Страница:
Но и Неаполь, и Милан боялись вторжения на их территорию французов, потому что Франция объявила свои претензии на их территории – на Неаполь через Анжуйский дом, на Милан – через Орлеанский.
Поэтому и для Лудовико, и для Ферранте было важно иметь своего Папу, того, кто станет отстаивать их интересы.
Соперничество было жестоким. Милан надеялся на победу Асканио Сфорца, брата Лудовико. Ферранте поддерживал Джулиано делла Ровере.
Умный лис Родриго выжидал.
Он знал, что Асканио ему бояться нечего, поскольку тому было всего тридцать восемь лет, и его избрание означало крушение надежд для абсолютно всех кардиналов. Если изберут такого молодого человека, то вряд ли в ближайшие десятилетия состоится еще один конклав – если, конечно, Асканио не постигнет внезапная смерть. К тому же итальянцы считали миланского регента обыкновенным узурпатором.
Что же касается делла Ровере, то с ним Дело обстояло иначе. Его вполне могли избрать, но благодаря своему острому языку он нажил себе множество врагов. Впрочем, и сторонников у него также было немало.
Фаворитом считался восьмидесятилетний португальский кардинал Коста: в те времена предпочитали выбирать старика, который вряд ли заставил бы участников конклава долго ожидать своей очереди. Если изберут кардинала Косту, это будет меньшей проблемой, чем избрание делла Ровере или – сохрани Господь – Асканио Сфорца.
Но Родриго твердо решил, что на этот раз изберут именно его.
В числе кандидатов был также кардинал Оливеро Карафа, которого поддерживал Асканио – Асканио понимал, что молодость оставляет ему мало надежд, а Карафа был врагом Ферранте.
Еще один кандидат – Родриго Борджа – вряд ли имел большие шансы, но Родриго умел выжидать.
Он был самым богатым из кардиналов, и прекрасно понимал, что это значило. Маленькая взятка здесь, большая – там, обещания злата и серебра, намек на то, что столь обеспеченный человек в состоянии заплатить за голоса – и, кто знает, вполне возможно, что, пока остальные дерутся, он тихонько проберется на престол.
Кардиналы собрались в закрытом помещении, и конклав начался. Родриго очень волновался, но с успехом скрывал свои чувства. Во время утренней мессы и причастия он лихорадочно размышлял над тем, как заполучить необходимые голоса. Задача казалась ему невыполнимой, но по дороге в Сикстинскую капеллу, которая уже была подготовлена к событию – на алтаре и перед каждым из кардинальских тронов зажгли свечи, – он казался совершенно спокойным. Он окинул взглядом коллег в лиловых мантиях и белых крахмальных воротниках и понял, что ни в одном из них огонь амбиций не горит так яростно, как в нем. Он должен победить!
Ему казалось, что на этот раз процедура движется гораздо медленнее, чем прежде, но в конце концов состав кардиналов-инспекторов был избран, и они заняли свои места за столом. В капелле наступила полнейшая тишина, раздавался лишь скрип перьев. Кардиналы писали по принятой формуле: «Я, кардинал такой-то, избираю в высший понтификат Господа Бога нашего кардинала…».
О, почему, вопрошал Родриго, запрещено голосовать за самого себя?!
Наконец, он встал и вместе с остальными приблизился к алтарю. Там он преклонил колена и, как заведено, произнес: «Я удостоверяю перед Господом, судией моим, что выбрал того, кого считаю наиболее подходящим в соответствии с волей Божьей».
При первом подсчете голосов Родриго набрал семь, Карафа – девять, Коста и Мичиэль, кардинал Венецианский, также набрали по семь голосов, делла Ровере – пять. Асканио Сфорца не достался ни один голос – с самого начала было ясно, что кардиналы не готовы видеть на папском престоле такого молодого человека.
Ситуация оказалась тупиковой, поскольку для избрания Папы требовался перевес в две трети голосов.
Был разведен огонь, бумаги сожжены, и все те, кто волновался на площади Святого Петра, увидели дымок и поняли, что первый тур результатов не принес.
Теперь Родриго решил действовать – и быстро. У себя в келье он составил определенный план и сейчас приступил к его исполнению.
Начал он с Асканио Сфорца, пригласив его прогуляться по галерее после сиесты. Асканио уже понял, что шансов у него нет никаких, и потому Родриго прямо намекнул ему на те выгоды, которые он получит в случае его, Родриго, избрания. Родриго мог предложить ему куда более жирный куш, чем все остальные.
– Если меня изберут Папой, – обещал Родриго, – я вас не забуду. Вы станете вице-канцлером, и я также дарую вам епископство Непи.
Это была хорошая цена, и Асканио колебался недолго. Другие также довольно быстро сообразили, что если они и не получат папского трона, то покинут конклав гораздо более состоятельными, чем пришли на него.
Так что, пока Рим ждал и обливался потом, хитрый лис Родриго тихо, неслышно и быстро обрабатывал участников конклава. Он должен победить! Он так решил, время его пришло, и, кто знает, подвернется ли ему еще такой случай.
И вот наступило одиннадцатое августа, пятый день конклава. Люди на площади Святого Петра день и ночь таращили глаза на заложенные камнями окна.
С первыми лучами рассвета в толпе раздались взволнованные возгласы, потому что из окон стали бросать кирпичи.
Выборы состоялись. Прошло четыре голосования, и вот, наконец, кардиналы были готовы огласить свой выбор.
Папой Римским избран Родриго Борджа. Отныне имя ему будет Александр VI.
Родриго стоял на балконе и слушал крики толпы. Это был величайший, счастливейший миг в его жизни. Тиара, за которую он сражался с той самой поры, когда его дядя Каликст III усыновил его и брата, отныне принадлежала ему. Стоя здесь, перед толпой, он чувствовал свою необыкновенную силу, он способен на все! Кто бы еще пять дней назад мог поверить, что изберут именно его? Даже старый враг, делла Ровере, отдал ему свой голос. Просто удивительно, как много можно сделать путем убеждения, а что убеждает сильнее, чем богатое аббатство, должность авиньонского легата или крепость в Ронсильоне? Таким убедительным доводам и делла Ровере противиться не в силах. И разве он много заплатил за голоса? Вовсе нет. Он купил власть за деньги, которые копил годами, и сделает все для того, чтобы эта власть стала неограниченной.
Он протянул руки, толпа замерла.
