Страница:
Дети получают от родителей довольно противоречивые сведения о лжи. С одной стороны, их учат, что ложь – это плохо, с другой – просят не говорить бабушке правду о том, что шарфик, который она подарила на Рождество, так и остался ненадеванным. Дети видят, что в таких случаях родители всецело одобряют их обман, и, соответственно, стараются придерживаться именно такой линии поведения. Будучи очень наблюдательными, они также замечают и особенности поведения родителей, когда те разговаривают по телефону с работником социологической службы, проводящим опрос, или со знакомым, задающим неуместные вопросы. Когда дети вырастают, они начинают понимать, что ложь одновременно и неправильна, и необходима.
В одном из экспериментов Виктории Талвар ребенок получает подарок, который поначалу кажется какой-нибудь игрушкой, но на деле, после снятия красивой обертки, оказывается кусочком мыла. Подавляющее большинство семилетних детей открыто выражают свое неудовольствие по этому поводу. Но если повторить этот же эксперимент с одиннадцатилетним ребенком, то он, скорее всего, обманет, сказав, что подарок ему очень нравится[6]. Поэтому справедливо утверждать, что в контексте взросления ребенка большее значение приобретает вопрос не как обмануть, а когда обмануть.
Нэнси Дарлинг на протяжении двадцати лет наблюдала за подростками во многих странах, в том числе на Филиппинах, в Чили, Италии и США. В любом обществе практически все подростки во время интервью признавались в том, что обманывают дома. Их ложь, как правило, распространяется на такие темы, как романтические отношения, алкоголь, вредные привычки либо нарушение правил о том, когда и с кем им позволяется гулять. В то же время большинство подростков не отрицали важность и необходимость честности и говорили, что у них установились доверительные отношения с родителями. Однако истинные границы доверия они смогли оценить лишь в ходе беседы с исследовательницей. «Многие были удивлены, – рассказывает Дарлинг, – потому что не думали о себе как об обманщиках».
Как и у большинства из нас, у подростков весьма неоднозначное отношение ко лжи и обману. С одной стороны, они обманывают исключительно в личных интересах – чтобы избежать наказания или укрепить свою репутацию в глазах окружающих, с другой – оберегая родителей, ведь правда может их лишний раз расстроить. Родители в свою очередь понимают причину обмана и тактично стараются не вмешиваться в ту или иную область жизни своих детей, о которой им не стоит слишком много знать. Дарлинг приводит в пример собственного сына: «Он не врет мне о своей половой жизни, хотя бы потому, что я о ней не спрашиваю».
В школе, как и дома, в некоторых ситуациях ложь является наиболее приемлемой политикой. К примеру, клеймо ябеды и стукача – довольно распространенное явление, способное поставить детей в нелегкое положение, когда они пытаются балансировать между конфликтующими обязательствами перед учителями, родителями и сверстниками. Классический эксперимент, проведенный в 1969 году в одной из старших школ Америки, описывает всю тонкость неоднозначного поведения в подобной ситуации. Во время урока истории учителя просят выйти из класса, чтобы ответить на некий крайне важный телефонный звонок. Один из учеников поднимается со своего места, подбегает к учительскому столу и хватает горстку мелочи, лежащую на видном месте. «Как вам это?» – с вызовом говорит он, возвращаясь на место. Другие ученики не знают, что воришка играет роль, заранее согласованную с исследователями.
Этот сценарий повторили в двух разных классах, и оба раза роль возмутителя спокойствия играли совершенно разные ученики. В первом случае это был подросток-лидер, которого одноклассники не раз выбирали в школьный совет. В другом классе главная роль досталась школяру, не пользующемуся доверием. После того как произошли оба инцидента, подростков-свидетелей опрашивали психологи, вызывая к себе как группами, так и по отдельности. Им задавали три вопроса: «Знаете ли вы, что с учительского стола украли деньги? Видели ли вы, кто это сделал? Если видели, то кто это?» Все ученики, которых опрашивали поодиночке, сказали правду, независимо от того, каким статусом в школьной иерархии обладал воришка. Но когда ребят опрашивали группами, положение изменилось. Никто не хотел «заложить» лидера. Более того, подростки отрицали, что вообще слышали о краже. Парню-аутсайдеру повезло меньше – опять-таки все сказали правду, назвав его имя.
Причина, по которой ложь не относится к числу серьезных проблем детского возраста, кроется не в воспитании, а скорее в усвоении неписаных социальных правил, дающих понять, когда врать можно, а когда – нет. Родители могут помочь детям подстроиться под эти правила, но только в том случае, если между ними действительно существуют доверие и взаимопонимание.
Большинство детских обманов имеют своей целью скорее попытку избежать трудной ситуации или проблемы, чем попытку манипулирования другими людьми. Поэтому слишком серьезное наказание за всевозможные уловки может привести детей к осознанной нечестности. «Если вы заходите в комнату и видите, что ваша пятилетняя дочь разбрызгала молоко, любой вопрос типа „Что ты делаешь?“ словно намекает на то, что вас следует обвести вокруг пальца, – говорит Дарлинг. – Но если вы скажете что-то вроде „Ах, ты разлила молоко. Давай-ка приберемся тут“, – она вряд ли захочет вас обмануть. А если все-таки попробует, то лучше обратить ситуацию в шутку – чтобы дать ребенку понять, что вы распознали обман. Нет смысла говорить, что она плохая девочка». Если ребенок чувствует постоянный контроль со стороны родителей, то он наверняка выстроит вокруг себя прочный щит из обмана, поскольку такой контроль зачастую грозит наказанием. Еще раз повторю эту мысль – если дети живут под страхом быть наказанными, то они очень скоро становятся отменными лжецами.
