Страница:
I. ОПИСАТЕЛЬНЫЕ СУЖДЕНИЯ
§ 9. Суждения наименования
Простейшим и элементарнейшим актом суждения является то, которое выражается в наименовании единичных предметов наглядного представления. Представление, служащее субъектом, есть непосредственно данное, схваченное в наглядном представлении как единство; представление, служащее предикатом, есть внутреннее вместе с надлежащим словом воспроизведенное представление. Акт суждения состоит прежде всего в том, что то и другое с сознанием объединяется в одно целое (σύν εσις υοημάτωυ ώσπερ ευ υτωυ, Aristot. de anima III, 6. 430 a 27).
1. Тот внутренний процесс, который соответствует таким предложениям, как «это Сократ», «это снег», «это кровь», или грамматически сокращенным восклицаниям «Огонь!», «Аист!» и т. д., – этот процесс там, где предложения эти служат выражением непосредственного познания, следует толковать просто. Данный вид или зрелище пробуждает оставшееся от прежнего и связанное со словом представление, и оба они объединяются как одно целое. То, что только что было наглядным представляемым, по своему содержанию есть одно и то же с тем, что я имею в своем представлении, я сознаю это единство и именно это сознание я высказываю в предложении. Этим суждение отличается от родственных процессов. Во-первых, от того процесса, который обозначают как бессознательное слияние, – мы не касаемся здесь вопроса, подходящее ли выражение, и правильно ли описывается им действительный процесс. Здесь новый образ попросту должен так связываться с более старыми представлениями, что продуктом этой связи должно быть опять-таки лишь то же самое, в крайнем случае лишь более живое представление, которое уже имелось раньше. Здесь, следовательно, должно отсутствовать всякое различение и разъединение нового и старого, имеющегося налицо и вспоминаемого. В противоположность этому Гербарт справедливо отмечает, что суждение как сознательный акт возможно лишь там, где приостановлено такое слияние, где оба представления находятся как бы в состоянии висения, и что поэтому характер этот резче всего обнаруживается там, где возникает вопрос или сомнение. Тогда как обыкновенно внимание преимущественно бывает, конечно, занято настоящим, и лишь звук – в особенности при простом восклицании, которое сопутствует познаванию, – выдает, что приобретенное уже представление проявило свою деятельность16.
Во-вторых, суждение отделяется от простого непроизвольного воспроизведения прежнего образа, который мог бы стать наряду с первым, не объединяясь с ним в одно целое. Это было бы в том случае, когда у меня при виде, например, огня возникли бы прежние восприятия, которые, будучи удержаны в своей раздельности, дали бы лишь ряд сходных образов. Ибо вместе с каждым из них были бы воспроизведены отличительные побочные обстоятельства, которые мешают объединению в единство. Соединение может наступить лишь там, где нет такого препятствия, так как или все побочные обстоятельства одинаковы, или содержание представления уже изолировано и возведено во всеобщность.
2. Там, где имеет место этот наипростейший и самый непосредственный акт суждения, познавание в первоначальном смысле, – там оба представления предполагаются как неделимые, не разложенные сознательно на отдельные элементы целые. Этим непосредственное объединение в одно целое отличается от другого случая, когда для объединения в одно субъекта и предиката требуется еще ряд промежуточных мыслительных актов. Допустим, что «снег» или «кровь» обозначают естественно-научное понятие, отличительные признаки которого имеются налицо в памяти. Для того чтобы удостовериться, все ли признаки понятия соответствуют объекту, мы не станем судить об этом по первому взгляду; напротив, объект здесь подвергается исследованию со стороны своих различных свойств, и лишь на основании умозаключения объект подводится под понятие, т. е. ему приписывается весь комплекс свойств, который фиксирован общезначимым образом в термин «снег» или «кровь». Суждение это, следовательно, является многократно опосредствованным; в нем в несколько приемов повторяется то, что в один раз происходит при совпадении двух образов, когда путем не подлежащего дальнейшему анализу акта один образ объединяется в одно с другим. Между этими обоими конечными пунктами лежит целый постепенный ряд представлений, которые могут сочетаться со словами, выражающими предикат; соответственно этому тут имеется постепенный ряд посредствующих звеньев суждения. Но это последнее всегда высказывает то, что представление предиката настолько сходно с представлением субъекта, что предикат как целое составляет одно и то же с субъектом.
Умозаключение можно было бы усматривать также и в тех частых случаях, когда представление предиката содержит в себе больше, чем в состоянии дать первое наглядное представление, вызывающее суждение. Если ребенок видит яблоко и называет его, то представление, служащее предикатом, содержит в себе вместе с тем съедобность и вкус яблока и т. д. И когда совершается акт суждения «это есть яблоко», то здесь можно было бы искать умозаключения от зрительного образа к наличности остальных свойств. Но ассоциация остальных свойств со зрительным образом настолько уже упрочилась от прежних опытов, что здесь не происходит даже сознательного различения простого зрительного образа от остальных свойств. Зрительный образ тотчас же пробуждает воспоминание об остальных свойствах, и служащее предикатом представление соединяется лишь с этим обогащенным наглядным представлением. Ребенок не умозаключает: «это выглядит, как яблоко, следовательно, это можно есть». Но самый вид пробуждает желание, и то и другое воспроизводит представление «яблоко» и ведет за собой наименование. И в этих случаях, следовательно, остается простое совпадение наличного наглядного представления и вспоминаемого представления, и случаи эти необходимо отличать от тех, в которых остальные свойства приходят нам в голову лишь после имени.
3. Совершенное совпадение наличного и воспроизведенного образа происходит не только там, где речь идет об узнавании одного и того же предмета как такового; где, следовательно, к суждению, приравнивающему представления, может присоединяться еще сознание реального тождества вещей, каковое сознание само по себе еще не содержится в суждении. Помимо того, совпадение это имеет место всюду, где не обнаруживается сознание разницы между представлением субъекта и представлением предиката; следовательно, там, где в предмете схватывается и с сознанием наглядно представляется то, что покрывается представлением предиката. Так оно будет всюду там, где отдельные однородные явления можно отличать лишь при особенном внимании («это снег», «это овца», «это тополь» и т. д.), или там, где понимание предмета определяется уже наличным представлением, где то, что доходит от него до сознания, исчерпывается в представлении предиката. В то же время само представление предиката не является абсолютно застывшим, но часто оно бессознательно изменяется благодаря наличному объекту.
4. К этим случаям примыкают другие, в которых хотя и имеется в сознании разница, но она не приводит к явному суждению. Отчасти это такие суждения, которые довольствуются сравнением, сходством и часто – как это имеет место при фантастическом или остроумном сравнении – вполне принимают внешнюю форму суждений наименования; на этом процессе покоится также большинство метафор в языке. Отчасти же это такие суждения, в которых представление субъекта хотя и богаче и определеннее, чем представление предиката, но в нем выступает и подчеркивается лишь то, что покрывается этим последним представлением; именно такие суждения, которые в качестве предиката употребляют менее определенное и более общее представление с сознанием того, что оно не исчерпывает субъекта. Это в особенности ясно там, где в отношении к предмету я не знаю более специального имени того представления, которое покрывается им, и где поэтому я вынужден довольствоваться более общим именем («это птица, дерево, жидкость»); или где более специальное имя для меня не так обычно, как гораздо более часто употребляемое общее. Ибо само по себе в естественном течении мышления со всяким образом легче всего связывается наиболее сходное с ним и наиболее определенное представление предиката. Подведение под наивозможно общие представления составляет интерес научного мышления. Обыкновенное же мышление, которое занимается единичным, обычно придерживается самых конкретных представлений, какие имеются к его услугам. (С логической точки зрения, те представления, которые грамматически выражаются ближайшим атрибутивным определением имени существительного, как «черная лошадь», «круглый лист» и т. д., должны иметь значение как единые, целостные, так же, как и те, для обозначения которых достаточно одного слова. Когда они выступают как предикаты, то объединение в одно целое уже готово.)
5. Когда нечто наименовывается, то самая природа вещей приводит к тому, что прежде всего обращается всегда внимание на единое, целостное содержание представлений. Что же касается представления, служащего предикатом, то в дальнейшем течении мышления оно оказывается связанным с представлением множества всегда лишь там, где обнаруживается или численная всеобщность многих, предносящихся воспоминанию индивидуумов, или ряд постепенных представлений, которые образуют значение слова. Там, где слово обозначает резко отграниченный индивидуальный образ, – там одновременно с ним возникает ряд индивидуальных образов, к которым новый предмет примыкает в качестве дальнейшего образа (это выражается в немецком языке в форме «это есть (некоторое)[4] дерево» и т. д.). Там, где его значение не имеет этой индивидуальной определенности, – там всеобщность предиката обнаруживается в том, что наряду с особенно выделяющимся представлением проявляются в сознании соседние представления («это бумага», «это вино» и т. д. – причем при помощи этих «бумага», «вино» пробегается больший или меньший ряд постепенных различий). Постольку справедливо замечание Гербарта (Einl. S.W. I, 92), что понятие, служащее предикатом как таковое, всегда мыслится в ограниченном смысле, именно лишь поскольку оно может быть связано с определенным субъектом; из различных представлений, которые объединяются словом, выделяется преимущественно одно – то, которое покрывается субъектом.
6. Эти суждения наименования17 всегда предшествуют уже в тех случаях, где определенный объект, о котором совершается акт суждения, обозначается не просто указательным местоимением, а полнозначным словом. «Этот цветок есть роза» заключает в себе двойное суждение наименования: во-первых, наименование посредством менее определенного «цветок», которое предшествовало и результат которого заключен в грамматическом выражении субъекта; а затем более точное наименование, которое само составляет содержание суждения.
7. Привычка относить свойства и события к вещам так сильна, что суждения наименования встречаются относительно редко в сравнении с такими, в которых вместе с тем не высказывалось бы и суждения о свойствах или деятельностях. Однако поскольку мы образуем абстрактные понятия, мы все же в состоянии своим «это»[5] обозначать также и просто свойство или деятельность как таковые. «Это не ходьба, а бегание», «это темно-голубое, а не черное» обозначают не вещи, а цвет, деятельность саму по себе, – хотя всегда существует тенденция от свойства или деятельности переходить далее к соответствующим вещам. Ср. § 11.