И тогда он вскричал:
– Я – Папа Римский и наместник Бога на Земле.
Раздались громкие возгласы одобрения. И совершенно неважно, какой ценой он достиг цели. Главное – престол отныне принадлежит ему.
Возведение Александра VI в сан превратилось в событие, доселе Римом невиданное. Лукреция наблюдала за празднествами с балкона кардинальского дворца. Она испытывала невероятную гордость и радость за человека, которого она – помимо Чезаре, которого не видела уже несколько лет, – любила больше всех на свете.
Этот великолепный человек, восседающий в богато украшенной мантии на прекрасном белом коне, человек, рассылающий благословения толпе, человек, ставший правителем всего христианского мира, – ее отец!
Александр прекрасно понимал, что толпа обожает пышные зрелища, чем они блистательнее, тем большее почтение испытывают люди к тому, кто стал их причиной. Вот почему он решил, что его коронация перещеголяет все прежние. За ценой не постоим, – объявил он, и денег не считали. Народ Рима должен запомнить день, когда его Папой стал Александр VI.
Папская гвардия была так разукрашена, что даже князья казались рядом с нею оборванцами. Длинные пики и щиты гвардейцев сверкали на солнце, словно доспехи древних богов. Кардиналы и высшие чины церкви, принимавшие вместе со своей свитой участие в процессии, также старались перещеголять друг друга, и процессия была такой длинной, что для того, чтобы все перебрались с площади Святого Петра до Святого Иоанна Латеранского, понадобилось два часа. А в центре на белом коне восседал сам Папа, шестидесятилетний, но полный энергии, словно ему всего двадцать лет. Так что ничего удивительного, что людям – в том числе и Лукреции – новый Папа казался кем-то большим, чем просто человеком.
Процессия постоянно притормаживала, потому что обожатели и сторонники Александра – а теперь, казалось, в их числе весь Рим, – наперебой стремились выказать свое почтение.
Кто попроще, усыпали его путь цветами и кричали: – Рим взрастил великого Цезаря, но теперь у нас есть Александр, один был всего лишь человеком, другой же – Бог!
Александр принимал все эти почести с такой обаятельной и теплой улыбкой, что завоевывал все сердца.
Какой миг, какая победа! Повсюду были выставлены гербы, на которых изображен пасущийся бык. Александр любовался ими, заметил он также и золотоволосую девочку на балконе – единственную из его детей, кто стал свидетельницей его триумфа. Джованни в Испании, Чезаре – в университете в Пизе, а маленький Гоффредо (он принимал его отчасти потому, что ему просто нравился мальчик, отчасти потому, что нуждался в сыновьях) был еще слишком мал, чтобы появляться на людях. Его дети! И всем им суждено сыграть свою роль в его пьесе, основная тема которой – власть.
Людские вопли, восхваления, ощущение всевластия – это действовало на него получше любого вина. Наконец-то сбылись все прекрасные сны, все его мечты!
– Боже, благослови Святого Отца! – вопила толпа.
Пусть благословение святых падет на меня, думал Александр. Тогда я смогу осуществить свою самую великую мечту – объединить Италию под одной сильной рукой. И это будет рука Папы из рода Борджа.
САНТА МАРИЯ ДЕЛЬ ПОРТИКО
Поэтому и для Лудовико, и для Ферранте было важно иметь своего Папу, того, кто станет отстаивать их интересы.
Соперничество было жестоким. Милан надеялся на победу Асканио Сфорца, брата Лудовико. Ферранте поддерживал Джулиано делла Ровере.
Умный лис Родриго выжидал.
Он знал, что Асканио ему бояться нечего, поскольку тому было всего тридцать восемь лет, и его избрание означало крушение надежд для абсолютно всех кардиналов. Если изберут такого молодого человека, то вряд ли в ближайшие десятилетия состоится еще один конклав – если, конечно, Асканио не постигнет внезапная смерть. К тому же итальянцы считали миланского регента обыкновенным узурпатором.
Что же касается делла Ровере, то с ним Дело обстояло иначе. Его вполне могли избрать, но благодаря своему острому языку он нажил себе множество врагов. Впрочем, и сторонников у него также было немало.
Фаворитом считался восьмидесятилетний португальский кардинал Коста: в те времена предпочитали выбирать старика, который вряд ли заставил бы участников конклава долго ожидать своей очереди. Если изберут кардинала Косту, это будет меньшей проблемой, чем избрание делла Ровере или – сохрани Господь – Асканио Сфорца.
Но Родриго твердо решил, что на этот раз изберут именно его.
В числе кандидатов был также кардинал Оливеро Карафа, которого поддерживал Асканио – Асканио понимал, что молодость оставляет ему мало надежд, а Карафа был врагом Ферранте.
Еще один кандидат – Родриго Борджа – вряд ли имел большие шансы, но Родриго умел выжидать.
Он был самым богатым из кардиналов, и прекрасно понимал, что это значило. Маленькая взятка здесь, большая – там, обещания злата и серебра, намек на то, что столь обеспеченный человек в состоянии заплатить за голоса – и, кто знает, вполне возможно, что, пока остальные дерутся, он тихонько проберется на престол.
Кардиналы собрались в закрытом помещении, и конклав начался. Родриго очень волновался, но с успехом скрывал свои чувства. Во время утренней мессы и причастия он лихорадочно размышлял над тем, как заполучить необходимые голоса. Задача казалась ему невыполнимой, но по дороге в Сикстинскую капеллу, которая уже была подготовлена к событию – на алтаре и перед каждым из кардинальских тронов зажгли свечи, – он казался совершенно спокойным. Он окинул взглядом коллег в лиловых мантиях и белых крахмальных воротниках и понял, что ни в одном из них огонь амбиций не горит так яростно, как в нем. Он должен победить!
Ему казалось, что на этот раз процедура движется гораздо медленнее, чем прежде, но в конце концов состав кардиналов-инспекторов был избран, и они заняли свои места за столом. В капелле наступила полнейшая тишина, раздавался лишь скрип перьев. Кардиналы писали по принятой формуле: «Я, кардинал такой-то, избираю в высший понтификат Господа Бога нашего кардинала…».
О, почему, вопрошал Родриго, запрещено голосовать за самого себя?!
Наконец, он встал и вместе с остальными приблизился к алтарю. Там он преклонил колена и, как заведено, произнес: «Я удостоверяю перед Господом, судией моим, что выбрал того, кого считаю наиболее подходящим в соответствии с волей Божьей».
При первом подсчете голосов Родриго набрал семь, Карафа – девять, Коста и Мичиэль, кардинал Венецианский, также набрали по семь голосов, делла Ровере – пять. Асканио Сфорца не достался ни один голос – с самого начала было ясно, что кардиналы не готовы видеть на папском престоле такого молодого человека.
Ситуация оказалась тупиковой, поскольку для избрания Папы требовался перевес в две трети голосов.
Был разведен огонь, бумаги сожжены, и все те, кто волновался на площади Святого Петра, увидели дымок и поняли, что первый тур результатов не принес.
Теперь Родриго решил действовать – и быстро. У себя в келье он составил определенный план и сейчас приступил к его исполнению.
Начал он с Асканио Сфорца, пригласив его прогуляться по галерее после сиесты. Асканио уже понял, что шансов у него нет никаких, и потому Родриго прямо намекнул ему на те выгоды, которые он получит в случае его, Родриго, избрания. Родриго мог предложить ему куда более жирный куш, чем все остальные.
– Если меня изберут Папой, – обещал Родриго, – я вас не забуду. Вы станете вице-канцлером, и я также дарую вам епископство Непи.
Это была хорошая цена, и Асканио колебался недолго. Другие также довольно быстро сообразили, что если они и не получат папского трона, то покинут конклав гораздо более состоятельными, чем пришли на него.
Так что, пока Рим ждал и обливался потом, хитрый лис Родриго тихо, неслышно и быстро обрабатывал участников конклава. Он должен победить! Он так решил, время его пришло, и, кто знает, подвернется ли ему еще такой случай.
И вот наступило одиннадцатое августа, пятый день конклава. Люди на площади Святого Петра день и ночь таращили глаза на заложенные камнями окна.
С первыми лучами рассвета в толпе раздались взволнованные возгласы, потому что из окон стали бросать кирпичи.
Выборы состоялись. Прошло четыре голосования, и вот, наконец, кардиналы были готовы огласить свой выбор.
Папой Римским избран Родриго Борджа. Отныне имя ему будет Александр VI.
Родриго стоял на балконе и слушал крики толпы. Это был величайший, счастливейший миг в его жизни. Тиара, за которую он сражался с той самой поры, когда его дядя Каликст III усыновил его и брата, отныне принадлежала ему. Стоя здесь, перед толпой, он чувствовал свою необыкновенную силу, он способен на все! Кто бы еще пять дней назад мог поверить, что изберут именно его? Даже старый враг, делла Ровере, отдал ему свой голос. Просто удивительно, как много можно сделать путем убеждения, а что убеждает сильнее, чем богатое аббатство, должность авиньонского легата или крепость в Ронсильоне? Таким убедительным доводам и делла Ровере противиться не в силах. И разве он много заплатил за голоса? Вовсе нет. Он купил власть за деньги, которые копил годами, и сделает все для того, чтобы эта власть стала неограниченной.
Он протянул руки, толпа замерла.
И тогда он вскричал:
– Я – Папа Римский и наместник Бога на Земле.
Раздались громкие возгласы одобрения. И совершенно неважно, какой ценой он достиг цели. Главное – престол отныне принадлежит ему.
Возведение Александра VI в сан превратилось в событие, доселе Римом невиданное. Лукреция наблюдала за празднествами с балкона кардинальского дворца. Она испытывала невероятную гордость и радость за человека, которого она – помимо Чезаре, которого не видела уже несколько лет, – любила больше всех на свете.
Этот великолепный человек, восседающий в богато украшенной мантии на прекрасном белом коне, человек, рассылающий благословения толпе, человек, ставший правителем всего христианского мира, – ее отец!
Александр прекрасно понимал, что толпа обожает пышные зрелища, чем они блистательнее, тем большее почтение испытывают люди к тому, кто стал их причиной. Вот почему он решил, что его коронация перещеголяет все прежние. За ценой не постоим, – объявил он, и денег не считали. Народ Рима должен запомнить день, когда его Папой стал Александр VI.
Папская гвардия была так разукрашена, что даже князья казались рядом с нею оборванцами. Длинные пики и щиты гвардейцев сверкали на солнце, словно доспехи древних богов. Кардиналы и высшие чины церкви, принимавшие вместе со своей свитой участие в процессии, также старались перещеголять друг друга, и процессия была такой длинной, что для того, чтобы все перебрались с площади Святого Петра до Святого Иоанна Латеранского, понадобилось два часа. А в центре на белом коне восседал сам Папа, шестидесятилетний, но полный энергии, словно ему всего двадцать лет. Так что ничего удивительного, что людям – в том числе и Лукреции – новый Папа казался кем-то большим, чем просто человеком.
Процессия постоянно притормаживала, потому что обожатели и сторонники Александра – а теперь, казалось, в их числе весь Рим, – наперебой стремились выказать свое почтение.
пропел один хорошенький мальчик от имени всей своей благороднейшей семьи, старавшейся подчеркнуть, насколько глубоко она уважает нового Папу.
«Vive diu bos, vive diu celebrande per annos,
Inter Pnttificum gloria prima choros»,—
Кто попроще, усыпали его путь цветами и кричали: – Рим взрастил великого Цезаря, но теперь у нас есть Александр, один был всего лишь человеком, другой же – Бог!
Александр принимал все эти почести с такой обаятельной и теплой улыбкой, что завоевывал все сердца.
Какой миг, какая победа! Повсюду были выставлены гербы, на которых изображен пасущийся бык. Александр любовался ими, заметил он также и золотоволосую девочку на балконе – единственную из его детей, кто стал свидетельницей его триумфа. Джованни в Испании, Чезаре – в университете в Пизе, а маленький Гоффредо (он принимал его отчасти потому, что ему просто нравился мальчик, отчасти потому, что нуждался в сыновьях) был еще слишком мал, чтобы появляться на людях. Его дети! И всем им суждено сыграть свою роль в его пьесе, основная тема которой – власть.
Людские вопли, восхваления, ощущение всевластия – это действовало на него получше любого вина. Наконец-то сбылись все прекрасные сны, все его мечты!
– Боже, благослови Святого Отца! – вопила толпа.
Пусть благословение святых падет на меня, думал Александр. Тогда я смогу осуществить свою самую великую мечту – объединить Италию под одной сильной рукой. И это будет рука Папы из рода Борджа.