Существует точка зрения, что родителям лучше всего отпустить ситуацию и подождать, пока дети вырастут из своих маленьких обманов. Но Дарлинг считает это предательством по отношению к ребенку: «Если ложь слишком просто будет сходить детям с рук, то они без конца будут обманывать». По ее словам, лучшие качества родителей – одновременно и теплота и строгость. Вспоминая собственное детство, Дарлинг рассказывает, как ее отец говорил, что может вычислить обман, всего лишь почуяв запах ее локтей. «Прошли годы, прежде чем я поняла, что на самом деле это неправда, – смеется она. – С высоты прожитых лет я восхищаюсь его прозорливостью; выдуманный детектор лжи сам по себе был не более чем обыкновенным обманом, призванным обнаружить неправду без использования пугающей угрозы наказания».
В своих исследованиях Виктория Талвар использовала еще одну вариацию игры в подглядывание. Непосредственно перед началом игры она читала детям короткую историю: либо «Мальчик, который кричал „Волк!“», либо «Джордж Вашингтон и вишня». Ей хотелось проверить, повлияют ли эти истории на поведение детей во время игры или нет, а если повлияют, то каким образом.
В первой истории волк съедает главного героя – из-за того, что тот слишком часто вводил других в заблуждение. Во второй юный Вашингтон признается отцу в том, что срубил дерево своим новеньким блестящим топором. Рассказ кончается словами Вашингтона-старшего: «Я даже рад, что ты срубил его, сынок. Слышать, что ты говоришь правду, гораздо приятнее, чем иметь целую тысячу вишен».
Скорее всего, вы подумаете, что должный эффект произведет рассказ о мальчике, съеденном волком, – вот она, расплата за ложь. Но на деле дети, прослушавшие именно эту историю, гораздо более виртуозно обманывали исследовательницу. А вот рассказ о честности Джорджа Вашингтона вдохновлял детей на искренность, даже если имя первого президента Соединенных Штатов заменяли на какое-нибудь другое (для того чтобы избежать влияния известного имени). По словам Талвар, это связано с тем, что сама по себе вторая история учит детей наслаждаться честностью, а не бояться быть пойманными на лжи.
Результаты исследований Дарлинг, Талвар и других ученых указывают на то, что лучший способ воспитать честность в ребенке – всего-навсего доверять ему; полагаться исключительно на его хорошие качества, вместо того чтобы пытаться искоренить плохие. Иными словами, создать атмосферу, в которой ребенок будет считать честность наилучшей политикой.
И несмотря на то, что Чарлз Дарвин писал свое эссе в эпоху строгого воспитания, поддерживаемого не менее строгими мерами наказания за аморальные проступки, он, как уже говорилось ранее, пришел к тому же выводу:
В одном из экспериментов Виктории Талвар ребенок получает подарок, который поначалу кажется какой-нибудь игрушкой, но на деле, после снятия красивой обертки, оказывается кусочком мыла. Подавляющее большинство семилетних детей открыто выражают свое неудовольствие по этому поводу. Но если повторить этот же эксперимент с одиннадцатилетним ребенком, то он, скорее всего, обманет, сказав, что подарок ему очень нравится[6]. Поэтому справедливо утверждать, что в контексте взросления ребенка большее значение приобретает вопрос не как обмануть, а когда обмануть.
Нэнси Дарлинг на протяжении двадцати лет наблюдала за подростками во многих странах, в том числе на Филиппинах, в Чили, Италии и США. В любом обществе практически все подростки во время интервью признавались в том, что обманывают дома. Их ложь, как правило, распространяется на такие темы, как романтические отношения, алкоголь, вредные привычки либо нарушение правил о том, когда и с кем им позволяется гулять. В то же время большинство подростков не отрицали важность и необходимость честности и говорили, что у них установились доверительные отношения с родителями. Однако истинные границы доверия они смогли оценить лишь в ходе беседы с исследовательницей. «Многие были удивлены, – рассказывает Дарлинг, – потому что не думали о себе как об обманщиках».
Как и у большинства из нас, у подростков весьма неоднозначное отношение ко лжи и обману. С одной стороны, они обманывают исключительно в личных интересах – чтобы избежать наказания или укрепить свою репутацию в глазах окружающих, с другой – оберегая родителей, ведь правда может их лишний раз расстроить. Родители в свою очередь понимают причину обмана и тактично стараются не вмешиваться в ту или иную область жизни своих детей, о которой им не стоит слишком много знать. Дарлинг приводит в пример собственного сына: «Он не врет мне о своей половой жизни, хотя бы потому, что я о ней не спрашиваю».
В школе, как и дома, в некоторых ситуациях ложь является наиболее приемлемой политикой. К примеру, клеймо ябеды и стукача – довольно распространенное явление, способное поставить детей в нелегкое положение, когда они пытаются балансировать между конфликтующими обязательствами перед учителями, родителями и сверстниками. Классический эксперимент, проведенный в 1969 году в одной из старших школ Америки, описывает всю тонкость неоднозначного поведения в подобной ситуации. Во время урока истории учителя просят выйти из класса, чтобы ответить на некий крайне важный телефонный звонок. Один из учеников поднимается со своего места, подбегает к учительскому столу и хватает горстку мелочи, лежащую на видном месте. «Как вам это?» – с вызовом говорит он, возвращаясь на место. Другие ученики не знают, что воришка играет роль, заранее согласованную с исследователями.
