- Месть может стать лекарством для душевных ран. Она, а не знание правды и желание уладить все с наименьшими потерями.
Так говорила себе Забиба.
И однако же в душе ее нарастало чувство одиночества, как будто хищный зверь терзал ей внутренности, рвал жилы, печень и даже груди. Разве не растерзал хищный зверь, который надругался над ней, ее груди, словно хотел сделать это для того, чтобы такими их увидел царь? Их шайка не способна опозорить царя, даже если этого пожелает. Почему бы им не опозорить царя, унизив его любимую? Овладеть ею, разрушить изнутри, сделать изгоем среди людей. Утрата любимого человека тем, кто его любит, - это уже другая сторона любви. Должно быть, из этого и исходили злодеи, когда решились на то, что они сделали, но как им удалось найти того, кто был зловреднее всех? Как они узнали, что вот этот сделает с ней то, что он сделал, даже если она будет сопротивляться? Возможно, это солдат, который по неизвестной причине сбежал с поля боя, а потом решил отомстить тому, кого счел своим врагом, чтобы излечить в себе этот комплекс. А может быть, полицейский, от которого из-за его оплошности ушел разыскиваемый преступник. Или торговец женщинами, который продает их знатным людям, а сам не может овладеть ни одной, и потому он возненавидел женщин и от имени всех больных и неспособных решился на это злодейство против той, что стала их символом у царя.
Тогда сказала Забиба:
- Не мог этого сделать солдат. Потому что он помнит, что его главный долг - защита страны. А тот, кто кладет свою жизнь на дело защиты страны, чтобы гордились им друзья и негодовали враги, не может сделать того, что было сделано. То же и полицейский, хотя иногда мы плохо думаем о некоторых из них из-за ежедневных трений с ними, когда возникает противоречие между тем, кто считает своим главным делом исполнение закона, и тем, кто считает, что закон противоречит его личной свободе. Полицейский не мог сделать этого, потому что преступное действие, совершенное против меня, незаконно, а долг полицейского не только в том, чтобы уважать закон, но и в том, чтобы делать так, чтобы его уважали другие.
И вдруг она почувствовала, словно чьи-то когти вонзились в ее сердце и пустили из него кровь. Но она не могла объяснить это только тем состоянием, в котором пребывала после случившегося несчастья.
Муж ее думал, что Забиба вернется во дворец, чтобы рассказать царю о случившемся, и даже не подозревал, что она отправится домой. А Забиба привязала лошадь возле дома и, поскольку была в таком унизительном виде, подошла к дому неслышно. Ее муж, полуобнаженный, смывал кровь, которая сочилась из его шеи и других частей тела, раненных Забибой, когда она сопротивлялась, а он ее насиловал. Забиба заметила все это в приоткрытую дверь, в которую заглянула узнать, нет ли кого в доме, потому что ей совершенно не хотелось ни с кем разговаривать.
Тут поняла она наконец, что это муж ее изнасиловал, что это он был с бандой мерзавцев. В голове у нее сразу же возникли новые мысли, не те, что были раньше. Ей стал понятен этот заговор, и она совершенно точно поняла, почему целью заговорщиков стала она, а не царь. Тот, кто не в силах сладить с господином, попытается сделать это с его слугой, наложницей или невольницей.
- Но что заставило эту гниль (она имела в виду своего мужа) совершить эту трусливую и подлую выходку? Если у Хискиля, шайки эмиров и сводников и тех торговцев, что окончательно потеряли совесть, была своя цель, что заставило пойти на это его? Разве не у власть имущих самое жестокое отношение к добродетели и человеческому достоинству?
Он трус. Это точно. Но то, что он еще и подлец, я не могла предположить. Разве не по делам судят о человеке? Пытался ли он подражать царю? Или он решил, что если он не может быть царем, то может стать таким, как царь, если овладеет его возлюбленной? Разве не существует разницы, гниль (это она о муже), между завоеванием благосклонности и изнасилованием?
Потом она подумала про себя:
- Тот, кто не может придумать в угоду своей жене что-либо новое, не думает ли он, что достаточно ее изнасиловать, чтобы удовлетворить? Это не лучше, чем лечить рану, из которой сочится гной, снова и снова заражая ее. Пропади ты пропадом, подлый предатель!
Она беззвучно плюнула в его сторону, потом вошла, изобразив движение у двери, чтобы он не догадался, что она все видела. Это осложнило бы все дело или заставило его действовать не так, как она замышляла, и не тогда, когда ей было удобно.
- Разве изменение задач, средств и сроков не требует дополнительных усилий и жертв? Разве человек иногда не проигрывает битву, если он идет на изменения, которые не были необходимыми?
Подумав так, Забиба открыла дверь и шагнула в дом.
Она дала своему презренному мужу возможность одеться и повязать на шею куфийю. Он стал заматывать и голову, отговариваясь тем, что вывихнул шею. И, решив, что Забиба ему поверила, всякий раз, когда она к нему приближалась, находил какое-нибудь оправдание, чтобы она не увидела его шеи, и старательно ее избегал. А Забиба то и дело выказывала желание посмотреть, что там у него, и делала это таким образом, что больной стал подозревать, что ей все известно.
Что до того, что случилось с ней, то он расспросил ее обо всем, как будто ничего не знал, делая при этом грустное лицо, и она все подробно ему рассказала, внимательно следя за его глазами, чтобы увидеть его реакцию. Он же стал вести себя так, будто его схватил ифрит* и хочет бросить на землю, чтобы переломать кости и выбить из него душу.
Понравилось Забибе истязать так своего мужа, и делала она это с удовольствием. Разве желание женщины отомстить не сильнее желания мужчины? Если найдет она способ против того, кого ненавидит, то заставит его вдоволь натерпеться всяких мучений и изведать самых горьких поражений. Многие мужчины, особенно те, у кого есть свои принципы, не стремятся специально к мести, хотя она и бывает одним из элементов их борьбы, но когда речь идет о женщинах, если их сердце кровоточит или кто-то взял над ними верх, у их мести появляется вполне определенная цель, доставляющая им удовольствие. Они, наверное, заживо бы съели того, кто доставил им страдания, предоставься им такая возможность. Разве не знаете вы, как Хинд, дочь Атабы, жевала печень Хамзы, да будет доволен им Аллах, в отместку за то, что он убил в бою ее отца, брата и дядю?
Муж Забибы пытался скрыть правду о случившемся, а она снова и снова спрашивала его о том, каким образом он повредил себе шею. Муж ее, вместо того чтобы рассердиться, возмутиться и пригрозить отомстить тому, кто мучил ее, напоминал пса, который осмелился в доме хозяина своего сожрать пищу, которая ему не предназначалась, или лаять на гостя, или по ошибке укусить самого хозяина, а хозяин прогнал его. Хвост этого пса болтался между задних лап, и весь его вид, походка и поведение говорили о крайней степени его унижения.
И хотя мы сравнили мужа Забибы с нашкодившей собакой, собака из благодарности к хозяину никогда его не предаст. Муж же ее поступил с ней вероломно, поэтому назвать его собакой будет мало. Шкуру собаки можно еще использовать, если ее выдубить и отмыть, а в шкуре ее мужа было столько скверны, что к ней нельзя было прикоснуться, не замаравшись, даже если ее омыли бы все воды вечной реки Тигр.
Забиба умылась и надела чистую одежду. Она опоясала себя мечом и выехала на своем белом коне. Она поспешила, заметив, что солнце может взойти раньше, чем она достигнет внешних ворот дворца. У ворот обычно много солдат, и ее вид породит расспросы и разговоры, которые не удержатся в стенах дворца. Слухи быстро распространяются среди дворцовой прислуги, а от нее узнают все и другие люди. Разве не достаточно прислуге подслушивать и знать все, о чем говорят, что думают и что делают цари? А разве языки их наложниц не становятся зачастую рупором их состояния? Не стоит опаздывать с прибытием к воротам дворца. Рассвет поможет мне скрыть царапины на лице, которые я получила в схватке с этим бешеным псом.
Забиба добралась до дворца и, как обычно, проследовала в личные покои царя. Не спрашивая разрешения, вошла в его опочивальню и увидела, что он уже ждет ее - начальник стражи доложил, что она к нему направляется, как только узнал об этом от стражи внешних ворот.
Царь не успел еще одеться, но уже поднялся с постели и умыл лицо, продолжая свои обычные приготовления к встрече с ней. Множество мыслей и догадок крутилось у него в голове, и совсем уже разволновавшись, он стал спрашивать себя:
- Почему я так волнуюсь? Всего-навсего сообщили, что это она, а не кто-то другой, идет сюда, и, должно быть, в добром здравии. Мне не о чем волноваться. Разве не приехала она верхом на коне? Тот, кто покрывает расстояние между своим домом и дворцом верхом на коне, должен чувствовать себя превосходно. Но почему она прибыла в столь ранний час?
Впрочем, царь дал ей право приходить во дворец, когда она пожелает, невзирая на время, а не так, как приходят по официальным делам или по приглашению.
А когда она сказала царю:
- Как я могу приходить во дворец не в назначенное время? - царь ответил ей:
- Для тебя у меня любое время свободно, Забиба, возлюбленная моя.
И тогда сказала она:
- Тебе не стоило бы так меня баловать. Ведь простой человек, бывает, не знает границ своих симпатий и чувств.
А царь сказал ей, улыбаясь:
- Разве не говорила ты мне, Забиба, что царям больше нужны те, кто говорит им правду, чем те, кто говорит: "Твоя воля, мой господин. Твоя воля, мой великий царь"?
Разве дружеское чувство и радость дружбы - это не то, что необходимо царю? Вырваться из обветшалых понятий, полученных в наследство от старых царей, - вот какой шаг необходимо предпринять, чтобы всерьез постичь жизнь людей. Если же я стану ограничивать того, кто мне ближе всех, заранее составленным расписанием, то наши встречи превратятся в рутину, и ни у меня, ни у нее не будет возможности нарушить ее и поступать не так, словно мы выполняем официальную работу. Если мы будем поступать, исходя из самого обычного человеческого желания, из того, что диктуют чувства влюбленных, то и серьезная работа на благо народа будет больше отвечать его интересам.
- Но берегись, мой царь. Прости меня, я не имею в виду обычное предупреждение.
Засмеялся царь и сказал:
- Вот и ты уже стала взвешивать слова, как будто ты не дочь народа, а принцесса из царской свиты.
Засмеялась Забиба и спросила:
- Разве цари и принцессы действительно все взвешивают до мелочей?
- Не всегда. Не в самые существенные моменты, а только в том, что они приняли за стиль общения царей. Разве не заботится тот, чья душа пуста, о чрезмерных формальностях? И не ты ли сама мне об этом говорила?
- Да, все это правильно, мой царь. Человек, сущность которого наполнена реальными вещами и день которого занят настоящими делами, не станет придерживаться формальностей. У него просто нет времени, чтобы тратить его на формальности, которые не дают ничего полезного и не являются показателем правильного воспитания.
Когда Забиба направлялась от внешних ворот дворца в личные покои царя, а царь готовился принять ее, его тревожила неизвестность, а в голове вертелись все эти мысли и вспоминались некоторые моменты их отношений.
Забиба показалась в дверях, после того как постучала, и царь крикнул ей:
- Входи!
И умолк при виде неожиданного зрелища. Лицо Забибы и руки были все исцарапаны. Царь шагнул к ней, но прежде, чем обнял ее, она бросилась в его объятия и зарыдала.
Царь молча обнимал ее и гладил по голове, его пальцы блуждали в ее волосах, пока Забиба не выплакала весь запас слез, томившихся у нее в груди. Это была их первая встреча после того тяжкого горя, которое с ней приключилось. С ней как будто случилось два несчастья, каждое из которых доставляло сильнейшую боль. Она никак не могла решить, что причиняет ей больше страданий: то, что ее изнасиловали, или то, что ее изнасиловал и избил муж, который среди прочих своих обязанностей должен был всячески беречь ее и защищать.
Иногда она думала, что насилие и те страдания, которые ей пришлось вытерпеть, угнетают ее меньше, чем душевные муки из-за предательства мужа и вероломства тех из преступной банды, кто предал царя. Насилие для нее, быть может, было бы и страшнее, если бы ей не открылось, что ее изнасиловал собственный муж. Она говорила себе, что насилие свершилось независимо от того, кто его совершил, а муж лишь исполнил роль неизвестного. Если бы не довелось ей узнать правду, то сделавший с ней это так и остался бы неизвестным и она переживала бы только боль содеянного.
Насилие причиняет сильнейшую боль, независимо от того, насилует ли мужчина женщину, армия захватчиков насилует родину или насилуют право те, кто его не приемлет. Но еще хуже, когда кого-то отдают на поругание, будь то страна или человек. Забиба постаралась облегчить горечь насилия и боль, терзающую ее душу. Она сказала себе:
- Но ведь я сопротивлялась до тех пор, пока не ослабела от ран и пока не оставили меня силы и я стала как бездыханный труп.
Потом добавила:
- Да, как бездыханный труп. А разве на мертвое тело может пасть позор изнасилования? Разве может пасть позор изнасилования на историю страны и народа, когда гибнет народ и на земле страны не остается уже никого, кто способен держать оружие?
И ответила себе:
- Да, именно так. Любой правитель, соглашающийся с насилием, пока он жив и народ его не истреблен, запятнает себя позором, и народ его, если смирится с этим, будет покрыт позором. Да, поругание невыносимо для души и для истории, для любого свободного человека. Предательство царя горько, но во много раз горче и больнее отдается в душе предательство народа, страны и ее истории.
Забиба вытерла слезы. Когда она заговорила в ответ на расспросы царя о случившемся, ее душили слезы, не позволяя говорить. Так и вела она свой рассказ, то и дело перемежая его слезами, пока не довела свою печальную историю до конца.
Царь поначалу весь вспыхнул в гневе, но потом овладел собой, пребывая, однако, в глубочайшей печали.
Он повторял вслух:
- Замысел посягнувших был на этот раз очень болезненным и поразил меня сильнее, чем стрелой в глаз. Но, клянусь Господом Забибы и ее целомудрием, видит душа моя, понимает ум и чувствует совесть, что мы будем вести против них сражение и не прервем его до тех пор, пока по воле Бога Забибы, Аллаха милостивого и милосердного, царь не сделает так, чтобы герои остались героями, чтобы знамя правды возвышалось на своем древке над землей и чтобы у народа был тот, кто достоин быть его совестью и кто думает о нем. А если Аллах, хозяин высшего царства, пожелает, чтобы моя душа поднялась к нему, это будет великая для меня честь, и сделается тогда небо раем, а земля вратами его. Да сгинут все злоумышленники!
Царь тут же велел солдатам немедленно привести к нему мужа Забибы, потому что он - тот ключ, который поможет раскрыть заговор и заговорщиков, которые участвовали в надругательстве над Забибой и в попытках погубить царя. Сказала Забиба царю, услышав, что он отдает приказ схватить ее мужа:
- Прошу тебя, царь мой, подумай о том, что могут сделать заговорщики, когда узнают, что негодяй схвачен.
- А что они могут сделать?
- То, что делают отчаявшиеся злодеи, которым угрожает плен и гибель, мой царь. Они рискнут и нападут, как это принято у царей Элама, и войдут в твой дворец.
- Ты права, Забиба. Я подниму армию и полицию, чтобы они были готовы к бою и смогли вынести длительную осаду дворца, пока заговорщики и захватчики не погибнут или пока они не ослабеют и не развеет их ветер.
Забиба сказала:
- Да, мой великий царь, именно так. А если позволишь, я подскажу тебе еще одну мысль.
- Конечно, Забиба. Говори, что хочешь сказать.
- Я прошу, чтобы ты позволил мне покинуть дворец. Я подниму народ, чтобы он поддержал армию, и злодеи придут в отчаянье оттого, что они остались одни, а у нас появилась такая мощная моральная и действенная поддержка.
- Да, Забиба. Сделай это побыстрее. Но я хочу, чтобы с тобой был отряд преданных мне солдат, которым будет командовать мой верный страж Абдулла.
- Да, мой царь.
Эти слова Забиба сказала с болью в сердце, вспомнив, что ей пришлось пережить из-за того, что недавно она отказалась, чтобы кто-то из солдат сопровождал ее по пути от царского дворца к дому. Вот и случилось то, что случилось. И все же она предпочла бы отправиться поднимать народ как одна из народа. Народ не любит проявлений власти, особенно когда они чрезмерны. Народ считает, и считает совершенно справедливо, что до того, кто носит слишком много одеяний, не доходит тепло народа и не передается ему. А многочисленная охрана, используемая государственным чиновником для вида и устрашения, способна разве что отпугнуть народ от него. Основанием для любви должны быть свобода и дисциплина. Чиновник не должен ограждать себя без необходимости. Если народ видит, что он без достаточно серьезной причины окружает себя охраной, это отпугивает от него простых людей. Как сможет тот, кто сковывает себя ненужными оковами, снять оковы с других? Народ, несмотря на благосклонность царя и мое положение при нем, знал меня как простолюдинку. И если люди увидят отряд солдат во главе с царским стражником, они воспримут меня как принцессу, а то и как царицу. А поскольку они не знают царя так, как знаю его я, они разбегутся от меня. Что же делать? Выйти без охраны и тем самым подвергнуть наш план сопротивления злодеям опасности? Нет. Я должна согласиться на охрану и довериться воле Аллаха. - Так подумала Забиба, прежде чем спросить у царя позволения пойти к народу.
Когда царь заметил, что она разговаривает сама с собой, он спросил ее:
- О чем это ты, Забиба? Ты думаешь как-то иначе?
Забиба очнулась и сказала:
- Нет, мой царь, кое-какие мысли вертелись в моей голове, но я нашла твое решение самым верным. Я пойду к народу, если ты дозволишь, и я искренне взываю к Аллаху, чтобы Он обелил мое лицо в твоих глазах. Я верю от всей души, что Аллах существует и что Он справедлив. Он велик и может сделать так, чтобы народ пошел за тобой, в соответствии с теми высокими понятиями и помыслами, о которых я тебе толковала, и в соответствии с тем, что я знаю.
- Во имя Аллаха, - сказал царь.
Тогда Забиба приблизилась к царю и поцеловала его в лоб. Царь обнял ее. Потом она приветствовала его, опустившись на колени и склонив голову в знак покорности, признательности и любви, как сделала она когда-то, когда впервые пришла к нему во дворец, и как делала время от времени, когда царь поручал ей какое-нибудь важное дело, но не в каждодневных отношениях, ибо царь не хотел, чтобы пустые формальности убили или ослабили радость их отношений.
Вернулась Забиба, а позади нее шел народ. Люди кричали:
- За родину, за нацию, за веру, за преданность, за смелость, за свободу, за справедливость, за правду!
Нарастал гул голосов:
- Против измены, предательства, угнетения и гонений.
Народ столпился на территории дворца у внешней стены, а Забиба несла знамя, и сердце ее так и рвалось из груди. Она сидела верхом на своем белом коне, опоясанная мечом. И сплотилась армия, и все встали за царем, как за своим командиром.
Узнали заговорщики, что их план из-за мужа Забибы вот-вот раскроется, и прежде всего потому, что муж Забибы, хотя и казалось, что он не догадался, что Забиба разоблачила его, на самом деле обо всем догадался и решил немедленно бежать к эмирам-заговорщикам и к тем, кто поддерживал их в соседних царствах. Заговорщики решили напасть на царя в тот же день, но не учли того, что народ благодаря Забибе и благодаря Аллаху станет сердцем и опорой царя и что он сплотится, чтобы оказать армии существенную помощь. Поэтому, когда напали они со всех сторон на царский дворец, поразила их огромная сила, и застигнуты они были врасплох выпущенным в них роем стрел. И всякий раз, когда они пробивали брешь во внешней стене дворца, массы людей не давали им глубоко прорваться и сколько-нибудь серьезно расстроить порядки защитников дворца. И нападавшие поворачивали вспять, когда настигали их копья, мечи и стрелы солдат и простых людей, и даже дубинам нашлось место в этом упорном и победоносном сопротивлении. Наконец нападавшие были разбиты и бежали, бросив тела убитых, и стали презренными беглецами, после того как лишились высоких человеческих понятий и милости Господа милосердного и его благоволения. Но перед самым окончанием сражения Забибу сразила стрела, пробив кожаный панцирь, который она предпочла стальной кольчуге, чтобы отличаться от регулярной армии и слиться со своим народом видом и духом, ведь именно такие доспехи надевал народ, когда ему предстояло сражаться с врагом.
Отнесли Забибу в царские покои во дворце и уложили на постель, и один из стражников сообщил царю о случившемся.
И хотя это известие сразило царя и он готов был тут же устремиться к Забибе, все же он взял себя в руки и сказал себе:
- Боюсь, как бы воины по ошибке не подумали, что я покидаю поле боя, после того как ранили Забибу, и как бы не развалили оборону. И еще боюсь, что потом обо мне начнут распускать слухи те, кому это выгодно. Скажут, что я испугался сражения и решил покинуть его под предлогом того, что мне нужно проведать Забибу. Как бы там ни было, разве не является законом боя то, что командир не вправе покинуть его в самый решительный момент? Поэтому я буду мстить за Забибу, снося головы предателей, и сражаться до верной победы с помощью Бога Забибы.
И стал он метаться по полю боя, гремя голосом и разя мечом и копьем. А когда в его руке тупился меч или ломалось копье, он менял их на другие, и так продолжалось до тех пор, пока враг не был повержен.
Пока жернова сражения вращались таким образом, Забиба, лежа на царском ложе, диктовала писцу такое письмо:
"Дорогой мой, любимый Аiраб. Не хочу говорить "мой великий царь", чтобы дух моих слов не был отягощен титулами и званиями. Поэтому я называю тебя так, как приятно моей душе в минуту, когда я в последний раз прощаюсь с тобой, так и не увидев тебя. Я назвала тебя по имени, да сохранит его Аллах как символ любви и почитания твоего народа и твоей армии.
Из любви к тебе я не отказываюсь от твоего предложения стать твоей женой. Эта свадьба была и по-прежнему остается моей мечтой и милостью для меня, говорящей о величии твоей души и силе твоей любви ко мне. Я отвечаю тебе с такой же готовностью к самопожертвованию и великодушию, хотя мои слова и могут показаться странными. Но ведь когда мы говорим о любви и преданности, нередко происходят странности.
Я не хотела, чтобы ты принимал решение о нашей свадьбе под воздействием этих странностей, а хотела, чтобы ты принял решение после победы, которую скоро одержишь, если пожелает того Аллах. Меня уже, наверное, не будет в вашем мире, но все равно я сумею насладиться этой победой и увидеть ее во всех подробностях. Разве павшие герои не живут и здравствуют у Господа? Разве живущий там не видит все, что творится на земле? Да, я увижу вашу победу, нашу победу. Я ее еще отпраздную. Я хочу, чтобы и ты насладился победой и твоей новой связью с народом. Чтобы она возникла, я прошу тебя дать народу право использовать любые подобающие тебе титулы и звания. Так нужно, потому что добившийся этого народ будет искренним в своих решениях, защищать их и вместе с тобой нести полную за них ответственность. Во всяком случае, после того, как имена царей и эмиров запятнали себя таким позором, не думаю, что титул царя будет тебе приличествовать. Ты должен быть вождем народа и армии, их проводником к добродетели, строительству и победе. Приблизься к народу через такой титул, который будет ему приятен, и через такие поступки, которые не будут отделять тебя от народа, а народ от тебя. Будь с ним единым целым. Тогда народ и его армия смогут под твоим предводительством сделать то, что прославит нашу страну и того, кто ей правит, и станут строителями славной истории нашей нации. Аллах велик.
Прошу тебя, не забудь меня. Я умираю от руки предателя.
Забиба, дочь народа, возлюбленная Араба.
Я умираю, да здравствует народ!
Я умираю, да здравствует Араб!"
* * *
Умерла Забиба, а царь еще жил некоторое время после нее, пока не забрал его Аллах. День за днем царей становилось все меньше, но во дворцах тех из них, кто еще правил, по-прежнему плодились зло и измена. А народ по-прежнему выказывал свою волю, когда у него появлялась для этого возможность. Народ стойкий, как вечность, как желает того Всемогущий.
Так говорила себе Забиба.
И однако же в душе ее нарастало чувство одиночества, как будто хищный зверь терзал ей внутренности, рвал жилы, печень и даже груди. Разве не растерзал хищный зверь, который надругался над ней, ее груди, словно хотел сделать это для того, чтобы такими их увидел царь? Их шайка не способна опозорить царя, даже если этого пожелает. Почему бы им не опозорить царя, унизив его любимую? Овладеть ею, разрушить изнутри, сделать изгоем среди людей. Утрата любимого человека тем, кто его любит, - это уже другая сторона любви. Должно быть, из этого и исходили злодеи, когда решились на то, что они сделали, но как им удалось найти того, кто был зловреднее всех? Как они узнали, что вот этот сделает с ней то, что он сделал, даже если она будет сопротивляться? Возможно, это солдат, который по неизвестной причине сбежал с поля боя, а потом решил отомстить тому, кого счел своим врагом, чтобы излечить в себе этот комплекс. А может быть, полицейский, от которого из-за его оплошности ушел разыскиваемый преступник. Или торговец женщинами, который продает их знатным людям, а сам не может овладеть ни одной, и потому он возненавидел женщин и от имени всех больных и неспособных решился на это злодейство против той, что стала их символом у царя.
Тогда сказала Забиба:
- Не мог этого сделать солдат. Потому что он помнит, что его главный долг - защита страны. А тот, кто кладет свою жизнь на дело защиты страны, чтобы гордились им друзья и негодовали враги, не может сделать того, что было сделано. То же и полицейский, хотя иногда мы плохо думаем о некоторых из них из-за ежедневных трений с ними, когда возникает противоречие между тем, кто считает своим главным делом исполнение закона, и тем, кто считает, что закон противоречит его личной свободе. Полицейский не мог сделать этого, потому что преступное действие, совершенное против меня, незаконно, а долг полицейского не только в том, чтобы уважать закон, но и в том, чтобы делать так, чтобы его уважали другие.
И вдруг она почувствовала, словно чьи-то когти вонзились в ее сердце и пустили из него кровь. Но она не могла объяснить это только тем состоянием, в котором пребывала после случившегося несчастья.
Муж ее думал, что Забиба вернется во дворец, чтобы рассказать царю о случившемся, и даже не подозревал, что она отправится домой. А Забиба привязала лошадь возле дома и, поскольку была в таком унизительном виде, подошла к дому неслышно. Ее муж, полуобнаженный, смывал кровь, которая сочилась из его шеи и других частей тела, раненных Забибой, когда она сопротивлялась, а он ее насиловал. Забиба заметила все это в приоткрытую дверь, в которую заглянула узнать, нет ли кого в доме, потому что ей совершенно не хотелось ни с кем разговаривать.
Тут поняла она наконец, что это муж ее изнасиловал, что это он был с бандой мерзавцев. В голове у нее сразу же возникли новые мысли, не те, что были раньше. Ей стал понятен этот заговор, и она совершенно точно поняла, почему целью заговорщиков стала она, а не царь. Тот, кто не в силах сладить с господином, попытается сделать это с его слугой, наложницей или невольницей.
- Но что заставило эту гниль (она имела в виду своего мужа) совершить эту трусливую и подлую выходку? Если у Хискиля, шайки эмиров и сводников и тех торговцев, что окончательно потеряли совесть, была своя цель, что заставило пойти на это его? Разве не у власть имущих самое жестокое отношение к добродетели и человеческому достоинству?
Он трус. Это точно. Но то, что он еще и подлец, я не могла предположить. Разве не по делам судят о человеке? Пытался ли он подражать царю? Или он решил, что если он не может быть царем, то может стать таким, как царь, если овладеет его возлюбленной? Разве не существует разницы, гниль (это она о муже), между завоеванием благосклонности и изнасилованием?
Потом она подумала про себя:
- Тот, кто не может придумать в угоду своей жене что-либо новое, не думает ли он, что достаточно ее изнасиловать, чтобы удовлетворить? Это не лучше, чем лечить рану, из которой сочится гной, снова и снова заражая ее. Пропади ты пропадом, подлый предатель!
Она беззвучно плюнула в его сторону, потом вошла, изобразив движение у двери, чтобы он не догадался, что она все видела. Это осложнило бы все дело или заставило его действовать не так, как она замышляла, и не тогда, когда ей было удобно.
- Разве изменение задач, средств и сроков не требует дополнительных усилий и жертв? Разве человек иногда не проигрывает битву, если он идет на изменения, которые не были необходимыми?
Подумав так, Забиба открыла дверь и шагнула в дом.
Она дала своему презренному мужу возможность одеться и повязать на шею куфийю. Он стал заматывать и голову, отговариваясь тем, что вывихнул шею. И, решив, что Забиба ему поверила, всякий раз, когда она к нему приближалась, находил какое-нибудь оправдание, чтобы она не увидела его шеи, и старательно ее избегал. А Забиба то и дело выказывала желание посмотреть, что там у него, и делала это таким образом, что больной стал подозревать, что ей все известно.
Что до того, что случилось с ней, то он расспросил ее обо всем, как будто ничего не знал, делая при этом грустное лицо, и она все подробно ему рассказала, внимательно следя за его глазами, чтобы увидеть его реакцию. Он же стал вести себя так, будто его схватил ифрит* и хочет бросить на землю, чтобы переломать кости и выбить из него душу.
Понравилось Забибе истязать так своего мужа, и делала она это с удовольствием. Разве желание женщины отомстить не сильнее желания мужчины? Если найдет она способ против того, кого ненавидит, то заставит его вдоволь натерпеться всяких мучений и изведать самых горьких поражений. Многие мужчины, особенно те, у кого есть свои принципы, не стремятся специально к мести, хотя она и бывает одним из элементов их борьбы, но когда речь идет о женщинах, если их сердце кровоточит или кто-то взял над ними верх, у их мести появляется вполне определенная цель, доставляющая им удовольствие. Они, наверное, заживо бы съели того, кто доставил им страдания, предоставься им такая возможность. Разве не знаете вы, как Хинд, дочь Атабы, жевала печень Хамзы, да будет доволен им Аллах, в отместку за то, что он убил в бою ее отца, брата и дядю?
Муж Забибы пытался скрыть правду о случившемся, а она снова и снова спрашивала его о том, каким образом он повредил себе шею. Муж ее, вместо того чтобы рассердиться, возмутиться и пригрозить отомстить тому, кто мучил ее, напоминал пса, который осмелился в доме хозяина своего сожрать пищу, которая ему не предназначалась, или лаять на гостя, или по ошибке укусить самого хозяина, а хозяин прогнал его. Хвост этого пса болтался между задних лап, и весь его вид, походка и поведение говорили о крайней степени его унижения.
И хотя мы сравнили мужа Забибы с нашкодившей собакой, собака из благодарности к хозяину никогда его не предаст. Муж же ее поступил с ней вероломно, поэтому назвать его собакой будет мало. Шкуру собаки можно еще использовать, если ее выдубить и отмыть, а в шкуре ее мужа было столько скверны, что к ней нельзя было прикоснуться, не замаравшись, даже если ее омыли бы все воды вечной реки Тигр.
Забиба умылась и надела чистую одежду. Она опоясала себя мечом и выехала на своем белом коне. Она поспешила, заметив, что солнце может взойти раньше, чем она достигнет внешних ворот дворца. У ворот обычно много солдат, и ее вид породит расспросы и разговоры, которые не удержатся в стенах дворца. Слухи быстро распространяются среди дворцовой прислуги, а от нее узнают все и другие люди. Разве не достаточно прислуге подслушивать и знать все, о чем говорят, что думают и что делают цари? А разве языки их наложниц не становятся зачастую рупором их состояния? Не стоит опаздывать с прибытием к воротам дворца. Рассвет поможет мне скрыть царапины на лице, которые я получила в схватке с этим бешеным псом.
Забиба добралась до дворца и, как обычно, проследовала в личные покои царя. Не спрашивая разрешения, вошла в его опочивальню и увидела, что он уже ждет ее - начальник стражи доложил, что она к нему направляется, как только узнал об этом от стражи внешних ворот.
Царь не успел еще одеться, но уже поднялся с постели и умыл лицо, продолжая свои обычные приготовления к встрече с ней. Множество мыслей и догадок крутилось у него в голове, и совсем уже разволновавшись, он стал спрашивать себя:
- Почему я так волнуюсь? Всего-навсего сообщили, что это она, а не кто-то другой, идет сюда, и, должно быть, в добром здравии. Мне не о чем волноваться. Разве не приехала она верхом на коне? Тот, кто покрывает расстояние между своим домом и дворцом верхом на коне, должен чувствовать себя превосходно. Но почему она прибыла в столь ранний час?
Впрочем, царь дал ей право приходить во дворец, когда она пожелает, невзирая на время, а не так, как приходят по официальным делам или по приглашению.
А когда она сказала царю:
- Как я могу приходить во дворец не в назначенное время? - царь ответил ей:
- Для тебя у меня любое время свободно, Забиба, возлюбленная моя.
И тогда сказала она:
- Тебе не стоило бы так меня баловать. Ведь простой человек, бывает, не знает границ своих симпатий и чувств.
А царь сказал ей, улыбаясь:
- Разве не говорила ты мне, Забиба, что царям больше нужны те, кто говорит им правду, чем те, кто говорит: "Твоя воля, мой господин. Твоя воля, мой великий царь"?
Разве дружеское чувство и радость дружбы - это не то, что необходимо царю? Вырваться из обветшалых понятий, полученных в наследство от старых царей, - вот какой шаг необходимо предпринять, чтобы всерьез постичь жизнь людей. Если же я стану ограничивать того, кто мне ближе всех, заранее составленным расписанием, то наши встречи превратятся в рутину, и ни у меня, ни у нее не будет возможности нарушить ее и поступать не так, словно мы выполняем официальную работу. Если мы будем поступать, исходя из самого обычного человеческого желания, из того, что диктуют чувства влюбленных, то и серьезная работа на благо народа будет больше отвечать его интересам.
- Но берегись, мой царь. Прости меня, я не имею в виду обычное предупреждение.
Засмеялся царь и сказал:
- Вот и ты уже стала взвешивать слова, как будто ты не дочь народа, а принцесса из царской свиты.
Засмеялась Забиба и спросила:
- Разве цари и принцессы действительно все взвешивают до мелочей?
- Не всегда. Не в самые существенные моменты, а только в том, что они приняли за стиль общения царей. Разве не заботится тот, чья душа пуста, о чрезмерных формальностях? И не ты ли сама мне об этом говорила?
- Да, все это правильно, мой царь. Человек, сущность которого наполнена реальными вещами и день которого занят настоящими делами, не станет придерживаться формальностей. У него просто нет времени, чтобы тратить его на формальности, которые не дают ничего полезного и не являются показателем правильного воспитания.
Когда Забиба направлялась от внешних ворот дворца в личные покои царя, а царь готовился принять ее, его тревожила неизвестность, а в голове вертелись все эти мысли и вспоминались некоторые моменты их отношений.
Забиба показалась в дверях, после того как постучала, и царь крикнул ей:
- Входи!
И умолк при виде неожиданного зрелища. Лицо Забибы и руки были все исцарапаны. Царь шагнул к ней, но прежде, чем обнял ее, она бросилась в его объятия и зарыдала.
Царь молча обнимал ее и гладил по голове, его пальцы блуждали в ее волосах, пока Забиба не выплакала весь запас слез, томившихся у нее в груди. Это была их первая встреча после того тяжкого горя, которое с ней приключилось. С ней как будто случилось два несчастья, каждое из которых доставляло сильнейшую боль. Она никак не могла решить, что причиняет ей больше страданий: то, что ее изнасиловали, или то, что ее изнасиловал и избил муж, который среди прочих своих обязанностей должен был всячески беречь ее и защищать.
Иногда она думала, что насилие и те страдания, которые ей пришлось вытерпеть, угнетают ее меньше, чем душевные муки из-за предательства мужа и вероломства тех из преступной банды, кто предал царя. Насилие для нее, быть может, было бы и страшнее, если бы ей не открылось, что ее изнасиловал собственный муж. Она говорила себе, что насилие свершилось независимо от того, кто его совершил, а муж лишь исполнил роль неизвестного. Если бы не довелось ей узнать правду, то сделавший с ней это так и остался бы неизвестным и она переживала бы только боль содеянного.
Насилие причиняет сильнейшую боль, независимо от того, насилует ли мужчина женщину, армия захватчиков насилует родину или насилуют право те, кто его не приемлет. Но еще хуже, когда кого-то отдают на поругание, будь то страна или человек. Забиба постаралась облегчить горечь насилия и боль, терзающую ее душу. Она сказала себе:
- Но ведь я сопротивлялась до тех пор, пока не ослабела от ран и пока не оставили меня силы и я стала как бездыханный труп.
Потом добавила:
- Да, как бездыханный труп. А разве на мертвое тело может пасть позор изнасилования? Разве может пасть позор изнасилования на историю страны и народа, когда гибнет народ и на земле страны не остается уже никого, кто способен держать оружие?
И ответила себе:
- Да, именно так. Любой правитель, соглашающийся с насилием, пока он жив и народ его не истреблен, запятнает себя позором, и народ его, если смирится с этим, будет покрыт позором. Да, поругание невыносимо для души и для истории, для любого свободного человека. Предательство царя горько, но во много раз горче и больнее отдается в душе предательство народа, страны и ее истории.
Забиба вытерла слезы. Когда она заговорила в ответ на расспросы царя о случившемся, ее душили слезы, не позволяя говорить. Так и вела она свой рассказ, то и дело перемежая его слезами, пока не довела свою печальную историю до конца.
Царь поначалу весь вспыхнул в гневе, но потом овладел собой, пребывая, однако, в глубочайшей печали.
Он повторял вслух:
- Замысел посягнувших был на этот раз очень болезненным и поразил меня сильнее, чем стрелой в глаз. Но, клянусь Господом Забибы и ее целомудрием, видит душа моя, понимает ум и чувствует совесть, что мы будем вести против них сражение и не прервем его до тех пор, пока по воле Бога Забибы, Аллаха милостивого и милосердного, царь не сделает так, чтобы герои остались героями, чтобы знамя правды возвышалось на своем древке над землей и чтобы у народа был тот, кто достоин быть его совестью и кто думает о нем. А если Аллах, хозяин высшего царства, пожелает, чтобы моя душа поднялась к нему, это будет великая для меня честь, и сделается тогда небо раем, а земля вратами его. Да сгинут все злоумышленники!
Царь тут же велел солдатам немедленно привести к нему мужа Забибы, потому что он - тот ключ, который поможет раскрыть заговор и заговорщиков, которые участвовали в надругательстве над Забибой и в попытках погубить царя. Сказала Забиба царю, услышав, что он отдает приказ схватить ее мужа:
- Прошу тебя, царь мой, подумай о том, что могут сделать заговорщики, когда узнают, что негодяй схвачен.
- А что они могут сделать?
- То, что делают отчаявшиеся злодеи, которым угрожает плен и гибель, мой царь. Они рискнут и нападут, как это принято у царей Элама, и войдут в твой дворец.
- Ты права, Забиба. Я подниму армию и полицию, чтобы они были готовы к бою и смогли вынести длительную осаду дворца, пока заговорщики и захватчики не погибнут или пока они не ослабеют и не развеет их ветер.
Забиба сказала:
- Да, мой великий царь, именно так. А если позволишь, я подскажу тебе еще одну мысль.
- Конечно, Забиба. Говори, что хочешь сказать.
- Я прошу, чтобы ты позволил мне покинуть дворец. Я подниму народ, чтобы он поддержал армию, и злодеи придут в отчаянье оттого, что они остались одни, а у нас появилась такая мощная моральная и действенная поддержка.
- Да, Забиба. Сделай это побыстрее. Но я хочу, чтобы с тобой был отряд преданных мне солдат, которым будет командовать мой верный страж Абдулла.
- Да, мой царь.
Эти слова Забиба сказала с болью в сердце, вспомнив, что ей пришлось пережить из-за того, что недавно она отказалась, чтобы кто-то из солдат сопровождал ее по пути от царского дворца к дому. Вот и случилось то, что случилось. И все же она предпочла бы отправиться поднимать народ как одна из народа. Народ не любит проявлений власти, особенно когда они чрезмерны. Народ считает, и считает совершенно справедливо, что до того, кто носит слишком много одеяний, не доходит тепло народа и не передается ему. А многочисленная охрана, используемая государственным чиновником для вида и устрашения, способна разве что отпугнуть народ от него. Основанием для любви должны быть свобода и дисциплина. Чиновник не должен ограждать себя без необходимости. Если народ видит, что он без достаточно серьезной причины окружает себя охраной, это отпугивает от него простых людей. Как сможет тот, кто сковывает себя ненужными оковами, снять оковы с других? Народ, несмотря на благосклонность царя и мое положение при нем, знал меня как простолюдинку. И если люди увидят отряд солдат во главе с царским стражником, они воспримут меня как принцессу, а то и как царицу. А поскольку они не знают царя так, как знаю его я, они разбегутся от меня. Что же делать? Выйти без охраны и тем самым подвергнуть наш план сопротивления злодеям опасности? Нет. Я должна согласиться на охрану и довериться воле Аллаха. - Так подумала Забиба, прежде чем спросить у царя позволения пойти к народу.
Когда царь заметил, что она разговаривает сама с собой, он спросил ее:
- О чем это ты, Забиба? Ты думаешь как-то иначе?
Забиба очнулась и сказала:
- Нет, мой царь, кое-какие мысли вертелись в моей голове, но я нашла твое решение самым верным. Я пойду к народу, если ты дозволишь, и я искренне взываю к Аллаху, чтобы Он обелил мое лицо в твоих глазах. Я верю от всей души, что Аллах существует и что Он справедлив. Он велик и может сделать так, чтобы народ пошел за тобой, в соответствии с теми высокими понятиями и помыслами, о которых я тебе толковала, и в соответствии с тем, что я знаю.
- Во имя Аллаха, - сказал царь.
Тогда Забиба приблизилась к царю и поцеловала его в лоб. Царь обнял ее. Потом она приветствовала его, опустившись на колени и склонив голову в знак покорности, признательности и любви, как сделала она когда-то, когда впервые пришла к нему во дворец, и как делала время от времени, когда царь поручал ей какое-нибудь важное дело, но не в каждодневных отношениях, ибо царь не хотел, чтобы пустые формальности убили или ослабили радость их отношений.
Вернулась Забиба, а позади нее шел народ. Люди кричали:
- За родину, за нацию, за веру, за преданность, за смелость, за свободу, за справедливость, за правду!
Нарастал гул голосов:
- Против измены, предательства, угнетения и гонений.
Народ столпился на территории дворца у внешней стены, а Забиба несла знамя, и сердце ее так и рвалось из груди. Она сидела верхом на своем белом коне, опоясанная мечом. И сплотилась армия, и все встали за царем, как за своим командиром.
Узнали заговорщики, что их план из-за мужа Забибы вот-вот раскроется, и прежде всего потому, что муж Забибы, хотя и казалось, что он не догадался, что Забиба разоблачила его, на самом деле обо всем догадался и решил немедленно бежать к эмирам-заговорщикам и к тем, кто поддерживал их в соседних царствах. Заговорщики решили напасть на царя в тот же день, но не учли того, что народ благодаря Забибе и благодаря Аллаху станет сердцем и опорой царя и что он сплотится, чтобы оказать армии существенную помощь. Поэтому, когда напали они со всех сторон на царский дворец, поразила их огромная сила, и застигнуты они были врасплох выпущенным в них роем стрел. И всякий раз, когда они пробивали брешь во внешней стене дворца, массы людей не давали им глубоко прорваться и сколько-нибудь серьезно расстроить порядки защитников дворца. И нападавшие поворачивали вспять, когда настигали их копья, мечи и стрелы солдат и простых людей, и даже дубинам нашлось место в этом упорном и победоносном сопротивлении. Наконец нападавшие были разбиты и бежали, бросив тела убитых, и стали презренными беглецами, после того как лишились высоких человеческих понятий и милости Господа милосердного и его благоволения. Но перед самым окончанием сражения Забибу сразила стрела, пробив кожаный панцирь, который она предпочла стальной кольчуге, чтобы отличаться от регулярной армии и слиться со своим народом видом и духом, ведь именно такие доспехи надевал народ, когда ему предстояло сражаться с врагом.
Отнесли Забибу в царские покои во дворце и уложили на постель, и один из стражников сообщил царю о случившемся.
И хотя это известие сразило царя и он готов был тут же устремиться к Забибе, все же он взял себя в руки и сказал себе:
- Боюсь, как бы воины по ошибке не подумали, что я покидаю поле боя, после того как ранили Забибу, и как бы не развалили оборону. И еще боюсь, что потом обо мне начнут распускать слухи те, кому это выгодно. Скажут, что я испугался сражения и решил покинуть его под предлогом того, что мне нужно проведать Забибу. Как бы там ни было, разве не является законом боя то, что командир не вправе покинуть его в самый решительный момент? Поэтому я буду мстить за Забибу, снося головы предателей, и сражаться до верной победы с помощью Бога Забибы.
И стал он метаться по полю боя, гремя голосом и разя мечом и копьем. А когда в его руке тупился меч или ломалось копье, он менял их на другие, и так продолжалось до тех пор, пока враг не был повержен.
Пока жернова сражения вращались таким образом, Забиба, лежа на царском ложе, диктовала писцу такое письмо:
"Дорогой мой, любимый Аiраб. Не хочу говорить "мой великий царь", чтобы дух моих слов не был отягощен титулами и званиями. Поэтому я называю тебя так, как приятно моей душе в минуту, когда я в последний раз прощаюсь с тобой, так и не увидев тебя. Я назвала тебя по имени, да сохранит его Аллах как символ любви и почитания твоего народа и твоей армии.
Из любви к тебе я не отказываюсь от твоего предложения стать твоей женой. Эта свадьба была и по-прежнему остается моей мечтой и милостью для меня, говорящей о величии твоей души и силе твоей любви ко мне. Я отвечаю тебе с такой же готовностью к самопожертвованию и великодушию, хотя мои слова и могут показаться странными. Но ведь когда мы говорим о любви и преданности, нередко происходят странности.
Я не хотела, чтобы ты принимал решение о нашей свадьбе под воздействием этих странностей, а хотела, чтобы ты принял решение после победы, которую скоро одержишь, если пожелает того Аллах. Меня уже, наверное, не будет в вашем мире, но все равно я сумею насладиться этой победой и увидеть ее во всех подробностях. Разве павшие герои не живут и здравствуют у Господа? Разве живущий там не видит все, что творится на земле? Да, я увижу вашу победу, нашу победу. Я ее еще отпраздную. Я хочу, чтобы и ты насладился победой и твоей новой связью с народом. Чтобы она возникла, я прошу тебя дать народу право использовать любые подобающие тебе титулы и звания. Так нужно, потому что добившийся этого народ будет искренним в своих решениях, защищать их и вместе с тобой нести полную за них ответственность. Во всяком случае, после того, как имена царей и эмиров запятнали себя таким позором, не думаю, что титул царя будет тебе приличествовать. Ты должен быть вождем народа и армии, их проводником к добродетели, строительству и победе. Приблизься к народу через такой титул, который будет ему приятен, и через такие поступки, которые не будут отделять тебя от народа, а народ от тебя. Будь с ним единым целым. Тогда народ и его армия смогут под твоим предводительством сделать то, что прославит нашу страну и того, кто ей правит, и станут строителями славной истории нашей нации. Аллах велик.
Прошу тебя, не забудь меня. Я умираю от руки предателя.
Забиба, дочь народа, возлюбленная Араба.
Я умираю, да здравствует народ!
Я умираю, да здравствует Араб!"
* * *
Умерла Забиба, а царь еще жил некоторое время после нее, пока не забрал его Аллах. День за днем царей становилось все меньше, но во дворцах тех из них, кто еще правил, по-прежнему плодились зло и измена. А народ по-прежнему выказывал свою волю, когда у него появлялась для этого возможность. Народ стойкий, как вечность, как желает того Всемогущий.