Нахва кивнула головой в знак согласия. А Иезекиль говорил сейчас как раз такими словами, которыми Нахва привыкла говорить с женщинами племени и которые часто использовал Салим в разговорах с мужской его половиной. Иезекилю показалось, что он убедил ее в том, в чем она и без того была убеждена. Поэтому он продолжил более уверенно:
– Решился заговорить я об этом, когда по воле Аллаха исчезли препятствия, мешавшие мне просить твоей руки у твоей почившей матери или у твоих дядей, а ты ведь сама знаешь, как я тебя люблю.
Он хотел сказать «привязан к тебе», но вовремя себя поправил.
Заметив, что Нахва продолжает одобрительно кивать головой, Иезекиль еще больше приободрился.
– Пришел я сообщить о своем желании жениться на тебе, когда осталась ты совсем одна. Объединим все, что есть у тебя и у меня, и заживем припеваючи.
– Если ты согласишься, – добавил он, улыбаясь, – а я не думаю, что ты отвергнешь Иезекиля, я стану просить твоей руки у твоих дядей, как это и положено.
– Будем считать, что ты свое предложение сделал и что все теперь, даст Бог, будет хорошо.
От ее слов каждая волосинка в бороде Иезекиля возликовала, ведь именно такого ответа он ждал больше всего. Поэтому он тут же в нетерпении спросил:
– Хорошо, так когда в таком случае мы поженимся?
– Потерпи немного, Иезекиль, – на этот раз Нахва назвала его по имени без добавления обычного «шейх», устранив тем самым всякие церемонии между ними.
– Ну потерплю я, а дальше-то что?
– Прежде всего должна сказать тебе, что со дня смерти моей матери прошла всего лишь неделя, а этого недостаточно. Должно пройти по меньшей мере две недели, чтобы ты мог посвататься ко мне, а потом и жениться.
Иезекилю хотелось, конечно, чтобы она ответила «завтра», но он сразу же согласился, не веря, что Нахва так быстро примет его предложение.
– Будь по-твоему, великодушная моя!
– Послушай меня еще, Иезекиль.
– Я весь внимание.
– Посватать меня ты должен не у дядей моих, при всем моем к ним уважении, потому что я состою с ними не в прямом родстве, а так, седьмая вода на киселе. Посватать меня ты должен у всего племени в присутствии глав всех семей, и уважаемых людей, и молодых людей, которых все у нас знают, а может, и всех без исключения.
– К чему это заводить в нашем племени новые обычаи? Да и как нам накормить такую ораву?
– Не беспокойся, я сама все устрою. Все девушки племени будут готовить, печь хлеб и носить воду, а что до животных на убой, то у моей семьи этого добра хватает. Есть верблюды, козы, бараны, есть, на худой конец, не дающие приплод овцы.
Иезекиль довольно быстро, пусть и нехотя, согласился, так велико было его желание поскорей жениться на Нахве.
– У меня есть еще одно условие.
– Говори, свет очей моих.
– Ты объявишь перемирие на семь дней между тобой и теми, кто не признал твоего шейхства.
Лицо Иезекиля побледнело.
– А это еще зачем? – в его голосе послышалось раздражение.
– Единство всего племени под твоими знаменами для меня важнее всего. Полагаю, и для тебя тоже. Быть может, Аллах попустит сердцам людей в эти семь дней очиститься, и это случится во многом благодаря нам с тобой. Особенно если я возьму на себя женщин из числа несогласных, а ты займешься мужчинами. Ты ведь знаешь, Иезекиль, что женщины могут повлиять на мужчин.
Иезекиль внимательно слушал ее, поглаживая бороду и одобрительно кивая головой.
– Как знаешь и то, что женщины ценят мир больше, чем мужчины. Хотя женщина может быть и жестокой, когда побеждает своего врага.
При этих словах лицо Иезекиля снова побледнело, но Нахва нарочно не смотрела ему в глаза, чтобы окончательно не привести его в замешательство.
– Для женщины устойчивость гораздо важнее, чем для мужчины. И это поможет мне заставить женщин надавить на их мужей, чтобы те пошли на примирение. Остальное – за тобой. Надеюсь, тебя не нужно учить, что делать дальше. Ты ведь на заговорах и интригах собаку съел, – сказала она как бы шутя, но имея в виду то, что сказала.
Оба засмеялись, каждый думая о своем.
– А ты, должен тебе сказать, хитра.
– Твоя школа, Иезекиль. Что же касается третьего условия…
– Господи, помилуй! – вскричал Иезекиль.
– Аллах помилует непременно, Иезекиль, нужно только очистить душу.
– Дай-то Бог.
– Разве не хорошо было то, что уже произошло? – она загадочно улыбнулась, словно бросая ему смертельную наживку. – Так вот, третье условие таково: племя должно собраться в доме юноши, с которым я в тот день танцевала.
Иезекиль одернул абу и вскочил. Его затрясло, и, забыв о том, что они говорили шепотом, он произнес во весь голос:
– Это условие хуже, чем все вместе взятые! Нахва осталась сидеть на месте.
– Садись. Похоже, женщины, когда любят или ненавидят, способны придумать такое, что и в голову не придет самым сообразительным из мужчин.
Иезекиль с недовольным видом сел.
– Кто бы мог подумать, что Нахва, женщина, может придумать такое, что не придет в голову хитроумному Иезекилю?
Теперь Нахва смотрела ему прямо в глаза. Лицо Иезекиля все перекосилось, когда она назвала его хитроумным.
– О Аллах, говори наконец. Послушаем, что пришло тебе в голову.
– Я ведь так и не встречалась с тобой с того дня, а ты ни разу не поинтересовался почему. И вот появляешься здесь, когда на мою мать опустилось Божественное предопределение.
– Да будет Аллах милостив к ней, – Иезекиль решил осторожно разведать, что творится в ее голове. – Кто бы мог подумать, что обычный деревянный столб может упасть и убить человека.
Он почувствовал, что сболтнул лишнего.
– Хотя, скажу я, столб довольно толстый.
– Да, Иезекиль, видишь, что может сделать судьба с человеком, когда ей становится это угодно? Невозможно поверить, что простой деревянный столб может лишить человека жизни.
Нахва ненадолго замолчала, и от ее молчания у Иезекиля чуть было не сдали нервы, но она заговорила снова.
– Разве что ей было на роду написано. Удар оказался таким сильным, что ее голова едва не раскололась на две части, такая глубокая рана.
