Страница:
Иган Грег
Видеть
Грег ИГАН
ВИДЕТЬ
Я смотрю сверху вниз на покрытую пылью тыльную поверхность осветительной системы, висящей на потолке операционной. К серому металлу приклеен желтенький листочек - один уголок завернулся, - на котором аккуратно написано от руки:
В случае выхода из своего тела звонить:
137-4597
Странно - никогда не видел, чтобы местные номера начинались с единицы. Но когда я приглядываюсь повнимательнее, оказывается, что это не единица, а семерка. Да и пыли никакой нет, просто игра света на неровно окрашенной поверхности. Какая может быть пыль в стерильной операционной - с ума я схожу, что ли?
Я переключаю внимание на свое тело, полностью покрытое зеленой тканью, за исключением маленького квадратика над правым виском, куда вводит свой зонд макрохирург, прослеживая путь, по которому шла пуля. Операционный стол полностью в распоряжении тощего робота, а двое людей в халатах и масках, немного в стороне, смотрят на экран. По-моему, они наблюдают на рентгене за движением зонда внутри черепа, но сверху мне плохо видно, что происходит на экране. Впрыснутые в меня микрохирурги, должно быть, уже остановили кровь, починили сотни кровеносных сосудов и разрушили тромбы. Но сама пуля слишком массивна и химически инертна, чтобы отряд микророботов мог убрать ее, предварительно раздробив на мелкие кусочки, словно камень в почке. Остается только добраться до нее зондом и вытащить наружу. Я читал о таких операциях, а потом не мог заснуть и все думал, когда же придет моя очередь. Часто мне случалось представлять, как это будет выглядеть, - и могу поклясться, что в своем воображении я видел точно такую же картину, какую наблюдаю сейчас. Не могу сказать, то ли это обезумевшая ложная память, то ли я прямо сейчас генерирую эту галлюцинацию на основе своих навязчивых страхов.
Совершенно спокойно я начинаю обдумывать, что означает моя необычная позиция. С одной стороны, выход из тела должен предвещать близкую смерть, с другой стороны, ведь те тысячи людей, которые рассказывали о таких явлениях, остались живы! Но я не знаю, сколько испытавших это умерли, так что о моих шансах выжить судить трудно. Разумеется, у меня тяжелая физическая травма, но никаких признаков приближения смерти я не замечаю.
Неприятно одно: мое нынешнее положение напоминает дурацкие рассказы о том, как "душа отделяется от тела" и потом скользит по световому туннелю прямо в загробную жизнь.
Постепенно начинают всплывать смутные воспоминания о том, что происходило перед нападением. Я приехал, чтобы выступить на годичном собрании "Цайтгайст <Цайтгайст (нем. Zeitgeist) - дух времени> энтертэйнмент" (и зачем я, впервые за столько лет, решил физически присутствовать? Продажа "Гиперконференс Системс" - еще не повод забывать о технологиях дистанционного участия в таких собраниях). А этот припадочный, Мэрчисон, стал что-то орать у входа в "Хилтон". Будто я - я! - надул его с контрактом на мини-сериал. (А я вообще не читал этого контракта и тем более не вникал в отдельные статьи. Ох, лучше бы он пошел и скосил из автомата весь юридический отдел.) Потом пуленепробиваемое стекло "роллс-ройса" автоматически поднимается. Сейчас станет тихо. Зеркальное стекло медленно ползет вверх, бесшумно, надежно - и вдруг застревает...
В одном я ошибся - я всегда думал, что в меня будет стрелять кто-нибудь из этих чертовых киноманов со слишком цепкой памятью. Один из тех, кого взбесили выпущенные "Цайтгайстом" "Продолжения киношедевров". Компьютерные инкарнации режиссеров мы всегда делали с особой тщательностью, под наблюдением психологов, историков кино, старались воссоздать личность маэстро как можно точнее, но некоторые пуристы всегда найдут, к чему придраться. Целый год после выхода трехмерной версии "Ханны и ее сестер II" меня угрожали убить. Но я никак не ожидал, что человек, только что подписавший контракт на семизначную сумму вознаграждения за права на его биографию - причем отпущенный под залог лишь благодаря щедрому авансу "Цайтгайста", - будет стрелять в меня из-за скидки на отчисления за спутниковую трансляцию версии, дублированной на язык иннуитов!
Я замечаю, что невероятное объявление на крышке осветительного блока исчезло. Если наваждение рассеивается, что сие предвещает - спасение или гибель? Какой бред здоровее - стабильный или неустойчивый? Может быть, в мое сознание вот-вот ворвется реальность? Интересно, что я должен был бы сейчас видеть? Наверное, ничего, кроме абсолютной тьмы, если я действительно накрыт этим зеленым покрывалом и лежу под общим наркозом, да еще с закрытыми глазами. Я пытаюсь "закрыть глаза", но просто не знаю, как это сделать. Я изо всех сил стараюсь потерять сознание (если предположить, что сейчас я в сознании). Я пытаюсь расслабиться, заснуть, но меня отвлекает легкое жужжание зонда в руках хирурга.
Я слежу - физически не в силах отвести свой нефизический взгляд - за тем, как из черепа медленно выходит сверкающая серебряная игла. Кажется, что это никогда не кончится, а я тем временем тщетно пытаюсь понять, как можно отличить мазохистский театр сновидений от проблеска реальности.
Наконец - я чувствую это за секунду до того, как это действительно происходит - появляется кончик иглы, намертво прикрепленный капелькой сверхпрочного клея (какая проза!) к затупленной, слегка помятой пуле.
Я вижу, как ткань, покрывающая мою грудь, вздымается и опускается в выразительном вздохе облегчения. Странное дело, если учесть, что я под наркозом и подключен к аппарату искусственного дыхания. Неожиданно наваливается ошеломляющая усталость, я больше не в силах что-либо воображать, мир перед моим взором рассыпается, превращается в психоделический узор, потом гаснет.
***
Я слышу знакомый голос, но не могу понять, откуда он доносится:
- А это от "Серийных убийц за ответственность перед обществом". "Глубоко потрясены.., трагедия для индустрии развлечений.., молимся за скорейшее выздоровление мистера Лоу"... Так, потом отрекаются от каких-либо связей с Рандольфом Мэрчисоном.., пишут, что все, что он якобы делал с теми, кого соглашался подвезти на машине, - это патология совершенно другого типа, чем та, что связана с покушением на знаменитость, а безответственные заявления, искажающие суть вопроса, будут встречены соответствующими акциями...
Я открываю глаза и громко говорю:
- Может кто-нибудь мне объяснить, для чего это зеркало на потолке над моей кроватью? Здесь что в конце концов, больница или бордель?