1. Тот внутренний процесс, который соответствует таким предложениям, как «это Сократ», «это снег», «это кровь», или грамматически сокращенным восклицаниям «Огонь!», «Аист!» и т. д., – этот процесс там, где предложения эти служат выражением непосредственного познания, следует толковать просто. Данный вид или зрелище пробуждает оставшееся от прежнего и связанное со словом представление, и оба они объединяются как одно целое. То, что только что было наглядным представляемым, по своему содержанию есть одно и то же с тем, что я имею в своем представлении, я сознаю это единство и именно это сознание я высказываю в предложении. Этим суждение отличается от родственных процессов. Во-первых, от того процесса, который обозначают как бессознательное слияние, – мы не касаемся здесь вопроса, подходящее ли выражение, и правильно ли описывается им действительный процесс. Здесь новый образ попросту должен так связываться с более старыми представлениями, что продуктом этой связи должно быть опять-таки лишь то же самое, в крайнем случае лишь более живое представление, которое уже имелось раньше. Здесь, следовательно, должно отсутствовать всякое различение и разъединение нового и старого, имеющегося налицо и вспоминаемого. В противоположность этому Гербарт справедливо отмечает, что суждение как сознательный акт возможно лишь там, где приостановлено такое слияние, где оба представления находятся как бы в состоянии висения, и что поэтому характер этот резче всего обнаруживается там, где возникает вопрос или сомнение. Тогда как обыкновенно внимание преимущественно бывает, конечно, занято настоящим, и лишь звук – в особенности при простом восклицании, которое сопутствует познаванию, – выдает, что приобретенное уже представление проявило свою деятельность16.
Во-вторых, суждение отделяется от простого непроизвольного воспроизведения прежнего образа, который мог бы стать наряду с первым, не объединяясь с ним в одно целое. Это было бы в том случае, когда у меня при виде, например, огня возникли бы прежние восприятия, которые, будучи удержаны в своей раздельности, дали бы лишь ряд сходных образов. Ибо вместе с каждым из них были бы воспроизведены отличительные побочные обстоятельства, которые мешают объединению в единство. Соединение может наступить лишь там, где нет такого препятствия, так как или все побочные обстоятельства одинаковы, или содержание представления уже изолировано и возведено во всеобщность.
2. Там, где имеет место этот наипростейший и самый непосредственный акт суждения, познавание в первоначальном смысле, – там оба представления предполагаются как неделимые, не разложенные сознательно на отдельные элементы целые. Этим непосредственное объединение в одно целое отличается от другого случая, когда для объединения в одно субъекта и предиката требуется еще ряд промежуточных мыслительных актов. Допустим, что «снег» или «кровь» обозначают естественно-научное понятие, отличительные признаки которого имеются налицо в памяти. Для того чтобы удостовериться, все ли признаки понятия соответствуют объекту, мы не станем судить об этом по первому взгляду; напротив, объект здесь подвергается исследованию со стороны своих различных свойств, и лишь на основании умозаключения объект подводится под понятие, т. е. ему приписывается весь комплекс свойств, который фиксирован общезначимым образом в термин «снег» или «кровь». Суждение это, следовательно, является многократно опосредствованным; в нем в несколько приемов повторяется то, что в один раз происходит при совпадении двух образов, когда путем не подлежащего дальнейшему анализу акта один образ объединяется в одно с другим. Между этими обоими конечными пунктами лежит целый постепенный ряд представлений, которые могут сочетаться со словами, выражающими предикат; соответственно этому тут имеется постепенный ряд посредствующих звеньев суждения. Но это последнее всегда высказывает то, что представление предиката настолько сходно с представлением субъекта, что предикат как целое составляет одно и то же с субъектом.
Умозаключение можно было бы усматривать также и в тех частых случаях, когда представление предиката содержит в себе больше, чем в состоянии дать первое наглядное представление, вызывающее суждение. Если ребенок видит яблоко и называет его, то представление, служащее предикатом, содержит в себе вместе с тем съедобность и вкус яблока и т. д. И когда совершается акт суждения «это есть яблоко», то здесь можно было бы искать умозаключения от зрительного образа к наличности остальных свойств. Но ассоциация остальных свойств со зрительным образом настолько уже упрочилась от прежних опытов, что здесь не происходит даже сознательного различения простого зрительного образа от остальных свойств. Зрительный образ тотчас же пробуждает воспоминание об остальных свойствах, и служащее предикатом представление соединяется лишь с этим обогащенным наглядным представлением. Ребенок не умозаключает: «это выглядит, как яблоко, следовательно, это можно есть». Но самый вид пробуждает желание, и то и другое воспроизводит представление «яблоко» и ведет за собой наименование. И в этих случаях, следовательно, остается простое совпадение наличного наглядного представления и вспоминаемого представления, и случаи эти необходимо отличать от тех, в которых остальные свойства приходят нам в голову лишь после имени.
3. Совершенное совпадение наличного и воспроизведенного образа происходит не только там, где речь идет об узнавании одного и того же предмета как такового; где, следовательно, к суждению, приравнивающему представления, может присоединяться еще сознание реального тождества вещей, каковое сознание само по себе еще не содержится в суждении. Помимо того, совпадение это имеет место всюду, где не обнаруживается сознание разницы между представлением субъекта и представлением предиката; следовательно, там, где в предмете схватывается и с сознанием наглядно представляется то, что покрывается представлением предиката. Так оно будет всюду там, где отдельные однородные явления можно отличать лишь при особенном внимании («это снег», «это овца», «это тополь» и т. д.), или там, где понимание предмета определяется уже наличным представлением, где то, что доходит от него до сознания, исчерпывается в представлении предиката. В то же время само представление предиката не является абсолютно застывшим, но часто оно бессознательно изменяется благодаря наличному объекту.
4. К этим случаям примыкают другие, в которых хотя и имеется в сознании разница, но она не приводит к явному суждению. Отчасти это такие суждения, которые довольствуются сравнением, сходством и часто – как это имеет место при фантастическом или остроумном сравнении – вполне принимают внешнюю форму суждений наименования; на этом процессе покоится также большинство метафор в языке. Отчасти же это такие суждения, в которых представление субъекта хотя и богаче и определеннее, чем представление предиката, но в нем выступает и подчеркивается лишь то, что покрывается этим последним представлением; именно такие суждения, которые в качестве предиката употребляют менее определенное и более общее представление с сознанием того, что оно не исчерпывает субъекта. Это в особенности ясно там, где в отношении к предмету я не знаю более специального имени того представления, которое покрывается им, и где поэтому я вынужден довольствоваться более общим именем («это птица, дерево, жидкость»); или где более специальное имя для меня не так обычно, как гораздо более часто употребляемое общее. Ибо само по себе в естественном течении мышления со всяким образом легче всего связывается наиболее сходное с ним и наиболее определенное представление предиката. Подведение под наивозможно общие представления составляет интерес научного мышления. Обыкновенное же мышление, которое занимается единичным, обычно придерживается самых конкретных представлений, какие имеются к его услугам. (С логической точки зрения, те представления, которые грамматически выражаются ближайшим атрибутивным определением имени существительного, как «черная лошадь», «круглый лист» и т. д., должны иметь значение как единые, целостные, так же, как и те, для обозначения которых достаточно одного слова. Когда они выступают как предикаты, то объединение в одно целое уже готово.)
5. Когда нечто наименовывается, то самая природа вещей приводит к тому, что прежде всего обращается всегда внимание на единое, целостное содержание представлений. Что же касается представления, служащего предикатом, то в дальнейшем течении мышления оно оказывается связанным с представлением множества всегда лишь там, где обнаруживается или численная всеобщность многих, предносящихся воспоминанию индивидуумов, или ряд постепенных представлений, которые образуют значение слова. Там, где слово обозначает резко отграниченный индивидуальный образ, – там одновременно с ним возникает ряд индивидуальных образов, к которым новый предмет примыкает в качестве дальнейшего образа (это выражается в немецком языке в форме «это есть (некоторое)[4] дерево» и т. д.). Там, где его значение не имеет этой индивидуальной определенности, – там всеобщность предиката обнаруживается в том, что наряду с особенно выделяющимся представлением проявляются в сознании соседние представления («это бумага», «это вино» и т. д. – причем при помощи этих «бумага», «вино» пробегается больший или меньший ряд постепенных различий). Постольку справедливо замечание Гербарта (Einl. S.W. I, 92), что понятие, служащее предикатом как таковое, всегда мыслится в ограниченном смысле, именно лишь поскольку оно может быть связано с определенным субъектом; из различных представлений, которые объединяются словом, выделяется преимущественно одно – то, которое покрывается субъектом.
6. Эти суждения наименования17 всегда предшествуют уже в тех случаях, где определенный объект, о котором совершается акт суждения, обозначается не просто указательным местоимением, а полнозначным словом. «Этот цветок есть роза» заключает в себе двойное суждение наименования: во-первых, наименование посредством менее определенного «цветок», которое предшествовало и результат которого заключен в грамматическом выражении субъекта; а затем более точное наименование, которое само составляет содержание суждения.
7. Привычка относить свойства и события к вещам так сильна, что суждения наименования встречаются относительно редко в сравнении с такими, в которых вместе с тем не высказывалось бы и суждения о свойствах или деятельностях. Однако поскольку мы образуем абстрактные понятия, мы все же в состоянии своим «это»[5] обозначать также и просто свойство или деятельность как таковые. «Это не ходьба, а бегание», «это темно-голубое, а не черное» обозначают не вещи, а цвет, деятельность саму по себе, – хотя всегда существует тенденция от свойства или деятельности переходить далее к соответствующим вещам. Ср. § 11.
§ 10. Суждения о свойствах и деятельностях
Где предикат суждения об определенной единичной вещи есть глагол или имя прилагательное, там суждение содержит двоякий синтез: 1. Тот синтез, который в самом представлении субъекта полагает единство вещи и ее деятельности, вещи и ее свойства. 2. Тот синтез, который представленную в субъекте деятельность или свойство объединяет в одно целое с обозначенной выражающим предикат словом деятельностью или свойством, т. е. наименовывает тем словом, которое служит предикатом.
1. Всякий раз, как мы высказываем суждение, подобное следующим: «облако красное», «печь горяча», «железо раскалено», «лошадь бежит», – мы выражаем здесь, во-первых, единство субъекта с его деятельностью или свойством, которое намечено формами слов; а затем мы наименовываем воспринятое свойство или деятельность, ибо мы объединяем их в одно целое с общим представлением «красный», «горячий», «сверкать», «бежать». То, что дано восприятию, – это есть «красное облако», «горячая печь», «раскаленное железо», «бегущая лошадь». Но первоначально не раздельное целое нашего восприятия мы разлагаем и путем выделения отличаем от представления субъекта свойство и деятельность. То, что увиденное есть облако, – это мы узнали по форме и по месту; и знание этого выражается в обозначении посредством определенного, служащего субъектом слова «облако». Его теперешний цвет бросается нам в глаза и поэтому легко выделяется из целого. Именно этот цвет мы наименовываем затем посредством «красный» или приписываем облаку как его свойство. То, что там бежит, мы узнаем как лошадь; оно дано нам в движении, которое выражается в виде бега, но мы отличаем этот процесс от субъекта, которого в других случаях мы знаем также стоящим. И именно это определенное движение мы выражаем, как «бег». В сложном образе мы различили, следовательно, две составные части – вещь и ее деятельность. В каждой из них мы снова находим знакомое представление. Соединяя оба эти элемента в своем высказывании, мы выражаем виденное как единство вещи с ее свойством или деятельностью. Предпосылкой суждения является, следовательно, анализ; само суждение выполняет синтез различных элементов18.
Этот двоякий синтез отличает суждения, высказывающие свойства и деятельности, от простых суждений наименования. В этих последних субъект как неделимое целое объединяется в одно с предикатом.
Что касается отношения всеобщности представления предиката к соответствующему элементу представления субъекта, то здесь имеет значение то же самое, что было сказано относительно представлений о вещах соотносительно всеобщности имен существительных. Для сознания человека, совершающего акт суждения (например, при резко охарактеризованных цветах – этот «лишай серно-желтый»), существует постепенный ряд отношений, начиная полным совпадением обоих и кончая теми случаями, когда служащее предикатом слово, благодаря своей неопределенности, не в состоянии обозначать свойство или деятельность субъекта соответственно их определенности; в этом случае оно могло бы быть приведено к совпадению с присущим субъекту представлением лишь путем различающей детерминации (determitatio) через посредство наречий и т. д.
2. Развитое в этом параграфе понимание противоречит тому взгляду, который и такие суждения хочет втиснуть под понятие простого подведения субъекта под более общий предикат. Но предикат, выражающий свойство, всегда является общим лишь для свойства субъекта, а не для него самого; предикат, выражающий деятельность, является общим лишь для его деятельности. Свойство и деятельность должны быть различаемы в субъекте, если им должен быть приписан прилагательный или глагольный предикат. Простое наименование есть ответ на вопрос: что это такое? Но для того чтобы ответ был дан в виде прилагательного и глагола, вопрос должен гласить: какой характер носит это? что производит это? Различение деятельности и свойства от вещи является, следовательно, уже предпосылкой для суждения.
1. Всякий раз, как мы высказываем суждение, подобное следующим: «облако красное», «печь горяча», «железо раскалено», «лошадь бежит», – мы выражаем здесь, во-первых, единство субъекта с его деятельностью или свойством, которое намечено формами слов; а затем мы наименовываем воспринятое свойство или деятельность, ибо мы объединяем их в одно целое с общим представлением «красный», «горячий», «сверкать», «бежать». То, что дано восприятию, – это есть «красное облако», «горячая печь», «раскаленное железо», «бегущая лошадь». Но первоначально не раздельное целое нашего восприятия мы разлагаем и путем выделения отличаем от представления субъекта свойство и деятельность. То, что увиденное есть облако, – это мы узнали по форме и по месту; и знание этого выражается в обозначении посредством определенного, служащего субъектом слова «облако». Его теперешний цвет бросается нам в глаза и поэтому легко выделяется из целого. Именно этот цвет мы наименовываем затем посредством «красный» или приписываем облаку как его свойство. То, что там бежит, мы узнаем как лошадь; оно дано нам в движении, которое выражается в виде бега, но мы отличаем этот процесс от субъекта, которого в других случаях мы знаем также стоящим. И именно это определенное движение мы выражаем, как «бег». В сложном образе мы различили, следовательно, две составные части – вещь и ее деятельность. В каждой из них мы снова находим знакомое представление. Соединяя оба эти элемента в своем высказывании, мы выражаем виденное как единство вещи с ее свойством или деятельностью. Предпосылкой суждения является, следовательно, анализ; само суждение выполняет синтез различных элементов18.
Этот двоякий синтез отличает суждения, высказывающие свойства и деятельности, от простых суждений наименования. В этих последних субъект как неделимое целое объединяется в одно с предикатом.
Что касается отношения всеобщности представления предиката к соответствующему элементу представления субъекта, то здесь имеет значение то же самое, что было сказано относительно представлений о вещах соотносительно всеобщности имен существительных. Для сознания человека, совершающего акт суждения (например, при резко охарактеризованных цветах – этот «лишай серно-желтый»), существует постепенный ряд отношений, начиная полным совпадением обоих и кончая теми случаями, когда служащее предикатом слово, благодаря своей неопределенности, не в состоянии обозначать свойство или деятельность субъекта соответственно их определенности; в этом случае оно могло бы быть приведено к совпадению с присущим субъекту представлением лишь путем различающей детерминации (determitatio) через посредство наречий и т. д.
2. Развитое в этом параграфе понимание противоречит тому взгляду, который и такие суждения хочет втиснуть под понятие простого подведения субъекта под более общий предикат. Но предикат, выражающий свойство, всегда является общим лишь для свойства субъекта, а не для него самого; предикат, выражающий деятельность, является общим лишь для его деятельности. Свойство и деятельность должны быть различаемы в субъекте, если им должен быть приписан прилагательный или глагольный предикат. Простое наименование есть ответ на вопрос: что это такое? Но для того чтобы ответ был дан в виде прилагательного и глагола, вопрос должен гласить: какой характер носит это? что производит это? Различение деятельности и свойства от вещи является, следовательно, уже предпосылкой для суждения.
§ 11. Имперсоналии и родственные формы суждения
Движение мышления в суждениях, выражающих свойство или деятельность вещи, развивается отчасти так, что в сознании впервые появляется вещь (грамматический субъект), отчасти так, что впервые в сознании появляются свойство или деятельность (грамматический предикат). В первом случае свойство или деятельность сперва различаются как составная часть данного сложного представления, а затем они наименовываются. Во втором же случае свойство или деятельность сперва воспринимаются сами по себе и наименовываются, а затем относятся к вещи.
Последнего акта – отношения к вещи – при определенных условиях может не быть. Этим объясняются так называемые безличные предложения.
В собственном и строгом смысле безличные предложения суть вообще те, у которых исключена мысль о вещном субъекте, а не те, которые хотя имеют в виду вещный субъект, но выражают его лишь неопределенно и простым намеком19.
1. Если высказывание, приписывающее вещи свойство или деятельность, исходит из непосредственного восприятия, то тут возможно одно из двух: или восприятие с самого начала дает мне вещь вместе с ее деятельностью, ее состоянием, ее свойством, так что я анализирую это сложное представление и отсюда образую свое суждение – «лист завял», «железо раскалено», «шар поднимается»; или же восприятие дает мне сперва лишь тот элемент, который выражается именем прилагательным или глаголом – «цвет», «свет», «движение»-и лишь затем, при помощи второго акта я познаю определенный субъект свойства или деятельности и могу наименовать его; «там бежит – заяц»; «там летит – завядший лист»; «там сверкает – Рейн» и т. д.
В последнем случае из обоих синтезов, которые содержатся в этих суждениях, сперва выполняется тот, который наименовывает данное явление (света, блеска, движения и т. д.); и лишь в качестве второго привходит сюда отношение свойства или деятельности к соответствующей вещи. В таких случаях и язык, естественно, начинает с того, что сперва дается в сознании с имени прилагательного или глагола. Обыкновение еврейского языка предпосылать предикат служит непосредственным выражением мышления, движущегося преимущественно в чувственном восприятии. И поскольку отдельные языки продолжают оставаться непосредственным и безыскусственным выражением живого движения представлений, постольку они сохранили за собой свободу начинать то предикатом, то субъектом. Наиболее далеко отошел от этой первоначальной жизненности французский язык, в котором порядок слов определяется односторонне – соответственно категории слов20.
2. Оба акта – наименование воспринятого свойства или деятельности и отношение их к соответствующей вещи – могут расходиться еще больше и отчетливее. Это имеет место там, где в непосредственное восприятие попадает лишь такое впечатление, которое по другой аналогии обозначается глаголом или именем прилагательным, а соответствующая вещь примышляется лишь путем ассоциации на основании прежнего опыта. В особенности происходит это при слуховых и обонятельных ощущениях. То, что я могу высказать о видимой и осязаемой вещи, что она звучит или пахнет, – это в конце концов возможно лишь вообще благодаря той комбинации, посредством которой ощущение уха или носа относится к тому же самому объекту, какой вместе с тем дает себя знать моему глазу и моей осязающей руке. Комбинация эта – ее возникновение мы не станем здесь дальше исследовать – в обыкновенных случаях настолько привычна нам, мы так знаем видимые признаки возникновения звука – как например, при крике и речи, при ударе молотком, при топании ногами и т. д., – что мы верим в то, что мы непосредственно воспринимаем звучание как деятельность определенных видимых вещей. Но там, где звук поражает наше ухо, причем мы не можем видеть производящей его вещи, – там вещь эта должна быть примышлена. Наше суждение не является следствием анализа данного комплекса, как в том случае, когда я говорю: «лист желт»; но оно есть следствие синтеза, который к единственно данному звуку уже присоединяет мысль о соответствующей вещи. В очень многих случаях ассоциация эта чрезвычайно легка и надежна и мы едва сознаем ее. Если я слышу, как моя собака лает перед дверью, то вместе с услышанным звуком тотчас же появляется знакомое представление о собаке, я представляю себе ее как совершающую деятельность лаяния, и мое суждение «собака лает» может даже рассматриваться как анализ этого, дополненного ассоциацией представления о лающей собаке. Но дело обстоит иначе, если ассоциация ненадежна, когда я слышу непривычные или недостаточно характерные звуки, как крик незнакомого зверя в лесу. Тогда тут возникает вопрос: что кричит? – и я не в состоянии восполнить никакой определенный образ. То, что звук исходит от некоторой вещи, – это несомненно по другой аналогии. Но я не могу приобрести никакого определенного представления. Синтез, относящий звук к вещи, остается незавершенным, и вещь в крайнем случае может быть обозначена совершенно неопределенным «нечто».
В связи с этим стоит то обстоятельство, что услышанные звуки легко кажутся нам самостоятельными объектами, ибо мы отвлекаемся от производящих их вещей. Так как звуки длятся более короткое или более долгое время и тем отграничиваются, то они и понимаются как замкнутые явления. Имена существительные, как «удар грома», «выстрел», «свист», «зов» и т. п., колеблются между абстрактными понятиями, которые указывают на вещь, и конкретными именами существительными, которые обозначают самостоятельные объекты и которым, в свою очередь, опять-таки приписываются в качестве предикатов глаголы. Так, мы говорим: «зов раздается» и т. д., – причем отношение к зовущему здесь отсутствует. То же самое имеет место и в области других чувств. «Холод и теплота», с одной стороны, суть обозначения свойства вещи, с другой – они являются как самостоятельные существа, у которых вопрос о субъекте, которому они принадлежат, отступает на задний план. Тот синтез, который ко всякому чувственному ощущению, выражаемому прежде всего при помощи имени прилагательного или глагола, примышляет вещь, и в этих случаях, следовательно, или совсем не выполняется или во всяком случае выполняется неясно.
3. Итак, во всех суждениях, которые приписывают вещному субъекту деятельности или свойства, имеет место двоякий синтез. Понимание этого дает также ключ к правильному разрешению трудного и многократно обсуждавшегося вопроса о логической природе так называемых имперсоналий или, точнее говоря, безличных предложений.
Среди высказываний, которые содержат в себе предикат – простой глагол или соединенный с именем прилагательным или именем существительным глагол «быть» – без ясно и определенно обозначенного субъекта, необходимо прежде всего различать два класса: настоящие и лишь кажущиеся имперсоналии. Настоящими имперсоналиями являются лишь такие, у которых совершенно отсутствует мысль о вещи и вопрос о таковой не имеет даже никакого смысла. Наряду с ними имеются такие формы выражения, которые хотя и не называют вещного субъекта, но во всяком случае имеют его в виду. Правда, он представляется здесь лишь неопределенно и обозначается лишь при помощи местоимения среднего рода, соотносительно, при помощи флексии. «Мне голодно», «мне пить хочется», – здесь неуместен вопрос о том, что делает мне голодно или что делает, что у меня жажда. Точно так же, как невозможно к pudet или poenitet присоединять в качестве субъекта какое-либо имя существительное. Но если я говорю: «начинается, началось, кончено, конец», – то я всегда имею в виду нечто определенное – ожидаемый или развивающийся ряд событий, какое-либо зрелище, музыкальное исполнение, битву и т. п. Тут предполагается, что внимание слушающего обращено на то же самое; что, следовательно, здесь необходимо более точное обозначение. Употребляемое в немецком языке «es» есть, следовательно, действительное местоимение, которое избирается лишь ради краткости, так как точное обозначение того, о чем мы думаем, излишне или же оно слишком подробно благодаря своему характеру. Равным образом, если я говорю: «на улице скользко, пыльно, мокро и т. д.», – то я имею в виду дороги. Благодаря неопределенному протяжению того, что скользко или мокро, было бы затруднительно назвать словами какой-либо определенный субъект. С другой стороны, благодаря природе предикатов те субъекты, которым они принадлежат, указаны уже достаточно определенно. «Тенисто, полно» – это можно относить лишь к пространству; «тает» – можно относить лишь к снегу и льду.
Конечно, между обоими классами существует незаметный переход и по одной грамматической форме нельзя еще определить, обозначает или нет местоимение «es» («оно») или личное окончание старых языков тот вещный субъект, к которому относится предикат. То же самое грамматическое выражение может иметь то один, то другой смысл. Этим объясняется, что оба класса так называемых имперсоналий, которые в лице своих крайних представителей все же определенно отличаются друг от друга, часто смешивались. Этим объясняется также и то, что для всех грамматически одинаково звучащих безличных выражений считали нужным найти одинаковое значение; в большинстве случаев здесь стремились отыскать субъект в смысле вещи и предикат должен был принадлежать последней, как ее свойство или деятельность. Но в качестве такого субъекта можно было, в конце концов, признать лишь вообще неопределенно представляемую целокупность сущего, о которой, однако, никто не думает, когда рассказывает об отдельном восприятии.
Последнего акта – отношения к вещи – при определенных условиях может не быть. Этим объясняются так называемые безличные предложения.
В собственном и строгом смысле безличные предложения суть вообще те, у которых исключена мысль о вещном субъекте, а не те, которые хотя имеют в виду вещный субъект, но выражают его лишь неопределенно и простым намеком19.
1. Если высказывание, приписывающее вещи свойство или деятельность, исходит из непосредственного восприятия, то тут возможно одно из двух: или восприятие с самого начала дает мне вещь вместе с ее деятельностью, ее состоянием, ее свойством, так что я анализирую это сложное представление и отсюда образую свое суждение – «лист завял», «железо раскалено», «шар поднимается»; или же восприятие дает мне сперва лишь тот элемент, который выражается именем прилагательным или глаголом – «цвет», «свет», «движение»-и лишь затем, при помощи второго акта я познаю определенный субъект свойства или деятельности и могу наименовать его; «там бежит – заяц»; «там летит – завядший лист»; «там сверкает – Рейн» и т. д.
В последнем случае из обоих синтезов, которые содержатся в этих суждениях, сперва выполняется тот, который наименовывает данное явление (света, блеска, движения и т. д.); и лишь в качестве второго привходит сюда отношение свойства или деятельности к соответствующей вещи. В таких случаях и язык, естественно, начинает с того, что сперва дается в сознании с имени прилагательного или глагола. Обыкновение еврейского языка предпосылать предикат служит непосредственным выражением мышления, движущегося преимущественно в чувственном восприятии. И поскольку отдельные языки продолжают оставаться непосредственным и безыскусственным выражением живого движения представлений, постольку они сохранили за собой свободу начинать то предикатом, то субъектом. Наиболее далеко отошел от этой первоначальной жизненности французский язык, в котором порядок слов определяется односторонне – соответственно категории слов20.
2. Оба акта – наименование воспринятого свойства или деятельности и отношение их к соответствующей вещи – могут расходиться еще больше и отчетливее. Это имеет место там, где в непосредственное восприятие попадает лишь такое впечатление, которое по другой аналогии обозначается глаголом или именем прилагательным, а соответствующая вещь примышляется лишь путем ассоциации на основании прежнего опыта. В особенности происходит это при слуховых и обонятельных ощущениях. То, что я могу высказать о видимой и осязаемой вещи, что она звучит или пахнет, – это в конце концов возможно лишь вообще благодаря той комбинации, посредством которой ощущение уха или носа относится к тому же самому объекту, какой вместе с тем дает себя знать моему глазу и моей осязающей руке. Комбинация эта – ее возникновение мы не станем здесь дальше исследовать – в обыкновенных случаях настолько привычна нам, мы так знаем видимые признаки возникновения звука – как например, при крике и речи, при ударе молотком, при топании ногами и т. д., – что мы верим в то, что мы непосредственно воспринимаем звучание как деятельность определенных видимых вещей. Но там, где звук поражает наше ухо, причем мы не можем видеть производящей его вещи, – там вещь эта должна быть примышлена. Наше суждение не является следствием анализа данного комплекса, как в том случае, когда я говорю: «лист желт»; но оно есть следствие синтеза, который к единственно данному звуку уже присоединяет мысль о соответствующей вещи. В очень многих случаях ассоциация эта чрезвычайно легка и надежна и мы едва сознаем ее. Если я слышу, как моя собака лает перед дверью, то вместе с услышанным звуком тотчас же появляется знакомое представление о собаке, я представляю себе ее как совершающую деятельность лаяния, и мое суждение «собака лает» может даже рассматриваться как анализ этого, дополненного ассоциацией представления о лающей собаке. Но дело обстоит иначе, если ассоциация ненадежна, когда я слышу непривычные или недостаточно характерные звуки, как крик незнакомого зверя в лесу. Тогда тут возникает вопрос: что кричит? – и я не в состоянии восполнить никакой определенный образ. То, что звук исходит от некоторой вещи, – это несомненно по другой аналогии. Но я не могу приобрести никакого определенного представления. Синтез, относящий звук к вещи, остается незавершенным, и вещь в крайнем случае может быть обозначена совершенно неопределенным «нечто».
В связи с этим стоит то обстоятельство, что услышанные звуки легко кажутся нам самостоятельными объектами, ибо мы отвлекаемся от производящих их вещей. Так как звуки длятся более короткое или более долгое время и тем отграничиваются, то они и понимаются как замкнутые явления. Имена существительные, как «удар грома», «выстрел», «свист», «зов» и т. п., колеблются между абстрактными понятиями, которые указывают на вещь, и конкретными именами существительными, которые обозначают самостоятельные объекты и которым, в свою очередь, опять-таки приписываются в качестве предикатов глаголы. Так, мы говорим: «зов раздается» и т. д., – причем отношение к зовущему здесь отсутствует. То же самое имеет место и в области других чувств. «Холод и теплота», с одной стороны, суть обозначения свойства вещи, с другой – они являются как самостоятельные существа, у которых вопрос о субъекте, которому они принадлежат, отступает на задний план. Тот синтез, который ко всякому чувственному ощущению, выражаемому прежде всего при помощи имени прилагательного или глагола, примышляет вещь, и в этих случаях, следовательно, или совсем не выполняется или во всяком случае выполняется неясно.
3. Итак, во всех суждениях, которые приписывают вещному субъекту деятельности или свойства, имеет место двоякий синтез. Понимание этого дает также ключ к правильному разрешению трудного и многократно обсуждавшегося вопроса о логической природе так называемых имперсоналий или, точнее говоря, безличных предложений.
Среди высказываний, которые содержат в себе предикат – простой глагол или соединенный с именем прилагательным или именем существительным глагол «быть» – без ясно и определенно обозначенного субъекта, необходимо прежде всего различать два класса: настоящие и лишь кажущиеся имперсоналии. Настоящими имперсоналиями являются лишь такие, у которых совершенно отсутствует мысль о вещи и вопрос о таковой не имеет даже никакого смысла. Наряду с ними имеются такие формы выражения, которые хотя и не называют вещного субъекта, но во всяком случае имеют его в виду. Правда, он представляется здесь лишь неопределенно и обозначается лишь при помощи местоимения среднего рода, соотносительно, при помощи флексии. «Мне голодно», «мне пить хочется», – здесь неуместен вопрос о том, что делает мне голодно или что делает, что у меня жажда. Точно так же, как невозможно к pudet или poenitet присоединять в качестве субъекта какое-либо имя существительное. Но если я говорю: «начинается, началось, кончено, конец», – то я всегда имею в виду нечто определенное – ожидаемый или развивающийся ряд событий, какое-либо зрелище, музыкальное исполнение, битву и т. п. Тут предполагается, что внимание слушающего обращено на то же самое; что, следовательно, здесь необходимо более точное обозначение. Употребляемое в немецком языке «es» есть, следовательно, действительное местоимение, которое избирается лишь ради краткости, так как точное обозначение того, о чем мы думаем, излишне или же оно слишком подробно благодаря своему характеру. Равным образом, если я говорю: «на улице скользко, пыльно, мокро и т. д.», – то я имею в виду дороги. Благодаря неопределенному протяжению того, что скользко или мокро, было бы затруднительно назвать словами какой-либо определенный субъект. С другой стороны, благодаря природе предикатов те субъекты, которым они принадлежат, указаны уже достаточно определенно. «Тенисто, полно» – это можно относить лишь к пространству; «тает» – можно относить лишь к снегу и льду.
Конечно, между обоими классами существует незаметный переход и по одной грамматической форме нельзя еще определить, обозначает или нет местоимение «es» («оно») или личное окончание старых языков тот вещный субъект, к которому относится предикат. То же самое грамматическое выражение может иметь то один, то другой смысл. Этим объясняется, что оба класса так называемых имперсоналий, которые в лице своих крайних представителей все же определенно отличаются друг от друга, часто смешивались. Этим объясняется также и то, что для всех грамматически одинаково звучащих безличных выражений считали нужным найти одинаковое значение; в большинстве случаев здесь стремились отыскать субъект в смысле вещи и предикат должен был принадлежать последней, как ее свойство или деятельность. Но в качестве такого субъекта можно было, в конце концов, признать лишь вообще неопределенно представляемую целокупность сущего, о которой, однако, никто не думает, когда рассказывает об отдельном восприятии.