Ибрагимбеков Рустам. Забытый август

   - Это правильно, - говорил он. - Я понимаю: хороший боец трудностей не боится... А в восемь ноль-ноль прошу на собрание в мой подвал. Всех жильцов собираем.
   Он что-то еще добавил негромко и рассмеялся.
   - У меня дома одеяло хорошее, - сказала Чимназ, - стеганое. Я принесу вечером.
   - Спасибо, тетя, - сказал сын полка. - Я всем обеспечен. Зачем же из дому нести?
   - А мне не жалко, - сказала Чимназ. - Оно шерстяное, тепло хорошо держит.
   Сын полка еще раз сказал ей: "Спасибо". Управдом и Чимназ вышли во двор. Увидели меня.
   - Этот, - сказала Чимназ.
   - Что - этот? - тихо, чтобы не слышал сын полка, спросил я, но на всякий случай отошел на несколько шагов. Управдом начал орать:
   - Я сколько раз говорил: под окнами камнями не бросайтесь.
   Я попросил его не кричать, сказал, что камнями не бросался. Тут заорала Чимназ:
   - Ты разбил! Я сама видела. Садых подтвердить может. На ее крики во двор вышел сын полка.
   - Ладно, Чимназ, не кричи, - вдруг спокойным голосом сказал управдом. Заставим родителей вставить. Они ушли.
   Сын полка посмотрел на меня и опять вошел в дом. Как я мог заговорить с ним после этой глупой истории?
   17 августа
   Оказалось, что мне не в чем идти на день рождения: брюки в пятнах, на коленях вытянулись и цвет потеряли, туфли тоже ободранные, каблуки сбиты.
   Туфли смазал вазелином. Брюки мама постирала и погладила. Сели немного, но на коленях перестали пузыриться. Рубашку надел папину, с длинными рукавами, запонками и отдельным воротником. Папа сказал, что к ней галстук нужен. Я не согласился.
   ... - Как же галстук без пиджака?
   Мама сказала:
   - Ничего. Можно и без пиджака, а то видно, что воротничок отдельный.
   Начали примерять галстуки. Папа завязывал их на себе, а потом уже я продевал в них свою голову. Сорочка в плечах мне была широкой, рукава пришлось закатить, чтобы не бросалась в глаза длина.
   Еще спорили из-за подарка. Мама считала, что надо подарить Неле книгу два томика стихов Лермонтова, а я претендовал на флакон маминых духов. Папа соглашался и со мной, и с мамой.
   - Какие еще духи! - возмутилась мама, - От горшка два вершка, уже духами интересуются!
   - Тогда, зачем ей Лермонтов? - спрашивал я. - Она его в школе проходила!
   Папа что-то тихо шептал маме, когда она выходила в другую комнату.
   Она громко отвечала:
   - Духи не дам! Из чисто педагогических соображений. Я против таких подарков.
   - А книжки не новые, - привел я новый довод, закатывая перед зеркалом рукава сорочки. Тут папа взял мамину сторону.
   - Ты не прав. Книжки хорошей сохранности, и совсем не обязательно, чтобы они были новые.
   Пришлось пойти с Лермонтовым. Завернули оба тома в белую бумагу, перевязали ленточкой.
   Мама осмотрела меня в последний раз и осталась довольна, Но я-то знал, что в сорочке и галстуке похож на пугало.
   - Что-то у нас на пустыре милиционеры в штатском дежурят, из угрозыска, сказала вдруг на дорогу мама. - Следят за кем-то.
   - Откуда ты знаешь? - спросил я.
   -Видела. Я же их всех знаю.
   - Наверное, ищут, кто револьвер у милиционера свистнул.
   - Наверное, - согласилась мама, вздохнула и поцеловала меня в лоб. - Ну, иди...
   И я пошел через пустырь, припрятав под сорочку книжки на тот случай, если напорюсь на кого-нибудь из наших.
   У Нелиных дверей я их вытащил, заправил сорочку, пригладил волосы.
   Неля была в новом платье. В руках она держала нож. Увидев меня, рассмеялась:
   - Ты опаздываешь... Все уже собрались.
   Я поздравил ее и сунул в руки Лермонтова.
   В коридоре, кроме нее, была еще тетя Аида. Они делали бутерброды из любительской колбасы и сыра и складывали в большие тарелки. Тетя Аида спросила, как идут наши занятия. Я сказал, что хорошо. Неля подтолкнула меня к двери в комнату, за которой были слышны голоса и музыка. Я открыл дверь и вошел.
   - Это наш сосед, - сказала с порога Неля. - Зовут его Эльдар, - и закрыла дверь.
   Я по очереди пожал всем руки. Те двое, которых мы били на пустыре, не пришли. А может, она их не пригласила.
   Поздоровавшись со всеми, я отошел к столу около окна, на котором стоял портрет Нелиной тети. Большого стола под абажуром не было, потом я увидел, что он лежит ножками вверх на кроватях на другой половине комнаты, за занавеской. Его убрали, чтобы освободить место для танцев.
   Гости, видимо, друг друга знали. Двое парнишек лет по семнадцати и две девочки играли во "флирт". Одна парочка возилась с патефоном и пластинками, другая о чем-то негромко беседовала рядом с буфетом. Ребята все выглядели года на два-три старше меня. У некоторых даже усы росли. Я был ниже всех ростом и хуже всех одет.
   На диване обменивались карточками и громко называли камни топаз, аквамарин, бриллиант, рубин и т. д.
   Я сел на стул, взял а руки портрет Нелиной тети и принялся разглядывать, будто увидел его впервые.
   Неля и тетя Аида принесли тарелки с бутербродами, винегрет, холодец и бутылку вина. Для портрета места на столе не осталось, пришлось поставить его на буфет. Я отошел к дивану, чтобы не мешать им хозяйничать. И от нечего делать стал наблюдать за тем, как "флиртуют" четверо. Они на меня не обращали внимания и даже не предложили сыграть с ними. Я бы все равно отказался, но, если бы они были воспитанными людьми, могли бы и предложить.
   Неля и тетя Аида опять ушли в коридор и закрыли за собой дверь. Я подошел к патефону, завел его и поставил какую-то пластинку. Те двое, которые уже давно перебирали пластинки, посмотрели на меня недовольно, но ничего не сказали.
   Пришли еще два парня. Неля впустила их в комнату, сказала, чтобы познакомились, кто незнаком, и позвала тетю Аиду.
   Оказалось, что парии незнакомы только со мной и с рыжей девчонкой, игравшей во "флирт". Одного парня звали Фуад, другого - Котик.
   Вошла тетя Аида, уже без фартука, попросила выключить музыку. Я остановил пластинку.
   - Дорогие гости, - сказала тетя Аида, - вы знаете, что сегодня Нелечке исполняется пятнадцать лет. Здесь собрались ее близкие друзья. Я вам мешать не буду, но хочу предложить первый тост за Нелино здоровье, а потом веселитесь, как хотите,
   - Мама уходит, - объяснила Неля.
   - Прошу всех к столу, - сказала тетя Аида. Все подошли к столу, взяли по бутерброду. Тетя Аида налила в стаканы понемногу вина.
   - Доченька, будь счастлива, - сказала тетя Аида, чокнулась с Нелей, поцеловала ее и ушла. И все чокнулись с Нелей.
   Начались танцы. Все танцевали без передышки. А я сидел на стуле у буфета и опять рассматривал портрет Нелиной тети.
   Один раз Неля, танцуя, нагнулась ко мне и спросила, почему я не танцую. Я сказал, что не хочется.
   - Не умеешь, что ли?
   - Нет.
   - Ну это же легко. Надо научиться. Она посмотрела на портрет и улыбнулась,
   - Очень нравится?
   Я не успел ответить, потому что она повернулась в танце и между нами оказался парень, с которым она танцевала...
   Я съел еще два бутерброда, почитал "флирт". Он был такой же, как у нас дома, только в нашем вместо драгоценных камней стояли названия цветов.
   Я вышел в коридор. На часах с гирьками, висевших в углу, было девять. Уже два часа продолжался этот день рождения. Я походил по коридору. Мое отсутствие никто не заметил. Я подождал немного, но меня так и не позвали назад.
   Я тихонько отворил наружную дверь и вышел во двор. Домой идти не хотелось. Я решил посмотреть, дома ли Юрка.
   Уже давно отменили затемнение в городе, но ни в одном окне не было света. В Юркином тоже. Я хотел сесть на скамейку под абрикосовым деревом и вдруг почувствовал, что на ней уже кто-то сидит. Вернее, услышал чье-то дыхание. И тут только заметил, что на другом конце скамейки, привалившись спиной к дереву и поэтому в темноте сливаясь с ним, спит человек. То, что он спит, я понял по дыханию. Он даже сопел немного.
   Не знаю почему, но я сразу подумал, что это дядя Христофор. Может быть, потому, что от него пахло краской. Это действительно был он. Пахло не только краской, но и водкой. Видно, дядя Христофор решил по случаю дня рождения Нели поддать немного, а теперь ждал во дворе, когда разойдутся ее гости.
   Это было вчера...
   А сегодня вдруг на пустыре раздался мотоциклетный треск. Я собирался весь день не выходить из дому, но тут не выдержал. Быстро натянул брюки, завернул в газету жареную картошку, которую оставила для меня мама на сковородке, схватил кусок хлеба, вареное яйцо и побежал.
   Тетя Сима, мать Лени, развешивала белье. Я поздоровался с ней на ходу,
   - Что же ты друга своего не навестишь? - спросила она. - Плохие вы товарищи.
   - Я же не знал, что он болен...
   - Не в этом дело, Эпик. Ты сам знаешь, о чем я говорю. Так друзья не поступают... Я молчал.
   - Ну, ладно, - вздохнула она, - хотя бы зайди к нему... Леня лежал на кушетке, у него была температура.
   - А-а, это ты, - через силу улыбнулся он мне.
   - Я не знал, что ты больной.
   - Уже два дня. Температура высокая.
   - Я не знал.
   Он смотрел на меня с надеждой. Ждал, что ему скажу.
   - Ты понимаешь, - сказал я, - Гусик отказался поговорить за тебя с Хорьком, поэтому они опять тебя топили.
   - Понимаю.
   - Но я сам поговорю с Хорьком, - сказал я, - обещаю тебе... Сегодня же поговорю.
   По-моему, он не поверил мне.
   - Я все время лежу и думаю, почему они меня топят? - вздохнул он. - И догадался наконец... Ведь если мы пойдем в яхт-клуб, кончится власть Хорька. Там же все по-другому будет, по справедливости Вот почему он приказал, чтобы меня топили. А я понять не мог...
   - Я поговорю с ним. И еще приду к тебе.
   - Если сможешь, приди, - попросил он.
   - Обязательно, - пообещал я еще раз и пошел на пустырь. Ребята кучей столпились недалеко от каланчи (оттуда же несся мотоциклетный треск). Потом они расступились, и я увидел Пахана верхом на зеленом мотоцикле "харлей". На заднем сиденье сидел Хорек. Они промчались мимо меня и начали давать по пустырю круг за кругом. А мы все бегали за ними и орали от восторга.
   - Это наш мотоцикл! - крикнул мне Рафик. - Пахан купил его по дешевке. Теперь у нас будет свой мотоцикл.
   Пахан дал еще один круг и остановился. Хорек соскочил с заднего сиденья. Началась страшная толкотня. Всем хотелось занять его место. Оно досталось Гусику, и Пахан опять понесся по пустырю.
   - Видал? - сказал мне Хорек. - Настоящий "харлей". Каждый даст по двести рублей, и он будет нашим. Что ты принес?
   Я отдал ему сверток, и он положил его в свой мешок, где уже лежали завтраки остальных ребят.
   После Гусака прокатился Расим. Потом опять началась давка, но Пахан объявил перерыв и слез с мотоцикла.
   Хорек к тому времени разделил еду, и мы сели завтракать.
   Хорек сказал, что на мотоцикле будут кататься только те, кто не нарушает дисциплину в отряде.
   Я спросил, где мы возьмем по двести рублей.
   Хорек посмотрел на меня недовольно.
   ~- Конечно, сразу трудно достать столько денег, но собрать мокко, - сказал он. -^ Всем дают деньги на кино, семечки. Или
   продать что-нибудь можно, какую-нибудь вещь ненужную. - Он опять посмотрел на меня. - Вот, Элику, например, легче, чем другим: у него и отец зарабатывает, и мать. Он, правда, больше всех кричит. Другие ребята, у которых дома, может, жрать нечего, молчат, а он кричит, будто самый бедный...
   Я сказал ему, что не за себя волнуюсь, хотя и мне тоже трудно будет собрать двести рублей.
   - Ничего, соберешь, - сказал Пахан, продолжая жевать. - Сказали тебе, что другим еще труднее..
   - И не думай, что ты уж такой умный, - продолжал Хорек. - Я договорился в керосиновой лавке: у кого нет денег, будет качать керосин из бака. Тетя Ася не обидит. Еще можно торговать очередью за хлебом или крутить карусель на Парапете.
   - Я даю четыреста рублей, - сказал сын одноглазого завмага.
   Хорьку не понравилось, что он сказал об этом при всех.
   - Ты чего орешь?! - сказал он. - Потом поговорим.
   Пахан встал, покрутил ручку мотоцикла и с силой нажал на педаль. Все сразу же забыли про еду и вскочили на ноги. Опять началась толкотня. Я тоже старался изо всех сил.
   На этот раз повезло Канану. Мотоцикл помчался по пустырю, мы за ним.
   - Леня заболел, - сказал я Рафику, пока Качан катался.
   - Знаю.
   - Надо поговорить с Хорьком.
   Рафик ничего не сказал. Он следил глазами за мотоциклом.
   - Я хочу сегодня вечером с ним поговорить. Рафик опять промолчал.
   - Ты пойдешь со мной? - спросил я. Он вдруг разозлился.
   - Знаешь что?! Я тут ни при чем. Зачем я из-за Лени должен страдать? И так Хорек на меня косится.
   Я хотел кое-что ответить ему на это, но не успел: мотоцикл .вдруг перестал тарахтеть, несколько раз чихнул н остановился посреди пустыря.
   Пахан пытался завести его, но у него не получалось. И тут я увидел сына полка. Он стоял среди ребят и смотрел на то, что делает с мотоциклом Пахан. Потом он похлопал его по плечу и сказал:
   - А ну-ка, погоди....
   Пахан сразу же послушался его и слез с мотоцикла.
   - Держи вот так, - сказал ему сын полка и наклонил мотоцикл набок. Он поковырялся в моторе, что-то там прочистил проволокой, сел на сиденье и помахал рукой, чтобы дали дорогу.
   Сделав на очень большой скорости один круг по пустырю, он остановился как вкопанный точно там, откуда снялся с места.
   - А чего ты? - сказал Пахан. - Покатался бы еще...
   - В следующий раз, - улыбнулся сын полка. И даже Хорек улыбнулся ему в ответ.
   - Он взрослых солдат связи учит, - сказал я. - Своими глазами видел.
   - Я против него ничего не имею, - сказал Пахан. - Пусть живет. Ну, поехали.
   Мотоцикл опять помчался по пустырю. Все побежали за ним... Вечером я пошел к Хорьку. Его матери, тете Зарифе, очень хочется, чтобы мы с Хорьком дружили. Она часто мне об этом говорит. Мой отец преподавал ей на рабфаке географию, и она никак не может об этом забыть.
   Она очень обрадовалась мне и попросила зайти в дом. Но я отказался.
   Из комнаты вышел Хорек. Мы спустились во двор. Остановились у водяного крана.
   - Слушай, - сказал я, - ты знаешь, что Леня заболел?
   - Нет, - соврал он.
   - Врешь, - сказал я.
   - Это ты мне говоришь?! - угрожающе спросил Хорек. - А сможешь завтра повторить при всех?
   - Врешь ты все! Никакой Леня не предатель. Это ты нарочно про него придумал. Что он такого предательского сделал? Ну, скажи...
   - Командир знает, что он сделал. Ты что, против командира идешь?
   - Слушай, Хорек, - я взял его за воротник рубашки, - все это ты придумал. Леня ни в чем не виноват. Мать его целыми днями плачет...
   - Отпусти рубашку, - потребовал Хорек, - а то ответишь за это завтра.
   - Хорек, - я продолжал держать его за воротник, - ты меня знаешь. Я не Леня. Ты тоже пострадаешь вместе со мной... - Я весь трясся от злости, когда говорил ему это.
   - А что ты мне сделать можешь? - спросил он.
   - Все, что хочешь, - сказал я. - Могу дать тебе кирпичом по башке. Хочешь, прямо сейчас дам? Он испугался, но не очень,
   - Какое тебе дело до Лени? - сказал он. - Что ты лезешь не в свое дело? На этих яхтах железнодорожники плавают. А они наши враги... Если ты не отпустишь воротник, тебе завтра плохо будет. На этот раз я тебя не пожалею.
   - Мне не нужна твоя жалость, - сказал я. - И не жалеешь ты меня, а боишься.
   - А чего мне тебя бояться?
   - А потому, что я все про тебя понимаю и про отряд тоже. От него только тебе польза. Для этого ты его и придумал, чтобы власть на пустыре захватить. Говорил, что людям будем помогать, и все тебе поверили. А Пахан только тебя слушает, потому что обещал ты ему, сам знаешь что... - Я умолк.
   - Ну, что ты еще скажешь?
   - Оставь Леню в покое,
   - Все?
   - Все!
   - Ну, а теперь меня послушай, - зашипел Хорек мне в лицо. - За эти слова ты завтра кровью будешь плакать. Я все расскажу Пахану. Давно надо было с тобой кончать. Ты хорошего языка не понимаешь...
   И тогда я сказал ему то, чего очень не хотел говорить. Он сам заставил меня. Я не хотел этого, но он заставил меня своими угрозами.
   - Если ты не оставишь Леню в покое, - сказал я, - я всем расскажу про то, что ты по ночам в постель писаешь. Такого поворота он не ожидал.
   - Ну? Хорек молчал.
   - Ты не расскажешь, - сказал он наконец. - Не сможешь, стыдно будет.
   - Будет, - согласился я. - И я никогда никому не говорил. Но теперь расскажу. Ты сам меня заставляешь.
   - Все равно не сможешь, - он заискивающе заглянул мне в глаза. - Я твой характер знаю.
   - Расскажу, - твердо сказал я, - если ты не отвяжешься от Лени. Обязательно всем расскажу. Наконец он сдался.
   - Ладно, - сказал он. - Только не болтай больше про отряд, про Пахана.
   Он пошел к лестнице...
   Теперь от него любой подлости надо ждать. Но Леню я, кажется, выручил...
   19 августа
   Мама последнее время работает в но ночам. То на строительства, то в порту на погрузке. Общественная работа. Командует большим отрядом. Многих из наших соседей тоже мобилизовали. Домой приходит под утро, измазанная и усталая, еле на ногах держится.
   Сегодня пришла в шесть утра, вся белая от муки. Пока она мылась и переодевалась, я осмотрел нашу старую, видавшую виды мебель и подошел к маме.
   - /Дама, - сказал я, - зачем нам канапе? Оно же совсем ив в стиле нашей мебели.
   - Почему же не в стиле? - устало улыбнулась она.
   - И фасон другой, и цвет и вообще... Папа жарил на примусе баклажаны.
   - Оно от дедушкиного кабинета осталось, - сообщил он. - Там еще два больших мягких кресла стояли и круглый столик.
   - Вот видишь, - сказал я. - У нас ведь нет кресел. А к нашим стульям не подходит.
   - Что это ты вдруг мебелью заинтересовался? - удивилась мама.
   - У меня такая просьба, - сказал я. - Давай отдадим канапе сыну полка. У него "кэчевская" мебель и ничего красивого.
   - Это дедушкино канапе, - сказала мама. - Надо у папы спросить разрешения.
   - Папа не против, - сказал я, - лишь бы ты согласна была.
   - Так вы уже договорились обо всем? - рассмеялась мама. - Голову мне морочите?.. А что он с ним будет делать?
   - Как что? Спать. Он же почти такой, как я, ростом. Свободно поместится.
   - Ну ладно. Если спать, то отдай.
   - Спасибо, мама... А вешалку?
   - Какую вешалку?
   - Старую, - успокоил ее я,
   - Ладно, бери и вешалку.
   - Спасибо.
   - Элик, вы так и не выясняли, кто топил Леню? - спросила мама, перестав улыбаться. Я ответил не сразу.
   - Нет.
   Мне было особенно стыдно врать ей после того, как она всю ночь не спала. Но разве я мог сказать?
   - Ты бы привел к нам этого сына полка, - сказал папа. - Познакомились бы.
   - Я сам его не знаю.
   - Ну вот заодно и сам познакомишься. Обязательно приведи.
   - Хорошо, - сказал я...
   Сперва я отнес вешалку. Поставил ее у двери и постучался.
   - Заходите, открыто, - крикнул он.
   Я вошел. В коридоре, как и у Юрки, пол был асфальтовый. Стены уже высохли. На полу валялись доски, а сам сын полка прибивал к подоконнику длинную палку. Увидев меня, он перестал стучать молотком, но из рук его не выпустил.
   - Я там вешалку принес, - сказал я. - Куда ее поставить? Он не понял меня.
   - Мы в соседнем доме живем, - объяснил я.- На втором этаже, зеленый такой балкон. Просим прийти к нам в гости. Он опять ничего не понял.
   - А вешалка зачем?
   - А вешалка - это просто так. Это не связано. Вешалка и канапе.
   - Канапе? - спросил он.
   - Это диванчик такой, с круглой спинкой. На нем можно спать, он мягкий. Только его надо вдвоем принести. Вешалку я принес, а за диванчиком надо вместе сходить. Одному трудно.
   - Спасибо, - сказал он, понемногу начиная понимать меня. - Только у меня все есть, что полагается.
   - Это совсем другое. Канапе очень мягкое. От деда моего осталось... Он доктор был... А вешалка здесь.
   Я выскочил во двор и втащил вешалку в коридор.
   - Хорошая, - улыбнулся сын полка. - Только вешать на все нечего. Все обмундирование на мне.
   - А шинель?
   - А шинель под голову. - Он положил молоток на подоконник, вытер руку н протянул мне ее для знакомства. - Рудаков Константин... Костя, - добавил он и крепко пожал мне РУКУ
   - А я Элик. Эльдар Караев.
   Он внимательно посмотрел на меня.
   - Я тебя видел раз...
   - Да, - смутился я, - глупо получилось
   -Шпаны у вас здесь много, - сказал он солидно, как взрослый человек. И вообще он держался как взрослый: то ли подражал кому-то, то ли привык к такому поведению в армии. -Перегородку хочу сделать, - показал он на доски, - Чтобы кухонька была...
   ._ у нас рубанок есть. Может, нужен?
   Он обрадовался.
   - Очень нужен. Я быстро верну.
   - Да хоть навсегда пусть останется. Мы все равно не пользуемся. Пошли, Заодно и канапе принесем.
   Он почему-то колебался. Может, название его смущало? Действительно, смешное слово "канапе".
   - Неудобно как-то, - сказал он. - А родные знают?
   - Конечно. Они в курсе. Отец дома, сам увидишь. Он надел гимнастерку. Заправил ее под ремень.
   - У меня отец сильно близорукий, поэтому его на фронт не взяли, - сказал я. - Близоруких не берут
   - А ты в каком классе? - спросил он.
   - В восьмой перешел.
   - А сколько тебе лёт?
   - Четырнадцать с половиной. А тебе?
   -В мае пятнадцать исполнилось. Но я в пятый класс пойду. Три года потерял из-за войны.
   Мы вышли на пустырь. Наших видно не было, наверное, спустились в овраг. Я оглянулся и увидел Нелю в окне. Она смотрела на нас. Я хотел отвернуться, но она сделала знак, чтобы я подошел.
   - Костя, - сказал я, - ты подожди минутку. Тут зовут меня. Он тоже увидел ее.
   - Ладно, - сказал он.
   Я подошел к окну.
   - Здравствуй, - сказала она, улыбаясь. - Ты чего же исчез?
   - Здравствуй.
   - Обиделся на что-нибудь?
   - Нет.
   - А почему не приходишь?
   - Завтра приду.
   - Нет уж, сегодня. Мне заниматься нужно. Это нечестно с твоей стороны. Ты же обещал со мной заниматься...
   - Хорошо, приду сегодня.
   - Если даже ты обижен на что-то, все равно не должен бросать занятия. Благородные люди так не поступают.
   - Ладно, - сказал я.
   - А что ты дуешься? - продолжала она, улыбаясь. - Я только хотела пригласить тебя танцевать, а ты исчез. И вообще, мне никто из тех ребят не нравится.
   - Не в этом дело, - сказал я.
   - А в чем?
   Не мог я ей сказать, в чем дело, и не только ей - никому не мог. Слишком длинное и запутанное объяснение получилось бы: как бы я объяснил, что дело не в ком-то, а во мне самом, в том, что я маленький и не могу танцевать, плохо одет, всего стесняюсь, а она уже взрослая девушка, и друзья у нее взрослые, и мне хочется порвать все отношения с ней сразу и навсегда, чтобы никаких надежд не было и неясных сомнений.
   - Я сегодня опять твое письмо читала, - сказала она, - все-таки ты ненормальный.
   - Меня ждут, - я старался на нее не смотреть. - Я приду через полчаса.
   - Ты очень невежливо себя ведешь, - сказала она. - Ничего страшного, подождут.
   Я оглянулся. Костя стоял на том же месте.
   - Это сын полка, - сказал я. - Костя Рудаков. У него медаль есть.
   - Знаю. Ну я тебя жду. Только не опаздывай. Понял?
   - Да, - сказал я и побежал к Косте. Настроение мое вдруг стало очень хорошим.
   Костя показал на ограду вокруг танцплощадки и спросил, что это такое.
   - Танцплощадка. Сегодня будут танцы. Пойдем?
   - Времени нету, - сказал Костя. - Не до танцев сейчас.
   Папы уже не было дома. Я вытащил ключ из-под коврика перед дверью и сказал Косте о том, что папа очень хотел с ним познакомиться. Жалко, что ушел.
   Оглядывая комнату, Костя подошел к книжным шкафам, покачал головой.
   - Сколько книг!.. Отца?
   - Некоторые еще от деда остались. Отец с братьями разделили его библиотеку. У отца еще два брата есть.
   - А кто твой отец?
   - Географ. Преподает в университете. Слушай, приходи сегодня вечером к нам. Посидим, с родителями познакомишься. Что тебе одному дома сидеть? Я зайду за тобой. Ладно?
   - Ладно, - согласился он.
   - Вот канапе, - показал я ему.
   - Красивая вещь.
   - Тоже от деда осталось. В кабинете у него стояло. Ну, взяли?
   Мы подняли канапе и понесла к двери.
   Когда мы тащили его через пустырь, наши уже собрались на танцплощадке и все, конечно, видели нас. Но ничего не сказали.
   Ее в окне не был
   Назад я проскочил незамеченным и ровно в два часа был у Нели.
   - Опоздал на три минуты, - сказала она.
   На наших было без пяти, когда я вышел. Я сказал ей об этом,
   - Опоздал. Я по радио проверяла. А сказал, что придешь точно.
   Тетя Аида рассердилась на нее:
   - Глупости не говори! Что такое три минуты, что ты из-за них разговор ведешь?
   Я успокоил тетю Аиду, что мы шутим, и прошел в комнату.
   - Оказывается ты меня ревнуешь? - улыбаясь, спросила Неля.
   Я растерялся.
   - Как ревную?
   - Очень просто. Приревновал меня и ушел со дня рождения. Папа рассказал, как ты с ним сидел на скамейке,
   - Не приревновал, а скучно было.
   - А почему вчера не пришел? Я молчал.
   - Я теперь все про тебя знаю, - сказала она. - По письму видно, что ты за человек: маленький, а влюбчивый.
   - Давай заниматься, - сказал я и открыл "Геометрию". Да, с письмом я влип, теперь она никогда не успокоится. Надо было другим почерком написать или печатными буквами.
   - А я долго думала, кто же это мог такое письмо сочинить? Никогда бы не догадалась, что это ты. Только почерк тебя выдал. И давно ты меня любишь?
   - Давно.
   - Ну сколько?
   - Год.
   - Безнадежное дело,
   - Почему?
   - Маленький ты.
   - Ну и что? Мы с тобой одинакового роста,
   - Мужчина должен быть выше женщины.
   - Я еще вырасту.
   - Ну, когда вырастешь, тогда и поговорим. Где мы остановились?'
   - На шестом билете.
   На пустыре заиграл оркестр.
   - Танцы начались, - сказала она. - Сейчас Сонька придет.
   Действительно, в дверь постучались. Тетя Аида сказал, что Неля занимается.
   - Встань туда, чтобы она тебя не видела, - показала мне Неля на занавеску между буфетом и шифоньером и высунула голову в коридор. - Ничего, мама, пусти ее на минутку.