Наступает тишина. Прищурившись, я смотрю в зеркало, не в силах повернуть глаза, чтобы определить, каков размер этого причудливого украшения. Я жду объяснений. Внезапно мелькает мысль: "Может быть, я парализован, и это для меня единственный способ видеть, что происходит вокруг?" На миг меня охватывает паника, но я подавляю ее: скорее всего паралич временный, скоро это пройдет. Нервы можно регенерировать, все остальное можно заменить. Я выжил, и это главное, а дальше - просто восстановительный период. И разве не этого я всегда ожидал? Получить пулю в голову.., быть на волоске от смерти.., прийти в себя совершенно беспомощным?
В зеркале я вижу четырех человек, собравшихся вокруг моей кровати. Несмотря на необычный ракурс, я легко узнаю их. Джеймс Лонг, мой личный помощник, это его голос меня разбудил. Андреа Стюарт, старший вице-президент "Цайтгайста". Моя жена, Джессика, с которой мы давно живем порознь - о, я верил, что она придет. И Алекс, мой сын - наверное, бросил все и примчался из Москвы первым же рейсом.
А на кровати, почти скрытая переплетением трубок и кабелей, подсоединенных к десятку мониторов и насосов, бледная, забинтованная, костлявая фигура. Это, по-видимому, я.
Джеймс смотрит на потолок, потом на кровать и мягко говорит:
- Мистер Лоу, там нет зеркала. Наверное, надо сказать врачам, что вы проснулись?
Я пытаюсь грозно посмотреть на него, но не могу повернуть голову:
- Вы что, ослепли? Зеркало прямо надо мной. А если кто-нибудь следит за всеми этими приборами, он и без вас поймет, что я проснулся, а если не поймет, то...
Джеймс смущенно покашливает. Это условный знак, к которому он прибегает на деловых встречах, когда я уж очень сильно отклоняюсь от фактов. Я снова делаю попытку посмотреть ему в глаза, и на этот раз...
На этот раз получается. По крайней мере я вижу, как человек на кровати поворачивает голову...
...и все пространство в моем восприятии вдруг переворачивается с ног на голову, как будто рассеялась некая всеобъемлющая оптическая иллюзия. Пол превращается в потолок, потолок в пол, но при этом ничто не сдвигается ни на миллиметр. Мне кажется, что я ору во всю силу моих легких, но слышу лишь слабый испуганный вскрик. Проходит секунда, другая - и уже невозможно представить, как я мог не понимать столь очевидного.
Никакого зеркала нет. Это я сам смотрю на все с потолка, так же как наблюдал за извлечением пули. Я до сих пор наверху. Я так и не спустился.
Я закрываю глаза, и комната постепенно тает, окончательно исчезая лишь через две-три секунды.
Я открываю глаза. Ничего не изменилось.
Я говорю:
- Это сон? Глаза у меня открыты или нет? Джессика! Скажи мне, что происходит. Лицо у меня забинтовано? Я ослеп?
- Вашей жены здесь нет, мистер Лоу, - говорит Джеймс. - Мы пока не смогли ее разыскать. - Помедлив, он добавляет:
- Ваше лицо не забинтовано...
Я злобно смеюсь:
- Как это нет? А кто же стоит рядом с вами?
- Никто не стоит рядом со мной. В данный момент возле вас находимся только мисс Стюарт и я.
Андреа откашливается и говорит:
- Филипп, он прав. Прошу тебя, постарайся успокоиться. Ты только что перенес серьезную операцию, теперь все будет хорошо, ты только не волнуйся.
Как она оказалась в ногах кровати? Фигура на постели поворачивает к ней голову, обводя взглядом ту часть комнаты, где только что были другие, - и вдруг с той же легкостью, что и дурацкое объявление, моя жена и сын исчезают.
Я говорю:
- Я схожу с ума.
Впрочем, нет. Я ошеломлен, меня заметно поташнивает, но до помешательства еще далеко. Я отмечаю, что мой голос - как и следовало ожидать - исходит, кажется, из моего единственного рта, того, который принадлежит лежащему внизу человеку - а отнюдь не оттуда, где находился бы мой рот, если бы я по-настоящему, собственной персоной, парил под потолком. Говоря, я ощущал, как вибрирует гортань, как двигаются язык и губы, и это происходило там, внизу, но не вызывает ни малейших сомнений и то, что я нахожусь под потолком. Все мое тело как будто превратилось в придаток, вроде пальца или ноги. Я могу им управлять, оно связано со мной, но никоим образом не вмещает в себя основу моей личности. Я прикасаюсь кончиком языка к зубам, глотаю слюну - знакомые, понятные ощущения. Но при этом я не устремляюсь вниз, чтобы "занять" место, где все это происходит - это было бы так же странно, как почувствовать, что моя душа переселилась в большой палец на ноге только из-за того, что я пошевелил им в тесном ботинке.
Джеймс говорит:
- Я приведу врачей.
Разбираться в том, откуда слышал бы его голос тот, кто находится под потолком, и откуда его голос доносится ко мне, и как такое может быть, выше моих сил. Во всяком случае, мне показалось, что он сам произнес эти слова.
Андреа опять откашливается:
- Филипп, ты не возражаешь, если я позвоню? Токио откроется через час, и когда они услышат, что в тебя стреляли...
Я обрываю ее:
- Не надо звонить. Поезжай туда сама. Лично. Вылетай первым же суборбитальным - на бирже это производит хорошее впечатление. Я так рад, что ты была здесь, когда я пришел в себя, - особенно тому, что хоть твое присутствие оказалось реальным. Но лучшее, что ты можешь для меня сделать постараться, чтобы "Цайтгайст" вышел из этой истории без единой царапины.
Говоря это, я пытаюсь заглянуть ей в глаза, но не могу сказать, насколько успешно. Уже двадцать лет мы не любовники, но она по-прежнему мой самый близкий друг. Я и сам не знаю, почему мне так не терпится поскорее выставить ее.., такое ощущение, что здесь, наверху, я выставлен на всеобщее обозрение и она может случайно взглянуть вверх и увидеть меня - нечто такое, что моя плоть обычно скрывает от чужих глаз.
- Ты так думаешь?
- Уверен. Со мной может нянчиться Джеймс, за это он и получает деньги. А я буду спокоен, только если буду знать, что ты присматриваешь за "Цайтгайстом".
На самом деле, едва она уходит, цена акций моей компании сразу начинает казаться чем-то совершенно абстрактным, далеким, о чем было бы просто нелепо думать всерьез. Я поворачиваю голову так, что человек на постели снова смотрит прямо "на меня". Я провожу рукой по груди, и почти все кабели и трубки, которые "заслоняли" меня, исчезают, и остается только немного смятая простыня. Я усмехаюсь, и это выглядит довольно странно. Как будто я вспоминаю, когда последний раз смеялся, глядя в зеркало.