САНТА МАРИЯ ДЕЛЬ ПОРТИКО
Вскоре Лукреция поняла, насколько выгоднее быть дочерью Папы, нежели дочерью просто кардинала.
Утвердившись на папском престоле, Александр не стал делать тайны из своих намерений. Джованни следовало вернуться из Испании, поскольку Александр собирался сделать его главнокомандующим войсками святого престола; Чезаре должен был стать архиепископом Валенсии; что же касается Лукреции, то ей достался собственный дворец – Санта Мария дель Портико. Лукреция была в упоении от подарка: теперь она могла перебраться из мрачной крепости на холме Джордано в центр города.
Даруя Лукреции этот дворец, Александр преследовал двойную цель: дворец примыкал к церкви Святого Петра, и из него был тайный ход в церковь, а оттуда – в Ватикан. Адриана и Джулия должны были переехать туда вместе с Лукрецией, конечно же, с ними перебирался и Орсино, но он в счет не шел.
Лукреция с радостным нетерпением предвкушала новую жизнь. Как же замечательно наконец-то стать взрослой! Скоро в Италию вернется брат Джованни, да и Чезаре, как сказал отец, тоже отзовут в Рим. Но чуть позже, поскольку Александр не хотел, чтобы люди подумали, будто он продолжает свою политику, политику непотизма, от которой обещал отказаться. Чезаре уже стал архиепископом, и Александр прекрасно понимал, что, появись его сын в Риме, ему будет трудно удержаться от того, чтобы не пролить на него дождь благодеяний. Так что пока Чезаре лучше оставаться в Пизе – но это ненадолго.
У Лукреции были все основания смотреть в будущее с надеждой. Отца она видела часто и, как правило, в центре всяческих помпезных церемоний. И потому он казался ей еще более блистательным, еще более могущественным, чем прежде.
Весь день до нее доносился звон колоколов церкви Святого Петра, и, сидела ли она за вышивкой или просто глазела из окна на прохожих, она чувствовала аромат благовоний и слышала прекрасное пение церковного хора, и все это сливалось в чудесную яркую мешанину, в которой брезжило блестящее ее будущее.
Адриана сняла траурное облачение и относилась теперь к Лукреции с тем же почтением, что и к Джулии. Однако влияния в Ватикане у Джулии было побольше, чем у папской дочери.
Лукреция все это прекрасно понимала. Она не удивлялась, когда заходила порою в спальню Джулии и никого там не обнаруживала. И звуки шагов, доносившиеся из того тайного коридора, который связывал дворец с Ватиканом, тоже ее не удивляли, хотя звучали они и поздней ночью, и ранним утром.
Она была согласна с Адрианой: да, Джулии действительно повезло, ибо она любима человеком столь могущественным.
Во дворец Санта Мария хаживали многие важные персоны – послы и прочие высокопоставленные представители различных стран, и, под руководством Адрианы, Лукреция оказывала им соответствующий прием. Все они являлись с подарками – одни для Лукреции, другие – для Джулии.
– Как же добры эти сеньоры! – воскликнула однажды Лукреция, разглядывая преподнесенные ей меха. – И никогда не приходят с пустыми руками.
Джулию рассмешила такая простота:
– Не стоит быть так уж им благодарной, дорогая Лукреция. Они несут эти дары только потому, что надеются получить в ответ нечто для них более ценное.
Лукреция задумалась, а потом сказала:
– Как жалко! Подобное отношение портит подарок. Получается, что это и не подарок вовсе.
– Конечно же, не подарок, это плата за услуги, которые они надеются получить.
– Теперь меха не кажутся мне такими красивыми, – вздохнула Лукреция.
Джулия нежно поглядела на нее и подумала: сколько же времени еще потребуется тебе, милая моя, чтобы научиться видеть мир таким, какой он есть. Если бы Лукреция была рождена в бедности, какой же чудесной добросердечной девицей она бы стала!
Неужели она не понимает, что все эти люди рассчитывают на то влияние, которое могли бы оказать на Папу его возлюбленная и его дочь?
Но Лукреция все понимала – ей это довольно быстро объяснили. Адриана была твердо убеждена, что Александр отнюдь не хотел бы иметь дочь-простушку, значит, с этой открытостью и добротой надо что-то делать. Подобные качества – признак обыкновенной глупости.
Для начала, решила Адриана, Лукреции следует обзавестись как можно большим количеством дорогих вещей. Конечно, отец ее баловал, но зачем полагаться только на отца? Нет уж, она должна научиться сама получать подобные вещи и использовать для этого разные собственные хитрости, тогда Папа поймет, что его дочь – маленькая хитрая бестия и станет ею гордиться.
Ей нравятся наряды? Естественно. Лукреция всегда была тщеславна по поводу своей красоты, так разве не лучшим обрамлением ей станут прекрасные меха и ткани? И пусть об этом прослышат те, кто ищет ее милостей. Пусть они узнают, что в ответ на доставленное ей подарками удовольствие она попросит отца помочь им в их интересах.
– Вскорости, – говорила Адриана, – тебе нанесет визит Франческо Гонзага. Он очень хочет, чтобы его брат Сигизмондо стал кардиналом.
– И он будет меня просить об этом?
– Если ты замолвишь за него словечко отцу, это ему очень поможет.
– Но неужели я, понимающая в делах так ничтожно мало, могу влиять на своего отца?
– Твой отец желал бы, чтобы ты показала себя истинной Борджа. Он будет рад сделать то, о чем ты его попросишь, и ему будет приятно, если Гонзага узнает, как высоко он тебя ценит. Если Гонзага преподнесет тебе ценный подарок и ты сможешь сказать отцу: «Смотри, что подарил мне Гонзага», тогда Его Святейшество будет доволен оказанной тебе добротою и, я не сомневаюсь, постарается в свою очередь оказать благодеяние тому, кто уже показал, что может достойно за него отплатить.
– Понятно… А я и не знала, что дела устраиваются подобным образом.
– Зато теперь знаешь. Ты любишь жемчуга, не так ли?
В глазах Лукреции вспыхнули огоньки. Она любила жемчуга, они так хорошо оттеняли ее светлую кожу, и когда она надевала ожерелье, которое Александр подарил Джулии, ей казалось, что она становится такой же красивой, как Джулия.
