Разговор был похож на все предыдущие беседы с космонавтами на орбите. Взаимные поздравления и пожелания успехов перемежались шутками.
– Вот здесь рядом со мной Микоян, просто вырывает трубку, – закончил отец. К телефону подошел Анастас Иванович. Опять поздравления, пожелания благополучного возвращения.
– Космический корабль выходит из связи, – предупредил дежурный. Приветствия окончены. Все стали расходиться.
Подошло время обеда. Пообедали все вместе. После обеда отец остался в столовой и занялся своими бумагами. Рядом сидел Лебедев. Я примостился с книгой на диване. Мое внимание привлекли слова Лебедева. Передавая очередной документ, он произнес:
– Это объяснение, которое написал Аджубей.
Я бросил книгу и стал прислушиваться. Отец молча прочитал отпечатанный на машинке текст и отложил листки в сторону.
Я недоумевал: что случилось?
Недавно Аджубей (муж моей сестры Рады, главный редактор газеты «Известия») в качестве личного представителя Хрущева побывал в Западной Германии. Эра Аденауэра кончилась, и обе стороны осторожно нащупывали почву для сближения. Одним из шагов навстречу друг другу должна была послужить поездка Аджубея в Бонн. Он был удобной фигурой: с одной стороны, лицо неофициальное, главный редактор газеты, с другой – зять премьера. Все сказанное ему достигнет ушей, которым информация предназначалась. На эту поездку отец возлагал большие надежды. В случае удачи он сам собирался нанести визит западным немцам. Любопытство победило, и я задал вопрос вслух:
– Что случилось? Отец поднял голову.
– Сам еще не понимаю. По разведывательным каналам поступила информация, что Алексей в Бонне наболтал лишнего. Я попросил его написать объяснение в Президиум ЦК. Может, какая-то провокация?…
История, как выяснилось, заключалась в следующем. Результаты советского зондажа с целью установления прямых контактов между двумя странами интересовали всех: ведь разрядка между СССР и ФРГ неизбежно меняла весь политический климат в Европе. Особо пристальное внимание привлекала поездка Аджубея в Польшу – для них многое зависело от того, как сложатся отношения СССР и Западной Германии.
Хотя руководители дружественных государств постоянно обменивались политической информацией, польская разведка следила за каждым шагом Аджубея в Бонне, стараясь не упустить ни единого слова.
Усердие окупилось с лихвой. В одном из донесений говорилось, что в ответ на осторожный зондаж, может ли улучшение отношений между Россией и Западной Германией повлиять на существование Берлинской стены, Аджубей якобы ответил, что, когда приедет Хрущев и увидит сам, какие немцы хорошие ребята, от Берлинской стены не останется камня на камне.
История выглядела подозрительной, но поляки сообщили, что разговор записан на магнитофон. Положение создалось чрезвычайно щекотливое…
Обо всем этом Семичастный доложил Президиуму ЦК.
В своем объяснении Аджубей все начисто отрицал. Конечно, не исключено, что пленку подсунули спецслужбы ФРГ, желая вбить клин между нашими странами. Но если информация Галюкова соответствовала истине, то пресловутая пленка подоспела как раз вовремя. Ведь речь шла уже не об Аджубее, а о Хрущеве, который доверил ему проведение столь важной и деликатной миссии.
Эта история так и осталась невыясненной: после отставки Никиты Сергеевича ею никто не занимался. Видимо, игра была сыграна, и боннский эпизод уже никому не был нужен…
…Наступал вечер. Мирно заканчивался еще один день. Отец и Микоян не спеша прогуливались по аллейке вдоль моря. Девятьсот метров туда, девятьсот – обратно. Сзади, стараясь не попадаться на глаза, следовала охрана. Стемнело. На небе в просветах между тучами засветились первые звезды.
Прогулку прервал подбежавший дежурный:
– Никита Сергеевич, вас просит к телефону товарищ Суслов.
Все повернули к даче. Отец с Микояном вошли в маленький кабинет, где стоял аппарат «ВЧ». Я последовал за ними. Охрана осталась в парке. Отец снял трубку:
– Слушаю вас, товарищ Суслов.
Наступила длинная пауза. Михаил Андреевич что-то говорил.
– Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня, – произнес отец. Опять пауза.
– Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь через две недели, тогда и обсудим.
Отец начал нервничать.
– Ничего не понимаю! Что значит «все собрались»? Вопросы сельского хозяйства будем обсуждать на Пленуме в ноябре. Еще будет время обо всем поговорить!..
Суслов продолжал настаивать.