Джеймс возвращается, и с ним четыре неопределенные фигуры в белых халатах. Когда я поворачиваю к ним голову, четыре фигуры конденсируются в две молодого мужчину и женщину средних лет.
Женщина говорит:
- Мистер Лоу, я доктор Тайлер, ваш невролог. Как вы себя чувствуете?
- Как чувствую? Как будто под потолком вишу.
- У вас еще кружится голова после наркоза?
- Нет! - Я едва удерживаюсь, чтобы не заорать: "Смотрите на меня, когда я с вами разговариваю!" - но вместо этого я ровным голосом продолжаю:
- У меня не кружится голова. У меня галлюцинации. Я вижу все так, будто нахожусь под потолком и смотрю оттуда вниз. Вы меня понимаете? Я наблюдаю оттуда, как двигаются мои собственные губы, когда я сейчас говорю с вами. Я нахожусь вне своего тела, вот в эту самую минуту, прямо перед вами, - точнее, прямо над вами. Это началось в операционной. Я видел, как робот извлек пулю. Знаю, мне показалось, это был всего лишь очень подробный сон, и на самом деле я ничего не видел.., но это продолжается до сих пор. И я не могу спуститься.
Доктор Тайлер твердо говорит:
- Хирург не извлекал пулю. Она не проникла в ваш череп, а только задела его. От удара кость растрескалась, мелкие осколки проникли в ткань мозга, но поврежденный участок очень мал.
Я с облегчением улыбаюсь, но тут же беру себя в руки - моя улыбка выглядит как-то непривычно застенчиво:
- Все это прекрасно. Но я по-прежнему здесь, наверху.
Доктор Тайлер хмурится (откуда я это знаю?). Она склоняется надо мной, ее лицо от меня скрыто, но информация каким-то образом достигает меня телепатия? Бред какой-то: те вещи, которые я должен "видеть" собственными глазами - те, которые я имею полное право знать, - достигают моего сознания каким-то непостижимым путем, а мое так называемое "видение" комнаты - смесь догадок и благих пожеланий - маскируется под безыскусную правду.
- Вы можете сесть?
Я медленно сажусь. Я очень слаб, но отнюдь не парализован и, неуклюже перебирая локтями и ступнями, постепенно принимаю вертикальное положение. Это усилие заставляет меня остро почувствовать каждый сустав, каждый мускул, каждую косточку - но острее всего ощущение, что все это соединено друг с другом так же, как всегда. Тазовая кость по-прежнему соединена с бедренной, и это главное, хоть "я", кажется, довольно далек пока и от той и от другой.
Тело мое перемещается, но поле зрения при этом не изменяется. Меня это уже не удивляет - с некоторого момента подобные вещи кажутся не более странными, чем то, что поворот головы влево не заставляет весь мир вращаться вправо.
Доктор Тайлер вытягивает правую руку:
- Сколько пальцев?
- Два.
- А так?
- Четыре.
Она закрывает свою руку от наблюдения с воздуха планшетом:
- А так?
- Один. Но я его не вижу, я сказал наугад.
- Вы угадали. А теперь?
- Три.
- Правильно. А теперь?
- Два.
- Все верно.
Она прячет руку от лежащего на кровати человека и показывает ее "мне", висящему под потолком. Трижды подряд я даю неверный ответ, затем верный, затем неверный и опять неверный.
Все это вполне логично: я знаю только то, что видят мои глаза, остальное чистейшее гадание. Итак, доказано, что я не наблюдаю мир с высоты трех метров над кроватью. Тем не менее спуститься мне так и не удается.
Доктор Тайлер неожиданно резким движением выбрасывает вперед два пальца, целясь мне прямо в глаза, и останавливает их почти у самого лица. Я даже не вздрагиваю - с такого расстояния это не страшнее, чем смотреть "Три простака".
- Рефлекс мигания сохранен, - говорит она, но я чувствую, что от меня ждали большего, чем мигание. Она обводит взглядом комнату, находит стул, ставит его рядом с кроватью. Потом она говорит своему коллеге:
- Принесите швабру.
Она встает на стул:
- Давайте попробуем точно определить, где, как вам кажется, вы находитесь.
Молодой человек возвращается с двухметровой белой пластиковой трубой.
- Это от пылесоса, - Говорит он. - В частном крыле нет швабр.
Джеймс держится в стороне, то и дело застенчиво поглядывая на потолок. Он начинает дипломатично проявлять беспокойство.
Доктор Тайлер берет трубу за один конец, поднимает ее кверху и принимается водить другим концом по потолку:
- Скажите мне, когда я буду приближаться к вам, мистер Лоу.
Труба угрожающе надвигается слева и пересекает поле зрения в нескольких сантиметрах от меня.
- Уже близко?
- Я... - Труба угрожающе скрежещет по потолку, и очень неприятно помогать нацеливать ее на себя.
Когда труба наконец накрывает меня, я подавляю клаустрофобию и заставляю себя посмотреть в длинный темный туннель. На его дальнем конце, в кружочке яркого света виднеется носок белой, на шнурках, туфли доктора Тайлер.
- Что вы сейчас видите?
Я описываю свои наблюдения. Неподвижно держа верхний конец, она наклоняет нижний конец к кровати до тех пор, пока не нацеливает его точно на мой забинтованный лоб и встревоженные глаза - странную светящуюся камею.
- Попробуйте.., двигаться по направлению к свету, - предлагает она.
Я пробую. Скрипя зубами, скривившись от напряжения, я всеми силами стараюсь подтолкнуть себя вперед, в туннель. Обратно, в свой череп, в свою цитадель, в свою персональную комнату отбора. К трону своего эго, к якорю, на котором держится моя личность. Обратно домой.
Но ничего не происходит.
***
Я всегда знал, что рано или поздно получу пулю в голову. Это должно было случиться - я делал слишком много денег, мне слишком сильно везло. Глубоко в душе я понимал, что рано или поздно баланс должен быть восстановлен. И я всегда думал, что мой будущий убийца промахнется и я останусь искалеченным, лишенным речи, лишенным памяти - и буду вынужден бороться за то, чтобы снова стать самим собой, чтобы переоткрыть самого себя. Или пересоздать.
И у меня будет шанс начать жизнь сначала.
Но почему искупление оказалось облечено в такую форму?
Я легко локализую места булавочных уколов в любое место, от макушки до пяток, независимо от того, открыты ли мои глаза. И тем не менее я не заключен в пространстве, ограниченном поверхностью моей кожи.
Доктор Тайлер показывает мне-нижнему фотографии жертв пыток, смешные мультфильмы, порнографию. Я поеживаюсь от ужаса, улыбаюсь, возбуждаюсь - еще даже не зная, на что именно я "смотрю".
- Такое бывает, когда нет связи между полушариями, - размышляю я вслух. Больным показывают картинку, занимающую половину поля зрения, и они эмоционально реагируют на нее, но не в силах объяснить, что же там нарисовано.
- Ваш corpus callosum - мозолистое тело - в полном порядке, мистер Лоу. Ваш мозг не рассечен.
- Горизонтально - нет. А вертикально?
Наступает мертвая тишина. Я говорю:
- Это шутка. Что, уж и пошутить нельзя?
Я "вижу", как она записывает на своем планшете: "неадекватное беспокойство". Невзирая на высоту, я прочитываю эти слова без усилий, но духу не хватает спросить у нее, действительно ли она их написала.
К моему лицу подсовывают зеркало, а когда его убирают, я вижу себя внизу уже не таким бледным и измученным, как раньше. Потом зеркало поворачивают ко мне-верхнему, и видно, что там, где "я" нахожусь, - пусто, но я и так это знал.
При каждом удобном случае я "осматриваюсь" при помощи своих глаз, и мое видение комнаты становится все более детальным, устойчивым, реалистичным. Я делаю опыты со звуками, постукиваю пальцами по раме кровати, по своим ребрам, подбородку, голове. Убедившись, что я слышу своими обычными ушами, я убеждаюсь и в другом - щелкнуть пальцами возле моего уха - не значит щелкнуть пальцами рядом со мной.
Наступает время, когда доктор Тайлер разрешает мне попробовать походить. Поначалу я двигаюсь неловко, с трудом удерживаю равновесие из-за того, что вижу все в необычном ракурсе, но скоро научаюсь видеть только то, что необходимо - расположение предметов, - и игнорировать остальное. Когда мое тело пересекает комнату, я, оставаясь почти точно над ним, перемещаюсь по потолку вслед. Забавно, но не возникает никакого противоречия между чувством равновесия, подсказывающим, что я стою прямо, и взглядом сверху вниз, предполагающим - казалось бы! - что мое тело распластано над полом. Наверное, подсознание помогает держать равновесие, используя то, что я действительно вижу, а не искаженное "ясновидение" скрытых от меня предметов.
Я уверен, что мог бы пройти, не торопясь, хоть километр. Я усаживаю свое тело в инвалидную коляску, и неразговорчивый санитар выкатывает его - и меня из комнаты. Плавное и непроизвольное перемещение моей точки наблюдения сперва пугает, но затем я начинаю понимать - руки, ноги, спина, ягодицы едут в кресле, а они - часть меня, значит, и весь я должен следовать за ними. Это то же самое, что у бегуна на роликовых коньках - его тело пристегнуто к конькам и вынуждено двигаться туда, куда едут они.
Мы едем по коридорам, по наклонным спускам и подъемам, въезжаем в лифты, выезжаем из лифтов, катим через вращающиеся двери.., мелькает дерзкая мысль: а не попробовать ли прогуляться в одиночестве? Не повернуть ли налево, когда санитар будет поворачивать направо? Но оказывается, я даже не могу вообразить такое.
Мы выезжаем на пешеходную дорожку, соединяющую два главных корпуса больницы. На дорожке тесно, и мы некоторое время едем бок о бок с другим больным, которого тоже везут в кресле. Его голова, как и моя, забинтована, он примерно моих лет, и мне становится любопытно узнать, что с ним случилось и каковы перспективы. Но - не время и не место заводить разговоры на эту тему. С моей высоты эти две фигуры в больничных халатах почти неотличимы, и я ловлю себя на мысли: "Почему меня гораздо больше волнует, что произойдет с одним из этих тел, чем с другим? Неужели это так важно.., ведь я даже не могу отличить одно от другого?"
Я изо всех сил вцепляюсь в поручни кресла, борясь с искушением помахать самому себе рукой: мол, вот он я!
Наконец мы добираемся до Отделения медицинских снимков. Меня пристегивают к самодвижущемуся столу, в кровь вводят коктейль изотопов и вкатывают головой в камеру, состоящую из нескольких тонн сверхпроводящих магнитов и детекторов частиц. При этом комната сразу не исчезает. Техники, вырвавшиеся из пут реальности, деловито хлопочут вокруг сканера, как статисты в старых кинопленочных фильмах, плохо притворявшиеся, что управляют ракетой или атомной станцией. Постепенно все погружается во тьму.
Когда меня вывозят из камеры, глаза уже привыкли к темноте, и в первые несколько секунд свет в комнате кажется невыносимо ярким.
***
- Мы раньше не сталкивались с поражением точно такой локализации, признается доктор Тайлер, задумчиво разглядывая снимок. Она держит его под таким углом, что я могу и смотреть, и одновременно видеть, что на нем изображено. Тем не менее она предпочитает обращаться только ко мне-нижнему, отчего возникает странное чувство - будто я ребенок, привыкший к опеке взрослых, а они почему-то забыли о нем и, присев на корточки, играют с его плюшевым мишкой.
- Мы точно знаем, что это ассоциативный кортекс - то есть место, где происходит обработка и интеграция сенсорных данных на высоком уровне. Здесь ваш мозг моделирует мир и ваше место в нем. По симптомам похоже, что вы потеряли доступ к первичной модели и имеете дело с вторичной.
- Что это еще за первичная модель, вторичная модель? Я смотрю теми же глазами, что и раньше, верно?
- Да.
- Так почему я не вижу все так же, как раньше? Если испортится фотокамера, у вас будут получаться плохие снимки, но не снимки с птичьего полета!
- Фотокамеры тут ни при чем. Зрение совсем не похоже на фотографию - это сложный акт познания. Игра света на вашей сетчатке ничего не означает до тех пор, пока не подвергнется анализу. А анализ - это выделение границ, определение движения, подавление шума, упрощение, экстраполяция и так далее, вплоть до построения гипотетических объектов, сопоставления их с реальностью, сравнения их с памятью и с ожиданиями. Конечный продукт - это не кино в вашей голове, а совокупность выводов об окружающем мире. Мозг собирает эти выводы и по ним строит модели того, что вас окружает. Первичная модель использует данные практически обо всем, что вы непосредственно видите в данный момент - и ни о чем больше. Она опирается на минимальные допущения. В общем, это очень хорошая модель, но она не возникает автоматически, как только вы на что-то посмотрели. И она не единственная, мы все непрерывно создаем другие модели; большинство людей могут вообразить, как выглядит их окружение практически под любым углом зрения. Я недоверчиво смеюсь:
- Но никто не может так живо вообразить вид комнаты с потолка. Я, во всяком случае, не мог бы.
ВИДЕТЬ
Я смотрю сверху вниз на покрытую пылью тыльную поверхность осветительной системы, висящей на потолке операционной. К серому металлу приклеен желтенький листочек - один уголок завернулся, - на котором аккуратно написано от руки:
В случае выхода из своего тела звонить:
137-4597
Странно - никогда не видел, чтобы местные номера начинались с единицы. Но когда я приглядываюсь повнимательнее, оказывается, что это не единица, а семерка. Да и пыли никакой нет, просто игра света на неровно окрашенной поверхности. Какая может быть пыль в стерильной операционной - с ума я схожу, что ли?
Я переключаю внимание на свое тело, полностью покрытое зеленой тканью, за исключением маленького квадратика над правым виском, куда вводит свой зонд макрохирург, прослеживая путь, по которому шла пуля. Операционный стол полностью в распоряжении тощего робота, а двое людей в халатах и масках, немного в стороне, смотрят на экран. По-моему, они наблюдают на рентгене за движением зонда внутри черепа, но сверху мне плохо видно, что происходит на экране. Впрыснутые в меня микрохирурги, должно быть, уже остановили кровь, починили сотни кровеносных сосудов и разрушили тромбы. Но сама пуля слишком массивна и химически инертна, чтобы отряд микророботов мог убрать ее, предварительно раздробив на мелкие кусочки, словно камень в почке. Остается только добраться до нее зондом и вытащить наружу. Я читал о таких операциях, а потом не мог заснуть и все думал, когда же придет моя очередь. Часто мне случалось представлять, как это будет выглядеть, - и могу поклясться, что в своем воображении я видел точно такую же картину, какую наблюдаю сейчас. Не могу сказать, то ли это обезумевшая ложная память, то ли я прямо сейчас генерирую эту галлюцинацию на основе своих навязчивых страхов.
Совершенно спокойно я начинаю обдумывать, что означает моя необычная позиция. С одной стороны, выход из тела должен предвещать близкую смерть, с другой стороны, ведь те тысячи людей, которые рассказывали о таких явлениях, остались живы! Но я не знаю, сколько испытавших это умерли, так что о моих шансах выжить судить трудно. Разумеется, у меня тяжелая физическая травма, но никаких признаков приближения смерти я не замечаю.
Неприятно одно: мое нынешнее положение напоминает дурацкие рассказы о том, как "душа отделяется от тела" и потом скользит по световому туннелю прямо в загробную жизнь.
Постепенно начинают всплывать смутные воспоминания о том, что происходило перед нападением. Я приехал, чтобы выступить на годичном собрании "Цайтгайст <Цайтгайст (нем. Zeitgeist) - дух времени> энтертэйнмент" (и зачем я, впервые за столько лет, решил физически присутствовать? Продажа "Гиперконференс Системс" - еще не повод забывать о технологиях дистанционного участия в таких собраниях). А этот припадочный, Мэрчисон, стал что-то орать у входа в "Хилтон". Будто я - я! - надул его с контрактом на мини-сериал. (А я вообще не читал этого контракта и тем более не вникал в отдельные статьи. Ох, лучше бы он пошел и скосил из автомата весь юридический отдел.) Потом пуленепробиваемое стекло "роллс-ройса" автоматически поднимается. Сейчас станет тихо. Зеркальное стекло медленно ползет вверх, бесшумно, надежно - и вдруг застревает...
В одном я ошибся - я всегда думал, что в меня будет стрелять кто-нибудь из этих чертовых киноманов со слишком цепкой памятью. Один из тех, кого взбесили выпущенные "Цайтгайстом" "Продолжения киношедевров". Компьютерные инкарнации режиссеров мы всегда делали с особой тщательностью, под наблюдением психологов, историков кино, старались воссоздать личность маэстро как можно точнее, но некоторые пуристы всегда найдут, к чему придраться. Целый год после выхода трехмерной версии "Ханны и ее сестер II" меня угрожали убить. Но я никак не ожидал, что человек, только что подписавший контракт на семизначную сумму вознаграждения за права на его биографию - причем отпущенный под залог лишь благодаря щедрому авансу "Цайтгайста", - будет стрелять в меня из-за скидки на отчисления за спутниковую трансляцию версии, дублированной на язык иннуитов!
Я замечаю, что невероятное объявление на крышке осветительного блока исчезло. Если наваждение рассеивается, что сие предвещает - спасение или гибель? Какой бред здоровее - стабильный или неустойчивый? Может быть, в мое сознание вот-вот ворвется реальность? Интересно, что я должен был бы сейчас видеть? Наверное, ничего, кроме абсолютной тьмы, если я действительно накрыт этим зеленым покрывалом и лежу под общим наркозом, да еще с закрытыми глазами. Я пытаюсь "закрыть глаза", но просто не знаю, как это сделать. Я изо всех сил стараюсь потерять сознание (если предположить, что сейчас я в сознании). Я пытаюсь расслабиться, заснуть, но меня отвлекает легкое жужжание зонда в руках хирурга.
Я слежу - физически не в силах отвести свой нефизический взгляд - за тем, как из черепа медленно выходит сверкающая серебряная игла. Кажется, что это никогда не кончится, а я тем временем тщетно пытаюсь понять, как можно отличить мазохистский театр сновидений от проблеска реальности.
Наконец - я чувствую это за секунду до того, как это действительно происходит - появляется кончик иглы, намертво прикрепленный капелькой сверхпрочного клея (какая проза!) к затупленной, слегка помятой пуле.
Я вижу, как ткань, покрывающая мою грудь, вздымается и опускается в выразительном вздохе облегчения. Странное дело, если учесть, что я под наркозом и подключен к аппарату искусственного дыхания. Неожиданно наваливается ошеломляющая усталость, я больше не в силах что-либо воображать, мир перед моим взором рассыпается, превращается в психоделический узор, потом гаснет.
***
Я слышу знакомый голос, но не могу понять, откуда он доносится:
- А это от "Серийных убийц за ответственность перед обществом". "Глубоко потрясены.., трагедия для индустрии развлечений.., молимся за скорейшее выздоровление мистера Лоу"... Так, потом отрекаются от каких-либо связей с Рандольфом Мэрчисоном.., пишут, что все, что он якобы делал с теми, кого соглашался подвезти на машине, - это патология совершенно другого типа, чем та, что связана с покушением на знаменитость, а безответственные заявления, искажающие суть вопроса, будут встречены соответствующими акциями...
Я открываю глаза и громко говорю:
- Может кто-нибудь мне объяснить, для чего это зеркало на потолке над моей кроватью? Здесь что в конце концов, больница или бордель?
