Хруцкий Эдуард Анатольевич. Полицейский [Архив сыскной полиции]

   – Учтите, Александр Петрович, что я был твердо уверен, что это происшествие – ошибка, которая дня через два прояснится. – Борис Сергеевич, у вас есть племянник? – Да. Морской капитан Леонид Немировский. – Он мог знать о ваших секретах?
   – Нет. Стенные сейфы делал мой мастер, проработавший много лет в моей фирме. – А где он сейчас?
   – К великому сожалению, умер. Но за него, если бы Станислав был жив, я готов поручиться всем своим состоянием. – Может быть, прислуга? – Исключено.
   – Но кто-то видел ваши лабазы. – Бахтин закурил. Немировский молчал. – Борис Сергеевич, – улыбнулся Бахтин, – ну не вы же начертили этот план?
   – Александр Петрович, возьмите его и попробуйте найти хоть один сейф.
   Бахтин встал, взял бумажку. Что за черт, почему-то дверь в гостиной была расположена в другой стороне. – Подождите, Борис Сергеевич…
   – Александр Петрович, это план моей варшавской квартиры, она очень похожа на нынешнюю. Впрочем, я и искал такую. – Значит?.. – Именно.
   – Но вы испугались, когда я вам показал план. Почему?
   – Потому что его знал всего один человек. Но я не хочу об этом говорить. – Увы, придется, Борис Сергеевич. – Это женщина. – Я понимаю, но мы должны знать. – Людмила Павловна Белоусова. – Она бывала в этой квартире?
   – Нет. Мы расстались с ней перед войной. Подождите, Леонид помогал мне складывать ценности. – Значит, все-таки ваш племянник?
   – Знаете, Александр Петрович, о Лёне говорят много плохого. Но он, как бы вам сказать, человек, начитавшийся Жюль Верна. У него необыкновенная страсть к приключениям. Ну сами подумайте: дрался с морскими пиратами, помогал марокканскому бею воевать с французами, оказывал услуги персидскому двору и бухарскому эмиру. А то, что он мимо японцев тайно вывез из Порт-Артура деньги, знамена и документы. Весьма отважный человек. Правда, игрок. Но не болезненно азартный. – Вы ему помогаете деньгами? – Никогда. Я сейчас принесу вам его фотографию. Немировский вышел, а Бахтин вдруг почувствовал неосознанную тревогу, он пока не мог никак понять, в чем дело. Внезапно раздался звонок в дверь.
   Бахтин выскочил в прихожую, схватил за руку горничную. – Откроете по моему сигналу.
   Он спрятался за портьеру и достал наган. Горничная открыла дверь, на пороге стоял человек с точильным станком. – Ножи точим, барышня, ножницы, мясорубки. – Да нам не надо, иди себе.
 
   – Что ж ты, такая молодая и в гости меня не позовешь. Хозяев боишься? – Спит хозяин, иди себе с Богом. – Эх, барышня, не дала заработать. – Иди себе, иди.
   Дверь захлопнулась. Бахтин прислушался. Точильщик уходил вниз. Бахтин подбежал к окну. Точильщик вышел на улицу и, видимо, попросил прикурить у человека в студенческой шинели. Что-то сказал ему и ушел.
   – Скажите, – спросил Бахтин у горничной, – кто еще приходил сегодня. – Рассыльный из магазина… – Зачем?
   – А он квартирой ошибся. Ему надо было ниже этажом спуститься. – Кто там живет? – Какой-то господин.
   Бахтин спустился ниже этажом, позвонил в дверь. Она приоткрылась осторожно, на ширину цепочки. – Вам кого надо? – Хозяин дома? – Нет. – А хозяйка? – Барыня уехала в портнихе. – А вы горничная? – Да.
   – Скажите, милая, ваши хозяева нынче ждали посыльного из магазина? – Нет. – Спасибо. Дверь захлопнулась.
   Вот тебе и Сабан. Ну орел. Знает точно, что никто не ждет его здесь. Как рассчитал точно-то. Полиция все отработала и ушла ловить налетчиков, а они снова в гости к ювелиру. Молодец. Значит, или Сабан, или тот, кто навел, знают о дорогих камнях, спрятанных в стенных сейфах. Сабан – налетчик опытный. Человек рисковый. В прошлый раз он взял деньги, валюту, золото. Ему этого вполне бы хватило. Но он идет снова, значит, кто-то заставляет его. И этого человека Сабан боится. Бахтин поднялся в квартиру Немировского.
   – Что случилось, Александр Петрович? – взволнованно спросил ювелир.
   – Борис Сергеевич, мне кажется, что вас вновь собираются посетить ваши друзья.
   – Не может быть!.. – Немировский вскочил, нервно забегал по комнате. – Не может быть.
   – Может, – жестко сказал Бахтин, – мне нужно телефонировать на службу. – Пойдемте в кабинет.
   – Скажите вашей горничной, чтобы дверь не открывала никому. – Хорошо.
   В кабинете все было так же, как вчера. Впрочем, нет, один книжный шкаф уже заполнили книги. Бахтин поднял трубку.
   – Барышня, 43 – 880. Владимир Гаврилович, это Бахтин.
   – Узнал тебя, Александр Петрович, что скажешь хорошего? – Голос Филиппова был благодушно домашний. Видимо, неплохо посидел он с офицерами из контрразведки.
   – Да что сказать-то, кажется мне, что вчерашние гости не допили. – Как это понимать? – Хозяин их не тем вином угощал.
   Филиппов был сыскарь догадливый, он сразу сообразил, в чем дело.
   – Ты хочешь сказать, что у хозяина очень дорогие вина припрятаны. – Точно. – Значит, ребята их допить решили.
   – А почему не допить, если это делу не помеха. Надо гостей встретить как следует, хорошо бы пяток официантов прислать. – Так… так… – Только не хотелось бы, чтобы люди знали… – Любопытные есть? – Именно.
   – Ну ничего, официанты к Сергею Макаровичу зайдут. – Нуда, дело военное. – Понял тебя. Они к тебе через соседей доберутся. – Вот и славно. – Литвин нужен? – Пусть шары катать едет.
   – Для тебя сообщение. Телефонировал твой друг с Вяземского подворья, сказал, что в четыре пополудни в знакомом месте будет. Просил передать, что дело срочное.
   – Тогда попрошу быстрее прислать официантов, а то гости могут в любой момент пожаловать.
   Филиппов повесил трубку на рычаг, подошел к столу, тряхнул колокольчик. В кабинет вошел писец. – Звали, ваше высокородие? – Ко мне заведующего летучим отрядом. Начальник сыскной полиции решил сам тряхнуть стариной.
   Как время тянется. Кажется, что часы в гостиной тикают слишком медленно. Шмыгает по коридору испуганная горничная, затих в кабинете хозяин.
   А вдруг Сабан сейчас заявится. Значит, стрелять придется. До чего же не хочется. Да потом придет-то он не один, а у налетчиков наверняка оружие есть.
   Бахтин поймал себя на этой трусливой мысли. Раньше такого с ним никогда не было. Начиная любое дело, он думал только о его конечном результате – аресте громил. А теперь?
   Вчера ему не захотелось ехать на службу, сегодня… Одиночество его стало особенно ощутимым на людях. Дома было легче, хлопотливая Мария Сергеевна, ласковая кошка Луша, любимые книги, тишина кабинета казались Бахтину сегодня недоступным счастьем. Видимо, он начал стареть, что вполне естественно, и, конечно, усталость. Но было и нечто такое, чего сам Бахтин объяснить не мог. Если сформулировать его внутреннее состояние одним словом, то звучало бы оно как неудовлетворенность. Последнее время у него появилась странная привычка, он постоянно вспоминал прожитую жизнь, оценивал ее, стараясь уловить затаенный смысл в прошедших днях, но не мог никак найти его. И еще его угнетал Петербург. От парадного ранжира проспектов и набережных веяло на него чопорным холодом.
   Он скучал по Москве. По Патриаршим прудам, подернутым зеленой ряской, по горбатому деревянному Замоскворечью, весной утопающему в зелени, по утреннему перезвону церквей, несущемуся над просыпающимся городом. Как-то, перед самой войной, Бахтин решил записать одну уголовную историю. Как ни странно, писалось легко и быстро. Сочинение свое он показал Жене Кузьмину. Тот прочел, похвалил и отправил в московский журнал «Луч». А через месяц Кузьмин принес двести рублей и письмо, полное комплиментов. Бахтин отнесся к этому как к приятной случайности и больше сочинительством не баловался. Но иногда доставал с полки журнал и с чувством некоего тщеславия проглядывал свой рассказ.
   В марте, в Москве, он, уставший, охрипший от ругани на допросах сказал московскому полицмейстеру генералу Золотареву:
   – Возьмите меня преподавателем криминалистики в школу полицейского резерва.
   Как ни странно, Золотарев отнесся к этому серьезно и ответил:
   – Вас, милый мой, усталость настигла. Это бывает. Что ж, могу похлопотать. Передохните немного.
   И, сидя в гостиной Немировского, весь отдавшийся своим невеселым мыслям, Бахтин понимал, что воспоминания могут засосать его, как болото. А тогда остается одно, медленно спиваться, чем и занимается большинство его коллег.
   Кстати, о пьянстве. На столе стояла бутылка дорогого шустовского коньяка.
   Бахтин налил себе полфужера и в два глотка выпил. Не успел он почувствовать, как золотистая влага ломает горькую запруду в груди. Не успел. Звонок в дверь помешал. Вкрадчивый. Тревожный. Ну, сыщик, твой выход. И сразу отлетело прошлое, как и не было его вовсе. Остался дом этот, холодок опасности и рубчатая рукоятка нагана. Тихо выскочил он в прихожую, стал за портьеру. – Открывай, – прошептал.
   И горничная, перекрестившись, повернула головку замка.
   – Позвольте, – прожурчал знакомый голос.
   Мелькнули красные отвороты шинели, заискрилось золото погон.
   Ах, Филиппов, Филиппов. Слаб человек. Облачился начальник в генеральскую форму, а за ним четверо переодетых офицерами сыщиков.
   – А ты в нас, никак, палить собрался, Александр Петрович, – засмеялся Филиппов, – смотри, хват какой, да спрячь ты револьвер, а то, не дай Бог, стрельнешь.
   – Решили стариной тряхнуть, Владимир Гаврилович? – засмеялся Бахтин. – Один генеральский наряд в костюмерной и тот ваш.
   – А ты как думал. Хочу разбойников повязать сам. Ну давай, знакомь с хозяином.
   К гостинице «Виктория» на Казанской Бахтин подъехал минут за десять до назначенного срока. Ключ от номера у него был свой. Сколько всяких людей прошло через эту комнату. Шулера, так называемые светские молодые люди, громилы, скупщики краденого, артисты, проститутки, роскошные дамы, банковские служащие. Ох и сложная это штука, работа с агентом. Расположить его к себе надо, стать ему необходимым, а главное, разбудить в нем азарт. Чтобы стал он как охотничья собака. Чтобы предательство не угнетало его, а становилось сущностью.
   Ровно в четыре в дверь постучали. Бахтин повернул ключ, и в комнате появился сам Петр Емельянович Фролов, в разбойном мире Петербурга известный как Каин, агентурный псевдоним «Макаров».
   – Что-то на вас лица нет, Александр Петрович, – сказал Фролов вместо приветствия, – видать, служба-то не мед?
   – Ваша правда, Петр Емельянович, служба наша точно не мед.
   – Ну коль я к такому видному сыщику в подручные попал, выручу вас. Был у меня Сабан. Они налет слепили на Мойке. – С кем?
   – С ним был Метелица, вечная ему память, и Витька Прохор, воры все авторитетные – Иваны.
   – Ну про налет мне, Петр Емельянович, известно, а вот что далее произошло.
   – Знаю одно. Дело ставил человек местный, он же и нанял Сабана с товарищами. У Немировского того весьма редкие камни водились, но он им деньги да мелочевку всякую всучил. А наниматель, господин весьма серьезный, он на мелочи не работает. Поэтому Сабан завтра опять к ювелиру пойдет. – Значит, Сабан боится этого человека? – Еще как! – Может, коньячка, Петр Емельянович? – Не по моему вкусу, Александр Петрович.
   – А если вашей любимой клюквенной фабрики Митина.
   – Ох, Александр Петрович, все вы про нас, грешных, знаете.
   Бахтин достал бокалы, налил клюковки и себе коньяку. Они чокнулись, выпили. – А где Метелица?
   – Схоронили его вместе с погибшими солдатиками. – Кто еще пойдет с Сабаном?
   – Прохор, да из Москвы сегодня прибыл Евстафьев Степка по кличке Сека. Пойдут «с добрым утром». – Петр Емельянович, а на кого же они работают?
   – Александр Петрович, загвоздочка у меня одна образовалась. Солидная публика сговорилась у меня поиграть, да винца покушать… – С девками?
   – Бога побойтесь, Александр Петрович, я же этим дерьмом не балуюсь. Защити, будь отцом родным. – Так кто же навел?
   – Я о чем и говорю, Александр Петрович, народ очень солидный будет и прибыль моя не малая.
   По выражению лица Фролова, по глазкам его, щелочкам хитрым, Бахтин понимал, что знает Каин, все знает, но торгуется крепко, насмерть.
   – Для старого друга все сделаю. – Бахтин налил еще по рюмке. Выпили, помолчали.
   – Спасибо, Александр Петрович, – усмехнулся Каин, – я за тобой, как за стеной каменной, пора тебе долю с дела выделять.
   Сказал и замер. А вдруг согласится, тогда не он будет в этот номер бегать, а Бахтин к нему. На секунду искорка надежды мелькнула.
   – Да нет уж, милый Петр Емельянович, не быть мне твоим компаньоном. А имя скажи.
   – Лимон ему кличка. Да ты его знаешь. Голыми руками не возьмешь.
   Значит, опять Рубин. Господин респектабельный. Общественный деятель из Союза городов. Конечно не возьмешь, но попробовать можно. Ой можно, если, конечно, начальство не забоится.
   – Спасибо тебе, Петр Емельянович. За ценную информацию. Ты мне все это на бумажке нарисуй, а внизу расписочку на пятьсот рэ.
   – Не люблю я этого писательского дела, – вздохнул Фролов, – да, видно, судьба моя такая, а за «петрушу» благодарствуем.
   Если бы петербуржец, утомленный войной, оглушенный страшными газетными сенсациями, замученный дороговизной, напуганный налетчиками, расплодившимися в городе, знал, что есть такое славное место, как гостиница «Стрелка», с ее биллиардной, вкусным ресторанчиком, приветливым буфетчиком Николаем Ильичом, он наверняка бы прибежал сюда.
   Чудный, веселый мир открылся Оресту Литвину, когда они с Ильей Семеновичем вошли в невзрачные, застекленные двери гостиницы.
   – А вас, Илья Семенович, Александр Иванович искал, – сказал швейцар на входе. Потом полез в карман и передал ему два четвертных. – Давно он ушел, Тихон? – Да минут десять тому. – Жаль, что разминулись. – Он тоже очень печалился.
   – Кто это Александр Иванович? – спросил, раздеваясь, Литвин. – Саша Куприн – беллетрист, читали, наверное? – Не только читал, но и люблю очень. – Тогда действительно жаль, – Илья Семенович аккуратно причесался перед зеркалом, – могли бы интересное знакомство составить. До чего же здесь было весело. Весело и спокойно.
   В бильярдной были все равны и артист, у которого на визитной карточке в углу вытиснена корона и надпись солидная «Артист императорских театров», и бедолага «простак» или «благородный отец», который, топая из «Вологды в Керчь», заглянул в северную столицу. Здесь играли на бильярде два талантливейших комика. Старики Варламов и Давыдов, негласные председатели этого актерско-литературного кружка. Нового человека здесь встречали с добром, но равнодушно. Много случайного народа прошло через этот своеобразный актерский клуб.
   Так же и к Литвину отнеслись. Пришел человек с Илюхой сгонять пирамидку – играй себе на здоровье. И никто из этого веселого народа не заметил, что засели в буфете два сыщика побаловаться добрым пивком, а у дверей почему-то пролетка казенная остановилась.
   Веселый здесь был народ, доверчивый, не социалисты какие-то.
   Литвин разбивал первым. Любил он бильярд страстно. Поигрывал на денежки и никогда внакладе не был.
   Мягко пустил он первый шар. Тот ударился об угол пирамиды и медленно покатил к лузе. Застыл на секунду и упал в сеточку.
   – Неплохо, – закрутил головой Илья Семенович, – совсем неплохо.
   А Литвин уже, держа кий на весу, сильно ударил по шару, и вошел он в лузу с победным треском. Хорошо партия начиналась, только доиграть ее не пришлось.
   Два господина появились веселых и модных. Видно, часто они сюда ходили, потому что приняли их как своих. С кем-то Василий Карпович облобызался троекратно, кому-то крепко руку пожал, с кем-то обнялся дружески.
   А Николай Ильич у входа тискал за плечи провинциального трагика, обещал ему нынче хороший обед.
   – Вот они, – осипшим голосом проговорил Малкин. – Спокойно, Илья Семенович, – засмеялся Литвин, – естественным будьте, не бледнейте. А веселая парочка шла к ним. – Господину драматургу! Шутливо кланялись они, подходя.
   – Рад, душевно рад, – Илья Семенович даже руки распахнул, словно обнять обоих собирался, – знакомьтесь, мой друг, репортер, знаток кулис. – Рады знакомство сделать.
   – Господа, – Илья Семенович окончательно пришел в себя, сказался многолетний опыт лицедейства, – Орест Дмитриевич проиграл мне пару бутылок шампанского, посему прошу в буфет составить компанию, а потом к столам.
   – Роскошно, – обрадовался Николай Ильич, – только я вместо шампанского пару рюмок английской горькой. Не возражаете?
   – Что делать, – вздохнул Литвин, – пусть проигравший платит.
   – Ну уж, если вспомнили Пушкина, – засмеялся Василий Карпович, – вперед и горе репортеру.
   Шутя и пересмеиваясь, они вышли из бильярдной. Сыщики уже были в коридоре и о чем-то индифферентно разговаривали.
   – Ну вот и пришли, – спокойно сказал Литвин, – вы, господа, арестованы. Сыщики немедленно оказались рядом. – Как… – начал было Василий Карпович.
   – Спокойно, мы из сыскной полиции, поедете с нами.
   Николай Ильич попытался оттолкнуть сыщика, но тот стремительно завернул ему руку за спину.
   – Не делайте скандал, господа, – тихо, но твердо сказал Литвин, – не пугайте господ актеров и вины своей не усугубляйте сопротивлением чинам полиции.
   Они прошли в вестибюль, оделись, даже на чай швейцару оставили и вышли к пролетке.
   Нет, не два веселых, гулявых господина сидели перед Бахтиным. Трусили, сильно трусили и Василий Карпович, и Николай Ильич.
   – Согласно паспортам, ваши фамилии Снесарев и Коломин? – лениво спросил Бахтин.
   – Да, – начал Василий Карпович, по паспорту Снесарев, мещанин из города Санкт-Петербурга, – но мы не понимаем…
   – Отлично, господа мазурики, сейчас поймете. Орест, пригласите сторожа.
   – Здравию желаю, – нейтрально, ни к кому не обращаясь, кашлянул старик. – Скажите, любезный, вам знакомы эти господа? – Так точно, они мне четвертную пожаловали. – За что?
   – Чтобы я им дверь комнаты открыл, где аппарат стоит. – Свободны. Старик ушел.
   – Это ничего не значит, господин полицейский, – усмехнулся Николай Ильич, – мало ли кому мы телефонировали. – Он, безусловно, был покрепче, поупорнее своего приятеля.
   – Господин Коломин, вы думаете, что попали в участок. Ошибаетесь, здесь сыскная полиция. Неужели вы думаете, что мы не уточнили время звонка из квартиры ювелира Немировского…
   – Постойте, – Василий Карпович вскочил, – это какого Немировского, это того, о ком в «Биржевых ведомостях»…
   – И не только в них. Того не зная сами, вы стали соучастниками ограбления и тройного убийства.
   – Можете мне поверить, господин Бахтин, – твердо сказал Коломин, – человек, попросивший нас это сделать, сказал, что это розыгрыш.
   – Охотно верю, господа, но кто этот человек, и почему вы согласились участвовать в столь неприглядном деле.
   – Да уж говори все, как было, Коля, – уныло сказал Снесарев. – Мы игроки, – сказал Коломин.
   – Понимаю, но почему вы не в армии. Кажется, идет война.
   – Имею освобождение по здоровью, можете проверить. – Где вы служите? – Мы владельцы биржевой конторы. – Ясно. Что же дальше? – Несколько дней назад мы сильно проигрались. – Кому? – Зоммеру Анатолию. – Это тот, что управляющим у Рубина служит? – Да. – Значит, он и попросил вас? – Сказал: сделаете, спишу долг. – А проигрыш велик, если не секрет? – Полторы тысячи. Бахтин присвистнул.
   – Солидно. Теперь давайте для порядка все это запишем. И, как ни прискорбно, господа, вам придется поскучать у нас пару деньков.
   Ну вот, господин Рубин, деятель наш общественный, украшение Союза городов, вышли мы все-таки на тебя. Сначала Терлецкий, потом швейцар твой Кувалда, а теперь и красавчик Зоммер.
   Если бы удалось потянуть нитку и соединить все последние дела по бриллиантам, да тебе Лимона предъявить. Надо попробовать.
   А в это время другой Бахтин, уставший скептик, иронически ответил ему: «Давай пробуй, вылетишь в уездную полицию и будешь дожидаться пенсии где-нибудь в Урюпинске или Клину».
   Но он не хотел слушать себя другого, который уже стал раздражать его своей усталостью, скептицизмом, неверием. Поэтому поднял телефонную трубку и назвал номер Немировского.
   – У аппарата, – услышал он испуганный голос ювелира. – Это Бахтин, Борис Сергеевич.
   – Где вы, голубчик Александр Петрович, мне без вас неспокойно очень.
   – Скоро появлюсь, а пока не попросите ли вы к аппарату генерала? – Конечно, конечно.
   – Ну, что тебе, Бахтин? – через минуту раздался в трубке сочный баритон Филиппова.
   – Такое дело, Владимир Гаврилович, мы людей из «Стрелки» привезли, они на Зоммера показывают. – Интересно. А что тебе твой друг поведал? – Придут завтра в гости, завтра утром.
   – Вот что, Саша, я здесь сам управлюсь. Как гостей встретим, я тебе телефонирую, ты сразу к красавцу поезжай, а то, не дай Бог, спугнем. – Я понял вас.
   – Вот и хорошо, а пока за домом Рубина посмотрим.
   Усов и Рубин обедали в «Эрмитаже». В знаменитом Лотошном кабинете, прислуживали два официанта, отец и сын, одетые на старомосковский манер: белоснежные рубашки и такие же штаны, подпоясанные кушаком.
   – А все-таки Москва не Питер. Лучше здесь, уютнее, спокойней. А как кормят, – Рубин мелкими глотками выпил рюмку наливки. – Разве можно «Эрмитаж», «Славянский базар», «Тестова» сравнить со всякими там «Сиу» да «Медведем»?
   – Не скажи, Гриша, – Усов орлино окинул стол, выбирая закуску, – здесь, конечно, и сытно, и вкусно, но там веселее.
   – Хочешь веселья, поезжай в «Яр» или «Метрополь». – Рубин встал, подошел к зеркалу в дорогой раме, на амальгаме виднелись написанные алмазом автографы великих людей, гулявших в Лотошном.
   – Вот станешь, Гриша, большим общественным деятелем, – усмехнулся Усов, – и распишешься на зеркале рядом с Родзянко и Шаляпиным. – А ты думаешь, Петя, не стану? – Думаю, нет. – Почему? – Да потому, что ты опять за старое взялся.
   – Не взялся, Петя, а не бросал. Хорошие камни – мировая валюта. Доллар упадет, франк лопнет, а бриллиант и изумруд вечны. Ты, Петя, человек ученый, социализмом по молодости баловавшийся, неужели ты не видишь, что все к концу идет. Фронт трещит, мы на поставках гнилья миллионы наживаем. Только кому эти миллионы нужны? – В дело вкладывай.
   – В дело! Недвижимость, ценные бумаги. Умные вы все больно! Когда все лопнет – бумаги в сортир, дело станет, а недвижимость сожгут. – Так уж и сожгут.
   – Поверь. Мне ребята мои рассказывают, о чем солдатня да мастеровые говорят. Они пока затаились, ждут. Война же, сколько оружия на руках. – Гриша, тебе не подходит роль оракула.
   – Правильно, говорильня – это ваша работа, только я не из купцов и университетских дипломов не получал. Я сам с самого дна… – Ты хочешь сказать, что ты народный герой.
   – Да куда нам-то в герои. Просто вырос я среди нищеты, а образование на улицах получил.
   – Вот и губит тебя твое образование. Почему ты деньги в «Лионский кредит» не кладешь?
   – Да кладу, кладу и с потерей в Стокгольмский банк перевожу. – А камни свои? – И камни.
   – Гриша, неужели при своих барышах ты эти вещи купить не можешь? – Не все, что мне нужно, продают. Поэтому беру. – Я боюсь, Гриша.
   – Чего? Ты мой поверенный, занимаешься делом вполне легальным, кинофабрика, дома, дела в Союзе городов, так что сиди, Петя, и будь спокоен. Меня в этой стране никто не тронет.
   – Слушай, Гриша, – Усов вскочил, взволнованно зашагал по ковру кабинета, – ты правда думаешь, что потрясения будут?
   – Я, Петя, из Стокгольма ехал, так в Гельсингфорсе в соседнее купе сел некий господин. Между прочим, генерал. Умница, доложу тебе, необычайная.
   – Умный генерал – это все равно что тифлисец трезвенник.
   – А ты не смейся, генерал этот был некогда начальником охраны самого царя… – Спиридович? – Он самый. – Толковый мужик.
   – Так он мне всю ночь рассказывал о господине Ульянове и его жизненном направлении и книжонку свою дал почитать о большевистской опасности…
   – Его за эту книжонку, – усмехнулся Усов, – в ялтинские градоначальники перевели. – Значит, прав он был, – топнул ногой Рубин.
   – Ну, какое тебе, Гриша, дело до этой книжки, до генерала Спиридовича и народного бунта? – Петя, я пятый год в Одессе хорошо помню.
   – Конечно, – Усов положил себе в тарелку лососину, налил рюмку, – режим нынешний гнилой, он рухнет скоро и будет у нас конституционная монархия либо демократическая республика. А в том и другом случае собственность свята.
   – Посмотрим, – Рубин сел к столу, – я больше на камни надеюсь, которые в Стокгольмском банке в сейфе лежат.
   – Гриша, – тихо спросил Усов, – с Немировским твоя работа? – А какая тебе разница, Петя? – Большая, Гриша. Страшно мне.
   – Опять ты об этом. Что случись, до тебя не доберутся. – Но имя! Имя, Гриша!
   – С твоими деньгами с любым именем прожить можно.
   Усов достал золотой, весь усыпанный мелкими алмазами портсигар, вынул папиросу, закурил.
   – Гриша, а ты не боишься, что с тобой солидные люди перестанут дело иметь.
   – А кого ты, Петя, солидными людьми называешь? Митьку Рубинштейна или Мануса? Да они такие же, как я. – По жадности, возможно, но по размаху…
   – Да положил я на их размах, – перебил его Рубин. – Ты что думаешь, я здесь всю жизнь сидеть буду? Нет, брат. Кончится война, и мы с тобой в Америку… – Почему в Америку, а не в Париж?
   – В Париже твоем размах не тот. Америка, там не спрашивают, откуда у тебя деньги. Нажил – значит прав. Да что мы все о грустном да о грустном, смотри, стол какой. Давай пообедаем в охотку. Ночью Бахтин пришел в Казанскую часть.