– Хорошо, – наконец сдался отец. – Если это так срочно, завтра я прилечу. Узнаю только, есть ли самолет. До свидания.
Он положил трубку.
– Звонил Суслов, – обратился он к Микояну. – Якобы собрались все члены Президиума и у них возникли какие-то срочные вопросы по сельскому хозяйству, которые надо обсудить перед Пленумом. Настаивают, чтобы я завтра же прилетел в Москву. Ты слышал, я хотел отложить до возвращения из отпуска, но они не соглашаются. Придется лететь. Ты полетишь?
– Конечно.
– Ну что ж. Надо решить, как быть с завтрашней встречей, и попросить подготовить самолет… Бунаев! – позвал отец в раскрытую на балкон дверь.
Появился майор Василий Иванович Бунаев, заместитель начальника личной охраны отца. Начальник охраны полковник Литовченко находился в отпуске.
– Мы завтра вылетаем в Москву. Анастас Иванович тоже летит. Свяжитесь с Цыбиным,[22] пусть подготовит самолет. Прием француза перенесем на утро. Побеседуем с ним полчаса. Обед отменим. После беседы перекусим и полетим. Заказывайте вылет приблизительно на двенадцать часов, если летчики успеют. Всё.
Бунаев повернулся и исчез за деревьями.
Мы возвратились на аллейку. Прогулка продолжалась. В воздухе повисло тягостное молчание.
Первым разговор начал отец:
– Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных сельскохозяйственных проблем. Думаю, что этот звонок связан с тем, о чем говорил Сергей.
Отец вздохнул, обернулся назад и заметил, что я иду за ними следом.
– Шел бы ты по своим делам, – произнес он, обращаясь ко мне.
Я отстал и продолжения разговора не слышал. Только потом мне стало известно, что отец сказал Микояну примерно следующее:
– Если речь идет обо мне – я бороться не стану.
А тогда, оставшись наедине со своими мыслями, я невольно подумал: «Началось…»
…Сегодня, основываясь на воспоминаниях участников описываемых событий, можно с достаточной степенью точности реконструировать происходившее в этот момент в Москве. Речь идет прежде всего о воспоминаниях Семичастного и Шелеста. Семичастный в сентябре отдыхал в Железноводске. В том же санатории жил Демичев, а по соседству в Кисловодске находился Шелепин. Они часто встречались, ездили на Домбай, в другие места, не обошли своим вниманием и охоту. Вместе они провели всего неделю. Шелепин и Демичев торопились в Москву, и Семичастный остался один.
Через несколько дней ему по «ВЧ» позвонил Шелепин и потребовал, чтобы он немедленно вернулся в Москву. Владимиру Ефимовичу не хотелось срываться из отпуска, поскольку это случалось уже не впервые, но, как вскоре выяснялось, каждый раз попусту.
В начале октября Брежнев находился в Берлине, он возглавлял советскую делегацию на праздновании пятнадцатилетия ГДР.
В ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета Министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.
С приближением решительного момента Брежнев чувствовал себя все неувереннее. Больше всего он боялся, что отец узнает…
И самое страшное произошло: отец узнал. Неприятную новость Брежневу сообщили в Берлине.
Поведение отца ему, видимо, представлялось загадочным. Отец ничего не предпринимал.
Брежнев запаниковал. От страха он чуть не потерял рассудок. Как вспоминает Николай Григорьевич Егорычев (он входил в делегацию), в какой-то момент Брежнев вдруг отказался возвращаться в Москву, страх перед отцом парализовал его волю. Пришлось потрудиться, чтобы его уговорить. Свой испуг он компенсировал в речи, произнесенной по случаю торжественной даты. Такого панегирика в адрес отца мне еще не приходилось читать.
Домой Брежнев в конце концов вернулся, но приступать к реализации своих планов по-прежнему опасался. Шли нескончаемые разговоры, перебирались всевозможные варианты исхода, а «дело» с места не двигалось.
Поэтому Семичастный стал допытываться, насколько серьезна перспектива на этот раз. Шелепин был непреклонен.
– На этот раз – все, – отрезал он.
– Хорошо, – отбросил колебания Семичастный, – завтра я буду в Москве.
На следующий день после этого разговора все посвященные собрались на квартире у Брежнева. Были там почти все члены Президиума, секретари ЦК, прилетел из отпуска и Семичастный. Решили звонить в Пицунду Хрущеву, чтобы вызвать его в Москву под предлогом обсуждения вопросов, связанных с предстоящим Пленумом ЦК. Звонить, по общему мнению, должен был Брежнев, но он все не решался. «Его силой притащили к телефону», – свидетельствует Семичастный.