Наступает тишина. Прищурившись, я смотрю в зеркало, не в силах повернуть глаза, чтобы определить, каков размер этого причудливого украшения. Я жду объяснений. Внезапно мелькает мысль: "Может быть, я парализован, и это для меня единственный способ видеть, что происходит вокруг?" На миг меня охватывает паника, но я подавляю ее: скорее всего паралич временный, скоро это пройдет. Нервы можно регенерировать, все остальное можно заменить. Я выжил, и это главное, а дальше - просто восстановительный период. И разве не этого я всегда ожидал? Получить пулю в голову.., быть на волоске от смерти.., прийти в себя совершенно беспомощным?
В зеркале я вижу четырех человек, собравшихся вокруг моей кровати. Несмотря на необычный ракурс, я легко узнаю их. Джеймс Лонг, мой личный помощник, это его голос меня разбудил. Андреа Стюарт, старший вице-президент "Цайтгайста". Моя жена, Джессика, с которой мы давно живем порознь - о, я верил, что она придет. И Алекс, мой сын - наверное, бросил все и примчался из Москвы первым же рейсом.
А на кровати, почти скрытая переплетением трубок и кабелей, подсоединенных к десятку мониторов и насосов, бледная, забинтованная, костлявая фигура. Это, по-видимому, я.
Джеймс смотрит на потолок, потом на кровать и мягко говорит:
- Мистер Лоу, там нет зеркала. Наверное, надо сказать врачам, что вы проснулись?
Я пытаюсь грозно посмотреть на него, но не могу повернуть голову:
- Вы что, ослепли? Зеркало прямо надо мной. А если кто-нибудь следит за всеми этими приборами, он и без вас поймет, что я проснулся, а если не поймет, то...
Джеймс смущенно покашливает. Это условный знак, к которому он прибегает на деловых встречах, когда я уж очень сильно отклоняюсь от фактов. Я снова делаю попытку посмотреть ему в глаза, и на этот раз...
На этот раз получается. По крайней мере я вижу, как человек на кровати поворачивает голову...
...и все пространство в моем восприятии вдруг переворачивается с ног на голову, как будто рассеялась некая всеобъемлющая оптическая иллюзия. Пол превращается в потолок, потолок в пол, но при этом ничто не сдвигается ни на миллиметр. Мне кажется, что я ору во всю силу моих легких, но слышу лишь слабый испуганный вскрик. Проходит секунда, другая - и уже невозможно представить, как я мог не понимать столь очевидного.
Никакого зеркала нет. Это я сам смотрю на все с потолка, так же как наблюдал за извлечением пули. Я до сих пор наверху. Я так и не спустился.
Я закрываю глаза, и комната постепенно тает, окончательно исчезая лишь через две-три секунды.
Я открываю глаза. Ничего не изменилось.
Я говорю:
- Это сон? Глаза у меня открыты или нет? Джессика! Скажи мне, что происходит. Лицо у меня забинтовано? Я ослеп?
- Вашей жены здесь нет, мистер Лоу, - говорит Джеймс. - Мы пока не смогли ее разыскать. - Помедлив, он добавляет:
- Ваше лицо не забинтовано...
Я злобно смеюсь:
- Как это нет? А кто же стоит рядом с вами?
- Никто не стоит рядом со мной. В данный момент возле вас находимся только мисс Стюарт и я.
Андреа откашливается и говорит:
- Филипп, он прав. Прошу тебя, постарайся успокоиться. Ты только что перенес серьезную операцию, теперь все будет хорошо, ты только не волнуйся.
Как она оказалась в ногах кровати? Фигура на постели поворачивает к ней голову, обводя взглядом ту часть комнаты, где только что были другие, - и вдруг с той же легкостью, что и дурацкое объявление, моя жена и сын исчезают.
Я говорю:
- Я схожу с ума.
Впрочем, нет. Я ошеломлен, меня заметно поташнивает, но до помешательства еще далеко. Я отмечаю, что мой голос - как и следовало ожидать - исходит, кажется, из моего единственного рта, того, который принадлежит лежащему внизу человеку - а отнюдь не оттуда, где находился бы мой рот, если бы я по-настоящему, собственной персоной, парил под потолком. Говоря, я ощущал, как вибрирует гортань, как двигаются язык и губы, и это происходило там, внизу, но не вызывает ни малейших сомнений и то, что я нахожусь под потолком. Все мое тело как будто превратилось в придаток, вроде пальца или ноги. Я могу им управлять, оно связано со мной, но никоим образом не вмещает в себя основу моей личности. Я прикасаюсь кончиком языка к зубам, глотаю слюну - знакомые, понятные ощущения. Но при этом я не устремляюсь вниз, чтобы "занять" место, где все это происходит - это было бы так же странно, как почувствовать, что моя душа переселилась в большой палец на ноге только из-за того, что я пошевелил им в тесном ботинке.
Джеймс говорит:
- Я приведу врачей.
Разбираться в том, откуда слышал бы его голос тот, кто находится под потолком, и откуда его голос доносится ко мне, и как такое может быть, выше моих сил. Во всяком случае, мне показалось, что он сам произнес эти слова.
Андреа опять откашливается:
- Филипп, ты не возражаешь, если я позвоню? Токио откроется через час, и когда они услышат, что в тебя стреляли...
Я обрываю ее:
- Не надо звонить. Поезжай туда сама. Лично. Вылетай первым же суборбитальным - на бирже это производит хорошее впечатление. Я так рад, что ты была здесь, когда я пришел в себя, - особенно тому, что хоть твое присутствие оказалось реальным. Но лучшее, что ты можешь для меня сделать постараться, чтобы "Цайтгайст" вышел из этой истории без единой царапины.
Говоря это, я пытаюсь заглянуть ей в глаза, но не могу сказать, насколько успешно. Уже двадцать лет мы не любовники, но она по-прежнему мой самый близкий друг. Я и сам не знаю, почему мне так не терпится поскорее выставить ее.., такое ощущение, что здесь, наверху, я выставлен на всеобщее обозрение и она может случайно взглянуть вверх и увидеть меня - нечто такое, что моя плоть обычно скрывает от чужих глаз.
- Ты так думаешь?
- Уверен. Со мной может нянчиться Джеймс, за это он и получает деньги. А я буду спокоен, только если буду знать, что ты присматриваешь за "Цайтгайстом".
На самом деле, едва она уходит, цена акций моей компании сразу начинает казаться чем-то совершенно абстрактным, далеким, о чем было бы просто нелепо думать всерьез. Я поворачиваю голову так, что человек на постели снова смотрит прямо "на меня". Я провожу рукой по груди, и почти все кабели и трубки, которые "заслоняли" меня, исчезают, и остается только немного смятая простыня. Я усмехаюсь, и это выглядит довольно странно. Как будто я вспоминаю, когда последний раз смеялся, глядя в зеркало.
