Ибсен Генрик. Привидения

   ПАСТОР МАНДЕРС. Не пренебрегайте идеалами, фру Алвинг, – это влечет за собой жестокое возмездие. И особенно, поскольку дело касается Освальда. У него, видимо, не очень-то много идеалов, к сожалению. Но, насколько я могу судить, отец представляется ему в идеальном свете.
   ФРУ АЛВИНГ. В этом вы правы.
   ПАСТОР МАНДЕРС. И такое представление вы сами в нем создали и укрепили своими письмами.
   ФРУ АЛВИНГ. Да, я находилась под давлением долга и разных соображений. И вот я лгала сыну, лгала из года в год. О, какая трусость, какая трусость!
   ПАСТОР МАНДЕРС. Вы создали в душе вашего сына счастливую иллюзию, фру Алвинг… Не умаляйте значения этого.
   ФРУ АЛВИНГ. Гм, кто знает, хорошо ли это, в сущности?.. Но никаких историй с Региной я все-таки не допущу. Нельзя, чтобы он сделал бедную девушку несчастной.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Нет, боже упаси! Это было бы ужасно.
   ФРУ АЛВИНГ. И знай я еще, что это с его стороны серьезно, что это могло бы составить его счастье…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Что? Как?
   ФРУ АЛВИНГ. Но этого не может быть. Регина, к сожалению, не такова.
   ПАСТОР МАНДЕРС. А если бы… Что вы хотели сказать?
   ФРУ АЛВИНГ. Что, не будь я такой жалкой трусихой, я бы сказала ему: енись на ней или устраивайтесь как хотите, но только без обмана.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Но, боже милостивый!.. Сочетать их законным браком! Это нечто ужасное, нечто неслыханное!..
   ФРУ АЛВИНГ. Вы говорите, неслыханное? А, положа руку на сердце, пастор Мандерс, вы разве не допускаете, что здесь кругом немало найдется супругов, которые находятся в столь же близком родстве?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Я вас решительно не понимаю.
   ФРУ АЛВИНГ. Ну, положим, понимаете.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Ну да, вы подразумеваете возможные случаи, что… Конечно, к сожалению, семейная жизнь действительно не всегда отличается должной чистотой. Но в тех случаях, на которые вы намекаете, никому ведь ничего не известно, во всяком случае, – ничего определенного. А тут напротив… И вы, мать, могли бы захотеть, чтобы ваш…
   ФРУ АЛВИНГ. Да ведь я не хочу вовсе. Я именно не хочу допускать ничего такого! Ни за что на свете! Как раз об этом я и говорю.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Ну да, из трусости, как вы сами выразились. А если бы вы не трусили?.. Создатель, такая возмутительная связь!
   ФРУ АЛВИНГ. Ну, в конце-то концов, все же мы произошли от подобных связей, как говорят. И кто же установил такой порядок в мире, пастор Мандерс?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Подобные вопросы я не буду обсуждать с вами. Не тот в вас дух. Но как вы можете говорить, что это одна трусость с вашей стороны?..
   ФРУ АЛВИНГ. Послушайте, как я сужу об этом. Я труслива потому, что во мне сидит нечто отжившее – вроде привидений, от которых я никак не могу отделаться.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Как вы назвали это?
   ФРУ АЛВИНГ. Это нечто вроде привидений. Когда я услыхала там, в столовой, Регину и Освальда, мне почудилось, что предо мной выходцы с того света. Но я готова думать, что и все мы такие выходцы, пастор Мандерс. В нас сказывается не только то, что перешло к нам по наследству от отца с матерью, но дают себя знать и всякие старые отжившие понятия, верования и тому подобное. Все это уже не живет в нас, но все-таки сидит еще так крепко, что от него не отделаться. Стоит мне взять в руки газету, и я уже вижу, как шмыгают между строками эти могильные выходцы. Да, верно, вся страна кишит такими привидениями; должно быть, они неисчислимы, как песок морской. А мы жалкие трусы, так боимся света!..
   ПАСТОР МАНДЕРС. Ага, вот они плоды вашего чтения!.. Славные плоды, нечего сказать! Ах, эти отвратительные, возмутительные вольнодумные сочинения!
   ФРУ АЛВИНГ. Вы ошибаетесь, дорогой пастор. Это вы сами пробуди во мне мысль. Вам честь и слава.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Мне?!
   ФРУ АЛВИНГ. Да, вы принудили меня подчиниться тому, что вы называли долгом, обязанностью. Вы восхваляли то, против чего возмущалась вся моя душа. И вот я начала рассматривать, разбирать ваше учение. Я хотела распутать лишь один узелок, но едва я развязала его – все расползлось по швам. И я увидела, что это машинная строчка.
   ПАСТОР МАНДЕРС ( тихо, потрясенный). Да неужели это и есть все мое достижение в самой тяжкой борьбе за всю мою жизнь?..
   ФРУ АЛВИНГ. Зовите это лучше самым жалким своим поражением.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Это была величайшая победа в моей жизни, Элене. Победа над самим собой.
   ФРУ АЛВИНГ. Это было преступление против нас обоих.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Преступление, что я сказал вам: вернитесь к вашему законному супругу, когда вы пришли ко мне обезумевшая, с криком: «Вот я, возьми меня!»? Это было преступление?
   ФРУ АЛВИНГ. Да, мне так кажется.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Мы с вами не понимаем друг друга.
   ФРУ АЛВИНГ. Во всяком случае, перестали понимать.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Никогда… никогда в самых сокровенных своих помыслах не относился я к вам иначе, нежели к супруге другого.
   ФРУ АЛВИНГ. Да, в самом деле?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Элене!..
   ФРУ АЛВИНГ. Человек так легко забывает.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Не я. Я тот же, каким был всегда.
   ФРУ АЛВИНГ ( меняя тон). Да, да, да, не будем больше говорить о прошлом. Теперь вы с головой ушли в свои комиссии и заседания, а я брожу тут и борюсь с привидениями, и с внутренними и с внешними.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Отогнать внешних я вам помогу. После всего того, о чем я с ужасом узнал от вас сегодня, я не могу со спокойной совестью оставить в вашем доме молодую, неопытную девушку.
   ФРУ АЛВИНГ. Не лучше ли всего было бы ее пристроить? То есть выдать замуж за хорошего человека.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Без сомнения. Я думаю, это во всех отношениях было бы для нее желательно. Регина как раз в таких годах, что… То есть я, собственно, несведущ в таких делах, но…
   ФРУ АЛВИНГ. Регина рано созрела.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Не правда ли? Мне помниться, что она уже была поразительно развита физически, когда я готовил ее к конфирмации. Но пока что ее следует отправить домой, под надзор отца… Ах да, Энгстран ведь не… И он, он мог так обманывать меня!

Сцена вторая.

    Стук в дверь в передней.
 
   ФРУ АЛВИНГ. Кто бы это? Войдите!
   ЭНГСТРАН. ( одетый по-праздничному, в дверях). Прощенья просим, но…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Ага! Гм!..
   ФРУ АЛВИНГ. А, это вы, Энгстран?
   ЭНГСТРАН. Там никого не было из прислуги, и я осмелился войти.
   ФРУ АЛВИНГ. Ну-ну, войдите же. Вы ко мне?
   ЭНГСТРАН ( входя). Нет, благодарим покорно. Мне бы вот господину пастору сказать словечко.
   ПАСТОР МАНДЕРС ( ходя взад и вперед). Гм, вот как? Со мной хотите поговорить? Да?
   ЭНГСТРАН. Да, очень бы хотелось.
   ПАСТОР МАНДЕРС ( останавливается перед ним). Ну-с, позвольте спросить, в чем дело?
   ЭНГСТРАН. Дело-то вот какое, господин пастор. Теперь там у нас расчет идет… Премного вами благодарны, сударыня!.. Мы совсем, значит, покончили. Так мне сдается: что хорошо бы нам, – мы ведь так дружно работали все время, – хорошо бы нам помолиться на прощанье.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Помолиться? В приюте?
   ЭНГСТРАН. Или господин пастор думает – это не годится?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Нет, конечно, вполне годится, но… гм…
   ЭНГСТРАН. Я сам завел было тут такие беседы по вечерам…
   ФРУ АЛВИНГ. Разве?
   ЭНГСТРАН. Да, так, иной раз… На манер душеспасительных, как это называется. Только я простой человек, неученый, – просвети меня господи, – без настоящих понятиев… Так я и подумал, раз сам господин пастор тут…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Вот видите ли, Энгстран, я должен сначала задать вам один вопрос. Готовы ли вы к такой молитве? Чиста и свободна ли у вас совесть?
   ЭНГСТРАН. Ох, господи, спаси меня грешного! Куда уж нам говорить о совести, господин пастор.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Нет, именно о ней-то нам и нужно поговорить. Что же вы мне ответите?
   ЭНГСТРАН. Да, совесть – она, конечно, не без греха.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Все-таки сознаетесь! Но не угодно ли вам теперь прямо и чистосердечно объяснить мне: как это понять – насчет Регины?
   ФРУ АЛВИНГ ( поспешно). Пастор Мандерс!
   ПАСТОР МАНДЕРС ( успокаивающим тоном). Предоставьте мне!..
   ЭНГСТРАН. Регины? Господи Иисусе! Как вы меня напугали! ( Смотрит на фру Алвинг.) Не стряслось же с нею беды?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Надеемся. Но я спрашиваю: как вам приходится Регина? Вас считают ее отцом… Ну?
   ЭНГСТРАН ( неуверенно). Да… гм… господину пастору известно, как у нас вышло дело с покойницей Иоханной?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Никаких уверток больше, все на чистоту! Ваша покойная жена призналась фру Алвинг во всем, прежде чем отошла от места.
   ЭНГСТРАН. Ах, чтоб… Все-таки, значит?..
   ПАСТОР МАНДЕРС. Да, вы разоблачены, Энгстран.
   ЭНГСТРАН. А она-то клялась и проклинала себя на чем свет стоит…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Проклинала?
   ЭНГСТРАН. Нет, она только клялась, но всею душой.
   ПАСТОР МАНДЕРС. И вы в течение стольких лет скрывали от меня правду? Скрывали от меня, когда я так безусловно верил вам во всем!
   ЭНГСТРАН. Да, видно, так уж вышло, делать нечего.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Заслужил я это от вас, Энгстран? Не готов ли я был всегда поддержать вас и словом и делом, насколько мог? Отвечайте. Да?
   ЭНГСТРАН. Да, пожалуй, плохо бы пришлось мне и не раз и не два, не будь пастора Мандерса.
   ПАСТОР МАНДЕРС. И вы мне так отплатили? Заставить меня занести неподобающую запись в церковную книгу! Скрывать от меня в течение стольких лет истинную правду! Ваш поступок непростителен, Энгстран, и отныне между нами все кончено.
   ЭНГСТРАН ( со вздохом). Да, пожалуй, так оно и выходит.
   ПАСТОР МАНДЕРС. А вы разве могли бы что-нибудь сказать в свое оправдание?
   ЭНГСТРАН. Да чего ж ей было ходить да благовестить об этом – срамить себя еще пуще? Представьте-ка себе, господин пастор, стрясись с вами такое, как с покойницей Иоханной…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Со мной!
   ЭНГСТРАН. Господи Иисусе! Да не аккурат такое! Я хотел сказать: стрясись с пастором что-нибудь такое неладное, за что люди глаза колют, как говорится. Не приходится нашему брату мужчине больно строго судить бедную женщину.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Я и не сужу ее. Я вас упрекаю.
   ЭНГСТРАН. А дозволено будет задать господину пастору один вопросец?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Спрашивайте.
