Стол мы накрыли на веранде. Сегодня на обед были самые любимые мною кушанья - долма и разные кутабы, с мясом, зеленью и тыквой. Наконец и Рашид появился, принес с собой сетку, полную бутылок с боржомом. Он говорит, что боржом очень полезная вода, потому что в ней содержатся самые нужные для организма вещества.
Сына он взял у Адели, посадил себе на колени - гусенок мой, говорит, зайчик. Он его очень любит, каждое утро, прежде чем уехать на работу, подходит к его кроватке и здоровается - доброе утро, дорогой товарищ начальник, и очень осторожно, чтобы не разбудить, целует.
Аделя попыталась отнять у него, ребенка, чтобы он не мешал есть, Рашид не дал - мне, говорит, приятно так обедать, когда сын у меня на коленях, и, кроме того, я хочу, чтобы ты отдохнула от всех своих хлопот, и пожелал всем приятного аппетита.
Сынишка спокойно сидел, всем улыбался, сытый, его Аделя уже накормила, очень славный мальчуган, веселый-веселый, я ни разу не слышал, чтобы он плакал или капризничал, потом ему надоело все-таки сидеть и смотреть, как мы все едим, и он встал на ножки, но Рашид посадил его обратно, дай, говорит, папе поесть, ему на тебя работать надо, тогда он полез к Рашиду в нагрудный карман, Рашид засмеялся, подмигнул мне, деньги ему, говорит, понадобились-бери сколько хочешь, из отцовского кармана можно, мне для тебя ничего не жалко. Мальчик вынул оттуда какую-то бумажку, в руках вертит, а Рашид никакого внимания на это не обращает, он как раз в это время занят был - поливал долму мацони. Аделя бумажку отобрала и положила рядом с собой на стол, потом глянула на нее, а там какой-то номер был записан телефонный, просто номер, без всяких имен, и задумалась. Рашид спрашивает, ты о чем это думаешь, смотри, аппетит пропадет. Аделя встала с места, с бумажкой этой в руке подошла к подоконнику, а там ее сумка лежит. Она эту сумку повсюду с собой таскает, и на пляж, и в магазин, и в кино, все время она у нее на глазах, ни разу еще дома ее не оставила, она в нее свои кольца складывает, браслеты, а может быть, еще что-нибудь, тоже ценное. Подошла к подоконнику, вынула из сумки записную книжку, что-то нашла там, еще минуту постояла там, а потом повернулась к нам, а лицо у нее побелело и трясется, и говорит Рашиду, я даже голос не узнал, до того он сразу стал хриплым и грубым, как у мужчины:
- Свинья! Грязная вонючая свинья! Ты опять за старое
принялся?
Рашид сразу проглотил все, что у него во рту было, чуть не
подавился.
-Что случилось? Что с тобой?!
И тут такое началось! Я никогда еще до этого не слышал,
чтобы женщина такими словами ругалась, я, конечно, все эти
слова знаю, но, оказывается, когда женщина их говорит, они
совсем другими становятся, в тысячу раз ругательнее становятся. А она ведь не просто говорила, а орала так своим новым хриплым мужским голосом, что, наверное, на берегу было- слышно. А потом и орать перестала, начала выть, даже жутко стало. Стоим мы с бабушкой и смотрим и не знаем, что делать. Рашид попробовал к ней подойти, да не тут-то было, она ему чуть глаза не выцарапала, случайно промахнулась, только на щеках две красные полосы остались. Дети плачут, мы с бабушкой стоим и не знаем, что делать. Сперва я ничего понять не мог, а потом все стало ясно. Оказывается, на бумажке был записан номер телефона Наили, Аделя проверила по своей книжке, Наиля ей сама туда свой номер записала, и поняла, что это за номер на бумажке
у Рашида. А потом она стала ему угрожать, стоит перед ним, трясется всем телом от злости и кричит.
- Я тебе, - говорит, - объясню кто я такая! Посмотришь, - что я с тобой сделаю, - забыл, что все на мое имя, и дача эта, и машина, и сберкнижка! Забыл? Нинего, напомню! Я тебе все объясню где полагается... - Орала она так, а потом, видно, силы у нее кончились, села на тахту и заплакала, обхватила голову руками, раскачивается и плачет. Тут Рашид и подступился к ней со стаканом воды.
- Успокойся, - говорит, - воды выпей. А она его отталкивает:
- Ты сам успокойся, подлец... Иди, иди, если не нравится, подай еще раз на
развод! Постоишь на коленях, как тогда, но уж в этот раз я не прощу, не надейся. Сполна получишь.
- Как тебе не стыдно, - Рашид ей сказал, как только она замолчала. Тихо,
ласково, как будто терпеливо объясняет непонятное что-то. - Как ты могла обо мне так подумать? Я для чего хотел позвонить? Чтобы помирить их, мне же не хотелось, чтобы у них семья разрушилась. Я хотел позвонить, а потом раздумал, думаю, полезут людям в голову всякие мысли нехорошие, и не стал звонить. Если тебе, самому родному человеку, так показалось, то что с других спрашивать. Я не позвонил - клянусь тебе здоровьем всех наших детей, пусть они на моих глазах все по очереди умрут, если я позвонил... Не веришь? Ты же меня знаешь.
- Я тебя хорошо знаю, - сказала Аделя, но плакать уже стала тише. - Эту сказку ты им расскажи, может быть, поверят.
- Успокойся, - сказал Рашид, он был очень расстроен. - Я тебя прошу, посмотри, до какого состояния ты себя довела... Дети плачут.
- А почему ты мне не сказал, что хочешь позвонить к ней?
- Потому что ты мнительная, потому что ты каждый раз сумасшедшей, становишься от ревности... Ладно, ошибся, теперь понимаю, что надо было с тобой посоветоваться, а еще лучше - надо было нам вместе позвонить. Ну, я тебя прошу, успокойся. - Он хоть ласково с ней говорил, но мне показалось, что ненавидит он ее страшной ненавистью... А может, показалось.
И они ушли. Впереди Аделя идет с Рашидом, он одной рукой сына к себе прижимает, другой Аделю за плечи придерживает, а сзади дочки идут. Мы сидим с бабушкой за столом, друг на друга смотрим - пообедали, называется!
Мы молча убрали стол, а потом я спросил у бабушки:
- Ты знала, что Рашид у дяди Кямила хотел дачу купить на имя своей сестры? - А она как будто и не слышит меня, сама сидит напротив, а мысли ее где-то далеко, по глазам видно. - О чем ты думаешь? Бабушка!
- Шахлар-бека вдруг вспомнила. Мир его праху,- сказала бабушка. Вспомнила, как сидел покойный на балконе и сердился, когда Зарифа у него выигрывала.
- Он, наверное, и нашу хочет купить, - сказал я, - раз с дядей Кямилом не получилось.
- Может, и хочет, - сказала бабушка. - И купит через год-два, кому она будет нужна, если родители твои, как дикие козы, каждое лето по горам и холмам разбредаются.
- Родители! А мы с тобой? Нам же нужна она.
- Ты на следующее лето с ними отправишься. Верно? А мне через год-два... Я и так обойдусь.
- Нет, - сказал я.- Ты будешь здесь жить, а як тебе
буду приезжать. Ладно?
- Ладно, - сказала бабушка и погладила мне голову. - Ладно, - она улыбнулась, - а Рашиду, если он придет ко мне, скажу, что мы ничего не продаем и никогда не продавали. А ты лучше иди принеси мне воды... Маленький ты еще о таких вещах думать.
Это я маленький? Может быть, и маленький, но хотя бы не суеверный.
- Бабушка, а ты точно знаешь, что человек умрет, если к нему сова повадилась по ночам?
- То, что умрет, - не обязательно. Я же говорила тебе - или умрет, или стрясется с ним что-то нехорошее.
- И никаких исключений не бывает?
- Не бывает. - Бабушка внимательно посмотрела на меня, потом подошла и села рядом. - Да ты не беспокойся, мой хороший, ничего с тобой не случится, пока я здесь с тобой. Прилетела сова или нет - к тебе не относится. Понял? Погладила меня по голове.
Вот, договорились. Значит, мало того, что она думает, что я поверил в примету с совой, так она еще думает, что я за себя боюсь! Очень интересно получается. А себя она, кажется, считает каким-то громоотводом возле меня, которому достанется все плохое, что мне причитается? Грех это или кет, но, как только дядя Кямил приедет, я его попрошу сову застрелить. А вообще странно, что его нет. Обычно он минут через сорок, в крайнем случае через час после приезда Рашида появляется.
Я почитал немного телевизор посмотрел, к этому времени совсем уже стемнело, а его все нет и нет. Я вышел на балкон, сел там, жду.
Дождь пошел. Сперва обычный шел, а потом как хлынуло, давно такого ливня не было - сегодня все одно к одному - утром туман, вечером ливень. Бабушка тоже вышла на балкон, говорит, не вовремя этот ливень - инжир плохой уродится. Даже не знаю, примета это или нет? С одной стороны, - примета, если бабушка говорит, а с другой, - вполне можно как прогноз. Поглядим дней через десять, какой инжир уродится. А дяди Кямила все нет, так поздно он еще и не приезжал. Молнии одна за другой. Так и кажется, что кто-то наверху время от времени втыкает в розетку ножницы. Я однажды сдуру проделал такой фокус - сперва искры, потом запахло так же, как сейчас, озоном, сперва бабушка меня ругала, потом мама, когда с работы вернулась, словом, все было, кроме света. Может быть, с ним случилось что-нибудь? В такую грозу всякое может быть! Я видел в прошлом году коричневое стекло в песке - от ударившей молнии след! А если такая в человека угодит? Это легче всего потом сказать, что из-за совы. А ведь и впрямь, кажется; что-то с ним случилось - нет же его до сих пор.
Бабушка опять вышла.
- Ты чего здесь сидишь? В темноте? Надень что-нибудь, ты же совсем, от холода съежился.
- С дядей Кямилом что-то случилось?
- С чего это ты взял?
- Ну как... До сих пор его нет.
- Не придумывай... Ничего с ним не случилось, вон он идет, твой дядя. Кямил,
До чего я обрадовался! Чему, спрашивается? Взрослый человек вернулся из города к себе на, дачу, идет как ни в чем не бывало под дождем и даже не торопится, через лозы перешагивает, а я вижу к радуюсь! Хорошо, хоть никто не знает об этом.
- Ты куда?
- Я на минутку, я одну вещь спрошу только и вернусь.
- Никуда не пойдешь, пока не оденешься. Мне с тобой потом возиться неохота.
Совсем это рядом, но, пока добежал, промок со страшной силой. Только под навесом на балконе остановился. Пока через дачу бежал, все видно было при свете молний, они одна за другой вспыхивали, а здесь темно, в двух шагах ничего не видно. Дверь в комнату была открыта, но толку от этого было мало, внутри было еще темнее, чем на балконе, а в доме как будто никого и нет чернота сплошная, я встал на пороге и стою. Только и слышно, как ветер шумит и дождь по виноградным листьям, как по картону, стучит.
- Добрый вечер, - он подошел и включил свет, а потом
снова сел в кресло. Как сидел в мокрой одежде в темноте, так
и теперь сидит. Смотрит на меня и не улыбается, а лицо очень
уставшее.
Я говорю с порога:
- Дядя Кямил, БЫ умрете? - спрашиваю и чувствую, какую глупость говорю, а остановиться не могу. До того глупый вопрос, что я просто обалдел, прежде чем последнее слово договорил. Он усмехнулся, говорят:
- Еще как!
Я думаю про себя - вот сейчас скажу "до свидания" и Гиду.
- А что, есть какие-нибудь сведения на этот счет? А чего говорить?
Я промолчал. Он встал, подошел ко мне, обнял за плечи и говорит:
- Ты совсем промок. Снимай куртку, а я чай поставлю.
Мы поговорили немного, он сказал, что поздно так приехал из-за того, что на службе задержался, дела запустил, а в понедельник месячный отчет сдавать, пока он говорил, я чувствовал, до чего ему эта служба противна.
Потом ни с того ни с сего говорит:
- Конечно, умру. А ты как думал? Только не скоро. Мне знаешь сколько еще сделать осталось? Если даже очень захочется - не помру, пока всего не сделаю.
Ясное дело, что он не о службе своей говорит. Тогда, значит, он до самой смерти так и собирается на машинке стучать день и ночь. Раньше он хоть вслух читал. Теперь и послушать некому...
- А зачем? Вы все пишете, а печатать никто не печатает.
Он мне чай наливал, когда я сказал ему это. У него над глазом жилка дрогнула, и он нахмурился. Поставил передо мной стакан, поглядел на меня и покачал головой.
-Ничего себе! - усмехнулся и налил второй стакан. - Ничего себе у меня приятель. - Обычно, как только десять, бабушка начинает меня домой кричать, а сейчас время-то без четверти одиннадцать, а ее не слышно.
- Потерпи. Меня будут печатать. Не знаю, когда начнут - завтра, через месяц или год, но будут. Вот увидишь, а до этого поверь мне на слово. Хоть ты поверь, я тебя очень прошу. - Он серьезно просил.
Я того рыболова вспомнил в матроске. Я ему тоже сразу, каждому его слову поверил, хоть видел его в первый раз, когда он сказал, что третьего осетра поймает.
- Я вам верю. Честное слово, дядя Кямил.
- Печатать-то будут, - сказал он задумчиво, как бы про себя, - только, оказывается, и это уже не самое главное. - Он спросил у меня: - А ты знаешь, что самое главное в жизни человека?
- Не знаю? Что?
- Даже не догадываешься?
- Ну... Нет, - подумав, сказал я.
- Плохо, - огорченно сказал он. - Два умных человека не знают ответа на очень простой вопрос. - Он подмигнул мне, и я понял, что он шутит.
Я ему все подробно рассказал про сегодняшнюю рыбную ловлю. Он ни одного вопроса не задал, пока я рассказывал, послушал внимательно.
- Ты его еще встретишь, - сказал он. - Такие люди, как этот мальчик в матроске, просто так не исчезают. Вы еще встретитесь. Ты ему все объяснишь, и он поймет. А переживать не надо. Получилось нехорошо, но ты в этом не виноват.
А я ему не говорил, что переживаю: Мы сидели и молчали. Ничего, кроме одного освещенного окна в нашем доме, вокруг не было видно. И ничего слышно не было, кроме шума дождя и рокота моря. До самого утра я бы просидел так - молча пли разговаривая, все равно.
Дядя Кямил сидел задумавшись, и лицо у него опять стало уставшим. Я вдруг вспомнил, что собирался попросить его застрелить сову, и удивился.
Вдруг мне показалось при короткой вспышке, что в темноте
что-то мелькнуло.
- Кто-то идет, кажется.
- Да нет, показалось тебе, - он встал и, облокотившись руками о барьер, стал всматриваться в темноту. - Нет никого.
- Все-таки идет сюда кто-то.
Мы увидели, что это Наиля. Она остановилась перед лестницей и так осталась там стоять. Она была вся мокрая, но почему-то не поднималась под навес. Я посмотрел на дядю Кямила, я не понимал, почему он молчит. Как будто не видит ее. Он молча сделал шаг к лестнице, и я за ним, так вместе с ним и спустился вниз. Мы подошли к ней, дядя Кямил так и не сказал ни слова, даже когда она спросила:
- Хочешь, я уйду?
Вот чудаки, не догадываются зайти в дом, стоят под проливным дождем и целуются в трех шагах от своего собственного пустого дома. Смешно.
Я пошел домой, хоть бабушка меня так и не позвала. Она сидела и вязала. Я ей сказал, что Наиля вернулась.
- Ну, что я тебе говорила? - сразу же обрадовалась бабушка. - Убедился? Верная примета.
Ну я просто никаких слов от неожиданности найти не смог, до того удивился.
- Бабушка, - говорю, - в чем же я убедился? Ты же говорила, обязательно плохое должно случиться, а тут к человеку жена вернулась. Чего же плохого?
- А чего хорошего? Вернулась. Ты думаешь, мало ему этого? С избытком хватит.
Стою и думаю - серьезно она говорит или шутит. Не стал с ней спорить. Я еще днем решил больше с ней не спорить - в конце концов, ничего хорошего не будет, если моя бабушка и вообще все люди обо всем, что происходит на свете, начнут думать одинаково.
В доме было тихо, бабушка тоже легла, только за стеной по-прежнему шелестел дождь. Мне очень хотелось что-то вспомнить, но, сколько я ни старался, не получалось. Во всем виноват был дождь - из-за него глаза сами собой закрываются.
- Бабушка, - из последних сил, вспомнив, сказал я, - что для человека самое главное в жизни?
- Главное? - переспросила бабушка и задумалась надолго- я решил, что она уснула. -По-моему, - наконец сказала она, - в Гаялах это знает только один человек - Рашид. Утром у него спросишь, - посоветовала она, - а теперь спи и не задавай глупых вопросов. Покойной ночи. - Я не видел ее, но мне и не надо было, я точно чувствовал, что она улыбается, я-то ведь ее хорошо знаю.
Сова в эту ночь не прилетала.
Сына он взял у Адели, посадил себе на колени - гусенок мой, говорит, зайчик. Он его очень любит, каждое утро, прежде чем уехать на работу, подходит к его кроватке и здоровается - доброе утро, дорогой товарищ начальник, и очень осторожно, чтобы не разбудить, целует.
Аделя попыталась отнять у него, ребенка, чтобы он не мешал есть, Рашид не дал - мне, говорит, приятно так обедать, когда сын у меня на коленях, и, кроме того, я хочу, чтобы ты отдохнула от всех своих хлопот, и пожелал всем приятного аппетита.
Сынишка спокойно сидел, всем улыбался, сытый, его Аделя уже накормила, очень славный мальчуган, веселый-веселый, я ни разу не слышал, чтобы он плакал или капризничал, потом ему надоело все-таки сидеть и смотреть, как мы все едим, и он встал на ножки, но Рашид посадил его обратно, дай, говорит, папе поесть, ему на тебя работать надо, тогда он полез к Рашиду в нагрудный карман, Рашид засмеялся, подмигнул мне, деньги ему, говорит, понадобились-бери сколько хочешь, из отцовского кармана можно, мне для тебя ничего не жалко. Мальчик вынул оттуда какую-то бумажку, в руках вертит, а Рашид никакого внимания на это не обращает, он как раз в это время занят был - поливал долму мацони. Аделя бумажку отобрала и положила рядом с собой на стол, потом глянула на нее, а там какой-то номер был записан телефонный, просто номер, без всяких имен, и задумалась. Рашид спрашивает, ты о чем это думаешь, смотри, аппетит пропадет. Аделя встала с места, с бумажкой этой в руке подошла к подоконнику, а там ее сумка лежит. Она эту сумку повсюду с собой таскает, и на пляж, и в магазин, и в кино, все время она у нее на глазах, ни разу еще дома ее не оставила, она в нее свои кольца складывает, браслеты, а может быть, еще что-нибудь, тоже ценное. Подошла к подоконнику, вынула из сумки записную книжку, что-то нашла там, еще минуту постояла там, а потом повернулась к нам, а лицо у нее побелело и трясется, и говорит Рашиду, я даже голос не узнал, до того он сразу стал хриплым и грубым, как у мужчины:
- Свинья! Грязная вонючая свинья! Ты опять за старое
принялся?
Рашид сразу проглотил все, что у него во рту было, чуть не
подавился.
-Что случилось? Что с тобой?!
И тут такое началось! Я никогда еще до этого не слышал,
чтобы женщина такими словами ругалась, я, конечно, все эти
слова знаю, но, оказывается, когда женщина их говорит, они
совсем другими становятся, в тысячу раз ругательнее становятся. А она ведь не просто говорила, а орала так своим новым хриплым мужским голосом, что, наверное, на берегу было- слышно. А потом и орать перестала, начала выть, даже жутко стало. Стоим мы с бабушкой и смотрим и не знаем, что делать. Рашид попробовал к ней подойти, да не тут-то было, она ему чуть глаза не выцарапала, случайно промахнулась, только на щеках две красные полосы остались. Дети плачут, мы с бабушкой стоим и не знаем, что делать. Сперва я ничего понять не мог, а потом все стало ясно. Оказывается, на бумажке был записан номер телефона Наили, Аделя проверила по своей книжке, Наиля ей сама туда свой номер записала, и поняла, что это за номер на бумажке
у Рашида. А потом она стала ему угрожать, стоит перед ним, трясется всем телом от злости и кричит.
- Я тебе, - говорит, - объясню кто я такая! Посмотришь, - что я с тобой сделаю, - забыл, что все на мое имя, и дача эта, и машина, и сберкнижка! Забыл? Нинего, напомню! Я тебе все объясню где полагается... - Орала она так, а потом, видно, силы у нее кончились, села на тахту и заплакала, обхватила голову руками, раскачивается и плачет. Тут Рашид и подступился к ней со стаканом воды.
- Успокойся, - говорит, - воды выпей. А она его отталкивает:
- Ты сам успокойся, подлец... Иди, иди, если не нравится, подай еще раз на
развод! Постоишь на коленях, как тогда, но уж в этот раз я не прощу, не надейся. Сполна получишь.
- Как тебе не стыдно, - Рашид ей сказал, как только она замолчала. Тихо,
ласково, как будто терпеливо объясняет непонятное что-то. - Как ты могла обо мне так подумать? Я для чего хотел позвонить? Чтобы помирить их, мне же не хотелось, чтобы у них семья разрушилась. Я хотел позвонить, а потом раздумал, думаю, полезут людям в голову всякие мысли нехорошие, и не стал звонить. Если тебе, самому родному человеку, так показалось, то что с других спрашивать. Я не позвонил - клянусь тебе здоровьем всех наших детей, пусть они на моих глазах все по очереди умрут, если я позвонил... Не веришь? Ты же меня знаешь.
- Я тебя хорошо знаю, - сказала Аделя, но плакать уже стала тише. - Эту сказку ты им расскажи, может быть, поверят.
- Успокойся, - сказал Рашид, он был очень расстроен. - Я тебя прошу, посмотри, до какого состояния ты себя довела... Дети плачут.
- А почему ты мне не сказал, что хочешь позвонить к ней?
- Потому что ты мнительная, потому что ты каждый раз сумасшедшей, становишься от ревности... Ладно, ошибся, теперь понимаю, что надо было с тобой посоветоваться, а еще лучше - надо было нам вместе позвонить. Ну, я тебя прошу, успокойся. - Он хоть ласково с ней говорил, но мне показалось, что ненавидит он ее страшной ненавистью... А может, показалось.
И они ушли. Впереди Аделя идет с Рашидом, он одной рукой сына к себе прижимает, другой Аделю за плечи придерживает, а сзади дочки идут. Мы сидим с бабушкой за столом, друг на друга смотрим - пообедали, называется!
Мы молча убрали стол, а потом я спросил у бабушки:
- Ты знала, что Рашид у дяди Кямила хотел дачу купить на имя своей сестры? - А она как будто и не слышит меня, сама сидит напротив, а мысли ее где-то далеко, по глазам видно. - О чем ты думаешь? Бабушка!
- Шахлар-бека вдруг вспомнила. Мир его праху,- сказала бабушка. Вспомнила, как сидел покойный на балконе и сердился, когда Зарифа у него выигрывала.
- Он, наверное, и нашу хочет купить, - сказал я, - раз с дядей Кямилом не получилось.
- Может, и хочет, - сказала бабушка. - И купит через год-два, кому она будет нужна, если родители твои, как дикие козы, каждое лето по горам и холмам разбредаются.
- Родители! А мы с тобой? Нам же нужна она.
- Ты на следующее лето с ними отправишься. Верно? А мне через год-два... Я и так обойдусь.
- Нет, - сказал я.- Ты будешь здесь жить, а як тебе
буду приезжать. Ладно?
- Ладно, - сказала бабушка и погладила мне голову. - Ладно, - она улыбнулась, - а Рашиду, если он придет ко мне, скажу, что мы ничего не продаем и никогда не продавали. А ты лучше иди принеси мне воды... Маленький ты еще о таких вещах думать.
Это я маленький? Может быть, и маленький, но хотя бы не суеверный.
- Бабушка, а ты точно знаешь, что человек умрет, если к нему сова повадилась по ночам?
- То, что умрет, - не обязательно. Я же говорила тебе - или умрет, или стрясется с ним что-то нехорошее.
- И никаких исключений не бывает?
- Не бывает. - Бабушка внимательно посмотрела на меня, потом подошла и села рядом. - Да ты не беспокойся, мой хороший, ничего с тобой не случится, пока я здесь с тобой. Прилетела сова или нет - к тебе не относится. Понял? Погладила меня по голове.
Вот, договорились. Значит, мало того, что она думает, что я поверил в примету с совой, так она еще думает, что я за себя боюсь! Очень интересно получается. А себя она, кажется, считает каким-то громоотводом возле меня, которому достанется все плохое, что мне причитается? Грех это или кет, но, как только дядя Кямил приедет, я его попрошу сову застрелить. А вообще странно, что его нет. Обычно он минут через сорок, в крайнем случае через час после приезда Рашида появляется.
Я почитал немного телевизор посмотрел, к этому времени совсем уже стемнело, а его все нет и нет. Я вышел на балкон, сел там, жду.
Дождь пошел. Сперва обычный шел, а потом как хлынуло, давно такого ливня не было - сегодня все одно к одному - утром туман, вечером ливень. Бабушка тоже вышла на балкон, говорит, не вовремя этот ливень - инжир плохой уродится. Даже не знаю, примета это или нет? С одной стороны, - примета, если бабушка говорит, а с другой, - вполне можно как прогноз. Поглядим дней через десять, какой инжир уродится. А дяди Кямила все нет, так поздно он еще и не приезжал. Молнии одна за другой. Так и кажется, что кто-то наверху время от времени втыкает в розетку ножницы. Я однажды сдуру проделал такой фокус - сперва искры, потом запахло так же, как сейчас, озоном, сперва бабушка меня ругала, потом мама, когда с работы вернулась, словом, все было, кроме света. Может быть, с ним случилось что-нибудь? В такую грозу всякое может быть! Я видел в прошлом году коричневое стекло в песке - от ударившей молнии след! А если такая в человека угодит? Это легче всего потом сказать, что из-за совы. А ведь и впрямь, кажется; что-то с ним случилось - нет же его до сих пор.
Бабушка опять вышла.
- Ты чего здесь сидишь? В темноте? Надень что-нибудь, ты же совсем, от холода съежился.
- С дядей Кямилом что-то случилось?
- С чего это ты взял?
- Ну как... До сих пор его нет.
- Не придумывай... Ничего с ним не случилось, вон он идет, твой дядя. Кямил,
До чего я обрадовался! Чему, спрашивается? Взрослый человек вернулся из города к себе на, дачу, идет как ни в чем не бывало под дождем и даже не торопится, через лозы перешагивает, а я вижу к радуюсь! Хорошо, хоть никто не знает об этом.
- Ты куда?
- Я на минутку, я одну вещь спрошу только и вернусь.
- Никуда не пойдешь, пока не оденешься. Мне с тобой потом возиться неохота.
Совсем это рядом, но, пока добежал, промок со страшной силой. Только под навесом на балконе остановился. Пока через дачу бежал, все видно было при свете молний, они одна за другой вспыхивали, а здесь темно, в двух шагах ничего не видно. Дверь в комнату была открыта, но толку от этого было мало, внутри было еще темнее, чем на балконе, а в доме как будто никого и нет чернота сплошная, я встал на пороге и стою. Только и слышно, как ветер шумит и дождь по виноградным листьям, как по картону, стучит.
- Добрый вечер, - он подошел и включил свет, а потом
снова сел в кресло. Как сидел в мокрой одежде в темноте, так
и теперь сидит. Смотрит на меня и не улыбается, а лицо очень
уставшее.
Я говорю с порога:
- Дядя Кямил, БЫ умрете? - спрашиваю и чувствую, какую глупость говорю, а остановиться не могу. До того глупый вопрос, что я просто обалдел, прежде чем последнее слово договорил. Он усмехнулся, говорят:
- Еще как!
Я думаю про себя - вот сейчас скажу "до свидания" и Гиду.
- А что, есть какие-нибудь сведения на этот счет? А чего говорить?
Я промолчал. Он встал, подошел ко мне, обнял за плечи и говорит:
- Ты совсем промок. Снимай куртку, а я чай поставлю.
Мы поговорили немного, он сказал, что поздно так приехал из-за того, что на службе задержался, дела запустил, а в понедельник месячный отчет сдавать, пока он говорил, я чувствовал, до чего ему эта служба противна.
Потом ни с того ни с сего говорит:
- Конечно, умру. А ты как думал? Только не скоро. Мне знаешь сколько еще сделать осталось? Если даже очень захочется - не помру, пока всего не сделаю.
Ясное дело, что он не о службе своей говорит. Тогда, значит, он до самой смерти так и собирается на машинке стучать день и ночь. Раньше он хоть вслух читал. Теперь и послушать некому...
- А зачем? Вы все пишете, а печатать никто не печатает.
Он мне чай наливал, когда я сказал ему это. У него над глазом жилка дрогнула, и он нахмурился. Поставил передо мной стакан, поглядел на меня и покачал головой.
-Ничего себе! - усмехнулся и налил второй стакан. - Ничего себе у меня приятель. - Обычно, как только десять, бабушка начинает меня домой кричать, а сейчас время-то без четверти одиннадцать, а ее не слышно.
- Потерпи. Меня будут печатать. Не знаю, когда начнут - завтра, через месяц или год, но будут. Вот увидишь, а до этого поверь мне на слово. Хоть ты поверь, я тебя очень прошу. - Он серьезно просил.
Я того рыболова вспомнил в матроске. Я ему тоже сразу, каждому его слову поверил, хоть видел его в первый раз, когда он сказал, что третьего осетра поймает.
- Я вам верю. Честное слово, дядя Кямил.
- Печатать-то будут, - сказал он задумчиво, как бы про себя, - только, оказывается, и это уже не самое главное. - Он спросил у меня: - А ты знаешь, что самое главное в жизни человека?
- Не знаю? Что?
- Даже не догадываешься?
- Ну... Нет, - подумав, сказал я.
- Плохо, - огорченно сказал он. - Два умных человека не знают ответа на очень простой вопрос. - Он подмигнул мне, и я понял, что он шутит.
Я ему все подробно рассказал про сегодняшнюю рыбную ловлю. Он ни одного вопроса не задал, пока я рассказывал, послушал внимательно.
- Ты его еще встретишь, - сказал он. - Такие люди, как этот мальчик в матроске, просто так не исчезают. Вы еще встретитесь. Ты ему все объяснишь, и он поймет. А переживать не надо. Получилось нехорошо, но ты в этом не виноват.
А я ему не говорил, что переживаю: Мы сидели и молчали. Ничего, кроме одного освещенного окна в нашем доме, вокруг не было видно. И ничего слышно не было, кроме шума дождя и рокота моря. До самого утра я бы просидел так - молча пли разговаривая, все равно.
Дядя Кямил сидел задумавшись, и лицо у него опять стало уставшим. Я вдруг вспомнил, что собирался попросить его застрелить сову, и удивился.
Вдруг мне показалось при короткой вспышке, что в темноте
что-то мелькнуло.
- Кто-то идет, кажется.
- Да нет, показалось тебе, - он встал и, облокотившись руками о барьер, стал всматриваться в темноту. - Нет никого.
- Все-таки идет сюда кто-то.
Мы увидели, что это Наиля. Она остановилась перед лестницей и так осталась там стоять. Она была вся мокрая, но почему-то не поднималась под навес. Я посмотрел на дядю Кямила, я не понимал, почему он молчит. Как будто не видит ее. Он молча сделал шаг к лестнице, и я за ним, так вместе с ним и спустился вниз. Мы подошли к ней, дядя Кямил так и не сказал ни слова, даже когда она спросила:
- Хочешь, я уйду?
Вот чудаки, не догадываются зайти в дом, стоят под проливным дождем и целуются в трех шагах от своего собственного пустого дома. Смешно.
Я пошел домой, хоть бабушка меня так и не позвала. Она сидела и вязала. Я ей сказал, что Наиля вернулась.
- Ну, что я тебе говорила? - сразу же обрадовалась бабушка. - Убедился? Верная примета.
Ну я просто никаких слов от неожиданности найти не смог, до того удивился.
- Бабушка, - говорю, - в чем же я убедился? Ты же говорила, обязательно плохое должно случиться, а тут к человеку жена вернулась. Чего же плохого?
- А чего хорошего? Вернулась. Ты думаешь, мало ему этого? С избытком хватит.
Стою и думаю - серьезно она говорит или шутит. Не стал с ней спорить. Я еще днем решил больше с ней не спорить - в конце концов, ничего хорошего не будет, если моя бабушка и вообще все люди обо всем, что происходит на свете, начнут думать одинаково.
В доме было тихо, бабушка тоже легла, только за стеной по-прежнему шелестел дождь. Мне очень хотелось что-то вспомнить, но, сколько я ни старался, не получалось. Во всем виноват был дождь - из-за него глаза сами собой закрываются.
- Бабушка, - из последних сил, вспомнив, сказал я, - что для человека самое главное в жизни?
- Главное? - переспросила бабушка и задумалась надолго- я решил, что она уснула. -По-моему, - наконец сказала она, - в Гаялах это знает только один человек - Рашид. Утром у него спросишь, - посоветовала она, - а теперь спи и не задавай глупых вопросов. Покойной ночи. - Я не видел ее, но мне и не надо было, я точно чувствовал, что она улыбается, я-то ведь ее хорошо знаю.
Сова в эту ночь не прилетала.