Этот сценарий повторили в двух разных классах, и оба раза роль возмутителя спокойствия играли совершенно разные ученики. В первом случае это был подросток-лидер, которого одноклассники не раз выбирали в школьный совет. В другом классе главная роль досталась школяру, не пользующемуся доверием. После того как произошли оба инцидента, подростков-свидетелей опрашивали психологи, вызывая к себе как группами, так и по отдельности. Им задавали три вопроса: «Знаете ли вы, что с учительского стола украли деньги? Видели ли вы, кто это сделал? Если видели, то кто это?» Все ученики, которых опрашивали поодиночке, сказали правду, независимо от того, каким статусом в школьной иерархии обладал воришка. Но когда ребят опрашивали группами, положение изменилось. Никто не хотел «заложить» лидера. Более того, подростки отрицали, что вообще слышали о краже. Парню-аутсайдеру повезло меньше – опять-таки все сказали правду, назвав его имя.
Причина, по которой ложь не относится к числу серьезных проблем детского возраста, кроется не в воспитании, а скорее в усвоении неписаных социальных правил, дающих понять, когда врать можно, а когда – нет. Родители могут помочь детям подстроиться под эти правила, но только в том случае, если между ними действительно существуют доверие и взаимопонимание.
Большинство детских обманов имеют своей целью скорее попытку избежать трудной ситуации или проблемы, чем попытку манипулирования другими людьми. Поэтому слишком серьезное наказание за всевозможные уловки может привести детей к осознанной нечестности. «Если вы заходите в комнату и видите, что ваша пятилетняя дочь разбрызгала молоко, любой вопрос типа „Что ты делаешь?“ словно намекает на то, что вас следует обвести вокруг пальца, – говорит Дарлинг. – Но если вы скажете что-то вроде „Ах, ты разлила молоко. Давай-ка приберемся тут“, – она вряд ли захочет вас обмануть. А если все-таки попробует, то лучше обратить ситуацию в шутку – чтобы дать ребенку понять, что вы распознали обман. Нет смысла говорить, что она плохая девочка». Если ребенок чувствует постоянный контроль со стороны родителей, то он наверняка выстроит вокруг себя прочный щит из обмана, поскольку такой контроль зачастую грозит наказанием. Еще раз повторю эту мысль – если дети живут под страхом быть наказанными, то они очень скоро становятся отменными лжецами.
Существует точка зрения, что родителям лучше всего отпустить ситуацию и подождать, пока дети вырастут из своих маленьких обманов. Но Дарлинг считает это предательством по отношению к ребенку: «Если ложь слишком просто будет сходить детям с рук, то они без конца будут обманывать». По ее словам, лучшие качества родителей – одновременно и теплота и строгость. Вспоминая собственное детство, Дарлинг рассказывает, как ее отец говорил, что может вычислить обман, всего лишь почуяв запах ее локтей. «Прошли годы, прежде чем я поняла, что на самом деле это неправда, – смеется она. – С высоты прожитых лет я восхищаюсь его прозорливостью; выдуманный детектор лжи сам по себе был не более чем обыкновенным обманом, призванным обнаружить неправду без использования пугающей угрозы наказания».
В своих исследованиях Виктория Талвар использовала еще одну вариацию игры в подглядывание. Непосредственно перед началом игры она читала детям короткую историю: либо «Мальчик, который кричал „Волк!“», либо «Джордж Вашингтон и вишня». Ей хотелось проверить, повлияют ли эти истории на поведение детей во время игры или нет, а если повлияют, то каким образом.
В первой истории волк съедает главного героя – из-за того, что тот слишком часто вводил других в заблуждение. Во второй юный Вашингтон признается отцу в том, что срубил дерево своим новеньким блестящим топором. Рассказ кончается словами Вашингтона-старшего: «Я даже рад, что ты срубил его, сынок. Слышать, что ты говоришь правду, гораздо приятнее, чем иметь целую тысячу вишен».
Скорее всего, вы подумаете, что должный эффект произведет рассказ о мальчике, съеденном волком, – вот она, расплата за ложь. Но на деле дети, прослушавшие именно эту историю, гораздо более виртуозно обманывали исследовательницу. А вот рассказ о честности Джорджа Вашингтона вдохновлял детей на искренность, даже если имя первого президента Соединенных Штатов заменяли на какое-нибудь другое (для того чтобы избежать влияния известного имени). По словам Талвар, это связано с тем, что сама по себе вторая история учит детей наслаждаться честностью, а не бояться быть пойманными на лжи.
Результаты исследований Дарлинг, Талвар и других ученых указывают на то, что лучший способ воспитать честность в ребенке – всего-навсего доверять ему; полагаться исключительно на его хорошие качества, вместо того чтобы пытаться искоренить плохие. Иными словами, создать атмосферу, в которой ребенок будет считать честность наилучшей политикой.
