Страница:
Лицо торговца Друра побагровело, как индюшачья бородка. Он сжал кулаки.
— Тише, господа мои, тише, — негромко вмешалась Серилла. Напряжение в комнате звенело как натянутые струны, ив сплетении этих струн она чувствовала себя пауком в паутине. Вот все они повернулись к ней и стали ждать, что она скажет. Серилла восторжествовала, и ее восторг мгновенно выжег страх и беспокойство, владевшие ею мгновение назад. Торговцы Удачного рассорились между собой, и обе стороны пришли к ней за советом. Ну чем не победа? Чем не свидетельство их о ней высокого мнения? Надо только суметь удержать в руках эту власть, и до конца жизни ей не о чем будет заботиться. Итак, приступим. Но осторожно. Очень осторожно.
— Я предвидела, что подобный миг однажды наступит, — изящно солгала она. — Это была одна из причин, побудивших меня уговорить сатрапа приехать сюда и самолично разрешить назревающий спор. Вы видите друг в друге едва ли не вражеские группировки… но с точки зрения всего остального мира вы — неделимое целое. И вам, господа торговцы, пора взглянуть на себя именно так! Я ни в коем случае не имею в виду… — Серилла чуть повысила голос и предостерегающе подняла руку, ибо заметила, что Роэд Керн уже набрал в грудь воздуха, собираясь возразить — Я ни в коем случае не имею в виду, что ради этого вам придется поступаться чем-то исконным и изначальным Торговцы и их сыновья могут быть совершенно уверены, что сатрап Касго не отнимет у вас ничего из пожалованного сатрапом Эсклеписом. Но если вы не будете достаточно осмотрительны, вы можете все потерять, потому что времена изменились, и вам следует принять это и признать. Поймите, что Удачный перестал быть глухими задворками страны, как когда-то. Более того: он вполне способен занять достойное место среди главнейших торговых портов всего мира. Но для этого он должен сделаться более терпимым и многоукладным, нежели раньше. И при том не растерять своеобычных качеств, которые делают его неповторимой драгоценностью в сатрапской короне!
Ею двигало совершенно замечательное наитие. Слова сами просились на ум и сыпались с языка, складываясь в весомые и красивые фразы. Торговцы, что называется, развесили уши. Собственно, Серилла сама не знала, что намерена предложить во исполнение нарисованной ею великолепной картины, но это особого значения не имело. Пришедшим к ней людям необходимо было решение Они нуждались в нем до такой степени, что готовы были слушать любого, кто хоть словечком намекнет им, я, мол, знаю КАК. Она откинулась в кресле, наслаждаясь моментом. Все смотрели только на нее.
Первым заговорил Друр.
— Ты поведешь переговоры с «новыми» от нашего имени? — спросил он.
— Ты настоишь на положениях изначальной хартии? — эхом откликнулся Роэд Керн.
— Всенепременно, — ответила Серилла сразу обоим. — Я в городе человек посторонний. И я же — представитель сатрапа. Значит, только я могу обеспечить Удачному мир. Длительный мир, и притом на условиях, благоприятных для всех. — Она сверкнула глазами, благо умела это делать, и добавила. — Кроме того, в качестве полномочного представителя государя я сообщу калсидийцам, что, замахиваясь на некую часть джамелийских владений, они нападают на саму Джамелию. И Жемчужный Трон такого оскорбления не потерпит'
И напряжение в комнате сразу стало спадать. Так, как если бы ее слова уже воплотились в дела и все цели были достигнуты. Расслабились напряженные плечи, разжались кулаки, на шеях перестали пульсировать жилы.
— Только прекратите усматривать друг в дружке врагов, — сказала Серилла. — Лучше привнесите в общее дело кто чем богат! — И она указала поочередно на обе едва не схлестнувшиеся стороны. — Вы, старшие, хорошо знаете историю Удачного, у каждого из вас за плечами многие годы переговоров и сделок. Вам как никому должно быть известно, что невозможно получить выгоду, не поступившись чем-нибудь менее важным. И это касается всех. А вы, юные, хорошо понимаете, что ваше будущее напрямую зависит от признания положений изначальной хартии всеми живущими в этом краю. Сила молодых — это сила их убежденности и твердая воля юности. И значит, перед лицом грозящей опасности вам непременно следует объединиться. Только тогда будет отдана должная дань прошлому и обеспечено будущее!
Две кучки стоявших перед нею мужчин понемногу начали обмениваться взглядами. И не косыми, как поначалу — враждебность смягчалась, уступая место робкому дружелюбию. Серилла ощутила новый взлет вдохновения. Вот оно, вот то, для чего она родилась! «Удачный, судьба моя! Я сумею объединить тебя и спасти. Ты еще станешь МОИМ…»
— Час поздний, — тихо проговорила она. — Прежде чем принимать серьезные и непростые решения, всем нам необходимо передохнуть. И поразмыслить. Я буду ждать всех вас назавтра, чтобы вместе пополдничать. К тому времени я надеюсь привести в должный порядок свои мысли и сформулировать предложения. Если мы полагаем, что нужно вступить в переговоры с «новыми купчиками» — ведь так? — я позволю себе предложить список «новых», которые представляются мне не только способными вести переговоры по-деловому, без оскорблений, но и которые достаточно могущественны в своей среде, чтобы представлять других. — Лицо Роэда вновь потемнело, и даже Крион недовольно нахмурился. Видя это, Серилла добавила с легкой улыбкой: — Но о чем это я, ведь мы еще не достигли по данному вопросу должного единомыслия. Конечно же, до тех пор я не предприму ни единого шага. И с превеликим вниманием выслушаю любое предложение, которое вы выдвинете!
На том распростились. Серилла напутствовала мужчин благосклонной улыбкой и вежливым «Доброй ночи, господа торговцы». Каждый из них подошел поцеловать ей руку и поблагодарить за водительство и советы. Дошла очередь до Роэда Керна, и она задержала руку опасного красавца в своей. Он удивленно вскинул глаза, и Серилла выговорила одними губами: вернись попозже. Его темные глаза округлились, но он ничего не сказал
Мальчик-слуга проводил их к выходу. Тогда-то у Сериллы вырвался вздох величайшего облегчения. Все-таки она сумеет здесь выжить. Удачный будет принадлежать ей, и плевать на сатрапа. Его жизнь или смерть будут иметь очень мало значения.