Нервы Иезекиля, и без того натянутые как струна, при этих словах лопнули бы совсем, если бы Нахва не заключила:
– Каждому из нас определен свой день, Иезекиль. Должно быть, Аллах пожелал сделать как лучше.
Нахва действительно думала, что, возможно, так оно и есть, однако Иезекиль истолковал ее слова по-своему. Она так измотала его своими подозрительными намеками, что теперь он готов был соглашаться со всем, что бы она ни сказала, только бы не разоблачила его. Он ведь так до сих пор и не знал, что правда давно ей известна.
– Скажи же, Нахва, что ты там задумала такое, что я никак в толк не возьму?
– Если бы мы встретились с тобой раньше, до смерти матери, я бы тогда тебе сказала. Но раз ты пришел только сейчас, слушай. Когда ты пригласил меня танцевать с тобой, признаться, я растерялась. Я не стану скрывать от тебя, что уже давно, когда еще мама была жива, готовила себя к тому, что когда-нибудь стану твоей женой. Поэтому-то я и решила пообщаться с женщинами поближе, чтоб заслужить их доверие. Тогда твоя власть после нашей женитьбы оказалась бы еще крепче. Так вот, я отказала тебе тогда, чтобы не утратить среди них авторитет. Ты знаешь, Иезекиль, молодые думают совсем не так, как зрелые мужчины и женщины с большим опытом жизни. Я не такая, как ты, да и разница в возрасте у нас немалая.
– Но в сообразительности тебе не откажешь. Рассказывай, что ты придумала. Хочу узнать, в мою ли пользу эта разница. Пока я не могу сообразить, в чем твоя задумка, и поэтому мне кажется, что это я молод, а ты гораздо старше меня.
– Лучше всего, чтобы разница в возрасте между мужчиной и женщиной была не меньше пяти лет, но не больше пятнадцати, в этом случае зрелость мужчины восполняет недостатки женщины, а сам он находит силы ее выносить, как, например, ты сейчас.
Слова Нахвы развеселили Иезекиля, и он заулыбался, а она продолжала:
– В общем, пришлось выбрать кого-нибудь из гостей, чтобы люди обо мне чего-нибудь не подумали. Не скажут ведь, например, что я не стала танцевать потому, что не было настроения, а скажут непременно, что, если не пожелала танцевать на свадьбе, значит, что-то неладно. Поэтому я решила выбрать первого, кто попадется на глаза. Попыталась отыскать взрослого мужчину, но в полумраке трудно было разобрать. Когда мой взгляд остановился на человеке с закрытым лицом, мне показалось, что это шейх преклонного возраста, а лицо он укрыл от холода. Светильники давали такой слабый свет. Ты ведь и сам споткнулся, даже укаль у тебя с головы слетел. Так бы и свалился на землю, если бы кто-то из гостей вовремя тебя не поддержал. Мне стало, конечно, неловко, когда я догадалась, что передо мной молодой человек, хотя платка своего он так и не снял. Но благодарю Аллаха, что его лицо осталось закрытым, потому что если бы все увидели, что, отказав тебе, я выбрала юношу с открытым лицом, вот тогда было бы поводов для разговоров.
– А теперь ты знаешь, кто это был? – поинтересовался Иезекиль.
– Конечно, знаю, о шейх, – отвечала она, и голос ее зазвучал официально и строго, словно она хотела сказать: «Как только ты мог подумать, что не знаю», чтобы Иезекилю не пришло в голову чего-то дурного.
– Знаю, его зовут Салим. А раз я знаю это, то не зря предложила и настаиваю на том, чтобы все происходило в доме его отца. Если мы сделаем так, как я предлагаю, люди не станут больше болтать языком и строить разнообразные догадки. Никто уже не скажет, что выбрала я его тогда вовсе не по случайности, а потому, что мы уже знали друг друга. И понятно будет, что тебя я выбрала себе в мужья вовсе не потому, что у меня не было никого на примете помоложе, а потому, что ты посватался ко мне как шейх племени.
Шейх Иезекиль захохотал, запрокинув голову назад. Он совершенно забыл о том, что пришел принести свои соболезнования.
– Хорошо, для тебя все, что пожелаешь, а сверху еще жизнь Иезекиля. Значит, через семь дней встречаемся за обедом в доме отца Салима? Я правильно понял?
– Да, и с Богом.
Иезекиль поднялся и направился к выходу.
– Ты приглашаешь женщин, мужчин я беру на себя. А не позвать ли мне нашего друга, шейха племени румов, чтобы он благословил нашу свадьбу?
– Нет-нет, Иезекиль, пусть это останется внутри племени. Не стоит усложнять все с теми, кто отказался тебе повиноваться, потому что главное для тебя сейчас – вернуть их под свои знамена. Шейх племени румов, уверена, будет этому рад.
– Конечно. Ну, с Богом.
– С Богом, – ответила Нахва. Попрощавшись с дядями, Хазимом, Омаром и Саманом, Иезекиль ушел.
Нападавшие предпочли скрыться, а Салим, оставив на месте лошадь, снова вернулся в дом отца. Когда он появился на пороге с окровавленной рукой, все вскочили с мест. Нахва зажала рот рукой, чтобы не закричать, а из глаз сестры Салима от испуга покатились слезы. Мать Салима принялась тут же осматривать рану. Она закатала Салиму рукав и немного успокоилась, найдя рану не такой уж опасной.
– Ничего, сынок, ничего, чуть-чуть задело, – один только отец Салима сохранил невозмутимость. Он направился к огню, на котором разогревал молоко, и стал копаться там в головешках.
– Как-то напало на нас одно племя, и я сразился, будучи пешим, на копьях с всадником. Ударил он меня копьем в грудь, а когда я повалился на землю, кричит: «Хватайся за что-нибудь!»
Ухватился я рукой за ближайший куст, и тогда он выдернул копье. Такая дыра осталась, мать твоя знает. Вот, сынок, – он протянул горстку золы на сковородке для обжаривания кофе, – приложи-ка к ране.
Салим приложил золу к ране, а Нахва с матерью помогли ее забинтовать.
Стали расспрашивать, кто же на него напал.
– Их было трое, – стал рассказывать Салим. – Одного я серьезно ранил в плечо, а второго, думаю, ранил неопасно. Зато угодил ему в руку, в которой он держал саблю, поэтому они и бросились бежать. Все были с закрытыми лицами, но мне показалось, что одного я узнал.
– И кто же это? – спросила Нахва так, словно сразу же подумала на Иезекиля.
– Лучше всего увидел его глаза, – ответил Салим и принялся их описывать.
– Кажется, я догадываюсь, кто это, – сказала Нахва.
– Наверняка он, – шепнул Салим, склонив к ней голову.
Родителям Салима тоже не терпелось узнать, но Салим, не сказав ни слова, вышел, сел на коня и ускакал к своим друзьям.
Иезекиль вел себя так, словно ничего не произошло. Он спрашивал, кого бы лучше послать к непокорным, и заверял, что с того момента, как посланец отправится к ним, повеление его о прощении будет считаться в силе. Но Нахве сразу же стало понятно, что пришел он сюда, стараясь отвести от себя подозрения. Ведь сделать невозможным собрание в доме Салима можно было только одним способом – убив Салима.
Когда, закончив разговор, Иезекиль собрался уходить, Нахва нарочно вышла немного его проводить. И как только подвернулась такая возможность, взяла его за руку в том месте, которое указал Салим, и крепко ее сжала.
Иезекиль вскрикнул от боли и выдернул руку.
– Что с тобой, Иезекиль? – недоуменно спросила Нахва. – Что-то болит? Что случилось?
– Ничего. Наверное, отлежал руку во сне, вот и болит. Неприятно, конечно, но скоро пройдет.
Они продолжали идти рядом. Улучив момент, Нахва снова взяла его за руку и на этот раз сдавила еще сильнее.
– Что ты делаешь, радость моя, убить меня хочешь? – закричал Иезекиль от неожиданности и упал от боли без чувств.
Саман и Омар донесли его до шатра и уложили на постель. Пока он пребывал в забытьи, Нахва подняла рукав его одежды, и глазам ее открылась вся правда. Рана оказалась точно такой, как рассказывал Салим.
Нахва взбрызнула лицо Иезекиля водой, потом, вместо того чтобы аккуратно похлопать, несколько раз с силой ударила его по щекам.
Омар и Саман хихикнули и отвернулись в сторону.
Иезекиль стал приходить в себя. Нахва смотрела на него как ни в чем не бывало.
– Что с тобой, Иезекиль? Ты меня напугал. Я чуть было не закричала, когда ты упал без чувств. Должно быть, ты вывихнул руку и не знаешь об этом. Нужно обратиться к кому-нибудь, чтобы ее вправили.
Она как будто сама указывала ему нужную дверь для спасения.
– Наверное, так и случилось. Сам не пойму, отчего я вдруг упал.
– Боль способна свалить и более крепких мужчин, ничего зазорного в этом нет. К тому же ты упал в мои объятия, Иезекиль.
Услышав такое, Иезекиль сразу ожил, от его смущения и следа не осталось.
– Объятия твои – жизнь для меня. О большем я и мечтать не мог, и вот моя мечта наконец сбылась.
– А я бы пожелала, чтобы объятия твои не оказались просторней, чем гостевая в большом шатре, вмещающая много таких, как я.
Оба засмеялись, и Иезекиль ушел.
– Зачем Иезекилю, – сказал кто-то, – брать себе жену из нашего племени, если за этим не стоит какой-нибудь вероломный план?
– А почему вы не думаете о том, что, когда Иезекиль женится на женщине из нашего племени, нам станет легче до него добраться? – ответил другой.
– Разве можно строить планы, исходя из таких предположений? – возразил ему кто-то. – Вот получили мы что хотели, а дальше-то что? Да, жена может повлиять на своего мужа, но это только тогда, когда дело серьезных вещей не касается. И уж точно не тогда, когда муж задумывает что-то такое, что его жене не понравится. Вместо того чтобы приобрести влияние на Иезекиля, мы потеряем Нахву. Лучше бы нам отговорить ее от этого замужества, если потребуется – даже силой. Если решите вдруг поручить это мне, я готов.
Этот молодой человек состоял с Нахвой в дальнем родстве и никак не хотел успокоиться.
– Откуда нам знать, а вдруг приглашение в дом Салима задумано как западня. Если выбрали дом Салима, значит, он туда придет. А если придет он, вместе с ним и все наши главные. Вот тогда-то последствия заговора против нас будут ужасными.
Каждый старался бросить в почву свое зерно, но урожай согласия собран так и не был, поэтому говорить пришлось Салиму.
– Я уважаю мнение каждого из говоривших и знаю, что каждый желает нашему племени подняться и избавиться от несправедливости. Вы хотели бы, чтобы правда, угодная Аллаху, восторжествовала, чтобы человек получил возможность думать, ничего не опасаясь, решать все без колебаний, не покоряться притеснениям и угнетению и никогда не мириться с подобными поступками шейха и его приближенных. Но послушайте внимательно, что я сейчас скажу. План наш вовсе не предполагает примирения с Иезекилем и каких-либо половинчатых решений. Он заключается в том, чтобы сбросить Иезекиля с его фальшивым шейхством, расшатать, а потом и свалить его союз с шейхом румов и его племенем, не дать им достичь того, к чему они так стремятся. Вот каков наш план, согласно нему мы и действуем. А раз в связи со свадьбой Нахвы мы заговорили о примирении с Иезекилем, то скажу, что это было условием Нахвы, как и то, что все люди соберутся в доме моего отца, в моем доме. Если Иезекиль вместе с шейхами придет в дом того, кто восстал за правду и против Иезекиля и его союзника, то уж точно не по своей воле. А это, возможно, станет первым шагом к нашей победе. Ведь это означает, что племя и Иезекиль подспудно приняли верховенство моего отца или мое верховенство над племенем, ибо мы будем руководить приглашенными. На нас ляжет обязанность принимать гостей, а тот, на ком лежит обязанность гостеприимства, обладает особым влиянием на своих гостей.
– Если позволишь, предводитель наш Салим, – обратился к нему один из мужчин средних лет, – у нас есть пословица «Хозяин – в плену у гостя». А это значит, что хозяин делает все в угоду своему гостю. Поэтому, хочу сказать, преимущество в нашем положении весьма сомнительное. Скорее уж у нас прибавится обязательств.
– То, что ты говоришь, правда, – отвечал Салим, – так действительно часто говорят, чтобы польстить гостю. Но разве может гость, если мы подадим ему хлеба и фиников, заявить, что он желает хлеба и молока? Или что вместо супа из баранины он хочет куриный суп?
– Нет, пожалуй, такого он себе позволить не может. Если хозяин подает гостю лучшее, что есть в доме, тому подобает есть то, что ему предлагают. Ведь обычай таков, что хозяин предложит самое лучшее. Отдаст гостю и лучшую постель, и лучшее одеяло, только бы как следует его принять.
– То, что мы организуем и проведем эту встречу, это привилегия, но есть и еще одно, что заставит вас успокоиться относительно коварства Иезекиля. Условилась с ним Нахва, что должны прийти все мужчины, достигшие совершеннолетия. А если есть причина, по которой кто-то не сможет явиться, эта причина должна быть известна всем, кто придет. Вот мы и посмотрим. А еще она настояла на том, чтобы все пришли без оружия, так что даже палку с собой принести будет нельзя. Но когда Нахва решила, что гостей следует пригласить именно в наш дом, она не обмолвилась о том, что оружия в нем не будет. Так что не мы, а Иезекиль пусть беспокоится. Он чужак в нашем племени, он нарушил его устои, а не мы. Тем не менее осторожность необходима. Нельзя пребывать в беспечности с Иезекилем. Поскольку приглашает всех Нахва, а я еще в других делах ее не испытал, прийти вы должны все и все с оружием. Но оружие будет не у вас, а в доме.
– В таком случае пусть будет на то Божье благословение, – удовлетворенно согласились наконец все.
– Мы так и подумали, что Салим, должно быть, все как следует просчитал. Теперь мы видим, что ты продумал все как полагается. Так что обещаем прийти, как ты повелел, и с Богом.
– Разве есть разница между тем, что имеешь ты и имею я, дядюшка? – сказала Нахва отцу Салима. – Разве не собираемся мы объединить наши дома и превратиться в одну семью, если Аллах того пожелает? Мы и так с этого момента одна семья во всем, что Аллахом дозволено.
– Но… – попытался возразить отец.
Но Нахва вежливо перебила его, обратившись теперь к Салиму:
– Скажи ему что-нибудь, Сачим! Салим замялся.
– Разве не тебе принадлежат деньги, которые мы сейчас с тобой тратим? Ты – нареченный мой, разве не собираемся мы пожениться, если Аллаху будет угодно? Или, может, ты делишь деньги на свои и отцовские, и уже непонятно, чьи деньги мы тратим на гостей, твои или отцовские? Говори!
Все засмеялись так, словно совсем не нарочно перешли какую-то грань.
Со всех концов и изо всех домов потянулись люди. Приходили шейхи семей из племени, уважаемые и знатные люди, зрелые, старики и еще молодые. Кто верхом на верблюде, кто на лошади. Кому не по карману было купить лошадь или верблюда, приезжали верхом на осле, а кто жил неподалеку, и вовсе приходили пешком.
Наконец все собрались перед домом. Отец Салима руководил приемом гостей, Салим помогал ему, не выделяясь до времени, как условились они с Нахвой, а Иезекиль согласился, так и не узнав всей правды. Как только все расселись по местам, Иезекиль попросил у отца Салима разрешения говорить. Отец Салима махнул ему рукой, разрешив начать.
– Сегодня мы собрались здесь по делу, имеющему для всего племени особую важность. Собрались по желанию Нахвы, которой я сообщил о том, что хочу свататься к ней. Но Нахва сказала мне, чтобы я попросил ее руки не в ее доме, а в присутствии всех мужчин племени, среди которых будут и ее родственники. И вот теперь, когда собралось все племя, я прошу вас благословить нашу помолвку на благо племени. Надеюсь, когда мы поженимся и Нахва переберется в мой дом, мы сложим вместе все то, что имеет она и что имею я, а что имею я всем известно. И пусть после этого в нашем племени воцарится мир и согласие. Всем известно, что кое-кто из молодежи ушел из племени, полагая, что таким образом он исправит то, что в его понимании неправильно. Я же полагаю и даже уверен, что верен тот путь, который выбрали мы.
Со своего места поднялся Салим и назвал себя:
– Я Салим, сын Мухаммада, сына Шуджа, сына Сейфа, сына Хусейна, сына Рашида, сына Али. сына Таана, сына Румха, сына Абд аль-Мутталиба… Я сын племени моего кровь от крови. Предки мои все жили и умирали на этой земле, не жалея на защиту своего племени ни денег, ни оружия, ни сыновей. Вы хорошо меня знаете, и я не стану здесь говорить о деньгах, потому что для меня они не связаны с понятиями чести и верности. Деньги – всего-навсего одно из земных благ, которое может завести человека в ад, а может вкупе с благими делами привести в загробном мире к спасению. Поэтому вот такой, как я есть, и такой, каким вы меня знаете, я объявляю о своем намерении просить Нахву стать моей женой в этом мире до скончания дней наших, если угодно будет Господу двух миров. И если примет она меня, то при всех вас обещаю быть ее верным, преданным и достойным мужем. Обещаю, что ей будет принадлежать все, что принадлежит мне, а тем, что принадлежит ей, она вольна будет распоряжаться так, как ей будет угодно. Мне ничего от нее не нужно, кроме благородства, происхождения и непорочности, которые передадутся нашим детям, если Аллаху будет угодно нам их подарить. Пусть не позволит Аллах ни нам, ни нашим детям сбиться с пути и убережет нас от происков шайтана – вместилища всех зол на свете. Она вправе отвергнуть меня. Я предложил ей себя, дабы могла она выбрать, чье предложение ей больше по сердцу – одного из сыновей ее племени или чужеземца Иезекиля.
Иезекиль вскочил со своего места. Он гневно затряс головой и закричал истерическим голосом:
– Решился заговорить я об этом, когда по воле Аллаха исчезли препятствия, мешавшие мне просить твоей руки у твоей почившей матери или у твоих дядей, а ты ведь сама знаешь, как я тебя люблю.
Он хотел сказать «привязан к тебе», но вовремя себя поправил.
Заметив, что Нахва продолжает одобрительно кивать головой, Иезекиль еще больше приободрился.
– Пришел я сообщить о своем желании жениться на тебе, когда осталась ты совсем одна. Объединим все, что есть у тебя и у меня, и заживем припеваючи.
– Если ты согласишься, – добавил он, улыбаясь, – а я не думаю, что ты отвергнешь Иезекиля, я стану просить твоей руки у твоих дядей, как это и положено.
– Будем считать, что ты свое предложение сделал и что все теперь, даст Бог, будет хорошо.