– Значит, я скажу Гонзага, что ты любишь жемчуга, – произнесла Адриана, улыбаясь.
Но ведь действительно чудесно, думала Лукреция, если у меня появятся такие же жемчуга, как у Джулии!
Вот так и жила дочь Папы Римского. Эта жизнь была и веселой, и приносила много выгод. Разве могла Лукреция – немного ленивая Лукреция, тщеславная Лукреция, которая ужасно любила красивые наряды и украшения, – подвергать подобный образ жизни сомнению?
Александр принимал дочь в своих апартаментах в Ватикане, ее сопровождала Джулия. Александр по-прежнему ее обожал, и дня без нее прожить не мог.
Александр любил принимать их в интимной обстановке и отпускал всех своих слуг. Девушки усаживались по обе стороны от него, и он нежно обнимал их за плечики.
Как прекрасны они, как нежна их юная кожа, как сверкают золотистые волосы! Положительно, думал он, эти девушки – самые красивые во всем Риме. Жизнь замечательна, раз в свои шестьдесят лет он все еще сохраняет энергию двадцатилетнего: он был убежден, что Джулия вовсе не притворяется, что ее страсть к нему столь же велика, как и его страсть к ней, и что ее бедный косоглазый муженек, хоть и молод и силен, совершенно ее не интересует.
Лукреция, удобно устроившись в отцовских объятиях, восхищенно оглядывала его роскошные апартаменты. Позолоченный потолок, изящно расписанные стены – фрески делал сам великий художник Пинтуриккью, однако стены были расписаны им не целиком, поэтому кое-где их прикрывали роскошные шелка, свисавшие до покрытого восточным ковром пола. Кругом стояли кресла, стулья, кушетки, обитые ярким шелком и бархатом, и над всем возвышался роскошный папский престол.
И все принадлежит этому богоподобному человеку, который – да в это просто невозможно поверить! – приходится ей отцом. Нежным, любящим отцом. Как он радовался, когда оставался наедине со своими любимыми девочками!
– Сегодня я послал за тобою, потому что должен тебе кое-что сообщить, доченька, – такими словами он начал очередную их встречу. – Нам следует отложить приготовления к твоему браку с доном Гаспаро ди Прочида.
– Почему так, отец? – спросила Лукреция, а Джулия рассмеялась:
– Да она не возражает, совсем не возражает.
Папа потрепал дочь по щеке, и Лукреция вспомнила нежное прикосновение Чезаре – он любил щипать ее за щечку.
– Отец! – воскликнула она. – А когда мы увидим Чезаре?
Джулия и Папа обменялись понимающими улыбками.
– Вот видите, я была права, – заявила Джулия. – У бедняжки Лукреции пока нет возлюбленного.
По лицу Папы пробежала лишь тень недовольства – он редко показывал тем, кого он любил, что он на них сердится, но Джулия поняла, что ее реплика Александру неприятна. Но она была слишком уверена в своей над ним власти, чтобы чего-то опасаться, и потому упрямо повторила:
– Я права.
– Когда-нибудь, – ответил Александр, – моя дочь познает великое счастье любви, я в этом не сомневаюсь. Но это наступит тогда, когда она будет к этому готова.
Лукреция поцеловала отцу руку.
– Она больше думает о своем отце и братьях, чем о ком-либо другом, – добавила Джулия. – Кого бы из мужчин ей ни представили, она все время повторяет: «Как ничтожны они по сравнению с моим отцом… или по сравнению с Чезаре и Джованни».
– Лукреция – настоящая Борджа, – заметил Александр, – а мы ставим членов нашей семьи выше всех на свете.
– Но ведь на свете живут не только Борджа, – смеясь, Джулия прижала к себе его руку. – Молю вас, Ваше Святейшество, откройте нам, кого же теперь вы предназначаете Лукреции в женихи?
– Человека очень влиятельного. Его зовут Джованни Сфорца.
– Но ведь он, кажется, старик? – спросила Джулия.
– А разве возраст – помеха любви? – И снова в голосе Александра послышался упрек.
Джулия поспешила исправить свою ошибку:
– Лишь богам дарована вечная молодость, а Джованни Сфорца, я готова в том поклясться, всего лишь человек.
Александр улыбнулся и поцеловал ее:
– Но это отличная партия. Моя любимая доченька станет благословлять меня за это.
Лукреция поцеловала его, как требовал дочерний долг.
– Меня сватали уже много раз. Прежде чем выражать благодарность, я подожду, пока увижу этого жениха и выйду за него замуж.
Папу рассмешила подобная рассудительность. Он получал огромное удовольствие от болтовни с девушками, и каждый раз печалился, когда приходилось их отсылать и приступать к своим официальным обязанностям.
В сопровождении свиты девушки покинули Ватикан и, когда они шли через площадь, какой-то бродяга нагло уставился на Джулию и заорал:
– Смотрите, вот идет невеста Христова!
Глаза Джулии вспыхнули негодованием, но бродяга не стал дожидаться наказания и удрал с площади во всю прыть.
– Ты рассердилась, Джулия, – констатировала Лукреция, – рассердилась на слова, сказанные каким-то нищим.
– Меня его слова оскорбить не могут, – ответила Джулия, – но ты понимаешь, в кого он метил.
– Ты – любовница моего отца, и в этом нет ничего оскорбительного. Только подумай обо всех тех знатных господах, которые именно из-за этого увиваются вокруг тебя.
– Но для простого люда подобные отношения оскорбительны, – возразила Джулия. – Жаль, что этого типа так и не удалось поймать. Я хотела бы, чтобы ею бросили в тюрьму и наказали.
Лукреция вздрогнула. Она знала, какое наказание ждет тех, кто осмеливается оскорбить господ высокого ранга: им вырывали язык.
Лукреция постаралась больше об этом не думать. Возможно, она научится воспринимать такие вещи как должное, как научилась воспринимать отношения между отцом и Джулией и поведение «благочестивой» Адрианы, как научилась принимать тот факт, что ей следует обогащаться при помощи взяток. Она не сомневалась, что со временем станет такой же невосприимчивой к подобным вещам, как и другие, но пока была еще слишком ранимой и мягкосердечной.
Она должна приладиться к этой жизни, стать такой же, как все, кто ее окружали. И все же ей еще трудно было примириться с мыслью, что людям вырывали языки за то, что они слишком вольно высказывали свои мысли.