Джеймс возвращается, и с ним четыре неопределенные фигуры в белых халатах. Когда я поворачиваю к ним голову, четыре фигуры конденсируются в две молодого мужчину и женщину средних лет.
Женщина говорит:
- Мистер Лоу, я доктор Тайлер, ваш невролог. Как вы себя чувствуете?
- Как чувствую? Как будто под потолком вишу.
- У вас еще кружится голова после наркоза?
- Нет! - Я едва удерживаюсь, чтобы не заорать: "Смотрите на меня, когда я с вами разговариваю!" - но вместо этого я ровным голосом продолжаю:
- У меня не кружится голова. У меня галлюцинации. Я вижу все так, будто нахожусь под потолком и смотрю оттуда вниз. Вы меня понимаете? Я наблюдаю оттуда, как двигаются мои собственные губы, когда я сейчас говорю с вами. Я нахожусь вне своего тела, вот в эту самую минуту, прямо перед вами, - точнее, прямо над вами. Это началось в операционной. Я видел, как робот извлек пулю. Знаю, мне показалось, это был всего лишь очень подробный сон, и на самом деле я ничего не видел.., но это продолжается до сих пор. И я не могу спуститься.
Доктор Тайлер твердо говорит:
- Хирург не извлекал пулю. Она не проникла в ваш череп, а только задела его. От удара кость растрескалась, мелкие осколки проникли в ткань мозга, но поврежденный участок очень мал.
Я с облегчением улыбаюсь, но тут же беру себя в руки - моя улыбка выглядит как-то непривычно застенчиво:
- Все это прекрасно. Но я по-прежнему здесь, наверху.
Доктор Тайлер хмурится (откуда я это знаю?). Она склоняется надо мной, ее лицо от меня скрыто, но информация каким-то образом достигает меня телепатия? Бред какой-то: те вещи, которые я должен "видеть" собственными глазами - те, которые я имею полное право знать, - достигают моего сознания каким-то непостижимым путем, а мое так называемое "видение" комнаты - смесь догадок и благих пожеланий - маскируется под безыскусную правду.
- Вы можете сесть?
Я медленно сажусь. Я очень слаб, но отнюдь не парализован и, неуклюже перебирая локтями и ступнями, постепенно принимаю вертикальное положение. Это усилие заставляет меня остро почувствовать каждый сустав, каждый мускул, каждую косточку - но острее всего ощущение, что все это соединено друг с другом так же, как всегда. Тазовая кость по-прежнему соединена с бедренной, и это главное, хоть "я", кажется, довольно далек пока и от той и от другой.
Тело мое перемещается, но поле зрения при этом не изменяется. Меня это уже не удивляет - с некоторого момента подобные вещи кажутся не более странными, чем то, что поворот головы влево не заставляет весь мир вращаться вправо.
Доктор Тайлер вытягивает правую руку:
- Сколько пальцев?
- Два.
- А так?
- Четыре.
Она закрывает свою руку от наблюдения с воздуха планшетом:
- А так?
- Один. Но я его не вижу, я сказал наугад.
- Вы угадали. А теперь?
- Три.
- Правильно. А теперь?
- Два.
- Все верно.
Она прячет руку от лежащего на кровати человека и показывает ее "мне", висящему под потолком. Трижды подряд я даю неверный ответ, затем верный, затем неверный и опять неверный.
Все это вполне логично: я знаю только то, что видят мои глаза, остальное чистейшее гадание. Итак, доказано, что я не наблюдаю мир с высоты трех метров над кроватью. Тем не менее спуститься мне так и не удается.
Доктор Тайлер неожиданно резким движением выбрасывает вперед два пальца, целясь мне прямо в глаза, и останавливает их почти у самого лица. Я даже не вздрагиваю - с такого расстояния это не страшнее, чем смотреть "Три простака".
- Рефлекс мигания сохранен, - говорит она, но я чувствую, что от меня ждали большего, чем мигание. Она обводит взглядом комнату, находит стул, ставит его рядом с кроватью. Потом она говорит своему коллеге:
- Принесите швабру.
Она встает на стул:
- Давайте попробуем точно определить, где, как вам кажется, вы находитесь.
Молодой человек возвращается с двухметровой белой пластиковой трубой.
- Это от пылесоса, - Говорит он. - В частном крыле нет швабр.
Джеймс держится в стороне, то и дело застенчиво поглядывая на потолок. Он начинает дипломатично проявлять беспокойство.
Доктор Тайлер берет трубу за один конец, поднимает ее кверху и принимается водить другим концом по потолку:
- Скажите мне, когда я буду приближаться к вам, мистер Лоу.
Труба угрожающе надвигается слева и пересекает поле зрения в нескольких сантиметрах от меня.
- Уже близко?
- Я... - Труба угрожающе скрежещет по потолку, и очень неприятно помогать нацеливать ее на себя.
Когда труба наконец накрывает меня, я подавляю клаустрофобию и заставляю себя посмотреть в длинный темный туннель. На его дальнем конце, в кружочке яркого света виднеется носок белой, на шнурках, туфли доктора Тайлер.
- Что вы сейчас видите?
Я описываю свои наблюдения. Неподвижно держа верхний конец, она наклоняет нижний конец к кровати до тех пор, пока не нацеливает его точно на мой забинтованный лоб и встревоженные глаза - странную светящуюся камею.
- Попробуйте.., двигаться по направлению к свету, - предлагает она.
Я пробую. Скрипя зубами, скривившись от напряжения, я всеми силами стараюсь подтолкнуть себя вперед, в туннель. Обратно, в свой череп, в свою цитадель, в свою персональную комнату отбора. К трону своего эго, к якорю, на котором держится моя личность. Обратно домой.
Но ничего не происходит.
***
Я всегда знал, что рано или поздно получу пулю в голову. Это должно было случиться - я делал слишком много денег, мне слишком сильно везло. Глубоко в душе я понимал, что рано или поздно баланс должен быть восстановлен. И я всегда думал, что мой будущий убийца промахнется и я останусь искалеченным, лишенным речи, лишенным памяти - и буду вынужден бороться за то, чтобы снова стать самим собой, чтобы переоткрыть самого себя. Или пересоздать.
И у меня будет шанс начать жизнь сначала.
Но почему искупление оказалось облечено в такую форму?
Я легко локализую места булавочных уколов в любое место, от макушки до пяток, независимо от того, открыты ли мои глаза. И тем не менее я не заключен в пространстве, ограниченном поверхностью моей кожи.
Доктор Тайлер показывает мне-нижнему фотографии жертв пыток, смешные мультфильмы, порнографию. Я поеживаюсь от ужаса, улыбаюсь, возбуждаюсь - еще даже не зная, на что именно я "смотрю".
- Такое бывает, когда нет связи между полушариями, - размышляю я вслух. Больным показывают картинку, занимающую половину поля зрения, и они эмоционально реагируют на нее, но не в силах объяснить, что же там нарисовано.
- Ваш corpus callosum - мозолистое тело - в полном порядке, мистер Лоу. Ваш мозг не рассечен.
- Горизонтально - нет. А вертикально?
Наступает мертвая тишина. Я говорю:
- Это шутка. Что, уж и пошутить нельзя?
Я "вижу", как она записывает на своем планшете: "неадекватное беспокойство". Невзирая на высоту, я прочитываю эти слова без усилий, но духу не хватает спросить у нее, действительно ли она их написала.
К моему лицу подсовывают зеркало, а когда его убирают, я вижу себя внизу уже не таким бледным и измученным, как раньше. Потом зеркало поворачивают ко мне-верхнему, и видно, что там, где "я" нахожусь, - пусто, но я и так это знал.
При каждом удобном случае я "осматриваюсь" при помощи своих глаз, и мое видение комнаты становится все более детальным, устойчивым, реалистичным. Я делаю опыты со звуками, постукиваю пальцами по раме кровати, по своим ребрам, подбородку, голове. Убедившись, что я слышу своими обычными ушами, я убеждаюсь и в другом - щелкнуть пальцами возле моего уха - не значит щелкнуть пальцами рядом со мной.
Наступает время, когда доктор Тайлер разрешает мне попробовать походить. Поначалу я двигаюсь неловко, с трудом удерживаю равновесие из-за того, что вижу все в необычном ракурсе, но скоро научаюсь видеть только то, что необходимо - расположение предметов, - и игнорировать остальное. Когда мое тело пересекает комнату, я, оставаясь почти точно над ним, перемещаюсь по потолку вслед. Забавно, но не возникает никакого противоречия между чувством равновесия, подсказывающим, что я стою прямо, и взглядом сверху вниз, предполагающим - казалось бы! - что мое тело распластано над полом. Наверное, подсознание помогает держать равновесие, используя то, что я действительно вижу, а не искаженное "ясновидение" скрытых от меня предметов.
Я уверен, что мог бы пройти, не торопясь, хоть километр. Я усаживаю свое тело в инвалидную коляску, и неразговорчивый санитар выкатывает его - и меня из комнаты. Плавное и непроизвольное перемещение моей точки наблюдения сперва пугает, но затем я начинаю понимать - руки, ноги, спина, ягодицы едут в кресле, а они - часть меня, значит, и весь я должен следовать за ними. Это то же самое, что у бегуна на роликовых коньках - его тело пристегнуто к конькам и вынуждено двигаться туда, куда едут они.
Мы едем по коридорам, по наклонным спускам и подъемам, въезжаем в лифты, выезжаем из лифтов, катим через вращающиеся двери.., мелькает дерзкая мысль: а не попробовать ли прогуляться в одиночестве? Не повернуть ли налево, когда санитар будет поворачивать направо? Но оказывается, я даже не могу вообразить такое.
Мы выезжаем на пешеходную дорожку, соединяющую два главных корпуса больницы. На дорожке тесно, и мы некоторое время едем бок о бок с другим больным, которого тоже везут в кресле. Его голова, как и моя, забинтована, он примерно моих лет, и мне становится любопытно узнать, что с ним случилось и каковы перспективы. Но - не время и не место заводить разговоры на эту тему. С моей высоты эти две фигуры в больничных халатах почти неотличимы, и я ловлю себя на мысли: "Почему меня гораздо больше волнует, что произойдет с одним из этих тел, чем с другим? Неужели это так важно.., ведь я даже не могу отличить одно от другого?"
Я изо всех сил вцепляюсь в поручни кресла, борясь с искушением помахать самому себе рукой: мол, вот он я!
Наконец мы добираемся до Отделения медицинских снимков. Меня пристегивают к самодвижущемуся столу, в кровь вводят коктейль изотопов и вкатывают головой в камеру, состоящую из нескольких тонн сверхпроводящих магнитов и детекторов частиц. При этом комната сразу не исчезает. Техники, вырвавшиеся из пут реальности, деловито хлопочут вокруг сканера, как статисты в старых кинопленочных фильмах, плохо притворявшиеся, что управляют ракетой или атомной станцией. Постепенно все погружается во тьму.
Когда меня вывозят из камеры, глаза уже привыкли к темноте, и в первые несколько секунд свет в комнате кажется невыносимо ярким.
***
- Мы раньше не сталкивались с поражением точно такой локализации, признается доктор Тайлер, задумчиво разглядывая снимок. Она держит его под таким углом, что я могу и смотреть, и одновременно видеть, что на нем изображено. Тем не менее она предпочитает обращаться только ко мне-нижнему, отчего возникает странное чувство - будто я ребенок, привыкший к опеке взрослых, а они почему-то забыли о нем и, присев на корточки, играют с его плюшевым мишкой.
- Мы точно знаем, что это ассоциативный кортекс - то есть место, где происходит обработка и интеграция сенсорных данных на высоком уровне. Здесь ваш мозг моделирует мир и ваше место в нем. По симптомам похоже, что вы потеряли доступ к первичной модели и имеете дело с вторичной.
- Что это еще за первичная модель, вторичная модель? Я смотрю теми же глазами, что и раньше, верно?
- Да.
- Так почему я не вижу все так же, как раньше? Если испортится фотокамера, у вас будут получаться плохие снимки, но не снимки с птичьего полета!
- Фотокамеры тут ни при чем. Зрение совсем не похоже на фотографию - это сложный акт познания. Игра света на вашей сетчатке ничего не означает до тех пор, пока не подвергнется анализу. А анализ - это выделение границ, определение движения, подавление шума, упрощение, экстраполяция и так далее, вплоть до построения гипотетических объектов, сопоставления их с реальностью, сравнения их с памятью и с ожиданиями. Конечный продукт - это не кино в вашей голове, а совокупность выводов об окружающем мире. Мозг собирает эти выводы и по ним строит модели того, что вас окружает. Первичная модель использует данные практически обо всем, что вы непосредственно видите в данный момент - и ни о чем больше. Она опирается на минимальные допущения. В общем, это очень хорошая модель, но она не возникает автоматически, как только вы на что-то посмотрели. И она не единственная, мы все непрерывно создаем другие модели; большинство людей могут вообразить, как выглядит их окружение практически под любым углом зрения. Я недоверчиво смеюсь:
- Но никто не может так живо вообразить вид комнаты с потолка. Я, во всяком случае, не мог бы.