Страница:
Когда отец обнародовал свою точку зрения, Брежнев, видимо, отбросил последние сомнения. Отныне он – активный участник в акции по устранению Хрущева.
К началу лета инициативная группа окончательно сложилась. Одним из основных исполнителей стал Председатель КГБ Семичастный. В 1957 году, когда в первый раз хотели сбросить отца, не последнюю роль в провале этой затеи сыграл генерал Иван Александрович Серов, тогдашний Председатель КГБ, сохранивший верность ЦК и его Первому секретарю. Теперь Председатель КГБ выступал против Председателя Правительства.
В июне в преддверии сессии Верховного Совета Леонид Ильич одолевал Семичастного различными предложениями устранения Хрущева. Как свидетельствует Семичастный, далеко не джентльменского характера.
Перед возвращением отца из поездки в Объединенную Арабскую Республику Леонид Ильич был одержим идеей отравить его. Семичастному его замысел пришелся не по душе. В отстранении Хрущева от власти он участвовал охотно. Это сулило быстрый взлет. Ведь он входил в когорту Шелепина, чьи люди были расставлены на ключевых постах. Однако уголовщиной он заниматься не хотел, понимая, что рано или поздно это может быть использовано против него самого и его союзника Шелепина. Семичастный юлил, выискивал разнообразные контраргументы.
Вот как вспоминает об этом сам Владимир Ефимович в интервью главному редактору «Аргументов и фактов» В. Старкову:
– Было мне предложено Брежневым: «Может, отравить его?» Тогда я сказал: «Только через мой труп. Ни в коем случае. Никогда я на это не пойду. Я не заговорщик и не убийца… Потом, обстановка в стране не такая, и такими методами нельзя идти».
Вопрос: Как отравить?
Семичастный: Кто-то должен был. Службе я своей должен был приказать… Поварам.
Вопрос: Поставить тем самым себя под угрозу?
Семичастный: Да, дурацкое дело. Я тогда приехал, возразил… В конце концов Брежнев согласился, что идея отравить Хрущева неосуществима.
Через несколько дней у Брежнева появился новый план – устроить авиационную катастрофу при перелете из Каира в Москву.
– Самолет стоит на чужом аэродроме, в чужом государстве. Вся вина ляжет на иностранные спецслужбы, – убеждал он Семичастного.
С Хрущевым летает преданный ему экипаж. Первый пилот – генерал Цыбин, вы знаете, начал летать с ним еще подполковником в 1941-м. Прошел всю войну. Да и как вы все это представляете? Мирное время. Кроме Хрущева, в самолете Громыко, Гречко, команда и, наконец, наши люди – чекисты. Этот вариант абсолютно невыполним, – собеседник отказался наотрез.
Брежнев на осуществлении своего плана больше не настаивал. Советская делегация благополучно возвратилась в Москву. Никто не знал о состоявшемся разговоре. Однако Брежнев не успокаивался.
В начале июня отец собирался в Ленинград. На 9-е число там была запланирована однодневная встреча с Президентом Югославии Иосипом Броз Тито. Отец выехал днем раньше, решил познакомиться с ходом жилищного строительства в Ленинграде, подготовиться к встрече, да и очень хотелось съездить в Петродворец, взглянуть на восстановленные фонтаны.
Тогда Брежневу пришла идея устроить автокатастрофу. Но и тут он, очевидно, не нашел поддержки.
Из Скандинавии Никита Сергеевич возвращался за неделю до открытия сессии. У Леонида Ильича совсем не оставалось времени.
В этом цейтноте появилось последнее, отчаянное предложение: арестовать Хрущева в момент его возвращения из Швеции и поместить в охотничьем хозяйстве Завидово неподалеку от Калинина (Твери). Везти такого пленника в Москву Брежнев опасался. Однако и это предложение не встретило одобрения ни у Семичастного, ни у других участников затеи. Они предпочитали более верный и менее авантюрный путь.
К сожалению, свидетельство Семичастного об этом факте лаконично. Он лишь отметил:
– Это длилось долгое время… Так был же вариант и такой, когда, понимаешь, он приехал из Швеции: остановить поезд где-то в районе Завидово, арестовать и привезти. Был и такой вариант…
В это же время начались активные переговоры с членами Президиума ЦК, секретарями обкомов, министрами, военными.
Наиболее важные переговоры Брежнев, Подгорный, Шелепин вели сами, но их на всех не хватало и по мере разрастания заговора приходилось привлекать других людей, естественно, абсолютно доверенных.
Исключительную роль сыграл земляк Брежнева днепропетровец Николай Романович Миронов. Еще до войны они вместе работали в Днепродзержинске. С 1951 по 1959 год Миронов служил в КГБ, последние три года начальником управления по Ленинградской области. С секретарем областного комитета партии Козловым они ладили, и в 1959 году Фрол Романович, к тому времени уже обосновавшийся в Москве, рекомендовал его Хрущеву. Миронова взяли в ЦК заведовать отделом административных органов, курировавшим назначения в армии, госбезопасности, прокуратуре, судах и милиции. Тогда-то он и сошелся с председателями КГБ – Шелепиным и его преемником Семичастным. Когда Козлова разбил паралич, Миронов переориентировался на Брежнева, благо они знали друг друга не только по Днепродзержинску, в 1947–1950 годах Леонид Ильич возглавлял Днепропетровскую областную партийную организацию, а Николай Романович в 1949 – 1951-м – соседнюю Кировоградскую. Теперь в Миронове нуждались и Шелепин с Семичастным, и Брежнев с Подгорным. Он смог поставить себя так, что выигрывал при любом раскладе.
В качестве заведующего отделом ЦК Миронов общался практически со всеми мало-мальски имевшими значение людьми, со многими он переговорил и почти всех уговорил.
Среди «комсомольцев», людей Шелепина, выделялся своей активностью Николай Григорьевич Егорычев, сорокачетырехлетний секретарь Московского областного комитета партии. Егорычев входил в число тех, кому власть и так шла в руки, ведь отец намеревался передать ее молодым, но тот не хотел ждать, рассчитывал получить все и сразу. Егорычев, в отличие от Миронова, не осторожничал, старался охватить, как можно больше потенциальных союзников, но судьба в лице Семичастного его хранила. Он склонил на сторону заговорщиков «президента Академии наук Келдыша, министров Вячеслава Петровича Елютина, Анатолия Ивановича Костоусова, Евгения Федоровича Кожевникова, председателя Исполкома Ленсовета Василия Яковлевича Исаева, Первого секретаря Ленинградского горкома партии Георгия Ивановича Попова, вице-президента Академии наук Владимира Алексеевича Кириллина».
А вот Суслов (с ним Егорычев заговорил в июне 1964 года в Париже, где они оказались вместе в составе советской делегации) от обсуждения опасной темы уклонился. Также как и Первый секретарь ЦК партии Литвы Антас Юозович Снечкус (с ним Егорычев безрезультатно пытался установить контакт в августе 1964 года в Паланге, куда специально приехал для «наведения мостов»).
Не повезло Егорычеву и с секретарем Ленинградского обкома Василием Сергеевичем Толстиковым. Тот, по словам Николая Григорьевича, так и не понял, о чем идет речь, и убеждал его, что «Хрущев – молоток!».
«К моим доводам Толстиков остался глух», – заключает Егорычев.
«Откровенно негативно к планам смещения Хрущева отнесся Михаил Авксентьевич Лесечко, заместитель Председателя Совета Министров СССР, – продолжает Егорычев, – я его хорошо знал еще по работе в райкоме партии, он у нас в районе директорствовал на заводе Счетно-Аналитических машин. В беседе со мной он сказал: “Имей в виду – лучше после Хрущева не будет”».[5]
Особую роль играли Николай Григорьевич Игнатов, но о нем речь пойдет дальше, и Устинов, тоже сталинист, старый знакомый Брежнева, после войны он курировал строительство ракетного завода в Днепропетровске, где Леонид Ильич возглавлял областную партийную организацию. Дмитрию Федоровичу поручили вербовать сторонников среди промышленников.
Как видим, команда подобралась солидная и подготовку они вели основательно. С одними говорили открыто, других лишь осторожно прощупывали, третьих решили до поры не посвящать в дело. Ведь любая утечка информации грозила крахом всему замыслу. Дата окончательного решения не была определена. В одном сходились все – завершить дело надо к концу этого года.
Брежнев и иже с ним «работали» не с одними членами Центрального Комитета, по мере возможностей они готовили общественное мнение, предпринимали все для дискредитации Хрущева в стране. И, кажется, все для этого делалось. В регионах, с руководителями которых удалось найти общий язык, из магазинов исчезали продукты, предметы первой необходимости. Выстраивались многочасовые очереди за любыми товарами, в том числе и за хлебом. Полки должны были заполниться снова только после устранения от власти «источника всех бед», буквально на следующий день.
В этом свете вызывала опасения повестка дня предстоящей сессии Верховного Совета, открывавшейся в понедельник, 13 июля.
Отец давно вынашивал вопрос об установлении пенсий колхозникам. Это был не только экономический, но и крупный политический шаг. Тем самым они приравнивались к рабочим, обретали равный со всеми социальный статус. Одновременно он хотел решить и другой больной вопрос: увеличить мизерные ставки учителям, врачам и работникам, занятым в сфере обслуживания.
И пенсии, и прибавки были невелики, особенно по нынешним меркам, но и на них средства отыскать было очень трудно. В начале года отец проводил многочасовые разговоры со специалистами, руководителями ведомств. В результате деньги наскребли, и он готовил обстоятельный доклад к предстоящей сессии.
Отменить или затормозить принятие этих решений было невозможно. Слишком долго и подробно готовился вопрос. Подходящего предлога не находилось. Брежнев и его команда нервничали. Ход их рассуждений, очевидно, был прост: «Хрущев, сделав доклад, опять свяжет свое имя с мероприятиями, обеспечивающими улучшение условий жизни многим людям. Это поднимет его популярность, сильно подмоченную повышением в 1962 году цен на мясо, молоко и масло. Как себя поведут люди при его устранении, предсказать трудно…»
Эти опасения были не слишком обоснованны, но они, вероятно, были. Тем не менее изменить им ничего не удалось. Вопрос остался в повестке дня.
Иначе сложилось с предложением отца установить два выходных дня в неделю. Этот вопрос не менее тщательно прорабатывался с начала года. На первых порах особых возражений не было, ведь почти весь мир к тому времени строил свой трудовой распорядок таким образом. Но в июне вдруг возникли почти неразрешимые трудности. Отцу стали доказывать, что переход на пятидневную неделю внесет дезорганизацию в работу многих отраслей народного хозяйства. В качестве основных аргументов приводились возможные затруднения на предприятиях с непрерывным характером производства: в металлургии, химии, нефтехимии. Высказывались опасения, что, несмотря на сохранение продолжительности рабочей недели в часах, общий объем выпуска продукции при переходе на пятидневку может упасть.
Давление на Хрущева оказывалось планомерно со всех сторон: ведомства, аппарат Совета Министров и аппарат Секретариата ЦК. Отец спорил, выдвигал контрдоводы, поколебать его не удавалось. Особенно рьяным противником перехода на новую неделю был секретарь ЦК А. П. Рудаков, отвечавший за работу промышленности.
До сессии оставалась неделя. Отец засел за окончательную подготовку доклада. Этого дела он никогда не доверял помощникам. На первом этапе отец обычно диктовал стенографисткам черновые мысли, часто вразброс. Расшифрованный текст приглаживали помощники с привлечением необходимых, в зависимости от темы выступления, специалистов по международным, промышленным, военным, сельскохозяйственным и другим вопросам.
Затем текст возвращался к отцу и начиналось редактирование. Он перекраивал композицию доклада, надиктовывал или выбрасывал отдельные куски, и так до тех пор, пока не добивался четкого выражения своих мыслей. На этом его активное участие в работе заканчивалось – теперь помощники со специалистами подбирали подходящие цитаты и представляли окончательный вариант. Отец его внимательно читал, вносил последние коррективы, и текст готов.
Правда и другое. Очень часто в своих выступлениях он не любил придерживаться бумажки, вообще отходил от написанного текста. Отец любил повторять одну из заповедей Петра I, запрещавшую читать речи по писанному, «дабы дурость каждого видна была». Такой стиль делал его выступления живыми, образными, позволял чутко реагировать на конкретную обстановку и выявлять реакцию слушателей.
