Хорнби Ник. Долгое падение

   – Что скажете? – повернулся к нам Мартин.
   – Я никуда не пойду, – заявила Морин. – Я не уйду с этой крыши, даже не просите.
   – Ладно. Не будем.
   – Поймите, меня будут искать.
   – Кто?
   – Люди из приюта.
   – И что? – не поняла Джесс. – Что будет, если они тебя не найдут?
   – Тогда они поместят Мэтти в какой-нибудь ужасный приют.
   – А Мэтти – это и есть тот самый овощ. А ему не насрать, куда его поместят?
   Морин беспомощно посмотрела на Мартина.
   – Дело в деньгах? – спросил Мартин. – Из-за них ты к утру должна умереть?
   Джесс брезгливо фыркнула, но я-то понимал, почему у него возник такой вопрос.
   – Я заплатила только за одну ночь, – сказала Морин.
   – А у тебя есть деньги, чтобы заплатить больше чем за одну ночь?
   – Конечно есть.
   Как мне показалось, предположение, что у нее, возможно, нет денег, было ей неприятно. Чертовски неприятно, если угодно.
   – Ну так позвони туда и скажи, что заберешь его послезавтра.
   Морин снова беспомощно посмотрела на Мартина:
   – Зачем?
   – Затем, – отозвалась Джесс, – что тут все равно не хрен делать, правда?
   Мартин ухмыльнулся.
   – Правда? – переспросила Джесс.
   – Мне ничего в голову не приходит, – ответил Мартин. – Если, разумеется, не считать самого очевидного.
   – А, ты про это, – догадалась Джесс. – Брось. Момент упущен, уж поверь. Надо придумать, чем теперь заняться.
   – Даже если ты и права и момент упущен, с какой стати мы должны что-то делать вместе? – возразил я. – Почему бы нам не разойтись по домам смотреть телевизор?
   – Потому что, когда я одна, совсем теряю голову. Я же сказала.
   – А почему это должно нас волновать? Полчаса назад мы тебя и знать не знали. И мне в общем и целом по барабану, совсем ты теряешь голову или нет.
   – То есть, по-твоему, происшедшее на этой крыше нас никак… ну, не связало, что ли?
   – Вообще никак.
   – Ты это еще поймешь. Мы до самой старости будем дружить, вот увидишь.
   Ответом ей было молчание. Было очевидно, что ее уверенности никто не разделяет.

Морин

   Мне не понравилось, что они все пытались представить так, будто у меня нет денег. Дело совершенно не в деньгах. Мне нужна была одна ночь, вот я и заплатила за одну. А потом пришлось бы платить кому-то другому, только я бы уже не узнала кому.
   Они точно ничего не поняли. То есть они поняли, что я несчастна. Но они не понимали, что за всем этим стоит. Они думали так: если я погибну и Мэтти определят в какой-нибудь приют, то почему бы мне самой не сдать его в приют без всякого самоубийства – разницы-то никакой. Но подобные мысли говорят лишь о том, что они не понимают ни меня, ни Мэтти, ни отца Энтони, ни людей из церкви. Никто из моих знакомых так не думает.
   Но эти люди – Мартин, Джей-Джей и Джесс – отличаются от всех, кого я знаю. Они больше походят на героев телесериалов, которые за словом в карман не полезут. Я не говорю, что они плохие. Они просто другие. Они бы не переживали так сильно из-за Мэтти, если бы он был их сыном. У них иное представление о долге. Они не ходят в церковь. И они бы просто пожали плечами: «А какая разница?» – на этом и успокоившись. И возможно, они правы, но я не они, и я не знаю, как им это объяснить.
   Я не такая, как они, но мне бы хотелось быть такой. Может, не обязательно такой, как они, потому что они тоже несчастны. Но мне бы хотелось быть человеком, который всегда знает, что сказать, которому все без разницы. Мне кажется, такие люди более жизнеспособны.
   Поэтому я не представляла, что ответить, когда Мартин спросил, на самом ли деле я хочу умереть. Самый простой ответ: «Да. Вот глупец! Конечно да. Иначе зачем я забиралась сюда, зачем рассказывала своему мальчику – господи, да уже мужчине, – который меня не слышит, о новогодней вечеринке, на которую меня якобы пригласили?» Но есть ведь и другой ответ, правда? И он таков: «Нет. Вот глупец! Конечно нет. Пожалуйста, не дай мне этого сделать. Пожалуйста, помоги мне. Помоги мне стать человеком, которому хочется жить дальше. Человеком, который может сказать, например: „Мне уготована лучшая участь, чем эта“. Не многим лучшая, просто чтобы меня хоть что-то держало в этом мире». Ведь я потому здесь и оказалась, что в этом мире меня уже ничто не держало.
   – Ну, – сказал Мартин. – Ты готова подождать до завтрашней ночи?
   – А что я скажу в приюте?
   – У тебя есть их телефон?
   – Уже слишком поздно туда звонить.
   – Кто-нибудь должен быть на дежурстве. Давай номер.
   Он достал из кармана мобильный телефон и включил его. Телефон тут же зазвонил, и Мартин, нажав на кнопку, приложил его к уху. Наверное, он слушал сообщение на автоответчике.
   – Кто-то тебя еще любит, – заметила Джесс, но Мартин никак на это не отреагировал.
   И адрес, и телефон были у меня записаны на бумажке. Мне удалось выудить ее из кармана, но в такой темноте я не могла разобрать, что там написано.
   – Дай мне, – попросил Мартин.
   Он меня смутил. Это была не просто бумажка – это было письмо, и я не хотела, чтобы они читали его, пока я жива. Но не знала, как им это объяснить. Я и ахнуть не успела, как Мартин выхватил его у меня из рук.
   – Господи Исусе, – промолвил он, увидев, что там написано. – Это твоя предсмертная записка, что ли?
   Я покраснела.
   – Прикольно. Давай читай, – оживилась Джесс. – У меня они, конечно, отстойные, но у нее небось еще хуже.
   – Они у тебя отстойные? – удивился Джей-Джей. – Ты их сотнями пишешь, что ли?
   – Да я всю жизнь их пишу, – весело объяснила Джесс.
   Джей-Джей с Мартином удивленно посмотрели на нее, но ничего не сказали. Правда, несложно было догадаться, о чем они подумали.
   – А что такого? – не поняла Джесс.
   – Я всегда считал, что достаточно одной, – сказал Мартин.
   – Я то и дело передумываю, – сказала Джесс. – В этом нет ничего ужасного. Решение-то важное.
   – Одно из самых важных, – уточнил Мартин. – В десятку самых важных решений точно входит.
   Мартин – один из тех людей, по которым зачастую сложно понять, шутят они или нет.
   – В общем, не важно. Но зачитывать эту записку я не буду.
   Он прищурился, чтобы разобрать номер, и тут же его набрал. И через несколько секунд дело было сделано. Он извинился за поздний звонок, сказал, что по определенным причинам Мэтти заберут на день позже, и повесил трубку. Он разговаривал так, будто знал, что никаких лишних вопросов ему не зададут. Если бы позвонила я, то стала бы долго объяснять, почему я звоню в четыре часа утра, – причем объяснение мне пришлось бы придумать месяца за четыре до того, – а потом они бы меня раскусили, я бы во всем призналась и в итоге забрала бы Мэтти не на день позже, а на несколько часов раньше положенного.
   – Так, – сказал Джей-Джей. – С Морин разобрались. Остался только ты, Мартин. Ты с нами?
   – Ну а где сейчас этот твой Чез? – спросил Мартин.
   – Понятия не имею, – ответила Джесс. – На какой-нибудь вечеринке. А это так важно? Неужели это так важно?
   – Да. Я лучше сигану на хрен с этой крыши, чем буду пытаться поймать такси в четыре часа утра, чтобы переться на юг Лондона в поисках неизвестно кого, – объяснил Мартин.
   – У него нет знакомых на юге Лондона, – сказала Джесс.
   – Хорошо, – успокоился Мартин.
   И как только он это сказал, стало понятно, что мы не покончим с собой, а спустимся и пойдем искать молодого человека Джесс, или кем он там ей приходится. План, конечно, не из лучших. Но другого не было, и нам ничего другого не оставалось, кроме как попробовать сделать так, чтобы он сработал.
   – Дай мне мобильник, я сделаю пару звонков, – попросила Джесс.
   Мартин отдал ей свой телефон, и она отошла к другому краю крыши, чтобы ее не было слышно, а мы стояли и ждали, пока нам скажут, куда идти.

Мартин

   Я знаю, что вы думаете. Вы, умные-умные люди, читающие «Гардиан» и покупающие книги в магазине «Уотерстоун»; вы, которым скорее придет в голову мысль купить своим детям сигарет, чем посмотреть какую-нибудь утреннюю программу по телевизору. Вы думаете: «Да он это не всерьез. Он хотел, чтобы какой-нибудь папарацци запечатлел его, с позволения сказать, крик о помощи и чтобы он мог потом написать в газету „Сан“ эксклюзивную заметку „Мой ад. Как я пытался покончить с собой“. Не более того». И я могу понять, почему вы так думаете, друзья мои. Я забираюсь на крышу и сажусь на самый ее край, попивая шотландский виски из фляжки, а затем какая-то рехнувшаяся девица просит меня помочь ей отыскать ее бывшего парня на какой-то вечеринке, и я, пожав плечами, соглашаюсь. Ну и где тут желание покончить с собой?
   Во-первых, вам было бы полезно знать, что у меня были очень высокие результаты по шкале серьезности суицидальных планов Аарона Т. Бека. Готов поспорить, вы даже не имели понятия о существовании таковой. А она существует, и у меня было чуть ли не двадцать одно очко из тридцати возможных, что, как вы понимаете, меня не могло не радовать. Да, мысль о самоубийстве возникла у меня раньше чем за три часа до попытки. Да, я был уверен, что погибну, даже если мне окажут медицинскую помощь, – в Топперс-хаусе пятнадцать этажей, хотя, как известно, и десяти более чем достаточно. Да, я готовился к этому: стремянка, кусачки и тому подобное. Шах и мат. Я мог бы набрать максимум очков, если бы не первые два пункта – как выразился Аарон Т. Бек, «уединенность» и «момент». Если согласиться с утверждениями «Вы будете вне зоны видимости и слышимости других людей» и «Вероятность того, что вам помешают, крайне невелика», то можно сорвать банк. Вы можете возразить, что поскольку вы пришли в самое известное среди самоубийц место в Северном Лондоне, да еще и в одну из самых популярных среди самоубийц ночей, то шансов на то, что вам не помешают, практически не было. В ответ на это я могу сказать так: разум наш был затуманен. Мы слишком глубоко ушли в себя, если угодно.
   И конечно, если бы в ту ночь крыша не была запружена людьми, меня бы сейчас уже не было, так что, пожалуй, старина Бек не подкачал. Мы вряд ли могли рассчитывать, что нас кто-то спасет, но когда мы столкнулись на той крыше, у всех осталось только одно желание (и причиной тому было в первую очередь смущение) – отложить самоубийство на потом. Хотя бы на день. Никто из нас, спускаясь по лестнице, не думал, будто жизнь прекрасна и чего-то стоит; если уж на то пошло, мы были даже несчастнее, чем когда поднимались сюда, поскольку у нас была одна-единственная возможность решить все наши проблемы, но этой возможностью мы воспользоваться не могли – по крайней мере тогда. И там, на крыше, нами овладело странное нервное возбуждение; те несколько часов мы словно прожили в другой стране, где были свои законы – законы крыши. Но, загнав нас сюда, наши проблемы не смогли подняться с нами по лестнице. И теперь мы спускались вниз, где они опять на нас навалятся. Но выбора, пожалуй, не было. И хотя у нас не было практически ничего общего, мы чувствовали, что все остальное – и деньги, и социальное положение, и образование, и возраст, и жизненные интересы – не стоит ровным счетом ничего. За несколько часов мы вдруг оказались своеобразным маленьким обществом, и в тот момент мы хотели лишь одного – быть рядом с нашими соотечественниками. С Морин я перекинулся буквально парой слов, даже фамилии ее не знал, но за это недолгое время она узнала меня лучше, чем жена за последние пять лет брака. Морин понимала, что я несчастен, – это было очевидно, если учесть, где мы встретились, – а это значит, она понимала самое главное; у Синди любое мое действие или высказывание вызывало недоумение.
   Если бы я влюбился в Морин, это было бы весьма удачное развитие событий. Я уже вижу газетные заголовки типа «Шарп вернулся на путь истинный!». А под этим заголовком – статья о старом извращенце, который узрел порочность своего пути и счел за благо зажить спокойной жизнью с милой женщиной постарше его, вместо того чтобы волочиться за школьницами и третьесортными актрисами с силиконовыми бюстами. Ну-ну. Размечтались.

Джей-Джей

   Пока Джесс обзванивала всех своих знакомых, пытаясь выяснить, где сейчас этот Чез, я сидел, прислонясь к стене, и смотрел на город сквозь ограду. Я все думал, какую песню я бы сейчас слушал, будь у меня с собой плеер. Первая песня, которая пришла мне в голову, – это «Снежный человек в супермаркете» Джонатана Ричмана – милая дурацкая песенка, напоминавшая мне о тех временах, когда я сам был таким. А потом я принялся насвистывать песню Роберта Смита «Потерявшись меж дней», и это уже было неспроста. Сегодняшний день кончился, а следующий еще не настал, прошлый год завершился, а новый еще не пришел, да и вообще, крыша стала своеобразным лимбом, где наш разум не мог решиться сделать последний шаг туда, куда уже устремились наши бессмертные души.
   Джесс десять минут выясняла местонахождение Чеза у близких к нему источников, после чего заявила, что он на вечеринке в районе Шордитч. Мы спустились по лестнице, невзирая на преследовавший нас все пятнадцать этажей грохот музыки и запах мочи, и вышли на улицу, где и прозябали в ожидании такси. Никто особенно не разговаривал, если не считать Джесс, которая говорила за всех нас, вместе взятых. Она рассказала, что это за вечеринка и кто там, скорее всего, будет.
   – Там будет Тесса со своей тусовкой.
   – Ах, Тесса, – понимающе кивнул Мартин.
   – А еще Элфи и Табита с ребятами, которые тусуются в клубе «Оушен» по субботам. Будет Кислотный Пит с остальными дизайнерами.
   Мартин застонал. У Морин же был вид человека, измученного морской болезнью.
   Наконец к нам подъехал молодой африканец на паршивеньком старом «форде». Он опустил стекло пассажирской дверцы и наклонился в нашу сторону:
   – Куда ехать?
   – В Шордитч.
   – Тридцать фунтов.
   – Да пошел ты, – ответила Джесс.
   – Заткнись! – оборвал ее Мартин и уселся на переднее сиденье. – За такси заплачу я.
   Мы все забрались на заднее сиденье.
   – С Новым годом, – улыбнулся водитель.
   Мы промолчали в ответ.
   – На вечеринку едете? – не угомонился он.
   – А вы знаете Кислотного Пита? – спросил его Мартин. – Вот к нему-то мы и едем. Повеселимся на славу.
   – Повеселимся? – поморщилась Джесс. – Скажешь тоже.
   Если уж и шутить в присутствии Джесс, если и говорить что-то с иронией, то сначала нужно ее предупредить. Причем не раз.
   Уже было, наверно, с полпятого утра, но на улице была куча народу. И все они казались единым целым. Кто-то нам махал – Джесс всегда махала в ответ.
   – А ты что, всю ночь работаешь? – спросила Джесс у водителя. – Или все же зайдешь куда-нибудь, пропустишь пару рюмок?
   – Работаю toute la nuit, всю ночь, – объяснил водитель.
   – Не повезло тебе, – сказала Джесс.
   Водитель грустно ухмыльнулся:
   – Да уж, не повезло.
   – А твоя жена как к этому относится?
   – Что, простите?
   – Жена. La femme. Ее это не беспокоит? Ты же всю ночь работать будешь.
   – Нет, ее это не беспокоит. Уже не беспокоит. Там, где она сейчас, о таком не беспокоятся.
   Любой мало-мальски догадливый человек мог увидеть, что над нашим такси сгущаются тучи. Достаточно было обладать минимумом жизненного опыта, чтобы понять: у этого человека есть свое прошлое, и каким бы оно ни было, сейчас, в разгар новогоднего веселья, напоминать о нем не стоит. Любой нормальный человек тут же замолчал бы.
   – А-а, – понимающе протянула Джесс. – Плохая женщина?
   Я невольно поморщился, да и остальные, наверное, тоже. Неужели так сложно было держать язык за зубами?
   – Не плохая. Мертвая.
   Он ответил ей очень спокойно, просто уточнил; ответил таким тоном, будто «плохая» и «мертвая» – это два адреса, которые пассажир случайно перепутал.
   – А…
   – Да. Плохие люди убили ее. Убили ее, убили ее мать, убили ее отца.
   – А…
   – Да. В моей стране.
   – Понятно.
   И только тогда Джесс догадалась замолчать. Мы ехали погруженные в свои мысли. И я готов поспорить на миллион долларов, что в той или иной мере наши мысли вертелись вокруг одних и тех же вопросов: почему мы не встретили его на крыше? Может, он там был, но все же ушел, как и мы? Рассмеется ли он, услышав о наших проблемах? Откуда в этом человеке столько… стойкости, что ли?
   Когда мы добрались до места, Мартин дал ему большие чаевые. Водитель был очень рад, благодарил нас и даже назвал своими друзьями. Мы бы с радостью стали его друзьями, но ему вряд ли захотелось бы с нами общаться, узнай он нас поближе.
   Морин не хотела идти с нами, но мы ее все же провели в дом, потом вверх по лестнице, пока не оказались в помещении, очень похожем на нью-йоркскую мансарду. В Нью-Йорке такая мансарда стоит целое состояние, а в Лондоне она должна стоить целое состояние плюс еще тридцать процентов. Уже было четыре часа утра, но там все равно торчала куча народу, причем самого нелюбимого мною народу – студентов художественных факультетов. То есть Джесс нас предупредила, но я все равно был в шоке. Все эти покрытые шерстью шляпы, усы клочьями, новомодные татуировки и пластмассовая обувь… Нет, я вполне либерален, я был против того, чтобы Буш бомбил Ирак, да и к марихуане я нормально отношусь, но эти люди вызывают у меня страх и искреннее отвращение – во многом потому, что им бы не понравилась моя музыка. Приезжая с концертом в какой-нибудь университетский городок и прогуливаясь перед такой толпой, я всегда знал, что ничего хорошего нам здесь не светит. Этим людям не нравится настоящая музыка. Им не нравится «Рамонес», «Темптейшнс» или «Риплейсментз», они предпочитают диджея Бипа и его идиотские электронные попискивания. А бывает, эти идиоты начинают изображать крутых гангстеров, слушая хип-хоп про телок и пушки.
   Так что я был в нелучшем настроении с самого начала. Я боялся, что могу ввязаться в драку, я даже решил, по какому поводу будет драка: я буду защищать Мартина или Морин от нападок какого-нибудь засранца с бородкой или от усатой женщины. Но ничего подобного так и не случилось. Что самое удивительное, костюм Мартина, равно как и его загар из солярия, вполне сюда вписывался. Да и Морин тоже – в своем плаще и трогательных туфлях. Мартин со своей прической телевизионного ведущего вполне сошел бы за кого-нибудь из «Крафтверк», а Морин выглядела совсем дикой вариацией на тему Мо Такер из «Велвет Андерграунд». А на мне были черные штаны, кожаная куртка и футболка с эмблемой сигарет «Житан», так что я чувствовал себя белой вороной.
   Случился только один эпизод, когда я всерьез подумал, что могу сломать кому-нибудь нос. Мартин стоял и пил вино прямо из бутылки, а те два парня пялились на него.
   – Это ж Мартин Шарп! Тот самый, из утренней программы!
   Я вздрогнул. Я никогда, в общем, не зависал со знаменитостями, и мне и в голову не могло прийти, что появиться на вечеринке с лицом Мартина Шарпа – это все равно что появиться там голым, даже студенты волей-неволей обратят внимание.
   – Вот это да! Ни фига себе гости! – отозвался его приятель.
   – Эй, Шарпи-засранец!
   Мартин вежливо улыбнулся в ответ.
   – Ты, наверное, все время это слышишь от людей? – спросил кто-то из них.
   – Что?
   – Ну, «Эй, Шарпи-засранец» и все такое.
   – Пожалуй, да, – согласился Мартин. – Такое я часто слышу.
   – Да, не повезло тебе. Столько народу на телевидении, а последней мразью оказался ты.
   Мартин, пожав плечами, улыбнулся, словно говоря: «Ну что теперь поделаешь?» – и повернулся ко мне.
   – Все нормально?
   – Такова жизнь, – ответил он, посмотрев мне прямо в глаза.
   Каким-то образом ему удалось наполнить избитое клише глубоким смыслом.
   А Морин тем временем не уставала поражаться. Она шарахалась, едва заслышав, как кто-то засмеялся, или выругался, или разбил что-то; и взгляд у нее при этом был такой, будто ей показывают слайды с изображением детей-инвалидов на пятнадцатиметровом экране.
   – Хочешь выпить?
   – А где Джесс?
   – Чеза ищет.
   – И когда она его найдет, мы сможем отсюда уйти?
   – Конечно.
   – Хорошо. Мне здесь не нравится.
   – Мне тоже.
   – А как ты думаешь, куда мы дальше пойдем?
   – Не знаю.
   – Но мы ведь все вместе пойдем, как ты думаешь?
   – Думаю, вместе. Мы же договорились. Пока не найдем этого парня.
   – Надеюсь, мы его не найдем, – сказала Морин. – По крайней мере не сейчас. Если не сложно, принеси мне хереса, если у них есть.
   – Знаешь, я не думаю, что найду здесь херес. Непохоже, чтобы они такое пили.
   – А белое вино? Белое вино у них есть?
   Мне удалось найти пару бумажных стаканчиков и полупустую бутылку.
   – Будем здоровы!
   – Будем.
   – И ведь каждый Новый год одно и то же…
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ну, теплое белое вино, вечеринка с кучей отморозков. А ведь я себе пообещал, что этот Новый год будет другим.
   – А прошлый Новый год ты где встречал?
   – Дома, вместе с Лиззи, моей бывшей. Мы вечеринку устроили.
   – Хорошо встретили?
   – Да нормально. А ты?
   – Я дома сидела. С Мэтти.
   – Понятно. А тогда, год назад, ты уже задумывалась…
   – Да, – тут же ответила она. – Еще как задумывалась.
   – Понятно.
   Я не знал, о чем дальше говорить, так что мы попивали вино и смотрели на отморозков.

Морин

   Это же негигиенично – жить в помещении, где нет комнат. Даже в самых дешевых квартирах обычно есть человеческая ванная – с дверью, стенами и окном. Но здесь даже этого не было. Такое впечатление, что оказался в вокзальном туалете, но там хотя бы есть отдельные комнатки для женщин и мужчин. А здесь была всего лишь хлипкая стеночка, отделявшая туалет от всего остального пространства, так что, как бы мне ни хотелось в туалет, сходить туда я не могла – любой мог зайти и увидеть меня. А уж о том, насколько там было грязно, и говорить не приходится. Мама мне всегда говорила, что неприятный запах в туалете оттого, что бактерии пускают ветры; а здесь, похоже, бактерии были повсюду. По крайней мере этим туалетом могли воспользоваться далеко не все. Хотя, зайдя туда, я увидела человека, стоявшего на коленях перед унитазом и нюхавшего стульчак. Я понятия не имею, как кому-то может прийти в голову нюхать стульчак. (И ведь остальные все это видели! Вы только представьте себе!) Но мало ли извращенцев, с другой стороны. Я поняла, что чего-то похожего мне и стоит ожидать, как только зашла туда, услышала ту музыку и увидела тех людей; и если бы меня спросили, чем, на мой взгляд, эти люди станут заниматься в туалете, то я, возможно, ответила бы, что они станут там нюхать стульчак.
   Вернувшись, я обнаружила Джесс всю в слезах. Какой-то парень сказал ей, что Чез был здесь, но уже ушел, причем ушел с девушкой, с которой познакомился на этой вечеринке. Джесс захотела, чтобы мы все пошли домой к этой девушке, но Джей-Джей попытался убедить ее, что это не самая удачная мысль.
   – Все нормально, – сказала Джесс. – Я ее знаю. Должно быть, вышло какое-то недоразумение. Наверное, она просто не знала о нас с Чезом.
   – А если знала? – возразил Джей-Джей.
   – Ну, – задумалась Джесс, – тогда бы я этого просто так не оставила.
   – Как это понимать?
   – Убивать бы я ее не стала, конечно. Я не настолько сильно разозлилась бы. Но немного помучить мне бы ее пришлось. Может, ножом бы слегка зацепила.
   Когда Фрэнк разорвал нашу помолвку, я думала, что не переживу этого. Мне было жалко не только себя, но и его – для него это было непростое решение. Все случилось в баре под названием «Амблер Армс» (правда, теперь он уже иначе называется), прямо у игрального автомата. К нам тогда подошел администратор и попросил Фрэнка увести меня оттуда, поскольку никто не хотел играть, пока я там ревела в три ручья, а в обычные дни этот автомат приносил заведению неплохие деньги.
   Тогда я чуть не покончила с собой, хотя много об этом думала. Но мне показалось, что я смогу со всем справиться, что все еще может измениться. Вы только представьте, скольких бед можно было бы избежать, не передумай я тогда! Ведь я бы тогда убила не только себя, но и Мэтти, но тогда я, естественно, ничего не знала.
   Я не обратила внимания на нелепые угрозы Джесс в адрес той девушки. Когда мы с Фрэнком расстались, я говорила еще большие глупости: что Фрэнк был вынужден переехать, что у него было не все в порядке с головой, что он пьяница и однажды ударил меня. Все это было ложью. Фрэнк был хорошим человеком, чье единственное преступление состояло в том, что он недостаточно сильно меня любил, а поскольку это и преступлением-то не назвать, приходилось фантазировать.
   – А вы были помолвлены? – поинтересовалась я у Джесс, о чем потом пожалела.
   – Помолвлены? – удивилась Джесс. – Помолвлены? Это что – «Гордость и сраное предубеждение»? «О, мистер Дарси-Шмарси, позвольте же мне ответить согласием». – «Ах, мисс Тупоголовая Самовлюбленность, я буду безмерно счастлив это услышать!»
   Вторую фразу она произнесла дурацким тоненьким голоском. Впрочем, вы и сами догадались.
   – Далеко не все люди забыли о существовании помолвки, – вступился за меня Мартин. – И ничего глупого в подобном вопросе нет.
   – А ты знаешь хоть одного человека, который был помолвлен?
   – Я была помолвлена, – сказала я, но очень тихо, поскольку боялась ее, и она заставила меня повторить.
   – Ты? Что, правда? Ладно, а из нашего времени можете кого-нибудь вспомнить? Меня не интересуют ископаемые, которые ходят в таких туфлях и носят такие плащи.
   Я хотела было спросить, что же нам тогда носить, если не туфли, но промолчала – я усвоила урок.
   – Ладно, не важно. И что же это был за хрен, который решил с тобой помолвиться?