Ибрагимбеков Максуд. Кто поедет в Трускавец

Ибрагимбеков Максуд
Кто поедет в Трускавец

   Магсуд Ибрагимбеков
   Кто поедет в Трускавец
   - Терпеть не могу стоять в очереди. И не стою никогда. Даже зарплату свою обычно на второй день получаю после всех, лишь бы в очереди не стоять. И в кино билеты заранее беру. Меня самый обычный разговор в очереди раздражает, самый пустячный, даже такой, который в других условиях я сам бы поддержал, -- о спорте или, например, об искусстве, жутко раз-дражает. И еще ожидание на нервы действует. Невозможно до конца выдержать. И я не выдерживаю, ухожу, если надо больше десяти -- пятнадцати минут выстоять. Впрочем, это раньше так было, когда у меня нервная система в абсолютном порядке была. А теперь меня никакими силами не заставишь в очередь встать. И не то что я какой-нибудь невротик или астеник, нет, просто нервная система у меня на все реагирует очень обостренно. Явно повышенная чувствительность, и ничего с этим не поделаешь. Единственный выход -- оберегать ее от дополнительных ненужных нагрузок, что я и делаю в меру своих сил и возмож-ностей.
   Так что, если будет очередь -- уйду сразу. Сделаю вызов на дом, это, конечно, хуже. гораздо хуже, придется весь вечер я боевой готовности дома проторчать, но ничего не поделаешь. Жизнь диктует свое.
   В прошлый раз, месяца три назад, когда я сюда приходил, этой пальмы в коридоре не было. Это очень разумно, что пальму поставили. Вроде бы пустяк, а на больных ведь эта веселая зе-лень, без сомнения, благотворно подействует. Очень успокаи-вающе, особенно в сочетании с чистыми стеклами, желтым начи-щенным паркетом и лучами солнца -- прямо не коридор по-ликлиники, а натюрморт в изумрудных и золотистых тонах в стиле Зверева. Не знаю, как на других, а на меня такие вещи сразу положительное действие оказывают. Приятно, ничего не скажешь. И у регистратуры ни одного человека нет. А уж это просто неслыханная удача и везение. Обычно у этого окошка нет-нет, а человека три-четыре всенепременно стоят. А сегодня никого. В общем, пока все складывается исключительно удачно. Заглянул в окошко -- у полок с карточками две девицы со скуч-ными лицами стоят и беседуют лениво. Улыбнулся я им, и не какой-нибудь отвлеченной вежливой улыбкой, а такой -как бы поточнее выразиться?.. -- специальной улыбкой, направленной лично этим девушкам, каждой в отдельности. В ней все умести-лось: и интерес к ним, и только что возникшая симпатия, и выр-вавшееся, так сказать, на мгновение из-под контроля сдержан-ного, воспитанного человека тщательно скрываемое восхищение. Все в самых умеренных, очень точно отмеренных дозах. Они даже ведь не поняли, в чем дело, не задумались, даже не почув-ствовали, как все это произошло. А я уже благодаря этой улыб-ке автоматически перешел для них из разряда намозолившего за день глаза нудного бесполого пациента поликлиники в совер-шенно иной -- высокий класс, законно претендующий на внима-ние и интерес людей. Через несколько минут без видимых уси-лий я узнал, как их зовут, и номер телефона, по которому их можно вызвать в дни дежурства и по которому я, возможно, когда-нибудь бы их вызвал, если не постарался бы тут же за-быть этот номер, чтобы зря не загружать память. Мы поболтали славненько, а выражение лица у них при этом уже было такое, словно сидят они вечером где-то в летнем лесу на берегу уснув-шей реки у потрескивающего костра, и кто-то очень приятный и обаятельный играет на гитаре и поет песни Окуджавы или Вы-соцкого.