Но не стоит задумываться о таких печальных вещах! Она повернулась к Джулии:
– Наверное, я выйду замуж за этого человека, за Джованни Сфорца. Мне нравится это имя. Его зовут так же, как моего брата.
– В Италии многих зовут Джованни, – напомнила ей Джулия.
– И все же, мне кажется, отец снова передумает и выберет мне еще какого-нибудь жениха. Джулия, а не может так случиться, что я вообще не выйду замуж? Потому что, как только меня за кого-нибудь просватают, тут же находится другой, более знатный и более достойный.
– Но ты непременно когда-нибудь выйдешь замуж.
– И тогда у меня будет возлюбленный, совсем как у тебя.
– Глупенькая, мужья не всегда бывают возлюбленными, к тому же прежде чем стать такой, как я, тебе надо еще подрасти.
Джулия наклонилась к уху Лукреции и, таинственно улыбаясь, произнесла:
– Я открою тебе один секрет. Папа – не только мой любовник. Он – отец ребенка, которого я ношу под сердцем.
– Ох, Джулия! Значит, у тебя будет ребенок?! Джулия кивнула.
– Вот почему я так разозлилась на того бродягу. Боюсь, об ЭТОМ уже начали поговаривать, значит, некоторые наши слуги слишком любопытны… и слишком болтливы.
– Не наказывай их, – взмолилась Лукреция. – Такова натура всех слуг.
– А почему это тебя так беспокоит?
– Я просто не хочу думать о наказаниях. Солнышко светит так ясно, площадь выглядит чудесно, и разве апартаменты отца не прекрасны? Скоро Чезаре и Джованни вернутся домой, я выйду замуж. Как все замечательно! И мне просто не хочется думать о том, что кому-то не так хорошо, как мне.
– Порою, – задумчиво сказала Джулия, – ты кажешься такой простой, наивной, но порою тебя очень трудно понять.
Апартаменты Лукреции во дворце Санта Мария. Рабыни и служанки помогают ей одеваться. Одна из служанок приколола к ее платью ленту, другая укрепила в волосах украшенный драгоценными камнями гребень.
Приготовления к бракосочетанию значительно продвинулись вперед. Отвергнутого дона Гаспаро успокоили при помощи трех тысяч дукатов, и вся Италия заговорила об альянсе домов Борджа и Сфорца. Некоторые увидели в нем угрозу своей безопасности, например, делла Ровере решил, что ему предпочтительнее было бы покинуть Рим. Ферранте Арагонский не знал, что об этом думать, и с тревогой смотрел в будущее.
Лукреция видела, что на этот раз сватовство достигло уровня, которого два предыдущих еще не достигали, и теперь уже была почти уверена, что выйдет замуж за Джованни Сфорца.
Поэтому когда в дверь постучался паж и сказал одной из ее придворных дам, что во дворец прибыл некий благородный господин и просит встречи с Лукрецией Борджа, Лукреция решила, что это – Джованни Сфорца.
Конечно же, он поступил неправильно. Ему не следовало являться неофициально: дочь Папы и ее будущий супруг не могут встречаться как обыкновенные слуги, хотя в подобной встрече есть нечто приятное и романтичное! Она оправила складки своего расшитого платья и в последний раз глянула в зеркало из полированного металла. Очень хороша! И вновь подумала об ожидавшей ее любви – той самой, о которой так много говорила Джулия.
Утвердившись на папском престоле, Александр не стал делать тайны из своих намерений. Джованни следовало вернуться из Испании, поскольку Александр собирался сделать его главнокомандующим войсками святого престола; Чезаре должен был стать архиепископом Валенсии; что же касается Лукреции, то ей достался собственный дворец – Санта Мария дель Портико. Лукреция была в упоении от подарка: теперь она могла перебраться из мрачной крепости на холме Джордано в центр города.
Даруя Лукреции этот дворец, Александр преследовал двойную цель: дворец примыкал к церкви Святого Петра, и из него был тайный ход в церковь, а оттуда – в Ватикан. Адриана и Джулия должны были переехать туда вместе с Лукрецией, конечно же, с ними перебирался и Орсино, но он в счет не шел.
Лукреция с радостным нетерпением предвкушала новую жизнь. Как же замечательно наконец-то стать взрослой! Скоро в Италию вернется брат Джованни, да и Чезаре, как сказал отец, тоже отзовут в Рим. Но чуть позже, поскольку Александр не хотел, чтобы люди подумали, будто он продолжает свою политику, политику непотизма, от которой обещал отказаться. Чезаре уже стал архиепископом, и Александр прекрасно понимал, что, появись его сын в Риме, ему будет трудно удержаться от того, чтобы не пролить на него дождь благодеяний. Так что пока Чезаре лучше оставаться в Пизе – но это ненадолго.
У Лукреции были все основания смотреть в будущее с надеждой. Отца она видела часто и, как правило, в центре всяческих помпезных церемоний. И потому он казался ей еще более блистательным, еще более могущественным, чем прежде.
Весь день до нее доносился звон колоколов церкви Святого Петра, и, сидела ли она за вышивкой или просто глазела из окна на прохожих, она чувствовала аромат благовоний и слышала прекрасное пение церковного хора, и все это сливалось в чудесную яркую мешанину, в которой брезжило блестящее ее будущее.
Адриана сняла траурное облачение и относилась теперь к Лукреции с тем же почтением, что и к Джулии. Однако влияния в Ватикане у Джулии было побольше, чем у папской дочери.
Лукреция все это прекрасно понимала. Она не удивлялась, когда заходила порою в спальню Джулии и никого там не обнаруживала. И звуки шагов, доносившиеся из того тайного коридора, который связывал дворец с Ватиканом, тоже ее не удивляли, хотя звучали они и поздней ночью, и ранним утром.
Она была согласна с Адрианой: да, Джулии действительно повезло, ибо она любима человеком столь могущественным.
Во дворец Санта Мария хаживали многие важные персоны – послы и прочие высокопоставленные представители различных стран, и, под руководством Адрианы, Лукреция оказывала им соответствующий прием. Все они являлись с подарками – одни для Лукреции, другие – для Джулии.
– Как же добры эти сеньоры! – воскликнула однажды Лукреция, разглядывая преподнесенные ей меха. – И никогда не приходят с пустыми руками.
Джулию рассмешила такая простота:
– Не стоит быть так уж им благодарной, дорогая Лукреция. Они несут эти дары только потому, что надеются получить в ответ нечто для них более ценное.
Лукреция задумалась, а потом сказала:
– Как жалко! Подобное отношение портит подарок. Получается, что это и не подарок вовсе.
– Конечно же, не подарок, это плата за услуги, которые они надеются получить.
– Теперь меха не кажутся мне такими красивыми, – вздохнула Лукреция.
Джулия нежно поглядела на нее и подумала: сколько же времени еще потребуется тебе, милая моя, чтобы научиться видеть мир таким, какой он есть. Если бы Лукреция была рождена в бедности, какой же чудесной добросердечной девицей она бы стала!
Неужели она не понимает, что все эти люди рассчитывают на то влияние, которое могли бы оказать на Папу его возлюбленная и его дочь?
Но Лукреция все понимала – ей это довольно быстро объяснили. Адриана была твердо убеждена, что Александр отнюдь не хотел бы иметь дочь-простушку, значит, с этой открытостью и добротой надо что-то делать. Подобные качества – признак обыкновенной глупости.
Для начала, решила Адриана, Лукреции следует обзавестись как можно большим количеством дорогих вещей. Конечно, отец ее баловал, но зачем полагаться только на отца? Нет уж, она должна научиться сама получать подобные вещи и использовать для этого разные собственные хитрости, тогда Папа поймет, что его дочь – маленькая хитрая бестия и станет ею гордиться.
Ей нравятся наряды? Естественно. Лукреция всегда была тщеславна по поводу своей красоты, так разве не лучшим обрамлением ей станут прекрасные меха и ткани? И пусть об этом прослышат те, кто ищет ее милостей. Пусть они узнают, что в ответ на доставленное ей подарками удовольствие она попросит отца помочь им в их интересах.
– Вскорости, – говорила Адриана, – тебе нанесет визит Франческо Гонзага. Он очень хочет, чтобы его брат Сигизмондо стал кардиналом.
– И он будет меня просить об этом?
– Если ты замолвишь за него словечко отцу, это ему очень поможет.
– Но неужели я, понимающая в делах так ничтожно мало, могу влиять на своего отца?
– Твой отец желал бы, чтобы ты показала себя истинной Борджа. Он будет рад сделать то, о чем ты его попросишь, и ему будет приятно, если Гонзага узнает, как высоко он тебя ценит. Если Гонзага преподнесет тебе ценный подарок и ты сможешь сказать отцу: «Смотри, что подарил мне Гонзага», тогда Его Святейшество будет доволен оказанной тебе добротою и, я не сомневаюсь, постарается в свою очередь оказать благодеяние тому, кто уже показал, что может достойно за него отплатить.
– Понятно… А я и не знала, что дела устраиваются подобным образом.
– Зато теперь знаешь. Ты любишь жемчуга, не так ли?
В глазах Лукреции вспыхнули огоньки. Она любила жемчуга, они так хорошо оттеняли ее светлую кожу, и когда она надевала ожерелье, которое Александр подарил Джулии, ей казалось, что она становится такой же красивой, как Джулия.
– Значит, я скажу Гонзага, что ты любишь жемчуга, – произнесла Адриана, улыбаясь.
Но ведь действительно чудесно, думала Лукреция, если у меня появятся такие же жемчуга, как у Джулии!
Вот так и жила дочь Папы Римского. Эта жизнь была и веселой, и приносила много выгод. Разве могла Лукреция – немного ленивая Лукреция, тщеславная Лукреция, которая ужасно любила красивые наряды и украшения, – подвергать подобный образ жизни сомнению?
Александр принимал дочь в своих апартаментах в Ватикане, ее сопровождала Джулия. Александр по-прежнему ее обожал, и дня без нее прожить не мог.
Александр любил принимать их в интимной обстановке и отпускал всех своих слуг. Девушки усаживались по обе стороны от него, и он нежно обнимал их за плечики.
Как прекрасны они, как нежна их юная кожа, как сверкают золотистые волосы! Положительно, думал он, эти девушки – самые красивые во всем Риме. Жизнь замечательна, раз в свои шестьдесят лет он все еще сохраняет энергию двадцатилетнего: он был убежден, что Джулия вовсе не притворяется, что ее страсть к нему столь же велика, как и его страсть к ней, и что ее бедный косоглазый муженек, хоть и молод и силен, совершенно ее не интересует.
Лукреция, удобно устроившись в отцовских объятиях, восхищенно оглядывала его роскошные апартаменты. Позолоченный потолок, изящно расписанные стены – фрески делал сам великий художник Пинтуриккью, однако стены были расписаны им не целиком, поэтому кое-где их прикрывали роскошные шелка, свисавшие до покрытого восточным ковром пола. Кругом стояли кресла, стулья, кушетки, обитые ярким шелком и бархатом, и над всем возвышался роскошный папский престол.
И все принадлежит этому богоподобному человеку, который – да в это просто невозможно поверить! – приходится ей отцом. Нежным, любящим отцом. Как он радовался, когда оставался наедине со своими любимыми девочками!
– Сегодня я послал за тобою, потому что должен тебе кое-что сообщить, доченька, – такими словами он начал очередную их встречу. – Нам следует отложить приготовления к твоему браку с доном Гаспаро ди Прочида.
– Почему так, отец? – спросила Лукреция, а Джулия рассмеялась:
– Да она не возражает, совсем не возражает.
Папа потрепал дочь по щеке, и Лукреция вспомнила нежное прикосновение Чезаре – он любил щипать ее за щечку.
– Отец! – воскликнула она. – А когда мы увидим Чезаре?
Джулия и Папа обменялись понимающими улыбками.
– Вот видите, я была права, – заявила Джулия. – У бедняжки Лукреции пока нет возлюбленного.
По лицу Папы пробежала лишь тень недовольства – он редко показывал тем, кого он любил, что он на них сердится, но Джулия поняла, что ее реплика Александру неприятна. Но она была слишком уверена в своей над ним власти, чтобы чего-то опасаться, и потому упрямо повторила:
– Я права.
– Когда-нибудь, – ответил Александр, – моя дочь познает великое счастье любви, я в этом не сомневаюсь. Но это наступит тогда, когда она будет к этому готова.
Лукреция поцеловала отцу руку.
– Она больше думает о своем отце и братьях, чем о ком-либо другом, – добавила Джулия. – Кого бы из мужчин ей ни представили, она все время повторяет: «Как ничтожны они по сравнению с моим отцом… или по сравнению с Чезаре и Джованни».
– Лукреция – настоящая Борджа, – заметил Александр, – а мы ставим членов нашей семьи выше всех на свете.
– Но ведь на свете живут не только Борджа, – смеясь, Джулия прижала к себе его руку. – Молю вас, Ваше Святейшество, откройте нам, кого же теперь вы предназначаете Лукреции в женихи?
– Человека очень влиятельного. Его зовут Джованни Сфорца.
– Но ведь он, кажется, старик? – спросила Джулия.
– А разве возраст – помеха любви? – И снова в голосе Александра послышался упрек.
Джулия поспешила исправить свою ошибку:
– Лишь богам дарована вечная молодость, а Джованни Сфорца, я готова в том поклясться, всего лишь человек.
Александр улыбнулся и поцеловал ее:
– Но это отличная партия. Моя любимая доченька станет благословлять меня за это.
Лукреция поцеловала его, как требовал дочерний долг.
– Меня сватали уже много раз. Прежде чем выражать благодарность, я подожду, пока увижу этого жениха и выйду за него замуж.
Папу рассмешила подобная рассудительность. Он получал огромное удовольствие от болтовни с девушками, и каждый раз печалился, когда приходилось их отсылать и приступать к своим официальным обязанностям.
В сопровождении свиты девушки покинули Ватикан и, когда они шли через площадь, какой-то бродяга нагло уставился на Джулию и заорал:
– Смотрите, вот идет невеста Христова!
Глаза Джулии вспыхнули негодованием, но бродяга не стал дожидаться наказания и удрал с площади во всю прыть.
– Ты рассердилась, Джулия, – констатировала Лукреция, – рассердилась на слова, сказанные каким-то нищим.
– Меня его слова оскорбить не могут, – ответила Джулия, – но ты понимаешь, в кого он метил.
– Ты – любовница моего отца, и в этом нет ничего оскорбительного. Только подумай обо всех тех знатных господах, которые именно из-за этого увиваются вокруг тебя.
– Но для простого люда подобные отношения оскорбительны, – возразила Джулия. – Жаль, что этого типа так и не удалось поймать. Я хотела бы, чтобы ею бросили в тюрьму и наказали.
Лукреция вздрогнула. Она знала, какое наказание ждет тех, кто осмеливается оскорбить господ высокого ранга: им вырывали язык.
Лукреция постаралась больше об этом не думать. Возможно, она научится воспринимать такие вещи как должное, как научилась воспринимать отношения между отцом и Джулией и поведение «благочестивой» Адрианы, как научилась принимать тот факт, что ей следует обогащаться при помощи взяток. Она не сомневалась, что со временем станет такой же невосприимчивой к подобным вещам, как и другие, но пока была еще слишком ранимой и мягкосердечной.
Она должна приладиться к этой жизни, стать такой же, как все, кто ее окружали. И все же ей еще трудно было примириться с мыслью, что людям вырывали языки за то, что они слишком вольно высказывали свои мысли.
Но не стоит задумываться о таких печальных вещах! Она повернулась к Джулии:
– Наверное, я выйду замуж за этого человека, за Джованни Сфорца. Мне нравится это имя. Его зовут так же, как моего брата.
– В Италии многих зовут Джованни, – напомнила ей Джулия.
– И все же, мне кажется, отец снова передумает и выберет мне еще какого-нибудь жениха. Джулия, а не может так случиться, что я вообще не выйду замуж? Потому что, как только меня за кого-нибудь просватают, тут же находится другой, более знатный и более достойный.
– Но ты непременно когда-нибудь выйдешь замуж.
– И тогда у меня будет возлюбленный, совсем как у тебя.
– Глупенькая, мужья не всегда бывают возлюбленными, к тому же прежде чем стать такой, как я, тебе надо еще подрасти.
Джулия наклонилась к уху Лукреции и, таинственно улыбаясь, произнесла:
– Я открою тебе один секрет. Папа – не только мой любовник. Он – отец ребенка, которого я ношу под сердцем.
– Ох, Джулия! Значит, у тебя будет ребенок?! Джулия кивнула.
– Вот почему я так разозлилась на того бродягу. Боюсь, об ЭТОМ уже начали поговаривать, значит, некоторые наши слуги слишком любопытны… и слишком болтливы.
– Не наказывай их, – взмолилась Лукреция. – Такова натура всех слуг.
– А почему это тебя так беспокоит?
– Я просто не хочу думать о наказаниях. Солнышко светит так ясно, площадь выглядит чудесно, и разве апартаменты отца не прекрасны? Скоро Чезаре и Джованни вернутся домой, я выйду замуж. Как все замечательно! И мне просто не хочется думать о том, что кому-то не так хорошо, как мне.
– Порою, – задумчиво сказала Джулия, – ты кажешься такой простой, наивной, но порою тебя очень трудно понять.
Апартаменты Лукреции во дворце Санта Мария. Рабыни и служанки помогают ей одеваться. Одна из служанок приколола к ее платью ленту, другая укрепила в волосах украшенный драгоценными камнями гребень.
Приготовления к бракосочетанию значительно продвинулись вперед. Отвергнутого дона Гаспаро успокоили при помощи трех тысяч дукатов, и вся Италия заговорила об альянсе домов Борджа и Сфорца. Некоторые увидели в нем угрозу своей безопасности, например, делла Ровере решил, что ему предпочтительнее было бы покинуть Рим. Ферранте Арагонский не знал, что об этом думать, и с тревогой смотрел в будущее.
Лукреция видела, что на этот раз сватовство достигло уровня, которого два предыдущих еще не достигали, и теперь уже была почти уверена, что выйдет замуж за Джованни Сфорца.
Поэтому когда в дверь постучался паж и сказал одной из ее придворных дам, что во дворец прибыл некий благородный господин и просит встречи с Лукрецией Борджа, Лукреция решила, что это – Джованни Сфорца.
Конечно же, он поступил неправильно. Ему не следовало являться неофициально: дочь Папы и ее будущий супруг не могут встречаться как обыкновенные слуги, хотя в подобной встрече есть нечто приятное и романтичное! Она оправила складки своего расшитого платья и в последний раз глянула в зеркало из полированного металла. Очень хороша! И вновь подумала об ожидавшей ее любви – той самой, о которой так много говорила Джулия.