И несмотря на то, что Чарлз Дарвин писал свое эссе в эпоху строгого воспитания, поддерживаемого не менее строгими мерами наказания за аморальные проступки, он, как уже говорилось ранее, пришел к тому же выводу:
«Но так как этот ребенок был воспитан исключительно с упором на его лучшие качества, вскоре он стал правдивым, открытым и отзывчивым – таким, о котором родители могут только мечтать».
ГЛАВА 3
Великие выдумщики
Писатели по природе своей неспособны говорить только правду, и именно поэтому мы называем их работы художественной литературой.
Уильям Фолкнер
Мошенники, актеры, сумасшедшие
В 2004 году спутниковая телекомпания Sky подала в суд иск против Electronic Data Systems – крупнейшей фирмы, занимающейся предоставлением услуг в области информационных технологий (далее EDS). Sky обвинила EDS в том, что ее сотрудники сознательно ввели компанию в заблуждение по поводу стоимости и длительности разработки одного из IT проектов, и потребовала миллионы фунтов компенсации. Эксперты весьма скептически отнеслись к возможности победы телевизионщиков, ссылаясь на то, что дела подобного рода еще никогда не выигрывались ранее, и утверждая, что факт наличия в действиях EDS мошенничества, а не простого непонимания условий контракта невероятно сложно доказать в суде.
На тридцать седьмой день разбирательства исполнительный директор EDS Джо Галлоуэй, порядочность которого подпала под подозрение, встретился в зале судебного заседания с Марком Говардом, адвокатом Sky. Слегка отклонившись в сторону от приведения содержательных доказательств вины ответчика, Говард поинтересовался у Галлоуэя о степени магистра делового администрирования, присвоенной ему колледжем Конкордии американских Виргинских островов, упомянутой ответчиком в своих показаниях. Галлоуэй тут же принялся рассказывать о своей жизни на чудесном острове Сент-Джон. По его словам, он оказался там по поручению своего предыдущего техасского работодателя, который назначил его наблюдателем за разработкой проекта нескольких дистрибьюторских отделов компании Coca-Cola, а учеба в колледже была вызвана желанием повысить свою квалификацию. Для того чтобы добраться до острова или улететь с него, Галлоуэю приходилось пользоваться услугами «маленького четырех-, шестиместного пассажирского самолета». В своем рассказе он в мельчайших деталях описал все три основные здания колледжа, которые очень хорошо знал. Учебный процесс проходил в виде вечерних занятий, по три часа в день, несколько дней в неделю. Галлоуэй даже обещал предоставить суду свои учебные материалы и в итоге действительно принес курс лекций, страницы которого пестрели многочисленными пометками.
Галлоуэй говорил напористо и уверенно, впрочем, как и все время в ходе судебного разбирательства. Он, казалось, даже наслаждался моментом, и никакой сторонний наблюдатель (посвященный или непосвященный во все подробности дела) никогда бы не заподозрил, что Галлоуэй придумывает все это на ходу.
Выражаясь языком психиатрии, у этой женщины наблюдался хронический конфабулез – довольно редкий синдром, проявляющийся, как правило, у людей, получивших повреждение мозга вследствие сильного удара (например, в автомобильной аварии). В медицинской литературе хронический конфабулез определяется как «формирование у больного вымышленных, искаженных или неверно истолкованных воспоминаний о каком-либо конкретном событии либо о всей предыдущей жизни, не основывающееся на сознательном желании обмануть»[7]. Подобное фантазирование – необычная форма проблем с памятью. В отличие от амнезии, при которой констатируются провалы в памяти, которые очень сложно восстановить, при конфабулезе происходит нечто другое: больные начинают придумывать свое прошлое. Но при этом они не забывают о настоящем мире – они изобретают альтернативную реальность.
Пациенты с подобным расстройством почти никогда не замечают свое болезненное состояние, настойчиво выдвигая самые невероятные объяснения происходящему – почему они находятся в больнице и почему беседуют с врачом. «Оправдывающая» деталь может быть, например, такой: «Моя работа – разговаривать, и я охотно отвечу на все ваши вопросы».
Один пациент, отвечая на вопрос о происхождении небольшого шрама (результат хирургического вмешательства), объяснил, что во время Второй мировой войны нечаянно напугал девушку, которая, защищаясь, трижды выстрелила ему в голову; к счастью, рядом оказался врач, вернувший его к жизни. Когда у того же пациента спрашивали о судьбе его семьи, то он начинал в подробностях рассказывать, как все ее члены умирали у него на руках, а иногда говорил, что они были убиты на его глазах. Другие пациенты выдают еще более неправдоподобные истории, например, о своих путешествиях на Луну, участии в походе Александра Македонского в Индию или о личном присутствии на Голгофе во время распятия Иисуса. Однако люди с хроническим конфабулезом вовсе не желают никого обманывать – просто они с головой погружены в то, что нейропсихолог Моррис Москович называет «правдивым обманом». Пребывая в неизменной неопределенности, от которой, к слову, они и сами страдают, пациенты вынуждены рассказывать свои истории окружающим, чтобы более-менее сформировать, выстроить и объяснить то, что в силу своей болезни понять не могут.
Хронический конфабулез, как правило, ассоциируется с повреждениями, затрагивающими лобную долю головного мозга, а особенно те ее участки, функции которых – саморегуляция и самоконтроль человека. Когда пациент слышит вопрос, адресованный ему, то отдельные слова инициируют в его сознании целый ряд ассоциаций. Это вполне естественно для любого человека – слово «шрам» точно так же может навести нас на мысль о боевом ранении, старых фильмах или историях, вечный спутник которых – смертельная опасность. Но вы не позволяете этим случайным мыслям проникнуть в свое сознание, а если и позволяете, то не будете открыто выражать их. Здравый смысл подсказывает вам, что вы не участвовали во Второй мировой войне и что нельзя быть одновременно и убитым и спасенным. В случае с конфабулезом этого не происходит, и пациенты наугад совмещают свои реальные воспоминания с вымыслом, сокровенными желаниями и надеждами, в результате чего рождаются сложные и запутанные истории.
Изучение хронического конфабулеза дает нам некоторые сведения, на основании которых мы можем судить о человеческом разуме: в частности, оно обнажает наше сентиментальное пристрастие к изобретательности. Мы от природы склонны к фантазированию и придумыванию историй, в которых сочетаются наш личный опыт и воображение. Но мы держим себя в определенных рамках, не позволяющих оторваться от реальности. В некотором смысле в большинстве случаев мы просто-напросто используем наши мозговые сенсоры. Все люди выдумщики, но только одни из нас прикладывают немного больше усилий к самоконтролю, а другие, как люди с хроническим конфабулезом, – чуть меньше. Мы понимаем, кому и какие истории можем рассказывать, если хотим, чтобы слушатели нам верили.
Через несколько дней после выступления Галлоуэя Говард предоставил суду сертификат о присвоении степени магистра делового администрирования, выданный колледжем Конкордии – «неаккредитованным институтом, присваивающим различные научные степени», основываясь лишь на «жизненном опыте», – на имя… его собаки Лулу. Адвокат не отказал себе в удовольствии обратить внимание суда на то, что Лулу получила более высокие выпускные баллы, чем Джо Галлоуэй. Более того, к свидетельству было приложено и рекомендательное письмо, выданное Лулу за подписью ректора и первого проректора колледжа.
Пожалуй, наиболее примечательная сторона в обмане Галлоуэя – его поразительное тщание. Как только Говард начал спрашивать его о полученной степени, наиболее верным решением было бы просто указать на ее происхождение и прибавить, что к рассматриваемому делу это не имеет непосредственного отношения. Он мог бы отклонить бóльшую часть вопросов Говарда, ссылаясь на то, что не помнит подробностей своих студенческих лет, но вместо этого придумал длинную и детально проработанную историю о своей жизни на острове. То есть Галлоуэй продемонстрировал что-то вроде того, что эксперты в области обмана назвали бы «сомнительным удовольствием», так как это удовольствие явилось результатом его глупости, а не плодом воображения.
Объясняя решение, вынесенное в пользу Sky, судья сказал, что та видимая легкость и уверенность, с какой Галлоуэй врал о своем образовании, полностью разрушила доверие к его показаниям и разъяснениям, в том числе и в вопросах бизнеса. Ложь о получении степени магистра, по словам судьи, – это одно, но Галлоуэй продемонстрировал кое-что другое: «Изумительную предрасположенность к нечестности». В соответствии с постановлением суда, EDS предстояло выплатить Sky более двухсот миллионов фунтов компенсации.
На одном из допросов Болтун сообщил следователю, что группа профессиональных налетчиков, в которую он входил, стала жертвой шантажа со стороны адвоката Кобаяши, который действовал от имени Кайзера Созе. Кобаяши принудил группу к уничтожению крупной партии наркотиков, принадлежащей конкурентам Созе. В ходе операции погибли все, кроме Болтуна и еще одного налетчика. Болтун сказал также, что кое-что знает о прошлом неуловимого преступника. Выяснилось, что Созе начинал как мелкий наркоторговец, работавший исключительно в своей родной Турции. Но после того как венгерская мафия убила его ребенка, он, желая отомстить, стал профессиональным убийцей. Показания Болтуна вывели полицию на след человека по имени Дин Китон (Гэбриэл Бирн), который, по-видимому, и был Кайзером Созе.
Однако в последней сцене фильма следователю, работающему с Болтуном (а заодно и нам), становится ясно, что Кайзер Созе – не кто иной, как сам Болтун. С одной стороны, его «откровения» были тщательно продуманной ложью, а с другой – импровизацией, полной мелких деталей, подхваченных на лету. В частности, разглядывая доску объявлений, висящую в кабинете, где проходил допрос, следователь узнавал не только отдельные слова, но даже целые фразы, звучавшие из уст Болтуна. В полной прострации (Болтун уже отпущен) следователь роняет чашку, из которой потягивал кофе во время допроса. В режиме замедленной съемки мы видим, как чашка падает на пол и разбивается. На печати производителя, проставленной на дне, отчетливо читается: КОБАЯШИ.
Как и Болтун (обратите внимание, как просто и точно подобрано прозвище для этого персонажа), люди с хроническим конфабулезом складывают свои рассказы из всего, что попадается им на глаза или вливается в уши. Фолклендские острова? – и вот уже готова история о незабываемом отдыхе. Абсолютно все истории страдающих конфабулезом образуются спонтанно – собеседнику достаточно спросить о чем-то или просто сказать какое-нибудь слово, и человека уже не остановить. Это как в джазе – саксофонист, поймавший музыкальную фразу пианиста, может развивать ее до бесконечности. К примеру, пациентка с указанным расстройством может сказать своей подруге, пришедшей навестить ее, что находится в госпитале потому, что работает психиатром, и что человек, стоящий неподалеку (настоящий доктор), – ее ассистент, с которым они совершают обход больных. Более того, люди с конфабулезом, как правило, крайне изобретательны. Об этом можно судить по тому, с какой легкостью они придумывают согласованные с общим контекстом слова. В частности, один пациент, размышляя над тем, какая участь постигла Марию Антуанетту, пришел к выводу, что ее «суицидировала» собственная семья. В этом плане они чем-то похожи на писателей, которых Генри Джеймс однажды описал как людей, живущих в мире собственных произведений.
И Болтун Кинт, и женщина, взахлеб рассказывавшая историю отдыха на Фолклендских островах, используют один из основных процессов творческого мышления. В «Трактате о человеческой природе» философ Дейвид Юм пишет:
Когда я спросил писателя Уилла Селфа о его творческом процессе, то он ответил примерно в том же ключе, описав созидательное мышление как постоянную готовность обращать внимание на малейшие объекты окружающего мира и аспекты их чувственного восприятия; для создания образного сопоставления они мысленно «складываются» вместе с другими наблюдениями.
Давайте рассмотрим замечательный пример творческого взгляда на процесс фантазирования, представленный в документальном фильме Мартина Скорсезе «Нет пути назад», посвященном самому началу карьеры Боба Дилана.
На дворе 1966 год, Дилан стоит на углу улицы в Кенсингтоне (Лондон). На нем синий замшевый жакет, модные солнечные очки «Ray Ban» и узкие штаны. Он впервые в Великобритании, и у него приподнятое настроение (которое могло, а может, и не могло быть вызвано использованием «особых» средств). Дилан идет вдоль трех небольших магазинчиков, вслух читая вывески:
На тридцать седьмой день разбирательства исполнительный директор EDS Джо Галлоуэй, порядочность которого подпала под подозрение, встретился в зале судебного заседания с Марком Говардом, адвокатом Sky. Слегка отклонившись в сторону от приведения содержательных доказательств вины ответчика, Говард поинтересовался у Галлоуэя о степени магистра делового администрирования, присвоенной ему колледжем Конкордии американских Виргинских островов, упомянутой ответчиком в своих показаниях. Галлоуэй тут же принялся рассказывать о своей жизни на чудесном острове Сент-Джон. По его словам, он оказался там по поручению своего предыдущего техасского работодателя, который назначил его наблюдателем за разработкой проекта нескольких дистрибьюторских отделов компании Coca-Cola, а учеба в колледже была вызвана желанием повысить свою квалификацию. Для того чтобы добраться до острова или улететь с него, Галлоуэю приходилось пользоваться услугами «маленького четырех-, шестиместного пассажирского самолета». В своем рассказе он в мельчайших деталях описал все три основные здания колледжа, которые очень хорошо знал. Учебный процесс проходил в виде вечерних занятий, по три часа в день, несколько дней в неделю. Галлоуэй даже обещал предоставить суду свои учебные материалы и в итоге действительно принес курс лекций, страницы которого пестрели многочисленными пометками.
Галлоуэй говорил напористо и уверенно, впрочем, как и все время в ходе судебного разбирательства. Он, казалось, даже наслаждался моментом, и никакой сторонний наблюдатель (посвященный или непосвященный во все подробности дела) никогда бы не заподозрил, что Галлоуэй придумывает все это на ходу.
* * *
Психиатрическое исследование, опубликованное в 1985 году практикующим неврологом Антонио Дамасио, передает историю женщины среднего возраста с повреждением мозга, при котором у нее сохранилось большинство когнитивных (познавательных) способностей, в том числе связная речь. Тем не менее то, о чем она говорила, всегда было неожиданностью. Проверяя осведомленность пациентки о текущих событиях, доктор спрашивал ее о событиях фолклендской войны. Внимательно выслушав вопрос, она спонтанно начала описывать счастливый отпуск, проведенный ею на островах: свои долгие прогулки с мужем и покупку всяких безделушек в местных магазинчиках. На вопрос врача о языке, на котором там говорят, она тут же ответила: «На фолклендском, на каком же еще?»Выражаясь языком психиатрии, у этой женщины наблюдался хронический конфабулез – довольно редкий синдром, проявляющийся, как правило, у людей, получивших повреждение мозга вследствие сильного удара (например, в автомобильной аварии). В медицинской литературе хронический конфабулез определяется как «формирование у больного вымышленных, искаженных или неверно истолкованных воспоминаний о каком-либо конкретном событии либо о всей предыдущей жизни, не основывающееся на сознательном желании обмануть»[7]. Подобное фантазирование – необычная форма проблем с памятью. В отличие от амнезии, при которой констатируются провалы в памяти, которые очень сложно восстановить, при конфабулезе происходит нечто другое: больные начинают придумывать свое прошлое. Но при этом они не забывают о настоящем мире – они изобретают альтернативную реальность.
Пациенты с подобным расстройством почти никогда не замечают свое болезненное состояние, настойчиво выдвигая самые невероятные объяснения происходящему – почему они находятся в больнице и почему беседуют с врачом. «Оправдывающая» деталь может быть, например, такой: «Моя работа – разговаривать, и я охотно отвечу на все ваши вопросы».
Один пациент, отвечая на вопрос о происхождении небольшого шрама (результат хирургического вмешательства), объяснил, что во время Второй мировой войны нечаянно напугал девушку, которая, защищаясь, трижды выстрелила ему в голову; к счастью, рядом оказался врач, вернувший его к жизни. Когда у того же пациента спрашивали о судьбе его семьи, то он начинал в подробностях рассказывать, как все ее члены умирали у него на руках, а иногда говорил, что они были убиты на его глазах. Другие пациенты выдают еще более неправдоподобные истории, например, о своих путешествиях на Луну, участии в походе Александра Македонского в Индию или о личном присутствии на Голгофе во время распятия Иисуса. Однако люди с хроническим конфабулезом вовсе не желают никого обманывать – просто они с головой погружены в то, что нейропсихолог Моррис Москович называет «правдивым обманом». Пребывая в неизменной неопределенности, от которой, к слову, они и сами страдают, пациенты вынуждены рассказывать свои истории окружающим, чтобы более-менее сформировать, выстроить и объяснить то, что в силу своей болезни понять не могут.
Хронический конфабулез, как правило, ассоциируется с повреждениями, затрагивающими лобную долю головного мозга, а особенно те ее участки, функции которых – саморегуляция и самоконтроль человека. Когда пациент слышит вопрос, адресованный ему, то отдельные слова инициируют в его сознании целый ряд ассоциаций. Это вполне естественно для любого человека – слово «шрам» точно так же может навести нас на мысль о боевом ранении, старых фильмах или историях, вечный спутник которых – смертельная опасность. Но вы не позволяете этим случайным мыслям проникнуть в свое сознание, а если и позволяете, то не будете открыто выражать их. Здравый смысл подсказывает вам, что вы не участвовали во Второй мировой войне и что нельзя быть одновременно и убитым и спасенным. В случае с конфабулезом этого не происходит, и пациенты наугад совмещают свои реальные воспоминания с вымыслом, сокровенными желаниями и надеждами, в результате чего рождаются сложные и запутанные истории.
Изучение хронического конфабулеза дает нам некоторые сведения, на основании которых мы можем судить о человеческом разуме: в частности, оно обнажает наше сентиментальное пристрастие к изобретательности. Мы от природы склонны к фантазированию и придумыванию историй, в которых сочетаются наш личный опыт и воображение. Но мы держим себя в определенных рамках, не позволяющих оторваться от реальности. В некотором смысле в большинстве случаев мы просто-напросто используем наши мозговые сенсоры. Все люди выдумщики, но только одни из нас прикладывают немного больше усилий к самоконтролю, а другие, как люди с хроническим конфабулезом, – чуть меньше. Мы понимаем, кому и какие истории можем рассказывать, если хотим, чтобы слушатели нам верили.
* * *
Марк Говард, вероятно, был удивлен продолжительностью и детальностью импровизации Галлоуэя. Но он казался довольным и не собирался прерывать рассказ, потому что точно знал, что Галлоуэй врет. В ходе подготовки к судебному разбирательству адвокаты Sky досконально изучили прошлое ответчика. В частности, они узнали, что на острове Сент-Джон нет и никогда не было никакого колледжа Конкордии и иных высших учебных заведений, равно как не было и отделов компании Coca-Cola. Не было там и аэропорта, а потому прилететь на остров было бы весьма затруднительно. Что касается курса лекций, предоставленных для рассмотрения, то по штрихкоду и маркировке было определено, что брошюра является собственностью библиотеки Миссури, которая, как можно было догадаться, находилась неподалеку от дома Галлоуэя.Через несколько дней после выступления Галлоуэя Говард предоставил суду сертификат о присвоении степени магистра делового администрирования, выданный колледжем Конкордии – «неаккредитованным институтом, присваивающим различные научные степени», основываясь лишь на «жизненном опыте», – на имя… его собаки Лулу. Адвокат не отказал себе в удовольствии обратить внимание суда на то, что Лулу получила более высокие выпускные баллы, чем Джо Галлоуэй. Более того, к свидетельству было приложено и рекомендательное письмо, выданное Лулу за подписью ректора и первого проректора колледжа.
Пожалуй, наиболее примечательная сторона в обмане Галлоуэя – его поразительное тщание. Как только Говард начал спрашивать его о полученной степени, наиболее верным решением было бы просто указать на ее происхождение и прибавить, что к рассматриваемому делу это не имеет непосредственного отношения. Он мог бы отклонить бóльшую часть вопросов Говарда, ссылаясь на то, что не помнит подробностей своих студенческих лет, но вместо этого придумал длинную и детально проработанную историю о своей жизни на острове. То есть Галлоуэй продемонстрировал что-то вроде того, что эксперты в области обмана назвали бы «сомнительным удовольствием», так как это удовольствие явилось результатом его глупости, а не плодом воображения.
Объясняя решение, вынесенное в пользу Sky, судья сказал, что та видимая легкость и уверенность, с какой Галлоуэй врал о своем образовании, полностью разрушила доверие к его показаниям и разъяснениям, в том числе и в вопросах бизнеса. Ложь о получении степени магистра, по словам судьи, – это одно, но Галлоуэй продемонстрировал кое-что другое: «Изумительную предрасположенность к нечестности». В соответствии с постановлением суда, EDS предстояло выплатить Sky более двухсот миллионов фунтов компенсации.
* * *
В фильме Брайна Сингера «Обычные подозреваемые»[8] полицейские безнадежно пытаются выйти на след Кайзера Созе, жесткого и неуловимого преступника, имеющего вес в криминальном мире. Несмотря на то что Созе приписывали множество кровавых дел (все его жертвы погибали при ужасных обстоятельствах), о нем ничего не было известно, даже о его внешности полицейские имели весьма смутное представление. В своем расследовании полиция полагалась на показания Роджера Кинта по прозвищу Болтун (в фильме эту роль сыграл Кевин Спейси), неприметного хромого человека, которому была обещана защита и неприкосновенность в обмен на любую информацию о Созе.На одном из допросов Болтун сообщил следователю, что группа профессиональных налетчиков, в которую он входил, стала жертвой шантажа со стороны адвоката Кобаяши, который действовал от имени Кайзера Созе. Кобаяши принудил группу к уничтожению крупной партии наркотиков, принадлежащей конкурентам Созе. В ходе операции погибли все, кроме Болтуна и еще одного налетчика. Болтун сказал также, что кое-что знает о прошлом неуловимого преступника. Выяснилось, что Созе начинал как мелкий наркоторговец, работавший исключительно в своей родной Турции. Но после того как венгерская мафия убила его ребенка, он, желая отомстить, стал профессиональным убийцей. Показания Болтуна вывели полицию на след человека по имени Дин Китон (Гэбриэл Бирн), который, по-видимому, и был Кайзером Созе.
Однако в последней сцене фильма следователю, работающему с Болтуном (а заодно и нам), становится ясно, что Кайзер Созе – не кто иной, как сам Болтун. С одной стороны, его «откровения» были тщательно продуманной ложью, а с другой – импровизацией, полной мелких деталей, подхваченных на лету. В частности, разглядывая доску объявлений, висящую в кабинете, где проходил допрос, следователь узнавал не только отдельные слова, но даже целые фразы, звучавшие из уст Болтуна. В полной прострации (Болтун уже отпущен) следователь роняет чашку, из которой потягивал кофе во время допроса. В режиме замедленной съемки мы видим, как чашка падает на пол и разбивается. На печати производителя, проставленной на дне, отчетливо читается: КОБАЯШИ.
Как и Болтун (обратите внимание, как просто и точно подобрано прозвище для этого персонажа), люди с хроническим конфабулезом складывают свои рассказы из всего, что попадается им на глаза или вливается в уши. Фолклендские острова? – и вот уже готова история о незабываемом отдыхе. Абсолютно все истории страдающих конфабулезом образуются спонтанно – собеседнику достаточно спросить о чем-то или просто сказать какое-нибудь слово, и человека уже не остановить. Это как в джазе – саксофонист, поймавший музыкальную фразу пианиста, может развивать ее до бесконечности. К примеру, пациентка с указанным расстройством может сказать своей подруге, пришедшей навестить ее, что находится в госпитале потому, что работает психиатром, и что человек, стоящий неподалеку (настоящий доктор), – ее ассистент, с которым они совершают обход больных. Более того, люди с конфабулезом, как правило, крайне изобретательны. Об этом можно судить по тому, с какой легкостью они придумывают согласованные с общим контекстом слова. В частности, один пациент, размышляя над тем, какая участь постигла Марию Антуанетту, пришел к выводу, что ее «суицидировала» собственная семья. В этом плане они чем-то похожи на писателей, которых Генри Джеймс однажды описал как людей, живущих в мире собственных произведений.
И Болтун Кинт, и женщина, взахлеб рассказывавшая историю отдыха на Фолклендских островах, используют один из основных процессов творческого мышления. В «Трактате о человеческой природе» философ Дейвид Юм пишет:
«Создание монстров и совмещение несовместимого не доставляет нашему воображению проблем больших, чем постижение знакомых нам естественных объектов… Несмотря на кажущуюся независимость мыслей, при ближайшем рассмотрении мы обнаружим, что наша фантазия существует в довольно узких рамках и что вся творческая сила сознания – не более чем возможность смешать, переместить, увеличить или уменьшить давно знакомую нам материю. Стоит подумать о золотой горе, как в нашем сознании соединяются два явления: гора и золото, с которыми мы, безусловно, давно знакомы… Проще говоря, все материалы для созидательного мышления извлекаются из наших внешних и внутренних ощущений: смешивание и упорядочивание которых относятся к области действия нашей воли и разума».Уильям Джеймс (брат Генри) называл способность создать в романе внутренние связи между идеями «многополярным мышлением», то есть таким образом мышления, при котором «только неожиданность ограничена правилами».
Когда я спросил писателя Уилла Селфа о его творческом процессе, то он ответил примерно в том же ключе, описав созидательное мышление как постоянную готовность обращать внимание на малейшие объекты окружающего мира и аспекты их чувственного восприятия; для создания образного сопоставления они мысленно «складываются» вместе с другими наблюдениями.
Давайте рассмотрим замечательный пример творческого взгляда на процесс фантазирования, представленный в документальном фильме Мартина Скорсезе «Нет пути назад», посвященном самому началу карьеры Боба Дилана.
На дворе 1966 год, Дилан стоит на углу улицы в Кенсингтоне (Лондон). На нем синий замшевый жакет, модные солнечные очки «Ray Ban» и узкие штаны. Он впервые в Великобритании, и у него приподнятое настроение (которое могло, а может, и не могло быть вызвано использованием «особых» средств). Дилан идет вдоль трех небольших магазинчиков, вслух читая вывески: