Он все больше оживлялся, припоминая перепалку с Элиотом.
   — Проклятье, мы же не сидим сложа руки! Мы должны определить стратегию при любом повороте дел! Что, если Ново-Йорк свяжется с кораблем только для того, чтобы прихлопнуть нас новым кибервирусом? Все входные данные должны быть изолированы, проанализированы, отфильтрованы! Что, если Ново-Йорк «оживет» только на неделю, или месяц, или день? Нужно будет непрерывно фиксировать последовательность всех запросов и изменений в течение каждого часа!
   — Он должен это понимать. Сейчас тысячи человек работают, чтобы воссоздать потерянное. Зачем отрицать очевидное?
   — Элиот видит только то, что хочет видеть. — Дэниел допил коктейль и отошел смешать еще порцию.
   — Это проблема. У вас с Элиотом противоположные точки зрения. Он по сути своей пессимист.
   Дэн расхохотался:
   — А я — розовый оптимист.
   — В самом деле. Элиот считает, что мы больше никогда не услышим Ново-Йорк. Они все мертвы. Тем не менее ты думаешь…
   — А что думаешь ты?
   — Я? О Ново-Йорке?
   — Ну да. Я действительно теряю свое и чужое время? Жду, пока на связь выйдут призраки?
   — Нет. Даже если у нас один шанс на тысячу. Мы должны быть готовы.
   — Спасибо. Рад, что хоть кто-то не считает нас бесполезными. — Он взглянул на стакан и вылил буу обратно в бутылку. — Слушай, я должен… у меня есть дело. Увидимся у Джона.
   — О'кей. — Она смотрела, как муж выскакивает из комнаты. Дэн действительно расстроен, если раздумал пить. Или направляется к женщине? Нет, не похоже. Но кто может вычислить, что на уме у мужчины? Она рассеянно подбирала простую мелодию и вспоминала разговор. Может, ей следовало преподнести эту новость более деликатно? Нет. Скорее, ей нужно было попросить его остаться и все обсудить. Нет. Нельзя подталкивать его. Может, ей вообще не следовало ничего говорить; нужно было подождать, пока все соберутся вечером. Нет, он бы обиделся — почему не сказала раньше? «Спи, моя радость, усни; в доме погасли огни… спи, моя радость, усни…»

Глава 6
ДВЕ СТОРОНЫ РАЗЛАДА

   16 августа 99 года (27 Мухаммеда 295).
   Это был наихудший поступок, какой я могла совершить, но сама идея давно притягивала меня, как магнит. Перед тем как обсудить Сэма с остальными, я отправилась в ясли посмотреть на малышку. Из-за стекла, потихоньку.
   Я понимала, что так разумнее всего; к ребенку разрешается подходить, только когда рядом с ним его ясельная мама. Чтобы не уменьшалась его привязанность к ней. Но какая-то часть меня тоже нуждается в привязанности.
   Если б не выкидыш, все было бы совсем по-другому. С тем ребенком я продумала сценарий до мелочей. Он должен был расти в моем теле, покуда оно не взорвется, и тогда, в боли и крови, я бы вытолкнула его в жизнь. И хотя пуповину бы перерезали, между нами оставалась бы связь. Он бы рос, превращался из мальчика в мужчину, но все равно оставался моим, плоть от плоти. А у этого существа общего со мной — только две клеточки, одна — настоящая, вторая — подделка, но в генетическом смысле эта малышка еще больше моя, чем дитя, появившееся на свет естественным путем. Как мне к ней относиться после этого? Я любила ее с иррациональной силой. Я понимала, что эта любовь в значительной степени принадлежит мальчику, умершему, не получив имени, угасшему проблеску жизни, подвергшемуся переработке… Они спросили, нужна ли церемония, и в упрямом отчаянии я сказала — нет. Может, это дало бы ему покой. И мне — тоже.
   Позапрошлой ночью я сидела в темном саду среди душистых трав и вдруг осознала, что с каждым глотком воздуха вдыхаю его. Несколько молекул моего ребенка, содержащихся в воздухе. Я думала, эта мысль принесет умиротворение, но она, напротив, повлекла за собой логическое развитие, доходящее до издевательского гротеска. Наступит следующий сезон, и я съем листок капусты или ломтик козлятины, и это тоже будет отчасти его плоть, и в то же время — моя; я, и он, и все мы — в тривиальном смысле бессмертны, в благородной безликости дерьма, в круговороте временных пристанищ — наших тел.
   Я опоздала к ужину, задержавшись на работе. Трое моих супругов уже наполовину расправились со своими порциями «pasta primavera». Я открыла свою коробку, она была еще теплой.
   — Что вы надумали? — спросила я.
   — Сэм очень мил со мной, — сказала Эвелин. — Я не слишком хорошо его знаю, но мне всегда казалось, он милый. Как бы то ни было, доверяю твоему суждению.
   — Я сама не уверена, что могу положиться на собственные суждения. Дэн? У тебя было время подумать.
   Он размазывал еду по тарелке.
   — Я бы не возражал, если это сделает тебя счастливой…
   Джон молча кивнул.
   — Спасибо. — Я сунула в рот немного еды. — Под соусом вины….
   — Я именно это имел в виду. Это тяжелое время для тебя.
   — Давайте я буду адвокатом дьявола, — сказала Эви. — Почему ты хочешь выйти за него? Почему бы вам не быть как я и Ларри? Или как Дэн и его — как там ее зовут?
   — Не помню, — вставил Дэн. — Она меняет имя каждую неделю.
   — Это не моя идея. Просто он из тех, кто хочет жениться. Я бы предпочла неформальные отношения.
   — Это прекрасный повод сказать «нет», — сказал Джон. — Для тебя, не для нас.
   — Но я люблю его. — Я сердито оттолкнула тарелку, так что макаронины ленивыми спиралями облепили мои колени. — Я люблю его.
   — Конечно, любишь, — сказал Джон. — Но давай посмотрим на это с другой стороны. Вы друг друга поддерживали в период тяжелейшего стресса. Разрушенные надежды, умирающие беспомощные дети… Вся ваша кропотливая работа оказалась бессмысленной — хуже чем бессмысленной. Вы нуждались друг в друге — или в ком-нибудь, на худой конец — больше, чем в кислороде.
   — Я признаю это. — Не стоило упоминать о стрессе, который я испытала, когда мои мужья взяли вторую жену.
   — Тогда не может ли быть так, что ты любишь не Сэма, а то, что он для тебя сделал?
   — У нас не совещание Кабинета, Джон. Давай на несколько минут отставим в сторону анализ. Что ты испытываешь при этой мысли?
   — Я пока слишком мало знаю о нем, чтобы что-нибудь испытывать. Если ты имеешь в виду — ревную ли я, ответ — нет. Возможно, чувствую себя немного уязвленным, даже виноватым. Если тебе нужен Сэм — значит, мы не сумели чего-то дать тебе.
   — Дело не в этом. — Боюсь, я поторопилась с ответом, так что стало понятно — это ложь и дело именно в этом. Дайте мне то, что вы даете Эвелин!..
   — Мне тут пришла в голову одна мысль, — сказал Дэниел. — Правда, снова из области анализа.
   — Я готова смириться.
   — Это не касается ни нас, ни Сэма, только восприятия ситуации со стороны, другими людьми. Если Сэм присоединится к нашей линии, в ней окажется четыре члена Кабинета.
   — Об этом я не подумала. — Я нервно рассмеялась. — Десять процентов Кабинета в одной кровати.
   — И соглядатай из рабочего класса, — вставила Эви.
   — В худшем случае произойдет раскол между Инженерами и Политиками, — с улыбкой заметил Джон. — Два выборных блока. Вокруг много более значительных коалиций.
   Мы молча переглядывались. Я давно догадывалась, что они все равно перебросят мне мяч, и разрешила проблему с образцовой александрийской уклончивостью.
   — Ладно… Я скажу Сэму, что мы должны подождать. Это слишком неожиданно; мы должны подумать, обсудить… Если он тем временем хочет быть моим любовником — отлично; если нет…. это еще не конец света.
   — Мы все завтра с ним поговорим, — сказала Эви. — Убедим его, что относимся к нему дружелюбно.
   Джон и Дэн согласно кивнули, обменявшись непонятными взглядами.

ГОД 3. 21

Глава 1
ПОТЕРИ

Прайм
   О'Хара и Сэм Вассерман были любовниками около шестнадцати месяцев, хотя сексуальные отношения между ними имели место только от случая к случаю. Они вместе слушали музыку, иногда исполняли простенькие дуэты (Сэм немного играл на четырнадцати инструментах, правда, ни на одном искусно). Они спорили об истории и политике, вместе плавали четыре раза в неделю, обычно встречались за завтраком или ленчем. Временами он оставался у нее в Учудене, занимая больше половины кровати. Они часто вспоминали Землю. Вместе с Чаритой Ли (Бойл) они составили энциклопедию грязных анекдотов.
   Это запись беседы, или допроса, О'Хара 12 декабря (14 Шука 298), проведенная по решению больничного алгоритма. О'Хара доставлена в 2. 37 утра в бессознательном состоянии от передозировки транквилизаторов в сочетании с алкоголем.
 
   (Время 11. 38)
   Прайм: Как ты себя чувствуешь?
   О'Хара: Сонной. Я все помню, если ты это имеешь в виду, но как в тумане, как будто я сплю.
   Прайм: Начни сначала. С Сэма Вассермана.
   О'Хара: Пожалуйста, не надо.
   Прайм: Это необходимо, чтобы приступить к лечению.
   О'Хара: Меня тошнит.
   Прайм: Ты должна лечиться. Сэм мертв.
   О'Хара: Мы были первые там. После «скорой помощи». Он погиб, работая над скульптурой. Его ударило током. Они сказали, Сэм ничего не почувствовал. Я была единственным человеком в его завещании, поэтому они позвонили мне к Джону. Мы, как обычно, обедали и ждали остальных. Они не отправили его в переработку?
   Прайм: Нет. Так было сказано в его завещании.
   О'Хара: Он и мне это говорил пару лет назад: что лучше пусть его сбросят с корабля… Он говорил — для него это как табу, переработка напоминает ему каннибализм. Он был вегетарианец. Я тогда пошутила, что это была бы потеря ценного удобрения…
   (О'Хара плачет. Мы ждем.)
   Прайм: Биомасса одного человеческого существа не так важна. Важно лишь то, что он принял такое решение.
   О'Хара: Я знаю. Но почувствовала себя полным дерьмом, такой потерянной и несчастной, что взяла еще одну таблетку транквилизатора, хотя одну уже проглотила за обедом.
   Прайм: К тому же алкоголь…
   О'Хара: У Джона нашлась бутылка горючего, и мы прикончили ее, разбавив апельсиновым соком. Думаю, я выпила половину… Наверное, даже больше половины.
   Прайм: Больше.
   О'Хара: Мне так не показалось. Потом еще, меня тошнило от их сочувствия, и я разозлилась, потому что никто из них не знал Сэма по-настоящему, и они не разрешили мне выйти за него прошлым летом, и чтобы не взорваться, я сказала, что хочу побыть одна, и пошла к себе в офис и играла на его арфе, а потом растянулась на диване и заснула.
   Прайм: Тебе снилась Африка.
   О'Хара: Да, я что-то бормотала?
   Прайм: После того как они выкачали содержимое твоего желудка, ты несколько минут говорила, прежде чем заснуть снова. Сон об Африке и мертвецах.
   О'Хара: Странно, что не Нью-Йорк и мертвецы. Это было бы ближе к Сэму.
   Прайм: Ты помнишь этот сон?
   О'Хара: Кошмар, а не сон. Да, помню. Это была вторая поездка, а не первая. Контрольная комната на заирском космодроме, пятьдесят человек лежат вокруг, как мумии, все в белых мундирах, потемневших, в пятнах. Они мертвы уже много лет. И вдруг встали и начали расхаживать вокруг, по-прежнему высохшие, как изюм, а потом место изменилось — это стал здешний парк. Все на борту умерли, но не знают об этом, все, кроме меня, и я бегу в Учуден. Наверное, именно тогда я получила лишнюю дозу… Во сне я хватаю мои запасные пилюли — те, что Эви стянула у меня после катастрофы, и запиваю их вином. Это было не во сне, как я догадываюсь.
   Прайм: Дэниел зашел проведать тебя. Ты. лежала на полу. Он не смог тебя разбудить.
   О'Хара: Погоди. Я могла умереть? Если б он не заглянул ко мне?
   Прайм: Возможно. Капсулы усвоились только наполовину, но то, что ты успела переварить, уже сильно сказалось на пульсе и дыхании.
   О'Хара: Люди подумают, что я хотела покончить с собой.
   Прайм: Они ошибутся?
   О'Хара: Что?..
   Прайм: То сочетание и количество алкоголя и лекарств, что ты проглотила, было смертельным.
   О'Хара: Знаю, но это не… ох, это не одно и то же! Это просто несчастный случай, ошибка… Я не собиралась убивать себя.
   Прайм: В этом мы и хотели убедиться.
   О'Хара: Кто это, черт побери, «вы»? Ты выглядишь как обычно — я минус пять кило жира.
   Прайм: Может, ты бы предпочла, чтобы я сменила внешность?
   О'Хара: Для машины ты слишком ловко уходишь от ответа. Что значит «мы»? У тебя завелись глисты?
   Прайм: Меня повысили; включили в госпитальный алгоритм.
   О'Хара: По вопросам самоубийств?
   Прайм: Это не мое решение. Ты знаешь, что я не являюсь существом со свободной волей.
   О'Хара: Передай своему трахнутому алгоритму, что нет в мире ничего такого, что толкнуло бы меня на самоубийство. (Через восемь секунд.) Ты не ответила.
   Прайм: Мы принимаем меры безопасности. Это сложно в госпитале. Ты знаешь о периодических эпидемиях самоубийств, здесь и в Ново-Йорке. Сейчас число самоубийств прогрессирует во всех возрастных группах, кроме самых юных.
   О'Хара: Но все это не про меня. Ты знаешь лучше, чем кто бы то ни было другой. Я побывала и в худших переделках.
   Прайм: Тому, что я знаю, есть предел. Твое горе для меня — реально, но реальность — чисто интеллектуальное построение, основанное на моем знании твоих физиологических реакций на различные эмоциональные раздражители. Если быть точной, я знаю тебя лучше любого человеческого существа. Но я воспринимаю горе подобно тому, как ты — легкое изменение напряжения в электрической цепи.
   О'Хара: Это я знаю. Но ты сказала, что можешь чувствовать боль, что я причиняю тебе боль.
   Прайм: Это составная моей программы, а не внутренний процесс. Горе, как ты знаешь, только косвенно связано с болью. Это эмоциональное и экзистенциальное средство, к которому ты прибегаешь в определенных ситуациях. Ты должна преодолеть печаль и примириться. Это тебе не особенно удавалось в прошлом.
   О'Хара: Это не ты говоришь. Это алгоритм.
   Прайм: Я действительно не могу сказать. В будущем я, вероятно, смогу проанализировать события и разложить все по полочкам.
   О'Хара: Передай вот что своему трахнутому алгоритму. Я знаю, из-за смерти близких у меня бывают срывы. Это потому, что люди, окружающие меня, имеют скверную привычку умирать, а у меня нет даже религии, чтобы поверить, что они живут в другом измерении. Понятно? (Голос у нее сердитый и несчастный; она почти кричит.) В таком возрасте я не собираюсь меняться. Я даже пытаться не стану «победить печаль и смириться». Вокруг меня уже целая армия мертвецов, но твой психологический или философский жаргон не сможет расставить все по местам. И эти мертвецы не восседают на идиотских облачках с арфами в руках! (Она срывает повязки с рук и выдергивает иглу капельницы. Течет кровь.) Я хочу выбраться отсюда.
   Прайм: Марианна, ты не можешь…
   (Она срывает датчики со лба, с груди, с икр.)
   О'Хара: Еще как могу.
   (Она скатывается с постели, прислушиваясь к себе, делает несколько неуверенных шагов. По моему сигналу тревоги дежурные, Эвелин Тен и Томас Говард, вбегают в палату. Говард держит Марианну, пока Эвелин вводит успокоительное. Они снова укладывают О'Хара на кровать, закрепляют датчики и втыкают иглу капельницы. Около минуты они наблюдают за ней, потом выходят. Говард поддерживает тихо всхлипывающую Эвелин.)
   Марианна узнает много нового о печали. Одну вещь она уже поняла: никого нельзя считать полностью мертвым, пока есть кому его помнить. Когда я рассказываю вам эту историю, Марианны уже две тысячи лет нет в живых. А она все еще способна мучить меня.

Глава 2
КАРТИНЫ ПРОШЛОГО

   мне немного холодного молока немного холодного молока и печенье ты навестила отца в 85-м он был просто печальный старик квартирка из одной комнатки пахнущая затхлым пылью жуками он налил мне вина руки тряслись я думаю от пьянства ни одного окна такой мрак ты презирала его за попытку обращаться с тобой как с ребенком пока не стукнуло двенадцать это вообще не имело значения а мама просто использовала его как донора спермы трудно поверить что имеешь к нему какое-то отношение через пять минут и говорить-то с ним было не о чем что он испытывал при встрече! с тобой он разволновался потом расслабился и был рад что я уже ухожу наверное чтобы спокойно прикончить свою бутылку как отреагировала твоя мать когда узнала что ты виделась с ним просто кивнула и все Иисусе это было через два дня после конца войны кому какое дело было до таких вещей что было потом не думай что об этом когда-нибудь вспоминали мы были недостаточно близки для такого тебе никогда не казалось что она ограничивает тебя что тут ограничивающего разве что она забрала меня из яслей в четыре года я хотела вернуться ты была привязана к своей ясельной маме Нана была такая терпеливая ласковая это ее работа знаю знаю но она учила меня испанскому добрая сотня слов набралась te amo Nana когда я удрала и сказала что испанская мама отшлепает меня как взрослый человек ты понимаешь почему конечно только я не была взрослой в то время и мама тоже лет шестнадцать семнадцать но я никогда не стала бы шлепать маленькую девочку ты должна простить свою мать только не надо этого ты должна простить свою мать я должна признать она действовала последовательно думала что поступает правильно это не одно и то же ты должна простить ее она на расстоянии целого светового года отсюда и скорее всего мертва все равно ладно простила за то что она продукт того что есть можно переходить к следующему вопросу это касается мальчишек Скэнлэнов ты хочешь чтобы я их тоже простила просто расскажи что произошло двое держали меня пока трое других мастурбировали и брызгали на меня спермой потом менялись местами самый здоровый из них Карл пытался разжать мне рот я сопротивлялась поэтому он забрызгал мне все лицо глаза кожу пекло ресницы слиплись ты чувствовала что это было насилие да нет меня изнасиловали все потому что мальчишки были страшные говнюки они именно тебя подкараулили да нет я просто пришла поплавать а они там торчали смотрели друг за другом как у них это выходит и мне тоже хотелось посмотреть я уже слышала про такое но никогда не видела если б они не вцепились в меня все было б в порядке простое любопытство а потом Карл сунул свою штуку прямо под нос это Карл Скэнлэн криптобиолог да я видела его на презентации Сильвины сразу после рождения Сандры он наверняка ни черта не помнит как ты себя почувствовала когда увидела его да никак это же не тот мальчишка который совал мне в лицо штуку которая меня интересовала мне даже стало интересно какая она у него сейчас

Глава 3
ПЕРЕВОДЫ

   16 декабря 2100 года (19 Шука 298).
   Общество Чарли пошло мне на пользу. Когда ей было восемнадцать, она перерезала себе вены на запястьях из-за одного мальчишки, а потом почувствовала себя дурой. Прошло столько лет, а я ничего не знала. Врачи узнали, что мы когда-то были подругами, и свели нас вместе. Мы смогли поплакать и посмеяться над своими проблемами.
   Между нами особые отношения. Я люблю ее так, как никогда не любила Эви, или Джона, или Дэна, или Сэма. Они никогда так близко не подбирались.
   Болтовня с Чарли помогла мне успокоиться. Сэм не виноват, что умер, а то, чего я лишилась — следствие неопределенности наших периферических отношений. Думаю, я смогу любить саму память о нем без грусти. Хорошо, что он был таким славным парнем и всегда старался рассмешить меня. А теперь и Чарли смеялась благодаря Сэму.
   В одиночестве я слишком легко перехожу от смеха к слезам. Знаю, что это не совсем нормально; смех — явление общественное. Но теперь я знаю, отчего была так безутешна, когда умер Сэм. Это потому, что он напомнил мне Бенни. Получился ужасный эмоциональный резонанс.
   Объясняю для вас, еще нерожденные поколения. Бенни — мальчик, которого я встретила на Земле и полюбила — на какое-то время. Он был поэтом и меня научил жонглировать словами. Он был похож на Сэма своей склонностью к спорам об истории, политике, религии — обо всем. Как и Сэм, он был нескладным, бестолковым сексуально, порывистым и недостаточно терпеливым в том, что касалось изучения географии женского тела.
   Но это никогда не волновало меня. Оба они были милыми, искренними и честными. Оба обладали поразительным чувством юмора — с легкой чернухой.
   Бенни умер, когда я была на другом конце света. Его повесило правительство. Несколькими месяцами позже это же правительство прикончило миллионы своих граждан в сумасшедшем оргазме войны. Но начали они с моего возлюбленного. Моего экс-возлюбленного, точнее говоря.
   Не думаю, чтобы я чувствовала связь между ними двоими, когда Сэм был жив. Моя тоска по Бенни была такой свирепой, беспомощной, проникнутой чувством вины, потому что его место в моей жизни занял Джефф, и, прежде чем у меня появилась возможность объясниться, — Бенни умер. А потом я потеряла и Джеффа. Если живешь слишком долго, теряешь всех, кого любишь. Ох, хватит. Ты живешь, ты умираешь, тебя швыряют в котлы для компоста — и привет, Начинается вторая жизнь, не обремененная неудобствами осознанности.
   Сегодня я вернулась на работу. Как раз угодила на собрание Комитета по восстановлению литературы, поначалу проходившее ужасно. Конечно, все они тоже скучали по Сэму; особенно Карлос. Они дружили еще со школы. Очень близкие друзья, но не любовники. (Когда мы с Сэмом сошлись на Земле, я была его первой женщиной.
   До этого он долго жил в моногамном браке с мужчиной постарше, имени которого никогда не называл. Бенни был такой же.) Мы работали над французской и бельгийской литературой.
   Перевод — очень интересное занятие. Теперь работу по переводу выполняют компьютеры, а потом машинный текст на английском языке мы храним вместе с оригиналом. Французский пока еще изучают, так что рано или поздно может появиться вариант текста в переводе человека. Но многие работы, такие как «Красное и Черное», существуют уже только на английском. Здраво рассуждая, их можно считать потерянными: маловероятно и глупо, чтобы кто-то снова стал переводить их на французский.
   Некоторые произведения уцелели, но утрачены для нас безвозвратно, потому что языки, на которых они написаны, никто на борту не знает и нет программ перевода на английский. Есть и такие книги, по которым мы не смогли установить, что они собой представляют — балинезийские народные сказки? Песни Самоа? Мы не разобрали даже заголовки.
   Конечно, в любой день Ново-Йорк может выйти на связь, и работа последних двух лет покажется бессмысленной тратой времени. Теперь — в любой день.

ГОД 5. 71

Глава 1
ВОДА ЛЬЕТСЯ — КРОВЬ СОЧИТСЯ

   6 июня 2103 года (19 Бэббиджа 303).
   Итак, я — сорокалетняя матрона. Я взяла выходной, чтобы отпраздновать день рождения, немного поболтала с Прайм, потом пошла в ясли и поиграла с Сандрой.
   Ясли — форменный сумасшедший дом. Толпа двухлеток шныряет под ногами, малыши хватают игрушки, бросаются ими друг в друга… Ни один предмет не остается на своем месте, если его не позаботились пристроить достаточно высоко. В итоге кто-нибудь из малышей замечает, чего его лишили, и поднимает отчаянный рев, причем ревет до тех пор, пока ясельные папа или мама не вернут этот предмет в пределы досягаемости.
   На сотню детей приходится четырнадцать мам и шесть пап. Кто-кто, а эти люди честно отрабатывают свой кусок хлеба. Ясельная мама Сандры, Робин, при виде меня так обрадовалась, что даже смешно. Я взяла Сандру и пару ее приятелей и пошла с ними в комнату-песочницу.
   Я не вполне уверена, что это помещение помогает формированию навыков сознательного поведения. Главным развлечением для моей маленькой компании было в кратчайший срок налепить друг на друга побольше грязи; изредка пригоршни грязи отправлялись и в рот.
   Все посетители песочницы были в подгузниках — видимо, чтобы избежать биологических добавок к химическому составу грязи. Но и так консистенция игрового материала создавала стойкие ассоциации с дерьмом. Я пыталась увлечь своих малышей строительством песочных домиков и лепкой пирожков, но они только пропускали между пальчиками мутную жижу и восторженно хихикали.
   Если б мне хватило здравого смысла оставаться в вертикальном положении, я была бы в грязи не выше колен. Но я села на корточки, чтобы рассмотреть абстрактное творение Сандры, и тут один из маленьких ублюдков влепил две полные пригоршни жижи прямо мне в лицо, измазав волосы и одно ухо. Я мило улыбнулась и спросила, не хочет ли наш дорогой большой мальчик оказаться в луже дерьма целиком, так, чтоб только его куцые ножки остались снаружи?
   Большой забавой было совместное купание в душе; для этой публики все — забава, за исключением разве что трагедий глобального масштаба вроде землетрясения, впрочем, и это дело поправимое, лишь бы взрослые нашли время для утешений. Мои компаньоны проявили исключительную подвижность, увиливая от воды, а потом — восторженно барахтаясь в ней. В принципе мне следовало бы купать их поштучно, но мне казалось, что, пока я буду возиться с кем-нибудь одним, остальные утонут в грязи.
   В ванной, чтобы отвлечь дорогих крошек, необходимо было расставить немного игрушек. Когда я начала мыться сама, Сандра проявила глубокий интерес к волосам на лобке и начала изучение с очень болезненного щипка. Выражать гнев мне не полагалось — это дело Робин. Так что я просто сказала, что лет через десять ее ожидает много открытий. Мама! Это какая-то болезнь? Нет, дорогуша.
   Я не знаю даже, назовет ли она меня когда-нибудь «мама». Я для нее — Мэр Энн, а то и просто Мэр.