Справедливости ради надо отметить, что иногда в запале выступления им высказывались и незрелые мысли, возникшие спонтанно в процессе произнесения речи. В этих случаях при подготовке текста к печати отцу приходилось устранять огрехи.
Все это, конечно, не касалось так называемых протокольных выступлений: при встречах и проводах иностранных делегаций, выступлений на приемах и других подобных мероприятиях. Эти речи, как и во всем мире, готовили соответствующие службы и представляли их отцу для окончательного зачтения уже в готовом виде.
Вот и сейчас он дошлифовывал свое предстоящее выступление на сессии Верховного Совета.
Рудаков решил пойти в обход. Ему удалось уговорить Аджубея попытаться воздействовать на тестя. Не знаю уж, какие аргументы оказались для Алексея Ивановича решающими, но он согласился.
Тем летом отец часто ночевал на даче, расположенной неподалеку от совхоза Горки-II, в сосновом бору на берегу Москвы-реки. Построили этот дом для Председателя Совета Народных Комиссаров Алексея Ивановича Рыкова, но об этом говорили глухо, вполголоса. Потом дачу занимал Молотов. Сейчас ее называют Горки-9.
Отцу понравилась обширная территория с длинной прогулочной дорожкой вдоль забора, без заметных подъемов и спусков, которые становились для него все более чувствительными. По этой дорожке отец обходил территорию каждый вечер, возвращаясь с работы. Завершалась прогулка на лугу, отделявшем территорию дачи от Москвы-реки.
Если на даче в Усово, где до последнего времени жил отец, пространство между забором дачи и рекой не было огорожено и заполнялось в солнечные дни массой москвичей, приезжавших позагорать и искупаться, то на доставшейся в наследство от Молотова даче проходы на луг с двух сторон были перегорожены колючей проволокой. Правда, состояние ее было не лучшим: то тут, то там зияли огромные дыры.
Охрана регулярно обходила периметр дачи по этому коридору. Рваная колючая проволока служила своеобразной приманкой для бродивших по окрестным лесам парочек. И в самый интересный момент из густых кустов появлялся человек в форме и требовал документы. Обычно дело кончалось мирным исходом: ретированием «нарушителей» и красочным рассказом бдительного стража в дежурке.
Однажды в кустах у самой кромки берега Москвы-реки охрана наткнулась на любопытную парочку. В ответ на требование предъявить документы молодой человек долго отнекивался, но когда понял, что выхода нет, показал удостоверение сотрудника посольства Великобритании.
Обе стороны были в шоковом состоянии. С перепугу охрана задержала обоих, хотя «злоумышленники» вразумительно объяснили, что они приплыли на лодке с пляжа на Николиной горе, где обычно летом отдыхают сотрудники иностранных представительств. Не зная, как поступить, дежурный начальник охраны поспешил к отцу с докладом о возможных намерениях задержанных разведать подступы к объекту.
Отец улыбнулся:
– А спутница у вашего шпиона симпатичная?
– Вполне, – замялся офицер.
– Пусть плывут, куда хотят. Не мешайте людям отдыхать. Боюсь, что она интересует вашего «разведчика» значительно больше, чем я, – отмахнулся отец, приостановив «международный конфликт».
Когда мы переехали сюда, луг зарос густой травой. Справа в углу было маленькое болотце. Летом здесь жил коростель. Отец, заслышав его знакомый с детства голос, останавливался, вслушивался, и лицо его расплывалось в улыбке. Эта птица была нашей достопримечательностью. У кромки леса на лугу стояла круглая зеленая беседка, а в ней плетеный стол и такие же кресла. Летом по выходным отец читал здесь бумаги или газеты. Тут же собирались и частые гости. Помню, в один из приездов в СССР гостивший у нас на даче Фидель Кастро фотографировал здесь нашу семью.
На этом лугу отец решил устроить опытное сельскохозяйственное угодье. Вдоль дорожки высадили кусты калины. Отец очень любил и ее белые цветы по весне, и красные грозди ягод осенью. Слева и справа от дорожки разбили грядки. На них росли разные овощи: морковь, огурцы, помидоры, кабачки, салат – словом, все, что должно расти на хорошем огороде.
Отдельно располагались грядки с культурами, чем-либо особо заинтересовавшими отца. Помню, вначале это были просо и чумиза. Отец помнил ее еще по Донбассу и решил сам проверить слухи о высокой урожайности этой китайской гостьи. Чумизу сеяли несколько лет. Каша из нее стала регулярным нашим блюдом. Но сведения об урожайности не подтвердились: подмосковный климат оказался для нее слишком суров.
Место чумизы заняла кукуруза. Рядками высевались разные сорта, посевы делались в разные сроки, по-разному обрабатывались. Отец внимательно следил за ростом растений. Это было не просто увлечение. Он хотел сам убедиться, пощупать результат своими руками. Рапортам он доверял мало, зная, как часто урожаи остаются на бумаге. Еще с Украины у него сложилась привычка объезжать поля, чтобы своими глазами увидеть сев, а потом и урожай.
Всякий приезд Первого секретаря ЦК в областной центр местное начальство старалось начать с обеда. После него Хрущев, мол, подобреет. В те времена он ездил чаще всего в открытой машине. Из нее лучше было видно, что творится на полях, можно остановиться в любом месте, расспросить селян, узнать их мнение, а оно часто оказывалось ценнее официальных сводок.
Бронированным «ЗИС-110», положенным членам Политбюро, он не пользовался. И тот без дела пылился в гараже ЦК.
Испытав несколько «теплых» встреч, отец придумал ответный ход. Он купил огромную чугунную сковороду. Чтоб она не пачкалась в багажнике автомобиля, заказал жестяной футляр. Теперь, подъезжая к областному центру, он не спешил, находил в придорожных посадках место поуютнее и делал привал. Быстро разводили костер, доставали вскоре ставшую легендарной сковородку и жарили яичницу с салом и помидорами. Да такую, чтобы хватило всем – и помощникам, и водителю.
Отец любил в лицах рассказывать о встречах с секретарями обкомов.
– С дороги, Никита Сергеевич, просим к обеду.
Отец хитро улыбался:
– Спасибо, мы только что пообедали. Давайте лучше займемся делом. Поехали по полям, а по дороге вы мне все расскажете.
Конечно, эта хитрость очень скоро стала всеобщим достоянием, но отец и не делал из своей выдумки секрета.
Главного он добился: по приезде в обком начинали с работы, а обедали поздно вечером.
Вернемся к событиям июля 1964 года.
В один из вечеров недели, остававшейся до сессии Верховного Совета, мы гуляли по лугу. Кроме отца, меня и Аджубея был, возможно, кто-то еще.
Алексей Иванович со свойственными ему красноречием и убежденностью доказывал, что переход на пятидневную неделю несвоевремен, не подготовлен и может повлечь за собой серьезные отрицательные последствия. Отец молча слушал.
Хорошо помню этот разговор; я был молод, мне ужасно хотелось иметь два выходных. Постепенно я заметил, что отец начал колебаться. Алексей Иванович находил нужные доводы. Тогда я решил вмешаться и робко возразил. Получилось неуклюже, и отец только отмахнулся:
– Не мешай.
В конце концов он сдался. Алексей Иванович просиял. Третий подпункт первого пункта повестки дня сняли. Он стал активом на послехрущевские времена. В ноябре 1967 года Брежнев поднесет второй выходной день советским людям в качестве собственного подарка к 50-летию Октябрьской революции 1917 года.
Сессия прошла без происшествий. 15 июля после принятия Закона «О пенсиях и пособиях членам колхозов» слово вновь взял отец.
– Товарищи депутаты!
Вы знаете, что товарищ Брежнев Леонид Ильич на Пленуме ЦК в июне 1963 года был избран секретарем Центрального Комитета партии. Центральный Комитет считает целесообразным, чтобы товарищ Брежнев сосредоточил свою деятельность в Центральном Комитете партии как секретарь ЦК КПСС.
В связи с этим Центральный Комитет вносит предложение освободить товарища Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
На пост Председателя Президиума Верховного Совета Центральный Комитет партии рекомендует для обсуждения на данной сессии кандидатуру товарища Микояна Анастаса Ивановича. При этом имеется в виду освободить его от обязанностей первого заместителя Председателя Совета Министров СССР.
Думаю, что нет надобности давать характеристику товарищу Микояну. Вы все знаете, какую большую политическую и государственную работу проводил и проводит Анастас Иванович в нашей партии и Советском государстве. Он зарекомендовал себя как верный ленинец, активный борец за дело коммунизма. Его деятельность известна нашему народу на протяжении десятилетий. Она известна не только у нас в стране, но и за ее пределами.
Центральный Комитет партии считает, что товарищ Микоян достоин того, чтобы доверить ему большой и ответственный пост Председателя Президиума Верховного Совета Советского Союза.
Товарищи!
Мы надеемся, что депутаты поддержат и примут предложение Центрального Комитета партии. Я позволю себе до голосования – хотя это может показаться несколько преждевременным – выразить сердечную благодарность Леониду Ильичу Брежневу за его плодотворную работу на посту Председателя Президиума Верховного Совета, а Анастасу Ивановичу Микояну от всей души пожелать больших успехов в его деятельности на посту Председателя Президиума Верховного Совета. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
На этом, собственно, все и закончилось. Депутаты дружно проголосовали за кандидатуру Микояна и приняли постановление:
«Верховный Совет Союза Советских Социалистических Республик постановляет:
В связи с занятостью на работе в ЦК КПСС освободить товарища Брежнева Леонида Ильича от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР».
Давно созревшее решение получило юридическое оформление.
Обстановка, с которой столкнулся в Президиуме Верховного Совета Анастас Иванович после назначения на новый пост, ему крайне не понравилась. Начал он с кадров. Начальнику Секретариата Президиума Верховного Совета Константину Устиновичу Черненко предложили освободить место. Пришлось Леониду Ильичу подыскивать своему приятелю место в ЦК. Большого труда это не составило.
После сессии и окончательного перехода на новое место Брежнева, видимо, раздирали противоречивые чувства. Очевидно, с одной стороны, он несколько успокоился, поскольку, хотя решение сессии было малоприятным, тем не менее в стане его сторонников прибывало, и недалек, казалось, час торжества. С другой стороны, его не покидало беспокойство: что произойдет, если Хрущев хотя бы заподозрит что-то? Но подготовка к смене власти вступала в решающую фазу, она требовала встреч, разговоров, подключения все новых людей. Менять планы уже было поздно.
После сессии в июле-августе начинался период отпусков. Жизнь замедлялась. Как обычно, Леонид Ильич отправился в Крым…
Отцу же о летнем отдыхе думать пока не приходилось: в конце июля намечался большой праздник в Польше – 20-летие образования народного государства. Несколько раз звонил Гомулка, просил приехать, поскольку визиту Хрущева он придавал особое значение. Отец конечно же не мог отказать своему старому другу.
А затем надо было обязательно проехать по восточным районам страны, чтобы самому посмотреть, как на целине готовятся к уборке урожая.
Опять отец уезжал из Москвы, оставив, пока Брежнев был в отпуске, «на хозяйстве» Подгорного. Все складывалось для них чрезвычайно благоприятно.
Нужно было максимально использовать лето, поскольку такого случая потом не представится: секретари обкомов, председатели исполкомов уходили в отпуск и съезжались в санатории Крыма и Кавказа. Здесь, не привлекая особого внимания, в непринужденной обстановке можно было прощупать их настроение. Ведь поездки по областям и республикам могли возбудить ненужное любопытство.
Новый пост Второго секретаря ЦК в этом смысле предоставлял обширные возможности – именно на нем лежала работа с обкомами. Но одно дело разговор в кабинете, а другое – за рюмкой хорошего коньяка на юге. В сомнительном случае все можно легко перевести в шутку, заглушить анекдотами. Ведь о чем только не болтают на отдыхе?…
В Крыму Брежневу удалось, насколько это сейчас известно, переговорить со многими. Общая кадровая ситуация складывалась в его пользу – Хрущевым были недовольны, казалось, все. Хрущев, судя по расстановке сил, не мог иметь поддержки ни в Президиуме ЦК, ни на Пленуме.
Славословия в адрес Хрущева в выступлениях Брежнева, Подгорного и других в то время лились потоком.
К этому периоду относится вторая беседа Шелеста с Брежневым.
К началу лета инициативная группа окончательно сложилась. Одним из основных исполнителей стал Председатель КГБ Семичастный. В 1957 году, когда в первый раз хотели сбросить отца, не последнюю роль в провале этой затеи сыграл генерал Иван Александрович Серов, тогдашний Председатель КГБ, сохранивший верность ЦК и его Первому секретарю. Теперь Председатель КГБ выступал против Председателя Правительства.
В июне в преддверии сессии Верховного Совета Леонид Ильич одолевал Семичастного различными предложениями устранения Хрущева. Как свидетельствует Семичастный, далеко не джентльменского характера.
Перед возвращением отца из поездки в Объединенную Арабскую Республику Леонид Ильич был одержим идеей отравить его. Семичастному его замысел пришелся не по душе. В отстранении Хрущева от власти он участвовал охотно. Это сулило быстрый взлет. Ведь он входил в когорту Шелепина, чьи люди были расставлены на ключевых постах. Однако уголовщиной он заниматься не хотел, понимая, что рано или поздно это может быть использовано против него самого и его союзника Шелепина. Семичастный юлил, выискивал разнообразные контраргументы.
Вот как вспоминает об этом сам Владимир Ефимович в интервью главному редактору «Аргументов и фактов» В. Старкову:
– Было мне предложено Брежневым: «Может, отравить его?» Тогда я сказал: «Только через мой труп. Ни в коем случае. Никогда я на это не пойду. Я не заговорщик и не убийца… Потом, обстановка в стране не такая, и такими методами нельзя идти».
Вопрос: Как отравить?
Семичастный: Кто-то должен был. Службе я своей должен был приказать… Поварам.
Вопрос: Поставить тем самым себя под угрозу?
Семичастный: Да, дурацкое дело. Я тогда приехал, возразил… В конце концов Брежнев согласился, что идея отравить Хрущева неосуществима.
Через несколько дней у Брежнева появился новый план – устроить авиационную катастрофу при перелете из Каира в Москву.
– Самолет стоит на чужом аэродроме, в чужом государстве. Вся вина ляжет на иностранные спецслужбы, – убеждал он Семичастного.
С Хрущевым летает преданный ему экипаж. Первый пилот – генерал Цыбин, вы знаете, начал летать с ним еще подполковником в 1941-м. Прошел всю войну. Да и как вы все это представляете? Мирное время. Кроме Хрущева, в самолете Громыко, Гречко, команда и, наконец, наши люди – чекисты. Этот вариант абсолютно невыполним, – собеседник отказался наотрез.
Брежнев на осуществлении своего плана больше не настаивал. Советская делегация благополучно возвратилась в Москву. Никто не знал о состоявшемся разговоре. Однако Брежнев не успокаивался.
В начале июня отец собирался в Ленинград. На 9-е число там была запланирована однодневная встреча с Президентом Югославии Иосипом Броз Тито. Отец выехал днем раньше, решил познакомиться с ходом жилищного строительства в Ленинграде, подготовиться к встрече, да и очень хотелось съездить в Петродворец, взглянуть на восстановленные фонтаны.
Тогда Брежневу пришла идея устроить автокатастрофу. Но и тут он, очевидно, не нашел поддержки.
Из Скандинавии Никита Сергеевич возвращался за неделю до открытия сессии. У Леонида Ильича совсем не оставалось времени.
В этом цейтноте появилось последнее, отчаянное предложение: арестовать Хрущева в момент его возвращения из Швеции и поместить в охотничьем хозяйстве Завидово неподалеку от Калинина (Твери). Везти такого пленника в Москву Брежнев опасался. Однако и это предложение не встретило одобрения ни у Семичастного, ни у других участников затеи. Они предпочитали более верный и менее авантюрный путь.
К сожалению, свидетельство Семичастного об этом факте лаконично. Он лишь отметил:
– Это длилось долгое время… Так был же вариант и такой, когда, понимаешь, он приехал из Швеции: остановить поезд где-то в районе Завидово, арестовать и привезти. Был и такой вариант…
В это же время начались активные переговоры с членами Президиума ЦК, секретарями обкомов, министрами, военными.
Наиболее важные переговоры Брежнев, Подгорный, Шелепин вели сами, но их на всех не хватало и по мере разрастания заговора приходилось привлекать других людей, естественно, абсолютно доверенных.
Исключительную роль сыграл земляк Брежнева днепропетровец Николай Романович Миронов. Еще до войны они вместе работали в Днепродзержинске. С 1951 по 1959 год Миронов служил в КГБ, последние три года начальником управления по Ленинградской области. С секретарем областного комитета партии Козловым они ладили, и в 1959 году Фрол Романович, к тому времени уже обосновавшийся в Москве, рекомендовал его Хрущеву. Миронова взяли в ЦК заведовать отделом административных органов, курировавшим назначения в армии, госбезопасности, прокуратуре, судах и милиции. Тогда-то он и сошелся с председателями КГБ – Шелепиным и его преемником Семичастным. Когда Козлова разбил паралич, Миронов переориентировался на Брежнева, благо они знали друг друга не только по Днепродзержинску, в 1947–1950 годах Леонид Ильич возглавлял Днепропетровскую областную партийную организацию, а Николай Романович в 1949 – 1951-м – соседнюю Кировоградскую. Теперь в Миронове нуждались и Шелепин с Семичастным, и Брежнев с Подгорным. Он смог поставить себя так, что выигрывал при любом раскладе.
В качестве заведующего отделом ЦК Миронов общался практически со всеми мало-мальски имевшими значение людьми, со многими он переговорил и почти всех уговорил.
Среди «комсомольцев», людей Шелепина, выделялся своей активностью Николай Григорьевич Егорычев, сорокачетырехлетний секретарь Московского областного комитета партии. Егорычев входил в число тех, кому власть и так шла в руки, ведь отец намеревался передать ее молодым, но тот не хотел ждать, рассчитывал получить все и сразу. Егорычев, в отличие от Миронова, не осторожничал, старался охватить, как можно больше потенциальных союзников, но судьба в лице Семичастного его хранила. Он склонил на сторону заговорщиков «президента Академии наук Келдыша, министров Вячеслава Петровича Елютина, Анатолия Ивановича Костоусова, Евгения Федоровича Кожевникова, председателя Исполкома Ленсовета Василия Яковлевича Исаева, Первого секретаря Ленинградского горкома партии Георгия Ивановича Попова, вице-президента Академии наук Владимира Алексеевича Кириллина».
А вот Суслов (с ним Егорычев заговорил в июне 1964 года в Париже, где они оказались вместе в составе советской делегации) от обсуждения опасной темы уклонился. Также как и Первый секретарь ЦК партии Литвы Антас Юозович Снечкус (с ним Егорычев безрезультатно пытался установить контакт в августе 1964 года в Паланге, куда специально приехал для «наведения мостов»).
Не повезло Егорычеву и с секретарем Ленинградского обкома Василием Сергеевичем Толстиковым. Тот, по словам Николая Григорьевича, так и не понял, о чем идет речь, и убеждал его, что «Хрущев – молоток!».
«К моим доводам Толстиков остался глух», – заключает Егорычев.
«Откровенно негативно к планам смещения Хрущева отнесся Михаил Авксентьевич Лесечко, заместитель Председателя Совета Министров СССР, – продолжает Егорычев, – я его хорошо знал еще по работе в райкоме партии, он у нас в районе директорствовал на заводе Счетно-Аналитических машин. В беседе со мной он сказал: “Имей в виду – лучше после Хрущева не будет”».[5]
Особую роль играли Николай Григорьевич Игнатов, но о нем речь пойдет дальше, и Устинов, тоже сталинист, старый знакомый Брежнева, после войны он курировал строительство ракетного завода в Днепропетровске, где Леонид Ильич возглавлял областную партийную организацию. Дмитрию Федоровичу поручили вербовать сторонников среди промышленников.
Как видим, команда подобралась солидная и подготовку они вели основательно. С одними говорили открыто, других лишь осторожно прощупывали, третьих решили до поры не посвящать в дело. Ведь любая утечка информации грозила крахом всему замыслу. Дата окончательного решения не была определена. В одном сходились все – завершить дело надо к концу этого года.
Брежнев и иже с ним «работали» не с одними членами Центрального Комитета, по мере возможностей они готовили общественное мнение, предпринимали все для дискредитации Хрущева в стране. И, кажется, все для этого делалось. В регионах, с руководителями которых удалось найти общий язык, из магазинов исчезали продукты, предметы первой необходимости. Выстраивались многочасовые очереди за любыми товарами, в том числе и за хлебом. Полки должны были заполниться снова только после устранения от власти «источника всех бед», буквально на следующий день.
В этом свете вызывала опасения повестка дня предстоящей сессии Верховного Совета, открывавшейся в понедельник, 13 июля.
Отец давно вынашивал вопрос об установлении пенсий колхозникам. Это был не только экономический, но и крупный политический шаг. Тем самым они приравнивались к рабочим, обретали равный со всеми социальный статус. Одновременно он хотел решить и другой больной вопрос: увеличить мизерные ставки учителям, врачам и работникам, занятым в сфере обслуживания.
И пенсии, и прибавки были невелики, особенно по нынешним меркам, но и на них средства отыскать было очень трудно. В начале года отец проводил многочасовые разговоры со специалистами, руководителями ведомств. В результате деньги наскребли, и он готовил обстоятельный доклад к предстоящей сессии.
Отменить или затормозить принятие этих решений было невозможно. Слишком долго и подробно готовился вопрос. Подходящего предлога не находилось. Брежнев и его команда нервничали. Ход их рассуждений, очевидно, был прост: «Хрущев, сделав доклад, опять свяжет свое имя с мероприятиями, обеспечивающими улучшение условий жизни многим людям. Это поднимет его популярность, сильно подмоченную повышением в 1962 году цен на мясо, молоко и масло. Как себя поведут люди при его устранении, предсказать трудно…»
Эти опасения были не слишком обоснованны, но они, вероятно, были. Тем не менее изменить им ничего не удалось. Вопрос остался в повестке дня.
Иначе сложилось с предложением отца установить два выходных дня в неделю. Этот вопрос не менее тщательно прорабатывался с начала года. На первых порах особых возражений не было, ведь почти весь мир к тому времени строил свой трудовой распорядок таким образом. Но в июне вдруг возникли почти неразрешимые трудности. Отцу стали доказывать, что переход на пятидневную неделю внесет дезорганизацию в работу многих отраслей народного хозяйства. В качестве основных аргументов приводились возможные затруднения на предприятиях с непрерывным характером производства: в металлургии, химии, нефтехимии. Высказывались опасения, что, несмотря на сохранение продолжительности рабочей недели в часах, общий объем выпуска продукции при переходе на пятидневку может упасть.
Давление на Хрущева оказывалось планомерно со всех сторон: ведомства, аппарат Совета Министров и аппарат Секретариата ЦК. Отец спорил, выдвигал контрдоводы, поколебать его не удавалось. Особенно рьяным противником перехода на новую неделю был секретарь ЦК А. П. Рудаков, отвечавший за работу промышленности.
До сессии оставалась неделя. Отец засел за окончательную подготовку доклада. Этого дела он никогда не доверял помощникам. На первом этапе отец обычно диктовал стенографисткам черновые мысли, часто вразброс. Расшифрованный текст приглаживали помощники с привлечением необходимых, в зависимости от темы выступления, специалистов по международным, промышленным, военным, сельскохозяйственным и другим вопросам.
Затем текст возвращался к отцу и начиналось редактирование. Он перекраивал композицию доклада, надиктовывал или выбрасывал отдельные куски, и так до тех пор, пока не добивался четкого выражения своих мыслей. На этом его активное участие в работе заканчивалось – теперь помощники со специалистами подбирали подходящие цитаты и представляли окончательный вариант. Отец его внимательно читал, вносил последние коррективы, и текст готов.
Правда и другое. Очень часто в своих выступлениях он не любил придерживаться бумажки, вообще отходил от написанного текста. Отец любил повторять одну из заповедей Петра I, запрещавшую читать речи по писанному, «дабы дурость каждого видна была». Такой стиль делал его выступления живыми, образными, позволял чутко реагировать на конкретную обстановку и выявлять реакцию слушателей.
Справедливости ради надо отметить, что иногда в запале выступления им высказывались и незрелые мысли, возникшие спонтанно в процессе произнесения речи. В этих случаях при подготовке текста к печати отцу приходилось устранять огрехи.
Все это, конечно, не касалось так называемых протокольных выступлений: при встречах и проводах иностранных делегаций, выступлений на приемах и других подобных мероприятиях. Эти речи, как и во всем мире, готовили соответствующие службы и представляли их отцу для окончательного зачтения уже в готовом виде.
Вот и сейчас он дошлифовывал свое предстоящее выступление на сессии Верховного Совета.
Рудаков решил пойти в обход. Ему удалось уговорить Аджубея попытаться воздействовать на тестя. Не знаю уж, какие аргументы оказались для Алексея Ивановича решающими, но он согласился.
Тем летом отец часто ночевал на даче, расположенной неподалеку от совхоза Горки-II, в сосновом бору на берегу Москвы-реки. Построили этот дом для Председателя Совета Народных Комиссаров Алексея Ивановича Рыкова, но об этом говорили глухо, вполголоса. Потом дачу занимал Молотов. Сейчас ее называют Горки-9.
Отцу понравилась обширная территория с длинной прогулочной дорожкой вдоль забора, без заметных подъемов и спусков, которые становились для него все более чувствительными. По этой дорожке отец обходил территорию каждый вечер, возвращаясь с работы. Завершалась прогулка на лугу, отделявшем территорию дачи от Москвы-реки.
Если на даче в Усово, где до последнего времени жил отец, пространство между забором дачи и рекой не было огорожено и заполнялось в солнечные дни массой москвичей, приезжавших позагорать и искупаться, то на доставшейся в наследство от Молотова даче проходы на луг с двух сторон были перегорожены колючей проволокой. Правда, состояние ее было не лучшим: то тут, то там зияли огромные дыры.
Охрана регулярно обходила периметр дачи по этому коридору. Рваная колючая проволока служила своеобразной приманкой для бродивших по окрестным лесам парочек. И в самый интересный момент из густых кустов появлялся человек в форме и требовал документы. Обычно дело кончалось мирным исходом: ретированием «нарушителей» и красочным рассказом бдительного стража в дежурке.
Однажды в кустах у самой кромки берега Москвы-реки охрана наткнулась на любопытную парочку. В ответ на требование предъявить документы молодой человек долго отнекивался, но когда понял, что выхода нет, показал удостоверение сотрудника посольства Великобритании.
Обе стороны были в шоковом состоянии. С перепугу охрана задержала обоих, хотя «злоумышленники» вразумительно объяснили, что они приплыли на лодке с пляжа на Николиной горе, где обычно летом отдыхают сотрудники иностранных представительств. Не зная, как поступить, дежурный начальник охраны поспешил к отцу с докладом о возможных намерениях задержанных разведать подступы к объекту.
Отец улыбнулся:
– А спутница у вашего шпиона симпатичная?
– Вполне, – замялся офицер.
– Пусть плывут, куда хотят. Не мешайте людям отдыхать. Боюсь, что она интересует вашего «разведчика» значительно больше, чем я, – отмахнулся отец, приостановив «международный конфликт».
Когда мы переехали сюда, луг зарос густой травой. Справа в углу было маленькое болотце. Летом здесь жил коростель. Отец, заслышав его знакомый с детства голос, останавливался, вслушивался, и лицо его расплывалось в улыбке. Эта птица была нашей достопримечательностью. У кромки леса на лугу стояла круглая зеленая беседка, а в ней плетеный стол и такие же кресла. Летом по выходным отец читал здесь бумаги или газеты. Тут же собирались и частые гости. Помню, в один из приездов в СССР гостивший у нас на даче Фидель Кастро фотографировал здесь нашу семью.
На этом лугу отец решил устроить опытное сельскохозяйственное угодье. Вдоль дорожки высадили кусты калины. Отец очень любил и ее белые цветы по весне, и красные грозди ягод осенью. Слева и справа от дорожки разбили грядки. На них росли разные овощи: морковь, огурцы, помидоры, кабачки, салат – словом, все, что должно расти на хорошем огороде.
Отдельно располагались грядки с культурами, чем-либо особо заинтересовавшими отца. Помню, вначале это были просо и чумиза. Отец помнил ее еще по Донбассу и решил сам проверить слухи о высокой урожайности этой китайской гостьи. Чумизу сеяли несколько лет. Каша из нее стала регулярным нашим блюдом. Но сведения об урожайности не подтвердились: подмосковный климат оказался для нее слишком суров.
Место чумизы заняла кукуруза. Рядками высевались разные сорта, посевы делались в разные сроки, по-разному обрабатывались. Отец внимательно следил за ростом растений. Это было не просто увлечение. Он хотел сам убедиться, пощупать результат своими руками. Рапортам он доверял мало, зная, как часто урожаи остаются на бумаге. Еще с Украины у него сложилась привычка объезжать поля, чтобы своими глазами увидеть сев, а потом и урожай.
Всякий приезд Первого секретаря ЦК в областной центр местное начальство старалось начать с обеда. После него Хрущев, мол, подобреет. В те времена он ездил чаще всего в открытой машине. Из нее лучше было видно, что творится на полях, можно остановиться в любом месте, расспросить селян, узнать их мнение, а оно часто оказывалось ценнее официальных сводок.
Бронированным «ЗИС-110», положенным членам Политбюро, он не пользовался. И тот без дела пылился в гараже ЦК.
Испытав несколько «теплых» встреч, отец придумал ответный ход. Он купил огромную чугунную сковороду. Чтоб она не пачкалась в багажнике автомобиля, заказал жестяной футляр. Теперь, подъезжая к областному центру, он не спешил, находил в придорожных посадках место поуютнее и делал привал. Быстро разводили костер, доставали вскоре ставшую легендарной сковородку и жарили яичницу с салом и помидорами. Да такую, чтобы хватило всем – и помощникам, и водителю.
Отец любил в лицах рассказывать о встречах с секретарями обкомов.
– С дороги, Никита Сергеевич, просим к обеду.
Отец хитро улыбался:
– Спасибо, мы только что пообедали. Давайте лучше займемся делом. Поехали по полям, а по дороге вы мне все расскажете.
Конечно, эта хитрость очень скоро стала всеобщим достоянием, но отец и не делал из своей выдумки секрета.
Главного он добился: по приезде в обком начинали с работы, а обедали поздно вечером.
Вернемся к событиям июля 1964 года.
В один из вечеров недели, остававшейся до сессии Верховного Совета, мы гуляли по лугу. Кроме отца, меня и Аджубея был, возможно, кто-то еще.
Алексей Иванович со свойственными ему красноречием и убежденностью доказывал, что переход на пятидневную неделю несвоевремен, не подготовлен и может повлечь за собой серьезные отрицательные последствия. Отец молча слушал.
Хорошо помню этот разговор; я был молод, мне ужасно хотелось иметь два выходных. Постепенно я заметил, что отец начал колебаться. Алексей Иванович находил нужные доводы. Тогда я решил вмешаться и робко возразил. Получилось неуклюже, и отец только отмахнулся:
– Не мешай.
В конце концов он сдался. Алексей Иванович просиял. Третий подпункт первого пункта повестки дня сняли. Он стал активом на послехрущевские времена. В ноябре 1967 года Брежнев поднесет второй выходной день советским людям в качестве собственного подарка к 50-летию Октябрьской революции 1917 года.
Сессия прошла без происшествий. 15 июля после принятия Закона «О пенсиях и пособиях членам колхозов» слово вновь взял отец.
– Товарищи депутаты!
Вы знаете, что товарищ Брежнев Леонид Ильич на Пленуме ЦК в июне 1963 года был избран секретарем Центрального Комитета партии. Центральный Комитет считает целесообразным, чтобы товарищ Брежнев сосредоточил свою деятельность в Центральном Комитете партии как секретарь ЦК КПСС.
В связи с этим Центральный Комитет вносит предложение освободить товарища Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
На пост Председателя Президиума Верховного Совета Центральный Комитет партии рекомендует для обсуждения на данной сессии кандидатуру товарища Микояна Анастаса Ивановича. При этом имеется в виду освободить его от обязанностей первого заместителя Председателя Совета Министров СССР.
Думаю, что нет надобности давать характеристику товарищу Микояну. Вы все знаете, какую большую политическую и государственную работу проводил и проводит Анастас Иванович в нашей партии и Советском государстве. Он зарекомендовал себя как верный ленинец, активный борец за дело коммунизма. Его деятельность известна нашему народу на протяжении десятилетий. Она известна не только у нас в стране, но и за ее пределами.
Центральный Комитет партии считает, что товарищ Микоян достоин того, чтобы доверить ему большой и ответственный пост Председателя Президиума Верховного Совета Советского Союза.
Товарищи!
Мы надеемся, что депутаты поддержат и примут предложение Центрального Комитета партии. Я позволю себе до голосования – хотя это может показаться несколько преждевременным – выразить сердечную благодарность Леониду Ильичу Брежневу за его плодотворную работу на посту Председателя Президиума Верховного Совета, а Анастасу Ивановичу Микояну от всей души пожелать больших успехов в его деятельности на посту Председателя Президиума Верховного Совета. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
На этом, собственно, все и закончилось. Депутаты дружно проголосовали за кандидатуру Микояна и приняли постановление:
«Верховный Совет Союза Советских Социалистических Республик постановляет:
В связи с занятостью на работе в ЦК КПСС освободить товарища Брежнева Леонида Ильича от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР».
Давно созревшее решение получило юридическое оформление.
Обстановка, с которой столкнулся в Президиуме Верховного Совета Анастас Иванович после назначения на новый пост, ему крайне не понравилась. Начал он с кадров. Начальнику Секретариата Президиума Верховного Совета Константину Устиновичу Черненко предложили освободить место. Пришлось Леониду Ильичу подыскивать своему приятелю место в ЦК. Большого труда это не составило.
После сессии и окончательного перехода на новое место Брежнева, видимо, раздирали противоречивые чувства. Очевидно, с одной стороны, он несколько успокоился, поскольку, хотя решение сессии было малоприятным, тем не менее в стане его сторонников прибывало, и недалек, казалось, час торжества. С другой стороны, его не покидало беспокойство: что произойдет, если Хрущев хотя бы заподозрит что-то? Но подготовка к смене власти вступала в решающую фазу, она требовала встреч, разговоров, подключения все новых людей. Менять планы уже было поздно.
После сессии в июле-августе начинался период отпусков. Жизнь замедлялась. Как обычно, Леонид Ильич отправился в Крым…
Отцу же о летнем отдыхе думать пока не приходилось: в конце июля намечался большой праздник в Польше – 20-летие образования народного государства. Несколько раз звонил Гомулка, просил приехать, поскольку визиту Хрущева он придавал особое значение. Отец конечно же не мог отказать своему старому другу.
А затем надо было обязательно проехать по восточным районам страны, чтобы самому посмотреть, как на целине готовятся к уборке урожая.
Опять отец уезжал из Москвы, оставив, пока Брежнев был в отпуске, «на хозяйстве» Подгорного. Все складывалось для них чрезвычайно благоприятно.
Нужно было максимально использовать лето, поскольку такого случая потом не представится: секретари обкомов, председатели исполкомов уходили в отпуск и съезжались в санатории Крыма и Кавказа. Здесь, не привлекая особого внимания, в непринужденной обстановке можно было прощупать их настроение. Ведь поездки по областям и республикам могли возбудить ненужное любопытство.
Новый пост Второго секретаря ЦК в этом смысле предоставлял обширные возможности – именно на нем лежала работа с обкомами. Но одно дело разговор в кабинете, а другое – за рюмкой хорошего коньяка на юге. В сомнительном случае все можно легко перевести в шутку, заглушить анекдотами. Ведь о чем только не болтают на отдыхе?…
В Крыму Брежневу удалось, насколько это сейчас известно, переговорить со многими. Общая кадровая ситуация складывалась в его пользу – Хрущевым были недовольны, казалось, все. Хрущев, судя по расстановке сил, не мог иметь поддержки ни в Президиуме ЦК, ни на Пленуме.
Славословия в адрес Хрущева в выступлениях Брежнева, Подгорного и других в то время лились потоком.
К этому периоду относится вторая беседа Шелеста с Брежневым.