Страница:
— Мы не причиним ему вреда. Только проучим его мать.
Но Генрих де Гиз не испугался бы, узнав, что она причинят вред принцу. Он не любил принца, презирал его, считал женственным созданием, полным антиподом его самого и Франциска де Гиза.
— Не говори об этом никому… даже Марго.
Он украдкой улыбнулся отцу, герцогу Франциску, когда тот, согласно их плану, подошел к детям со своим другом и сообщником, герцогом Немурским.
Герцог Немурский заговорил с маленьким принцем, в то время как герцог Франциск отвернулся и стал беседовать с сыном.
— Добрый день, принц, — сказал герцог Немурский.
— Добрый день, — ответил принц; он коснулся ушей, чтобы убедиться в том, что серьги на месте.
— Какую веру ты исповедуешь, мой принц? Ты — папист или гугенот?
Хитрые глаза Медичи внимательно посмотрели на герцога. Принц Генрих был умным мальчиком, он знал, что волнения в этой стране возникли из-за религиозных противоречий. Стоило герцогу затронуть эту тему, как Генрих насторожился.
— Я исповедую ту же веру, что и моя мама, — произнес он сухим тоном.
— Это хорошо, — сказал герцог. — Значит, ты — послушный сын.
Теперь пришел черед заговорить юному Генриху де Гизу. Подбежав к принцу, он сказал:
— Мой отец берет меня в замок Лоррен. Я приглашаю тебя поехать с нами.
Принц Генрих перевел свои итальянские глаза с герцога на юношу.
— Мама не захочет, чтобы я покинул моего брата, короля.
— В Лоррене будет весело, — не сдался Генрих де Гиз. — Там ты будешь главным лицом. А здесь ты всего лишь брат короля. У моей мамы великолепные драгоценности. Я уверен, тебе очень понравятся ее сапфиры.
— Какие сапфиры? — с интересом спросил принц Генрих.
— Самые разные. А еще у нее есть красивые итальянские наряды. Мы откроем ее шкафы и облачимся в них. Ты должен поехать с нами.
Глаза принца Генриха засверкали, потому что больше всего на свете он любил переодеваться. Он захотел услышать больше о туалетах и нарядах герцогини де Гиз.
— Поехали с нами, ты все сам увидишь, — лукаво произнес Генрих де Гиз.
— Хорошо, — сказал принц. — Только ненадолго.
Франциск де Гиз ласково, одобрительно сжал плечо сына; мальчики отбежали в сторону.
Когда взрослые уже не могли их услышать, принц недоверчиво спросил Генриха де Гиза:
— Почему мы едем без разрешения моей мамы?
— О… но это короткий визит, он быстро завершится. Нет необходимости беспокоить ее.
— Пожалуй, я не поеду, не получив разрешения у мамы.
Генрих де Гиз забеспокоился; решив сделать приключение более захватывающим, он прошептал:
— Это будет потрясающей забавой. Мы выберемся из дворца через окно; на дворе нас будет ждать карета, которая повезет нас в Лоррен.
Принц задумался; он не любил грубые мальчишеские игры так сильно, как его приятель. Генрих де Гиз был еще мальчиком; ему не пришло в голову, что такой способ бегства испугает принца. Генрих Валуа понюхал свой надушенный платок, изучающе поглядел на кольца, украшавшие его пальцы. На губах мальчика появилась хитрая улыбка, и он, улучив удобный момент, побежал к матери.
Она нежно обняла его; с ним, в отличие от других своих детей, она забывала об этикете.
— Мама, — в его глазах появилось лукавство, — я должен покинуть мои покои через окно, чтобы сесть в карету и поехать в Лоррен; там я смогу посмотреть туалеты, и драгоценности герцогини де Гиз.
— О чем ты говоришь, мой дорогой?
— Такой план они придумали.
— Кто, мой дорогой? О чем идет речь?
— Это сказал мне Генрих. Его отец находился рядом и господин де Немур — тоже. Они спросили меня, папист я или гугенот, и я ответил, что исповедую ту же веру, что и ты. Они пригласили меня к себе в Лоррен; мы должны вылезти через окно и сесть в карету. По-моему, такое поведение является неприличным для принца.
Катрин крепко обняла сына.
— О, мой дорогой. Мой мудрый и умный мальчик. Как правильно ты поступил, сразу же придя к маме!
С этого дня она не выпускала сына из своего поля зрения. Они напугали ее. Они хотели похитить Генриха. Опасные люди! Она сама поставила себя в рискованное положение, открыто заключив союз с Бурбонами.
Когда через несколько дней Катрин столкнулась лицом к лицу с Франциском де Гизом, она вновь осознала силу этого человека. Он сердился на нее, потому что его план похищения принца провалился; он перестал доверять Катрин, увидел в ней другую женщину, непохожую на то кроткое создание, которым он считал ее раньше.
Глаз Франциска над шрамом заметно увлажнился: его безжалостный, решительный рот окаменел.
— Мадам, — резким тоном произнес он, — я и мои друзья позволили вам стать регентом Франции, чтобы вы могли защищать веру. Если ваши намерения изменились, другие люди — принцы королевской крови, мудрые государственные мужи, — готовы взять на себя ответственность, лежащую на вас.
С чуждой ей прямотой Катрин спросила:
— Вы, господин де Гиз останетесь верны мне, если я вместе с моим сыном изменю веру?
— Нет, мадам, — искренне ответил герцог. — Не останусь.
— Тогда вы недостаточно преданы короне.
— Пока вы с королем храните верность религии ваших и моих предков, я готов отдать жизнь за ваше дело.
Она ни на мгновение не усомнилась в правдивости его слов. Она увидела фанатичный блеск в глазах герцога; за последние годы она познакомилась с фанатизмом. Значит, могущественный герцог, поборник строгой дисциплины, великий солдат, был так же фанатично религиозен, как и те люди, которых пытали и сжигали на костре.
Это было поразительное, но приятное открытие. Она размышляла о фанатиках, беззаветно служивших делу. Они были слабее Катрин, руководствовавшейся лишь соображениями практической выгоды, имевшей одну религию — стремление к власти. Она могла с легкостью менять курс, используя ветры судьбы; другие люди должны двигаться вперед независимо от того, какой ветер дует — попутный или встречный.
Она поняла, как ей следует вести себя с этим человеком. Она внушала ему страх. Он был лидером мощной католической партии, имел силу и власть, которых не хватало Бурбонам. Она поступила глупо, продемонстрировав слишком большое расположение к Антуану Наваррскому, Луи Бурбону — принцу Конде, Колиньи и его братьям.
