Тогда где же в вечер убийства находился Антоний Габрысь?
А откуда это знать Веславу? Он Габрысю не сторож. В тот вечер в него Ханя так вцепилась — передохнуть не дала. Нет, он не знает, где в это время находился Антоний Габрысь.
— Знает ли он знакомых Антония Габрыся?
— Некоторых знает. Он, Веслав, не какой-нибудь отшельник, с людьми общается, особенно с парнями своего возраста. Но навряд ли знает всех, потому как Антоний ещё более общительный, у него дружков и приятелей — не счесть.
И не спросил в этом месте, а кто, собственно, так интересует следствие. А ведь по идее, логично рассуждая, такой вопрос просто сам напрашивался. В этом месте протокола на полях появились примечания: «В голосе сомнения, долго думает над каждым словом, в глазах насторожённость». Для прокурора и комиссара этого было достаточно. Для меня тоже. Почти.
Тут прокурор счёл должным поставить конкретный вопрос.
— А не знает ли подозреваемый некоего Кубу, особые приметы — весь в веснушках. Возможно, приезжий, не местный.
Ну, раз не местный, то Веся его точно не знает. Откуда ему знать приезжих? Он с ними дела не имеет. Может, случайно и видел, да не запомнил. Нет, если сильно конопатый, он бы, наверное, запомнил.
— А Патрика Каминского Веслав знает?
Странно, Но к этому вопросу подозреваемый оказался неготовым. Молчание затянулось.
А ведь я уже не сомневалась — парень заранее подготовился к допросу. Почему же сейчас молчит? Возможно, сбили с толку все эти следы и отпечатки, вот теперь и задумаешься, чтобы ответить поумнее. Не знаю, какое к этому времени сложилось впечатление у следователей, я же готова была головой поручиться: все так называемые свидетели или подозреваемые встретились там, на месте преступления.
Прокурор, похоже, рассуждал так же. Позабыв о суровости и не прибегая к ехидству, он счёл нужным вежливо, по деловому информировать подозреваемого, что присутствие упомянутого как в доме Вероники, так и в домишке-развалюшке, причём в конкретное время, установлено вне всяких сомнений. Что понималось под словами «в конкретное время», прокурор не пояснил, так что Веся вынужден был сам догадываться, ломать голову, сколько пожелает.
Вот он и думал дольше обычного и, видимо, додумался. Присутствие Патрика ему явно не понравилось.
Подозреваемый заявил, что с названным Каминским ему приходилось встречаться, но мимоходом, он даже фамилии его не знал, запомнил только имя, ведь Патрик в Польше не часто встречается. Кажется, этот Патрик был как-то связан с Фялковскими, но чем именно — не знает.
И ему, Весе, до фени следы этого Патрика, какое ему до них дело, его он там не видел, и вообще, может, встречал всего раза два в жизни, так нечего на него всякие следы вешать. Ну что он может о нем знать, если и запомнил только имя?
Вроде бы тоже не местный, а откуда — нет, уточнить не может. Чего привязались, откуда да откуда. Может, из Варшавы, может, из Вроцлава или из какой Гваделупы, хотя он, Веслав, сразу просит записать, что понятия не имеет, где находится эта проклятая Гваделупа, так что лучше и не спрашивайте. Если уж хотите начистоту, так и быть, признается, что в стареньком домишке кто-то вроде бы промелькнул перед ним, но не уверен: темно там было и все в пыли. Не исключено, что как раз этот ваш Патрик, а почему сразу глинам не сказал, что кого-то видел, — потому как не уверен. Так и знал, только упомяни, глины пристанут — не отмажешься. И вообще его интересовали ящики, а не какие-то подозрительные личности, от них лучше держаться подальше. Где именно мелькнул? Вроде как в дверях, можно сказать, что, когда выходил, он разошёлся с кем-то в дверях. А кроме этого типа, матерью клянётся, — никого не видел, никого не встретил, ни с кем не расходился и не сталкивался, все было так, как вот он для протокола говорил, а если кто что украл — ищите вора, он тут ни при чем. Пожалуйста, обыск так обыск, он не возражает и даже ордера не потребует.
Больше из Веслава ничего выжать не удалось. А когда ему пригрозили, что за дачу ложных показаний его посадят, он нахально возразил, что законы знает. Раз он никакого преступления не совершил, то никакой он не подозреваемый, а просто свидетель, как впредь и просит к нему обращаться, а свидетелей у нас пока ещё не сажают. Сорок восемь часов в вашем распоряжении, Панове, а потом выпустите меня как миленького, уж я-то знаю.
Что ж, так оно и было. Заставили парня подписаться под своими показаниями и отпустили.
Знакомясь с показаниями Веслава, я то и дело бросала взгляд на картинку, которую мне привёз Януш вместе с остальными копиями допросов. Теперь ухватилась за неё. Пальцы и подошвы на ней были обозначены так, что и последний дурак разобрался бы. Посетители пани Вероники нашли своё графическое воплощение, выполненное наилучшим образом, причём каждые пальчики и каждая подошва не только помещались в конкретные временные рамки, но и снабжены были цифрой, отмечавшей очерёдность появления данного объекта.
В спальне виднелись следы только Антония Габрыся, братишки Весиной невесты. Немного было этих следов, причём ботинок больше, чем рук, да и отпечатки ботинок, учитывая сухую погоду и полнейшее отсутствие грязи, никто бы не обнаружил, если бы не научные амбиции полицейского техника.
— Смотри-ка, — удивилась я, — он шатался по всей комнате, а о дактилоскопии не забывал.
Неужели был в перчатках? Не поверю.
— И правильно сделаешь, если не поверишь, — подтвердил Януш. — Перчаток на нем не было, но о дактилоскопии он слышал, да и кто в наше время не слышал? Так он всякие интересные для него предметы хватал с помощью тряпочки.