   ЭНГСТРАН. Подобает ли человеку поднять павшего?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Само собой.
   ЭНГСТРАН. И подобает ли человеку держать свое чистосердечное слово?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Разумеется, но…
   ЭНГСТРАН. Вот как стряслась с ней беда из-за этого англичанина, а может, американца или русского, как их там знать? – так она и перебралась в город. Бедняжка спервоначалу-то отвертывалась было от меня и раз и два; ей все, вишь, красоту подавай, а у меня изъян в ноге. Господин пастор знает, как я раз отважился зайти в танцевальное заведение, где бражничали да, как говорится, услаждали свою плоть матросы, и хотел обратить их на путь истинный…
   ФРУ АЛВИНГ ( у окна). Гм…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Знаю, Энгстран. Эти грубияны спустили вас с лестницы. Вы уже рассказывали мне об этом. Ваше увечье делает вам честь.
   ЭНГСТРАН. Я-то не величаюсь этим, господин пастор. Я только хотел сказать, что она пришла ко мне и призналась во всем с горючими слезами и скрежетом зубовным. И должен сказать, господин пастор, страсть мне жалко ее стало.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Так ли это, Энгстран? Ну, дальше?
   ЭНГСТРАН. Ну, я и говорю ей: американец твой гуляет по белу свету. А ты, Иоханна, говорю, пала и потеряла себя. Но Якоб Энгстран, говорю, твердо стоит на ногах. Я, то есть, так сказать, вроде как притчею с ней говорил, господин пастор.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Я понимаю. Продолжайте, продолжайте.
   ЭНГСТРАН. Ну вот, я и поднял ее и сочетался с ней законным браком, чтобы люди и не знали, как она там путалась с иностранцами.
   ПАСТОР МАНДЕРС. В этом отношении вы прекрасно поступили. Я не могу только одобрить, что вы согласились взять деньги.
   ЭНГСТРАН. Деньги? Я? Ни гроша.
   ПАСТОР МАНДЕРС ( вопросительно глядя на фру Алвинг). Однако…
   ЭНГСТРАН. Ах да, погодите, вспомнил. У Иоханны, правда, водились какие-то деньжонки. Да о них я и знать не хотел. Я говорил, что это мамон, плата за грех – это дрянное золото… или бумажки – что там было?.. Мы бы их швырнули в лицо американцу, говорю, да он так и сгиб, пропал за морем, господин пастор.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Так ли, добрый мой Энгстран?
   ЭНГСТРАН. Да как же! Мы с Иоханной и порешили воспитать на эти деньги ребенка. И так и сделали. И я в каждом, то есть, гроше могу оправдаться.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Но это значительно меняет дело.
   ЭНГСТРАН. Вот как оно все было, господин пастор. И, смею сказать, я был настоящим отцом Регине, сколько сил хватало… Я ведь слабый.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Ну-ну, дорогой Энгстран…
   ЭНГСТРАН. Но, смею сказать, воспитал ребенка и жил с покойницей в любви и согласии, учил ее и держал в повиновении, как указано в писании. И никогда мне на ум не вспадало пойти к пастору да похвастаться, что вот, мол и я раз в жизни сделал доброе дело. Нет, Якоб Энгстран сделает да помалкивает. Оно, – что говорить! – не так-то часто, пожалуй, это с ним и бывает. И как придешь к пастору, так впору о грехах своих поговорить. Ибо скажу еще раз, что уже говорил: совесть-то не без греха.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Вашу руку, Якоб Энгстран.
   ЭНГСТРАН. Господи Иисусе, господин пастор?..
   ПАСТОР МАНДЕРС. Без отговорок. ( Пожимает ему руку.) Вот так!
   ЭНГСТРАН. И ежели я теперь усердно попрошу прощения у пастора…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Вы? Напротив, я должен просить у вас прощения…
   ЭНГСТРАН. Ой! Боже упаси!
   ПАСТОР МАНДЕРС. Да, да. И я прошу от всего сердца. Простите, что я так несправедливо судил о вас. И дай бог, чтобы мне представился случай дать вам какое-нибудь доказательство моего искреннего сожаления и расположения к вам.
   ЭНГСТРАН. Господину пастору угодно было бы?..
   ПАСТОР МАНДЕРС. С величайшим удовольствием.
   ЭНГСТРАН. Так вот как раз подходящее дело. На эти благословенные денежки, что я тут сколотил, затеял я основать в городе заведение для моряков.
   ФРУ АЛВИНГ. Разве?
   ЭНГСТРАН. Да, вроде приюта, так сказать. Сколько ведь соблазнов караулит бедного моряка, когда он на суше! А у меня в доме он был бы, как у отца родного, под призором.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Что вы на это скажете, фру Алвинг?
   ФРУ АЛВИНГ. Конечно, маловато у меня наличных, не на что развернуться, помоги господи! А кабы мне подали благодетельную руку помощи…
   ПАСТОР МАНДЕРС. Да, да, мы еще поговорим об этом, обсудим. Ваш план мне весьма нравится. Но ступайте теперь и приготовьте все, что нужно, да зажгите свечи, чтобы поторжественнее было. И побеседуем, помолимся вместе, дорогой Энгстран. Теперь я верю, что вы как раз в подобающем настроении.
   ЭНГСТРАН. И мне так думается. Прощайте, сударыня, и благодарствуйте. Да берегите мою Регину. ( Отирая слезу.) Дочка Иоханны покойницы, а вот, подите ж, словно приросла к моему сердцу. Да, так-то. ( Кланяется и уходит в переднюю.)

Сцена третья.

   ПАСТОР МАНДЕРС. Ну, что вы скажете, фру Алвинг? Дело получило совершенно иное истолкование.
   ФРУ АЛВИНГ. Да, действительно.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Видите, как осторожно приходится судить ближнего. Но зато и отрадно же убеждаться в своей ошибке. Что вы скажете?
   ФРУ АЛВИНГ. Я скажу: вы были и останетесь большим ребенком, Мандерс.
   ПАСТОР МАНДЕРС. Я?
   ФРУ АЛВИНГ ( положив ему обе руки на плечи). И еще скажу: мне от души хотелось бы обнять вас.
   ПАСТОР МАНДЕРС ( пятясь быстро назад). Нет, нет, господь с вами… такие желания…
   ФРУ АЛВИНГ ( улыбаясь). Ну-ну, не бойтесь.
   ПАСТОР МАНДЕРС ( у стола). У вас иногда такая преувеличенная манера выражаться. Ну, теперь я прежде всего соберу и уложу все бумаги в сумку. ( Укладывает бумаги.) Вот так. И до свидания. Глядите в оба, когда Освальд вернется. Я еще зайду к вам потом. ( Берет шляпу и уходит в переднюю.)

Сцена четвертая.

   ФРУ АЛВИНГ ( вздыхает, выглядывает в окно, прибирает кое-что в комнате, затем отворяет дверь в столовую, собираясь войти туда, но останавливается на пороге с подавленным криком). Освальд, ты все еще за столом?
   ОСВАЛЬД ( из столовой). Я докуривал сигару.
   ФРУ АЛВИНГ. Я думала, ты давно ушел гулять.
   ОСВАЛЬД. В такую-то погоду? ( Слышен звон стакана. Фру Алвинг, оставив дверь открытой, садится с работой на диванчик у окна. Из столовой). Это пастор Мандерс сейчас вышел?
   ПАСТОР МАНДЕРС. Да, в приют пошел.
   ОСВАЛЬД. Гм…
 
    Опять слышно, как звякает графин о стакан.
 
   ФРУ АЛВИНГ ( бросив в ту сторону озабоченный взгляд). Милый Освальд, тебе следует остерегаться этого ликера. Он такой крепкий.
   ОСВАЛЬД. В сырую погоду это хорошо.
   ФРУ АЛВИНГ. Не придешь ли лучше сюда, ко мне?
   ОСВАЛЬД. Там ведь нельзя курить.
   ФРУ АЛВИНГ. Сигару, ты знаешь, можно.
   ОСВАЛЬД. Ну-ну, так приду. Только еще глоток… Ну вот. ( Выходит из столовой с сигарой и затворяет за собой дверь. Короткая пауза.) А пастор где?
   ФРУ АЛВИНГ. Говорю же тебе, в приют ушел.
   ОСВАЛЬД. Ах, да.
   ФРУ АЛВИНГ. Тебе бы не следовало так засиживаться за столом, Освальд.
   ОСВАЛЬД ( держа сигару за спиной). А если мне сидится, мама? ( Ласкает и гладит ее.) Подумай, что это значит для меня – вернуться домой и сидеть за собственным мамочкиным столом, в мамочкиной комнате и смаковать чудесные мамочкины кушанья!
   ФРУ АЛВИНГ. Милый, милый мой мальчик!
   ОСВАЛЬД ( расхаживая по комнате с некоторым раздражением и покуривая). Да и чем мне тут заняться? Работать нельзя…
   ФРУ АЛВИНГ. Разве нельзя?
   ОСВАЛЬД. В такую-то серую погоду? Солнце ни разу не проглянет за весь день. ( Ходя взад и вперед.) Ах, это ужасно – сидеть без дела…
   ФРУ АЛВИНГ. Пожалуй, ты поторопился с решением вернуться домой.
   ОСВАЛЬД. Нет, мама, так надо было.
   ФРУ АЛВИНГ, В десять раз лучше было бы отказаться от счастья видеть тебя здесь, нежели смотреть, как ты…
   ОСВАЛЬД ( останавливаясь перед ней). А скажи мне, мама, в самом ли деле для тебя такое большое счастье видеть меня здесь?
   ФРУ АЛВИНГ. Счастье ли это для меня!
   ОСВАЛЬД ( комкая газету). Мне кажется, тебе должно быть почти безразлично, есть ли я, нет ли меня на свете.
   ФРУ АЛВИНГ. И у тебя хватает духу сказать это матери, Освальд?
   ОСВАЛЬД. Но жила же ты отлично без меня прежде.
   ФРУ АЛВИНГ. Да, жила, это правда.
 
    Молчание. Сумерки медленно сгущаются. Освальд ходит по комнате. Сигару он положил.
 
   ОСВАЛЬД ( останавливаясь перед матерью). Мама, можно мне присесть к тебе на диванчик?
   ФРУ АЛВИНГ ( давая ему место возле себя). Присаживайся, присаживайся, мой милый мальчик.
   ОСВАЛЬД ( садясь). Мне надо сказать тебе кое-что, мама.
   ФРУ АЛВИНГ ( напряженно). Ну? Ну?
   ОСВАЛЬД ( вперив взор в пространство). Не под силу мне дольше выносить эту тяжесть.
   ФРУ АЛВИНГ. Да что же? Что с тобой?
   ОСВАЛЬД ( по-прежнему). Я никак не мог решиться написать тебе об этом, а когда вернулся…
   ФРУ АЛВИНГ ( хватая его за руку). Освальд, в чем дело?
   ОСВАЛЬД. И вчера и сегодня я всячески старался отогнать от себя эти мысли, махнуть на все рукой. Нет, не тут-то было.
   ФРУ АЛВИНГ ( вставая). Теперь ты должен высказаться, Освальд!
   ОСВАЛЬД ( снова привлекает ее к себе на диван). Нет, сиди, сиди, и я попытаюсь сказать тебе… Я все жаловался на усталость с дороги…
   ФРУ АЛВИНГ. Ну да. Так что же?
   ОСВАЛЬД. Но это не то. Не простая усталость.
   ФРУ АЛВИНГ ( готова вскочить). Не болен же ты, Освальд!
   ОСВАЛЬД ( опять привлекая ее к себе). Сиди, мама, – и отнесись к этому спокойно. Я не болею – по-настоящему. Не в том смысле, как это вообще понимают. ( Заламывая руки над головой.) Мама, я надломлен, разбит духовно… Мне больше не работать, мама, никогда! ( Закрыв лицо руками, порывисто опускает голову на колени матери и рыдает.)
   ФРУ АЛВИНГ ( бледная, дрожащая.) Освальд! Взгляни на меня. Нет, нет, не неправда.
   ОСВАЛЬД ( глядит на нее в полном отчаянии). Никогда не быть в состоянии работать! Никогда… никогда… Быть живым мертвецом! Мама, можешь ты себе представить такой ужас?
   ФРУ АЛВИНГ. Несчастный мой мальчик! Откуда же этот ужас?
   ОСВАЛЬД ( снова садится, выпрямляясь). Вот это-то и непостижимо. Я никогда не предавался никаким излишествам. Ни в каком смысле. Ты не думай, мама. Никогда этого я не делал.
   ФРУ АЛВИНГ. Я и не думаю, Освальд.
   ОСВАЛЬД. И все-таки надо мной разразилось такое ужасное несчастье.
   ФРУ АЛВИНГ. Но это пройдет, мой дорогой, милый мальчик. Это простое переутомление и ничего больше. Поверь мне.
   ОСВАЛЬД ( удрученно). И я так думал вначале. Но это не то.
   ФРУ АЛВИНГ. Расскажи же мне все по порядку, все, все.
   ОСВАЛЬД. Я и хочу.
   ФРУ АЛВИНГ. Когда ты начал это замечать?
   ОСВАЛЬД. После того, как я в последний раз побывал дома и опять вернулся в Париж. Началось с ужаснейших головных болей, особенно в затылке. Мне как будто надевали на голову узкий железный обруч и завинчивали его на затылке.
   ФРУ АЛВИНГ. А затем?
   ОСВАЛЬД. Сначала я думал, что это обыкновенный головные боли, которыми я так мучился в переходном возрасте.
   ФРУ АЛВИНГ. Да, да…
   ОСВАЛЬД. Но скоро заметил, что это не то. Я больше не мог работать. Я собирался начать новую большую картину, но все мои способности как будто изменили мне, все силы иссякли, я не мог сосредоточить своих мыслей… все у меня путалось, в голове… мешалось. О, это было ужасное состояние! Наконец я послал за доктором – и от него узнал, в чем дело.
   ФРУ АЛВИНГ. То есть?
   ОСВАЛЬД. Это был один из тамошних докторов. Мне пришлось подробно рассказать ему, что я чувствовал и ощущал, а он затем задал мне целый ряд вопросов, которые сначала показались мне совершенно не идущими к делу. Я не понимал, куда он гнет…
   ФРУ АЛВИНГ. Ну?
   ОСВАЛЬД. Наконец он изрек: вы уже родились с червоточиной в сердцевине. Он именно так и выразился: «vermoulu».
   ФРУ АЛВИНГ ( напряженно). Что же он хотел сказать этим?
   ОСВАЛЬД. Я тоже не понял и попросил высказаться яснее. И тогда этот старый циник сказал… (Сжимая кулаки.) О!..
   ФРУ АЛВИНГ. Что он сказал?
   ОСВАЛЬД. Он сказал: грехи отцов падают на детей.
   ФРУ АЛВИНГ ( медленно встает). Грехи отцов…
   ОСВАЛЬД. Я чуть не ударил его по лицу.
   ФРУ АЛВИНГ ( отходит в сторону). Грехи отцов…
   ОСВАЛЬД ( с усталой улыбкой). Да, как тебе нравится! Разумеется, я стал уверять его, что ни о чем подобном здесь не может быть и речи. Но ты думаешь, он сдался? Нет, стоял на своем, и только когда я показал ему твои письма и перевел все те места, где говорилось об отце…
   ФРУ АЛВИНГ. Ну?..
   ОСВАЛЬД… тогда ему, конечно, пришлось согласиться, что он ошибся, и я узнал истинную правду, непостижимую правду. Мне не следовало предаваться этой веселой, беззаботной жизни наравне со своими товарищами. Я был физически слишком слаб для этого. Итак, сам виноват!
   ФРУ АЛВИНГ. Освальд! Нет! Не верь этому!
   ОСВАЛЬД. Другого объяснения нет, сказал он. Вот что ужасно. Погубить себя безвозвратно, на всю жизнь, по собственному легкомыслию! И все мои планы, задачи… Не сметь и думать о них – не быть в состоянии думать о них! О, если бы только можно было начать жизнь сначала, стереть всякий след того, что было! ( Бросается на диван ничком. Фру Алвинг молча, ломая руки и борясь с собой, ходит по комнате. Освальд немного погодя приподнимается на локте и глядит на мать.)Если бы еще это было наследственное – делать нечего. Но это!.. Таким позорным, бессмысленным, легкомысленным образом разрушить собственное счастье, собственное здоровье, загубить все свое будущее, всю жизнь свою!..
   ФРУ АЛВИНГ. Нет, нет, мой дорогой, милый мальчик! Это невозможно. ( Наклоняясь над ним.) Положение твое не так безнадежно, как ты думаешь.
   ОСВАЛЬД. Ах, ты не знаешь… ( Вскакивая.) И вдобавок еще причинить тебе такое ужасное горе! Сколько раз я готов был желать и надеяться, что ты, в сущности, не очень-то нуждаешься во мне.
   ФРУ АЛВИНГ. Я! Освальд? Когда ты мой единственный сын… единственное мое сокровище… единственное, чем я дорожу на свете!..
   ОСВАЛЬД ( схватывая ее за обе руки, целует их). Да, да, я вижу, вижу. Когда я дома, я вижу это. И это мне всего тяжелее. Но теперь ты все знаешь. И мы больше не будем говорить об этом сегодня. Я не могу подолгу думать об этом… ( Отходя в сторону.) Дай мне чего-нибудь выпить, мама.
   ФРУ АЛВИНГ. Выпить? Чего же ты хочешь?
   ОСВАЛЬД. Все равно. Найдется у тебя холодный пунш?
   ФРУ АЛВИНГ. Но, милый Освальд!
   ОСВАЛЬД. Ну, мама, не спорь. Пожалуйста. Надо же мне чем-нибудь заглушить эти грызущие мысли. ( Идет на веранду.) И вдобавок – эта темнота здесь. ( Фру Алвинг дергает за сонетку.) И этот беспрерывный дождь. Так может тянуться недели, месяцы. Ни единого проблеска солнца. Я не припомню, чтобы хоть раз видел здесь солнце за все мои наезды домой.
   ФРУ АЛВИНГ. Освальд… ты думаешь уехать от меня?
   ОСВАЛЬД. Гм… ( Тяжело переводя дух.) Я ни о чем не думаю. Не могу ни о чем думать. ( Глухо.) Приходится отложить попечение.

Сцена пятая.

   РЕГИНА. Звонили, сударыня?
   ФРУ АЛВИНГ. Да, сюда надо лампу.
   РЕГИНА. Сейчас. Я уже зажгла. ( Уходит.)
   ФРУ АЛВИНГ ( подходя к Освальду). Освальд, не скрывай от меня ничего.
   ОСВАЛЬД. Я и не скрываю, мама. ( Идя к столу.) Мне кажется, я уже достаточно сказал тебе.
   РЕГИНА вносит зажженную лампу и ставит ее на стол.
   ФРУ АЛВИНГ. Слушай, Регина, принеси-ка нам полбутылки шампанского.
   РЕГИНА. Хорошо, сударыня. ( Уходит.)
   ОСВАЛЬД ( обнимая мать за голову). Вот как. Я знал, что мама не заставит меня изнывать от жажды.
   ФРУ АЛВИНГ. Да, мой бедный, милый мальчик. Разве я могу в чем-нибудь отказать тебе?