— Господин де Гиз, — тихо сказала Катрин, — будьте спокойны — у меня есть только одна вера — вера моих и ваших предков. Могло ли быть иначе? Почему я должна менять веру вместе с этими… фанатиками?
— Похоже, мадам, именно это вы и сделали, — холодным тоном заявил де Гиз. — Я слышал, что вы даже разрешаете реформистам читать проповеди во дворце. Окружаете себя еретиками. Поэтому целесообразно оградить маленького принца Генриха от этих дурных влияний.
— О, господин герцог, вы поняли меня превратно: Я — ревностная католичка. Мне больно видеть, как страну сотрясают волнения на религиозной почве. Я хотела подать людям пример веротерпимости. Вернуть их к истине с помощью доброты и мягкости.
— Они не понимают мягкость, мадам. Ваша защита делает их самоуверенными, наглыми. Мы сделали вас регентом Франции не для этого.
Она приблизилась к герцогу, положила руку ему на плечо, посмотрела на него и хитро улыбнулась.
— Мой герцог, я хотела вернуть принцев Бурбонов в лоно католической церкви.
Он не скрывал своего презрения, и это испугало Катрин. Он по-прежнему не сомневался в могуществе своего дома.
— Вот что, оказывается, означает ваша дружба с ними, мадам? Вот почему вас так часто видят в обществе короля Наварры… и еще чаще — его брата?
Катрин испытала приступ гнева — она поняла значение последних его слов. Но она злилась на себя не меньше, чем на Франциска де Гиза. Она поступила глупо, позволив своему романтическому чувству одержать верх над рассудком.
Но когда она заговорила, ее голос был тихим и сдержанным.
— Вы улыбаетесь, месье, потому что вы не знакомы с моим планом. У меня есть отличный план, который, я убеждена, заставит этих двух принцев забыть о борьбе и религии.
— Неужели, мадам?
Она презрительно фыркнула.
— Антуан Наваррский, маленький щеголь, самый тщеславный мужчина Франции! Почему, думаете, он — верный гугенот? Причина — в его жене, мадам Жанне.
— Он стал гугенотом раньше, чем она.
— Любое его мнение всегда меняется раз в день или чаще. Он — ренегат, вероотступник! Нам приходится иметь дело с таким человеком… или придется… из-за его жены.
Катрин позволила себе громко рассмеяться.
— Мадам Жанна д'Альбре, королева Наварры! Она много лет была тайным гугенотом. О да, мне известно, что она недавно признала это публично, но она давно исповедует новую веру. Что касается Антуана, то он — гугенот, потому что этого пожелала его супруга. Он — марионетка. Если мы хотим подчинить Антуана нашей воле, нам следует действовать через его жену.
— У вас есть план нападения на королеву Наваррскую.
— О, я не хочу сказать, что нам следует отправиться с армией на юг. Это — не мой стиль, месье. Таким путем мы мало чего добьемся. Во Франции начнется гражданская война, гугеноты захотят освободить свою героиню. Нет, мы нанесем удар по Жанне через ее мужа. Вы видели их на свадьбе Франциска и Марии? Помните серебряные галеоны? Антуан выбрал тогда свою жену. Какой любящий муж! — говорили все. Я собираюсь сделать Антуана чуть менее преданным супругом.
— По-вашему, это возможно? Жанна весьма сильна.
— А Антуан — слаб. Поэтому мы ударим через него. У меня в голове великолепные планы; я — несчастная, слабая женщина, которая ненавидит насилие. Мои планы бесшумны, но я уверена, что они сработают так же эффективно, как ваша бойня. Мы вобьем клин между Антуаном и его женой. В конце концов для мужчины противоестественно быть таким верным супругом. Он рожден ловеласом. Мы подбросим ему соблазн. Разозлим эту святошу, его жену; она придет в ярость. Обожаемая половина, публично выбранная своим мужем, испытает на себе пренебрежение супруга, будет видеть его в обществе почитаемой им любовницы. В каком положении окажется предводительница гугенотов? Месье, вы знаете этих людей. Они — еще большие пуритане, чем мы, католики. Они не любят женщин, вступающих в адюльтеры. Любовница будет руководить Антуаном, как сейчас это делает его жена. Согласно моим планам, она вернет его в католическую веру.
Франциск де Гиз пришел в восторг. План Катрин показался ему хорошим и осуществимым. Если королева-мать с самого начала имела в виду это, то он ошибся в ней. Она так же предана католицизму, как и он. Катрин остается его союзником, как и при жизни Франциска.
Он посмотрел на нее и сказал с недоброй улыбкой на лице:
— А принц Конде?
— Принц Конде, — медленно повторила Катрин.
Она помимо желания вспомнила свои визиты в его камеру, их беседы, содержавшие намек на нежность. Она отогнала от себя подобные мысли и смело поглядела в глаза Меченого.
— Для Конде у меня есть такой же план, что и для его брата, — сказала Катрин. — Он также имеет сильную и добродетельную жену, которая, я подозреваю, наставляет его.
— Ему, мадам, вы тоже подыщете любовницу, которая вернет его в лоно католической церкви?
— Я предлагаю сделать это.
— Думаете, в случае Конде подобное реально?
— Да, месье.
— И, — в глазах герцога появилась явная усмешка, — кого вы предложите на роль соблазнительницы принца Конде?
Она была готова к этому вопросу.
— В моем Летучем Эскадроне есть подходящая особа. Не знаю, заметили ли вы ее. Это Изабелла де Лимей. Она очень красива; просто неотразима для большинства мужчин.
— Значит, ей предстоит соблазнить Конде?
— Да, месье.
— А Антуана?
— Мадемуазель де Руе.
Герцог кивнул.
— Вы выбрали двух очень красивых и безнравственных женщин.
— Именно эти качества необходимы для выполнения подобного задания — привлекательность и аморальность. Уверяю вас, нам не подошли бы такие женщины, как принцесса Элеонора и королева Наваррская.
Герцог засмеялся вместе с ней, к нему вернулось хорошее настроение.
— А как быть с Колиньи? — спросил он наконец. — Этот человек наиболее опасен.
— Верно; никакая кокетливая красотка не заставит его забыть о том, что он считает своим долгом. Когда придет время, мы найдем способ нейтрализовать Колиньи.
Герцог приблизился к Катрин, и она поняла по его глазам, что он помнит ходившие о ней слухи. Она догадалась, что его мысли перескочили на дофина Франциска, умершего после того, как виночерпий-итальянец поднес ему воду.
— Когда придет время, — повторила она, — мы найдем способ.
Он поцеловал руку Катрин, напомнив себе, что весьма полезно иметь эту итальянку в качестве союзницы.
Глядя на гордую голову, склоненную над ее рукой, Катрин пожалела о том, что она не может устранить всех мешавших ей людей. Она имела в виду не столько Колиньи, сколько герцога де Гиза.
Дамы Летучего Эскадрона собрались в гостиной, чтобы побеседовать. Они только что вернулись с утомившей их охоты. Располневшая королева-мать сохраняла бодрость и энергию.
Мадемуазель Луиза де ла Лимодьер, дочь господина д'Иль Руе, мысленно улыбалась. Она была очаровательна и делила со своей подругой и конфиденткой Изабеллой де Лимей привилегию считаться одной из двух самых привлекательных женщин этого узкого круга, критериями отбора членов которого были не только остроумие и умение ездить верхом, но и физическая красота.
Сегодня в лесу королева-мать говорила с Луизой. Катрин объяснила ей, что от нее требуется. Луизе следовало стать при первом удобном случае любовницей ни кого иного, как самого короля Наварры, Антуана де Бурбона.
Луиза улыбнулась. Антуан был восхитительным мужчиной. Поручение не удивило ее. Каждая женщина Летучего Эскадрона знала, что ее тело и душа принадлежат королеве-матери, точно так же, как все женщины Узкого Круга являлись собственностью короля Франциска Первого. Время от времени их посылали в то или иное место, им поручали влюбить в себя какого-нибудь министра, выведать у него секрет и сообщить его королеве-матери. Членство в Эскадроне было опасным и увлекательным; каждая дама знала» что покинуть его по своей воле невозможно. Как сказала Изабелла, это все равно что продать душу дьяволу. Когда она произнесла эту фразу, ее глаза сверкнули; Луиза прекрасно понимала подругу. Жизнь в подчинении у такой госпожи — которую они видели с более близкого расстояния, чем другие, — была насыщенной волнениями, физическими и духовными удовольствиями, обладала зловещей притягательностью. Все знали, что самовольное избавление от ига королевы-матери, выдача ее секретов могли привести к одному печальному концу. Они видели, как это происходило. Одна девушка пожелала покинуть Эскадрон; она решила изменить веру и уйти в монастырь.
— Пожалуйста, — сказала королева-мать, — если вы хотите оставить наше общество, уходите.
И девушка ушла из Летучего Эскадрона, однако она не успела обрести безопасность в монастыре. Она заболела, ее кожа стала дряблой, глаза запали, зубы стали крошиться.
Луиза вздрогнула; однако ее волнение было радостным. Она-то не хотела уходить в монастырь, ей нравилась жизнь Летучего Эскадрона.
Она была весьма чувственной женщиной. Она получала удовольствия от нежного прикосновения атласа к ее телу, от аромата духов, которыми парфюмеры Катрин снабжали дам из Летучего Эскадрона. Луиза знала, что эти духи разжигают страсть, обладают возбуждающим действием. Она была догадливой, сообразительной, как и все женщины Эскадрона. Луиза любила читать эротическую литературу, вошедшую в моду при дворе; она сама сочиняла стихи и превосходно пела. Эскадрон Катрин очень походил на Узкий Круг Франциска; королева-мать, как и он, собирала вокруг себя женщин, обладавших одновременно умом и красотой.
С улыбкой глядя на лепной потолок ее комнаты, на восхитительно пухлые тела обнаженных купидонов, Луиза думала об Антуане. Она часто охотно поглядывала на него; ей казалось, что он тоже обращает на нее внимание; его останавливавшийся на ней взгляд был полон сожаления; она догадывалась, что за ним стояли воспоминания о строгой супруге, Жанне Наваррской.
Жанна Наваррская! Эта женщина с холодным, суровым лицом, новый лидер гугенотов. Они весьма глупы, эти строгие пуританки, считающие себя умными. Они с такой энергией организуют проповеди, готовят указы; действительно умные женщины добиваются желаемых результатов более простыми способами.
Изабелла подошла к ее кровати, легла рядом с ней и зашептала так тихо, чтобы их никто не услышал:
— Королева-мать разговаривала с тобой сегодня днем?
Луиза кивнула.
— Со мной — тоже, — сказала Изабелла.
— Кто твоя будущая жертва?
— Никогда не догадаешься.
— Готова поспорить, ему далеко до моего подшефного.
— Ты напрасно в этом уверена. Мне поручено заняться принцем.
— А мне — королем.
— Королем!
— Антуаном… королем Наварры.
Изабелла засмеялась.
— Да, верно, — сказала она. — Тебе достался король, а мне — всего лишь принц, но мой мужчина важнее твоего.
— Почему это? Антуан — самая значительная фигура при дворе после королевы-матери.
— Это только видимость, моя дорогая. Уверяю тебя, ему далеко до брата.
— Значит, ты займешься Конде?
— Ты мне завидуешь.
Луиза, рассмеявшись, запела так тихо, чтобы ее услышала только Изабелла:
— Кто не стал бы ревновать на моем месте? Но ты не соблазнишь Конде.
— Как бы не так!
— Он верен своей жене.
— Антуан — тоже.
— Думаешь, я боюсь соперницы — добродетельной гугенотки?
— Но ты, похоже, считаешь, что другая добродетельная гугенотка, святая Элеонора, помешает мне добраться до моего красавчика.
— Есть разница. Ты знаешь это, моя дорогая. Антуан — более легкая добыча.
— Возможно, дорогая, — сказала Изабелла, — именно поэтому королева-мать отдала ее тебе. Понимаешь, для меня она оставила более трудное задание.
— Не такое уж оно и трудное. Просто, вероятно, оно потребует немного больше времени.
— Как нам повезло! Они оба — очаровательные мужчины. И имеют высокие титулы! Нас ждет славное время.
— Я вся горю от нетерпения, — сказала Луиза, вскакивая с кровати. — Готова поспорить — я соблазню своего раньше тебя.
— Возможно, потому что мое задание — труднее. Желаю успеха с Антуаном.
— А я тебе — с Луи. Интересно, кто из них окажется лучшим любовником.
Изабелла щелкнула пальцами.
— Они стоят друг друга. Оба имеют большой опыт.
— Не забывай — они много лет находились в руках властных святош. Силы иссякают, техника забывается.
— Нам придется напомнить им о лучших временах, дорогая.
Они засмеялись так громко, что другие дамы посмотрели в их сторону. Никто не стал расспрашивать подруг. Все женщины Летучего Эскадрона знали, что королева-мать выбрала Луизу и Изабеллу для выполнения особого поручения. В таких случаях вопросы не задавались.
В зале для танцев было жарко. Антуан делал вид, будто наблюдает за танцующими; на самом деле он не замечал их — его внимание было приковано к даме, сидевшей рядом с ним.
Ему казалось, что он никогда еще не видел такой красавицы; она была пикантна, соблазнительна; большой вырез платья позволял видеть ее груди, соски которых были подкрашены в тон губам. Аромат ее духов волновал его; но сильнее, чем чувственная красота этой женщины, на короля Наварры действовали почтение и восхищение, которые излучали глаза дамы.
— Ваше Величество, это самый счастливый вечер моей жизни, — сказала она. — Сидеть рядом с вами, слушать вас — все это доставляет мне огромную радость. Я часто видела вас издалека, но не смела приблизиться к человеку столь высокого положения. Когда вы пригласили меня сегодня на танец, я решила, что умру от счастья.
— Моя дорогая, вам не следует проявлять почтение издалека. Вы должны выполнять этот ваш долг в непосредственной близости.
Она придвинулась к нему и положила свою кисть на руку Антуана.
— Я веду себя очень смело, — сказала она. — Что-то в моей душе освобождает меня от страха. Прошу вас, мой господин, не просите меня сесть еще ближе, поскольку тогда мои чувства заставят меня забыть об этикете, который подобает соблюдать в общении с лицом столь высокого звания.
— Вы правы — вам следует сесть ближе, — сказал Антуан. — Я не имею ничего против того, чтобы мне оказывали почтение, находясь в непосредственной близости от меня, когда речь идет о такой прелестной даме, как вы, мадемуазель де ла Лимодьер.
Она удивленно улыбнулась.
— Видите, мои руки дрожат, когда я прикасаюсь к Вашему Величеству.
— Почему, мадемуазель Луиза?
— Я буду смелой и откровенной. Это происходит потому, что я уже давно не замечаю при дворе никого, кроме вас.
Антуан сжал ее руку.
— Вы очень красивы, Луиза. Я думал о том, что ни одна из присутствующих здесь женщин не может соперничать с вами.
— Такие слова делают меня счастливой… когда их произносите вы, Ваше Величество.
— Я мог бы легко влюбиться в вас, — сказал Антуан.
Она поднесла его руку к губам и смущенно поцеловала ее.
— Если это так, как счастлива я должна быть! Ради вас я готова на все, мой господин.
— Тогда… — произнес он, и она, затаив дыхание, подалась вперед.
Антуан нахмурился, схватил бокал и выпил вина.
— Луиза, — продолжил он, — я был бы безумно рад стать вашим любовником!
— Мой господин, я бы отдала двадцать лет жизни за право принадлежать вам.
Луиза увидела вожделение в его глазах, бьющуюся на виске жилку. Она восхитилась Жанной Наваррской, столь долго безраздельно владевшей таким мужчиной. Луизу охватила решимость уничтожить власть Жанны над Антуаном. Она хотела исполнить желание не только требовательной госпожи, но и свое собственное.
— Когда, — спросила Луиза, чуть дыша, — мой господин?
Антуан растерялся. Подобные приключения часто случались с ним до брака, но сейчас, испытав соблазн, он вспомнил о жене. Он любил Жанну. Конечно, она не была так красива, как эта женщина. Чувство, которое он питал к Жанне, можно было назвать глубокой преданностью, их связывала необходимость родить и воспитать наследников наваррского трона. Акт любви, совершаемый ради этой важной цели, приносил меньшее удовольствие, содержал в себе меньше страсти, чем чисто эротические забавы, которые он так хорошо познал. Соблазнявшая его женщина прекрасна, но он должен думать о Жанне, о семейной атмосфере гугенотского дома, которой она окружила его; он вспомнил о силе характера и прямодушии жены, о прочности ее нравственных устоев. На земле не было другой столь же доброй, благородной женщины, способной дать ему покой и счастье.
Он посмотрел на Луизу, сидевшую рядом с ним.
— Мадемуазель, — сказал Антуан, — вы очень красивы и желанны. Не стану отрицать, что я испытываю большой соблазн. Но я не свободен. Я счастлив в браке с лучшей из женщин и хочу оставаться верным ей.
— Мой господин, умоляю вас простить меня, — смущенно промолвила Луиза. — Я потеряла скромность и позволила чувствам одержать верх над моим уважением к Вашему Величеству. Умоляю вас простить меня.
— Это я должен попросить прощения, — сказал Антуан. — Вы оказали мне честь. Мадемуазель Луиза, поверьте, мне было бы легче всего на свете влюбиться в вас. Наверно, это уже произошло.
Она сократила разделявшее их расстояние.
— Мой господин…
— Вы должны знать, — мягко произнес Антуан, — что я — верный супруг.
— Я была бы благодарна вам за один поцелуй, одно объятие.
Он вздохнул.
— Вы молоды. Вы не должны говорить так с мужчиной, который женат и намного старше вас.
— Я могу говорить так только с одним мужчиной, — с достоинством ответила она.
Он встал, и они начали танцевать; через некоторое время они покинули зал и отправились в сад. Вечер выдался теплый; экзотические кустарники, купленные королем Франциском за большие деньги, наполняли сад благоуханием.
Антуан обнял Луизу и поцеловал ее. Его рука осталась на теплой обнаженной груди женщины.
— Вы — само совершенство! — шепнул он. — Я теряю голову. Но, дорогая, это невозможно. Я — верный муж. Я слишком многим обязан моей жене. Только благодаря ей я стал королем.
— Я думаю, это она в долгу перед вами, — отозвалась Луиза. — Что такое титул? Что такое положение? Что все это по сравнению с любовью? Она имеет вашу любовь; за это я готова умереть.
Он снова поцеловал Луизу и позволил себе новую вольность. Не слишком большую, сказал он себе. Я должен хранить верность Жанне. Как странно, что я верен ей так долго. Я — необычный человек. Жанна верна мне, но она не ведает соблазнов. Она холодна, а я горяч. Иногда она сердится на меня. Говорит жестокие слова. Критикует мои действия. Даже сейчас ее письма полны упреков. Она считает, что я поддаюсь влиянию, что я стал орудием в руках королевы-матери и де Гизов. Она низкого мнения о моем уме. А эта женщина — восхитительная, страстная, соблазнительная Луиза — находит все мои слова и поступки замечательными. Так должна относиться женщина к мужу; король заслуживает этого.
Но Генрих де Гиз не испугался бы, узнав, что она причинят вред принцу. Он не любил принца, презирал его, считал женственным созданием, полным антиподом его самого и Франциска де Гиза.
— Не говори об этом никому… даже Марго.
Он украдкой улыбнулся отцу, герцогу Франциску, когда тот, согласно их плану, подошел к детям со своим другом и сообщником, герцогом Немурским.
Герцог Немурский заговорил с маленьким принцем, в то время как герцог Франциск отвернулся и стал беседовать с сыном.
— Добрый день, принц, — сказал герцог Немурский.
— Добрый день, — ответил принц; он коснулся ушей, чтобы убедиться в том, что серьги на месте.
— Какую веру ты исповедуешь, мой принц? Ты — папист или гугенот?
Хитрые глаза Медичи внимательно посмотрели на герцога. Принц Генрих был умным мальчиком, он знал, что волнения в этой стране возникли из-за религиозных противоречий. Стоило герцогу затронуть эту тему, как Генрих насторожился.
— Я исповедую ту же веру, что и моя мама, — произнес он сухим тоном.
— Это хорошо, — сказал герцог. — Значит, ты — послушный сын.
Теперь пришел черед заговорить юному Генриху де Гизу. Подбежав к принцу, он сказал:
— Мой отец берет меня в замок Лоррен. Я приглашаю тебя поехать с нами.
Принц Генрих перевел свои итальянские глаза с герцога на юношу.
— Мама не захочет, чтобы я покинул моего брата, короля.
— В Лоррене будет весело, — не сдался Генрих де Гиз. — Там ты будешь главным лицом. А здесь ты всего лишь брат короля. У моей мамы великолепные драгоценности. Я уверен, тебе очень понравятся ее сапфиры.
— Какие сапфиры? — с интересом спросил принц Генрих.
— Самые разные. А еще у нее есть красивые итальянские наряды. Мы откроем ее шкафы и облачимся в них. Ты должен поехать с нами.
Глаза принца Генриха засверкали, потому что больше всего на свете он любил переодеваться. Он захотел услышать больше о туалетах и нарядах герцогини де Гиз.
— Поехали с нами, ты все сам увидишь, — лукаво произнес Генрих де Гиз.
— Хорошо, — сказал принц. — Только ненадолго.
Франциск де Гиз ласково, одобрительно сжал плечо сына; мальчики отбежали в сторону.
Когда взрослые уже не могли их услышать, принц недоверчиво спросил Генриха де Гиза:
— Почему мы едем без разрешения моей мамы?
— О… но это короткий визит, он быстро завершится. Нет необходимости беспокоить ее.
— Пожалуй, я не поеду, не получив разрешения у мамы.
Генрих де Гиз забеспокоился; решив сделать приключение более захватывающим, он прошептал:
— Это будет потрясающей забавой. Мы выберемся из дворца через окно; на дворе нас будет ждать карета, которая повезет нас в Лоррен.
Принц задумался; он не любил грубые мальчишеские игры так сильно, как его приятель. Генрих де Гиз был еще мальчиком; ему не пришло в голову, что такой способ бегства испугает принца. Генрих Валуа понюхал свой надушенный платок, изучающе поглядел на кольца, украшавшие его пальцы. На губах мальчика появилась хитрая улыбка, и он, улучив удобный момент, побежал к матери.
Она нежно обняла его; с ним, в отличие от других своих детей, она забывала об этикете.
— Мама, — в его глазах появилось лукавство, — я должен покинуть мои покои через окно, чтобы сесть в карету и поехать в Лоррен; там я смогу посмотреть туалеты, и драгоценности герцогини де Гиз.
— О чем ты говоришь, мой дорогой?
— Такой план они придумали.
— Кто, мой дорогой? О чем идет речь?
— Это сказал мне Генрих. Его отец находился рядом и господин де Немур — тоже. Они спросили меня, папист я или гугенот, и я ответил, что исповедую ту же веру, что и ты. Они пригласили меня к себе в Лоррен; мы должны вылезти через окно и сесть в карету. По-моему, такое поведение является неприличным для принца.
Катрин крепко обняла сына.
— О, мой дорогой. Мой мудрый и умный мальчик. Как правильно ты поступил, сразу же придя к маме!
С этого дня она не выпускала сына из своего поля зрения. Они напугали ее. Они хотели похитить Генриха. Опасные люди! Она сама поставила себя в рискованное положение, открыто заключив союз с Бурбонами.
Когда через несколько дней Катрин столкнулась лицом к лицу с Франциском де Гизом, она вновь осознала силу этого человека. Он сердился на нее, потому что его план похищения принца провалился; он перестал доверять Катрин, увидел в ней другую женщину, непохожую на то кроткое создание, которым он считал ее раньше.
Глаз Франциска над шрамом заметно увлажнился: его безжалостный, решительный рот окаменел.
— Мадам, — резким тоном произнес он, — я и мои друзья позволили вам стать регентом Франции, чтобы вы могли защищать веру. Если ваши намерения изменились, другие люди — принцы королевской крови, мудрые государственные мужи, — готовы взять на себя ответственность, лежащую на вас.
С чуждой ей прямотой Катрин спросила:
— Вы, господин де Гиз останетесь верны мне, если я вместе с моим сыном изменю веру?
— Нет, мадам, — искренне ответил герцог. — Не останусь.
— Тогда вы недостаточно преданы короне.
— Пока вы с королем храните верность религии ваших и моих предков, я готов отдать жизнь за ваше дело.
Она ни на мгновение не усомнилась в правдивости его слов. Она увидела фанатичный блеск в глазах герцога; за последние годы она познакомилась с фанатизмом. Значит, могущественный герцог, поборник строгой дисциплины, великий солдат, был так же фанатично религиозен, как и те люди, которых пытали и сжигали на костре.
Это было поразительное, но приятное открытие. Она размышляла о фанатиках, беззаветно служивших делу. Они были слабее Катрин, руководствовавшейся лишь соображениями практической выгоды, имевшей одну религию — стремление к власти. Она могла с легкостью менять курс, используя ветры судьбы; другие люди должны двигаться вперед независимо от того, какой ветер дует — попутный или встречный.
Она поняла, как ей следует вести себя с этим человеком. Она внушала ему страх. Он был лидером мощной католической партии, имел силу и власть, которых не хватало Бурбонам. Она поступила глупо, продемонстрировав слишком большое расположение к Антуану Наваррскому, Луи Бурбону — принцу Конде, Колиньи и его братьям.
— Господин де Гиз, — тихо сказала Катрин, — будьте спокойны — у меня есть только одна вера — вера моих и ваших предков. Могло ли быть иначе? Почему я должна менять веру вместе с этими… фанатиками?
— Похоже, мадам, именно это вы и сделали, — холодным тоном заявил де Гиз. — Я слышал, что вы даже разрешаете реформистам читать проповеди во дворце. Окружаете себя еретиками. Поэтому целесообразно оградить маленького принца Генриха от этих дурных влияний.
— О, господин герцог, вы поняли меня превратно: Я — ревностная католичка. Мне больно видеть, как страну сотрясают волнения на религиозной почве. Я хотела подать людям пример веротерпимости. Вернуть их к истине с помощью доброты и мягкости.
— Они не понимают мягкость, мадам. Ваша защита делает их самоуверенными, наглыми. Мы сделали вас регентом Франции не для этого.
Она приблизилась к герцогу, положила руку ему на плечо, посмотрела на него и хитро улыбнулась.
— Мой герцог, я хотела вернуть принцев Бурбонов в лоно католической церкви.
Он не скрывал своего презрения, и это испугало Катрин. Он по-прежнему не сомневался в могуществе своего дома.
— Вот что, оказывается, означает ваша дружба с ними, мадам? Вот почему вас так часто видят в обществе короля Наварры… и еще чаще — его брата?
Катрин испытала приступ гнева — она поняла значение последних его слов. Но она злилась на себя не меньше, чем на Франциска де Гиза. Она поступила глупо, позволив своему романтическому чувству одержать верх над рассудком.
Но когда она заговорила, ее голос был тихим и сдержанным.
— Вы улыбаетесь, месье, потому что вы не знакомы с моим планом. У меня есть отличный план, который, я убеждена, заставит этих двух принцев забыть о борьбе и религии.
— Неужели, мадам?
Она презрительно фыркнула.
— Антуан Наваррский, маленький щеголь, самый тщеславный мужчина Франции! Почему, думаете, он — верный гугенот? Причина — в его жене, мадам Жанне.
— Он стал гугенотом раньше, чем она.
— Любое его мнение всегда меняется раз в день или чаще. Он — ренегат, вероотступник! Нам приходится иметь дело с таким человеком… или придется… из-за его жены.
Катрин позволила себе громко рассмеяться.
— Мадам Жанна д'Альбре, королева Наварры! Она много лет была тайным гугенотом. О да, мне известно, что она недавно признала это публично, но она давно исповедует новую веру. Что касается Антуана, то он — гугенот, потому что этого пожелала его супруга. Он — марионетка. Если мы хотим подчинить Антуана нашей воле, нам следует действовать через его жену.
— У вас есть план нападения на королеву Наваррскую.
— О, я не хочу сказать, что нам следует отправиться с армией на юг. Это — не мой стиль, месье. Таким путем мы мало чего добьемся. Во Франции начнется гражданская война, гугеноты захотят освободить свою героиню. Нет, мы нанесем удар по Жанне через ее мужа. Вы видели их на свадьбе Франциска и Марии? Помните серебряные галеоны? Антуан выбрал тогда свою жену. Какой любящий муж! — говорили все. Я собираюсь сделать Антуана чуть менее преданным супругом.
— По-вашему, это возможно? Жанна весьма сильна.
— А Антуан — слаб. Поэтому мы ударим через него. У меня в голове великолепные планы; я — несчастная, слабая женщина, которая ненавидит насилие. Мои планы бесшумны, но я уверена, что они сработают так же эффективно, как ваша бойня. Мы вобьем клин между Антуаном и его женой. В конце концов для мужчины противоестественно быть таким верным супругом. Он рожден ловеласом. Мы подбросим ему соблазн. Разозлим эту святошу, его жену; она придет в ярость. Обожаемая половина, публично выбранная своим мужем, испытает на себе пренебрежение супруга, будет видеть его в обществе почитаемой им любовницы. В каком положении окажется предводительница гугенотов? Месье, вы знаете этих людей. Они — еще большие пуритане, чем мы, католики. Они не любят женщин, вступающих в адюльтеры. Любовница будет руководить Антуаном, как сейчас это делает его жена. Согласно моим планам, она вернет его в католическую веру.
Франциск де Гиз пришел в восторг. План Катрин показался ему хорошим и осуществимым. Если королева-мать с самого начала имела в виду это, то он ошибся в ней. Она так же предана католицизму, как и он. Катрин остается его союзником, как и при жизни Франциска.
Он посмотрел на нее и сказал с недоброй улыбкой на лице:
— А принц Конде?
— Принц Конде, — медленно повторила Катрин.
Она помимо желания вспомнила свои визиты в его камеру, их беседы, содержавшие намек на нежность. Она отогнала от себя подобные мысли и смело поглядела в глаза Меченого.
— Для Конде у меня есть такой же план, что и для его брата, — сказала Катрин. — Он также имеет сильную и добродетельную жену, которая, я подозреваю, наставляет его.
— Ему, мадам, вы тоже подыщете любовницу, которая вернет его в лоно католической церкви?
— Я предлагаю сделать это.
— Думаете, в случае Конде подобное реально?
— Да, месье.
— И, — в глазах герцога появилась явная усмешка, — кого вы предложите на роль соблазнительницы принца Конде?
Она была готова к этому вопросу.
— В моем Летучем Эскадроне есть подходящая особа. Не знаю, заметили ли вы ее. Это Изабелла де Лимей. Она очень красива; просто неотразима для большинства мужчин.
— Значит, ей предстоит соблазнить Конде?
— Да, месье.
— А Антуана?
— Мадемуазель де Руе.
Герцог кивнул.
— Вы выбрали двух очень красивых и безнравственных женщин.
— Именно эти качества необходимы для выполнения подобного задания — привлекательность и аморальность. Уверяю вас, нам не подошли бы такие женщины, как принцесса Элеонора и королева Наваррская.
Герцог засмеялся вместе с ней, к нему вернулось хорошее настроение.
— А как быть с Колиньи? — спросил он наконец. — Этот человек наиболее опасен.
— Верно; никакая кокетливая красотка не заставит его забыть о том, что он считает своим долгом. Когда придет время, мы найдем способ нейтрализовать Колиньи.
Герцог приблизился к Катрин, и она поняла по его глазам, что он помнит ходившие о ней слухи. Она догадалась, что его мысли перескочили на дофина Франциска, умершего после того, как виночерпий-итальянец поднес ему воду.
— Когда придет время, — повторила она, — мы найдем способ.
Он поцеловал руку Катрин, напомнив себе, что весьма полезно иметь эту итальянку в качестве союзницы.
Глядя на гордую голову, склоненную над ее рукой, Катрин пожалела о том, что она не может устранить всех мешавших ей людей. Она имела в виду не столько Колиньи, сколько герцога де Гиза.
Дамы Летучего Эскадрона собрались в гостиной, чтобы побеседовать. Они только что вернулись с утомившей их охоты. Располневшая королева-мать сохраняла бодрость и энергию.
Мадемуазель Луиза де ла Лимодьер, дочь господина д'Иль Руе, мысленно улыбалась. Она была очаровательна и делила со своей подругой и конфиденткой Изабеллой де Лимей привилегию считаться одной из двух самых привлекательных женщин этого узкого круга, критериями отбора членов которого были не только остроумие и умение ездить верхом, но и физическая красота.
Сегодня в лесу королева-мать говорила с Луизой. Катрин объяснила ей, что от нее требуется. Луизе следовало стать при первом удобном случае любовницей ни кого иного, как самого короля Наварры, Антуана де Бурбона.
Луиза улыбнулась. Антуан был восхитительным мужчиной. Поручение не удивило ее. Каждая женщина Летучего Эскадрона знала, что ее тело и душа принадлежат королеве-матери, точно так же, как все женщины Узкого Круга являлись собственностью короля Франциска Первого. Время от времени их посылали в то или иное место, им поручали влюбить в себя какого-нибудь министра, выведать у него секрет и сообщить его королеве-матери. Членство в Эскадроне было опасным и увлекательным; каждая дама знала» что покинуть его по своей воле невозможно. Как сказала Изабелла, это все равно что продать душу дьяволу. Когда она произнесла эту фразу, ее глаза сверкнули; Луиза прекрасно понимала подругу. Жизнь в подчинении у такой госпожи — которую они видели с более близкого расстояния, чем другие, — была насыщенной волнениями, физическими и духовными удовольствиями, обладала зловещей притягательностью. Все знали, что самовольное избавление от ига королевы-матери, выдача ее секретов могли привести к одному печальному концу. Они видели, как это происходило. Одна девушка пожелала покинуть Эскадрон; она решила изменить веру и уйти в монастырь.
— Пожалуйста, — сказала королева-мать, — если вы хотите оставить наше общество, уходите.
И девушка ушла из Летучего Эскадрона, однако она не успела обрести безопасность в монастыре. Она заболела, ее кожа стала дряблой, глаза запали, зубы стали крошиться.
Луиза вздрогнула; однако ее волнение было радостным. Она-то не хотела уходить в монастырь, ей нравилась жизнь Летучего Эскадрона.
Она была весьма чувственной женщиной. Она получала удовольствия от нежного прикосновения атласа к ее телу, от аромата духов, которыми парфюмеры Катрин снабжали дам из Летучего Эскадрона. Луиза знала, что эти духи разжигают страсть, обладают возбуждающим действием. Она была догадливой, сообразительной, как и все женщины Эскадрона. Луиза любила читать эротическую литературу, вошедшую в моду при дворе; она сама сочиняла стихи и превосходно пела. Эскадрон Катрин очень походил на Узкий Круг Франциска; королева-мать, как и он, собирала вокруг себя женщин, обладавших одновременно умом и красотой.
С улыбкой глядя на лепной потолок ее комнаты, на восхитительно пухлые тела обнаженных купидонов, Луиза думала об Антуане. Она часто охотно поглядывала на него; ей казалось, что он тоже обращает на нее внимание; его останавливавшийся на ней взгляд был полон сожаления; она догадывалась, что за ним стояли воспоминания о строгой супруге, Жанне Наваррской.
Жанна Наваррская! Эта женщина с холодным, суровым лицом, новый лидер гугенотов. Они весьма глупы, эти строгие пуританки, считающие себя умными. Они с такой энергией организуют проповеди, готовят указы; действительно умные женщины добиваются желаемых результатов более простыми способами.
Изабелла подошла к ее кровати, легла рядом с ней и зашептала так тихо, чтобы их никто не услышал:
— Королева-мать разговаривала с тобой сегодня днем?
Луиза кивнула.
— Со мной — тоже, — сказала Изабелла.
— Кто твоя будущая жертва?
— Никогда не догадаешься.
— Готова поспорить, ему далеко до моего подшефного.
— Ты напрасно в этом уверена. Мне поручено заняться принцем.
— А мне — королем.
— Королем!
— Антуаном… королем Наварры.
Изабелла засмеялась.
— Да, верно, — сказала она. — Тебе достался король, а мне — всего лишь принц, но мой мужчина важнее твоего.
— Почему это? Антуан — самая значительная фигура при дворе после королевы-матери.
— Это только видимость, моя дорогая. Уверяю тебя, ему далеко до брата.
— Значит, ты займешься Конде?
— Ты мне завидуешь.
Луиза, рассмеявшись, запела так тихо, чтобы ее услышала только Изабелла:
— О, моя дорогая, — сказала Изабелла, — я вижу, ты ревнуешь.
Этот красавчик
Вечно поет да смеется
И крошку целует свою
Да сохранит его Бог.
— Кто не стал бы ревновать на моем месте? Но ты не соблазнишь Конде.
— Как бы не так!
— Он верен своей жене.
— Антуан — тоже.
— Думаешь, я боюсь соперницы — добродетельной гугенотки?
— Но ты, похоже, считаешь, что другая добродетельная гугенотка, святая Элеонора, помешает мне добраться до моего красавчика.
— Есть разница. Ты знаешь это, моя дорогая. Антуан — более легкая добыча.
— Возможно, дорогая, — сказала Изабелла, — именно поэтому королева-мать отдала ее тебе. Понимаешь, для меня она оставила более трудное задание.
— Не такое уж оно и трудное. Просто, вероятно, оно потребует немного больше времени.
— Как нам повезло! Они оба — очаровательные мужчины. И имеют высокие титулы! Нас ждет славное время.
— Я вся горю от нетерпения, — сказала Луиза, вскакивая с кровати. — Готова поспорить — я соблазню своего раньше тебя.
— Возможно, потому что мое задание — труднее. Желаю успеха с Антуаном.
— А я тебе — с Луи. Интересно, кто из них окажется лучшим любовником.
Изабелла щелкнула пальцами.
— Они стоят друг друга. Оба имеют большой опыт.
— Не забывай — они много лет находились в руках властных святош. Силы иссякают, техника забывается.
— Нам придется напомнить им о лучших временах, дорогая.
Они засмеялись так громко, что другие дамы посмотрели в их сторону. Никто не стал расспрашивать подруг. Все женщины Летучего Эскадрона знали, что королева-мать выбрала Луизу и Изабеллу для выполнения особого поручения. В таких случаях вопросы не задавались.
В зале для танцев было жарко. Антуан делал вид, будто наблюдает за танцующими; на самом деле он не замечал их — его внимание было приковано к даме, сидевшей рядом с ним.
Ему казалось, что он никогда еще не видел такой красавицы; она была пикантна, соблазнительна; большой вырез платья позволял видеть ее груди, соски которых были подкрашены в тон губам. Аромат ее духов волновал его; но сильнее, чем чувственная красота этой женщины, на короля Наварры действовали почтение и восхищение, которые излучали глаза дамы.
— Ваше Величество, это самый счастливый вечер моей жизни, — сказала она. — Сидеть рядом с вами, слушать вас — все это доставляет мне огромную радость. Я часто видела вас издалека, но не смела приблизиться к человеку столь высокого положения. Когда вы пригласили меня сегодня на танец, я решила, что умру от счастья.
— Моя дорогая, вам не следует проявлять почтение издалека. Вы должны выполнять этот ваш долг в непосредственной близости.
Она придвинулась к нему и положила свою кисть на руку Антуана.
— Я веду себя очень смело, — сказала она. — Что-то в моей душе освобождает меня от страха. Прошу вас, мой господин, не просите меня сесть еще ближе, поскольку тогда мои чувства заставят меня забыть об этикете, который подобает соблюдать в общении с лицом столь высокого звания.
— Вы правы — вам следует сесть ближе, — сказал Антуан. — Я не имею ничего против того, чтобы мне оказывали почтение, находясь в непосредственной близости от меня, когда речь идет о такой прелестной даме, как вы, мадемуазель де ла Лимодьер.
Она удивленно улыбнулась.
— Видите, мои руки дрожат, когда я прикасаюсь к Вашему Величеству.
— Почему, мадемуазель Луиза?
— Я буду смелой и откровенной. Это происходит потому, что я уже давно не замечаю при дворе никого, кроме вас.
Антуан сжал ее руку.
— Вы очень красивы, Луиза. Я думал о том, что ни одна из присутствующих здесь женщин не может соперничать с вами.
— Такие слова делают меня счастливой… когда их произносите вы, Ваше Величество.
— Я мог бы легко влюбиться в вас, — сказал Антуан.
Она поднесла его руку к губам и смущенно поцеловала ее.
— Если это так, как счастлива я должна быть! Ради вас я готова на все, мой господин.
— Тогда… — произнес он, и она, затаив дыхание, подалась вперед.
Антуан нахмурился, схватил бокал и выпил вина.
— Луиза, — продолжил он, — я был бы безумно рад стать вашим любовником!
— Мой господин, я бы отдала двадцать лет жизни за право принадлежать вам.
Луиза увидела вожделение в его глазах, бьющуюся на виске жилку. Она восхитилась Жанной Наваррской, столь долго безраздельно владевшей таким мужчиной. Луизу охватила решимость уничтожить власть Жанны над Антуаном. Она хотела исполнить желание не только требовательной госпожи, но и свое собственное.
— Когда, — спросила Луиза, чуть дыша, — мой господин?
Антуан растерялся. Подобные приключения часто случались с ним до брака, но сейчас, испытав соблазн, он вспомнил о жене. Он любил Жанну. Конечно, она не была так красива, как эта женщина. Чувство, которое он питал к Жанне, можно было назвать глубокой преданностью, их связывала необходимость родить и воспитать наследников наваррского трона. Акт любви, совершаемый ради этой важной цели, приносил меньшее удовольствие, содержал в себе меньше страсти, чем чисто эротические забавы, которые он так хорошо познал. Соблазнявшая его женщина прекрасна, но он должен думать о Жанне, о семейной атмосфере гугенотского дома, которой она окружила его; он вспомнил о силе характера и прямодушии жены, о прочности ее нравственных устоев. На земле не было другой столь же доброй, благородной женщины, способной дать ему покой и счастье.
Он посмотрел на Луизу, сидевшую рядом с ним.
— Мадемуазель, — сказал Антуан, — вы очень красивы и желанны. Не стану отрицать, что я испытываю большой соблазн. Но я не свободен. Я счастлив в браке с лучшей из женщин и хочу оставаться верным ей.
— Мой господин, умоляю вас простить меня, — смущенно промолвила Луиза. — Я потеряла скромность и позволила чувствам одержать верх над моим уважением к Вашему Величеству. Умоляю вас простить меня.
— Это я должен попросить прощения, — сказал Антуан. — Вы оказали мне честь. Мадемуазель Луиза, поверьте, мне было бы легче всего на свете влюбиться в вас. Наверно, это уже произошло.
Она сократила разделявшее их расстояние.
— Мой господин…
— Вы должны знать, — мягко произнес Антуан, — что я — верный супруг.
— Я была бы благодарна вам за один поцелуй, одно объятие.
Он вздохнул.
— Вы молоды. Вы не должны говорить так с мужчиной, который женат и намного старше вас.
— Я могу говорить так только с одним мужчиной, — с достоинством ответила она.
Он встал, и они начали танцевать; через некоторое время они покинули зал и отправились в сад. Вечер выдался теплый; экзотические кустарники, купленные королем Франциском за большие деньги, наполняли сад благоуханием.
Антуан обнял Луизу и поцеловал ее. Его рука осталась на теплой обнаженной груди женщины.
— Вы — само совершенство! — шепнул он. — Я теряю голову. Но, дорогая, это невозможно. Я — верный муж. Я слишком многим обязан моей жене. Только благодаря ей я стал королем.
— Я думаю, это она в долгу перед вами, — отозвалась Луиза. — Что такое титул? Что такое положение? Что все это по сравнению с любовью? Она имеет вашу любовь; за это я готова умереть.
Он снова поцеловал Луизу и позволил себе новую вольность. Не слишком большую, сказал он себе. Я должен хранить верность Жанне. Как странно, что я верен ей так долго. Я — необычный человек. Жанна верна мне, но она не ведает соблазнов. Она холодна, а я горяч. Иногда она сердится на меня. Говорит жестокие слова. Критикует мои действия. Даже сейчас ее письма полны упреков. Она считает, что я поддаюсь влиянию, что я стал орудием в руках королевы-матери и де Гизов. Она низкого мнения о моем уме. А эта женщина — восхитительная, страстная, соблазнительная Луиза — находит все мои слова и поступки замечательными. Так должна относиться женщина к мужу; король заслуживает этого.