Ховард Линда. Ручей любви

   То, что Беллами решил жениться на мисс Милликен лишь для того, чтобы завладеть деньгами ее отца, казалось Луису бесчестным. Женщина заслуживала большего, в особенности, если она была столь хороша, как Оливия. Беллами не колеблясь воспользовался бы ею. Но Луиса была безошибочная интуиция, когда дело касалось женщин, и она подсказывала ему, что такая бесчувственность могла бы убить Оливию. В этих очаровательных голубых глазах, которые он видел лишь мгновение, была печаль. И Беллами не смог бы ее развеять, а сделал бы молодую женщину еще более несчастной.
   Луису хотелось бы стереть поцелуями эти грустные тени под ее глазами и держать Оливию в объятиях, ласкать и говорить, как она прекрасна. Ведь женщине всегда нужно знать, что ею восхищаются. Но он тут же усмехнулся этим своим мечтам. Он был бродягой и мексиканцем, достаточно хорошо владевшим револьвером для того, чтобы выжить в этом жестоком мире. А она была дочерью банкира и, похоже, должна была сделать выбор между двумя богатейшими землевладельцами в округе. Ни одного шанса, что мисс Оливия Милликен когда-либо узнает хотя бы его имя, не говоря уже о том, что когда-либо он сумеет понравиться ей.

Глава 4

   Ди не удивилась, когда через три дня после его первого визита увидела подъезжающего к ее дому Лукаса. Было раннее утро. С кастрюлей в руках она кормила во дворе цыплят, собравшихся у ее ног.
   — Мистер Кохран, — произнесла она в качестве приветствия, когда он оказался достаточно близко, чтобы услышать ее.
   Он не спешился, а нагнулся, опираясь локтем на луку седла и наблюдая, как она сыплет корм.
   — Доброе утро, сказал он. — Я ехал в город и решил проведать вас.
   Ее глаза сияли на ярком утреннем солнце.
   — Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь намекала на то, что меня нужно проведывать, мистер Кохран, — довольно резко ответила она, поскольку ценила свою независимость и гордилась ею, а Лукас считал, что она не способна позаботиться о себе.
   — Зовите меня Лукас, — сказал он. — Или Люк.
   — Зачем?
   — Затем, что я хочу, чтобы мы стали друзьями.
   — Не похоже.
   Он наслаждался ее непреклонностью. Его освежало присутствие женщины, которая не старалась угодить ему и не считалась с его мнением.
   — Почему бы и нет? Мне кажется, что мы бы оба выиграли, став друзьями.
   — Мне нравится быть одной, — ответила Ди, переворачивая кастрюлю и слегка похлопывая ее по бокам, чтобы вытряхнуть последние крошки корма.
   Она подошла к маленькому заднему крыльцу и повесила кастрюлю на гвоздь, вбитый в стену. Лукас направил за ней свою лошадь, когда она торопливо зашагала в сарай; ее юбка подлетала вверх при каждом шаге. Она носит только одну нижнюю юбку, решил он, наблюдая за стремительными колыханиями синей ткани. И, к тому же, тонкую. Наклонив голову, чтобы въехать в сарай, он машинально закрыл на секунду глаза, чтобы они привыкли к мраку, а затем стал наблюдать, как Ди раздает корм единственной лошади и двум коровам.
   Лукас видел, что она совершенно игнорировала его присутствие. Такое поведение молодой женщины раздосадовало его. Чтобы унять раздражение, он напомнил себе, что это ее ферма и хозяйка его не приглашала. Лошадь Лукаса нетерпеливо переступала, когда Ди принесла табурет и поставила подойник под одну из коров.
   Лукас вздохнул и спешился, намотав поводья на перекладину. Вторая корова тоже нуждалась в дойке.
   — У вас есть еще один подойник? — спросил он.
   Когда она повернула к нему голову, струйка молока ударилась в подойник в такт с движениями ее рук. Теперь ее глаза смотрели угрожающе.
   — Я не нуждаюсь ни в какой помощи.
   — Понятно, — его раздражение росло. — Но вы никогда не задумывались о том, чтобы воспользоваться помощью не из-за того, что вы сами не можете справиться с чем-то. Ведь работа может быть выполнена быстрее двумя людьми, чем одним человеком, не правда ли?
   Она подумала и потом коротко кивнула:
   — Хорошо. В кладовке справа лежит еще один чистый подойник. Но у меня нет второго табурета. Вам придется сидеть на корточках.