От ее слов каждая волосинка в бороде Иезекиля возликовала, ведь именно такого ответа он ждал больше всего. Поэтому он тут же в нетерпении спросил:
– Хорошо, так когда в таком случае мы поженимся?
– Потерпи немного, Иезекиль, – на этот раз Нахва назвала его по имени без добавления обычного «шейх», устранив тем самым всякие церемонии между ними.
– Ну потерплю я, а дальше-то что?
– Прежде всего должна сказать тебе, что со дня смерти моей матери прошла всего лишь неделя, а этого недостаточно. Должно пройти по меньшей мере две недели, чтобы ты мог посвататься ко мне, а потом и жениться.
Иезекилю хотелось, конечно, чтобы она ответила «завтра», но он сразу же согласился, не веря, что Нахва так быстро примет его предложение.
– Будь по-твоему, великодушная моя!
– Послушай меня еще, Иезекиль.
– Я весь внимание.
– Посватать меня ты должен не у дядей моих, при всем моем к ним уважении, потому что я состою с ними не в прямом родстве, а так, седьмая вода на киселе. Посватать меня ты должен у всего племени в присутствии глав всех семей, и уважаемых людей, и молодых людей, которых все у нас знают, а может, и всех без исключения.
– К чему это заводить в нашем племени новые обычаи? Да и как нам накормить такую ораву?
– Не беспокойся, я сама все устрою. Все девушки племени будут готовить, печь хлеб и носить воду, а что до животных на убой, то у моей семьи этого добра хватает. Есть верблюды, козы, бараны, есть, на худой конец, не дающие приплод овцы.
Иезекиль довольно быстро, пусть и нехотя, согласился, так велико было его желание поскорей жениться на Нахве.
– У меня есть еще одно условие.
– Говори, свет очей моих.
– Ты объявишь перемирие на семь дней между тобой и теми, кто не признал твоего шейхства.
Лицо Иезекиля побледнело.
– А это еще зачем? – в его голосе послышалось раздражение.
– Единство всего племени под твоими знаменами для меня важнее всего. Полагаю, и для тебя тоже. Быть может, Аллах попустит сердцам людей в эти семь дней очиститься, и это случится во многом благодаря нам с тобой. Особенно если я возьму на себя женщин из числа несогласных, а ты займешься мужчинами. Ты ведь знаешь, Иезекиль, что женщины могут повлиять на мужчин.
Иезекиль внимательно слушал ее, поглаживая бороду и одобрительно кивая головой.
– Как знаешь и то, что женщины ценят мир больше, чем мужчины. Хотя женщина может быть и жестокой, когда побеждает своего врага.
При этих словах лицо Иезекиля снова побледнело, но Нахва нарочно не смотрела ему в глаза, чтобы окончательно не привести его в замешательство.
– Для женщины устойчивость гораздо важнее, чем для мужчины. И это поможет мне заставить женщин надавить на их мужей, чтобы те пошли на примирение. Остальное – за тобой. Надеюсь, тебя не нужно учить, что делать дальше. Ты ведь на заговорах и интригах собаку съел, – сказала она как бы шутя, но имея в виду то, что сказала.
Оба засмеялись, каждый думая о своем.
– А ты, должен тебе сказать, хитра.
– Твоя школа, Иезекиль. Что же касается третьего условия…
– Господи, помилуй! – вскричал Иезекиль.
– Аллах помилует непременно, Иезекиль, нужно только очистить душу.
– Дай-то Бог.
– Разве не хорошо было то, что уже произошло? – она загадочно улыбнулась, словно бросая ему смертельную наживку. – Так вот, третье условие таково: племя должно собраться в доме юноши, с которым я в тот день танцевала.
Иезекиль одернул абу и вскочил. Его затрясло, и, забыв о том, что они говорили шепотом, он произнес во весь голос:
– Это условие хуже, чем все вместе взятые! Нахва осталась сидеть на месте.
– Садись. Похоже, женщины, когда любят или ненавидят, способны придумать такое, что и в голову не придет самым сообразительным из мужчин.
Иезекиль с недовольным видом сел.
– Кто бы мог подумать, что Нахва, женщина, может придумать такое, что не придет в голову хитроумному Иезекилю?
Теперь Нахва смотрела ему прямо в глаза. Лицо Иезекиля все перекосилось, когда она назвала его хитроумным.
– О Аллах, говори наконец. Послушаем, что пришло тебе в голову.
– Я ведь так и не встречалась с тобой с того дня, а ты ни разу не поинтересовался почему. И вот появляешься здесь, когда на мою мать опустилось Божественное предопределение.
– Да будет Аллах милостив к ней, – Иезекиль решил осторожно разведать, что творится в ее голове. – Кто бы мог подумать, что обычный деревянный столб может упасть и убить человека.
Он почувствовал, что сболтнул лишнего.
– Хотя, скажу я, столб довольно толстый.
– Да, Иезекиль, видишь, что может сделать судьба с человеком, когда ей становится это угодно? Невозможно поверить, что простой деревянный столб может лишить человека жизни.
Нахва ненадолго замолчала, и от ее молчания у Иезекиля чуть было не сдали нервы, но она заговорила снова.
– Разве что ей было на роду написано. Удар оказался таким сильным, что ее голова едва не раскололась на две части, такая глубокая рана.
Нервы Иезекиля, и без того натянутые как струна, при этих словах лопнули бы совсем, если бы Нахва не заключила:
– Каждому из нас определен свой день, Иезекиль. Должно быть, Аллах пожелал сделать как лучше.
Нахва действительно думала, что, возможно, так оно и есть, однако Иезекиль истолковал ее слова по-своему. Она так измотала его своими подозрительными намеками, что теперь он готов был соглашаться со всем, что бы она ни сказала, только бы не разоблачила его. Он ведь так до сих пор и не знал, что правда давно ей известна.
– Скажи же, Нахва, что ты там задумала такое, что я никак в толк не возьму?
– Если бы мы встретились с тобой раньше, до смерти матери, я бы тогда тебе сказала. Но раз ты пришел только сейчас, слушай. Когда ты пригласил меня танцевать с тобой, признаться, я растерялась. Я не стану скрывать от тебя, что уже давно, когда еще мама была жива, готовила себя к тому, что когда-нибудь стану твоей женой. Поэтому-то я и решила пообщаться с женщинами поближе, чтоб заслужить их доверие. Тогда твоя власть после нашей женитьбы оказалась бы еще крепче. Так вот, я отказала тебе тогда, чтобы не утратить среди них авторитет. Ты знаешь, Иезекиль, молодые думают совсем не так, как зрелые мужчины и женщины с большим опытом жизни. Я не такая, как ты, да и разница в возрасте у нас немалая.
– Но в сообразительности тебе не откажешь. Рассказывай, что ты придумала. Хочу узнать, в мою ли пользу эта разница. Пока я не могу сообразить, в чем твоя задумка, и поэтому мне кажется, что это я молод, а ты гораздо старше меня.
– Лучше всего, чтобы разница в возрасте между мужчиной и женщиной была не меньше пяти лет, но не больше пятнадцати, в этом случае зрелость мужчины восполняет недостатки женщины, а сам он находит силы ее выносить, как, например, ты сейчас.
Слова Нахвы развеселили Иезекиля, и он заулыбался, а она продолжала:
– В общем, пришлось выбрать кого-нибудь из гостей, чтобы люди обо мне чего-нибудь не подумали. Не скажут ведь, например, что я не стала танцевать потому, что не было настроения, а скажут непременно, что, если не пожелала танцевать на свадьбе, значит, что-то неладно. Поэтому я решила выбрать первого, кто попадется на глаза. Попыталась отыскать взрослого мужчину, но в полумраке трудно было разобрать. Когда мой взгляд остановился на человеке с закрытым лицом, мне показалось, что это шейх преклонного возраста, а лицо он укрыл от холода. Светильники давали такой слабый свет. Ты ведь и сам споткнулся, даже укаль у тебя с головы слетел. Так бы и свалился на землю, если бы кто-то из гостей вовремя тебя не поддержал. Мне стало, конечно, неловко, когда я догадалась, что передо мной молодой человек, хотя платка своего он так и не снял. Но благодарю Аллаха, что его лицо осталось закрытым, потому что если бы все увидели, что, отказав тебе, я выбрала юношу с открытым лицом, вот тогда было бы поводов для разговоров.
– А теперь ты знаешь, кто это был? – поинтересовался Иезекиль.
– Конечно, знаю, о шейх, – отвечала она, и голос ее зазвучал официально и строго, словно она хотела сказать: «Как только ты мог подумать, что не знаю», чтобы Иезекилю не пришло в голову чего-то дурного.
– Знаю, его зовут Салим. А раз я знаю это, то не зря предложила и настаиваю на том, чтобы все происходило в доме его отца. Если мы сделаем так, как я предлагаю, люди не станут больше болтать языком и строить разнообразные догадки. Никто уже не скажет, что выбрала я его тогда вовсе не по случайности, а потому, что мы уже знали друг друга. И понятно будет, что тебя я выбрала себе в мужья вовсе не потому, что у меня не было никого на примете помоложе, а потому, что ты посватался ко мне как шейх племени.
Шейх Иезекиль захохотал, запрокинув голову назад. Он совершенно забыл о том, что пришел принести свои соболезнования.
– Хорошо, для тебя все, что пожелаешь, а сверху еще жизнь Иезекиля. Значит, через семь дней встречаемся за обедом в доме отца Салима? Я правильно понял?
– Да, и с Богом.
Иезекиль поднялся и направился к выходу.
– Ты приглашаешь женщин, мужчин я беру на себя. А не позвать ли мне нашего друга, шейха племени румов, чтобы он благословил нашу свадьбу?
– Нет-нет, Иезекиль, пусть это останется внутри племени. Не стоит усложнять все с теми, кто отказался тебе повиноваться, потому что главное для тебя сейчас – вернуть их под свои знамена. Шейх племени румов, уверена, будет этому рад.
– Конечно. Ну, с Богом.
– С Богом, – ответила Нахва. Попрощавшись с дядями, Хазимом, Омаром и Саманом, Иезекиль ушел.
***
Нахва встретилась с Салимом, чтоб обсудить дела грядущие, но на этот раз Салим торопился и ушел быстро, а она осталась в доме его отца. Салим обычно оставлял свою лошадь так, чтобы ее не было видно, подальше от любопытных глаз, но неподалеку от дома отца, чтобы быстрее до нее добраться. Когда он уже подходил к тому месту, где была спрятана лошадь, на него внезапно напали три человека с закрытыми лицами и саблями в руках. За мгновение до того, как дать им отпор, Салим при свете луны пробежал взглядом по лицам, надеясь узнать хотя бы одного из них. Разглядеть что-то было трудно, но ему все же показалось, что в одном из них он угадал черты Иезекиля. Особенно знакомыми показались глаза. Салиму удалось тяжело ранить в плечо одного из нападавших и задеть, хотя и не опасно, руку того, в ком он признал Иезекиля, но при этом он и сам получил удар в левое плечо.Нападавшие предпочли скрыться, а Салим, оставив на месте лошадь, снова вернулся в дом отца. Когда он появился на пороге с окровавленной рукой, все вскочили с мест. Нахва зажала рот рукой, чтобы не закричать, а из глаз сестры Салима от испуга покатились слезы. Мать Салима принялась тут же осматривать рану. Она закатала Салиму рукав и немного успокоилась, найдя рану не такой уж опасной.
– Ничего, сынок, ничего, чуть-чуть задело, – один только отец Салима сохранил невозмутимость. Он направился к огню, на котором разогревал молоко, и стал копаться там в головешках.
– Как-то напало на нас одно племя, и я сразился, будучи пешим, на копьях с всадником. Ударил он меня копьем в грудь, а когда я повалился на землю, кричит: «Хватайся за что-нибудь!»
Ухватился я рукой за ближайший куст, и тогда он выдернул копье. Такая дыра осталась, мать твоя знает. Вот, сынок, – он протянул горстку золы на сковородке для обжаривания кофе, – приложи-ка к ране.
Салим приложил золу к ране, а Нахва с матерью помогли ее забинтовать.
Стали расспрашивать, кто же на него напал.
– Их было трое, – стал рассказывать Салим. – Одного я серьезно ранил в плечо, а второго, думаю, ранил неопасно. Зато угодил ему в руку, в которой он держал саблю, поэтому они и бросились бежать. Все были с закрытыми лицами, но мне показалось, что одного я узнал.
– И кто же это? – спросила Нахва так, словно сразу же подумала на Иезекиля.
– Лучше всего увидел его глаза, – ответил Салим и принялся их описывать.
– Кажется, я догадываюсь, кто это, – сказала Нахва.
– Наверняка он, – шепнул Салим, склонив к ней голову.
Родителям Салима тоже не терпелось узнать, но Салим, не сказав ни слова, вышел, сел на коня и ускакал к своим друзьям.
***
На следующий день после полудня Иезекиль попросил о встрече с Нахвой. Стал расспрашивать ее о всяких мелочах, о том, как лучше устроить свадебное гуляние, о том, кто скажет непокорным, что он, Иезекиль, простил их, и всякое другое.Иезекиль вел себя так, словно ничего не произошло. Он спрашивал, кого бы лучше послать к непокорным, и заверял, что с того момента, как посланец отправится к ним, повеление его о прощении будет считаться в силе. Но Нахве сразу же стало понятно, что пришел он сюда, стараясь отвести от себя подозрения. Ведь сделать невозможным собрание в доме Салима можно было только одним способом – убив Салима.
Когда, закончив разговор, Иезекиль собрался уходить, Нахва нарочно вышла немного его проводить. И как только подвернулась такая возможность, взяла его за руку в том месте, которое указал Салим, и крепко ее сжала.
Иезекиль вскрикнул от боли и выдернул руку.
– Что с тобой, Иезекиль? – недоуменно спросила Нахва. – Что-то болит? Что случилось?
– Ничего. Наверное, отлежал руку во сне, вот и болит. Неприятно, конечно, но скоро пройдет.
Они продолжали идти рядом. Улучив момент, Нахва снова взяла его за руку и на этот раз сдавила еще сильнее.
– Что ты делаешь, радость моя, убить меня хочешь? – закричал Иезекиль от неожиданности и упал от боли без чувств.
Саман и Омар донесли его до шатра и уложили на постель. Пока он пребывал в забытьи, Нахва подняла рукав его одежды, и глазам ее открылась вся правда. Рана оказалась точно такой, как рассказывал Салим.
Нахва взбрызнула лицо Иезекиля водой, потом, вместо того чтобы аккуратно похлопать, несколько раз с силой ударила его по щекам.
Омар и Саман хихикнули и отвернулись в сторону.
Иезекиль стал приходить в себя. Нахва смотрела на него как ни в чем не бывало.
– Что с тобой, Иезекиль? Ты меня напугал. Я чуть было не закричала, когда ты упал без чувств. Должно быть, ты вывихнул руку и не знаешь об этом. Нужно обратиться к кому-нибудь, чтобы ее вправили.
Она как будто сама указывала ему нужную дверь для спасения.
– Наверное, так и случилось. Сам не пойму, отчего я вдруг упал.
– Боль способна свалить и более крепких мужчин, ничего зазорного в этом нет. К тому же ты упал в мои объятия, Иезекиль.
Услышав такое, Иезекиль сразу ожил, от его смущения и следа не осталось.
– Объятия твои – жизнь для меня. О большем я и мечтать не мог, и вот моя мечта наконец сбылась.
– А я бы пожелала, чтобы объятия твои не оказались просторней, чем гостевая в большом шатре, вмещающая много таких, как я.
Оба засмеялись, и Иезекиль ушел.
***
Дни тянулись для Салима невыносимо медленно. Когда он рассказал друзьям о том, что им необходимо присутствовать на общем собрании, многие заговорили о том, зачем это все и какая может быть от этой помолвки польза. Спрашивали, сможет ли Нахва и дальше делать свои дела среди женщин после помолвки и не подстроена ли вообще свадьба Нахвы и Иезекиля для того, чтобы тот упрочил свою власть над племенем.– Зачем Иезекилю, – сказал кто-то, – брать себе жену из нашего племени, если за этим не стоит какой-нибудь вероломный план?
– А почему вы не думаете о том, что, когда Иезекиль женится на женщине из нашего племени, нам станет легче до него добраться? – ответил другой.
– Разве можно строить планы, исходя из таких предположений? – возразил ему кто-то. – Вот получили мы что хотели, а дальше-то что? Да, жена может повлиять на своего мужа, но это только тогда, когда дело серьезных вещей не касается. И уж точно не тогда, когда муж задумывает что-то такое, что его жене не понравится. Вместо того чтобы приобрести влияние на Иезекиля, мы потеряем Нахву. Лучше бы нам отговорить ее от этого замужества, если потребуется – даже силой. Если решите вдруг поручить это мне, я готов.
Этот молодой человек состоял с Нахвой в дальнем родстве и никак не хотел успокоиться.
– Откуда нам знать, а вдруг приглашение в дом Салима задумано как западня. Если выбрали дом Салима, значит, он туда придет. А если придет он, вместе с ним и все наши главные. Вот тогда-то последствия заговора против нас будут ужасными.
Каждый старался бросить в почву свое зерно, но урожай согласия собран так и не был, поэтому говорить пришлось Салиму.
– Я уважаю мнение каждого из говоривших и знаю, что каждый желает нашему племени подняться и избавиться от несправедливости. Вы хотели бы, чтобы правда, угодная Аллаху, восторжествовала, чтобы человек получил возможность думать, ничего не опасаясь, решать все без колебаний, не покоряться притеснениям и угнетению и никогда не мириться с подобными поступками шейха и его приближенных. Но послушайте внимательно, что я сейчас скажу. План наш вовсе не предполагает примирения с Иезекилем и каких-либо половинчатых решений. Он заключается в том, чтобы сбросить Иезекиля с его фальшивым шейхством, расшатать, а потом и свалить его союз с шейхом румов и его племенем, не дать им достичь того, к чему они так стремятся. Вот каков наш план, согласно нему мы и действуем. А раз в связи со свадьбой Нахвы мы заговорили о примирении с Иезекилем, то скажу, что это было условием Нахвы, как и то, что все люди соберутся в доме моего отца, в моем доме. Если Иезекиль вместе с шейхами придет в дом того, кто восстал за правду и против Иезекиля и его союзника, то уж точно не по своей воле. А это, возможно, станет первым шагом к нашей победе. Ведь это означает, что племя и Иезекиль подспудно приняли верховенство моего отца или мое верховенство над племенем, ибо мы будем руководить приглашенными. На нас ляжет обязанность принимать гостей, а тот, на ком лежит обязанность гостеприимства, обладает особым влиянием на своих гостей.
– Если позволишь, предводитель наш Салим, – обратился к нему один из мужчин средних лет, – у нас есть пословица «Хозяин – в плену у гостя». А это значит, что хозяин делает все в угоду своему гостю. Поэтому, хочу сказать, преимущество в нашем положении весьма сомнительное. Скорее уж у нас прибавится обязательств.
– То, что ты говоришь, правда, – отвечал Салим, – так действительно часто говорят, чтобы польстить гостю. Но разве может гость, если мы подадим ему хлеба и фиников, заявить, что он желает хлеба и молока? Или что вместо супа из баранины он хочет куриный суп?
– Нет, пожалуй, такого он себе позволить не может. Если хозяин подает гостю лучшее, что есть в доме, тому подобает есть то, что ему предлагают. Ведь обычай таков, что хозяин предложит самое лучшее. Отдаст гостю и лучшую постель, и лучшее одеяло, только бы как следует его принять.
– То, что мы организуем и проведем эту встречу, это привилегия, но есть и еще одно, что заставит вас успокоиться относительно коварства Иезекиля. Условилась с ним Нахва, что должны прийти все мужчины, достигшие совершеннолетия. А если есть причина, по которой кто-то не сможет явиться, эта причина должна быть известна всем, кто придет. Вот мы и посмотрим. А еще она настояла на том, чтобы все пришли без оружия, так что даже палку с собой принести будет нельзя. Но когда Нахва решила, что гостей следует пригласить именно в наш дом, она не обмолвилась о том, что оружия в нем не будет. Так что не мы, а Иезекиль пусть беспокоится. Он чужак в нашем племени, он нарушил его устои, а не мы. Тем не менее осторожность необходима. Нельзя пребывать в беспечности с Иезекилем. Поскольку приглашает всех Нахва, а я еще в других делах ее не испытал, прийти вы должны все и все с оружием. Но оружие будет не у вас, а в доме.
– В таком случае пусть будет на то Божье благословение, – удовлетворенно согласились наконец все.
– Мы так и подумали, что Салим, должно быть, все как следует просчитал. Теперь мы видим, что ты продумал все как полагается. Так что обещаем прийти, как ты повелел, и с Богом.
***
В доме отца Салима Нахва приготовила все в лучших традициях арабского гостеприимства, как ни настаивали Салим с отцом на том, что сделать все должны они сами.– Разве есть разница между тем, что имеешь ты и имею я, дядюшка? – сказала Нахва отцу Салима. – Разве не собираемся мы объединить наши дома и превратиться в одну семью, если Аллах того пожелает? Мы и так с этого момента одна семья во всем, что Аллахом дозволено.
– Но… – попытался возразить отец.
Но Нахва вежливо перебила его, обратившись теперь к Салиму:
– Скажи ему что-нибудь, Сачим! Салим замялся.
– Разве не тебе принадлежат деньги, которые мы сейчас с тобой тратим? Ты – нареченный мой, разве не собираемся мы пожениться, если Аллаху будет угодно? Или, может, ты делишь деньги на свои и отцовские, и уже непонятно, чьи деньги мы тратим на гостей, твои или отцовские? Говори!
Все засмеялись так, словно совсем не нарочно перешли какую-то грань.
***
Настал тот день, когда условлено было собраться в доме отца Салима. Пришел Салим со своими людьми, взрослыми и молодыми. При ком был лук со стрелами, кто нес с собой саблю или копье, кто – железную булаву, некоторые были в доспехах или имели при себе щит. Лица их были полны веры и решимости. Как и было договорено между Нахвой и Салимом, они сложили оружие в доме, опасаясь коварства со стороны Иезекиля и племени румов.Со всех концов и изо всех домов потянулись люди. Приходили шейхи семей из племени, уважаемые и знатные люди, зрелые, старики и еще молодые. Кто верхом на верблюде, кто на лошади. Кому не по карману было купить лошадь или верблюда, приезжали верхом на осле, а кто жил неподалеку, и вовсе приходили пешком.
Наконец все собрались перед домом. Отец Салима руководил приемом гостей, Салим помогал ему, не выделяясь до времени, как условились они с Нахвой, а Иезекиль согласился, так и не узнав всей правды. Как только все расселись по местам, Иезекиль попросил у отца Салима разрешения говорить. Отец Салима махнул ему рукой, разрешив начать.
– Сегодня мы собрались здесь по делу, имеющему для всего племени особую важность. Собрались по желанию Нахвы, которой я сообщил о том, что хочу свататься к ней. Но Нахва сказала мне, чтобы я попросил ее руки не в ее доме, а в присутствии всех мужчин племени, среди которых будут и ее родственники. И вот теперь, когда собралось все племя, я прошу вас благословить нашу помолвку на благо племени. Надеюсь, когда мы поженимся и Нахва переберется в мой дом, мы сложим вместе все то, что имеет она и что имею я, а что имею я всем известно. И пусть после этого в нашем племени воцарится мир и согласие. Всем известно, что кое-кто из молодежи ушел из племени, полагая, что таким образом он исправит то, что в его понимании неправильно. Я же полагаю и даже уверен, что верен тот путь, который выбрали мы.
Со своего места поднялся Салим и назвал себя:
– Я Салим, сын Мухаммада, сына Шуджа, сына Сейфа, сына Хусейна, сына Рашида, сына Али. сына Таана, сына Румха, сына Абд аль-Мутталиба… Я сын племени моего кровь от крови. Предки мои все жили и умирали на этой земле, не жалея на защиту своего племени ни денег, ни оружия, ни сыновей. Вы хорошо меня знаете, и я не стану здесь говорить о деньгах, потому что для меня они не связаны с понятиями чести и верности. Деньги – всего-навсего одно из земных благ, которое может завести человека в ад, а может вкупе с благими делами привести в загробном мире к спасению. Поэтому вот такой, как я есть, и такой, каким вы меня знаете, я объявляю о своем намерении просить Нахву стать моей женой в этом мире до скончания дней наших, если угодно будет Господу двух миров. И если примет она меня, то при всех вас обещаю быть ее верным, преданным и достойным мужем. Обещаю, что ей будет принадлежать все, что принадлежит мне, а тем, что принадлежит ей, она вольна будет распоряжаться так, как ей будет угодно. Мне ничего от нее не нужно, кроме благородства, происхождения и непорочности, которые передадутся нашим детям, если Аллаху будет угодно нам их подарить. Пусть не позволит Аллах ни нам, ни нашим детям сбиться с пути и убережет нас от происков шайтана – вместилища всех зол на свете. Она вправе отвергнуть меня. Я предложил ей себя, дабы могла она выбрать, чье предложение ей больше по сердцу – одного из сыновей ее племени или чужеземца Иезекиля.
Иезекиль вскочил со своего места. Он гневно затряс головой и закричал истерическим голосом: