Ибрагимбеков Рустам. Парк

   - Спасибо.
   Руки тоже перестали слушаться; наконец натянул валенки.
   Долго закрываю за собой калитку. Никак не удается сдвинуть с места железную щеколду, каждое прикосновение - пронзительная боль.
   Сворачиваю направо, добираюсь до почты. Еще раз направо. Вижу наконец ярко освещенное строение казенного вида. Приближаюсь. Да, так и есть - милиция. Рядом еще одна вывеска- пожарная команда. Это почему-то придает уверенности.
   Дверь открыта. В конце коридора - тускло освещенный щит с противопожарными инструментами. Топоры, ведра и все остальное выкрашено в ржаво-красный цвет. Как раз в соответствии с ситуацией. Под щитом кошка; отбегает по мере моего приближения, что-то во мне ее тревожит.
   Поворачиваю в маленький тамбур перед дежурной комнатой. Человек, стоящий спиной к входной двери, говорит по телефону, который висит на. стене под плакатом с надписью "разыскиваются...".
   - Товарищ!.. - Окликая его, чувствую, как на глаза наворачиваются слезы обиды за все, что надо мной учинили.
   Вешает трубку. На нем какой-то странный - не милицейский - китель и сапоги. (Белый тулуп висит на стене рядом с телефоном.) Зловеще усмехнувшись, начинает надвигаться на меня. На волне пронзительного отчаяния и обиды бросаюсь к щиту, срываю один из топоров. Он останавливается.
   - Но, но... - предостерегающе лезет в задний карман. Почему он здесь? Где милиция? Куда я попал?
   -За что? За что ты бил меня?! - Слезы душат меня, слова рвутся, захлестывая друг друга. - Скотина!.. Что плохого я тебе сделал?
   Он пятится назад.
   - А ты зачем в мой дом залез?
   - Я не залез... Меня пригласили.
   - Кто?
   - Брат мой, Гена... Он удивлен.
   - Гену я знаю... Дочку обещал в институт устроить. Брось топор...
   - Где дежурный?
   - Я здесь дежурный...
   По лицу моему понимает, что не верю.
   - Милиция п0 вызову выехала. А я - пожарная команда... Брось топор...
   Ну что теперь делать? Раскроить ему череп? А потом что? Тюрьма? И ничего ведь не объяснить никому. Бедная мама.
   - Сволочь ты... - пытаюсь хотя бы в словах выхлестнуть
   часть своей обиды. - Скотина, ублюдок...
   Заношу топор. Отступает, прикрывшись рукой.
   - За что женщину бил?
   - Это моя жена...
   Наконец начинаю что-то понимать...
   - А кто та, вторая?
   Отвечать не хочет. Но сзади стена, и увернуться от удара сложно.
   - Живет со мной. Я предупреждал - не трогайте ее... - Впервые сквозь эту хамскую оболочку прорывается что-то человеческое.
   Опускаю топор.
   - Дурак ты старый, я же ее спас. Не сказала тебе?
   - Ничего не сказала. Позвонила, говорит: опять бьют. Я и побежал... Животный облик окончательно преображается - сколько жалости и любви в его голосе и глазах, когда он говорит об этой девчонке!
   Спрашиваю, как уехать отсюда в Москву. Он объясняет.
   - Пальто твое я порвал, - говорит он виновато уже у самого порога.
   - Как порвал?! - останавливаюсь. Пальто куплено мамой специально для поездки в Москву.
   - По шву, по-моему...
   И действительно, пальто разорвано на две части от подола до
   самого воротника...
   Еще издали вижу ее у калитки. В одной руке мое пальто и шапка, в другой туфли и пиджак.
   Хочу пройти в дом, чтобы одеться.
   - Туда не надо.
   - Почему?
   Не дождавшись ответа, пожимаю плечами и начинаю переодеваться на морозе. Пальцы на ногах страшно ноют. Натянув пиджак, разглядываю пальто.
   - Я зашила...
   Грубая ручная стежка тянется по всему шву снизу доверху.
   Помогает мне надеть пальто.
   Лицо круглое с мелкими хорошенькими чертами: губки, носик, бровки, глазки - сама невинность и чистота. Облик ангелочка. Из-под кроличьей шапки струятся длинные, по пояс, волосы....
   Буркнув "спасибо", ухожу по указанному пожарником маршруту... Не сразу слышу сзади шаги. Оборачиваюсь. Она останавливается.
   - В чем дело? Затем ты идешь за мной?
   Особого интереса к тому, что она ответит, у меня нет, и все же какое-то объяснение ее поведению мне кажется естественным, но она молчит, уставившись в землю.
   - Проводить меня хочешь?
   - Да.
   - Как-нибудь сам доберусь.
   Опять слышу сзади шаги. Чуть замедляю шаг. Она тоже. Начинаю злиться.
   - Ты что, не слышишь, что ли? Не иди за мной. Сталкиваемся наконец взглядами. Вижу, как из обиженных глаз выкатываются две огромные слезы.
   - Ну что ты обиделась? Что я тебе такого сказал? Уже поздно. Ночь. Тебе придется возвращаться одной... Неужели непонятно?..
   Вдруг она молча поворачивается и идет назад к дому. Появляется желание окликнуть ее, очень не хочется остаться одному.
   Ни разу не обернувшись, она доходит до перекрестка и исчезает за сугробами...
   До Большой Бронной добираюсь под утро на снегоочистителе...
   Счастливчик встречает нас у лифта. Он живет в старом, дореволюционной постройки доме, но, стараясь не отставать от времени, установил себе лифт. Вернее, добился, чтобы его установило государство. А еще точнее, не добился, а попросил. И даже не попросил, а просто высказал такое пожелание. А может, и этого не делал, и лифт пробил какой-нибудь влиятельный сосед. Но как бы то ни было, Счастливчик, живущей в доме с
   шестиметровыми лепными потолками, узорчатым паркетом и музейным изразцовым камином, имеет еще и современный скоростной лифт.
   Обняв нас, ведет по широкому коридору с огромными венецианскими окнами, сейчас здесь что-то вроде зимнего сада-с пальмами, кактусами и какими-то другими неизвестными мне растениями. Потом мы почему-то спускаемся по короткой витой, отделанной медью дубовой лестнице и оказываемся в огромном зале с тем самым знаменитым камином и старинной мебелью, инкрустированной перламутром.
   Стол, естественно, уже накрыт. На несколько минут возникает красавица жена - милейшее существо, неподдельно радующееся гостям, - чтобы узнать, не хочется ли нам чего-нибудь ещё, хотя стол заставлен тарелками с едой. Забегает попрощаться сын, в котором легко угадывается будущий гений или, по крайней мере, крупный государственный деятель.
   Счастливчик с удовольствием, но без всякого хвастовства демонстрирует свою семью на фоне музейного интерьера, затем стискивает нас в объятиях.
   - Вы не представляете, как я рад видеть ваши рожи! Вы знаете, о чем я мечтаю? Нет. мы не знаем.
   Он ведет нас к столу, составляет для каждого какую-то замысловатую смесь из разных бутылок и начинает рассказывать о своей мечте. Одновременно это первый тост.
   - Мечтаю построить дом, - говорит он, подняв бокал, - и собрать в него всех нас. Чтобы мы жили все вместе и по утрам завтракали за одним столом. Если бы вы знали, как мне вас не хватает!
   Он говорит искренне н заразительно. Он действительно всех нас любит, и мы тоже любим его, единственного, кто за многие годы знакомства не совершил по отношению ко всем нам ни одного поступка, за который можно было бы его осудить... Последние годы мы редко видимся, но при любой возможности он неутомимо подтверждает свою преданность старым дружеским привязанностям.
   На стенах - огромное количество картин, масок и других свидетельств его подвижного образа жизни: уже много лет он ездит по всему миру. Он эксперт Организации Объединенных Наций и член каких-то межправительственных комиссий.
   На наши отношения с Другом не обращает никакого внимания, хотя все знает. Мы оба ему дороги, поэтому он старается не вникать в подробности.
   - Сейчас придут остальные, - Он готовит по второму коктейлю.
   И действительно, вскоре появляются Делец, Писатель и даже Алик, которого по разного рода причинам никто из нас годами не видит.
   Состояние дел наших друзей легко определить по внешнему виду. Делец наконец-то начал преуспевать. Писатель живет трудно - то ли пишет плохо, то ли не понимают его, но печать неудачника уже преобразила его черты. Алик продолжает шоферить; разница в возрасте, когда-то сразу бросавшаяся в глаза, начала стираться. Он выглядит ненамного старше своего племянника, Друга.
   - Объявляю программу... - В руке у Счастливчика опять бокал, что-то он стал увлекаться алкоголем. - Мы имеем столик в "Интуристе"; говорят, там новый оркестр, и есть смысл его послушать, потом можем вернуться сюда или, - он понижает голос, - заехать в одно местечко, где нас хорошо примут. А заодно вы посмотрите на мою дочку. Вы же ее еще не видели? - Действительно, его дочь от певицы никто из нас не видел. - Ну как? Программа принимается?
   Все уже поддались напору его энергии и обаяния и конечно же согласны на любое его предложение.
   - Тогда не будем терять время. Выпьем, и в дорогу. За вас, друзья! У меня такое ощущение, что мы ни на минуту не расставались!
   Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.
   Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)
   Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.
   - Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.
   - И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?
   - Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?
   - Пить меньше будешь.
   - Ты думаешь? - Всплеск надежды придает его басу баритональный оттенок. А в какую комнату поместишь нас?
   - Живите, где хотите.
   - Нет уж, ты решай.
   - Да хотя бы в эту.
   Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.
   - А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...
   - А эта откуда? Твоя?
   - Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...
   - И наволочек надо купить.
   - Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...
   - А она с нами пойдет?
   - Незачем.
   - А звать-то хоть как?
   - Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя. - Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...
   Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.
   Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.
   Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,
   Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.
   - Ты как здесь очутилась? - Тут же понимаю глупость своего вопроса. - Ты что, давно с ним знакома?
   -Нет.
   - Ну, сколько? Год, два, неделю, день?.. Молчит, вперив взгляд в пространство.
   - Ты что, не слышишь?
   - Слышу.
   - Что же не отвечаешь? Вчера, что ли, познакомилась?
   - Да.
   - И что, так вот сразу поехала с ним?
   Ответа я не жду. Вопрос, так сказать, риторический.
   - А если бы я тебя взял с собой, ты бы и со мной поехала? Ты что, вещь какая-то, что ли? Кто тебя хочет, тот и берет? В глазах слезы.
   - Ну что ты плачешь? Я же правду говорю. А пожарника этого ты откуда знаешь? Где познакомилась? На пожаре?
   - Нет.
   - А где?
   - У художника одного...
   - Какого художника?
   - Сергея.
   - А его ты откуда знаешь?
   - Жила у него.
   - Как жила?
   - На антресолях.
   - Рисовал он тебя, что ли?
   - Иногда рисовал.
   - Голую?.. А как ты к нему попала? Родители у тебя есть.
   - Нет.
   - Как нет?
   - Я детдомовская. Родители венгры были.
   - Откуда знаешь?
   - Бабушка сказала.
   - Какая бабушка?.. Родная?
   - Нет... Я жила у нее просто.
   - А она откуда знает?
   - Ей сказал кто-то.
   - Понятно...
   Хотя, конечно, ничего не понятно.
   Вдруг на мгновение лицо ее преображается.
   - Ты уезжаешь?
   - Да. А что?
   Она опять гаснет, умолкает, будто израсходовала на вопрос весь запас слов.
   - Почему ты спросила?.. Ну, как хочешь! Не желаешь говорить - не надо!
   Ухожу в комнату. Сажусь писать записку. Наконец выжимаю из себя несколько строк: "Дорогая бабушка, вынужден срочно уехать. Спасибо за все. Извини за то, что не попрощался с тобой, но так сложились обстоятельства".
   Понимаю, что надо добавить еще что-нибудь теплое, благодарственное, но из-за братца Гены не могу.
   Выхожу с чемоданом в прихожую. Она продолжает стоять между туалетом и умывальником. Не обращаю на нее внимания. Одеваюсь.
   - Возьми меня с собой, - слышу это, уже взявшись за дверь.
   Вот это да, как все просто, - оказывается- взял и повез!
   - А ты знаешь, куда я еду?
   - Нет.
   - Почему же ты хочешь поехать со мной?
   Ну это-то уж можно как-то объяснить! Начинаю злиться. Что-то вызывающее брезгливость есть в этой неразборчивой податливости.
   - Значит, ты можешь поехать куда угодно, лишь бы кто-то тебя взял с собой?
   Стремительно возникают, растут и, сорвавшись, катятся по щеке две большие слезы.
   - Но ты же пошла с этим Геной, хотя совсем не знаешь его!
   - Мне больше нельзя там оставаться. Об этом я не подумал.
   - А если я не возьму тебя с собой, ты здесь останешься? Тебе что, негде жить?
   -Да...
   - А почему ты не работаешь, не учишься?! Можно же жить в общежитии.
   - Работала.
   - Кем?
   - На стройке.
   - Почему же ушла?
   Можно подумать, что она не знает объяснения ни одному своему поступку.
   - Конечно, быть содержанкой художника удобней...
   - Я заболела. - Появляются две очередные слезы.
   - Чем?
   - Не знаю. Голова кружилась. Возьми меня с собой...
   - Ну что ты глупости говоришь? Как я тебя возьму? Я же с матерью живу. Что я ей скажу? Кто ты? У нас одна комната... гОЛОВА У тебя больше не кружится?
   - Нет.
   - Почему же ты не идешь работать? Неужели не противно так жить?! Ты же красивая. А спишь с кем попало. Тебе что, никто не нравится?
   Молчание.
   - Я тебя спрашиваю. Тебе что - все равно с кем? Молчание. И две слезы.
   - Ну, ладно. Я поехал. Привет.
   Слезинки, докатившись до подбородка, капнули на темную шерстяную кофту и исчезли. Но на щеках остались две влажные дорожки.
   Прежде чем навсегда покинуть дом своих родственников, я погладил ее по плечу."
   В ресторане нас встретил метрдотель Яша - идеально расчесанный пробор, осанка и манеры английского лорда. Всех нас знает, перед Счастливчиком преклоняется.
   - Прошу. Всегда рады... Столик давно готов... Прошу... Усаживает нас так, чтобы хорошо просматривались и оркестр, и овальная танцплощадка, но в то же время достаточно далеко, чтобы музыка не мешала разговору.
   - А что, вполне приличный оркестр! - удивился Счастливчик.
   Он продолжает увлекаться музыкой, и это еще одно подтверждение его верности старым привязанностям и увлечениям. Ну что ж, порадуем его в таком случае,
   - Тут и певица неплохая.
   Смотрит на меня с любопытством.
   - Ты здесь бываешь?
   - Иногда... С ребятами своими захожу - после работы...
   - Значит, не утратил вкус к жизни?! - Он одобрительно хлопает меня по плечу - А как по женской части? Ты же большим мастером был?
   Все с интересом ждут ответа. Я единственный холостяк среди них:
   - Не жалуюсь...
   - Ну, в этом никто не сомневается... А жениться не собираешься?
   - Пока нет...
   Она приехала через месяц после похорон мамы. Соседский мальчик, проводив ее до двери, не уходит - ему интересно, что будет дальше.
   Не сразу узнаю ее. Распущенные поверх светлого плаща волосы, подведенные глаза, туфли на высоком каблуке. В руках новенький чемоданчик.
   Ребята продолжают сидеть за столом. Идя к двери, слышу:
   - Это еще кто? - голос Друга.
   Соседский мальчик подмигивает мне. Даю ему по шее.
   Она изменилась не только внешне. Этаким царственным движением подает мне руку и, уставившись прямо в глаза, громко, как объявление по радио, произносит:
   - Здравствуй!
   Видимо, долго готовилась к встрече. Беру чемодан. Ставлю у стены, рядом с дверью. За спиной шепот, оживление. (Ребята знают о ней по моим рассказам.) Предлагаю сесть.
   Все тем же радиовещательным голосом несет какую-то ахинею.
   - Я из Красноводска. Проездом. Делегацию сопровождала. Представителей венгерской торговой фирмы. Прерываю ее:
   - Познакомьтесь. Это - ребята. А это - Вика. Усаживаемся за стол. Украдкой, но так, что это видят все, оглядывает мою, увы, теперь уже только мою комнату...
   -'Выражаю тебе глубокое соболезнование, - торжественно провозглашает она.
   Благодарю кивком. Боюсь расплакаться. Ее появление вдруг обостряет чувство потерн: что-то очень несправедливое есть в том, что так скоро после смерти мамы в этой комнате появилась женщина. Появилась именно потому, что она умерла....
   - А что вы делали с этой делегацией? - очень вежливо спрашивает Счастливчик.
   - Сопровождала.
   - Вы что, знаете венгерский?
   - Немного. Все улыбаются. Считаю необходимым вмешаться:
   - У Вики родители венгры.
   - Вот оно что!
   Алик, конечно, принимает все на веру, другого наивного члена нашей компании - Дельца - нет, он в Москве, семестр еще не кончился; но все остальные - Друг, Писатель в Счастливчик - в ее венгерское происхождение не верят,
   - Так о чем мы говорили? - Друг дает понять, что гостье уделено достаточно внимания и пора вернуться к серьезному мужскому разговору.
   Счастливчик продолжает рассказ о наших приключениях в Москве, остальные вносят поправки а дополнения. Единственный слушатель - Алик.
   - ...Тогда он, - это обо мне, - бросается к ней и в самый последний момент, ну буквально одновременно с тем парнем, приглашает... А танец последний... Понимаешь?
   Алик нетерпеливо кивает. Он весь в рассказе. Все, что связано с нашими боевыми похождениями, его очень интересует. Он с детства наш наставник в этих вопросах.
   - ...Девушка не знает, что делать. И на того парня смотрит - они же там все друг друга знают, - и на Марата... А парень уверенно так, нагло улыбается. "Ну что, говорит, Галка, долго тебя ждать?" И за руку ее берет. А она, - тут Счастливчик прыснул, а за ним все остальные, - выдергивает руку и идет с Маратом. Представляешь? Ну, тут началось!
   - От чего она умерла? - Негромко (хорошо хоть догадалась) спрашивает она, продолжая оглядывать комнату.
   - Легкие... А ты откуда узнала?
   - Бабушка сказала.
   - Ты все там живешь? - Нет... Я у бабушки иногда бываю.
   - ...Нас, значит, пятеро, - продолжает Счастливчик, - а их человек десять.
   - Больше.
   - Ну пятнадцать.
   - Человек двадцать было, не меньше.
   - Ну, значит, этот парень говорит ему: "Ты знаешь, что такое этика?" А Марат ему: "Я-то знаю. А вот если бы ты знал, девушку бы за руку не хватал". А тот: "Может, она моя сестра..." - "Ладно, короче, что тебе надо?" А кругом темень, кусты, самая дальняя аллея. А они, значит, окружили со всех сторон. А парень этот усмехнулся и говорит: "Смотри, какой темпераментный! Сразу видно, южный человек!" Тогда Марат,- Счастливчик опять показывает на меня для большей выразительности, - говорит ему: "Слушай, нас мало, но учти, человек пять ваших мы унесем. Жены вдовами останутся". Тот опять усмехнулся, но, чувствуется, поверил. Подумал, подумал и говорит: "Ладно, идите". А Марат ему: "Это вы идите, а у меня тут еще дел много". На девочку намекает. Тот аж побелел весь, а сказать ничего не может. Ну, и пошли они... А у выхода, смотрю, какие-то ребята с тем парнем здороваются. И как-то очень почтительно. Мне интересно стало, спрашиваю: "Ребята, кто такой?" А они: "Чемпион Москвы, говорят, по боксу. В среднем весе. Логинов фамилия". Представляешь?
   - Ну и что? - Алик обижен за нас. - Все равно вы их пропустили. Что, Марат с ним не справился бы?
   Смотрит на меня с надеждой, очень ему хочется, чтобы я подтвердил его точку зрения. Улыбаюсь.
   - Но он же боксер.
   - Да ты бы съел его с потрохами! Не возражаю.
   - Вы надолго в наши края? - Счастливчик хоть и улыбается, по интонации подчеркнуто вежливые. Поэтому ответ звучит особенно грубо.
   - Не ваше дело.
   Счастливчик обводит нас недоумевающим взглядом, за что, мол, обижают?
   - Разве я сказал вам что-нибудь обидное? - вежливо интересуется он.
   - Не имеет значения. - Ока почему-то настроена агрессивно.
   - То есть как не имеет? - Счастливчик спокоен, только чуть-чуть кривит губы в усмешке, но однажды с таким же выражением лица он сбросил с балкона второго этажа жениха своей старшей сестры. Тот тоже позволил себе быть невежливым с ним. - Вы же мне хамите. Или кому-нибудь другому? - Продолжая улыбаться, он оглядывается, как бы проверяя - нет ли за спиной кого-нибудь, к кому можно отнести ее слова... Но за спиной никого нет. Поэтому он ждет объяснений.
   Она не заставляет себя ждать.
   - Да, тебе.
   - За что?
   - Просто так. Захотелось...
   Счастливчик смотрит на меня, как бы приглашая найти выход из вконец осложнившейся ситуации.
   - Перестань, - говорю ей строго.
   Она собиралась еще что-то сказать, но услышав мой голос, послушно умолкает...
   Первым поднимается Алик. За ним встают остальные. Провожаю их во двор. Тут они начинают давиться от смеха, но сдерживают себя из-за соседей...
   - Что это вдруг она приехала? - спрашивает Друг.
   - Черт ее знает....
   - И что ты собираешься делать?
   - Гнать ее надо к черту. - Алик, как всегда, решителен в таких вопросах.
   - Ну как ее прогонишь ночью? - благородно возражает Счастливчик. Неудобно!
   - Да чего неудобно! Чокнутая она. Точно!
   - Да, странная девушка, - соглашается Писатель, но чувствуется, что он не осуждает ее так безоговорочно, как все остальные.
   - Хочешь, я ее выгоню, - предлагает Алик,
   - Неудобно.
   - Ты хочешь, чтобы она осталась у тебя?
   - Нет.
   - Тогда нужно где-нибудь ее устроить до завтра. А так пусть уматывает.
   - А где устроить?
   - У твоей тетки нельзя?
   У Друга есть одинокая тетка, живущая в двухкомнатной квартире. Отрицать это бесполезно, но вести к ней ночевать какую то странную (а если бы даже не странную?) девушку ему совсем не хочется.
   - Другого выхода нет, - опережает его Счастливчик. И Друг не может возразить. Он же всегда за справедливость и правду, а тут сослаться на них нет никакой возможности.
   - Можно попытаться в гостиницу устроить, - предлагает Писатель.
   - Без командировки не возьмут.
   - Иди, иди, - подталкивает меня Счастливчик, - он согласен.
   Друг молчит, значит, действительно не возражает.
   Иду...
   Когда открывается дверь, она тревожно вскидывает голову. Подхожу поближе.
   - Уже поздно, - говорю очень мягко, с заботливыми интонациями, - тебе надо поспать. А утром поговорим.
   Молча ждет продолжения. А сказать, собственно, нечего. Я повторяю:
   - Уже двенадцатый час... Потом будет неудобно будить тетю. Она рано ложится.
   - Какую тетю?
   -. Ну, ту женщину, у которой ты переночуешь.
   - Не пойду я ни к какой женщине.
   - Это еще почему?
   -- Не хочу.
   - А что ты предлагаешь?.. Пойми, здесь я тебя оставить не могу.
   - Почему?
   - Во-первых, неудобно перед соседями. Ну, а во-вторых, это вообще ни к чему...
   Она встает, идет к чемодану.
   - Ты куда? - останавливаю ее у самого порога. - Подожди... Что с тобой?
   Злость, пульсирующая в ее потемневших, сузившихся зрачках, бьет как ток.
   - Никуда я ни с кем не пойду! Не будет этого! Понял? Вот как она поняла предложение переночевать в другом месте.
   - Да ты что, с ума сошла?! Что ты болтаешь?! Там будешь только ты и эта женщина, больше никого... Ты что, не веришь мне?
   Вглядывается в мое лицо. Чуть успокаивается, голос звучит мягче:
   - Варю...
   - Действительно, неудобно перед соседями...
   - Я уйду рано, никто не увидит. Я просто посижу здесь.
   В только что бешеных глазах столько мольбы, что сразу уступаю.
   Выхожу во двор.
   Объясняю ребятам, что вынужден оставить ее у себя. По лицам вижу, как каждый это воспринимает: все по-разному, но удивленно.
   - Да гони ты её - Алик, стиснув зубы, таращит глаза - демонстрирует, как надо разговаривать с такими особами. Рожа у него в этот момент действительно страшная. Кого хочешь убедит...
   Они уходят, решив, что у меня появились какие-то новые соображения. Все, кроме Писателя. Он мне поверил, чувствую по рукопожатию...
   К моему возвращению она уже переоделась в домашний халатик.
   - Чай у тебя есть?
   Ведет себя очень деловито, будто всю жизнь только тем и занималась, что готовила мне чай.
   Заварки почти нет, на самом дне пачки, но ее это не смущает. Почему-то ей очень весело. Что-то напевает под нос.
   - Я теперь совсем другая стала, - заверяет она меня за чаем.
   - Вижу.
   - Нет, правда. А знаешь почему?
   - Нет.
   - Из-за тебя. Да, да... Я совсем изменилась. Не веришь? Пожимаю плечами.
   - Раньше я всех слушалась.
   - А теперь?
   - А теперь только тебя...
   - Меня?
   -Да...
   - Почему это?
   - Потому, что я тебя люблю.
   Покраснела, но глаза не отвела. В облике вызов - делай, мол, со мной что хочешь, но все равно скажу, что думаю.
   - И с чего ты это решила?
   - Я все время о тебе думаю.
   - А почему ты моему товарищу нагрубила?
   - А что это за девушка?
   - Какая девушка?
   - Ну, которую ты танцевать приглашал. У тебя с ней что-нибудь было?
   - Ну, предположим.
   - Поэтому и нагрубила...
   -Упоминание о девушке из парка ЦДСА опять так ее расстраивает, что вот-вот расплачется.
   - Ты что, ревнуешь, что ли? Это же было до того, как мы познакомились... И вообще, у тебя нет никаких оснований. Смешно даже...