   Он принес подойник и, прежде чем поставить его под корову, похлопал ее по широким бокам. Затем присел, охватил своими сильными-пальцами ее длинные соски и начал тянуть их ритмичными движениями, которые, будучи когда-то выучены, запоминаются навсегда. Теплое молоко заструилось в подойник. Губы Лукаса искривились в насмешливой улыбке, когда он подумал, как хорошо, что за этим занятием хозяина не видит никто из его людей.
   — Вы всегда были такой колючей? — спросил он небрежным тоном.
   — Полагаю, что да, — ответила она в той же манере, и он снова улыбнулся.
   — У вас были какие-то особые причины для этого?
   — Мужчины.
   Он фыркнул:
   — Да, мы можем быть настоящими мерзавцами.
   Ему показалось, что он услышал смешок.
   — Я не сомневалась, что вы согласитесь с этим.
   — Эти ваши любвеобильные свиньи, должно быть, здорово вам досадили, — осмелился предположить он.
   — Некоторые из них. Но у них на уме была не любовь, и мы оба знаем это. Похоже, что мужчины действительно относятся к женщине исключительно, как к игрушке.
   Не существовало другой женщины, которая могла бы сказать ему такое, но уже во время их первой встречи он понял: Ди Сван всегда прямо и откровенно высказывает свое мнение. Лукас почувствовал, как в нем нарастает злоба при мысли, что другие мужчины пытались соблазнить ее или даже взять ее силой, не утомляя себя необходимостью обольщения. Конечно, он и сам намерен соблазнить ее. Но, во-первых, он не собирается пятнать ее честь. Никто, кроме них двоих, не знал бы, что происходило между ними. Только зеленые юнцы испытывают потребность болтать всем о своей женщине, чтобы поражать других своею мужественностью. Во-вторых, черт бы его побрал, если он не уважает ее за то, что она сделала здесь. Для этого потребовалось много тяжелого труда. Но она не отступила, а приняла вызов и победила. Превосходное состояние фермы являлось доказательством ее неистового характера.
   Голос Лукаса был жестким, и в нем присутствовала злость, когда он произнес:
   — Скажите мне, если кто-нибудь еще потревожит вас.
   — Благодарю за предложение, но о себе мне придется заботиться самой. Вас может не оказаться поблизости. Они должны знать, что я могу защитить себя, что мне не нужно надеяться на кого-то.
   Ее доводы были убедительны, но ему это не понравилось.
   — Я могу сделать так, что они никогда не вернутся сюда.
   — Дробовик является достаточно веским аргументом, — произнесла она улыбнувшись. — Самый лучший способ заставить мужчину пересмотреть свои намерения — это выпустить ему в зад заряд дроби. Кроме того, я не уверена, что могу позволить вам стать моим защитником.
   Он не прекратил дойку, но его брови сошлись, и он поднял голову.
   — Почему? — требовательно спросил он.
   — Эти парни будут думать, что я сплю с вами, — ответила Ди и, поскольку он молчал, продолжала свое объяснение:
   — Здешние мужчины уже оставили меня в покое. Мой дробовик убедил их в том, что мне не нужен никакой мужчина. Но если они подумают, что я пустила в свою постель вас, они решат, что я доступна, и будут еще более безжалостно мстить за отказ, чем раньше. Мне придется туго, и я, возможно, буду вынуждена пристрелить некоторых из них.
   Сильные руки Лукаса опустошили коровье вымя, и он поднялся с подойником в руках как раз в тот момент, когда Ди тоже закончила доить. Ее щеки горели от напряжения, когда она отставила подойник и встала, распрямляя спину. Лукас нагнулся, поднял второй подойник, вышел из сарая и зашагал к дому, как бы приглашая ее следовать за ним. Он вел себя на ее ферме как в собственном доме. Очевидно, он привык быть хозяином. Поэтому Ди только пожала плечами: Лукас помогал ей, и было бы неразумно сожалеть о его излишней самоуверенности.
   Он ждал на заднем крыльце, когда она откроет дверь.
   — Что вы делаете с этим молоком?
   — Большая его часть идет в корм животным, — объяснила она. — Я делаю из него масло, какое-то количество пью, использую для приготовления еды.
   — Хватило бы и одной коровы.
   — При двух коровах я получаю двух телят в год, которые идут на мясо. Оно было в вашем супе, когда вы обедали у меня в прошлый раз. А, кроме того, если одна из коров умрет, у меня все равно будет молоко. — Ди установила маслобойку и натянула на нее ткань. — Не могу себе представить, чтобы для вас что-нибудь значила одна корова.