   А больные, сидящие у дверей во врачебные кабинеты на стульях, соединенных в длинные жесткие конструкции, смотрели на нас по-разному -усмехаясь или с завистью, в целом же неодобрительно и с досадой. А ведь разговор у регистратуры мог показаться пустым и бесполезным только человеку поверх-ностному и не сведущему в деле, приведшем меня в поликлини-ку. Для меня же этот разговор был увертюрой, настраивающей и способствующей перемещению сознания в другую реальность, массажем и разминкой боксера перед выходом на ярко освещен-ный ринг, полосканием горла и распеванием за минуту до пер-вого аккорда аккомпаниатора на концерте с вывешенным ан-шлагом. И это не преувеличение, потому что недостойно настоящего артиста-профессионала делить свои выступления на важные и менее, относиться небрежно к состоянию формы и позволить себе хоть один срыв, пусть самый мелкий... А ведь я тоже нуждаюсь в настрое, если хотите -- во вдохновении, таин-ственном и прекрасном вдохновении, охватывающем все суще-ство человека, ибо во мне тоже бьется творческое начало, и дар, которым оделила меня природа еще с детских лет, 'ничуть не беднее, чем талант певца, шахматиста или математика. Но об этом потом...
   За минуту до того, как разговор стал иссякать (кроме меня, разумеется, этого никто не почувствовал), я попросил своих де-виц из регистратуры отыскать мою карточку и отправить ее терапевту. Попросил в той же тональности, в какой прошла вся беседа, попросил так, что перехода они не заметили, -- словом, попросил ласковым голосом свою приятельницу негромко сыграть что-нибудь на рояле, ну хотя бы "Вальс для Наташи", налил себе полрюмки коньяку и погасил еще одну свечу из последних двух.
   Карточку они стали искать одновременно, иначе и быть не могло, потому что каждая из них была уверена, что я попросил ее, только ее! И они играли, вкладывая в этот вальс всю нера-страченную энергию, которая накапливается в душе и теле мо-лоденькой девушки, целый день снующей между унылыми шкафами до потолка с полками, на которых, выстроившись в бесконечно длинные ряды, лежат карточки-тетради, на чьих страницах невозможно, сколько ни ищи, ничего найти о человеке другого, кроме подробных описаний почти всех болезней (во все времена 'его существования). Болезней, причиняющих человеку муки физические или стыд, лишающих его разума или вызываю-щих отвращение окружающих, уносящих силу и красоту.
   Умный -- не умный, личность -- не личность, тупица или гений -- ни слова в этих карточках об этом. Есть над чем поду-мать любителям-знатокам. Человек перенес недавно микроин-фаркт, 'два года назад поставил две коронки, в детстве болел дифтеритом, коклюшем. Всего три вопроса: кто он по профес-сии? Счастлив ли? И, наконец, талантлив ли? За каждый пра-вильный ответ три балла!
   Плоскостопие или близорукость, кариес или аппендицит, камни в почках или геморрой... Гитлер или Чаплин, Фишер или Ганди, Шаляпин или Освальд? А это моя карточка, точно моя -- на обложке указано.
   А они играли. И в игре их чувствовалась та свежесть вос-приятия, нерастраченность молодости, перед которыми были бессильны все эти ряды зафиксированных болезней. По крайней мере, в тот день. Благодаря мне? Об этом потом. Самое глав-ное -- не отвлекаться!
   Нашлась и моя карточка! Сейчас придет медсестра-курьер и отнесет ее терапевту. Листаю ее. Листаю небрежно, скользя вро-де бы невнимательным взором по страницам, одновременно раз-говаривая, чтобы не привлекать внимания, -- выдавать карточ-ки на руки пациентам запрещено. Чувство такое, как будто в руках держу технический паспорт какой-то машины, где зафик-сированы все поломки и способы их исправления. Болел столько-то, выздоровел тогда-то... А болезни все однообразными бла-гопристойные, катар верхних дыхательных путей, грипп и воспаление носоглотки. Абсолютно безобидный список. Вроде меню диетической столовой -- ни бифштекса с кровью, ни телятины с хреном, ни потрохов с уксусом и чесноком и водки с маслина-ми. Все продумано, все предусмотрено. Ничего опасного, ничего компрометирующего. И в случае поездки -- в командировку специализированную или, скажем, в зарубежную туристскую -- перечень этот никак повредить не может. И с общественным, и с любым другим мнением все в порядке, сердце абсолютно здо-ровое, и мозг никаким недугам не подвержен. На любой пост хоть завтра! Если в делах моих когда-нибудь и появится помеха, то только не "по состоянию здоровья". Вот так вот! А сегодня мне бюллетень необходим. Хоть на недельку! Как воздух необ-ходим. Очень моя нервная система в этом отдыхе нуждается. Если ее не беречь, она ведь в один прекрасный день и перегореть может, вроде пробок электросчетчика квартирного.
   Другому, с нормальными нервами, отпуска раз в год с избыт-ком хватает. А у меня натура тонкая, на все раздражители мгновенно реагирует, а успокаивается медленно, с остановками, а возможно, и с потерями невосполнимыми.
   Меня же не только очереди раздражают. Дома как будто полегче стало, с тех пор как я получил отдельную квартиру. А вот на работе... Но сейчас об атом ни слова. Отвлекаться нельзя. Вот она идет -- медсестра, по кабинетам карточки раз-носящая.
   . А терапевт-то, выяснилось, в пять часов только будет. Еще четыре часа район будет обходить с домашними визитами. Что это получается? Второй раз сюда ехать -- весь день насмарку... Здесь подождать -- с ума сойти можно... Выход обязательно должен быть. Не может быть, чтобы все так было наглухо пе-рекрыто. Не бывает так!
   Господи! Осенило наконец-то! А почему, собственно говоря, мне нужен именно терапевт? Да-а... Все-таки для развитого мозга служба бесследно не проходит. Полдня всего на работе побыл, а уже в мышлении инерция наблюдается. А я же к любому врачу пойти могу, к любому, лишь бы он бюллетени имел право выписывать. К кому бы попроситься? Перед кабинетом невропа-толога всего два человека, но туда я не ходок, в карточку какую-нибудь вредную запись на всю жизнь получить можно, вроде "нервного истощения" или "моторного возбуждения", не стоит связываться, хоть бюллетень там можно получить запросто, с неограниченным продлением. Это перед "Ухо, горло, нос" столько народу толпится? Верных полтора-два часа ожидания. Золотой прииск, а не кабинет, только как бы добраться до него. Очень жаль, но сквозь эту толпу не пробиться. Поглядим, что дальше. Зубной. Нет уж. Непременно в пасть полезет со всякими до-потопными железками. Без всяких разговоров. Самая прими-тивная область медицины -- стоматология. Все на средневековом уровне. Ни в чем психология современного человека здесь не учитывается. И в смысле бюллетеня наиболее бесперспективный кабинет. Дальше... Хирургический. Ни одного человека... А по-чему бы мне к хирургу не пойти? Итак, я иду к хирургу. А что это девицы мои переглядываются? Недоверия, даже самого лег-кого, не потерплю! Профессионализм во мне протестует. При-дется потратить еще три-четыре минуты -- тыл должен быть прочным и монолитным. Ну вот, все в порядке. Понимание с оттенком сострадания в глазах девиц достигло нужного уровня. Мятеж подавлен без репрессий, подавлен в самом зародыше. Иду в кабинет хирурга. Всего двенадцать шагов по желтому начищенному паркету, мимо пальмы с листьями в теплом свете. Мимо больных и стен, мимо каких-то дверей. Все сливается и исчезает. Я допиваю чашку крепчайшего кофе, делаю последнюю затяжку, провожу по лицу рукой, я готов, я готов... Я чувствую в себе это, оно пришло. Я готов для разговора со всеми хирурга-ми мира. Доктор Барнард, найдите меня сейчас, вы можете сде-лать мне пересадку любого сердца, оно немедленно приживется. Хотите -- легкие, хотите -- почки. Белковый барьер для меня пустой миф. Сейчас приказываю я, мое тело; мой мозг -- это резиновый шарик на моей ладони... Упругий, легкий. Удивитель-ное ощущение, когда можешь все, когда ты над всем! Я открываю дверь, захожу в кабинет, здороваюсь. Делаю это сдержанно, с достоинством. Он сидит за столом и что-то пишет.
   -- Извините, я сейчас кончу, посидите минутку. Все как надо, не придерешься. Он пишет, у него вполне ин-теллигентное подвижное лицо, тонкие выразительные черты, высокий лоб и усталые глаза -- вполне допустим развитый ин-теллект. Пишет. Непредвиденная пауза. Ненужная. Самое глав-ное -- не сбиться с ритма, не потерять в себе ощущения чуда. Сосредоточиться. Чем я болен, чем же? Остановись! Никакой подготовки! Только импровизация! Он кончил писать, смотрит на меня, потом листает карточку.
   -- Вы в первый раз у нас? На что же жалуетесь? На что я жалуюсь? На что я жалуюсь? Когда же это было? Ну, конечно, прошлым летом, совсем неважно когда, ведь на всю жизнь это останется в памяти. Ты только что вышел из дому утром на работу, и вдруг на расстоянии полушага от тебя раз-дался звук тупого удара об асфальт. Потом выяснилось, что он упал с четвертого этажа, сорвался с лесов. Но в первый момент ты ужасно испугался и у тебя заколотилось от страха сердце. Он лежал на асфальте в пыльном комбинезоне штукатура, с закры-тыми глазами, без сознания. А ты бестолково суетился над ним, испытывая ощущение смертельной тоски и горя, -- ты думал, что он умирает. Этот человек был в эту минуту самым родным для тебя -- роднее не бывает, роднее всех людей, которых ты когда-либо знал в жизни, потому что это был первый человек, который умирал на твоих глазах. И в это мгновение ты был для него и отцом, и братом, покровителем, и защитником, и истинно мудрым вождем, скорбящим о смерти своего единомышленника. А может быть, в это мгновение ты был только тем, что именуется Человеком в подлинном, первозданном смысле этого слова. По-том он открыл глаза; и это ощущение безвозвратно оставило тебя. Ты помог ему встать и, с трудом приподняв, отнес, перетащил его в тень и сидел с ним рядом до приезда "Скорой помощи". За это время он еще 'два раза терял сознание, а комбинезон у него был мокрый от пота. Тебе казалось, что у него не осталось це-лой ни одной кости. Ты поехал с ним в больницу и ушел оттуда, окончательно убедившись, что он будет жить. А в машине он хватал тебя за руку и хрипел от боли, и у тебя не было сил смотреть ему в глаза и слышать этот хрип. И нестерпимо было слышать сдавленный крик, когда санитар раздевал его, положил руку ему на колено. Это все до сих пор стоит в глазах твоих, живет в сознании.
   --Вам очень больно? -- с тревогой в голосе вдруг спросил врач, вглядываясь мне в лицо.
   Я кивнул головой. Никаких гримас, ни одного слова жалобы.
   -- Где у вас болит?
   -- Колено.
   -- Какое?
   "Какое? А ведь все равно какое. Левой -- правой, левой -- правой... Стой!"
   -- Левое.
   -- Пройдите, пожалуйста, за ширму, разденьтесь. Помогите больному раздеться, -- это он медсестре.
   -- Нет, нет, спасибо, я сам.
   Никакой помощи со стороны медперсонала, да еще вдобавок женского пола. Мужество всегда вызывает уважение. Пожалуй-ста, посмотрите на человека с достоинством. Несмотря на силь-ную боль, острую и режущую боль в левом, колене, он неукосни-тельно блюдет все приличия. По дороге к ширме не хромает, просто очень бережно ставит левую ногу при ходьбе, только для опытного взгляда врача.
   Раздеваюсь медленно, не спеша. Каждый раз восхищаюсь, увидев свое тело. И радость эта не от какого-то Нарцисса идет, собою восхищающегося, да и сложение у меня далеко не безу-пречно, радуюсь я скорее за все человечество, за то, что предо-ставлено в распоряжение каждого человека -- такой удобный, функционально целесообразный агрегат -- человеческое тело. И до чего в нем все разумно и логично распределено! Пользуйся себе с наслаждением. Только с умом! А вот это колено, левое, -- гвоздь сегодняшней программы. Под пальцами чашечка свобод-но передвигается над суставом. Удивительное сооружение! Под кожей, наверное, у этой чашечки поверхность блестящая, как у луковицы с содранной шелухой. Очень ясно я все это увидел -- и чашку коленную, и сустав. И еще увидел, как распухает все вокруг чашки, мышцы жидкостью нездоровой наливаются, тем-но-красной, все сетью воспаленных сосудов покрываются, а каждая нитка нервов на своем месте от боли вздрагивает -пульсирует.
   Сижу за ширмой, а в глазах эта действующая картинка-схема стоит. Я никуда ее с глаз не отпущу до прихода врача. Смотрю себе на эту картинку, и все детали, самые мелкие, как на ладони.
   Осмотр идет по намеченному плану. "Здесь болит, здесь не очень", ревматизмом не болел. Венерическими тоже. "Ну, что вы, доктор, я бы сразу сказал -- ничего позорного в этом не вижу, болезнь как болезнь, с каждым может случиться, но не болел". Вид у него довольно-таки озабоченный, пора приходить на помощь. "Травмы? Не знаю, доктор, может ли это иметь отношение к этому случаю. Три года назад, на тренировке, я а институте баскетболом занимался. Колено сильно ушиб". Рас-скажем, как это было, великая штука -подробности. Воспрял, воспрял доктор-то мой! Говорит, что вполне вероятно. Говорит, что для организма ничего бесследно не проходит. Родной ты мой! Я же тебя сейчас всей душой люблю! Я понимаю, доктор, понимаю. Откладывать не буду, и на рентген пойду, и анализы все сделаю. Значит, абсолютный покой. Мне бы вот только на работу завтра во что бы то ни стало сходить надо. Всего один день?! Это для страховки, на всякий случай. "Никаких выходов на работу. Абсолютный покой!" Молчу, молчу! Перебьюсь как-нибудь. Обойдутся без меня на работе. "Через три дня пока-житесь с результатами анализов". Договорились. Возможно, что у меня артрит? В первый раз слышу. Возможно, что он пе-рейдет в хронический, если я не буду беречься? Господи, так и ноги можно лишиться!
   --Доктор, а можно мне массаж колена делать? Он боль хорошо снимает, -побольше заинтересованности в голосе.
   -- Никаких массажей. Вы можете внести неясность в картину болезни. Принимайте только то, что я вам прописал. Там есть и болеутоляющее.
   Удивительно симпатичный человек! Умница и интеллигент. Я настоящего интеллигента сразу могу распознать. А у этого врача за плечами минимум два поколения интеллигентов. Доб-рый доктор Айболит из районной поликлиники. И на лице" со-страдание к моим мукам и ярко выраженное желание помочь мне от них избавиться. Все правильно -- не зря, значит, чело-век давал клятву Гиппократа. Произносил, наверное, ее возвы-шенные и трогательные слова и мечтал о нейрохирургии, об операциях на мозге, о своей школе и Нобелевской премии. Ведь тогда небось и предположить не мог, что меня будет пользовать в этой районной поликлинике, сказали бы сразу -- засмеялся, тем более что тогда меня еще и на свете не было... Мечтал. По глазам вижу. Типичные глаза мечтательного человека. Так и получается -- "Судьба играет человеком, а человек играет на трубе". Грустно, доктор, но не получилось у тебя, не 'умел схватить жизнь за: ворот жесткой рукой. Не у всех это полу-чается. А ведь самое главное в жизни -- это момента не упу-стить. Вовремя понять это и все время быть готовым к тому, чтобы распознать свой шанс. И тогда уж действовать без про-маха... А за сочувствие, за внимание и доброту -спасибо.
   В бюллетене прописью и цифрами первые три дня прекрас-ной жизни. На лестнице слегка прихрамываю. Это уже по инер-ции. Двадцать минут приема -девять дней свободы. Как минимум! Неслыханно высокий коэффициент полезного дейст-вия! Черт! С девочками из регистратуры попрощаться забыл. Так можно все впечатление о себе загубить. Ну да ладно. Воз-вращаться неохота. В следующий приход компенсирую.
   Что это?! Для районной поликлиники очень неплохо... Очень недурно и неожиданно. Спускается по лестнице походкой Марии Стюарт, идущей на плаху в фильме под названием... Ну да бог с ним с фильмом! Нет вы только посмотрите на нее! Такая девочка и идет как ни в чем не бывало по этой пошлой лестнице, а все вокруг, вместо того чтобы немедленно забросить все свои дурацкие дела по оздоровлению своих и чужих организмов и прибежать полюбоваться ею, делают вид, что не замечают ее. А может, и впрямь не замечают? Вот ведь что болезнь делает с человеком. Обогнать, немедленно обогнать и отворить ей дверь на улицу.. Прошла мимо. Даже головы не повернула в мою сто-рону, кивнула только слегка без улыбки, мол, воспринимаю как должное, спасибо, и на этом все... Девяносто девять процентов мужчин на моем месте попытались бы использовать тот кивок и заговорить с ней, и из девяноста девяти процентов попыток ни-чего бы не получилось! Не тот случай.
   Духи, очень знакомый запах. Ага... "Быть может". Это уже, конечно, не высший класс. Жаль. Удивительно общей картине не соответствует. Но ничего, не будем торопиться с выводами.
   А ведь она чувствует, что я за ней пошел. Ни разу не обер-нулась, хоть и была возможность два или три раза на пере-крестках сделать это, но не обернулась. А то, что я за ней иду, она знает, это даже по походке заметно. Чуть напряженней она стала после встречи у выхода, еле уловимо, еле заметно, но из-менилась. Значит, какой-то контактик все-таки намечается.
   Ну не будем преувеличивать насчет контакта, скажем, имеем ситуацию, в которой, кажется, намечается возможность наладить контакт, так точнее будет. Размеры и форма возможности пока неизвестны. А мужчины на улице ее все замечают, ни один встречный равнодушно не прошел мимо... Реагируют все по-разному, это уже от воспитания зависит или общего развития. Один проходит мимо с равнодушным лицом и еще при этом де-лает вид, что молочной витриной любуется, другой идет навстре-чу по строгой прямой, никого и ничего вокруг не замечая, наморщив лоб и выкатив глаза, как на сеансе гипноза в пионерском лагере в вечер, свободный от фильма. А вот этот дурак, например, с физиономией мясника, успешно окончившего инсти-тут искусств, остановился как вкопанный и неотрывно смотрит
   ей вслед.
   И почти у всех в это время выражение лица выигравшего в лотерее пятидесятилетнего холостяка, терзаемого сомнениями выбора -- электрическая мясорубка или деньги.
   Эх, хомо сапиенс, хомо сапиенс! На глазах ведь в корне ме-няешься, все позиции завоеванные теряешь, стоит только с вы-дающейся самочкой встретиться!
   Что ж ты, голубчик сапиенс, в это время унижения не испы-тываешь, а только радость, и восторги, и еще трепет, и вибра-цию пронзительную, пинками проворно вышвыривающую из твоего мозга модерн самой последней конструкции, весь гигант-ский багаж научных познаний, по крупицам собранный и пере-данный тебе бесконечной вереницей предков и приумноженный собственными стараниями, и с ним вместе богатства несметные, жемчужины чистейшей воды, выращенные в раковинах и ретор-тах интеллекта, как планы и проблемы охраны живой природы, экономии нефтяных ресурсов, опреснения морской воды и тесной дружбы с цивилизациями ближайших галактик?
   А зря все они на нее так уставились! Поздно спохватились! Хотя их и упрекнуть не в чем, они ведь и знать не знают о встрече на лестнице в районной поликлинике в"-- 18, они ведь и на меня внимания не обращают, идущего по тому же тротуару с видом безразличным и даже скучающим.
   Им и в голову не приходит та единственная очевидная мысль, что игра уже, так сказать, сделана, а на их долю остаются только бесплодные надежды и сладостные несбыточные мечты восьми-классника, влюбившегося с первого взгляда в укротительницу тигров и пантер в последний день гастролей цирка шапито.
   А походка у нее удивительная! Очень это важное дело -- по-ходка женщины. Я по ней многое определить могу. А у нее она гордая и смелая -женщины, уверенной в своей красоте, знаю-щей, что нет на чулках у нее ни единой морщинки и намека на складку на подоле юбки сзади, что веет от нее той благородной опрятностью и свежестью, которые свойственны только женщи-нам высшего класса. Походка женщины, привыкшей к мужским взглядам и не обращающей на них внимания, и вместе с тем сознающей, что это -- величайшее благо, дарованное немногим избранным среди многих миллионов женщин, лишенных этого качества -- мгновенно привлекать внимание мужчин и вы-зывать желание в них, -- и остается этот бесценный дар природы предметом жгучей зависти женщин, лишенных его, как бы старательно они ни притворялись перед окружающими и собой, утверждая, что главное в женщине -- это нежность души и высокая устремленность духа. Удается некоторым счаст-ливится убедить себя и поверить в это благополучно до конца жизни, но многим, и хорошо, если только один раз, дово-дится убедиться, что ничто в этом мире не подменяет другое, и становится тогда наволочка мокрой от слез в тот самый предутренний час Быка, когда засыпают на короткое время воля и самообладание и выплывают из глубин души и сознания чувства и мысли, которые во все остальное время человек бди-тельно держит в заточении, в тот самый час Быка, когда рож-дается и умирает большинство людей на Земле.
   И что еще я увидел в ее походке, увидел и почувствовал сразу, -- это сдержанность и целомудрие, выражающие ее суть и прекрасные своей естественностью и простотой.
   Это, наверно, почувствовал не только я, потому что ни один человек не осмелился задеть ее или попытаться заговорить с ней, так как чистота -- это одна из тех немногочисленных истин-ных ценностей, которые никогда не подвергаются инфляции в сознании почти всех людей, даже вне зависимости от количе-ства извилин и объема мозга.
   Я шел за ней, удивительно красивой и приятной, и чем боль-ше я на нее смотрел, тем больше мне становилось ясно, что жен-щина эта того уровня, с которой можно пойти куда угодно, даже на традиционный вечер в институт, куда раз в год съезжаются все, кто, пробыв в этом здании пять лет, покинул его с одина-ковым итогом -- дипломом, и на весь этот вечер, соскочив каж-дый со своей ступеньки, захваченной в послеинститутской жиз-ненной борьбе, в бешено твистующий зал, предварительно заку-сив и выпив у столов в коридоре, становятся на целый вечер безрассудными прожигателями жизни, выпивохами н жуирами, многоопытными и насмешливыми, беспощадно строгими цените-лями женской красоты; даже в гости к нашему директору, без всякого риска испортить настроение его жене, женщине с фигу-рой и внешностью д'Артаньяна, которая бешено ревнует его, маленького и толстого диабетика, подозревая почти всех осталь-ных женщин, за чрезвычайно редкими исключениями, в жгучем желании в любое время и в какой угодно точке пространства отдаться ее мужу.
   Удивительно приятно на нее смотреть. Даже и не заметил, как дошел до проспекта Маркса, и все в довольно-таки прилич-ном темпе. Посмотрел бы этот доктор Айболит из поликлиники, как его пациент с больной коленной чашечкой по городу выша-гивает, -- глазам бы своим не поверил. А если бы поверил?