Потом Серилла поджала губы и стала думать о Роэде Керне. Наконец, быстро поднявшись, она позвонила в колокольчик, призывая слугу. Пусть горничная поможет ей одеться в более официальный наряд. Все же Роэд Керн здорово нагонял на нее страху. Это человек, поистине способный на все! Серилле совсем не хотелось, чтобы он воспринял ее приглашение как намек на любовное свидание. Нет, он увидит перед собой не привлекательную женщину, но владычицу, царственную и суровую.
Владычицу, которая отправит его выслеживать Ронику Вестрит и все семейство старухи.
ГЛАВА 3
— Тише, господа мои, тише, — негромко вмешалась Серилла. Напряжение в комнате звенело как натянутые струны, ив сплетении этих струн она чувствовала себя пауком в паутине. Вот все они повернулись к ней и стали ждать, что она скажет. Серилла восторжествовала, и ее восторг мгновенно выжег страх и беспокойство, владевшие ею мгновение назад. Торговцы Удачного рассорились между собой, и обе стороны пришли к ней за советом. Ну чем не победа? Чем не свидетельство их о ней высокого мнения? Надо только суметь удержать в руках эту власть, и до конца жизни ей не о чем будет заботиться. Итак, приступим. Но осторожно. Очень осторожно.
— Я предвидела, что подобный миг однажды наступит, — изящно солгала она. — Это была одна из причин, побудивших меня уговорить сатрапа приехать сюда и самолично разрешить назревающий спор. Вы видите друг в друге едва ли не вражеские группировки… но с точки зрения всего остального мира вы — неделимое целое. И вам, господа торговцы, пора взглянуть на себя именно так! Я ни в коем случае не имею в виду… — Серилла чуть повысила голос и предостерегающе подняла руку, ибо заметила, что Роэд Керн уже набрал в грудь воздуха, собираясь возразить — Я ни в коем случае не имею в виду, что ради этого вам придется поступаться чем-то исконным и изначальным Торговцы и их сыновья могут быть совершенно уверены, что сатрап Касго не отнимет у вас ничего из пожалованного сатрапом Эсклеписом. Но если вы не будете достаточно осмотрительны, вы можете все потерять, потому что времена изменились, и вам следует принять это и признать. Поймите, что Удачный перестал быть глухими задворками страны, как когда-то. Более того: он вполне способен занять достойное место среди главнейших торговых портов всего мира. Но для этого он должен сделаться более терпимым и многоукладным, нежели раньше. И при том не растерять своеобычных качеств, которые делают его неповторимой драгоценностью в сатрапской короне!
Ею двигало совершенно замечательное наитие. Слова сами просились на ум и сыпались с языка, складываясь в весомые и красивые фразы. Торговцы, что называется, развесили уши. Собственно, Серилла сама не знала, что намерена предложить во исполнение нарисованной ею великолепной картины, но это особого значения не имело. Пришедшим к ней людям необходимо было решение Они нуждались в нем до такой степени, что готовы были слушать любого, кто хоть словечком намекнет им, я, мол, знаю КАК. Она откинулась в кресле, наслаждаясь моментом. Все смотрели только на нее.
Первым заговорил Друр.
— Ты поведешь переговоры с «новыми» от нашего имени? — спросил он.
— Ты настоишь на положениях изначальной хартии? — эхом откликнулся Роэд Керн.
— Всенепременно, — ответила Серилла сразу обоим. — Я в городе человек посторонний. И я же — представитель сатрапа. Значит, только я могу обеспечить Удачному мир. Длительный мир, и притом на условиях, благоприятных для всех. — Она сверкнула глазами, благо умела это делать, и добавила. — Кроме того, в качестве полномочного представителя государя я сообщу калсидийцам, что, замахиваясь на некую часть джамелийских владений, они нападают на саму Джамелию. И Жемчужный Трон такого оскорбления не потерпит'
И напряжение в комнате сразу стало спадать. Так, как если бы ее слова уже воплотились в дела и все цели были достигнуты. Расслабились напряженные плечи, разжались кулаки, на шеях перестали пульсировать жилы.
— Только прекратите усматривать друг в дружке врагов, — сказала Серилла. — Лучше привнесите в общее дело кто чем богат! — И она указала поочередно на обе едва не схлестнувшиеся стороны. — Вы, старшие, хорошо знаете историю Удачного, у каждого из вас за плечами многие годы переговоров и сделок. Вам как никому должно быть известно, что невозможно получить выгоду, не поступившись чем-нибудь менее важным. И это касается всех. А вы, юные, хорошо понимаете, что ваше будущее напрямую зависит от признания положений изначальной хартии всеми живущими в этом краю. Сила молодых — это сила их убежденности и твердая воля юности. И значит, перед лицом грозящей опасности вам непременно следует объединиться. Только тогда будет отдана должная дань прошлому и обеспечено будущее!
Две кучки стоявших перед нею мужчин понемногу начали обмениваться взглядами. И не косыми, как поначалу — враждебность смягчалась, уступая место робкому дружелюбию. Серилла ощутила новый взлет вдохновения. Вот оно, вот то, для чего она родилась! «Удачный, судьба моя! Я сумею объединить тебя и спасти. Ты еще станешь МОИМ…»
— Час поздний, — тихо проговорила она. — Прежде чем принимать серьезные и непростые решения, всем нам необходимо передохнуть. И поразмыслить. Я буду ждать всех вас назавтра, чтобы вместе пополдничать. К тому времени я надеюсь привести в должный порядок свои мысли и сформулировать предложения. Если мы полагаем, что нужно вступить в переговоры с «новыми купчиками» — ведь так? — я позволю себе предложить список «новых», которые представляются мне не только способными вести переговоры по-деловому, без оскорблений, но и которые достаточно могущественны в своей среде, чтобы представлять других. — Лицо Роэда вновь потемнело, и даже Крион недовольно нахмурился. Видя это, Серилла добавила с легкой улыбкой: — Но о чем это я, ведь мы еще не достигли по данному вопросу должного единомыслия. Конечно же, до тех пор я не предприму ни единого шага. И с превеликим вниманием выслушаю любое предложение, которое вы выдвинете!
На том распростились. Серилла напутствовала мужчин благосклонной улыбкой и вежливым «Доброй ночи, господа торговцы». Каждый из них подошел поцеловать ей руку и поблагодарить за водительство и советы. Дошла очередь до Роэда Керна, и она задержала руку опасного красавца в своей. Он удивленно вскинул глаза, и Серилла выговорила одними губами: вернись попозже. Его темные глаза округлились, но он ничего не сказал
Мальчик-слуга проводил их к выходу. Тогда-то у Сериллы вырвался вздох величайшего облегчения. Все-таки она сумеет здесь выжить. Удачный будет принадлежать ей, и плевать на сатрапа. Его жизнь или смерть будут иметь очень мало значения.
Потом Серилла поджала губы и стала думать о Роэде Керне. Наконец, быстро поднявшись, она позвонила в колокольчик, призывая слугу. Пусть горничная поможет ей одеться в более официальный наряд. Все же Роэд Керн здорово нагонял на нее страху. Это человек, поистине способный на все! Серилле совсем не хотелось, чтобы он воспринял ее приглашение как намек на любовное свидание. Нет, он увидит перед собой не привлекательную женщину, но владычицу, царственную и суровую.
Владычицу, которая отправит его выслеживать Ронику Вестрит и все семейство старухи.
ГЛАВА 3
УИНТРОУ
ПРОКАЗНИЦА смотрела прямо перед собой, плавно рассекая морские волны. Ветер наполнял ее паруса и нес судно вперед. Форштевень [3] резал воду, порождая два крыла белой пены. Летящие брызги оседали на щеках носового изваяния и унизывали ворох черных кудрей, спадавших на плечи.
Остров Других, а потом и остров Гребнистый давно и благополучно остались у нее за кормой. Проказница шла на запад, покидая открытый океан и стремясь к узкому и опасному проходу между Ограждающей Стеной и островом под названием Последний. Там начиналась цепочка островов, за которыми лежали относительно безопасные воды Внутреннего Прохода. И Пиратские острова, где, по сравнению с прочими местами, можно было числить себя почти совсем дома.
Наверху, на снастях, бодро сновали умелые пираты, и шесть парусов расправлялись во всю ширь, принимая дыхание ветра. Капитан Кеннит стоял на самом носу, стиснув длинными пальцами поручни и зорко щуря бледно-голубые глаза. Брызги щедро смачивали его белую рубаху и тонкий щегольской суконный жилет, но он не замечал ни влаги, ни холода. Капитан смотрел туда же, куда и носовое изваяние, — прямо вперед. Смотрел так, словно усилие его воли могло выжать из корабля еще большую скорость.
— Уинтроу необходим лекарь, — неожиданно заговорила Проказница. И горестно добавила: — Нужно было оставить у себя того раба-хирурга с «Заплатки»! И даже насильно, если бы он не захотел по-хорошему!..
Изваяние обхватило себя руками за плечи — ожившая фигура отчаяния. Проказница не оглядывалась на Кеннита. Плотно сжав зубы, она напряженно вглядывалась в горизонт.
Пиратский капитан сделал глубокий вдох и тщательно стер со своего лица все следы раздражения и гнева.
— Я знаю, чего ты боишься, — ответил он. — Но, пожалуйста, пойми, что в твоих страхах нет толку. Мы все равно ничего не можем поделать. До ближайшего поселения еще несколько дней ходу. Пока мы доберемся туда, Уинтроу всяко либо умрет, либо пойдет на поправку. Кораблик мой, мы делаем для него все, что в наших силах. Он окружен всяческой заботой, и мы крепко надеемся на его тягу к жизни! — По правде говоря, кроме этой самой тяги, особо надеяться было не на что. Кеннит решил утешить Проказницу и добавил мягко: — Я знаю, как ты переживаешь о мальчике. У меня самого душа разрывается. Но он дышит, Проказница. Его сердце по-прежнему бьется. Он принимает воду, а потом мочится. Все это хорошие знаки, кораблик. Он борется за жизнь и стойко сопротивляется смерти. Поверь мне, уж я-то повидал на своем веку немало раненых и знаю, о чем говорю!
— Да, ты уже говорил, — коротко отозвалась Проказница. — И я слушала. А теперь, будь добр, сам послушай меня. Это не обычные раны, Кеннит. Не просто боль и телесные разрушения. Уинтроу НЕТ ТАМ, пойми наконец! Я его совершенно не чувствую! — Ее голос начал дрожать. — А коли так, я и помочь ему ничем не могу! Не могу облегчить его муки и поделиться с ним силой! Я беспомощна и бесполезна, а он…
Кеннит призвал на помощь всю свою выдержку. За его спиной старпом Йола взревел на матросов, обещая содрать у лентяев с ребер шкуры, если они не будут как следует вкалывать. «Пустое сотрясение воздуха, — подумалось Кенниту. — Что зря орать? Нет бы разок сделать это хоть с одним лодырем, и в дальнейшем навряд ли понадобились бы угрозы…»
Капитан скрестил руки на груди, словно это движение помогало ему усмирять собственный нрав. Он знал: строгостью и окриками с кораблем ничего невозможно поделать. Но легко ли разговаривать ровным голосом и утешать чуть не плачущую деревянную красавицу, когда в его собственной душе открытой язвой сидела тревога за паренька? Уинтроу был жизненно необходим ему, и он отлично это понимал. Даже мысль о нем вызывала у капитана почти мистическое чувство взаимосвязанности. Судьба мальчика была теснейшим образом переплетена с его, Кеннита, удачей и его королевским предназначением. Иногда капитану даже мерещилось, что Уинтроу являл собой его собственную ипостась — только совсем юную и невинную, не изуродованную тяготами жизни. Такого рода размышления будили в душе Кеннита странную нежность. Он мог защитить этого мальчика. Мог стать для него наставником и старшим другом, которого никогда не имел сам. Но чтобы этого добиться, он должен был стать единственным, так сказать, опекуном парнишки. И вот тут связь Уинтроу с кораблем превращалась в препятствие. Пока она, эта связь, существовала, ни один из двоих — ни мальчик, ни корабль — не могли принадлежать ему, Кенниту, безраздельно.
Он заговорил с Проказницей ласково, но твердо:
— Уинтроу на борту, и тебе это отлично известно. Ты же сама нас спасла, а значит, все видела. Неужели ты полагаешь, будто я способен лгать тебе, утверждая, что он жив, в то время как он давно умер?
— Нет, — ответила она с тяжелым вздохом. — Лгать мне ты не станешь, я знаю. И потом, я бы непременно почувствовала его смерть. — Она так яростно тряхнула головой, что мокрые волосы разлетелись по сторонам. — Ты понимаешь… Нет, я не могу объяснить. Мы с ним связаны так давно и так прочно… Ты и представить не можешь, что это для меня такое — знать, что он на борту и вроде бы жив, но в то же время совсем не ощущать его присутствия! Он как часть меня, которую отрубили.
Ее голос сорвался: она вспомнила, что говорит с человеком, который в свое время испытал нечто подобное. Кеннит тяжело оперся на костыль и трижды притопнул по палубе деревяшкой, с некоторых пор заменявшей ему ногу. Он сказал:
— Уж так прямо я не способен понять твои чувства.
— Способен, наверное, — пришлось согласиться Проказнице. — Ах, Кеннит, наверное, на самом деле я просто не могу выразить, до чего мне без него одиноко. А все потому, что в уголках моего сознания таятся такие жуткие призраки. От них-то и происходит всякий дурной сон и всякая зловещая мысль, когда-либо меня посещавшая! Кто-то внутри меня злобно насмехается и бормочет, намекая неизвестно на что, и тем самым отнимает у меня чувство самости. — Она вскинула огромные ладони, искусно вырезанные из диводрева, и прижала к вискам. — Сколько я пыталась внушить себе, что мне более не нужен Уинтроу. что я и без него отлично знаю, кто я на самом деле есть! Да, и я думаю даже, что его разум не в состоянии объять огромность моего естества. — Она перевела дух, отчаиваясь подыскать достойное слова. — Да, порою он жутко раздражает меня. Он то бормочет всякие пошлости, то ударяется в богословскую заумь и не так, так этак доводит меня до того, что я готова поклясться — ох, насколько мне без него было бы легче, чем с ним! А потом он куда-нибудь девается, и вот тут я оказываюсь один на один со своей подлинной сущностью, и некому поддержать меня и укрепить, и…
Проказница снова тряхнула головой и долго молчала, но наконец заговорила опять.
— Когда мне на руки попала змеиная слизь, облепившая шлюпку… — начала было она, но осеклась и продолжала совсем другим тоном: — Мне страшно, Кеннит. Если бы ты знал, какая жуть таится во мне! — И носовое изваяние выгнулось как могло, чтобы посмотреть на него через плечо. — Я ношу в себе какую-то страшную правду и страшусь, что однажды мне придется узнать ее. Да, у меня есть лицо, которое предстает внешнему миру. Но внутри скрыта еще тысяча лиц! Я чую в себе прошлое, простирающееся гораздо глубже моего собственного. И если я не буду настороже, однажды оно может вырваться наружу и все переменить во мне. Тебе, наверное, кажется, что я несу ужасную чушь. И верно, как я могу быть еще чем-то кроме того, чем являюсь сейчас? Как я могу бояться себя самой? Я, право, сама этого не понимаю. А ты? Ты понимаешь?
Кеннит крепче сжал скрещенные руки и соврал:
— Я думаю, у тебя от расстройства воображение вконец разыгралось, моя морская красавица. И не более. Наверное, ты чувствуешь себя в чем-то виновной. Я ведь и сам себя съесть готов за то, что взял Уинтроу на остров Других, где его, оказывается, подстерегали такие опасности! А уж ты, должно быть, все чувствуешь вдесятеро острей, тем более что вы с ним в последнее время до некоторой степени отдалились один от другого. Я знаю, что вклинился между тобой и Уинтроу, и прошу прощения за то, что нимало о том не сожалею. Сейчас ты подошла очень близко к тому, чтобы потерять его навсегда, и это заставило тебя оценить силу вашего единения. Ты размышляешь, что с тобой станется, если он умрет. Или покинет тебя. — Кеннит укоризненно покачал головой и криво улыбнулся Проказнице. — Ох, красавица моя, ты, похоже, все еще не до конца мне доверяешь! Хотя я и продолжаю твердить, что останусь с тобой навсегда, до конца дней своих. А ты знай цепляешься за Уинтроу, словно он единственный из людей достоин быть твоей второй половинкой! — Тут Кеннит сделал паузу, а потом, так сказать, покатил пробный шар, желая посмотреть, как она на него отзовется: — По-моему, сейчас самое время приготовиться к тому, что будет, когда Уинтроу рано или поздно решит нас покинуть. Как мы с тобой ни любим его, нам обоим известно, что сердце его не здесь. Он по-прежнему рвется в свой монастырь. Неизбежно настанет момент, когда, любя Уинтроу, мы должны будем его отпустить. Или ты не согласна?
Проказница отвернулась и вновь уставилась в море.
— Наверное, — сказала она.
— Тогда ответь, прекрасная повелительница морей, отчего ты не позволяешь мне занять его место подле тебя?
— Из-за крови и памяти, — невесело отозвалась она. — Мы с Уинтроу связаны общностью памяти и крови.
Кеннит медленно опустился на палубу. Это далось ему изрядной болью, потому что у него и так стонали и жаловались все члены. Он приложил пятерню к темному отпечатку на досках, в котором еще угадывались контуры его бедра и ноги.
— Моя кровь, — выговорил он негромко. — Вот здесь я лежал, когда мою ногу отделяли от тела. Моя кровь впиталась в тебя, и я знаю, что в тот момент наша память также слилась.
— Верно. И еще потом, когда ты умирал. Но… — Проказница вновь умолкла, а затем пожаловалась: — Уж кто бы говорил. Ты лежал без сознания, но все равно закрывался и прятался от меня. Ты разделил со мной только те воспоминания, которые сам выбрал. Все остальное укрывала глубокая тень: ты не желал сознаваться, что эти воспоминания вообще существуют. — И в который уже раз она покачала головой. — Верно, я люблю тебя, Кеннит, но я совсем не знаю тебя. Ничего общего с тем, как знаем друг друга мы с Уинтроу. Я ведь храню воспоминания трех поколений его семьи, не говоря уже о его крови, которая тоже омочила мое диводрево. Мы с Уинтроу как два дерева, растущие из одного корня. — Проказница вдруг всхлипнула и повторила. — Я совсем не знаю тебя, Кеннит! Ведь если бы я знала, я могла бы понять, что произошло, когда ты возвращался с острова Других. Мне показалось, что ветер и сами волны слушались твоих приказаний! Морская змея склонилась перед твоей волей! И я не в силах понять, как такое стало возможно, хотя, кажется, все видела собственными глазами. А ты и объяснить даже не хочешь. — И очень тихо она докончила: — Ну вот как прикажете доверять человеку, который сам до конца мне не доверяет?
Довольно долго молчание летело мимо них вместе с ветром.
— Ясненько, — проговорил наконец Кеннит. Оперся на колено и с усилием выпрямился, хватаясь за костыль. Она обидела его, и он решил дать ей это понять. — Я могу только сказать тебе, что еще не пришло время говорить с тобой о моей подлинной сущности. Я-то надеялся, что ты вправду любишь меня и сумеешь быть терпеливой. Что ж, больше у меня нет этой надежды. И все-таки, полагаю, ты достаточно изучила меня, чтобы поверить на слово: Уинтроу не умер. Более того, есть признаки, что он выздоравливает. И я нимало не сомневаюсь, что он придет к тебе немедленно, как только сможет. И когда это произойдет, я отнюдь не намерен путаться между вами. Третий — лишний.
— Кеннит! — крикнула она ему вслед, но он не остановился. Ушел, тяжело хромая. Добравшись до короткого трапа, что вел на палубу с бака [4], капитан одолел спуск без посторонней подмоги, как ни трудно это было для одноногого. Правду молвить, и некому было ему помочь; Этта, обыкновенно неотлучно находившаяся при его персоне, нянчилась с Уинтроу. Кеннит даже подозревал, что с некоторых пор общество мальчишки было ей милее его собственного. Никто и понятия не имел, насколько вымотало капитана приключение на острове Других, какое страшное духовное и телесное напряжение он там испытал! То-то к нему даже кашель привязался после продолжительного купания в теплой, казалось бы, воде. И до сих пор на малейшее движение болезненно отзывались все мышцы. Вот только никто даже не думал обращать внимание на его муки. Как же. В пострадавших числился один только Уинтроу, которому яд морской змеи опалил без малого всю кожу. Уинтроу… Единственный, кого Этта с Проказницей изволили замечать в этом мире!
— Ах, бедный Кеннит. Бедный пират, всеми обиженный. Никто-то его в целом свете не любит…
Еле слышный голосок издевательски-жалобно смаковал каждое слово. Это говорил резной амулет из диводрева, что Кеннит носил притянутым к запястью. Он бы навряд ли услышал этот голос, лишенный поддержки настоящего дыхания, если бы как раз не съезжал по неудобному трапу, цепляясь за поручни, так что кисть оказалась совсем рядом с лицом.
Но вот наконец его здоровая нога коснулась палубы внизу. Кеннит выпрямился, одергивая жилет и оправляя пышное кружево на манжетах. Ярость кипела в нем, ища выхода. Все и вся обратилось против него! Даже амулет из диводрева, созданный им, дабы привлекать удачу, и тот обратился против него, что, впрочем, было у негодной деревяшки очень даже в обычае. Его собственная физиономия, его копия, уменьшенная и раскрашенная, кривилась в гнусной ухмылке. Кеннит невольно задумался, чем бы таким пригрозить маленькому стервецу.
Он поднял руку — как бы затем, чтобы разгладить усы. Приблизил паскудную рожицу к своему рту и негромко заметил:
— А ты знаешь, диводрево вообще-то неплохо горит.
— Как и человеческая плоть, — последовал немедленный ответ. — Мы с тобой связаны не мене тесно, чем Проказница с Уинтроу. Желаешь испробовать крепость наших уз? Ногу, кажется, ты уже потерял. Хочешь попробовать, каково это — жить еще и без глаз?
Себе не соврешь: по спине пирата мгновенно пробежал холодок. Вот бы знать, что вообще известно этому гадкому существу?
— Ах, Кеннит. Какие секреты между такими, как ты да я? Смешно говорить! — Кажется, амулет отвечал не столько его словам, произнесенным вслух, сколько невысказанным мыслям. Действительно ли он читал их? Или просто угадывал? Но если так, до чего же здорово у него получалось! — Вот, в частности, некий секрет, которым меня так и подмывает поделиться с Проказницей, — продолжал безжалостный гном. — Может, сообщить ей, что ты и сам понятия не имеешь, что именно произошло во время вашего спасения? И когда отгорел твой вдохновенный восторг, ты накрылся с головой одеялом и дрожал, точно младенец, пока Этта нянькалась с Уинтроу. — Помолчал и добавил: — Воображаю, как Этта будет смеяться.
Кеннит незаметно покосился на свое запястье и увидел знакомую язвительную ухмылку. Он заставил себя одолеть гнетущее беспокойство и загнал его куда подальше. Нет уж, он не удостоит несносного малютку ответом! Он забрал свой костыль, на время спуска по трапу оставленный валяться на баке. И проворно заковылял в сторону, чтобы не мешать матросам, переставлявшим парус согласно последним распоряжениям Йолы.
Отогнать от себя тревожащие мысли оказалось много труднее. Так что же все-таки произошло, когда они с боем покидали остров Других? Кругом свирепствовал шторм, а Уинтроу лежал на дне лодки и, по всей видимости, находился при смерти. А он, Кеннит, неописуемо разъярился на злодейку судьбу, вознамерившуюся отнять его счастье, как раз когда всего лишь шаг отделял его от осуществления заветных мечтаний. Тогда-то он и поднялся во весь рост в утлой шлюпке, грозя морю кулаком и запрещая волнам топить его, а ветру — противостоять. И ведь они прислушались к его слову! Более того — из пучины поднялась морская змея, та, вызволенная на острове. И помогла воссоединить шлюпку с его кораблем.
Кеннит глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь заглушить страх перед собственной божественной силой. Хватит уже и того, что перед ним самым неприличным образом благоговела команда, готовая помереть от ужаса при малейшем признаке его недовольства. Даже Этта, и та содрогалась от его прикосновения и, разговаривая с ним, не смела поднять глаз. Конечно, она то и дело срывалась на прежнюю близость, но лишь для того, чтобы тотчас осознать собственную греховность.
И только корабль общался с ним без всякого страха — как прежде. И, хуже того, Проказница аккурат нынче созналась, что сотворенное им чудо воздвигло между ними еще одну препону. «За что?» Кеннит положительно отказывался становиться жертвой их суеверий. Мало ли что произошло! Надо принять это и жить дальше.
Как ни крути, командование кораблем подразумевает некоторую отстраненность капитана, его отчуждение от простых смертных людей. Капитан не может позволить себе быть своим в доску с кем бы то ни было на борту. И Кеннит всегда наслаждался духовным уединением, даруемым властью. Его нынешнее положение несло с собой и иные выгоды. Его бывший старпом, Соркор, до некоторой степени утратил почтительность с тех пор, как взял под свое командование «Мариетту». И что же? «Чудо о шторме» мгновенно и основательно упрочило Кеннита в его глазах как высшую и недосягаемую величину. Бывший старпом смотрел на него теперь, как на настоящего живого Бога.
Но у медали имелась и еще одна сторона. Кеннит отчетливо понимал одну простую вещь: чем выше заберешь, тем больней падать. Так вот, стоит теперь допустить малейшую ошибку — и ему конец. Полный и окончательный. Путь, на который он вступил, делался все уже и круче.
Кеннит подумал об этом хорошенько и скривился в своей обычной полуулыбке. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь догадался о его озабоченности!
Твердо шагая, он направился к каюте Уинтроу.
— Уинтроу. Попей водички. Попей.
Этта поднесла к его рту маленькую влажную губку и сжала ее пальцами. Потекли капли. Обожженные губы дрогнули, приоткрываясь. Распухший язык слабо шевельнулся во рту, и Уинтроу сглотнул. Едва, впрочем, при этом не задохнувшись.
Остров Других, а потом и остров Гребнистый давно и благополучно остались у нее за кормой. Проказница шла на запад, покидая открытый океан и стремясь к узкому и опасному проходу между Ограждающей Стеной и островом под названием Последний. Там начиналась цепочка островов, за которыми лежали относительно безопасные воды Внутреннего Прохода. И Пиратские острова, где, по сравнению с прочими местами, можно было числить себя почти совсем дома.
Наверху, на снастях, бодро сновали умелые пираты, и шесть парусов расправлялись во всю ширь, принимая дыхание ветра. Капитан Кеннит стоял на самом носу, стиснув длинными пальцами поручни и зорко щуря бледно-голубые глаза. Брызги щедро смачивали его белую рубаху и тонкий щегольской суконный жилет, но он не замечал ни влаги, ни холода. Капитан смотрел туда же, куда и носовое изваяние, — прямо вперед. Смотрел так, словно усилие его воли могло выжать из корабля еще большую скорость.
— Уинтроу необходим лекарь, — неожиданно заговорила Проказница. И горестно добавила: — Нужно было оставить у себя того раба-хирурга с «Заплатки»! И даже насильно, если бы он не захотел по-хорошему!..
Изваяние обхватило себя руками за плечи — ожившая фигура отчаяния. Проказница не оглядывалась на Кеннита. Плотно сжав зубы, она напряженно вглядывалась в горизонт.
Пиратский капитан сделал глубокий вдох и тщательно стер со своего лица все следы раздражения и гнева.
— Я знаю, чего ты боишься, — ответил он. — Но, пожалуйста, пойми, что в твоих страхах нет толку. Мы все равно ничего не можем поделать. До ближайшего поселения еще несколько дней ходу. Пока мы доберемся туда, Уинтроу всяко либо умрет, либо пойдет на поправку. Кораблик мой, мы делаем для него все, что в наших силах. Он окружен всяческой заботой, и мы крепко надеемся на его тягу к жизни! — По правде говоря, кроме этой самой тяги, особо надеяться было не на что. Кеннит решил утешить Проказницу и добавил мягко: — Я знаю, как ты переживаешь о мальчике. У меня самого душа разрывается. Но он дышит, Проказница. Его сердце по-прежнему бьется. Он принимает воду, а потом мочится. Все это хорошие знаки, кораблик. Он борется за жизнь и стойко сопротивляется смерти. Поверь мне, уж я-то повидал на своем веку немало раненых и знаю, о чем говорю!
— Да, ты уже говорил, — коротко отозвалась Проказница. — И я слушала. А теперь, будь добр, сам послушай меня. Это не обычные раны, Кеннит. Не просто боль и телесные разрушения. Уинтроу НЕТ ТАМ, пойми наконец! Я его совершенно не чувствую! — Ее голос начал дрожать. — А коли так, я и помочь ему ничем не могу! Не могу облегчить его муки и поделиться с ним силой! Я беспомощна и бесполезна, а он…
Кеннит призвал на помощь всю свою выдержку. За его спиной старпом Йола взревел на матросов, обещая содрать у лентяев с ребер шкуры, если они не будут как следует вкалывать. «Пустое сотрясение воздуха, — подумалось Кенниту. — Что зря орать? Нет бы разок сделать это хоть с одним лодырем, и в дальнейшем навряд ли понадобились бы угрозы…»
Капитан скрестил руки на груди, словно это движение помогало ему усмирять собственный нрав. Он знал: строгостью и окриками с кораблем ничего невозможно поделать. Но легко ли разговаривать ровным голосом и утешать чуть не плачущую деревянную красавицу, когда в его собственной душе открытой язвой сидела тревога за паренька? Уинтроу был жизненно необходим ему, и он отлично это понимал. Даже мысль о нем вызывала у капитана почти мистическое чувство взаимосвязанности. Судьба мальчика была теснейшим образом переплетена с его, Кеннита, удачей и его королевским предназначением. Иногда капитану даже мерещилось, что Уинтроу являл собой его собственную ипостась — только совсем юную и невинную, не изуродованную тяготами жизни. Такого рода размышления будили в душе Кеннита странную нежность. Он мог защитить этого мальчика. Мог стать для него наставником и старшим другом, которого никогда не имел сам. Но чтобы этого добиться, он должен был стать единственным, так сказать, опекуном парнишки. И вот тут связь Уинтроу с кораблем превращалась в препятствие. Пока она, эта связь, существовала, ни один из двоих — ни мальчик, ни корабль — не могли принадлежать ему, Кенниту, безраздельно.
Он заговорил с Проказницей ласково, но твердо:
— Уинтроу на борту, и тебе это отлично известно. Ты же сама нас спасла, а значит, все видела. Неужели ты полагаешь, будто я способен лгать тебе, утверждая, что он жив, в то время как он давно умер?
— Нет, — ответила она с тяжелым вздохом. — Лгать мне ты не станешь, я знаю. И потом, я бы непременно почувствовала его смерть. — Она так яростно тряхнула головой, что мокрые волосы разлетелись по сторонам. — Ты понимаешь… Нет, я не могу объяснить. Мы с ним связаны так давно и так прочно… Ты и представить не можешь, что это для меня такое — знать, что он на борту и вроде бы жив, но в то же время совсем не ощущать его присутствия! Он как часть меня, которую отрубили.
Ее голос сорвался: она вспомнила, что говорит с человеком, который в свое время испытал нечто подобное. Кеннит тяжело оперся на костыль и трижды притопнул по палубе деревяшкой, с некоторых пор заменявшей ему ногу. Он сказал:
— Уж так прямо я не способен понять твои чувства.
— Способен, наверное, — пришлось согласиться Проказнице. — Ах, Кеннит, наверное, на самом деле я просто не могу выразить, до чего мне без него одиноко. А все потому, что в уголках моего сознания таятся такие жуткие призраки. От них-то и происходит всякий дурной сон и всякая зловещая мысль, когда-либо меня посещавшая! Кто-то внутри меня злобно насмехается и бормочет, намекая неизвестно на что, и тем самым отнимает у меня чувство самости. — Она вскинула огромные ладони, искусно вырезанные из диводрева, и прижала к вискам. — Сколько я пыталась внушить себе, что мне более не нужен Уинтроу. что я и без него отлично знаю, кто я на самом деле есть! Да, и я думаю даже, что его разум не в состоянии объять огромность моего естества. — Она перевела дух, отчаиваясь подыскать достойное слова. — Да, порою он жутко раздражает меня. Он то бормочет всякие пошлости, то ударяется в богословскую заумь и не так, так этак доводит меня до того, что я готова поклясться — ох, насколько мне без него было бы легче, чем с ним! А потом он куда-нибудь девается, и вот тут я оказываюсь один на один со своей подлинной сущностью, и некому поддержать меня и укрепить, и…
Проказница снова тряхнула головой и долго молчала, но наконец заговорила опять.
— Когда мне на руки попала змеиная слизь, облепившая шлюпку… — начала было она, но осеклась и продолжала совсем другим тоном: — Мне страшно, Кеннит. Если бы ты знал, какая жуть таится во мне! — И носовое изваяние выгнулось как могло, чтобы посмотреть на него через плечо. — Я ношу в себе какую-то страшную правду и страшусь, что однажды мне придется узнать ее. Да, у меня есть лицо, которое предстает внешнему миру. Но внутри скрыта еще тысяча лиц! Я чую в себе прошлое, простирающееся гораздо глубже моего собственного. И если я не буду настороже, однажды оно может вырваться наружу и все переменить во мне. Тебе, наверное, кажется, что я несу ужасную чушь. И верно, как я могу быть еще чем-то кроме того, чем являюсь сейчас? Как я могу бояться себя самой? Я, право, сама этого не понимаю. А ты? Ты понимаешь?
Кеннит крепче сжал скрещенные руки и соврал:
— Я думаю, у тебя от расстройства воображение вконец разыгралось, моя морская красавица. И не более. Наверное, ты чувствуешь себя в чем-то виновной. Я ведь и сам себя съесть готов за то, что взял Уинтроу на остров Других, где его, оказывается, подстерегали такие опасности! А уж ты, должно быть, все чувствуешь вдесятеро острей, тем более что вы с ним в последнее время до некоторой степени отдалились один от другого. Я знаю, что вклинился между тобой и Уинтроу, и прошу прощения за то, что нимало о том не сожалею. Сейчас ты подошла очень близко к тому, чтобы потерять его навсегда, и это заставило тебя оценить силу вашего единения. Ты размышляешь, что с тобой станется, если он умрет. Или покинет тебя. — Кеннит укоризненно покачал головой и криво улыбнулся Проказнице. — Ох, красавица моя, ты, похоже, все еще не до конца мне доверяешь! Хотя я и продолжаю твердить, что останусь с тобой навсегда, до конца дней своих. А ты знай цепляешься за Уинтроу, словно он единственный из людей достоин быть твоей второй половинкой! — Тут Кеннит сделал паузу, а потом, так сказать, покатил пробный шар, желая посмотреть, как она на него отзовется: — По-моему, сейчас самое время приготовиться к тому, что будет, когда Уинтроу рано или поздно решит нас покинуть. Как мы с тобой ни любим его, нам обоим известно, что сердце его не здесь. Он по-прежнему рвется в свой монастырь. Неизбежно настанет момент, когда, любя Уинтроу, мы должны будем его отпустить. Или ты не согласна?
Проказница отвернулась и вновь уставилась в море.
— Наверное, — сказала она.
— Тогда ответь, прекрасная повелительница морей, отчего ты не позволяешь мне занять его место подле тебя?
— Из-за крови и памяти, — невесело отозвалась она. — Мы с Уинтроу связаны общностью памяти и крови.
Кеннит медленно опустился на палубу. Это далось ему изрядной болью, потому что у него и так стонали и жаловались все члены. Он приложил пятерню к темному отпечатку на досках, в котором еще угадывались контуры его бедра и ноги.
— Моя кровь, — выговорил он негромко. — Вот здесь я лежал, когда мою ногу отделяли от тела. Моя кровь впиталась в тебя, и я знаю, что в тот момент наша память также слилась.
— Верно. И еще потом, когда ты умирал. Но… — Проказница вновь умолкла, а затем пожаловалась: — Уж кто бы говорил. Ты лежал без сознания, но все равно закрывался и прятался от меня. Ты разделил со мной только те воспоминания, которые сам выбрал. Все остальное укрывала глубокая тень: ты не желал сознаваться, что эти воспоминания вообще существуют. — И в который уже раз она покачала головой. — Верно, я люблю тебя, Кеннит, но я совсем не знаю тебя. Ничего общего с тем, как знаем друг друга мы с Уинтроу. Я ведь храню воспоминания трех поколений его семьи, не говоря уже о его крови, которая тоже омочила мое диводрево. Мы с Уинтроу как два дерева, растущие из одного корня. — Проказница вдруг всхлипнула и повторила. — Я совсем не знаю тебя, Кеннит! Ведь если бы я знала, я могла бы понять, что произошло, когда ты возвращался с острова Других. Мне показалось, что ветер и сами волны слушались твоих приказаний! Морская змея склонилась перед твоей волей! И я не в силах понять, как такое стало возможно, хотя, кажется, все видела собственными глазами. А ты и объяснить даже не хочешь. — И очень тихо она докончила: — Ну вот как прикажете доверять человеку, который сам до конца мне не доверяет?
Довольно долго молчание летело мимо них вместе с ветром.
— Ясненько, — проговорил наконец Кеннит. Оперся на колено и с усилием выпрямился, хватаясь за костыль. Она обидела его, и он решил дать ей это понять. — Я могу только сказать тебе, что еще не пришло время говорить с тобой о моей подлинной сущности. Я-то надеялся, что ты вправду любишь меня и сумеешь быть терпеливой. Что ж, больше у меня нет этой надежды. И все-таки, полагаю, ты достаточно изучила меня, чтобы поверить на слово: Уинтроу не умер. Более того, есть признаки, что он выздоравливает. И я нимало не сомневаюсь, что он придет к тебе немедленно, как только сможет. И когда это произойдет, я отнюдь не намерен путаться между вами. Третий — лишний.
— Кеннит! — крикнула она ему вслед, но он не остановился. Ушел, тяжело хромая. Добравшись до короткого трапа, что вел на палубу с бака [4], капитан одолел спуск без посторонней подмоги, как ни трудно это было для одноногого. Правду молвить, и некому было ему помочь; Этта, обыкновенно неотлучно находившаяся при его персоне, нянчилась с Уинтроу. Кеннит даже подозревал, что с некоторых пор общество мальчишки было ей милее его собственного. Никто и понятия не имел, насколько вымотало капитана приключение на острове Других, какое страшное духовное и телесное напряжение он там испытал! То-то к нему даже кашель привязался после продолжительного купания в теплой, казалось бы, воде. И до сих пор на малейшее движение болезненно отзывались все мышцы. Вот только никто даже не думал обращать внимание на его муки. Как же. В пострадавших числился один только Уинтроу, которому яд морской змеи опалил без малого всю кожу. Уинтроу… Единственный, кого Этта с Проказницей изволили замечать в этом мире!
— Ах, бедный Кеннит. Бедный пират, всеми обиженный. Никто-то его в целом свете не любит…
Еле слышный голосок издевательски-жалобно смаковал каждое слово. Это говорил резной амулет из диводрева, что Кеннит носил притянутым к запястью. Он бы навряд ли услышал этот голос, лишенный поддержки настоящего дыхания, если бы как раз не съезжал по неудобному трапу, цепляясь за поручни, так что кисть оказалась совсем рядом с лицом.
Но вот наконец его здоровая нога коснулась палубы внизу. Кеннит выпрямился, одергивая жилет и оправляя пышное кружево на манжетах. Ярость кипела в нем, ища выхода. Все и вся обратилось против него! Даже амулет из диводрева, созданный им, дабы привлекать удачу, и тот обратился против него, что, впрочем, было у негодной деревяшки очень даже в обычае. Его собственная физиономия, его копия, уменьшенная и раскрашенная, кривилась в гнусной ухмылке. Кеннит невольно задумался, чем бы таким пригрозить маленькому стервецу.
Он поднял руку — как бы затем, чтобы разгладить усы. Приблизил паскудную рожицу к своему рту и негромко заметил:
— А ты знаешь, диводрево вообще-то неплохо горит.
— Как и человеческая плоть, — последовал немедленный ответ. — Мы с тобой связаны не мене тесно, чем Проказница с Уинтроу. Желаешь испробовать крепость наших уз? Ногу, кажется, ты уже потерял. Хочешь попробовать, каково это — жить еще и без глаз?
Себе не соврешь: по спине пирата мгновенно пробежал холодок. Вот бы знать, что вообще известно этому гадкому существу?
— Ах, Кеннит. Какие секреты между такими, как ты да я? Смешно говорить! — Кажется, амулет отвечал не столько его словам, произнесенным вслух, сколько невысказанным мыслям. Действительно ли он читал их? Или просто угадывал? Но если так, до чего же здорово у него получалось! — Вот, в частности, некий секрет, которым меня так и подмывает поделиться с Проказницей, — продолжал безжалостный гном. — Может, сообщить ей, что ты и сам понятия не имеешь, что именно произошло во время вашего спасения? И когда отгорел твой вдохновенный восторг, ты накрылся с головой одеялом и дрожал, точно младенец, пока Этта нянькалась с Уинтроу. — Помолчал и добавил: — Воображаю, как Этта будет смеяться.
Кеннит незаметно покосился на свое запястье и увидел знакомую язвительную ухмылку. Он заставил себя одолеть гнетущее беспокойство и загнал его куда подальше. Нет уж, он не удостоит несносного малютку ответом! Он забрал свой костыль, на время спуска по трапу оставленный валяться на баке. И проворно заковылял в сторону, чтобы не мешать матросам, переставлявшим парус согласно последним распоряжениям Йолы.
Отогнать от себя тревожащие мысли оказалось много труднее. Так что же все-таки произошло, когда они с боем покидали остров Других? Кругом свирепствовал шторм, а Уинтроу лежал на дне лодки и, по всей видимости, находился при смерти. А он, Кеннит, неописуемо разъярился на злодейку судьбу, вознамерившуюся отнять его счастье, как раз когда всего лишь шаг отделял его от осуществления заветных мечтаний. Тогда-то он и поднялся во весь рост в утлой шлюпке, грозя морю кулаком и запрещая волнам топить его, а ветру — противостоять. И ведь они прислушались к его слову! Более того — из пучины поднялась морская змея, та, вызволенная на острове. И помогла воссоединить шлюпку с его кораблем.
Кеннит глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь заглушить страх перед собственной божественной силой. Хватит уже и того, что перед ним самым неприличным образом благоговела команда, готовая помереть от ужаса при малейшем признаке его недовольства. Даже Этта, и та содрогалась от его прикосновения и, разговаривая с ним, не смела поднять глаз. Конечно, она то и дело срывалась на прежнюю близость, но лишь для того, чтобы тотчас осознать собственную греховность.
И только корабль общался с ним без всякого страха — как прежде. И, хуже того, Проказница аккурат нынче созналась, что сотворенное им чудо воздвигло между ними еще одну препону. «За что?» Кеннит положительно отказывался становиться жертвой их суеверий. Мало ли что произошло! Надо принять это и жить дальше.
Как ни крути, командование кораблем подразумевает некоторую отстраненность капитана, его отчуждение от простых смертных людей. Капитан не может позволить себе быть своим в доску с кем бы то ни было на борту. И Кеннит всегда наслаждался духовным уединением, даруемым властью. Его нынешнее положение несло с собой и иные выгоды. Его бывший старпом, Соркор, до некоторой степени утратил почтительность с тех пор, как взял под свое командование «Мариетту». И что же? «Чудо о шторме» мгновенно и основательно упрочило Кеннита в его глазах как высшую и недосягаемую величину. Бывший старпом смотрел на него теперь, как на настоящего живого Бога.
Но у медали имелась и еще одна сторона. Кеннит отчетливо понимал одну простую вещь: чем выше заберешь, тем больней падать. Так вот, стоит теперь допустить малейшую ошибку — и ему конец. Полный и окончательный. Путь, на который он вступил, делался все уже и круче.
Кеннит подумал об этом хорошенько и скривился в своей обычной полуулыбке. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь догадался о его озабоченности!
Твердо шагая, он направился к каюте Уинтроу.
— Уинтроу. Попей водички. Попей.
Этта поднесла к его рту маленькую влажную губку и сжала ее пальцами. Потекли капли. Обожженные губы дрогнули, приоткрываясь. Распухший язык слабо шевельнулся во рту, и Уинтроу сглотнул. Едва, впрочем, при этом не задохнувшись.