   — Это не имеет значения, поскольку у меня две тысячи голов скота на выпасе.
   Он взял один из подойников и медленно вылил молоко сквозь натянутую ткань, потом опорожнил второй подойник. Ди подняла кофейник и потрясла его.
   — Там еще остался кофе. Вы не хотите выпить чашку?
   Лукас был достаточно опытен, чтобы не домогаться ее расположения на столь ранней стадии знакомства, но пребывание рядом с ней слишком волновало его, и он решил не задерживаться.
   — Не сегодня. Я должен побывать в городе, а потом вернуться на ранчо. Однако благодарю за приглашение.
   — Как хотите, — серьезно ответила она. — И спасибо за помощь. Я обещаю никому не рассказывать, что вы доили мою корову.
   Он настороженно посмотрел на нее и, несмотря на вежливое выражение ее лица, заметил отблеск насмешки в зеленых глазах.
   — Да, лучше бы вы не делали этого.
   После его предупреждения она действительно улыбнулась, и тело Лукаса немедленно откликнулось на эту улыбку. Черт возьми, как же она нравилась ему!
   Ди вышла с ним на крыльцо и стояла там, прислонившись к столбику, пока он возвращался в сарай и выходил из него, ведя лошадь. Она смотрела на него, взбиравшегося в седло, наблюдая за тем, как играли мускулы его рук и плеч и как плотно облегали брюки его ягодицы и бедра. Поля шляпы затеняли лицо Лукаса, но не скрывали яркую синеву его глаз.
   — Увидимся, — небрежно бросил он и отъехал не оборачиваясь.
   В тот день, занимаясь хозяйством, Ди не могла не думать о Лукасе Кохране. Она знала, зачем он явился к ней в первый раз, поскольку он честно заявил о своем желании купить ее землю. Но зачем он так сильно отклонился от своего маршрута в это утро? Вначале она ожидала, что он попытается овладеть ею. Но Лукас не сказал и не сделал ничего вызывающего, и она призналась себе, что слегка разочарована. Это открытие смутило Ди. В конце концов, Кохран собирался жениться на Оливии. А Ди знала, как сильно хотела ее подруга завести семью. Но, успокаивала себя Ди, Оливия не была уверена в серьезных намерениях Лукаса, и потом, дочь банкира Милликена не любила хозяина Дабл Си. Вторая встреча с ним убедила Ди: Лукас Кохран неподходящий муж для ее нежной подруги. Этим утром Ди Сван нравилось разговаривать с Лукасом, нравилось его общество. Он разговаривал с ней на равных, вызывая у Ди легкое, восхитительное ощущение свободы, поскольку ей не нужно было ограничивать себя в словах и поступках, общаясь с ним. Большинство мужчин категорически не одобрили бы то, что она говорила, но Лукас, похоже, наслаждался откровенностью их беседы. И против своей воли она воспринимала его как мужчину, ее охватывал жар, ее дыхание учащалось. Если ему удалось добиться ее расположения, сможет ли она оттолкнуть его? Ди была достаточно честной, чтобы признать, что она испытывала большой соблазн, а ее самолюбие было задето тем, что он, похоже, совсем не интересовался ею как женщиной. Конечно, он был Лукасом Кохраном, он мог получить любую женщину в городе, и ему оказывали внимание замужние дамы. Он был не только очень красивым, но и ошеломляюще мужественным, сильным и уверенным в себе. Вспоминая его ясные голубые глаза, Ди понимала, что он умел быть беспощадным и что только отчаянный или глупый человек мог попытаться встать на его пути.
   Она же, Ди Сван, не представляла собою ничего особенного. Собственная внешность казалась ей заурядной. Она видела это в зеркале каждое утро, умывая лицо. Она — женщина, которая много работает и которая склонна тратить любые лишние деньги на книги, а не на украшения и наряды. В ней не было утонченности и изящества, хотя Ди предполагала, что она интеллигентнее и образованнее многих женщин в Проспере. Этим она обязана своей матери, которая в детстве привила ей любовь к книгам. Безусловно, мисс Сван самостоятельная и независимая женщина, но именно эти ее качества не подходили для того, чтобы она могла жить, подчиняясь кому-то. Нет, в ней не было ничего, что могло бы привлечь Лукаса Кохрана, и с ее стороны было бы глупо мечтать об этом человеке.