— Тряпочку специальную принёс? — удивилась я.
— Да нет, просто пользовался любым подвернувшимся куском ткани, что под руку попадало.
— Значит, так. Больше никто туда не входил.
Патрик сделал всего один шаг, а тот, неизвестный, даже и к двери не подошёл. Тогда что же получается? Антось устроил погром в доме, Антось и был грабителем. Если мыслить логично…
А что, прокурору этого ещё мало?
— Кто бы говорил… — передразнил меня Януш. — Уж ты-то должна знать, как суд относится к логическим умозаключениям.
— Точно, — сникла я. — Плюёт на них. Никакие дедукции не имеют для суда значения, нужны факты и только факты.
С лупой в руках принялась я по второму разу просматривать графическое изображение следов, и тут обратила внимание на некоторые технические детали.
— Слушай, а как они, собственно, все это проверяли? Сдирали у них с ног обувь?
— Зачем же? Велели подозреваемым постоять на специальном коврике, а остальные ботинки просто ставили на такой коврик. Представь, никому из этих парней не пришло в голову выбросить какие-нибудь чрезмерно наследившие ботинки, просто не подумали об этом, так что у полиции подобрался полный комплект. А кроме того, при внимательном изучении отпечатков подошв выявилось ещё одно небезынтересное обстоятельство. Посмотрим, заметишь ли ты его.
— Замечу ли, замечу ли, — разворчалась я. — Скажи спасибо, что во всей этой запутанной паутине я вообще хоть что-то замечаю. К тому же очень бледные отпечатки. Так что же это?
Януш ткнул в нужное место вилкой.
— Вот тут. Одно-единственное место в коридоре у двери. Кусочек ботинка первого накрывает кусочек ботинка Патрика. Совсем небольшой кусок, но вполне достаточный для следствия. И из этого следует вывод: первый не был первым, он уступает первенство Патрику, что для Патрика очень опасно. Разве что он побывал с визитом у тёти задолго раньше неприятных событий.
— Холера! — разнервничалась я. — Давай этого Антося.
И я принялась читать показания Антония Габрыся. Тот с самого начала избрал тактику отрицания всего и вся. Следствию было с ним легче беседовать, чем с Веславом, поскольку у Габрыся не было такого железного алиби на момент убийства, как у Копеча. И допрашивали его не в качестве свидетеля, а в качестве подозреваемого. Алиби у него не оказалось никакого, на этот счёт он нёс полнейшую ерунду, меняя показания без зазрения совести. То он спал, потому как перед этим изрядно выпил, то как раз в этот момент выпивал, то отправился выпивши на прогулку в полном одиночестве, чтобы протрезветь.
Доказать ни одной из этих версий он не мог, после того как отпало распитие водки в обществе Веслава. Наконец ему показали отпечатки оставленных им следов, и парень сломался.
Причём сломался окончательно, понимая, что стал подозреваемым в убийстве. И он решил говорить правду, упорно утверждая, что в убийстве не повинен. Да, он был в доме Фялковских.
Зачем он туда пошёл? Да сам не знает зачем. Нет, знает, знает, ну что Панове глины так на него напирают, он и сам скажет. Учтите, сам признается! Весек ему с три короба наговорил о каком-то богатстве, которое припрятала в доме покойная Вероника. Ну да, когда припрятывала, покойной она ещё не была, что он, сам не понимает? И нечего его путать, он и без того запутался. Дайте малость охолонуть. Можно водички попросить? С перепою в голове гудит…
Нет, он не уклоняется, сейчас все расскажет, как было.
Ну, значит, Весек попросил его помочь в переноске каких-то тяжестей, которые у покойной остались. Нет, точнее не получается. Ладно, подумает… Нет, не получается. Пьян был, запомнилось лишь вот это слово «тяжести», а что оно конкретно означало — хоть убейте, не помнит.
Может, и тогда не знал. А он парень такой, дал слово — держи, вот и пошёл. Теперь сожалеет.
Поймите, Панове, просто несчастный случай — с каждым может произойти.
Не входил… А, опять проклятые следы. Ну входил, холера их возьми. Ну и что, если даже входил? Постоял немного. Показалось ему, что дверь не заперта и даже приоткрыта, вот он и вошёл. Почему не войти? Да и вошёл он, потому что удивился — с чего это дверь входная не заперта? Надо же посмотреть.
Да как это пан прокурор такие слова говорит: хотел чего-нибудь украсть, — что он, вор или злодей какой-нибудь? Такие против него подозрения, словно он хотел воспользоваться случаем. Да он знаете какой, у живого человека в жизни ничего не украл! Вот если у неживого…
Выходит, ему надо было ещё её и прикончить?
Ничего себе! В жизни никого не убивал, мокрая работа не для него. Когда вошёл, она уже лежала.
На дальнейшие расспросы Антоний Габрысь отвечал без колебаний: да, пощупал, за руку взял, как доктор делает, но никакого пульса не нащупал, да и пульс только для порядка щупал, и без того на глаз любой бы определил, что в таком состоянии баба не могла бы жить. Зачем скорая, какая скорая такой поможет? Напрасно отрывал бы людей от работы. Полиция? Ещё чего, он, чай, не спятил, полицию на свою голову вызывать, она тут же его и прищучила бы.
Во сколько он пришёл? Честно сказал бы, кабы помнил. Так ведь нет у него такой привычки — на часы смотреть, но было точно после девяти, так как в это время телевизор смотрел, когда ещё дома был.
Теперь ему задали вопрос, что же он стал делать в доме убитой. На полях протокола появилась заметка, что подозреваемому вдруг стало очень неудобно сидеть на стуле, он принялся вертеться, ёрзать, чесать затылок и вообще всем видом показывать, что скорей помрёт, чем назовёт нужное слово. Полиции пришлось самой спросить, что он искал.
Чего искал, чего искал, понятно ведь, чего можно искать в доме богатой бабы… Ведь все в округе только и говорили, что Вероника лишь притворяется бедной, а на деле у неё припрятана прорва всякого добра. Ну, вещи, что от брата остались. Доллары, золото, разные там драгоценности, так что, пропадать всему этому? Для покойной и так без пользы, а живому человеку завсегда пригодится. То есть как где искал? А где бабы обычно прячут свои богатства? В спальне, в разных шкафах, в постели, под матрацами… Вот он и пошарил маленько, спальня ведь на, зады выходит, света с улицы не заметят.
И что же он нашёл?
А ничего не нашёл. Хоть бы малость какую стоящую, а так столько трудов — и вот теперь на допросы таскают, а он невинно страдает.
Прокурор пообещал подозреваемому, что страдания за невинность только начинаются, и принялся задавать очень неприятные Антосю вопросы.
Так он искал драгоценности только в спальне? А в кабинете не искал? В кухне тоже?
Не искал. Только в спальне.
А почему не в кухне? Бабы любят прятать драгоценности и в кухнях, например в муке, в сухом хлебе…
Что вы говорите, пан прокурор? Ну, вам виднее, а он, Антось, этого не знал. И кухня ему как-то в голову не пришла.
А кабинет? Судя по следам, он и в кабинете побывал, но там меньше шуровал.
А потому как в кабинете преступник уже все проверил. Да видно было: и железные ящики забрал, о которых Весек говорил. Нет, ящики не драгоценность, просто хлам, железный лом.
Откуда он знает, что хлам?
Так Весек сказал, просто железный лом; а он его собирает.
Подозреваемый беззастенчиво валил все на кореша, хотя тот вроде бы и считался женихом его сестры. Своя шкура ближе к телу. Габрысь стал бы подозреваемым номер один, следы недвусмысленно свидетельствовали против него, не будь ещё каких-то непонятных следов в кабинете, которые там появились явно ещё до Антося. И если бы не палец в ванной, случайно отпечатавшийся на металлической держалке для туалетной бумаги и тоже неизвестно кому принадлежавший. Впрочем, могло случиться и так, что кто-то из нескольких мужчин закрался в Вероникин дом первым, ещё до её возвращения из ресторана, и скрылся от хозяйки в кабинете, а потом сбежал, оставив бабу живой. Антось явился грабить и тюкнул некстати подвернувшуюся хозяйку, которая, может, уже рот раскрыла, чтобы заорать не своим голосом. То есть в убийцы Антось годился не хуже Патрика, ведь у него и мотив был достаточно убедительный.
Все вышесказанное следственные власти как можно доступнее втолковали Габрысю, после чего задали ещё вопрос.
Кого он встретил в доме или просто заметил?
А кого он мог встретить? Никого, ясное дело.
Кабы встретил, уже давно бы его выдал, ведь не дурак, соображает, что ему пытаются клеить, так какого черта отвечать за чужие грехи? Не видел он никакого убийцы, вообще никого не видел!
А в заброшенный домик Баранека, или как его там, зачем пошёл?
Антось уже было завёл свою песенку, что никогда в жизни, да смешался. Вспомнил про холерные следы, неизвестно как проклятыми глинами обнаруженные, и заткнулся. Ведь знал же об отпечатках пальцев, специально прихватил Вероникин носовой платок, чтобы только через него брать в руки все предметы, а надо же, все равно обнаружили. Короче, полицейские вернули его в дом Баранека и велели рассказывать, что он там делал.
Ну пошёл он в тот дом. А потому что был на взводе. Перетряхнуть дом покойной, по-вашему, так просто? Парню требовалось успокоить взбаламученные нервы, в том же домике всегда было спокойно, можно посидеть, отдохнуть душой и телом, да и пивко у него там было припрятано на всякий случай, заначка, так сказать. Хотел посидеть себе спокойно, а там…
«Тут подозреваемый прикусил язык», — было начертано наблюдательной стенографисткой.
Видно, не она одна обратила внимание на замешательство парня, его поприжали и велели прямо отвечать, кого же он увидел в заброшенном домике. Подозреваемый выкрутился. Не кого, а что! Проклятые железные ящики он там увидел, вот что! А кто их принёс — не знает. Или убийца, или сам Весек.
Полицейские заявили, что Веслав Копеч пришёл туда позже Габрыся.
Ну тогда он, Антось, и не знает. Голову ломает, кто бы мог их туда приволочь. Не иначе как преступник. Или, может, тот…
Кто «тот»?
А родич покойной, вроде Патриком его зовут. Он, больше некому.
Почему Габрысь так в этом уверен? Он видел в домике Патрика?
Ничего он не видел, так просто рассуждает, сами же ящики не пришли.
А он уверен, что это именно те ящики? Он брал их в руки или хотя бы щупал?
Хитрый был этот вопрос. На ящиках следственные органы обнаружили отпечатки пальцев всех побывавших в доме Вероники, причём пальчики были так перемешаны, что очерёдность их появления не было возможности установить. И если бы Антось сейчас упёрся и дал отрицательный ответ, полиции доставило бы большое удовольствие поймать парня на явной лжи.
Однако Антось был парень не промах и, хотя полиция основательно заморочила ему голову, окончательно ума он не потерял. Он поспешил ответить утвердительно: а как же, сразу к ним кинулся. Из любопытства. Ведь столько о них было разговоров! Потрогал — очень тяжёлые оказались. Да, и внутрь заглянул, а как же. Все пустые.
А что потом?
А что могло быть потом? Ничего не было.
Домой отправился и там сеструху обработал.
Вдолбил ей в голову, что в этот вечер они с Весеком у них в доме выпивали. Как зачем? А чтоб глупых подозрений полиция против него не имела, это ему ни к чему. Полиции ничего не стоит невиновному человеку всю жизнь искалечить, доказывай потом свою правоту. Откуда ему было знать, что в этот самый момент идиот Весек свою Ханю обрабатывал?
И Весек потом не похвалился? Своему лучшему другу об этом не сказал?
А чем тут хвалиться? Подумаешь, Ханка, да она любому не откажет. К тому же он как-никак брат его невесты, не станет Весек брату такого рассказывать. Они же кореши.
А что может подозреваемый сказать о другом своём кореше, которого Кубой зовут и Твесь в веснушках?
Тут Антось мог продемонстрировать полнейшее равнодушие, мог небрежно пожать плечами, мол, много у меня знакомых парней, один из них мог оказаться и этим самым Кубой, да не припомнит он такого. Раз полиция утверждает, что был, значит, был, чего там, но не обязан он всех помнить. А этот наверняка не из местных, так он, Антось, может, всего раз его и видел-то.
Нет, этого корешем не назовёшь. Имя такое слышал, а фамилии так даже не припомнит. Мог парень все разыграть как по нотам, но нервы подвели, и на полях протокола появилась запись о явном замешательстве допрашиваемого.
Прокурор тоже это заметил и немного поприжал подозреваемого.
Антось начал было сказочку о том, что много у него знакомых, особенно нездешних, но прокурор довольно строгим голосом посоветовал в данном конкретном случае очень хорошо подумать, прежде чем отвечать, чтобы потом не пришлось менять показания, а суду такое не понравится. Парень струхнул и признался, что приходилось видеть такого. Бывает здесь проездом, а сам он из Варшавы. Видел он его раза четыре, не больше, но фамилии и в самом деле не знает. Между собой они вообще редко фамилиями пользуются, все больше именем или прозвищем, так что Куба, может быть, и не фамилия вовсе.
Последовал вопрос, а не посещали ли они покойницу вместе с данным Кубой.
Антось столь энергично замотал головой, что «ветер поднялся», — появилась запись на полях протокола. Никогда в жизни!
И какие могут быть совместные посещения, что вы, пан прокурор, зачем это ему, Антосю?
Какой у него может быть интерес?
А если их кто-то видел вместе?
Кто мог видеть? Ну скажите конкретно, кто мог видеть его с этим конопатым? У него нет ничего общего с Кубой и быть не может. А если он кому и показывал дом Вероники, так только издали, и понятия не имеет, с чего тот им заинтересовался.
— Быть того не может! — решительно отрёкся Веслав Копеч. — Я специально за этим следил…
Прикусил язык, да поздно. Почесал затылок парень и принялся припоминать давнюю историю, когда он за чем-то приходил в дом Фялковских. Она, пани Вероника то есть, тогда тоже выбрасывала ненужные металлические предметы… Но тут прокурор, лично принимавший участие в допросе Веслава, потерял терпение. Строго и внушительно он призвал парня к порядку и велел говорить правду и только правду. У следствия в руках неопровержимые факты — отпечатки его, Весиных, следов. И пусть до него, Веслава Копеча, дойдёт наконец, что дело очень серьёзное, ведь в доме совершено убийство. Тут Веся, не будь дураком, ляпнул прокурору, что убийства они ему не пришьют, ведь как раз в тот момент, насколько ему известно, когда убивец тесаком или топором крушил несчастную Веронику, он, Веслав, как это отлично известно следствию, занимался совсем в другом месте совсем другим делом, а именно.., забавлялся с Ханей.
И нечего ему тут вменять, не позволит!
Ну и не позволил, характер у парня был твёрдый.
Известие о том, что в доме совершена кража, абсолютно никакого не произвело на парня впечатления. Кража и кража, а он тут при чем? Лично он ничего не украл, железные ящики обнаружил в пустом домишке. Как они там оказались? А это уж пусть коханая полиция дознается — её обязанность, не его. Он лишь воспользовался случаем, а за это никакая статья не грозит.
Полиция ещё раз поприжала свидетеля, тот ещё раз подумал и выдал новую версию. Ладно, так уж и быть, признается, входил он в дом Фялковских в тот день, вошёл через заднюю дверь, она не была заперта. Нет, не станет вешать глинам лапшу на уши, что причиной явилось желание побеседовать с хозяйкой или забота о её здоровье, просто из любопытства зашёл. Увидел, что там делается, и в темпе смылся. Куда, куда — в тот домишко побежал, чтобы посидеть в тишине и успокоиться. И подумать.
— А что там делалось?
— А ничего хорошего. Пани Вероника лежала как-то очень неудобно на пороге кабинета своего покойного брата. Точнее? Ноги были в кабинете, а голова в прихожей. И уже видно было — ничем ей не помочь.
И что же, он через труп перелез, чтобы своё любопытство удовлетворить?
Зачем через труп? Он бочком, бочком просочился. Места хватило. И нечего ему приписывать ещё и надругательство над трупом. Не выйдет, потому как он по стеночке прошёл, трупа и не коснулся.
А что он ещё видел в доме, кроме трупа хозяйки? Раз любопытство погнало его в этот дом.
Тут Веслав наверняка горько пожалел, что сболтнул про любопытство. Раз любопытство, значит, должен был все там осмотреть. Уж лучше бы сказал, что беспокоился за судьбу хозяйки и теперь, как увидел её в столь ужасном состоянии, закрыв глаза, кинулся без памяти вон.
Так нет же, выдумал любопытство, а раз так, не может сказать, что бежал без памяти и ничего больше в доме не заметил. Будучи парнем неглупым, понимал, что с полицией шутки плохи, а если станет слишком крутить да винтить, ему же хуже будет. Пробовал, но не дают легавые мозги им запудрить, так что врать надо с умом.
Поэтому Веслав очень неохотно признался, что хотел посмотреть, там ли ещё железные ящики. Нигде их не увидел, а искать не стал. Нет, это не он перевернул все в доме вверх ногами.
А откуда ему вообще стало известно, что в доме имелись железные ящики?
Протокол допроса начисто переписывала какая-то умная и сообразительная сотрудница полиции, видимо, работа для неё привычная, и, похоже, она и прежде позволяла себе делать собственные замечания на полях чернового экземпляра, а потом их переносила на чистовой.
Эти замечания показались мне чрезвычайно ценными. Так вот, в данном конкретном месте протокола на полях рукою переписчицы было добавлено: «Веславявно смешался и было заметно, что усиленно думает, какой дать ответ».
Ответил наконец, что не помнит. Кто-то об этом говорил, а кто и где — не помнит, хоть режь его. И вот ещё что. Когда Вероника год назад продавала какую-то мебель, то позвала знакомых и соседей, самой ведь ей шкафов не вынести. Тогда и он, Веслав, вызвался помочь женщине, уж очень хотелось посмотреть, так ли в доме много железа, как болтали. И именно тогда ему удалось приметить изрядное количество всяких штучек из металла, украшавших комод и полки.
Ага, вот теперь вспомнил. Именно тогда кто-то сказал, что в доме ещё и железные ящики есть, только она пока их не продаёт и не выбрасывает.
Ну ладно, с ящиками он как-то справился, но прокурор продолжал допрос. И тут он попросил пана Копеча быть особенно точным, отвечая на вопрос: что ещё или кого ещё он видел в доме покойной в день её гибели?
Что касается кого, то он, Веслав, никого там не видел, а вот что… Разгром там царил жуткий, все перевёрнуто, вещи выброшены из шкафов и с полок. Впрочем, подробностей он не заметил.
— И никого поблизости не встретил? Никого не заметил? Может, на кого-нибудь наткнулся в пустом доме? Неужели ни одной живой души не было?
Веся упёрся — не было! А примечания наблюдательной стенографистки на полях протокола несколько раз утверждали: «Врёт, все время врёт».
— Ну ладно, давайте теперь о другом. Кажется, у вас есть невеста?
— Есть. Пока.
— Марлена Габрысь?
— Вроде она.
— Её брата, Антония Габрыся, вы знаете?
Знает он Антося, как не знать.
— Панна Габрысь в своих официальных показаниях утверждает, что в момент убийства Вероники Фялковской её жених не занимался никакой Ханей, а распивал водку с её братом. У них дома. Как вы это объясните?
Из ответа Веси следовало — двояко. С одной стороны, Марленка жутко ревнива и не выносит даже упоминания о Хане, а с другой — просто ошиблась. Водку с её братом они распивали накануне, только и всего. Девушка просто перепутала дни.
— Тогда где же в вечер убийства находился Антоний Габрысь?
А откуда это знать Веславу? Он Габрысю не сторож. В тот вечер в него Ханя так вцепилась — передохнуть не дала. Нет, он не знает, где в это время находился Антоний Габрысь.
— Знает ли он знакомых Антония Габрыся?
— Некоторых знает. Он, Веслав, не какой-нибудь отшельник, с людьми общается, особенно с парнями своего возраста. Но навряд ли знает всех, потому как Антоний ещё более общительный, у него дружков и приятелей — не счесть.
И не спросил в этом месте, а кто, собственно, так интересует следствие. А ведь по идее, логично рассуждая, такой вопрос просто сам напрашивался. В этом месте протокола на полях появились примечания: «В голосе сомнения, долго думает над каждым словом, в глазах насторожённость». Для прокурора и комиссара этого было достаточно. Для меня тоже. Почти.
Тут прокурор счёл должным поставить конкретный вопрос.
— А не знает ли подозреваемый некоего Кубу, особые приметы — весь в веснушках. Возможно, приезжий, не местный.
Ну, раз не местный, то Веся его точно не знает. Откуда ему знать приезжих? Он с ними дела не имеет. Может, случайно и видел, да не запомнил. Нет, если сильно конопатый, он бы, наверное, запомнил.
— А Патрика Каминского Веслав знает?
Странно, Но к этому вопросу подозреваемый оказался неготовым. Молчание затянулось.
А ведь я уже не сомневалась — парень заранее подготовился к допросу. Почему же сейчас молчит? Возможно, сбили с толку все эти следы и отпечатки, вот теперь и задумаешься, чтобы ответить поумнее. Не знаю, какое к этому времени сложилось впечатление у следователей, я же готова была головой поручиться: все так называемые свидетели или подозреваемые встретились там, на месте преступления.
Прокурор, похоже, рассуждал так же. Позабыв о суровости и не прибегая к ехидству, он счёл нужным вежливо, по деловому информировать подозреваемого, что присутствие упомянутого как в доме Вероники, так и в домишке-развалюшке, причём в конкретное время, установлено вне всяких сомнений. Что понималось под словами «в конкретное время», прокурор не пояснил, так что Веся вынужден был сам догадываться, ломать голову, сколько пожелает.
Вот он и думал дольше обычного и, видимо, додумался. Присутствие Патрика ему явно не понравилось.
Подозреваемый заявил, что с названным Каминским ему приходилось встречаться, но мимоходом, он даже фамилии его не знал, запомнил только имя, ведь Патрик в Польше не часто встречается. Кажется, этот Патрик был как-то связан с Фялковскими, но чем именно — не знает.
И ему, Весе, до фени следы этого Патрика, какое ему до них дело, его он там не видел, и вообще, может, встречал всего раза два в жизни, так нечего на него всякие следы вешать. Ну что он может о нем знать, если и запомнил только имя?
Вроде бы тоже не местный, а откуда — нет, уточнить не может. Чего привязались, откуда да откуда. Может, из Варшавы, может, из Вроцлава или из какой Гваделупы, хотя он, Веслав, сразу просит записать, что понятия не имеет, где находится эта проклятая Гваделупа, так что лучше и не спрашивайте. Если уж хотите начистоту, так и быть, признается, что в стареньком домишке кто-то вроде бы промелькнул перед ним, но не уверен: темно там было и все в пыли. Не исключено, что как раз этот ваш Патрик, а почему сразу глинам не сказал, что кого-то видел, — потому как не уверен. Так и знал, только упомяни, глины пристанут — не отмажешься. И вообще его интересовали ящики, а не какие-то подозрительные личности, от них лучше держаться подальше. Где именно мелькнул? Вроде как в дверях, можно сказать, что, когда выходил, он разошёлся с кем-то в дверях. А кроме этого типа, матерью клянётся, — никого не видел, никого не встретил, ни с кем не расходился и не сталкивался, все было так, как вот он для протокола говорил, а если кто что украл — ищите вора, он тут ни при чем. Пожалуйста, обыск так обыск, он не возражает и даже ордера не потребует.
Больше из Веслава ничего выжать не удалось. А когда ему пригрозили, что за дачу ложных показаний его посадят, он нахально возразил, что законы знает. Раз он никакого преступления не совершил, то никакой он не подозреваемый, а просто свидетель, как впредь и просит к нему обращаться, а свидетелей у нас пока ещё не сажают. Сорок восемь часов в вашем распоряжении, Панове, а потом выпустите меня как миленького, уж я-то знаю.
Что ж, так оно и было. Заставили парня подписаться под своими показаниями и отпустили.
Знакомясь с показаниями Веслава, я то и дело бросала взгляд на картинку, которую мне привёз Януш вместе с остальными копиями допросов. Теперь ухватилась за неё. Пальцы и подошвы на ней были обозначены так, что и последний дурак разобрался бы. Посетители пани Вероники нашли своё графическое воплощение, выполненное наилучшим образом, причём каждые пальчики и каждая подошва не только помещались в конкретные временные рамки, но и снабжены были цифрой, отмечавшей очерёдность появления данного объекта.
В спальне виднелись следы только Антония Габрыся, братишки Весиной невесты. Немного было этих следов, причём ботинок больше, чем рук, да и отпечатки ботинок, учитывая сухую погоду и полнейшее отсутствие грязи, никто бы не обнаружил, если бы не научные амбиции полицейского техника.
— Смотри-ка, — удивилась я, — он шатался по всей комнате, а о дактилоскопии не забывал.
Неужели был в перчатках? Не поверю.
— И правильно сделаешь, если не поверишь, — подтвердил Януш. — Перчаток на нем не было, но о дактилоскопии он слышал, да и кто в наше время не слышал? Так он всякие интересные для него предметы хватал с помощью тряпочки.
— Тряпочку специальную принёс? — удивилась я.
— Да нет, просто пользовался любым подвернувшимся куском ткани, что под руку попадало.
— Значит, так. Больше никто туда не входил.
Патрик сделал всего один шаг, а тот, неизвестный, даже и к двери не подошёл. Тогда что же получается? Антось устроил погром в доме, Антось и был грабителем. Если мыслить логично…
А что, прокурору этого ещё мало?
— Кто бы говорил… — передразнил меня Януш. — Уж ты-то должна знать, как суд относится к логическим умозаключениям.
— Точно, — сникла я. — Плюёт на них. Никакие дедукции не имеют для суда значения, нужны факты и только факты.
С лупой в руках принялась я по второму разу просматривать графическое изображение следов, и тут обратила внимание на некоторые технические детали.
— Слушай, а как они, собственно, все это проверяли? Сдирали у них с ног обувь?
— Зачем же? Велели подозреваемым постоять на специальном коврике, а остальные ботинки просто ставили на такой коврик. Представь, никому из этих парней не пришло в голову выбросить какие-нибудь чрезмерно наследившие ботинки, просто не подумали об этом, так что у полиции подобрался полный комплект. А кроме того, при внимательном изучении отпечатков подошв выявилось ещё одно небезынтересное обстоятельство. Посмотрим, заметишь ли ты его.
— Замечу ли, замечу ли, — разворчалась я. — Скажи спасибо, что во всей этой запутанной паутине я вообще хоть что-то замечаю. К тому же очень бледные отпечатки. Так что же это?
Януш ткнул в нужное место вилкой.
— Вот тут. Одно-единственное место в коридоре у двери. Кусочек ботинка первого накрывает кусочек ботинка Патрика. Совсем небольшой кусок, но вполне достаточный для следствия. И из этого следует вывод: первый не был первым, он уступает первенство Патрику, что для Патрика очень опасно. Разве что он побывал с визитом у тёти задолго раньше неприятных событий.
— Холера! — разнервничалась я. — Давай этого Антося.
И я принялась читать показания Антония Габрыся. Тот с самого начала избрал тактику отрицания всего и вся. Следствию было с ним легче беседовать, чем с Веславом, поскольку у Габрыся не было такого железного алиби на момент убийства, как у Копеча. И допрашивали его не в качестве свидетеля, а в качестве подозреваемого. Алиби у него не оказалось никакого, на этот счёт он нёс полнейшую ерунду, меняя показания без зазрения совести. То он спал, потому как перед этим изрядно выпил, то как раз в этот момент выпивал, то отправился выпивши на прогулку в полном одиночестве, чтобы протрезветь.
Доказать ни одной из этих версий он не мог, после того как отпало распитие водки в обществе Веслава. Наконец ему показали отпечатки оставленных им следов, и парень сломался.
Причём сломался окончательно, понимая, что стал подозреваемым в убийстве. И он решил говорить правду, упорно утверждая, что в убийстве не повинен. Да, он был в доме Фялковских.
Зачем он туда пошёл? Да сам не знает зачем. Нет, знает, знает, ну что Панове глины так на него напирают, он и сам скажет. Учтите, сам признается! Весек ему с три короба наговорил о каком-то богатстве, которое припрятала в доме покойная Вероника. Ну да, когда припрятывала, покойной она ещё не была, что он, сам не понимает? И нечего его путать, он и без того запутался. Дайте малость охолонуть. Можно водички попросить? С перепою в голове гудит…
Нет, он не уклоняется, сейчас все расскажет, как было.
Ну, значит, Весек попросил его помочь в переноске каких-то тяжестей, которые у покойной остались. Нет, точнее не получается. Ладно, подумает… Нет, не получается. Пьян был, запомнилось лишь вот это слово «тяжести», а что оно конкретно означало — хоть убейте, не помнит.
Может, и тогда не знал. А он парень такой, дал слово — держи, вот и пошёл. Теперь сожалеет.
Поймите, Панове, просто несчастный случай — с каждым может произойти.
Не входил… А, опять проклятые следы. Ну входил, холера их возьми. Ну и что, если даже входил? Постоял немного. Показалось ему, что дверь не заперта и даже приоткрыта, вот он и вошёл. Почему не войти? Да и вошёл он, потому что удивился — с чего это дверь входная не заперта? Надо же посмотреть.
Да как это пан прокурор такие слова говорит: хотел чего-нибудь украсть, — что он, вор или злодей какой-нибудь? Такие против него подозрения, словно он хотел воспользоваться случаем. Да он знаете какой, у живого человека в жизни ничего не украл! Вот если у неживого…
Выходит, ему надо было ещё её и прикончить?
Ничего себе! В жизни никого не убивал, мокрая работа не для него. Когда вошёл, она уже лежала.
На дальнейшие расспросы Антоний Габрысь отвечал без колебаний: да, пощупал, за руку взял, как доктор делает, но никакого пульса не нащупал, да и пульс только для порядка щупал, и без того на глаз любой бы определил, что в таком состоянии баба не могла бы жить. Зачем скорая, какая скорая такой поможет? Напрасно отрывал бы людей от работы. Полиция? Ещё чего, он, чай, не спятил, полицию на свою голову вызывать, она тут же его и прищучила бы.
Во сколько он пришёл? Честно сказал бы, кабы помнил. Так ведь нет у него такой привычки — на часы смотреть, но было точно после девяти, так как в это время телевизор смотрел, когда ещё дома был.
Теперь ему задали вопрос, что же он стал делать в доме убитой. На полях протокола появилась заметка, что подозреваемому вдруг стало очень неудобно сидеть на стуле, он принялся вертеться, ёрзать, чесать затылок и вообще всем видом показывать, что скорей помрёт, чем назовёт нужное слово. Полиции пришлось самой спросить, что он искал.
Чего искал, чего искал, понятно ведь, чего можно искать в доме богатой бабы… Ведь все в округе только и говорили, что Вероника лишь притворяется бедной, а на деле у неё припрятана прорва всякого добра. Ну, вещи, что от брата остались. Доллары, золото, разные там драгоценности, так что, пропадать всему этому? Для покойной и так без пользы, а живому человеку завсегда пригодится. То есть как где искал? А где бабы обычно прячут свои богатства? В спальне, в разных шкафах, в постели, под матрацами… Вот он и пошарил маленько, спальня ведь на, зады выходит, света с улицы не заметят.
И что же он нашёл?
А ничего не нашёл. Хоть бы малость какую стоящую, а так столько трудов — и вот теперь на допросы таскают, а он невинно страдает.
Прокурор пообещал подозреваемому, что страдания за невинность только начинаются, и принялся задавать очень неприятные Антосю вопросы.
Так он искал драгоценности только в спальне? А в кабинете не искал? В кухне тоже?
Не искал. Только в спальне.
А почему не в кухне? Бабы любят прятать драгоценности и в кухнях, например в муке, в сухом хлебе…
Что вы говорите, пан прокурор? Ну, вам виднее, а он, Антось, этого не знал. И кухня ему как-то в голову не пришла.
А кабинет? Судя по следам, он и в кабинете побывал, но там меньше шуровал.
А потому как в кабинете преступник уже все проверил. Да видно было: и железные ящики забрал, о которых Весек говорил. Нет, ящики не драгоценность, просто хлам, железный лом.
Откуда он знает, что хлам?
Так Весек сказал, просто железный лом; а он его собирает.
Подозреваемый беззастенчиво валил все на кореша, хотя тот вроде бы и считался женихом его сестры. Своя шкура ближе к телу. Габрысь стал бы подозреваемым номер один, следы недвусмысленно свидетельствовали против него, не будь ещё каких-то непонятных следов в кабинете, которые там появились явно ещё до Антося. И если бы не палец в ванной, случайно отпечатавшийся на металлической держалке для туалетной бумаги и тоже неизвестно кому принадлежавший. Впрочем, могло случиться и так, что кто-то из нескольких мужчин закрался в Вероникин дом первым, ещё до её возвращения из ресторана, и скрылся от хозяйки в кабинете, а потом сбежал, оставив бабу живой. Антось явился грабить и тюкнул некстати подвернувшуюся хозяйку, которая, может, уже рот раскрыла, чтобы заорать не своим голосом. То есть в убийцы Антось годился не хуже Патрика, ведь у него и мотив был достаточно убедительный.
Все вышесказанное следственные власти как можно доступнее втолковали Габрысю, после чего задали ещё вопрос.
Кого он встретил в доме или просто заметил?
А кого он мог встретить? Никого, ясное дело.
Кабы встретил, уже давно бы его выдал, ведь не дурак, соображает, что ему пытаются клеить, так какого черта отвечать за чужие грехи? Не видел он никакого убийцы, вообще никого не видел!
А в заброшенный домик Баранека, или как его там, зачем пошёл?
Антось уже было завёл свою песенку, что никогда в жизни, да смешался. Вспомнил про холерные следы, неизвестно как проклятыми глинами обнаруженные, и заткнулся. Ведь знал же об отпечатках пальцев, специально прихватил Вероникин носовой платок, чтобы только через него брать в руки все предметы, а надо же, все равно обнаружили. Короче, полицейские вернули его в дом Баранека и велели рассказывать, что он там делал.
Ну пошёл он в тот дом. А потому что был на взводе. Перетряхнуть дом покойной, по-вашему, так просто? Парню требовалось успокоить взбаламученные нервы, в том же домике всегда было спокойно, можно посидеть, отдохнуть душой и телом, да и пивко у него там было припрятано на всякий случай, заначка, так сказать. Хотел посидеть себе спокойно, а там…
«Тут подозреваемый прикусил язык», — было начертано наблюдательной стенографисткой.
Видно, не она одна обратила внимание на замешательство парня, его поприжали и велели прямо отвечать, кого же он увидел в заброшенном домике. Подозреваемый выкрутился. Не кого, а что! Проклятые железные ящики он там увидел, вот что! А кто их принёс — не знает. Или убийца, или сам Весек.
Полицейские заявили, что Веслав Копеч пришёл туда позже Габрыся.
Ну тогда он, Антось, и не знает. Голову ломает, кто бы мог их туда приволочь. Не иначе как преступник. Или, может, тот…
Кто «тот»?
А родич покойной, вроде Патриком его зовут. Он, больше некому.
Почему Габрысь так в этом уверен? Он видел в домике Патрика?
Ничего он не видел, так просто рассуждает, сами же ящики не пришли.
А он уверен, что это именно те ящики? Он брал их в руки или хотя бы щупал?
Хитрый был этот вопрос. На ящиках следственные органы обнаружили отпечатки пальцев всех побывавших в доме Вероники, причём пальчики были так перемешаны, что очерёдность их появления не было возможности установить. И если бы Антось сейчас упёрся и дал отрицательный ответ, полиции доставило бы большое удовольствие поймать парня на явной лжи.
Однако Антось был парень не промах и, хотя полиция основательно заморочила ему голову, окончательно ума он не потерял. Он поспешил ответить утвердительно: а как же, сразу к ним кинулся. Из любопытства. Ведь столько о них было разговоров! Потрогал — очень тяжёлые оказались. Да, и внутрь заглянул, а как же. Все пустые.
А что потом?
А что могло быть потом? Ничего не было.
Домой отправился и там сеструху обработал.
Вдолбил ей в голову, что в этот вечер они с Весеком у них в доме выпивали. Как зачем? А чтоб глупых подозрений полиция против него не имела, это ему ни к чему. Полиции ничего не стоит невиновному человеку всю жизнь искалечить, доказывай потом свою правоту. Откуда ему было знать, что в этот самый момент идиот Весек свою Ханю обрабатывал?
И Весек потом не похвалился? Своему лучшему другу об этом не сказал?
А чем тут хвалиться? Подумаешь, Ханка, да она любому не откажет. К тому же он как-никак брат его невесты, не станет Весек брату такого рассказывать. Они же кореши.
А что может подозреваемый сказать о другом своём кореше, которого Кубой зовут и Твесь в веснушках?
Тут Антось мог продемонстрировать полнейшее равнодушие, мог небрежно пожать плечами, мол, много у меня знакомых парней, один из них мог оказаться и этим самым Кубой, да не припомнит он такого. Раз полиция утверждает, что был, значит, был, чего там, но не обязан он всех помнить. А этот наверняка не из местных, так он, Антось, может, всего раз его и видел-то.
Нет, этого корешем не назовёшь. Имя такое слышал, а фамилии так даже не припомнит. Мог парень все разыграть как по нотам, но нервы подвели, и на полях протокола появилась запись о явном замешательстве допрашиваемого.
Прокурор тоже это заметил и немного поприжал подозреваемого.
Антось начал было сказочку о том, что много у него знакомых, особенно нездешних, но прокурор довольно строгим голосом посоветовал в данном конкретном случае очень хорошо подумать, прежде чем отвечать, чтобы потом не пришлось менять показания, а суду такое не понравится. Парень струхнул и признался, что приходилось видеть такого. Бывает здесь проездом, а сам он из Варшавы. Видел он его раза четыре, не больше, но фамилии и в самом деле не знает. Между собой они вообще редко фамилиями пользуются, все больше именем или прозвищем, так что Куба, может быть, и не фамилия вовсе.
Последовал вопрос, а не посещали ли они покойницу вместе с данным Кубой.
Антось столь энергично замотал головой, что «ветер поднялся», — появилась запись на полях протокола. Никогда в жизни!
И какие могут быть совместные посещения, что вы, пан прокурор, зачем это ему, Антосю?
Какой у него может быть интерес?
А если их кто-то видел вместе?
Кто мог видеть? Ну скажите конкретно, кто мог видеть его с этим конопатым? У него нет ничего общего с Кубой и быть не может. А если он кому и показывал дом Вероники, так только издали, и понятия не имеет, с чего тот им заинтересовался.