Страница:
Аплодисменты. Если так можно выразиться, занавес.
– Спасибо за цветы, дорогой, – пищит актер, снимая кепку и юбку. Видимо, за шутку с рыбой зла не держит.
– Рад стараться, милая, – в тон ему отвечает Егор.
На сцене конферансье объявляет следующую пантомиму.
Егор уходит от актеров и бесцельно бредет по улицам городка. Он пробовал в юности поступить на факультет актерского мастерства. Не получилось. Только что ему была дана возможность попробовать себя в этом качестве. Ощущения потрясающие, слов нет. Но хочет ли он испытывать их снова и снова? Вряд ли.
– Хитрый человек мой доктор, – бормочет Егор. – Бросил на весы эмоциональный всплеск, с одной стороны, и привычную стабильность – с другой. Я раскусил вас, доктор. Я знаю, что вы пытаетесь мне показать.
– Это прекрасно, – говорит доктор, махая ему рукой с соседнего крыльца. Егор поднимается по ступенькам. – Вы не курите. А вот я закурю, не возражаете?
Не дожидаясь ответа, доктор достает пачку дорогих сигарет и закуривает. Дым тяжелый, ароматный и вязкий. Егор морщится.
– Очень умно с вашей стороны, доктор, столкнуть меня лицом к лицу с моими нереализованными мечтами. Да только я вам не за это деньги плачу. Вы должны мне помочь избавиться от комплексов, а не подвергать меня стрессу.
– Вот как? У вас, значит, все еще осталась обида на мать? Или на Машу вашу вы злитесь и ненавидите? Признайтесь, Егор, вы же ей после прошлого сеанса наверняка позвонили и довели ссору до конца.
– Позвонил, – помолчав, отвечает Егор.
– А актером все еще хотите быть?
– Ну, не особенно.
– Так зачем же вы спорите тогда?
– Привычка…
– Это прекрасная привычка, Егор, уверяю вас. И вы можете, немного подумав, употребить ее во благо для себя. Давайте выходить, на сегодня сеанс закончен. До следующей нашей встречи у вас есть время многое переосмыслить.
Доктор выдыхает облачко дыма Егору в лицо. Мир растворяется и меркнет.
Он ушел из своей компании с должности бухгалтера. Въедливость свою и привычку спорить он, надо сказать, начал использовать с умом – основал Внутри площадку, куда непрофессионалы могли приходить со своими сценариями и их ставить. Как ни странно, проект обрел большую популярность, получил почетное звание «Лучший социальный проект» и приносит Егору неплохой доход.
Егор также оказывает поддержку детскому театру мюзикла (вовне) и недавно баллотировался в депутаты городской думы. Выборы, правда, проиграл.
Что касается личной жизни, то женщину своей мечты он пока не встретил. Но, кажется, всем доволен.
Вика могла бродить по нему часами, исследуя собственное творение, додумывая новые виды хвойных деревьев и рептилий, пуская в нужных местах мутные реки. Иногда объекты возникают сами собой и получаются, как правило, наиболее совершенными: работа подсознания.
Она творит уже несколько месяцев. Но рано или поздно нужно остановиться. Мир можно шлифовать до бесконечности, пытаясь сделать его абсолютным, но так никогда и не получить желаемого.
И Вика останавливается. Останавливается опустошенной, неудовлетворенной, злой. Этот мир – почти то, чего она хотела. То, да не то. Мир, созданный внутри нее, красив и оригинален, да. И как будто построен ребенком из кубиков «Лего» – детское, дилетантское совершенство пластика и стандартов.
Вика уходит, чтобы больше не возвращаться.
Чтобы заполнить возникшую в ней пустоту – лучше бы никогда не подключалась! – она бродит по чужим мирам. Шаг – тропические пальмы, прозрачное розовое небо и далекое звучание гитары. Еще шаг – бескрайние пески и цепочка вьючных животных, идущих через барханы, шорох песка. Еще шаг – могучие кривые кедры, размокшая трава под ногами, шум дождя. Всё не то.
Вика сама не понимает, чего хочет. Ищет.
День за днем она перебирает миры. Сначала открытые для всех и всегда. Потом правдами и неправдами учится находить двери в закрытые, личные мирки – туда не попасть без ведома и желания хозяина, и Вика получает эти приглашения. Амазонские джунгли, тайга, мультяшные заросли. Не то.
Она сидит на траве в одном из бесчисленных лесов. Она уже была здесь раньше и в этот раз пришла по чистой случайности. Она сидит и чертит палочкой на земле уложенные набок восьмерки. Восьмерки трансформируются в буквы английского алфавита: Hello, Vica.
Вика от неожиданности вскакивает и ошалело смотрит на буквы. Потом успокаивается – мир общественный, не личный, возможно, с ней кто-то хочет пообщаться.
Новая надпись: Come to me. Door is behind.
Вика оборачивается – действительно, в толстом стволе дерева дверь. Вика тянет за ручку, открывает и входит.
Вокруг нее – рощи гингковых деревьев, папоротников, кипарисов. Земля содрогается – на расстоянии сотни метров от нее прокладывает себе дорогу сквозь чащу бронтозавр. Лес полон звуков – писков, шелестов, ревов – и запахов влажной растительности. Лес живет своей жизнью – не редкость, но это место особенное. Вика понимает сразу – мир-лес похож на ее собственный.
– Open the door, – раздается голос за спиной.
Молодой человек, чем-то похожий на саму Вику.
– My name is Jack. Nice to meet you.
– Я Вика, очень приятно. Какую дверь?
– To you.
– Ладно.
Почему-то Вика не спорит. Сразу понимает зачем. И открывает – это оказывается на удивление легко. Джек шагает в проем и расширяет его, убирает тонкие незримые стены, которые рвутся, как бумажная пленка. И сознания врываются друг в друга. Изменяют свой путь реки, прокладывая новые русла, сливаются леса Викиных саговников и Джековых гингко. Одно и то же. Теперь все в порядке. Всё наконец так, как надо.
Вика и Джек стоят, держась за руки, и смотрят на серые, зеленые, коричневые пятна собственного Я. Вика знает теперь, что в шесть лет болела корью. То есть, не Вика, конечно, а Джек. Что в шестнадцать лет увлекалась тяжелым роком и ей нравились невысокие брюнетки. Что однажды они с друзьями ограбили пивной магазин, утащив целую бочку пива. Вика улыбается. Она не пьет. Хорошо хоть, она (Джек) никого не убила.
Джек улыбается в ответ. Он теперь наверняка удивит знакомых отличным знанием классической литературы и игрой на арфе.
В небе парят птеродактили. Говорить не нужно – они знают всё.
Они расцепляют руки, кивают друг другу и выходят изнутри вовне. До следующей встречи.
Вообще-то Чарли никогда не боялся смерти – она в его видении мира просто не существовала. Он был, что называется, сорвиголова – экстремальный туризм, альпинизм. Позже – парашютный спорт. И ни одной травмы.
Жизнь только одна – говорил Чарли и в очередной раз бросался в небо. Потом, уже на земле, жадно пил тепловатое красное вино прямо из бутылки и смеялся.
Смеялся до двадцати двух лет, пока врачи не обнаружили у него лейкемию.
Сначала Чарли не верил. Требовал провести еще одно обследование. Ругался, называя онкологов дилетантами. Потом, после ряда анализов, каждый из которых на сложном языке биохимии выносил ему смертный приговор, сдался и поверил. Ему было настоятельно рекомендовано остаться в больнице под наблюдением специалистов. Разумеется, ему предложили дорогую операцию по пересадке костного мозга.
Сам Чарли при этом никакого ухудшения не чувствовал. Его тело было таким же сильным, как и всегда, оно хотело жить, летать и петь, и в то же время в нем уже шли какие-то непонятные сверхсложные процессы, которые сначала сделают его развалиной, а потом убьют. Операция не гарантирует полного выздоровления. И даже в случае выздоровления все то, ради чего стоит жить, будет для него закрыто – небо, горы, всё! И тогда Чарли решил: да какого хрена?
И вернулся к прежней жизни.
Сначала все было в порядке и ничто не омрачало дни. Чарли давно хотел посетить Ладакх и увидеть озеро Цо-Морири и посетил. Катался на экстремальном горнолыжном курорте в Кашмире. Жил. Потом стал замечать, что на теле гораздо чаще появляются синяки и долго не проходят. Он стал терять в весе, совершенно не хотел есть – еда казалась безвкусной. Он быстро уставал, у него ломило кости и болела голова. Он был вынужден снова обратиться к врачам.
Врачи теперь не могли ничего гарантировать, но обещали сделать все возможное. Так Чарли снова оказался в больнице. Он стал раздражительным и нервным. Он не хотел умирать.
Одна из медсестер, ровесница Чарли, чтобы хоть как-то помочь, рассказала ему о приводе. Она показала ему разъем на затылке под волосами и сказала, что любому человеку в любом состоянии, болен он или здоров, можно сделать такой же.
И Чарли сделал.
Его семья была богатой, и он мог позволить себе роскошь отдельной палаты. Теперь, за неимением лучшего, он погрузился внутрь. Он создавал крутейшие горные склоны и спускался на горных лыжах. Он смог погрузиться на дно глубочайшей из впадин, и его тело не чувствовало давления. Он восходил на высочайшие горы без кислородной маски, и ему хватало воздуха. Все было как по-настоящему.
Чарли настоял, чтобы во время операции он был подключен. Онколог, который должен был его оперировать, сначала отказался наотрез: ничего такого он раньше не делал. Неизвестно, как это отразится на операции. Нет.
– Позвольте мне умереть счастливым, доктор, – сказал ему Чарли. Его голос дрогнул.
– Что ты мелешь, парень? Ты не умрешь, ты поправишься, мы тебя вытащим.
– Не вытащите, доктор. Пожалуйста, разрешите – это же лучше всякой анестезии.
После долгих уговоров, подкрепленных шестизначной суммой, врач согласился. Но анестезию отменять при этом не стал.
Чарли понимал, что операция не поможет. Он превратился в параноика. Он читал о людях, которые сошли с ума в состоянии подключения, о людях, чья личность навеки затерялась внутри. Тело при этом продолжало жить.
Если личность не нуждается в еще живом теле и может остаться внутри себя навсегда, то на кой ему мертвое? Это был шанс. Призрачный, крохотный, но все-таки шанс. Правда, он будет навеки обречен на одиночество, так как его физическое тело умрет и, как следствие, пропадет возможность контакта с другими личностями, но это его не пугало. Чарли привык решать проблемы по мере их поступления.
В день операции он был подключен.
Он оказался внутри, в том уголке мира, где создал себе дом – на ровной площадке среди гор, с маленьким, кристально чистым озером внизу. Он сел на край, свесив ноги в пропасть, и стал ждать. Он не мог видеть или чувствовать, но знал, что вовне врачи сейчас кромсают его тело. Он боялся и гадал, на что это будет похоже – умереть. Впервые в жизни он не хотел ничего делать и просто ждал.
Прошло несколько часов, и солнце скрылось за горами. Чарли сидел и смотрел на созданные им звезды. Независимо от исхода, настоящих он больше не увидит. Он стал вспоминать знакомые созвездия и зажигать новые звезды на небосклоне. Большая Медведица следовала за Южным Крестом, за ними гордо вздымал свои рога Овен, грозил кому-то луком Стрелец. Так прошла ночь.
Чарли по-прежнему был жив. Он не мог точно знать, закончилась ли операция. Но таймер… Врачи должны были включить его, если операция пройдет успешно. Сигнал отсутствовал. Чарли поднялся на ноги и заорал, глядя на восходящее солнце:
– Я живой!!! Слышите, вы все? Я живой, вашу мать! Живой!!!
Вовне усталый врач утирал пот со лба, а молоденькая медсестра закрывала простыней лицо Чарли.
Сергей Игнатьев. Пятый лишний
– Спасибо за цветы, дорогой, – пищит актер, снимая кепку и юбку. Видимо, за шутку с рыбой зла не держит.
– Рад стараться, милая, – в тон ему отвечает Егор.
На сцене конферансье объявляет следующую пантомиму.
Егор уходит от актеров и бесцельно бредет по улицам городка. Он пробовал в юности поступить на факультет актерского мастерства. Не получилось. Только что ему была дана возможность попробовать себя в этом качестве. Ощущения потрясающие, слов нет. Но хочет ли он испытывать их снова и снова? Вряд ли.
– Хитрый человек мой доктор, – бормочет Егор. – Бросил на весы эмоциональный всплеск, с одной стороны, и привычную стабильность – с другой. Я раскусил вас, доктор. Я знаю, что вы пытаетесь мне показать.
– Это прекрасно, – говорит доктор, махая ему рукой с соседнего крыльца. Егор поднимается по ступенькам. – Вы не курите. А вот я закурю, не возражаете?
Не дожидаясь ответа, доктор достает пачку дорогих сигарет и закуривает. Дым тяжелый, ароматный и вязкий. Егор морщится.
– Очень умно с вашей стороны, доктор, столкнуть меня лицом к лицу с моими нереализованными мечтами. Да только я вам не за это деньги плачу. Вы должны мне помочь избавиться от комплексов, а не подвергать меня стрессу.
– Вот как? У вас, значит, все еще осталась обида на мать? Или на Машу вашу вы злитесь и ненавидите? Признайтесь, Егор, вы же ей после прошлого сеанса наверняка позвонили и довели ссору до конца.
– Позвонил, – помолчав, отвечает Егор.
– А актером все еще хотите быть?
– Ну, не особенно.
– Так зачем же вы спорите тогда?
– Привычка…
– Это прекрасная привычка, Егор, уверяю вас. И вы можете, немного подумав, употребить ее во благо для себя. Давайте выходить, на сегодня сеанс закончен. До следующей нашей встречи у вас есть время многое переосмыслить.
Доктор выдыхает облачко дыма Егору в лицо. Мир растворяется и меркнет.
* * *
Ну-с, на следующий сеанс Егор не пришел. То ли не верил больше доктору, то ли посчитал, что больше ему помощь не требуется.Он ушел из своей компании с должности бухгалтера. Въедливость свою и привычку спорить он, надо сказать, начал использовать с умом – основал Внутри площадку, куда непрофессионалы могли приходить со своими сценариями и их ставить. Как ни странно, проект обрел большую популярность, получил почетное звание «Лучший социальный проект» и приносит Егору неплохой доход.
Егор также оказывает поддержку детскому театру мюзикла (вовне) и недавно баллотировался в депутаты городской думы. Выборы, правда, проиграл.
Что касается личной жизни, то женщину своей мечты он пока не встретил. Но, кажется, всем доволен.
6. Двое
Однажды Вика попробовала сделать мир. И у нее получилось – практически с первого раза, без долгих тренировок и помощи опытного наставника.Вика могла бродить по нему часами, исследуя собственное творение, додумывая новые виды хвойных деревьев и рептилий, пуская в нужных местах мутные реки. Иногда объекты возникают сами собой и получаются, как правило, наиболее совершенными: работа подсознания.
Она творит уже несколько месяцев. Но рано или поздно нужно остановиться. Мир можно шлифовать до бесконечности, пытаясь сделать его абсолютным, но так никогда и не получить желаемого.
И Вика останавливается. Останавливается опустошенной, неудовлетворенной, злой. Этот мир – почти то, чего она хотела. То, да не то. Мир, созданный внутри нее, красив и оригинален, да. И как будто построен ребенком из кубиков «Лего» – детское, дилетантское совершенство пластика и стандартов.
Вика уходит, чтобы больше не возвращаться.
Чтобы заполнить возникшую в ней пустоту – лучше бы никогда не подключалась! – она бродит по чужим мирам. Шаг – тропические пальмы, прозрачное розовое небо и далекое звучание гитары. Еще шаг – бескрайние пески и цепочка вьючных животных, идущих через барханы, шорох песка. Еще шаг – могучие кривые кедры, размокшая трава под ногами, шум дождя. Всё не то.
Вика сама не понимает, чего хочет. Ищет.
День за днем она перебирает миры. Сначала открытые для всех и всегда. Потом правдами и неправдами учится находить двери в закрытые, личные мирки – туда не попасть без ведома и желания хозяина, и Вика получает эти приглашения. Амазонские джунгли, тайга, мультяшные заросли. Не то.
Она сидит на траве в одном из бесчисленных лесов. Она уже была здесь раньше и в этот раз пришла по чистой случайности. Она сидит и чертит палочкой на земле уложенные набок восьмерки. Восьмерки трансформируются в буквы английского алфавита: Hello, Vica.
Вика от неожиданности вскакивает и ошалело смотрит на буквы. Потом успокаивается – мир общественный, не личный, возможно, с ней кто-то хочет пообщаться.
Новая надпись: Come to me. Door is behind.
Вика оборачивается – действительно, в толстом стволе дерева дверь. Вика тянет за ручку, открывает и входит.
Вокруг нее – рощи гингковых деревьев, папоротников, кипарисов. Земля содрогается – на расстоянии сотни метров от нее прокладывает себе дорогу сквозь чащу бронтозавр. Лес полон звуков – писков, шелестов, ревов – и запахов влажной растительности. Лес живет своей жизнью – не редкость, но это место особенное. Вика понимает сразу – мир-лес похож на ее собственный.
– Open the door, – раздается голос за спиной.
Молодой человек, чем-то похожий на саму Вику.
– My name is Jack. Nice to meet you.
– Я Вика, очень приятно. Какую дверь?
– To you.
– Ладно.
Почему-то Вика не спорит. Сразу понимает зачем. И открывает – это оказывается на удивление легко. Джек шагает в проем и расширяет его, убирает тонкие незримые стены, которые рвутся, как бумажная пленка. И сознания врываются друг в друга. Изменяют свой путь реки, прокладывая новые русла, сливаются леса Викиных саговников и Джековых гингко. Одно и то же. Теперь все в порядке. Всё наконец так, как надо.
Вика и Джек стоят, держась за руки, и смотрят на серые, зеленые, коричневые пятна собственного Я. Вика знает теперь, что в шесть лет болела корью. То есть, не Вика, конечно, а Джек. Что в шестнадцать лет увлекалась тяжелым роком и ей нравились невысокие брюнетки. Что однажды они с друзьями ограбили пивной магазин, утащив целую бочку пива. Вика улыбается. Она не пьет. Хорошо хоть, она (Джек) никого не убила.
Джек улыбается в ответ. Он теперь наверняка удивит знакомых отличным знанием классической литературы и игрой на арфе.
В небе парят птеродактили. Говорить не нужно – они знают всё.
Они расцепляют руки, кивают друг другу и выходят изнутри вовне. До следующей встречи.
7. Смерть
Умирать всегда страшно.Вообще-то Чарли никогда не боялся смерти – она в его видении мира просто не существовала. Он был, что называется, сорвиголова – экстремальный туризм, альпинизм. Позже – парашютный спорт. И ни одной травмы.
Жизнь только одна – говорил Чарли и в очередной раз бросался в небо. Потом, уже на земле, жадно пил тепловатое красное вино прямо из бутылки и смеялся.
Смеялся до двадцати двух лет, пока врачи не обнаружили у него лейкемию.
Сначала Чарли не верил. Требовал провести еще одно обследование. Ругался, называя онкологов дилетантами. Потом, после ряда анализов, каждый из которых на сложном языке биохимии выносил ему смертный приговор, сдался и поверил. Ему было настоятельно рекомендовано остаться в больнице под наблюдением специалистов. Разумеется, ему предложили дорогую операцию по пересадке костного мозга.
Сам Чарли при этом никакого ухудшения не чувствовал. Его тело было таким же сильным, как и всегда, оно хотело жить, летать и петь, и в то же время в нем уже шли какие-то непонятные сверхсложные процессы, которые сначала сделают его развалиной, а потом убьют. Операция не гарантирует полного выздоровления. И даже в случае выздоровления все то, ради чего стоит жить, будет для него закрыто – небо, горы, всё! И тогда Чарли решил: да какого хрена?
И вернулся к прежней жизни.
Сначала все было в порядке и ничто не омрачало дни. Чарли давно хотел посетить Ладакх и увидеть озеро Цо-Морири и посетил. Катался на экстремальном горнолыжном курорте в Кашмире. Жил. Потом стал замечать, что на теле гораздо чаще появляются синяки и долго не проходят. Он стал терять в весе, совершенно не хотел есть – еда казалась безвкусной. Он быстро уставал, у него ломило кости и болела голова. Он был вынужден снова обратиться к врачам.
Врачи теперь не могли ничего гарантировать, но обещали сделать все возможное. Так Чарли снова оказался в больнице. Он стал раздражительным и нервным. Он не хотел умирать.
Одна из медсестер, ровесница Чарли, чтобы хоть как-то помочь, рассказала ему о приводе. Она показала ему разъем на затылке под волосами и сказала, что любому человеку в любом состоянии, болен он или здоров, можно сделать такой же.
И Чарли сделал.
Его семья была богатой, и он мог позволить себе роскошь отдельной палаты. Теперь, за неимением лучшего, он погрузился внутрь. Он создавал крутейшие горные склоны и спускался на горных лыжах. Он смог погрузиться на дно глубочайшей из впадин, и его тело не чувствовало давления. Он восходил на высочайшие горы без кислородной маски, и ему хватало воздуха. Все было как по-настоящему.
Чарли настоял, чтобы во время операции он был подключен. Онколог, который должен был его оперировать, сначала отказался наотрез: ничего такого он раньше не делал. Неизвестно, как это отразится на операции. Нет.
– Позвольте мне умереть счастливым, доктор, – сказал ему Чарли. Его голос дрогнул.
– Что ты мелешь, парень? Ты не умрешь, ты поправишься, мы тебя вытащим.
– Не вытащите, доктор. Пожалуйста, разрешите – это же лучше всякой анестезии.
После долгих уговоров, подкрепленных шестизначной суммой, врач согласился. Но анестезию отменять при этом не стал.
Чарли понимал, что операция не поможет. Он превратился в параноика. Он читал о людях, которые сошли с ума в состоянии подключения, о людях, чья личность навеки затерялась внутри. Тело при этом продолжало жить.
Если личность не нуждается в еще живом теле и может остаться внутри себя навсегда, то на кой ему мертвое? Это был шанс. Призрачный, крохотный, но все-таки шанс. Правда, он будет навеки обречен на одиночество, так как его физическое тело умрет и, как следствие, пропадет возможность контакта с другими личностями, но это его не пугало. Чарли привык решать проблемы по мере их поступления.
В день операции он был подключен.
Он оказался внутри, в том уголке мира, где создал себе дом – на ровной площадке среди гор, с маленьким, кристально чистым озером внизу. Он сел на край, свесив ноги в пропасть, и стал ждать. Он не мог видеть или чувствовать, но знал, что вовне врачи сейчас кромсают его тело. Он боялся и гадал, на что это будет похоже – умереть. Впервые в жизни он не хотел ничего делать и просто ждал.
Прошло несколько часов, и солнце скрылось за горами. Чарли сидел и смотрел на созданные им звезды. Независимо от исхода, настоящих он больше не увидит. Он стал вспоминать знакомые созвездия и зажигать новые звезды на небосклоне. Большая Медведица следовала за Южным Крестом, за ними гордо вздымал свои рога Овен, грозил кому-то луком Стрелец. Так прошла ночь.
Чарли по-прежнему был жив. Он не мог точно знать, закончилась ли операция. Но таймер… Врачи должны были включить его, если операция пройдет успешно. Сигнал отсутствовал. Чарли поднялся на ноги и заорал, глядя на восходящее солнце:
– Я живой!!! Слышите, вы все? Я живой, вашу мать! Живой!!!
Вовне усталый врач утирал пот со лба, а молоденькая медсестра закрывала простыней лицо Чарли.
Сергей Игнатьев. Пятый лишний
«…завернуто в полиэтилен, в несколько слоев замотанный скотчем.
Было проведено вскрытие, в ходе которого установлены приблизительное время и причина смерти гражданки Е. А. Плеткиной и сделано предположение по поводу орудия убийства. Согласно выводу экспертов, им послужил мастихин. Инструмент, которым пользуются художники для смешивания красок или очищения холста. Список мест, где такие инструменты можно приобрести, уже составлен, по нему работают оперативники. Но особых надежд на это направление следствия я не возлагаю.
Что касается источника информации – это один из пациентов Минца (все тот же Т. Колпин, о котором я подробно сообщал в предыдущем отчете).
Минц счел нужным привлечь к делу стажера Молчанова, которому и удалось получить от Колпина точную информацию о местонахождении тела.
Учитывая специфику работы с данным пациентом, инициативу в дальнейшем расследовании руководство предоставило Минцу. Ему предстоит форсированными темпами установить местонахождение пропавшей гражданки О. Л. Нильской. Это, напомню, подруга погибшей, пропавшая в тот же вечер, и поиски которой до сих пор не дали результата.
Учитывая срочность, которая требуется в данной ситуации, прошу обратить ваше внимание на…»
Они тоже рассматривают меня. Делают это так, будто между нами – стеклянная стена, а я нахожусь в вольере.
Это смешно, потому что все наоборот. Ведь это я пришел сюда, в зоопарк, посмотреть на ученых зверей.
Посредине сидит Лис, он кусает маленькую деревянную палочку и смотрит на меня, а иногда – в раскрытую металлическую книжку. Рядом с ним сидит Филин, иногда он раскрывает клюв и довольно ухает, раздувая грудь. Рядом с Филином – Окунь, ему неуютно, хочется вернуться в воду, в мутных глазах его тоска.
За ними, красиво ступая длинными ногами, ходит Жираф. Он дышит дымом, иногда останавливается и подолгу рассматривает фальшивые груши наверху. Груши лежат вверх ногами на перевернутой тарелке. От груш исходит яркий слепящий свет, смотреть на них неприятно, и я перевожу свой Луч на ученых зверей.
Я прощупываю их лучом, чтобы узнать про каждого больше. Они догадываются про луч и плавно отводят глаза, чтобы он не попал внутрь.
Единственный, кто не отводит глаза, – Лис. Но он хитер, поэтому старается отвлечь меня разговором.
– Вы меня помните, Тимур? – спрашивает Лис.
– Я вас помню, – вру я (Лис не так уж и хитер – он мне сразу верит, кивает). – А что это такое – «Тимур»?
Филин довольно ухает.
Мне нравится происходящее. Напоминает веселую игру.
Эти ученые звери развлекают меня. И когда показывают бумажки с интересными кляксами или с цифрами, сложенными из цветных точек, и когда просто молчат и смотрят, вот как сейчас. Это тоже часть игры. Проигрывает тот, кто первый начинает говорить.
– Вас так зовут, – говорит Лис, покусывая свою палочку. – Этого вы не помните? Тимур Колпин – ваше имя.
– Ладно, – я равнодушно пожимаю плечами. – Согласен.
Не все ли равно, кого и как зовут? Суть игры не в этом.
Филин шепчется с Лисом.
Жираф прекращает дышать дымом, с интересом вытягивает длинную шею.
– Спросите про тело! – шепчет он Лису.
– Вчера у нас с вами был интересный разговор, – говорит Лис. – И вы рассказали нам о Вишневой Даме. Помните?
– А, это…
Странно, что его интересуют такие мелочи.
Похоже, он опять хитрит. Надо быть настороже.
– Мы можем поговорить с ней?
– Зачем вам? – я отвечаю нарочито равнодушно. Должно сработать.
– Она поделилась с нами очень ценной информацией.
Лис снова врет. Я-то знаю, что Вишневая Дама – настоящая сумасшедшая. Порой мне самому неуютно общаться с ней.
– Нам снова надо поговорить с ней, – настаивает хитрый Лис. – Можно это устроить?
Я молчу, раздумывая.
– Вы скучаете по воде? – я направляю луч на Окуня.
Окунь приоткрывает рот, выкатывает мутные глаза, но сказать ничего не может. Непонятно, на что я надеялся. Ведь рыбы не разговаривают.
– Услуга за услугу, – говорю я.
Я направляю луч на Филина. Хотя Лис хитер и с ним можно иногда весело поболтать, Филин в этом вольере – более важный зверь.
– Я вас слушаю, – хмурится Филин.
– Я хочу такие вот палочки. Как у него, – я показываю на Лиса.
– Карандаши?
– Да. Разные. Цветные…
Филин лапой цепляет себя за клюв. Поправляет стеклышки, которыми прикрывает глаза от ярких фальшивых груш.
– В прошлый раз, – вставляет Лис, – когда мы дали вам карандаши… Вы использовали их не вполне по назначению. Едва не произошла трагедия. Один из тех людей, что пытаются вам помочь, пострадал. Вы, к сожалению, этого не помните, но…
– Дайте ему карандаши, – говорит Окунь. – Только сначала мы поговорим с этой, как ее, дамой…
Оказывается, рыбы умеют говорить!
Мне становится весело, и я громко смеюсь.
Окунь таращится на меня. Он, видимо, уже жалеет, что показал свое умение.
– Не бойся, – я поглаживаю его по плечу успокаивающим Лучом. – Я никому не скажу, что ты умеешь говорить!
– Мы дадим вам карандаши, – обещает Филин, убирая от морды защитные стеклышки.
– Еще хочу такие же, – я показываю Лучом на стеклышки. – Мне необходима защита от фальшивых груш. Они слишком ярко светят.
Я показываю Лучом на груши, лежащие вверх ногами на перевернутой тарелке. Все четверо поднимают вверх глаза. Выглядит уморительно, и я снова смеюсь.
– Договорились! – дергает клювом Филин. – Теперь вы позовете Вишневую Даму?
Пусть так. Они мне уже наскучили, и я хочу вернуться.
Вернуться туда, где кончается туман и…
Судороги сотрясают мое тело. Что-то держит меня – крепко-крепко.
Филин, нацепляя обратно свои стеклышки, протыкает воздух когтем. Торжественно каркает: «Вот оно!»
А потом я…
…смутно знакомый молодой человек смотрит на меня поверх экрана ноутбука. Рядом с ним сидят двое. Старик в белом халате, который почему-то тоже кажется знакомым, и невзрачный мужчина в костюме и галстуке. Еще один стоит возле стены, подпирая ее плечом. Курит, выпуская под потолок клубы дыма.
– Где я?
– Вы не помните?
– Нет.
Я чувствую запах табачного дыма, в горле першит, захожусь кашлем…
– Вы бы не курили, – говорит молодой человек, поворачиваясь к типу с сигаретой, который стоит у стены. Тот поспешно подходит к столу и давит окурок в переполненной пепельнице. У него из-за ремня торчит пистолет. Косясь на меня, он возвращается к стене.
– Можете сказать, как вас зовут? – спрашивает молодой человек, внимательно глядя на меня. – Я Молчанов, помните?
– Конечно, – говорю я. Кажется, я действительно вспоминаю. – Меня зовут Катя.
– Екатерина Алексеевна Плеткина? – переспрашивает старик.
– Да.
Тип у стены вполголоса матерится.
Молчанов бросает на него короткий строгий взгляд.
– Напомните ваш год рождения?
Я напоминаю.
– Род занятий?
– Студентка… Почему я не могу пошевелиться?
– Это в целях вашей безопасности, – торопливо говорит Молчанов. – Вы помните, что с вами произошло?
В голове низкий гул, многоголосый хор… Сложно думать, мысли плавны и текучи, как на границе между сном и явью.
– Мы были в кафе «Вернисаж», знаете, у реки? Где рынок для художников… Я и Оля. Отмечали сданную курсовую. А потом…
Память пронзает острая молния. Разбегается по телу разрядами электричества.
– Потом появился он. Сказал, что тоже художник, что хотел бы нарисовать нас. Да-да, мы поехали к нему. К нему в мастерскую…
– Можете назвать адрес? – торопливо спрашивает невзрачный тип.
– Да. Это в самом конце улицы, у перекрестка… Старые дома. Мы зашли во двор, потом спустились в подвал. Мы немного выпили в кафе, а потом еще у него… Он налил нам вина… И… О Господи!
Воспоминания приходят рывками. Бьют наотмашь. Я чувствую боль по всему телу, мышцы напрягаются, пальцы мелко дрожат, по коже бегут мурашки, к горлу подкатывает комок.
– О нет! Нет! Этого не может быть! Он подсыпал нам что-то. Оля отключилась. А я еще нет… Тогда он подошел к мольберту, взял с него… Нет, не надо! Пожалуйста, не…
– Вы запомнили улицу? – кричит, тараща прозрачные глаза, тип в костюме. – Улицу…
Слепой ужас давит, я кричу, но крик тонет в волнах тумана, вязкого как кисель, который наползает со всех сторон. Стены выгибаются парусом, силуэты людей дрожат, меняют форму, как в кривом зеркале…
Падаю, падаю в туман…
Тело бьет крупная дрожь, я не в состоянии пошевелится…
«Свяжись с операми срочно!!!» – гудит в голове чей-то хриплый бас. Мне что-то кричат, но я не слышу… Тишина.
Звенящая тишина. Только дыхание нескольких людей в тесной комнате. Только отрывистый стук сердца.
Я поднимаю веки, моргаю с непривычки. Вижу четверых. Это интересно. Видеть собственными глазами, так близко. Потянуться рукой и…
Жаль, я не могу двигаться.
Они заранее обезопасили себя.
– Тимур? – спрашивает меня самый молодой.
Я растягиваю губы в улыбке.
Пусть думает, что я и есть тот, кто ему нужен.
А я пока осмотрюсь. Здесь все такое интересное, такое новое для меня. Пожалуй, свет резковат. И еще клубы этого ядовитого дыма щекочут ноздри. Но главное, здесь очень интересн…
Я успеваю услышать, как старик говорит «вот опять», и туман накатывает волной, захлестывает меня со всех сторон…
Мускулы предельно напряжены, судорога, еще одна…
…эти четверо пялятся на меня.
Двоих я знаю. Старый пердун Минц, заслуженный мозгоправ, и его приятель Молчанов, совсем еще щенок, практикант. Жалкие трусливые людишки. И они меня, конечно, связали…
С ними двое каких-то молодчиков, незнакомые. Один, сидящий за столом, похож на снулую рыбину. Второй подпирает стенку, у него волчьи глаза, из-за ремня торчит рукоятка пистолета. Вокруг лампы вьются облака табачного дыма.
Я пытаюсь рывком подняться, но не могу даже сдвинуться с места, ремни держат крепко, я примотан к креслу вроде зубоврачебного.
– Развяжите меня! – говорю я.
– Тимур? – спрашивает Молчанов. – Вас зовут Тимур Колпин?
– Глаза разуй! – говорю я. – Кто ж еще?
Они таращатся друг на друга, переглядываются.
– Развяжите меня!
– Полученной информации должно хватить, – вполголоса цедит «волчара», обращаясь к Минцу.
Минц хватает своей веснушчатой лапой телефонную трубку.
– Петровский, зайди к нам… Ага, захвати.
– Что, успокоительным колоть опять? – догадываюсь я. – Не поможет. Вам уже ничего не поможет. Доберусь до вас… И тогда… Тогда вы испытаете на себе, что такое истинный Гнев Его. Он достанет вас, где бы вы ни находились! Он заставит вас тысячу раз пожалеть о том, что вы связались с Ним… Эй, ты, лупоглазый! Я тебя запомнил, слышишь?!
Они никак не реагируют, но мне этого и не надо. Судьба их давно предрешена.
– Вам уготована великая судьба! – улыбаюсь я. – Стать частью Его замысла. Стать частью Его прекрасного Проекта…
Появляется санитар, в руках у него шприц.
– Здорово, приятель! – улыбаюсь я. – Я помню и тебя. Ты встретишься с Ним первым. Он уже давно ждет этой встречи. Я говорил ему про тебя, и ты ему интересен! Ты интересен ему… Врубаешься, что это значит, ах-ха-ха!
Я смотрю в их жалкие лица. В них пока нет Страха. В них только равнодушие и брезгливая отстраненность.
Только Молчанов, этот мальчишка, слушает меня с интересом.
Но они переменят свое отношение, они пожалеют… Еще сполна вкусят настоящего Страха.
Я чувствую короткий укол в предплечье. Но им это не поможет. Уже не поможет. Им не удержать меня.
Бесконечно это продолжаться не может. В какой-то момент мне удастся собраться с силами, и тогда…
Все тонет в вязкой вате, и я слышу откуда-то издалека голос Минца:
– Вот так, в первом приближении… Теперь вы имеете некоторое представление…
– Нам необходимо провести более тщательные исследования! – вставляет Молчанов. – Счет идет уже на часы, и я настаиваю на форсировании…
– Санкция руководства еще не получена! – перебивает его тот «волчара», с пистолетом за поясом.
Все тонет в наслоениях ваты, голоса становится неразборчивее, глуше, глуше… Плыву сквозь туман. Но мне не страшно.
Я знаю, куда ведет меня этот туман. Возвращаюсь в Башню…
В ходе эксперимента были установлены дополнительные симптомы психической болезни гр-на Колпина и прояснились некоторые детали дела, о которых я сообщал в предыдущем отчете.
В частности, установлено количество ложных личностей (4), со слов К. составлено подробное описание произошедшего. Получено представление о его мотивациях. Его причастность к делу теперь уже несомненна. Но степень виновности и его вменяемость пока неочевидны.
С ним еще предстоит работать, но, главное, теперь у нас есть первые версии о местонахождении пропавшей гр-нки Нильской. Информация передана оперативникам.
Было проведено вскрытие, в ходе которого установлены приблизительное время и причина смерти гражданки Е. А. Плеткиной и сделано предположение по поводу орудия убийства. Согласно выводу экспертов, им послужил мастихин. Инструмент, которым пользуются художники для смешивания красок или очищения холста. Список мест, где такие инструменты можно приобрести, уже составлен, по нему работают оперативники. Но особых надежд на это направление следствия я не возлагаю.
Что касается источника информации – это один из пациентов Минца (все тот же Т. Колпин, о котором я подробно сообщал в предыдущем отчете).
Минц счел нужным привлечь к делу стажера Молчанова, которому и удалось получить от Колпина точную информацию о местонахождении тела.
Учитывая специфику работы с данным пациентом, инициативу в дальнейшем расследовании руководство предоставило Минцу. Ему предстоит форсированными темпами установить местонахождение пропавшей гражданки О. Л. Нильской. Это, напомню, подруга погибшей, пропавшая в тот же вечер, и поиски которой до сих пор не дали результата.
Учитывая срочность, которая требуется в данной ситуации, прошу обратить ваше внимание на…»
4
Их четверо, и я внимательно наблюдаю за ними сквозь щелочки прищуренных век.Они тоже рассматривают меня. Делают это так, будто между нами – стеклянная стена, а я нахожусь в вольере.
Это смешно, потому что все наоборот. Ведь это я пришел сюда, в зоопарк, посмотреть на ученых зверей.
Посредине сидит Лис, он кусает маленькую деревянную палочку и смотрит на меня, а иногда – в раскрытую металлическую книжку. Рядом с ним сидит Филин, иногда он раскрывает клюв и довольно ухает, раздувая грудь. Рядом с Филином – Окунь, ему неуютно, хочется вернуться в воду, в мутных глазах его тоска.
За ними, красиво ступая длинными ногами, ходит Жираф. Он дышит дымом, иногда останавливается и подолгу рассматривает фальшивые груши наверху. Груши лежат вверх ногами на перевернутой тарелке. От груш исходит яркий слепящий свет, смотреть на них неприятно, и я перевожу свой Луч на ученых зверей.
Я прощупываю их лучом, чтобы узнать про каждого больше. Они догадываются про луч и плавно отводят глаза, чтобы он не попал внутрь.
Единственный, кто не отводит глаза, – Лис. Но он хитер, поэтому старается отвлечь меня разговором.
– Вы меня помните, Тимур? – спрашивает Лис.
– Я вас помню, – вру я (Лис не так уж и хитер – он мне сразу верит, кивает). – А что это такое – «Тимур»?
Филин довольно ухает.
Мне нравится происходящее. Напоминает веселую игру.
Эти ученые звери развлекают меня. И когда показывают бумажки с интересными кляксами или с цифрами, сложенными из цветных точек, и когда просто молчат и смотрят, вот как сейчас. Это тоже часть игры. Проигрывает тот, кто первый начинает говорить.
– Вас так зовут, – говорит Лис, покусывая свою палочку. – Этого вы не помните? Тимур Колпин – ваше имя.
– Ладно, – я равнодушно пожимаю плечами. – Согласен.
Не все ли равно, кого и как зовут? Суть игры не в этом.
Филин шепчется с Лисом.
Жираф прекращает дышать дымом, с интересом вытягивает длинную шею.
– Спросите про тело! – шепчет он Лису.
– Вчера у нас с вами был интересный разговор, – говорит Лис. – И вы рассказали нам о Вишневой Даме. Помните?
– А, это…
Странно, что его интересуют такие мелочи.
Похоже, он опять хитрит. Надо быть настороже.
– Мы можем поговорить с ней?
– Зачем вам? – я отвечаю нарочито равнодушно. Должно сработать.
– Она поделилась с нами очень ценной информацией.
Лис снова врет. Я-то знаю, что Вишневая Дама – настоящая сумасшедшая. Порой мне самому неуютно общаться с ней.
– Нам снова надо поговорить с ней, – настаивает хитрый Лис. – Можно это устроить?
Я молчу, раздумывая.
– Вы скучаете по воде? – я направляю луч на Окуня.
Окунь приоткрывает рот, выкатывает мутные глаза, но сказать ничего не может. Непонятно, на что я надеялся. Ведь рыбы не разговаривают.
– Услуга за услугу, – говорю я.
Я направляю луч на Филина. Хотя Лис хитер и с ним можно иногда весело поболтать, Филин в этом вольере – более важный зверь.
– Я вас слушаю, – хмурится Филин.
– Я хочу такие вот палочки. Как у него, – я показываю на Лиса.
– Карандаши?
– Да. Разные. Цветные…
Филин лапой цепляет себя за клюв. Поправляет стеклышки, которыми прикрывает глаза от ярких фальшивых груш.
– В прошлый раз, – вставляет Лис, – когда мы дали вам карандаши… Вы использовали их не вполне по назначению. Едва не произошла трагедия. Один из тех людей, что пытаются вам помочь, пострадал. Вы, к сожалению, этого не помните, но…
– Дайте ему карандаши, – говорит Окунь. – Только сначала мы поговорим с этой, как ее, дамой…
Оказывается, рыбы умеют говорить!
Мне становится весело, и я громко смеюсь.
Окунь таращится на меня. Он, видимо, уже жалеет, что показал свое умение.
– Не бойся, – я поглаживаю его по плечу успокаивающим Лучом. – Я никому не скажу, что ты умеешь говорить!
– Мы дадим вам карандаши, – обещает Филин, убирая от морды защитные стеклышки.
– Еще хочу такие же, – я показываю Лучом на стеклышки. – Мне необходима защита от фальшивых груш. Они слишком ярко светят.
Я показываю Лучом на груши, лежащие вверх ногами на перевернутой тарелке. Все четверо поднимают вверх глаза. Выглядит уморительно, и я снова смеюсь.
– Договорились! – дергает клювом Филин. – Теперь вы позовете Вишневую Даму?
Пусть так. Они мне уже наскучили, и я хочу вернуться.
Вернуться туда, где кончается туман и…
Судороги сотрясают мое тело. Что-то держит меня – крепко-крепко.
Филин, нацепляя обратно свои стеклышки, протыкает воздух когтем. Торжественно каркает: «Вот оно!»
А потом я…
…смутно знакомый молодой человек смотрит на меня поверх экрана ноутбука. Рядом с ним сидят двое. Старик в белом халате, который почему-то тоже кажется знакомым, и невзрачный мужчина в костюме и галстуке. Еще один стоит возле стены, подпирая ее плечом. Курит, выпуская под потолок клубы дыма.
– Где я?
– Вы не помните?
– Нет.
Я чувствую запах табачного дыма, в горле першит, захожусь кашлем…
– Вы бы не курили, – говорит молодой человек, поворачиваясь к типу с сигаретой, который стоит у стены. Тот поспешно подходит к столу и давит окурок в переполненной пепельнице. У него из-за ремня торчит пистолет. Косясь на меня, он возвращается к стене.
– Можете сказать, как вас зовут? – спрашивает молодой человек, внимательно глядя на меня. – Я Молчанов, помните?
– Конечно, – говорю я. Кажется, я действительно вспоминаю. – Меня зовут Катя.
– Екатерина Алексеевна Плеткина? – переспрашивает старик.
– Да.
Тип у стены вполголоса матерится.
Молчанов бросает на него короткий строгий взгляд.
– Напомните ваш год рождения?
Я напоминаю.
– Род занятий?
– Студентка… Почему я не могу пошевелиться?
– Это в целях вашей безопасности, – торопливо говорит Молчанов. – Вы помните, что с вами произошло?
В голове низкий гул, многоголосый хор… Сложно думать, мысли плавны и текучи, как на границе между сном и явью.
– Мы были в кафе «Вернисаж», знаете, у реки? Где рынок для художников… Я и Оля. Отмечали сданную курсовую. А потом…
Память пронзает острая молния. Разбегается по телу разрядами электричества.
– Потом появился он. Сказал, что тоже художник, что хотел бы нарисовать нас. Да-да, мы поехали к нему. К нему в мастерскую…
– Можете назвать адрес? – торопливо спрашивает невзрачный тип.
– Да. Это в самом конце улицы, у перекрестка… Старые дома. Мы зашли во двор, потом спустились в подвал. Мы немного выпили в кафе, а потом еще у него… Он налил нам вина… И… О Господи!
Воспоминания приходят рывками. Бьют наотмашь. Я чувствую боль по всему телу, мышцы напрягаются, пальцы мелко дрожат, по коже бегут мурашки, к горлу подкатывает комок.
– О нет! Нет! Этого не может быть! Он подсыпал нам что-то. Оля отключилась. А я еще нет… Тогда он подошел к мольберту, взял с него… Нет, не надо! Пожалуйста, не…
– Вы запомнили улицу? – кричит, тараща прозрачные глаза, тип в костюме. – Улицу…
Слепой ужас давит, я кричу, но крик тонет в волнах тумана, вязкого как кисель, который наползает со всех сторон. Стены выгибаются парусом, силуэты людей дрожат, меняют форму, как в кривом зеркале…
Падаю, падаю в туман…
Тело бьет крупная дрожь, я не в состоянии пошевелится…
«Свяжись с операми срочно!!!» – гудит в голове чей-то хриплый бас. Мне что-то кричат, но я не слышу… Тишина.
Звенящая тишина. Только дыхание нескольких людей в тесной комнате. Только отрывистый стук сердца.
Я поднимаю веки, моргаю с непривычки. Вижу четверых. Это интересно. Видеть собственными глазами, так близко. Потянуться рукой и…
Жаль, я не могу двигаться.
Они заранее обезопасили себя.
– Тимур? – спрашивает меня самый молодой.
Я растягиваю губы в улыбке.
Пусть думает, что я и есть тот, кто ему нужен.
А я пока осмотрюсь. Здесь все такое интересное, такое новое для меня. Пожалуй, свет резковат. И еще клубы этого ядовитого дыма щекочут ноздри. Но главное, здесь очень интересн…
Я успеваю услышать, как старик говорит «вот опять», и туман накатывает волной, захлестывает меня со всех сторон…
Мускулы предельно напряжены, судорога, еще одна…
…эти четверо пялятся на меня.
Двоих я знаю. Старый пердун Минц, заслуженный мозгоправ, и его приятель Молчанов, совсем еще щенок, практикант. Жалкие трусливые людишки. И они меня, конечно, связали…
С ними двое каких-то молодчиков, незнакомые. Один, сидящий за столом, похож на снулую рыбину. Второй подпирает стенку, у него волчьи глаза, из-за ремня торчит рукоятка пистолета. Вокруг лампы вьются облака табачного дыма.
Я пытаюсь рывком подняться, но не могу даже сдвинуться с места, ремни держат крепко, я примотан к креслу вроде зубоврачебного.
– Развяжите меня! – говорю я.
– Тимур? – спрашивает Молчанов. – Вас зовут Тимур Колпин?
– Глаза разуй! – говорю я. – Кто ж еще?
Они таращатся друг на друга, переглядываются.
– Развяжите меня!
– Полученной информации должно хватить, – вполголоса цедит «волчара», обращаясь к Минцу.
Минц хватает своей веснушчатой лапой телефонную трубку.
– Петровский, зайди к нам… Ага, захвати.
– Что, успокоительным колоть опять? – догадываюсь я. – Не поможет. Вам уже ничего не поможет. Доберусь до вас… И тогда… Тогда вы испытаете на себе, что такое истинный Гнев Его. Он достанет вас, где бы вы ни находились! Он заставит вас тысячу раз пожалеть о том, что вы связались с Ним… Эй, ты, лупоглазый! Я тебя запомнил, слышишь?!
Они никак не реагируют, но мне этого и не надо. Судьба их давно предрешена.
– Вам уготована великая судьба! – улыбаюсь я. – Стать частью Его замысла. Стать частью Его прекрасного Проекта…
Появляется санитар, в руках у него шприц.
– Здорово, приятель! – улыбаюсь я. – Я помню и тебя. Ты встретишься с Ним первым. Он уже давно ждет этой встречи. Я говорил ему про тебя, и ты ему интересен! Ты интересен ему… Врубаешься, что это значит, ах-ха-ха!
Я смотрю в их жалкие лица. В них пока нет Страха. В них только равнодушие и брезгливая отстраненность.
Только Молчанов, этот мальчишка, слушает меня с интересом.
Но они переменят свое отношение, они пожалеют… Еще сполна вкусят настоящего Страха.
Я чувствую короткий укол в предплечье. Но им это не поможет. Уже не поможет. Им не удержать меня.
Бесконечно это продолжаться не может. В какой-то момент мне удастся собраться с силами, и тогда…
Все тонет в вязкой вате, и я слышу откуда-то издалека голос Минца:
– Вот так, в первом приближении… Теперь вы имеете некоторое представление…
– Нам необходимо провести более тщательные исследования! – вставляет Молчанов. – Счет идет уже на часы, и я настаиваю на форсировании…
– Санкция руководства еще не получена! – перебивает его тот «волчара», с пистолетом за поясом.
Все тонет в наслоениях ваты, голоса становится неразборчивее, глуше, глуше… Плыву сквозь туман. Но мне не страшно.
Я знаю, куда ведет меня этот туман. Возвращаюсь в Башню…
5
«…В ходе расследования стажером Молчановым было выдвинуто предложение – приобщить к материалам следствия результаты психологического теста, вернее сказать, эксперимента, который был проведен с гр-ном Колпиным самим стажером М. и группой лаборантов Н-ского университета. Проводить тест предложено было на их территории, что было мотивировано нашей недостаточной оснащенностью (?!).В ходе эксперимента были установлены дополнительные симптомы психической болезни гр-на Колпина и прояснились некоторые детали дела, о которых я сообщал в предыдущем отчете.
В частности, установлено количество ложных личностей (4), со слов К. составлено подробное описание произошедшего. Получено представление о его мотивациях. Его причастность к делу теперь уже несомненна. Но степень виновности и его вменяемость пока неочевидны.
С ним еще предстоит работать, но, главное, теперь у нас есть первые версии о местонахождении пропавшей гр-нки Нильской. Информация передана оперативникам.