 
   Лукас никогда намеренно не искал встреч с Оливией и видел ее лишь на светских приемах. Он не считал необходимым развитие отношений между ними, так как должен был пройти по крайней мере год до тех пор, пока у него действительно появилось бы время для ухаживаний и женитьбы на ней. Он также никогда не испытывал особой потребности в ее обществе. Конечно, мисс Милликен была очаровательна, но она не воспламеняла его чувства. И когда, расставшись с Ди, Лукас направился в город, он не только не попытался увидеть Оливию, но и не желал встретить ее даже случайно.
   Ему нравилась Оливия: она была милой и доброй, настоящей леди. Но представить себе в отношениях с ней чувства, достигшего размера безумной страсти, он не мог. Когда Лукас думал о неистовой любви, влажных, скомканных простынях, когда он мысленно наслаждался женским телом, это тело в его воображении принадлежало Ди, и лицо было Ди, и ее длинные черные волосы были разбросаны по подушке. Ди никогда бы не приняла его власть над собой покорно, она бы боролась с его стремлением господствовать. Их любовь была бы вечным сражением. А потом, опустошенная, она бы лежала и смотрела на него двоими загадочными зелеными глазами, вызывая его на то, чтобы он снова овладел ею.
   Он желал ее со страстью, которая удивляла его. Никогда мысль о женщине так не воспламеняла, его. А он еще ни разу даже не прикоснулся к ее руке. Но он сделает это, и скоро. Он не может ждать месяцы, он не может ждать даже несколько недель.
   Инстинктивно он чувствовал, что Ди не обманывала его, говоря о своей неприступности. Ее невинность была для него одновременно и помехой и преимущество. В силу своей невинности, Ди не сумеет сразу распознать, насколько опасен ее обольститель, и не сможет контролировать свои реакции на его действия, что, конечно, обеспечивало ему превосходство. Но ее невинность означала также, что ему пришлось бы проявлять осторожность и чуткость. Ведь, когда она окажется обнаженной в его объятиях, он будет на грани безумия от страсти. Если он не сможет владеть собой и доставит ей только боль, в следующий раз, когда он попытается дотронуться до нее, она будет сражаться, как дикая кошка.
   Когда Лукас Кохран думал о Ди Сван и Оливии Милликен, о двух таких привлекательных молодых женщинах, Ди представлялась ему пламенем, сжигавшим его, Оливия же была холодна, как горное озеро.
   В городе Лукас остановился у салуна, хотя обычно он не пил так рано. В этот час салун был почти пуст. Лишь один посетитель сидел спиной к распахивающимся дверям, согнувшись над бокалом виски, как если бы свет резал ему глаза. Лукас распознал симптомы похмелья и не стал подходить к нему. Подав пиво, бармен принялся вытирать бокалы. Две салунные девушки лениво играли друг с другом в карты, уделяя больше времени разговору, чем игре.
   Через некоторое время рыжеволосая Тилли поднялась и неторопливо подошла к Лукасу. Хотя его мысли и чувства были слишком заняты черными волосами и зелеными глазами, он тем не менее не мог не восхититься ее походкой. Она не просто шла, она колыхалась, она скользила, она волнообразно колебалась. Ее движения были настолько чувственными, что даже страдавший от похмелья человек проводил ее своими налитыми кровью глазами.
   — Доброе утро, — растягивая слова, произнесла она.
   У Тилли был отчетливый южный акцент, ленивый и мягкий. Усевшись за стол Лукаса, она кивнула головой в сторону другого мужчины:
   — У него есть основание пить, но не похоже, что у вас было тяжелое утро.
   — Просто провожу время, — ответил Лукас.
   — А может быть, вы пришли по другой причине? — Теперь ее тон стал даже еще более мягким, медленным, зазывающим.
   — У меня неподходящее настроение для общения с женщиной, — возразил он.
   Тилли весело рассмеялась и откинулась на стуле.
   — Нет, дорогой, думаю, что подходящее, но я не та женщина, и в этом заключается ваша проблема. У вас тот злой и взволнованный вид, который имеет мужчина, когда женщина, которую он хочет, недоступна для него.
   — С вами мужчины никогда не приобретают такой вид, не так ли?
   — Не часто, дорогой, не часто. Ладно, если вы пришли сюда не для того, чтобы пить, и не хотите подняться наверх, то почему бы вам не присоединиться к нам с Верной и не сыграть в покер? Нам надоело играть друг с другом.
   Но карточные игры тоже не интересовали его, и он покачал головой. Тилли сочувственно вздохнула:
   — Тогда я не могу ничего сделать для вас, мистер Кохран, кроме того, что пожелать вам удачи.