– Вот здесь рядом со мной Микоян, просто вырывает трубку, – закончил отец. К телефону подошел Анастас Иванович. Опять поздравления, пожелания благополучного возвращения.
– Космический корабль выходит из связи, – предупредил дежурный. Приветствия окончены. Все стали расходиться.
Подошло время обеда. Пообедали все вместе. После обеда отец остался в столовой и занялся своими бумагами. Рядом сидел Лебедев. Я примостился с книгой на диване. Мое внимание привлекли слова Лебедева. Передавая очередной документ, он произнес:
– Это объяснение, которое написал Аджубей.
Я бросил книгу и стал прислушиваться. Отец молча прочитал отпечатанный на машинке текст и отложил листки в сторону.
Я недоумевал: что случилось?
Недавно Аджубей (муж моей сестры Рады, главный редактор газеты «Известия») в качестве личного представителя Хрущева побывал в Западной Германии. Эра Аденауэра кончилась, и обе стороны осторожно нащупывали почву для сближения. Одним из шагов навстречу друг другу должна была послужить поездка Аджубея в Бонн. Он был удобной фигурой: с одной стороны, лицо неофициальное, главный редактор газеты, с другой – зять премьера. Все сказанное ему достигнет ушей, которым информация предназначалась. На эту поездку отец возлагал большие надежды. В случае удачи он сам собирался нанести визит западным немцам. Любопытство победило, и я задал вопрос вслух:
– Что случилось? Отец поднял голову.
– Сам еще не понимаю. По разведывательным каналам поступила информация, что Алексей в Бонне наболтал лишнего. Я попросил его написать объяснение в Президиум ЦК. Может, какая-то провокация?…
История, как выяснилось, заключалась в следующем. Результаты советского зондажа с целью установления прямых контактов между двумя странами интересовали всех: ведь разрядка между СССР и ФРГ неизбежно меняла весь политический климат в Европе. Особо пристальное внимание привлекала поездка Аджубея в Польшу – для них многое зависело от того, как сложатся отношения СССР и Западной Германии.
Хотя руководители дружественных государств постоянно обменивались политической информацией, польская разведка следила за каждым шагом Аджубея в Бонне, стараясь не упустить ни единого слова.
Усердие окупилось с лихвой. В одном из донесений говорилось, что в ответ на осторожный зондаж, может ли улучшение отношений между Россией и Западной Германией повлиять на существование Берлинской стены, Аджубей якобы ответил, что, когда приедет Хрущев и увидит сам, какие немцы хорошие ребята, от Берлинской стены не останется камня на камне.
История выглядела подозрительной, но поляки сообщили, что разговор записан на магнитофон. Положение создалось чрезвычайно щекотливое…
Обо всем этом Семичастный доложил Президиуму ЦК.
В своем объяснении Аджубей все начисто отрицал. Конечно, не исключено, что пленку подсунули спецслужбы ФРГ, желая вбить клин между нашими странами. Но если информация Галюкова соответствовала истине, то пресловутая пленка подоспела как раз вовремя. Ведь речь шла уже не об Аджубее, а о Хрущеве, который доверил ему проведение столь важной и деликатной миссии.
Эта история так и осталась невыясненной: после отставки Никиты Сергеевича ею никто не занимался. Видимо, игра была сыграна, и боннский эпизод уже никому не был нужен…
…Наступал вечер. Мирно заканчивался еще один день. Отец и Микоян не спеша прогуливались по аллейке вдоль моря. Девятьсот метров туда, девятьсот – обратно. Сзади, стараясь не попадаться на глаза, следовала охрана. Стемнело. На небе в просветах между тучами засветились первые звезды.
Прогулку прервал подбежавший дежурный:
– Никита Сергеевич, вас просит к телефону товарищ Суслов.
Все повернули к даче. Отец с Микояном вошли в маленький кабинет, где стоял аппарат «ВЧ». Я последовал за ними. Охрана осталась в парке. Отец снял трубку:
– Слушаю вас, товарищ Суслов.
Наступила длинная пауза. Михаил Андреевич что-то говорил.
– Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня, – произнес отец. Опять пауза.
– Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь через две недели, тогда и обсудим.
Отец начал нервничать.
– Ничего не понимаю! Что значит «все собрались»? Вопросы сельского хозяйства будем обсуждать на Пленуме в ноябре. Еще будет время обо всем поговорить!..
Суслов продолжал настаивать.
– Хорошо, – наконец сдался отец. – Если это так срочно, завтра я прилечу. Узнаю только, есть ли самолет. До свидания.
Он положил трубку.
– Звонил Суслов, – обратился он к Микояну. – Якобы собрались все члены Президиума и у них возникли какие-то срочные вопросы по сельскому хозяйству, которые надо обсудить перед Пленумом. Настаивают, чтобы я завтра же прилетел в Москву. Ты слышал, я хотел отложить до возвращения из отпуска, но они не соглашаются. Придется лететь. Ты полетишь?
– Конечно.
– Ну что ж. Надо решить, как быть с завтрашней встречей, и попросить подготовить самолет… Бунаев! – позвал отец в раскрытую на балкон дверь.
Появился майор Василий Иванович Бунаев, заместитель начальника личной охраны отца. Начальник охраны полковник Литовченко находился в отпуске.
– Мы завтра вылетаем в Москву. Анастас Иванович тоже летит. Свяжитесь с Цыбиным,[22] пусть подготовит самолет. Прием француза перенесем на утро. Побеседуем с ним полчаса. Обед отменим. После беседы перекусим и полетим. Заказывайте вылет приблизительно на двенадцать часов, если летчики успеют. Всё.
Бунаев повернулся и исчез за деревьями.
Мы возвратились на аллейку. Прогулка продолжалась. В воздухе повисло тягостное молчание.
Первым разговор начал отец:
– Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных сельскохозяйственных проблем. Думаю, что этот звонок связан с тем, о чем говорил Сергей.
Отец вздохнул, обернулся назад и заметил, что я иду за ними следом.
– Шел бы ты по своим делам, – произнес он, обращаясь ко мне.
Я отстал и продолжения разговора не слышал. Только потом мне стало известно, что отец сказал Микояну примерно следующее:
– Если речь идет обо мне – я бороться не стану.
А тогда, оставшись наедине со своими мыслями, я невольно подумал: «Началось…»
…Сегодня, основываясь на воспоминаниях участников описываемых событий, можно с достаточной степенью точности реконструировать происходившее в этот момент в Москве. Речь идет прежде всего о воспоминаниях Семичастного и Шелеста. Семичастный в сентябре отдыхал в Железноводске. В том же санатории жил Демичев, а по соседству в Кисловодске находился Шелепин. Они часто встречались, ездили на Домбай, в другие места, не обошли своим вниманием и охоту. Вместе они провели всего неделю. Шелепин и Демичев торопились в Москву, и Семичастный остался один.
Через несколько дней ему по «ВЧ» позвонил Шелепин и потребовал, чтобы он немедленно вернулся в Москву. Владимиру Ефимовичу не хотелось срываться из отпуска, поскольку это случалось уже не впервые, но, как вскоре выяснялось, каждый раз попусту.
В начале октября Брежнев находился в Берлине, он возглавлял советскую делегацию на праздновании пятнадцатилетия ГДР.
В ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета Министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.
С приближением решительного момента Брежнев чувствовал себя все неувереннее. Больше всего он боялся, что отец узнает…
И самое страшное произошло: отец узнал. Неприятную новость Брежневу сообщили в Берлине.
Поведение отца ему, видимо, представлялось загадочным. Отец ничего не предпринимал.
Брежнев запаниковал. От страха он чуть не потерял рассудок. Как вспоминает Николай Григорьевич Егорычев (он входил в делегацию), в какой-то момент Брежнев вдруг отказался возвращаться в Москву, страх перед отцом парализовал его волю. Пришлось потрудиться, чтобы его уговорить. Свой испуг он компенсировал в речи, произнесенной по случаю торжественной даты. Такого панегирика в адрес отца мне еще не приходилось читать.
Домой Брежнев в конце концов вернулся, но приступать к реализации своих планов по-прежнему опасался. Шли нескончаемые разговоры, перебирались всевозможные варианты исхода, а «дело» с места не двигалось.
Поэтому Семичастный стал допытываться, насколько серьезна перспектива на этот раз. Шелепин был непреклонен.
– На этот раз – все, – отрезал он.
– Хорошо, – отбросил колебания Семичастный, – завтра я буду в Москве.
На следующий день после этого разговора все посвященные собрались на квартире у Брежнева. Были там почти все члены Президиума, секретари ЦК, прилетел из отпуска и Семичастный. Решили звонить в Пицунду Хрущеву, чтобы вызвать его в Москву под предлогом обсуждения вопросов, связанных с предстоящим Пленумом ЦК. Звонить, по общему мнению, должен был Брежнев, но он все не решался. «Его силой притащили к телефону», – свидетельствует Семичастный.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента