Это был сон без видений, душный кошмар, объявший все существо мое паническим страхом, навалившийся на меня невы-носимой болью, от которой сразу же свело в судороге кисти руки челюсти. Боль разбегалась по радиальным кругам из моего левого колена ослепительными пульсирующими вспышками, сжигающими в золу нервы и мышцы, сдирая с позвоночника и костей окровавленные лохмотья. Это продолжалось вечность и продолжалось бы еще столько же, но я неожиданно очнулся и увидел над собой ее встревоженное лицо:
-- Что с тобой? Что с тобой, мой мальчик? Тебе приснилось что-нибудь страшное? Ты ужасно крикнул во сне!
Я кивнул, еще в полной мере не придя в себя, но уже ощу-щая прилив животной первозданной радости здорового суще-ства, благополучно добравшегося до своего жилища и как ни-когда до этого ощутившего всю прелесть полумрака родной пе-щеры и надежную толщину ее стен. И все же в самой глубине сознания страх остался, мне казалось, что исчезнувшая с дур-ным сном боль притаилась и ждет своего часа, пульсируя от не-терпения и жадности. Но вскоре прошло и это.
Она схватила мою голову и, прижав к груди, говорила какие-то смешные слова, очень похожие на те, что говорят своим детям матери, когда хотят их успокоить и приласкать.
Пока она была в ванной, я приготовил завтрак. Похоже было на то, что самообладание вернулось к ней полностью -- мы си-дели за столом и говорили на самые разные темы -- начиная от ожидаемых мод наступающего зимнего сезона и сегодняшней по-годы и кончая предположениями об истинных причинах визита Никсона в Китай. Это был легкий, непринужденный завтрак двух людей, чрезвычайно приятных друг другу, которым пред-стоит провести совместную уйму свободного времени в местности с ограниченным набором развлечений -- пляжем, ресторанчиком с меню из восточных блюд и таким же трио, изредка, по заказу интеллигентных посетителей, разнообразившим дикую танце-вальную программу Второй рапсодией Листа, и летним кино-театром со своей небольшой, но постоянной фильмотекой.
Она похвалила кофе, допивая вторую чашку, к еде она не притронулась и сказала, что ей пора идти. Я попросил ее непре-менно написать мне из Трускавца, дав понять, что мне будет очень приятно получить от нее весточку. Она улыбнулась, это была довольно-таки грустная улыбка, и сказала, что может рас-сказать содержание этого письма прямо сейчас, так как никакие неожиданности в Трускавце ее не ждут, тетя, на которую она очень рассчитывала, ехать с ними отказалась (она не сказала о причинах отказа, и я не стал спрашивать, понимая, что у пере-утомленной жизненной дорогой тетки, пробывшей некоторое время наедине со своей дорогой кузиной, видимо, появилась острая жажда общения с другими, может быть, менее близ-кими, но более мобильными и жизнерадостными родствен-никами), сиделка, которая приходила к ним днем, на месяц уехать не может (я подумал, что скорее всего дело в ограничен-ных денежных возможностях), и, таким образом, в Трускавце ей предстоит довольно-таки однообразная жизнь, протекающая по уже давно известному распорядку. Я сказал, что для меня важ-но не содержание ее письма, а сам приятный факт его получения. И по-моему, эта фраза приличествовала моменту и была произ-несена достаточно заинтересованным тоном, с оттенком сочув-ствия и в то же время без всякого намека на задевающую чело-века с самолюбием жалость. Я представил, как она катит кресло с парализованной старухой по аллее парка, по улицам, следуя по разработанному на месяц постоянному маршруту, с останов-ками у процедурных кабин, долгие унылые вечера, и мне стало ее искренне жаль.
Она безразлично кивнула:
-- Напишу, -- а потом, улыбнувшись мне, сказала: -- Ни-чего не поделаешь, вслед за праздниками всегда следуют будни. Пошли. Мне ведь еще надо зайти в городскую кассу, там оста-вили мне билеты, кое-что купить на дорогу и уложить вещи.
Мы, не отпуская такси, зашли в городскую кассу и взяли билеты, и я запомнил номера вагона и их двухместного купе, а потом отвез ее домой.
-- Мы попрощаемся здесь, -- сказала она, когда мы вышли из машины и остановились у ее подъезда.
Мы поцеловались. Это был торопливый поцелуй на глазах у водителя и прохожих.
--Я тебя всегда буду помнить -- сказала она.
-- Я тоже буду тебя помнить. Я не прощаюсь сейчас с тобой. До встречи вечером на вокзале,
-- Не надо, -- сказала она. -- Не приходи меня провожать. Я не хочу этого.
Это меня удивило, но потом мне пришла в голову мысль, что ей будет неприятно, если я увижу, как будут поднимать и вталкивать в дверь вагона кресло с ее матерью. Я не стал настаивать.
-- Может быть, нужна моя помощь в чем-нибудь?
-- Нет. Я бы сказала. Поцелуй меня и уходи.
-- Я буду с нетерпением ждать твоего приезда, -- сказал я. -- Позвони, как только приедешь.
-- Хорошо, -- что-то в выражении ее лица показалось мне странным, и это не давало мне покоя. Странным и непонятным. Я думал над этим в машине всю дорогу до института, но так ничего определенного и не решил, потому, что никак не мог согласиться с собой в невозможном, в том, что при моих послед-них словах она посмотрела на меня с выражением на лице и в глазах явственного любопытства, и, что было бы невыносимым совсем, если бы все обстояло так, как мне показалось, с оттенком насмешливого недоверия и горечи.
Первой, кого я встретил в коридоре, была Седа, секретарша Директора. Длинноногое, милое и привлекательное создание -- она поступила на эту работу приблизительно в одно время со мной. Внутриинститутская статистика утверждала, что среди вновь поступивших молодых сотрудников не было ни одного который не просидел бы в приемной шефа без надобности какое-то более или менее длительное время, безуспешно пытаясь нала-дить с ней более тесные контакты. Каждый год она брала месяц отпуска для того, чтобы сдать вступительные экзамены в инсти-тут, и каждый год возвращалась на "работу раньше срока из-за проваленного экзамена. А потом, полтора или два года назад, она взяла отпуск на шесть месяцев, декретный, и это уже после того, как вышла замуж за особенно настойчивого молодого со-трудника.
-- Ой! -- сказала она. -- Посмотрите, пожалуйста, кто при-шел! Ужасно рада я! . '
--Имей в виду, -- поздоровавшись и разузнав все послед-ние новости, сказал я, -- срок моего бюллетеня кончается толь-ко завтра, а я уже сегодня хоть и в конце дня, но все-таки при-шел. Доведи это, соответствующим образом прокомментировав, до сведения шефа, это укрепит его веру в лучшие качества чело-вечества.
--И зря пришел, -- сказала Седа. -- Сразу видно, что ты еще не выздоровел. А с другой стороны, тебе идет такая блед-ность и томность.
--Закон жизни, -- философски сказал я. -- В одном про-игрываешь, в другом выигрываешь.
Она шла рядом со мной по направлению к нашей лаборато-рии и без остановки говорила о событиях последней декады, а я довольно-таки внимательно слушал, стараясь в этой шумной бессистемной лавине сведений не пропустить что-нибудь, пред-ставляющее интерес и для делового человека. И вдруг я увидел седые волосы: их было не очень много, несколько седых воло-сков. По правде говоря, они были и не очень заметны в ее пышных светлых локонах.
-- Сколько времени мы уже работаем вместе?
--В этом году лет семь будет, -- подумав, сказала она. -- А почему ты спросил?
-- Просто так. Как дела дома?
-- Хорошо, -- сказала она. -- Все в порядке.
-- Дачу свою оборудовали?
--Да. Надоело уже, каждую субботу и воскресенье только там и проводим.
-- Как-нибудь приеду в гости.
-- Не верю я тебе. Каждую весну обещаешь.
--Приеду, приеду.
-- А зря ты на работу раньше времени пришел. .Я на твоем месте пошла бы домой и полежала. Очень у тебя вид болез-ненный.
--Все понятно, -- сказал я. -- Ты, кажется, в медицинский поступала?
_ Свинюшка ты, -- беззлобно сказала она. -- А я его еще жалею. Вот твоя противная лаборатория, куда я отныне ногой
не ступлю.
-- Завтра же придешь, -- пообещал я. -- После того как весь ее коллектив явится к тебе и объяснит тот факт, установ-ленный в результате многолетних исследований, что ты самая красивая среди всех женщин страны, не имеющих высшего обра-зования. Так сказать -- "мисс необразованная женщина", прости, точнее -- "мисс-- среднее образование". Теперь ты по-нимаешь, как бы ты погорела, если бы окончила институт и стала бы рядовым врачом? Потеряла бы сразу все!
--Очень интересный факт, -- поразмыслив, сказала она и улыбнулась. -Приходите все вместе и еще раз подробно объяс-ните мне это. Может быть, я вас всех за это чаем угощу.'
Все было в порядке. Показания приборов и стабильность прохождения реакции точно соответствовали графику, не было ни одной неприятной неожиданности.
Медленно, но неуклонно наливались соком зрелости прекрас-ные плоды -Результат, Успех и Признание, первый сбор кото-рых, по моим расчетам, должен был состояться месяцев через семь-восемь. И ребята были все на месте, и все были искренне рады моему приходу, что доставило мне такое же удовольствие, пожалуй, не меньшее, как чтение последних страниц лаборатор-ного журнала.
И все-таки в атмосфере этой комнаты ощущалось наличие чего-то непривычного. Ярко светило солнце, но ласточки поче-му-то летали низко над самой травой, а издали доносились еле слышные, но отчетливые раскаты. Все трое сидели за лаборатор-ным столом и дружно поддерживали беседу, стенограмма кото-рой представила бы интерес для самого узкорафинированного научного журнала, настолько она была лишена слов и понятий, не имеющих самого непосредственного отношения к нашей ра-боте. Я помолчал, давая им возможность разразиться по своей инициативе. Инициативы проявлено не было.
-- Ладно, -- вздохнув, сказал я. -- Выкладывайте, в чем Дело.
Все трое переглянулись, но не проронили ни слова. Я с досадой подумал, что не мешало бы позвонить и сооб-щить завхозу, что весна наступила, как всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так яростно отапливать здание института. Было очень жарко, я чувствовал, как у меня вспотел лоб.
-- Тимо, сделай одолжение, открой форточку. Как вы выдер-живаете эту жару? И ради бога, объясните мне, что здесь проис-ходит? Алик, говори ты, и поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.
-- Тимо уходит, -- сказал Алик.
--Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?
Тимо, стоя -на табурете у окна, кивнул головой.
-- А почему он уходит?
-- Он говорит, -- сказал Алик, -- что ему предложили на химкомбинате место начальника крекинг-установки, зарплата на сорок рублей больше, чем у нас.
-- Это правда?
Тимо вздохнул и опустился на пол.
-- Все правильно, -- сказал я. -- Кроме суммы. Эти сорок рублей звучат как тридцать сребреников... А, Тимо?
---Зря ты так, -- вяло сказал Тимо. -- Ничего особенного, перехожу на другую работу. -- Он старательно прятал от меня свои глаза.
-- Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли. Проводи меня немного. Или ты и разговаривать не хочешь?
-- Да ладно, -- сказал Тимо, -- ничего особенного не проис-ходит. Ухожу на химкомбинат. Ждал тебя...
--Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня, я тороп-люсь. Придется с этим карьеристом по дороге поговорить. Мы вышли на улицу и пошли по направлению к рынку.
-- Рассказывай.
-- Да нечего рассказывать, -- сказал Тимо. -- Ухожу на химкомбинат. Ничего особенного. Хорошие условия.
-- Вон до той будки...
-- Что до будки? -- подозрительно спросил Тимо.
-- Я буду терпеть эти "ничего особенного" и "химкомбинат".
-- Не гожусь я для этой работы, -- объявил Тимо еще рань-ше, чем мы дошли до будки. -- Я же давно над этим думаю.
-- И это все? Тимо кивнул.
--Индюк! -- с облегчением сказал я. -- Я-то думал! Так и сказал бы, что из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.
Тимо даже приостановился:
-- Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил. А несколько дней назад решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там спокойно работать. Крекинг-установку я знаю хорошо... А институт не для меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сем знаешь.
-- Что я знаю?
-- Да ты сам сколько раз говорил, что у нас в институте на каждые десять человек приходится всего двое, ив которых мо-жет получиться что-нибудь путное в смысле науки. Остальные все иждивенцы. Ты думаешь, я забыл? - Все время помню.
-- Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?
-- Не ты. Я это решил.
-- А ты не подумал, что можешь ошибиться?
-- Подумал...
.-- Ну и что?
- Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.
-- Все это не так. Работаешь ты нормально.
---- Как арифмометр, -- сказал Тимо. -- Как логарифмическая линейка. А я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.
-- Не знаю, -- сказал я сердито. -- Ничего не знаю. Легче всего на меня все свалить. А сейчас тебе уходить нельзя. По-дожди окончания работы, а потом уходи куда хочешь.