   — Мне не нужна удача, — проворчал он, поднимаясь из-за стола. — Что мне нужно, так это терпение.
   Лукавый смех Тилли преследовал его, когда он выходил из салуна.
   Оливия оставалась в магазине тканей до тех пор, пока не увидела, как Лукас покинул салун и поскакал по дороге к своей усадьбе Дабл Си. С ее стороны было трусостью прятаться от него, тем более что Лукас никогда не давал ей повода его опасаться. Он не проявлял по отношению к ней ничего, кроме вежливости, но возможность встречи с ним на улице под многочисленными взглядами пугала Оливию. Она бы не смогла связать и двух слов, предполагая, какие плетутся сплетни и строятся догадки за дверьми всех этих домов. И потом, у Лукаса, похоже, было не очень хорошее настроение. Даже на расстоянии она увидела, какой мрачный у него взгляд. А встречаться с ним, когда он не в духе, ей и вовсе не хотелось.

Глава 5

   Наверное, если бы Ди не была такой усталой, этого несчастья не произошло бы. Но она все утро перекапывала огород, разбивая крупные комья земли и превращая их в мягкую почву, пригодную для посадок. Первые несколько дней работы на огороде всегда были самыми трудными для нее после относительно спокойных зимних месяцев. Поэтому, когда вечером Ди забралась на сеновал, чтобы сбросить вниз сено для скота, она была не так осторожна, как обычно. Не заметив кота, сидящего в сене, она наступила ему на лапу. Кот заорал, от неожиданности Ди отскочила назад и спиной грохнулась о землю.
   В течение мучительного мгновения, которое, казалось, продолжалось целую вечность, она не могла набрать воздух в легкие и лежала, пронзенная болью. В глазах у Ди было темно. Потом она пришла в себя и, несмотря на боль в ребрах, глубоко вздохнула. Прежде чем она могла подняться, прошло еще некоторое время. В руках и ногах она не чувствовала особой боли, а поврежденные ребра были скорее ушиблены, чем сломаны. Только в голове пульсировала тупая боль. Если бы землю не покрывал тонкий слой соломы, она, несомненно, оказалась бы в гораздо более тяжелом состоянии. Виновник же несчастья спрыгнул с чердака, осуждающе мяукнул и скрылся за углом.
   Ди удалось, пошатываясь, подняться на ноги и закончить кормление скота, но когда она вернулась к дому, то едва смогла подняться по ступеням. Готовка показалась ей слишком утомительной, и она не стала заниматься ею. Она слегка обтерлась мокрой губкой и осторожно распустила волосы. Ее голова болела слишком сильно, чтобы выдержать тугую косу, в которую она обычно заплетала свои волосы перед сном. Ей оставалось только натянуть ночную рубашку и лечь в постель.
   Спала она плохо, потому что каждый раз, когда двигалась во сне, ноющие мышцы протестовали и будили ее. На рассвете она проснулась, открыла глаза и с облегчением обнаружила, что головная боль прошла. Она оказалась бы в тяжелом положении, если бы получила сотрясение мозга, но, к счастью, этого не случилось.
   Однако при попытке встать с постели Ди повалилась назад со сдавленным криком, поскольку острая боль пронзила ее ребра. Несколько минут они лежала, тяжело дыша, перед тем, как попробовать встать еще раз. Вторая попытка оказалась не удачнее первой. Ей не хотелось пробовать еще, но она знала, что не может позволить себе пролежать в постели целый день.
   В третий раз она не пыталась сесть, а, скорее, скатилась с постели, приземлившись на колени. Ди оперлась о край кровати, закрыла глаза и постаралась набраться сил и решительности для того, чтобы встать. К счастью, стоять на ногах оказалось менее болезненным, чем сидеть на кровати, но все же это усилие заставило ее побледнеть. Однако снять ночную рубашку ей так и не удалось. И она не смогла надеть другую одежду. Но животные нуждались в уходе, и они не были виноваты в том, что она, испугавшись безобидного кота, оказалась настолько глупой и неловкой.
   Ди повезло: за шесть лет своей самостоятельной жизни она ни разу не болела и не получала травм. Зная, что ей не на кого положиться, кроме себя, она всегда была крайне осторожна. Даже забивая гвоздь, она держала его длинными щипцами, чтобы исключить риск попадания молотком по руке. Ди стремилась сделать окружающую обстановку и свои привычки безопасными, но никакие меры предосторожности не предотвратили ее столкновения с котом.
   Она ужасно злилась на свою неловкость. Даже если бы ей удалось спуститься по ступенькам и войти в сарай, как бы она кормила животных? Она не сможет поднять руки, тем более, когда в них тяжелые ведра с кормом. Каждое движение сопровождалось новым приступом боли. Ноги Ди онемели, ее спина, казалось, была сплошным кровоподтеком, а ребра пронизывала боль при каждом вздохе. Она попробовала сесть и не смогла сделать этого. Решила просто упасть на постель, но мысль о том, что пришлось бы вынести, если бы ей необходимо было вновь подняться, заставила ее воздержаться от этого. Похоже, что ей оставалось только стоять. Но весеннее утро было холодным, и она замерзала, стоя босиком в одной ночной рубашке. Угли в очаге разгорелись бы, если бы Ди смогла положить на них новое полено, но это тоже было ей не по силам. Видимо, ей все-таки следовало вернуться в постель, чтобы согреться.
   Когда молодая женщина услышала стук копыт, ее первой мыслью было схватить дробовик, но она сделала слишком резкое движение. От возникшей боли у нее перехватило дыхание, и она со стоном застыла на месте.
   — Ди!
   Она узнала голос, и у нее отлегло от сердца. Лукас! Она бы подавила свою гордость и попросила бы его позаботиться сегодня о животных. Завтра, конечно, она смогла бы сделать это сама. Преодолевая боль, Ди добралась до окна как раз в тот момент, когда Лукас вошел в сараи, разыскивая ее.
   — Лукас, — позвала она, но он не услышал.
   Она пошла к двери, задерживая дыхание из-за боли при каждом шаге, но потом разочарованно уставилась на брус, которым заложила дверь, когда возвратилась в дом накануне.
   — Ди? Где вы?
   Он вышел из сарая и направился, к задней части дома. Тяжело дыша, Ди согнула колени, подставила плечо под один из концов бруса и напряглась. Тяжелый брус давил на ее больное тело, как топор, вонзившийся в плоть. Но у нее не существовало другого способа открыть дверь, и поэтому она сжала зубы и не обращала внимания на слезы боли, щипавшие глаза. Брус выскочил и ударился об пол со страшным грохотом. Лукас услышал шум, замер и повернул к дому, уверенный, что звук шел оттуда. Осторожность заставила его положить руку на рукоятку револьвера. Ди удалось открыть дверь и, пошатываясь, выйти, держась за раму, чтобы не упасть.
   — Лукас, — позвала она. — Я здесь.
   Он вышел из-за угла дома, двумя быстрыми прыжками преодолел ступеньки и убрал руку с револьвера, увидев ее.
   — Почему вы не отвечали? — раздраженно спросил он, но внимательно посмотрев на нее, умолк.
   Она, слегка покачиваясь, стояла в дверном проеме, а ее правая опущенная рука вцепилась в раму так крепко, что побелели пальцы. Она была босая, одетая только в простую белую рубашку с длинными рукавами и высоким вырезом. Сквозь тонкую ткань скромной, как у монахини, рубахи Лукас мог видеть высокую грудь Ди. Тяжелая грива ее волос была распущена и спутана, свисая вдоль спины черным потоком. Необычный вид молодой женщины поразил Лукаса, и он отметил, какое бледное у нее лицо.
   — Что случилось? — спросил он, дотрагиваясь до ее руки, поскольку она выглядела так, как если бы собиралась упасть у его ног. Тревога сделала его тон грубым.
   — Нет, не дотрагивайтесь до меня! — закричала она, отдернув свою руку.
   Это движение вызвало еще большую боль, и хотя она кусала губы, чтобы сдержать крик, из ее горла все же вырвался низкий стон. Овладев собой, она произнесла:
   — Я упала и разбилась. Мне так больно, что я не могу ничего делать.
   — Пойдемте в дом, и позвольте мне закрыть дверь, — сказал Лукас.
   Видя ее настороженность, он не стал помогать Ди, хотя каждое движение давалось ей с большим трудом. Если бы эта гордая женщина не так дорожила своим одиночеством и не выполняла бы мужскую работу, она не получила бы повреждения. Он вошел за ней и закрыл дверь, потом подошел к очагу, подбросил в него пару поленьев и перемешал, кочергой угли.
   — Когда вы упали? — коротко спросил он, повернувшись к ней.
   — Вчера вечером.
   Прошла неделя с тех пор, как он посетил ее. По крайней мере, она не пролежала, беспомощная, несколько дней. Он откинул шляпу назад и встал перед ней на одно колено.