-- Нет.
-- Что нет?
--Ждать долго, -- объяснил Тимо. -- И потом, какое я имею право на эту работу? Никакого.
Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.
-- Выбрось ты все это из головы, -- сказал я. -- У каждого бывают сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.
-- А я не сразу.
-- Откуда тебе эти мысли в голову полезли?
-- Ты знаешь, я раньше над этом как-то не думал, -- сказал Тимо. -- А после того как женился, и особенно после того как у нас ребенок появился, я все больше стал думать о себе и вообще о жизни. И тебя часто вспоминал, ты же мой самый близкий друг. И' потом я вдруг понял, что я и есть тот иждивенец, о ко-тором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень я не хочу получать за чужой счет. Никто мне не скажет этого. Даже, может быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иж-дивенец. И всю жизнь так. Не хочу.
-- Тимо, -- я не знал, что ему сказать, потому что никак не могсобраться с мыслями. -- Но почему ты не пришел ко мне, почему ты мне ничего не сказал? Поговорили бы, выяснили, что происходит на самом деле...
-- Надо было, -- вяло сказал Тимо. -- Все собирался. Знаешь, я всегда целину вспоминаю. Как мы там хорошо с то-бой жили. Помнишь нашу палатку? Я все время вспоминаю. С тех пор как-то все изменилось.
-- Так что же, ты со мной только в Актюбинске можешь Дружить ?
-- Да нет, -- сказал Тимо. -- Дело не в Актюбинске. Что-то в нас самих переменилось. Больше в тебе, по-моему. Слушай, а чего это мы на рынок пришли?
-- За цветами -- сказал- я. -- Надо купить букет цветов, желательно хороших роз.
Мы их купили. Большой букет свежих пунцовых роз.
--Ты куда это собрался?
-- На вокзал, -- сказал я. -- Провожать одну приятельницу. Тимо, дай мне время подумать, я тебя прошу. И ничего без меня не решай. Я тебе честно скажу -- уходить тебе или нет. Ты мне веришь?
-- Верю, -- сказал Тимо. -- Но я и себе верю.
--Правильно, -- сказал я. -- Но я ведь умнее. А, Тимо?
-- Иди к черту! -- сказал Тимо и в первый раз улыбнулся.
-- Обещаешь?
-- Ладно. Подожду немного.
-- Только не устанавливай срока. Я тебе скажу. Честно. Мне
надо подумать.
Мы попрощались. Я шел и думал, словно выполнял обещание, только что данное Тимо. Странно устроен человек, странно и хрупко. Я ведь не Тимо имел в виду, когда, говорил об "ижди-венцах науки". Честное слово, не его. А он все принял на свой счет... А может быть, он прав? Так прав или нет?! Тебе ли решать это?.. Надо же! Даже не помню, когда и что я ему наго-ворил. Слова. Просто слова... А они, однажды сказанные, су-ществуют отдельно от тебя и что-то меняют в окружающем мире. Просто слова. Однажды сказанные и давно забытые. Мы еще поговорим, Тимо. Обещаю.
Я спросил у дежурного по станции, где стоит состав, отправ-ляющийся на Трускавец. Он сказал, что на перрон он будет подан часа через полтора, не раньше, а сейчас стоит где-то в
депо.
Проводник первого вагона, полная женщина средних лет,
мыла пол.
-- Хорошее дело -- цветы, -- одобрила она и открыла мне
дверь в третье купе. -- Вот это, что ли?
--Да.
Это было удобное двухместное купе, в котором так любят совершать свадебное путешествие молодожены. В купе было прохладно -- так и тянуло к дивану, хотелось прилечь и закрыть глаза. Я разложил на столике цветы в виде немыслимо запутан-ного пасьянса и присел на несколько минут, только сейчас ощу-тив усталость от хождения. Спустя некоторое время в купе заглянула проводница:
--Вы еще не ушли?
-- Да вот думаю еще записку написать... -- сказал я, чтобы как-то объяснить свое пребывание в пустом купе. Я подумал, что и впрямь было бы неплохо написать записку, но мысль о том, что надо думать над ее содержанием, показалась мне невыноси-мой. Да и в конце концов цветы -достаточно полнозвучный и гармоничный завершающий аккорд, не нуждающийся ни в ка-ких дополнительных эффектах.
Я пошел к выходу. Протянул розу проводнице.
-- Спасибо, -- сказала она. -- Вот и у меня праздник. Написали записку?
-- Нет, -- сказал я. -- К чему? Все слова -- ложь. -- Очевидно, надо было улыбнуться, потому что проводница посмот-рела на меня с удивлением.
Я шел по вечерней улице к отцу. Я позвонил, и он открыл дверь. Это был странный и все же приятный вечер. Мы почти ни о чем не говорили, изредка обмениваясь словами. Было до-вольно-таки поздно, когда я собрался уйти. Он предложил мне остаться, и я был склонен к тому, чтобы согласиться, испытывая в теле какую-то вялость и ломоту, но отказался, потому что мне вдруг захотелось очутиться у себя дома. Я попрощался с ним, обещав завтра позвонить, и ушел. Он стоял на лестничной пло-щадке и смотрел мне вслед.
Было очевидно, что ждать такси не имеет никакого смысла. За полчаса моего пребывания на стоянке очередь претендентов на услуги этого удобнейшего вида городского транспорта умень-шилась настолько незначительно, что простейший расчет предус-матривал появление моей машины в лучшем случае на рассвете. Самое правильное было бы уйти, но сама мысль о ходьбе, даже до троллейбусной остановки, казалась мне невыносимой. Каж-дый раз, завидев приближающийся зеленый огонек, лидеры очереди бросались к машине, но, услышав немыслимый марш-рут, предлагаемый закончившим смену водителем, понуро отхо-дили на исходные позиции. За все время подъехали всего три машины, водители которых в этой ситуации произвели впечатле-ние безрассудных великодушных чудаков, по непонятным при-чинам разрешивших сесть в свою машину каким-то посторонним людям с улицы.
Подъехало еще одно такси, водитель высунулся в окошко и объявил, что едет в шестой парк. На стоящих это не произвело никакого впечатления, да и по тону водителя чувствовалось, что он остановился просто для очистки совести, даже мысли не допуская о том, что найдется хоть 'один человек, кому понадо-бится ночью ехать в этот шестой парк, находящийся, очевидно, в полном удалении от мест, пригодных для обитания человека.
-- Прекрасно, -- испытывая прилив жгучей ненависти ко всем таксистам мира, неожиданно для себя сказал я. -- Шестой парк -- это как раз то, что мне нужно. Поехали!
Водитель, коренастый парень в гимнастерке, с полным добро-душным лицом, удивленно посмотрел на меня, по-видимому, не сразу поверив в свою удачу.
--Вам куда? -- на всякий случай переспросил он.
-- Я же сказал, в шестой парк, если только вам это по пути, конечно...
----Как же! Машина же к шестому парку приписана, вон и на стекле цифра, -- он открыл предусмотрительно запертую изнутри переднюю дверцу, и я под завистливыми взглядами очереди сел рядом с ним. Он включил счетчик, и машина сорва-лась с места.
-- Да, вот еще что, поедем в шестой парк, но по дороге заедем в одно место, -- я назвал свой адрес.
-- Это же в другом конце города, -- озадаченно сказал ои.
-- Известное дело, что в другом, -- сварливо сказал я. -- Ну и что? Может быть, туда проезд такси запретили?
-- Смена кончилась, -- пробормотал парень. -- Я и так опаздываю, а это верных полчаса лишних.
Я откинулся на сиденье и закрыл глаза. Голова налилась тяжестью, ломило кости. Не хотелось двигаться. Я непроизволь-но вздохнул, когда увидел, что машина замедлила ход у моего дома.
-- Сдачи не надо, -- он молча посмотрел на меня, и мне стало неловко за мой вынужденный обман. -- В следующий раз - сказал я.-- В следующий раз мы с тобой, друг, непре-менно съездим в шестой парк, а сегодня, извини, не могу. За-болел я, кажется.
Я неподвижно сидел в кресле и не испытывал никакого же-лания подняться и включить свет или произвести любое другое действие, свойственное человеку, пришедшему в свою квартиру. Я вспомнил, что это последний вечер так хорошо проведенного отдыха, но подумал об этом как-то нехотя и так же вяло, сделав усилие, отогнал эту почему-то вдруг показавшуюся мне неприят-ной и неуместной мысль.
С удивлением ощутил, что мое состояние даже отдаленно не соответствует привычному удовлетворению и спокойствию, ох-ватывающим меня каждый раз по возвращении домой. Напро-тив, я испытывал какую-то беспричинную тоску, и беспокойство, и тревогу оттого, что я бессилен остановить поток, в который я погружался с каждой минутой все глубже, парализующий мою волю и Мышление.
Я встал, и включил свет, и заходил по комнате, выглядевшей в этот вечер непомерно большой и до отвращения неуютной, всем своим существом, буквально физически ощущая тоску, не понимая, в чем причины ее и истоки. Это было настолько непо-нятно и несвойственно мне, что я испугался. Я попытался свя-зать в один клубок разбегающиеся мысли, и, когда, собрав все силы, мне на одно мгновение это удалось, я увидел вокруг себя пустоту, в которой бесполезно было искать ответа. Это продол-жалось долго. Я бесцельно блуждал по комнате и передней, за-шел в ванную и так же машинально, как и все, что я делал в этот вечер, включил свет. Из зеркала глянуло на меня неестественно бледное, измученное, с искаженными чертами лицо человека, в котором ни один из моих знакомых не признал бы меня.
Я вышел в переднюю, но что-то увиденное заставило меня вернуться и снова подойти к зеркалу. На стеклянной полочке рядом с бритвенным прибором и тюбиком зубной пасты лежал гребень. Я взял его в руки. Это был обыкновенный пластмас-совый гребень, забытый здесь ею после утренней ванны.
Я стоял с этим гребнем в руках и очень отчетливо, во всех подробностях вспоминал сегодняшнее утро и чувствовал, как, вытесняя прочь все, меня обволакивает теплая душистая волна нежности. Я стоял и вспоминал, а память услужливо проворачи-вала передо мной красочную ленту, истинную стоимость каждо-го кадра которой я, кажется, начинал узнавать...
Я почувствовал, как прорвалась какая-то липкая пелена, до этой минуты покрывавшая мое сознание, изолировавшая его от мира, и только сейчас оно получило доступ к нему и обостренно и жадно, стремясь наверстать упущенное, начало впитывать в себя непривычно яркие цвета, запахи и звуки...
Это было похоже на чудо или на невероятно впечатляющей силы фокус, но мне с пронзительной ясностью открылась грань бытия, о существовании которой я знал всегда, но увидел ее впервые, и я изо всех сил вглядывался в нее, стараясь запомнить все, так как понимал и боялся, что скоро это видение исчезнет. Возможно, навсегда.
Я уверен -- это была минута подлинного озарения, позволив-шая мне увидеть со стороны и ее и себя, сгорающих в высоком и чистом пламени, не подвластном отныне и навсегда расчету и правилам житейской логики...
Я снова и снова повторял ей все слова, сказанные ей, только сейчас узнав истинное значение, силу и сокровенный смысл их.
Я ощутил в себе счастье, впервые в жизни поняв, какое это ни с чем не сравнимое наслаждение -- почувствовать себя в пол-ной мере счастливым.
...А потом пришло ощущение утраты, и горечи, и досады на себя, и удивление. Я не мог понять и представить себе, что про-исходило со мной, как мог я добровольно расстаться с ней, хоть на один день, как буду жить без уверенности видеть ее изо дня в день рядом с собой...
Мне вдруг показалось, что моими действиями управляет какая-то посторонняя воля, доброта и сила которой во много раз превышают мою. Мне показалось так, когда я неожиданно для себя пошел к телефону, показалось на один неуловимый миг и прошло, потому что эта мысль, мимолетная и нелепая, исчезла навсегда, прежде чем я поднял трубку.
Я позвонил в справочную Аэрофлота, и мне ответила дежур-ная приятным, доброжелательным голосом. Она сказала, что самолеты в Трускавец вылетают через день по четным числам, что билеты на завтрашний двенадцатичасовой рейс в кассе име-ются и что я могу быть уверенным, что летная погода, как ми-нимум, сохранится во все дни этой недели. Я поблагодарил и положил трубку.
Я прикинул все свои дела на завтра, и выяснилось, что
вполне справлюсь с ними до времени отлета. Успею заехать в сберкассу за деньгами, отложенными на летний отдых, в инсти-тут с заявлением о предоставлении очередного месячного от-пуска и попрощаться с отцом. Я улыбнулся, представив себе ее лицо, когда она, выйдя из вагона в Трускавце, увидит меня на перроне.
Я разделся и лег. Настроение у меня было удивительно ра-достное и легкое, и омрачить его не могло даже то, что мое колено совершенно не вовремя, по какому-то странному совпа-дению именно левое, распухло, и покраснело, и причиняло мне довольно сильную, впрочем, вполне терпимую боль, время от времени отдающуюся короткими вспышками в мышцах нижней части живота и левого бедра.
-- Что с тобой? Что с тобой, мой мальчик? Тебе приснилось что-нибудь страшное? Ты ужасно крикнул во сне!
Я кивнул, еще в полной мере не придя в себя, но уже ощу-щая прилив животной первозданной радости здорового суще-ства, благополучно добравшегося до своего жилища и как ни-когда до этого ощутившего всю прелесть полумрака родной пе-щеры и надежную толщину ее стен. И все же в самой глубине сознания страх остался, мне казалось, что исчезнувшая с дур-ным сном боль притаилась и ждет своего часа, пульсируя от не-терпения и жадности. Но вскоре прошло и это.
Она схватила мою голову и, прижав к груди, говорила какие-то смешные слова, очень похожие на те, что говорят своим детям матери, когда хотят их успокоить и приласкать.
Пока она была в ванной, я приготовил завтрак. Похоже было на то, что самообладание вернулось к ней полностью -- мы си-дели за столом и говорили на самые разные темы -- начиная от ожидаемых мод наступающего зимнего сезона и сегодняшней по-годы и кончая предположениями об истинных причинах визита Никсона в Китай. Это был легкий, непринужденный завтрак двух людей, чрезвычайно приятных друг другу, которым пред-стоит провести совместную уйму свободного времени в местности с ограниченным набором развлечений -- пляжем, ресторанчиком с меню из восточных блюд и таким же трио, изредка, по заказу интеллигентных посетителей, разнообразившим дикую танце-вальную программу Второй рапсодией Листа, и летним кино-театром со своей небольшой, но постоянной фильмотекой.
Она похвалила кофе, допивая вторую чашку, к еде она не притронулась и сказала, что ей пора идти. Я попросил ее непре-менно написать мне из Трускавца, дав понять, что мне будет очень приятно получить от нее весточку. Она улыбнулась, это была довольно-таки грустная улыбка, и сказала, что может рас-сказать содержание этого письма прямо сейчас, так как никакие неожиданности в Трускавце ее не ждут, тетя, на которую она очень рассчитывала, ехать с ними отказалась (она не сказала о причинах отказа, и я не стал спрашивать, понимая, что у пере-утомленной жизненной дорогой тетки, пробывшей некоторое время наедине со своей дорогой кузиной, видимо, появилась острая жажда общения с другими, может быть, менее близ-кими, но более мобильными и жизнерадостными родствен-никами), сиделка, которая приходила к ним днем, на месяц уехать не может (я подумал, что скорее всего дело в ограничен-ных денежных возможностях), и, таким образом, в Трускавце ей предстоит довольно-таки однообразная жизнь, протекающая по уже давно известному распорядку. Я сказал, что для меня важ-но не содержание ее письма, а сам приятный факт его получения. И по-моему, эта фраза приличествовала моменту и была произ-несена достаточно заинтересованным тоном, с оттенком сочув-ствия и в то же время без всякого намека на задевающую чело-века с самолюбием жалость. Я представил, как она катит кресло с парализованной старухой по аллее парка, по улицам, следуя по разработанному на месяц постоянному маршруту, с останов-ками у процедурных кабин, долгие унылые вечера, и мне стало ее искренне жаль.
Она безразлично кивнула:
-- Напишу, -- а потом, улыбнувшись мне, сказала: -- Ни-чего не поделаешь, вслед за праздниками всегда следуют будни. Пошли. Мне ведь еще надо зайти в городскую кассу, там оста-вили мне билеты, кое-что купить на дорогу и уложить вещи.
Мы, не отпуская такси, зашли в городскую кассу и взяли билеты, и я запомнил номера вагона и их двухместного купе, а потом отвез ее домой.
-- Мы попрощаемся здесь, -- сказала она, когда мы вышли из машины и остановились у ее подъезда.
Мы поцеловались. Это был торопливый поцелуй на глазах у водителя и прохожих.
--Я тебя всегда буду помнить -- сказала она.
-- Я тоже буду тебя помнить. Я не прощаюсь сейчас с тобой. До встречи вечером на вокзале,
-- Не надо, -- сказала она. -- Не приходи меня провожать. Я не хочу этого.
Это меня удивило, но потом мне пришла в голову мысль, что ей будет неприятно, если я увижу, как будут поднимать и вталкивать в дверь вагона кресло с ее матерью. Я не стал настаивать.
-- Может быть, нужна моя помощь в чем-нибудь?
-- Нет. Я бы сказала. Поцелуй меня и уходи.
-- Я буду с нетерпением ждать твоего приезда, -- сказал я. -- Позвони, как только приедешь.
-- Хорошо, -- что-то в выражении ее лица показалось мне странным, и это не давало мне покоя. Странным и непонятным. Я думал над этим в машине всю дорогу до института, но так ничего определенного и не решил, потому, что никак не мог согласиться с собой в невозможном, в том, что при моих послед-них словах она посмотрела на меня с выражением на лице и в глазах явственного любопытства, и, что было бы невыносимым совсем, если бы все обстояло так, как мне показалось, с оттенком насмешливого недоверия и горечи.
Первой, кого я встретил в коридоре, была Седа, секретарша Директора. Длинноногое, милое и привлекательное создание -- она поступила на эту работу приблизительно в одно время со мной. Внутриинститутская статистика утверждала, что среди вновь поступивших молодых сотрудников не было ни одного который не просидел бы в приемной шефа без надобности какое-то более или менее длительное время, безуспешно пытаясь нала-дить с ней более тесные контакты. Каждый год она брала месяц отпуска для того, чтобы сдать вступительные экзамены в инсти-тут, и каждый год возвращалась на "работу раньше срока из-за проваленного экзамена. А потом, полтора или два года назад, она взяла отпуск на шесть месяцев, декретный, и это уже после того, как вышла замуж за особенно настойчивого молодого со-трудника.
-- Ой! -- сказала она. -- Посмотрите, пожалуйста, кто при-шел! Ужасно рада я! . '
--Имей в виду, -- поздоровавшись и разузнав все послед-ние новости, сказал я, -- срок моего бюллетеня кончается толь-ко завтра, а я уже сегодня хоть и в конце дня, но все-таки при-шел. Доведи это, соответствующим образом прокомментировав, до сведения шефа, это укрепит его веру в лучшие качества чело-вечества.
--И зря пришел, -- сказала Седа. -- Сразу видно, что ты еще не выздоровел. А с другой стороны, тебе идет такая блед-ность и томность.
--Закон жизни, -- философски сказал я. -- В одном про-игрываешь, в другом выигрываешь.
Она шла рядом со мной по направлению к нашей лаборато-рии и без остановки говорила о событиях последней декады, а я довольно-таки внимательно слушал, стараясь в этой шумной бессистемной лавине сведений не пропустить что-нибудь, пред-ставляющее интерес и для делового человека. И вдруг я увидел седые волосы: их было не очень много, несколько седых воло-сков. По правде говоря, они были и не очень заметны в ее пышных светлых локонах.
-- Сколько времени мы уже работаем вместе?
--В этом году лет семь будет, -- подумав, сказала она. -- А почему ты спросил?
-- Просто так. Как дела дома?
-- Хорошо, -- сказала она. -- Все в порядке.
-- Дачу свою оборудовали?
--Да. Надоело уже, каждую субботу и воскресенье только там и проводим.
-- Как-нибудь приеду в гости.
-- Не верю я тебе. Каждую весну обещаешь.
--Приеду, приеду.
-- А зря ты на работу раньше времени пришел. .Я на твоем месте пошла бы домой и полежала. Очень у тебя вид болез-ненный.
--Все понятно, -- сказал я. -- Ты, кажется, в медицинский поступала?
_ Свинюшка ты, -- беззлобно сказала она. -- А я его еще жалею. Вот твоя противная лаборатория, куда я отныне ногой
не ступлю.
-- Завтра же придешь, -- пообещал я. -- После того как весь ее коллектив явится к тебе и объяснит тот факт, установ-ленный в результате многолетних исследований, что ты самая красивая среди всех женщин страны, не имеющих высшего обра-зования. Так сказать -- "мисс необразованная женщина", прости, точнее -- "мисс-- среднее образование". Теперь ты по-нимаешь, как бы ты погорела, если бы окончила институт и стала бы рядовым врачом? Потеряла бы сразу все!
--Очень интересный факт, -- поразмыслив, сказала она и улыбнулась. -Приходите все вместе и еще раз подробно объяс-ните мне это. Может быть, я вас всех за это чаем угощу.'
Все было в порядке. Показания приборов и стабильность прохождения реакции точно соответствовали графику, не было ни одной неприятной неожиданности.
Медленно, но неуклонно наливались соком зрелости прекрас-ные плоды -Результат, Успех и Признание, первый сбор кото-рых, по моим расчетам, должен был состояться месяцев через семь-восемь. И ребята были все на месте, и все были искренне рады моему приходу, что доставило мне такое же удовольствие, пожалуй, не меньшее, как чтение последних страниц лаборатор-ного журнала.
И все-таки в атмосфере этой комнаты ощущалось наличие чего-то непривычного. Ярко светило солнце, но ласточки поче-му-то летали низко над самой травой, а издали доносились еле слышные, но отчетливые раскаты. Все трое сидели за лаборатор-ным столом и дружно поддерживали беседу, стенограмма кото-рой представила бы интерес для самого узкорафинированного научного журнала, настолько она была лишена слов и понятий, не имеющих самого непосредственного отношения к нашей ра-боте. Я помолчал, давая им возможность разразиться по своей инициативе. Инициативы проявлено не было.
-- Ладно, -- вздохнув, сказал я. -- Выкладывайте, в чем Дело.
Все трое переглянулись, но не проронили ни слова. Я с досадой подумал, что не мешало бы позвонить и сооб-щить завхозу, что весна наступила, как всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так яростно отапливать здание института. Было очень жарко, я чувствовал, как у меня вспотел лоб.
-- Тимо, сделай одолжение, открой форточку. Как вы выдер-живаете эту жару? И ради бога, объясните мне, что здесь проис-ходит? Алик, говори ты, и поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.
-- Тимо уходит, -- сказал Алик.
--Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?
Тимо, стоя -на табурете у окна, кивнул головой.
-- А почему он уходит?
-- Он говорит, -- сказал Алик, -- что ему предложили на химкомбинате место начальника крекинг-установки, зарплата на сорок рублей больше, чем у нас.
-- Это правда?
Тимо вздохнул и опустился на пол.
-- Все правильно, -- сказал я. -- Кроме суммы. Эти сорок рублей звучат как тридцать сребреников... А, Тимо?
---Зря ты так, -- вяло сказал Тимо. -- Ничего особенного, перехожу на другую работу. -- Он старательно прятал от меня свои глаза.
-- Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли. Проводи меня немного. Или ты и разговаривать не хочешь?
-- Да ладно, -- сказал Тимо, -- ничего особенного не проис-ходит. Ухожу на химкомбинат. Ждал тебя...
--Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня, я тороп-люсь. Придется с этим карьеристом по дороге поговорить. Мы вышли на улицу и пошли по направлению к рынку.
-- Рассказывай.
-- Да нечего рассказывать, -- сказал Тимо. -- Ухожу на химкомбинат. Ничего особенного. Хорошие условия.
-- Вон до той будки...
-- Что до будки? -- подозрительно спросил Тимо.
-- Я буду терпеть эти "ничего особенного" и "химкомбинат".
-- Не гожусь я для этой работы, -- объявил Тимо еще рань-ше, чем мы дошли до будки. -- Я же давно над этим думаю.
-- И это все? Тимо кивнул.
--Индюк! -- с облегчением сказал я. -- Я-то думал! Так и сказал бы, что из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.
Тимо даже приостановился:
-- Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил. А несколько дней назад решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там спокойно работать. Крекинг-установку я знаю хорошо... А институт не для меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сем знаешь.
-- Что я знаю?
-- Да ты сам сколько раз говорил, что у нас в институте на каждые десять человек приходится всего двое, ив которых мо-жет получиться что-нибудь путное в смысле науки. Остальные все иждивенцы. Ты думаешь, я забыл? - Все время помню.
-- Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?
-- Не ты. Я это решил.
-- А ты не подумал, что можешь ошибиться?
-- Подумал...
.-- Ну и что?
- Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.
-- Все это не так. Работаешь ты нормально.
---- Как арифмометр, -- сказал Тимо. -- Как логарифмическая линейка. А я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.
-- Не знаю, -- сказал я сердито. -- Ничего не знаю. Легче всего на меня все свалить. А сейчас тебе уходить нельзя. По-дожди окончания работы, а потом уходи куда хочешь.
-- Нет.
-- Что нет?
--Ждать долго, -- объяснил Тимо. -- И потом, какое я имею право на эту работу? Никакого.
Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.
-- Выбрось ты все это из головы, -- сказал я. -- У каждого бывают сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.
-- А я не сразу.
-- Откуда тебе эти мысли в голову полезли?
-- Ты знаешь, я раньше над этом как-то не думал, -- сказал Тимо. -- А после того как женился, и особенно после того как у нас ребенок появился, я все больше стал думать о себе и вообще о жизни. И тебя часто вспоминал, ты же мой самый близкий друг. И' потом я вдруг понял, что я и есть тот иждивенец, о ко-тором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень я не хочу получать за чужой счет. Никто мне не скажет этого. Даже, может быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иж-дивенец. И всю жизнь так. Не хочу.
-- Тимо, -- я не знал, что ему сказать, потому что никак не могсобраться с мыслями. -- Но почему ты не пришел ко мне, почему ты мне ничего не сказал? Поговорили бы, выяснили, что происходит на самом деле...
-- Надо было, -- вяло сказал Тимо. -- Все собирался. Знаешь, я всегда целину вспоминаю. Как мы там хорошо с то-бой жили. Помнишь нашу палатку? Я все время вспоминаю. С тех пор как-то все изменилось.
-- Так что же, ты со мной только в Актюбинске можешь Дружить ?
-- Да нет, -- сказал Тимо. -- Дело не в Актюбинске. Что-то в нас самих переменилось. Больше в тебе, по-моему. Слушай, а чего это мы на рынок пришли?
-- За цветами -- сказал- я. -- Надо купить букет цветов, желательно хороших роз.
Мы их купили. Большой букет свежих пунцовых роз.
--Ты куда это собрался?
-- На вокзал, -- сказал я. -- Провожать одну приятельницу. Тимо, дай мне время подумать, я тебя прошу. И ничего без меня не решай. Я тебе честно скажу -- уходить тебе или нет. Ты мне веришь?
-- Верю, -- сказал Тимо. -- Но я и себе верю.
--Правильно, -- сказал я. -- Но я ведь умнее. А, Тимо?
-- Иди к черту! -- сказал Тимо и в первый раз улыбнулся.
-- Обещаешь?
-- Ладно. Подожду немного.
-- Только не устанавливай срока. Я тебе скажу. Честно. Мне
надо подумать.
Мы попрощались. Я шел и думал, словно выполнял обещание, только что данное Тимо. Странно устроен человек, странно и хрупко. Я ведь не Тимо имел в виду, когда, говорил об "ижди-венцах науки". Честное слово, не его. А он все принял на свой счет... А может быть, он прав? Так прав или нет?! Тебе ли решать это?.. Надо же! Даже не помню, когда и что я ему наго-ворил. Слова. Просто слова... А они, однажды сказанные, су-ществуют отдельно от тебя и что-то меняют в окружающем мире. Просто слова. Однажды сказанные и давно забытые. Мы еще поговорим, Тимо. Обещаю.
Я спросил у дежурного по станции, где стоит состав, отправ-ляющийся на Трускавец. Он сказал, что на перрон он будет подан часа через полтора, не раньше, а сейчас стоит где-то в
депо.
Проводник первого вагона, полная женщина средних лет,
мыла пол.
-- Хорошее дело -- цветы, -- одобрила она и открыла мне
дверь в третье купе. -- Вот это, что ли?
--Да.
Это было удобное двухместное купе, в котором так любят совершать свадебное путешествие молодожены. В купе было прохладно -- так и тянуло к дивану, хотелось прилечь и закрыть глаза. Я разложил на столике цветы в виде немыслимо запутан-ного пасьянса и присел на несколько минут, только сейчас ощу-тив усталость от хождения. Спустя некоторое время в купе заглянула проводница:
--Вы еще не ушли?
-- Да вот думаю еще записку написать... -- сказал я, чтобы как-то объяснить свое пребывание в пустом купе. Я подумал, что и впрямь было бы неплохо написать записку, но мысль о том, что надо думать над ее содержанием, показалась мне невыноси-мой. Да и в конце концов цветы -достаточно полнозвучный и гармоничный завершающий аккорд, не нуждающийся ни в ка-ких дополнительных эффектах.
Я пошел к выходу. Протянул розу проводнице.
-- Спасибо, -- сказала она. -- Вот и у меня праздник. Написали записку?
-- Нет, -- сказал я. -- К чему? Все слова -- ложь. -- Очевидно, надо было улыбнуться, потому что проводница посмот-рела на меня с удивлением.
Я шел по вечерней улице к отцу. Я позвонил, и он открыл дверь. Это был странный и все же приятный вечер. Мы почти ни о чем не говорили, изредка обмениваясь словами. Было до-вольно-таки поздно, когда я собрался уйти. Он предложил мне остаться, и я был склонен к тому, чтобы согласиться, испытывая в теле какую-то вялость и ломоту, но отказался, потому что мне вдруг захотелось очутиться у себя дома. Я попрощался с ним, обещав завтра позвонить, и ушел. Он стоял на лестничной пло-щадке и смотрел мне вслед.
Было очевидно, что ждать такси не имеет никакого смысла. За полчаса моего пребывания на стоянке очередь претендентов на услуги этого удобнейшего вида городского транспорта умень-шилась настолько незначительно, что простейший расчет предус-матривал появление моей машины в лучшем случае на рассвете. Самое правильное было бы уйти, но сама мысль о ходьбе, даже до троллейбусной остановки, казалась мне невыносимой. Каж-дый раз, завидев приближающийся зеленый огонек, лидеры очереди бросались к машине, но, услышав немыслимый марш-рут, предлагаемый закончившим смену водителем, понуро отхо-дили на исходные позиции. За все время подъехали всего три машины, водители которых в этой ситуации произвели впечатле-ние безрассудных великодушных чудаков, по непонятным при-чинам разрешивших сесть в свою машину каким-то посторонним людям с улицы.
Подъехало еще одно такси, водитель высунулся в окошко и объявил, что едет в шестой парк. На стоящих это не произвело никакого впечатления, да и по тону водителя чувствовалось, что он остановился просто для очистки совести, даже мысли не допуская о том, что найдется хоть 'один человек, кому понадо-бится ночью ехать в этот шестой парк, находящийся, очевидно, в полном удалении от мест, пригодных для обитания человека.
-- Прекрасно, -- испытывая прилив жгучей ненависти ко всем таксистам мира, неожиданно для себя сказал я. -- Шестой парк -- это как раз то, что мне нужно. Поехали!
Водитель, коренастый парень в гимнастерке, с полным добро-душным лицом, удивленно посмотрел на меня, по-видимому, не сразу поверив в свою удачу.
--Вам куда? -- на всякий случай переспросил он.
-- Я же сказал, в шестой парк, если только вам это по пути, конечно...
----Как же! Машина же к шестому парку приписана, вон и на стекле цифра, -- он открыл предусмотрительно запертую изнутри переднюю дверцу, и я под завистливыми взглядами очереди сел рядом с ним. Он включил счетчик, и машина сорва-лась с места.
-- Да, вот еще что, поедем в шестой парк, но по дороге заедем в одно место, -- я назвал свой адрес.
-- Это же в другом конце города, -- озадаченно сказал ои.
-- Известное дело, что в другом, -- сварливо сказал я. -- Ну и что? Может быть, туда проезд такси запретили?
-- Смена кончилась, -- пробормотал парень. -- Я и так опаздываю, а это верных полчаса лишних.
Я откинулся на сиденье и закрыл глаза. Голова налилась тяжестью, ломило кости. Не хотелось двигаться. Я непроизволь-но вздохнул, когда увидел, что машина замедлила ход у моего дома.
-- Сдачи не надо, -- он молча посмотрел на меня, и мне стало неловко за мой вынужденный обман. -- В следующий раз - сказал я.-- В следующий раз мы с тобой, друг, непре-менно съездим в шестой парк, а сегодня, извини, не могу. За-болел я, кажется.
Я неподвижно сидел в кресле и не испытывал никакого же-лания подняться и включить свет или произвести любое другое действие, свойственное человеку, пришедшему в свою квартиру. Я вспомнил, что это последний вечер так хорошо проведенного отдыха, но подумал об этом как-то нехотя и так же вяло, сделав усилие, отогнал эту почему-то вдруг показавшуюся мне неприят-ной и неуместной мысль.
С удивлением ощутил, что мое состояние даже отдаленно не соответствует привычному удовлетворению и спокойствию, ох-ватывающим меня каждый раз по возвращении домой. Напро-тив, я испытывал какую-то беспричинную тоску, и беспокойство, и тревогу оттого, что я бессилен остановить поток, в который я погружался с каждой минутой все глубже, парализующий мою волю и Мышление.
Я встал, и включил свет, и заходил по комнате, выглядевшей в этот вечер непомерно большой и до отвращения неуютной, всем своим существом, буквально физически ощущая тоску, не понимая, в чем причины ее и истоки. Это было настолько непо-нятно и несвойственно мне, что я испугался. Я попытался свя-зать в один клубок разбегающиеся мысли, и, когда, собрав все силы, мне на одно мгновение это удалось, я увидел вокруг себя пустоту, в которой бесполезно было искать ответа. Это продол-жалось долго. Я бесцельно блуждал по комнате и передней, за-шел в ванную и так же машинально, как и все, что я делал в этот вечер, включил свет. Из зеркала глянуло на меня неестественно бледное, измученное, с искаженными чертами лицо человека, в котором ни один из моих знакомых не признал бы меня.
Я вышел в переднюю, но что-то увиденное заставило меня вернуться и снова подойти к зеркалу. На стеклянной полочке рядом с бритвенным прибором и тюбиком зубной пасты лежал гребень. Я взял его в руки. Это был обыкновенный пластмас-совый гребень, забытый здесь ею после утренней ванны.
Я стоял с этим гребнем в руках и очень отчетливо, во всех подробностях вспоминал сегодняшнее утро и чувствовал, как, вытесняя прочь все, меня обволакивает теплая душистая волна нежности. Я стоял и вспоминал, а память услужливо проворачи-вала передо мной красочную ленту, истинную стоимость каждо-го кадра которой я, кажется, начинал узнавать...
Я почувствовал, как прорвалась какая-то липкая пелена, до этой минуты покрывавшая мое сознание, изолировавшая его от мира, и только сейчас оно получило доступ к нему и обостренно и жадно, стремясь наверстать упущенное, начало впитывать в себя непривычно яркие цвета, запахи и звуки...
Это было похоже на чудо или на невероятно впечатляющей силы фокус, но мне с пронзительной ясностью открылась грань бытия, о существовании которой я знал всегда, но увидел ее впервые, и я изо всех сил вглядывался в нее, стараясь запомнить все, так как понимал и боялся, что скоро это видение исчезнет. Возможно, навсегда.
Я уверен -- это была минута подлинного озарения, позволив-шая мне увидеть со стороны и ее и себя, сгорающих в высоком и чистом пламени, не подвластном отныне и навсегда расчету и правилам житейской логики...
Я снова и снова повторял ей все слова, сказанные ей, только сейчас узнав истинное значение, силу и сокровенный смысл их.
Я ощутил в себе счастье, впервые в жизни поняв, какое это ни с чем не сравнимое наслаждение -- почувствовать себя в пол-ной мере счастливым.
...А потом пришло ощущение утраты, и горечи, и досады на себя, и удивление. Я не мог понять и представить себе, что про-исходило со мной, как мог я добровольно расстаться с ней, хоть на один день, как буду жить без уверенности видеть ее изо дня в день рядом с собой...
Мне вдруг показалось, что моими действиями управляет какая-то посторонняя воля, доброта и сила которой во много раз превышают мою. Мне показалось так, когда я неожиданно для себя пошел к телефону, показалось на один неуловимый миг и прошло, потому что эта мысль, мимолетная и нелепая, исчезла навсегда, прежде чем я поднял трубку.
Я позвонил в справочную Аэрофлота, и мне ответила дежур-ная приятным, доброжелательным голосом. Она сказала, что самолеты в Трускавец вылетают через день по четным числам, что билеты на завтрашний двенадцатичасовой рейс в кассе име-ются и что я могу быть уверенным, что летная погода, как ми-нимум, сохранится во все дни этой недели. Я поблагодарил и положил трубку.
Я прикинул все свои дела на завтра, и выяснилось, что
вполне справлюсь с ними до времени отлета. Успею заехать в сберкассу за деньгами, отложенными на летний отдых, в инсти-тут с заявлением о предоставлении очередного месячного от-пуска и попрощаться с отцом. Я улыбнулся, представив себе ее лицо, когда она, выйдя из вагона в Трускавце, увидит меня на перроне.
Я разделся и лег. Настроение у меня было удивительно ра-достное и легкое, и омрачить его не могло даже то, что мое колено совершенно не вовремя, по какому-то странному совпа-дению именно левое, распухло, и покраснело, и причиняло мне довольно сильную, впрочем, вполне терпимую боль, время от времени отдающуюся короткими вспышками в мышцах нижней части живота и левого бедра.