Страница:
Сначала он “увидел” сад, деревья, глядевшие на людей без особого страха, скорее с любопытством, какое всегда проявляют фейри к тем смертным, кто способен заглянуть в их мир хотя бы краем глаза. Змей сказал правду: духи вернулись сюда, пришли вслед за бубахом и призрачной прислугой. Потом, как далекое эхо, как зарницу на пределе видимости, Курт различил присутствие духа и в доме.
“Эй, – окликнул тихо-тихо, не вслух, разумеется, но даже про себя стараясь проговаривать слова шепотом, – бубах, ты знаешь меня, я друг госпожи. Мне нужна твоя помощь. Я готов платить”.
Будь здесь стихийный дух, разговор вышел бы коротким. Скрутить элементаля, сравнимого по силам с бубахом, Курт был в состоянии еще на первом курсе. А сейчас приходилось соблюдать осторожность и забыть на время собственную уверенность в том, что нечисть разумна лишь в тех пределах, в каких ей позволяют это люди.
– Два фунта сала, – раздался из-за дверей деловой голос, – фунт коровьего масла, каждый день по пинте жирных сливок, и чтобы в доме был кот!
– Идет, – согласился Курт.
Оглянулся на Вильгельма. Тот взирал на дверь с задумчивым интересом.
– Можешь говорить, – разрешил Курт.
– Охренеть можно, – с готовностью объявил Вильгельм.
– Ну что? – толстячок, высотой с полметра, одетый как Робин Гуд, появился на крыльце и выжидающе уставился на людей. – Чего вам надо?
…Поездка в машине ему неожиданно понравилась. Бубах встал ногами на переднее сиденье, таращился то в окно, то на Курта за рулем, пробовал на ощупь обивку кресел, деловито заглянул в бардачок, и, когда выруливали на площадь, подытожил:
– Лучше, чем на лошади. И быстро. Наши некоторые в машинах живут, внутри, где огонь и железо, – он оглянулся на Вильгельма и добавил с ехидцей: – В летающих машинах. Ты видел, а не рассказываешь.
– Не нравится мне этот столб, – вдруг произнес капитан, – майские шесты не украшают кандалами.
Курт притормозил, разглядывая установленное в центре Соборной площади сооружение, которое принял утром за праздничный столб. К дереву металлическими скобами прибиты были толстые черные цепи.
С браслетами.
– Железо, – бубах сморщился и присел на корточки, – плохое железо, парень. Жжется.
– Курт, – горячо начал Вильгельм, – мы должны выяснить, что все это значит. Надо немедленно идти в собор. В крайнем случае, мы всегда можем извиниться. Бубах, ты знаешь, зачем здесь это железо?
– Жжется, – повторил дух. – Я не знаю. Едем отсюда сейчас же, или я пойду домой, и не надо мне сливок, и кота не надо.
– А вдруг это символ жестокости инквизиции или протест против католической церкви? – Курт и не подумал остановиться. – Ауфбе основан во времена религиозных войн, что мы знаем о здешних праздниках? Нет, Вильгельм, горячку пороть не будем.
Он и сам понимал, что надо было поговорить с дядей Вильямом, не дожидаясь начала службы. Но все равно ведь не успевали. Фон Нарбэ отыскал его слишком поздно. И можно объяснить это тем, что пастор сам не знал, где именно в парке работает его племянник, но вот как объяснить то, что Вильгельм не может выйти из города, и то, что Элис второй день отказывается с ними встретиться, но ни разу не сказала об этом сама?
– Все ушли, – восхищенно пробормотал бубах, стоя на кресле и вглядываясь в полицейскую машину у обочины, – все. Брэнин позвал их, и они пошли. А нас не позвал, – домовой недовольно дернул носом, – здесь оставил. Что ты хотел узнать, парень?
– Что там происходит? – Курт тоже смотрел на шоссе, отдавая должное мужеству капитана фон Нарбэ. Он сам вряд ли решился бы в одиночку сунуться к автомобилю, в котором манекенами застыли два человеческих тела. Не потому, что боялся мертвых, а потому, что заметил нечто, ускользнувшее от внимания Вильгельма: листья на деревьях не колыхались под ветром, и трава была недвижима, как длинный ворс ковра в комнате без сквозняков.
– Там ничего не происходит, – охотно сообщил бубах, – потому что там ничего нет. Только смертные остались и духи в домах. Мы не воюем. Не умеем. А все другие ушли с брэнином. Ушли царственные повелительницы, и Талау ушла – ничего не осталось. Вернутся – все станет как было. Не понимаешь? Ничего нету, ну? – бубах хлопнул в ладоши. – Оп! Пусто! Ну? Земли нет, воды нет, неба нет, деревьев тоже нет. Одна видимость. И еще Бео… солнце, по-вашему. Ты, – толстый пальчик ткнул в Вильгельма, – рожденный летать, ты же умеешь видеть. Посмотри и объясни ему словами смертных.
– Мог бы и сам догадаться, – пробормотал Вильгельм, вылезая из машины. Курт приоткрыл дверцу, тоже намереваясь выйти, но капитан махнул рукой: – Сиди там. Сейчас… так, слушай и запоминай. Здесь темно, так же, как было, когда я проводил разведку с воздуха. Там, – он, не оглядываясь, указал в сторону холма, – тот же самый замок и стяг во все небо. Только дракон дышит огнем. А впереди нет ничего, пустота, и автомобиль в пустоте. Зато светло. Что еще тебя интересует?
– Как ты это делаешь?
– Не знаю.
– Тогда ничего.
– Я же вам говорю: началась война, – бубах съехал по спинке сиденья и снова уселся на корточки, – брэнин поднял своих лиилдур, гиолли и лонмхи, и позвал народы Сумерек… стихии по-вашему, то есть, натура… природа. Они ушли на Межу, и здесь их нет. Брэнин воюет с Сияющей-в-Небесах. Он победит и все вернутся.
– А если победит не брэнин? – зачем-то поинтересовался Курт, хотя важно сейчас было совсем другое.
– А кто тогда? – не понял бубах.
Бантару сбежал, если можно назвать бегством вялое подергивание светящегося облака, старающегося просочиться сквозь землю – Талау была безжалостна и не принимала лишенного плоти врага. Змей в последний раз ударил хвостом по уже поверженному противнику. Смысла в этом не было: что ему сделается, бесплотному, но надо было выплеснуть остатки боевого пыла. Хорошая драка, отличный поединок – ревнители традиций могут быть довольны.
Бантару вновь задали трепку, и снова Свет Владычицы восстанет к жизни. Этого у него не отнимешь. Владыка Темных Путей мог бы уничтожить Быка раз и навсегда. Жемчужный Господин тоже способен на такой подвиг, а Представляющему Силу, увы, остается вытирать с когтей светящуюся кровь, да позволить ласковой Иск, хозяйке вод, смыть с чешуи жгучий яд, пока развоплощенный враг уползает под защиту своей бонрионах.
И все-таки, неплохо. Такие поединки, пусть бессмысленные, вдохновляют солдат. Одно дело знать, что Крылатый не только полководец, но и боец, и совсем другое – лишний раз убедиться в этом. Положа руку на сердце… Змей взглянул на страшные лапы в броне чешуи, на когти длиной с двуручный меч, клацнул зубами и принял вид смертного. Положа руку на сердце, стоит признать, что драться вообще приятно. Когда – сам. Один на один. Драться и побеждать. Да-а.
Он удовлетворенно вздохнул, улегся в траву и закурил, глядя в чистое небо. Позади еще одно сражение, в войнах смертных его назвали бы решающим, но Полдень и Полночь не могут заключить мира, а значит, передышка будет недолгой. Ровно такой, чтобы враг не успел перегруппироваться, но уже поверил в отсрочку неизбежного. По-настоящему решающим станет бой, в котором погибнут все, кто может быть убит. Останутся Владычица, Бантару и Светлая Ярость.
Еще Гиал, но он “мертв” и сидит в драконьем замке, а Госпожа Лейбкосунг трется об ноги Единорога, напрашиваясь на почесывание за ухом и, может быть, на кусок куриной печенки. Для кошки ничего более святого нет, ей хоть Единорог, хоть Люцифер, а извольте гладить и кормить. Иначе обидится.
Сигаретный окурок рассыпался в прах, едва коснувшись травы. Талау – ужасная аккуратистка. Принц поднялся, расправляя крылья, взлетел в небо, принимая змеиное обличье. Чешуя сверкнула морозной синью в лучах уходящей на покой Бео, и такое же алое пламя вырвалось из клыкастой пасти. Пора! Межа свободна от Полудня, теперь нужно гнать врага через Лаэр и убивать, убивать, пока последние выжившие не попытаются найти спасение у престола Сияющей. А там их можно будет накрыть одним ударом.
Идея разузнать у матери, что происходит в городе, уже не казалась Курту удачной. Мама знала что-то наверняка, но если не рассказала, значит думала, что у нее есть на то причины. И расспросы повлекут за собой объяснения, возможно, неприятные, а сейчас Курту меньше всего хотелось неприятных объяснений с матерью. Потом. Позже. Когда станет поспокойнее и можно будет взглянуть на происходящее ее глазами, когда появится возможность судить хоть сколько-нибудь объективно. Нет, не судить, а рассуждать.
– Где они могут держать ее? – Вильгельму не давала покоя тревога за Элис. О себе бы подумал – это ведь он приехал в Ауфбе перед самым полнолунием, и это он не может уехать отсюда.
– В церкви где-нибудь… Бубах, ты знаешь, где твоя госпожа?
– Не знаю, – угрюмо ответил дух, – я ее не вижу, ее спрятали.
Он выскользнул из машины прямо сквозь дверцу, у калитки обернулся:
– Про кота не забудь.
– Не забуду, – обещал Курт.
И они поехали обратно на Соборную площадь.
Оставив машину прямо на подъездной дорожке особняка, прошли через площадь к высоким воротам собора. Курт предлагал дождаться окончания службы в саду, чтобы не привлекать к себе внимания, но Вильгельм, досадливо поморщившись, объяснил “господину стратегу”, что когда люди валом повалят из храма через площадь, в такой толпе затеряется не только пастор Вильям, но и лейб-гвардейский кавалерийский полк. Насчет кавалерии он, пожалуй, преувеличил, но двигаться навстречу людскому потоку – дело и вправду малоприятное.
– Тогда уж пойдем через кладбище, – решил Курт.
Служба казалась бесконечной, или не казалась, а затянулась, в связи с предстоящим праздником или со вчерашней непогодой, или с сегодняшним “субботником”?
– Держи, комсомолец, – Вильгельм достал из сумки знакомый ПП в наплечной кобуре, – умеешь такую пристегивать?
– Слушай ты, экстремист, – зашипел Курт, – в кого ты стрелять собрался, здесь же люди?
– Элис то же самое спрашивала за полчаса до того, как нас чуть не съели, – вполголоса напомнил капитан. От тона, которым были сказаны эти слова, в воздухе ощутимо похолодало: – Придется – будем стрелять по людям, – он молча сунул в нагрудные карманы целинки [66] Курта две запасные обоймы и добавил уже мягче: – Без крайней нужды ствол не доставай. Но если уж я открою огонь, значит, нужда самая крайняя. Есть в соборе предметы искусства?
– Есть.
– Постарайся их не повредить.
Против воли, Курт усмехнулся. Вильгельм не похож на психа, да он и не псих. Он просто чуть более решителен, чем это нужно обычному человеку. Ладно, кому как не потомственному военному разбираться, в каких ситуациях требуется применение оружия?
Наконец отзвучал последний из псалмов, или что там поют под завершение службы? Прихожане потянулись к выходу из храма, а Курт с Вильгельмом вошли под своды собора.
Капитан впервые оказался в великолепной эклектичной церкви Ауфбе, и Курт ожидал хоть какой-нибудь реакции. Сам он остановился на пороге, слегка ошеломленный блеском золота и сиянием тысяч свечей, но Вильгельм тут же подтолкнул в спину:
– Вон он, твой дядя. Пойдем.
Наплевать было господину капитану на свет и позолоту, на краски икон и богатство мозаики. Капитан пришел в храм по делу и отвлекаться на ерунду был не намерен.
А дядюшка встретил их с легким удивлением, но весьма дружелюбно.
– Господин фон Нарбэ, Курт, что привело в храм двух юных атеистов?
– Хотим узнать, в чем суть завтрашнего праздника, – поспешно ответил Курт, дабы Вильгельм не ляпнул какую-нибудь грубость, – мы видели столб на площади, и лично мне он очень не понравился. Такое впечатление, что к нему собираются кого-то приковать.
– Верное впечатление, – как ни в чем не бывало, кивнул пастор, – пойдемте со мной, молодые люди, в помещении для отдыха нам будет удобнее. Я, признаться, устал – весь день на ногах… Ты, может быть, знаешь, Курт, что когда-то давно церковь практиковала сожжение еретиков? – продолжил дядя Вильям, когда в небольшой комнатке все трое устроились на неудобных старинных стульях. – Кофе? Сок? Что предпочитаете, господин фон Нарбэ?
– Благодарю, – ответил Вильгельм с той памятной вежливостью, какую встретил и Курт в первый день их знакомства, – не стоит утруждаться. Так что там с кострами инквизиции?
– Инквизиции, и не только. Костры жгли и протестанты, и православные, чашники и лютеране, табориты, гуситы… всех сейчас и не перечислить. К счастью, это давно перестало быть повсеместной традицией. Однако нынче Господь дал нам возможность раз и навсегда расправиться с извечным Врагом. Курт знает, о ком я говорю, вы же, господин фон Нарбэ…
– Я тоже знаю, – вежливость, оказывается, все-таки имела границы. – Вы собрались сжечь Змея?
– При благоприятном стечении обстоятельств нам самим не придется жечь чудовище. Но госпожа Ластхоп любезно согласилась помочь выманить его из убежища. А для достоверности, – дядя Вильям взглянул на обоих молодых людей, словно приглашая их принять участие в заговоре, – как вы, надеюсь, понимаете, требуются некоторые атрибуты.
– И Элис пошла на это?
– Со всей возможной готовностью.
– Что-то я не понял, – Курт поднял ладони, – вы с Элис хотите создать видимость угрозы, чтобы Змей явился сюда ей на помощь…
– Брехня, – совсем не аристократично бросил капитан фон Нарбэ.
– Да нет, это как раз возможно, расстроенная женщина на все способна. Но объясни мне, дядя Вильям, что вы будете делать, когда Змей придет? Ты его видел хоть раз? Он же… елки зеленые, ему ваш город – на один зуб! Это ведь не просто дракон, это – воплощение… – Курт осекся, сообразив, что может наболтать лишнего.
– Воплощение Зла, – договорил за него пастор, – именно так. А о городе, Курт, лучше говори “мой”, а не “ваш”, это больше соответствует истине. Могу ли я понимать твои слова так, что ты видел Змея во плоти, во всем его могуществе?
– Не во всем. Да, видел. И убивать его не собираюсь.
– Это твое право. А вы можете сомневаться в моих словах, господин фон Нарбэ, но, надеюсь, разговор с фройляйн Ластхоп убедит вас в том, что я не лгу. Мы тут вообще стараемся говорить правду и только правду. Ложь тешит дьявола.
– Ты мне не ответил, – вмешался Курт, – что вы собираетесь делать, если Змей придет?
– “Когда”, а не “если”. Он придет, не сомневайся. Но объяснять всю тонкость обрядов, которые нам предстоит свершить, сейчас не время и не место. Мы знаем имя Врага, этим именем звал его когда-то Господь, и за века оно не утратило силы. Тебе достаточно таких объяснений? Господин фон Нарбэ, если хотите побеседовать с фройляйн Ластхоп, я с удовольствием провожу вас к ней. Курт, ты пойдешь?
– Да… разумеется. Но если вы убьете Змея, он не сможет победить в войне… – поймав недоумевающий взгляд пастора Курт раздосадовано фыркнул: – Долго объяснять. Ты не заметил, что кузен Альфред как уехал с утра, так и не вернулся. Фрау Цовель не сказала тебе, что его фургон стоит у выезда на шоссе?
– Мы знаем, что Альфред застрял на границе, – с достоинством ответил дядя Вильям. – Город всегда закрывается на праздник, на сей раз это случилось на сутки раньше, и твой кузен не успел пересечь черту. Ничего страшного, Змей погибнет и все вернется к прежнему состоянию.
– Не вернется, – Курт уже не знал, как сказать, чтобы его поняли. – Змей начал войну с… ну, с врагами, и мобилизовал все стихии. Я не слишком сложно объясняю? Все стихии, это в том числе и земля, и воздух, и вода. Небо тоже. Там ничего сейчас нет. Одна видимость, – вспомнил он слова бубаха, – и я не знаю, что будет, если Змей погибнет. Вдруг стихии погибнут тоже? Армия без командира – это же… это… Вильгельм, скажи!
Вильгельм сказал.
Пастор закашлялся и перекрестился.
– Ты прав, Курт, – произнес он, когда снова смог говорить, – это осложняет дело. Возможно, мы отложим праздник до тех пор, пока как ты говоришь, стихии, не вернутся на свои места.
– Элис, – напомнил Вильгельм.
– Да, да. Я собираюсь проводить вас к фройляйн Ластхоп. Нужно сообщить ей о том, что заточение, возможно, затянется.
Давно и далеко…
Потом, когда все кончилось…
Все.
Кончилось.
…у него уже было достаточно сил, чтобы сбросить мертвую плоть. В зимнем небе над просыпающимся городом простер сверкающие крылья гигантский дракон. Чешуя его отражала свет звезд, перья переливались как лунный свет, и холодом дышала длинная пасть. Он был свободен. То, о чем он мечтал, наконец-то сбылось: князь Михаил умер. И родился Змей. Наэйр, черный принц, Крылатый. Он стал собой. И у него было очень много дел.
Сияющая-в-Небесах предложила ему жизнь или смерть на выбор и считала, что это выгодная сделка. Только князья не торговцы. Если князю что-то нужно, он берет это сам. Не иначе, он ослеп от любви, если не увидел очевидного: бонрионах Полудня пообещала ему смерть, и она выполнила обещание, у нее, покровительницы всего доброго, что только водится в душах смертных, были для этого все возможности.
Фейри Полудня задержали Наэйра, и он не успел на помощь отцу. Фейри Полудня подтолкнули к оружию руки предателей. Фейри Полудня внушили боярам князя мысль о справедливости измены. Фейри Полудня заставили Катерину отдать своего жениха в руки врагов. Они умеют склонять к предательству не хуже, чем Калх, только измену называют подвигом. И это с их помощью люди сочли смелым и благородным деянием убийство двух колдунов: сначала отца, потом – сына. Как сыграно! Некрасиво, но изящно, неожиданно, а потому эффективно. Дед был не прав в своем пренебрежении Полуднем.
Но фейри Полудня увлеклись, выполняя приказы бонрионах. А Сияющая-в-Небесах необдуманно решила сыграть на поле Наэйра, причем в ту игру, в которой он понимал больше, чем Полдень и Полночь вместе взятые. Выросший среди смертных, принц многому у них научился.
И наконец-то он нашел, кому отомстить за отца.
Война началась сразу во всех временах. И во всех временах закончилась победой Крылатого Змея. Гиал не воевал с Полуночью, полководец и воин, самый, быть может, свирепый и опасный из врагов Наэйра, он предпочел остаться его другом. И Калх – измена, и Киарт – верность, обе они, слуга Полуночи и слуга Полудня, не знали, к которой из них прислушался дивный зверь, когда делал свой выбор. Как бы там ни было, без Светлой Ярости, без помощи Единорога, Сияющей-в-Небесах осталось лишь смириться со стремительным, издевательским поражением. И радоваться, что Представляющий Силу не способен убить ее.
А смертные сказали: сказка ушла из мира. Они вспоминали времена, когда фейри жили бок о бок с ними, но даже самые первые, едва-едва разумные смертные, могли только вспоминать. Результатом войны стало то, что фейри Полудня никогда более не приходили в Тварный мир.
Никогда не бывали здесь дети богини Дану, никогда не танцевали и не устраивали рыцарских турниров благородные дэйнион сайд, не влюблялись в смертных красавиц воители “прекрасного семейства”, мрачные худры не истощали смертных безнадежной любовью, и золотоволосая вайль, королева фей, никогда не заставляла влюбленных умирать от тоски по ней. Даже проказливые крошки феи никогда не показывались на глаза одиноким странствующим рыцарям.
Не было ничего. Только сказки. Только смутная память о невозможном. Рагнарек свершился на заре времен, и ужасный змей обвил своими кольцами лишенный чудес Тварный мир.
Наэйр не спас отца. И месть не принесла удовлетворения. Мир смертных теперь принадлежал ему безраздельно, а весь Тварный мир он делил только с народами Сумерек. С теми, кто называл его Крылатым. Они не интересовались войнами и не беспокоились о судьбах мироздания. Он победил. И все.
Создав себе замок в Идире, на меже, отделяющей Тварный мир от мира Срединного, принц жил там отшельником, равнодушный ко всему, кроме редких попыток фейри Полудня проникнуть в его владения. Кто знает, сколько веков провел бы он в этом безразличии, скорее мертвый, чем живой, не способный уже ни любить, ни ненавидеть? Однако люди, самые обычные люди, вновь пробудили чудовище: у подножия холма, слишком близко от страшного замка смертный по имени Гюнхельд посмел выстроить храм Белого бога.
– Вот сюда, – пригласил дядя Вильям. За толстой, обшитой металлом дверью обнаружилась крутая каменная лестница, – здание собора очень древнее, в катакомбах под ним можно спрятать еще один такой же храм. А мы используем их, чтобы хранить вино и пиво. Но большинство помещений пустуют.
– Вы что же, два дня держали Элис в подвале? – Вильгельм первым начал спускаться по стертым ступенькам. – Гестаповцы чертовы!
Голос его прозвучал гулко. Пастор сокрушенно вздохнул и придержал за локоть Курта, последовавшего было за капитаном. И прочная дверь сама повернулась в петлях, захлопнувшись у них перед носом.
– Я объясню, – примирительно развел ладони дядюшка, – все объясню. Курт, так будет лучше. Твой друг явно не способен трезво оценивать ситуацию.
– Немедленно открой дверь!
– Открою обязательно. Кстати, фройляйн Ластхоп действительно там, внизу, и у господина фон Нарбэ есть возможность без помех побеседовать с нею. Объяснить, как некрасиво быть предательницей, или что так возмутило его в нашем плане?
– Открой дверь! – повторил Курт, прислушиваясь к тишине в подвале. – Вильгельм? Ты как там?
– Темно и тихо, – глухо ответил капитан, – дай родственнику в лоб. Извинимся, когда откроет.
– Бей, но выслушай, – усмехнулся пастор. – Сгореть завтра должен был твой капитан, именно он – тот грешник, обреченный на спасение огнем во славу Божию. Есть некоторые признаки, по которым мы умеем определять это, в частности, господин фон Нарбэ не может покинуть Ауфбе. И, поверь мне, не сможет уже никогда. Да, Курт, мы делаем это. Каждое полнолуние плюс-минус несколько дней в город приезжает человек, или несколько людей, которым суждено сгореть на праздничном костре. Это святое дело…
– Аутодафе…
– Именно так. И это единственная возможность удерживать Змея в его логове.
– Да он ходит, где хочет, и плевать на вас хотел! – взорвался Курт. – Войны ведет, людям мозги вправляет, ему ваши жертвы – как комариный чих. Ты что, не понимаешь, на кого вы замахнулись? Открой дверь!
– Дай ты им поговорить. Никто не сделает зла ни этой ведьме, ни придворному безбожнику. В этот раз все будет так, как я сказал. Никаких жертв, никто не погибнет. Змей придет, и мы уничтожим его. Думаю, после этого нужда в святом огне не возникнет уже никогда. Отказались ведь от этой практики во всем остальном мире. Мир погряз в грехе, что правда то правда, но там всегда грешили, и особенно много как раз в те века, когда костры пылали по всей Европе. А в связи с тем, что ты рассказал мне, я почти уверен, что со смертью Змея лучше станет весь мир. Погибнет он, погибнут все нечистые духи, именуемые тобой стихиями. Настоящие стихии, иначе говоря, Начала, никогда не имели ничего общего с чудовищем из-под холма. Это ангельские чины. Курт, подумай, как прекрасна станет земля, когда нечисть и нежить, творения дьявола, сгинут в битве с извечным своим противником. Словом, я решил, что праздник начинается немедленно. Чем раньше мы погубим Змея, тем быстрее настигнет кара его нечестивых союзников.
Где-то далеко внизу, гулко и раскатисто, – сразу отчетливо вспомнился вечер на дороге и вздрагивающие от выстрелов стены дренажной трубы, – загрохотали выстрелы.
Оказавшись в кромешной тьме, Вильгельм автоматически выхватил пистолет, другой рукой нашаривая дверную ручку. Ладонь наткнулась на острые шипы, и капитан негромко выругался.
С той стороны глухо, но отчетливо донесся голос Курта:
– Немедленно открой дверь!
И что-то успокаивающе забубнил преподобный Вильям.
Вильгельм провел рукой вдоль двери – да, так и есть, вся она была усеяна изнутри металлическими шипами. Очаровательное местечко – собор Петра и Павла. Не иначе для пива и вина такие предосторожности, чтоб не забродили и не убежали.
В кармане куртки был фонарик. Не то, чтобы Вильгельм предусматривал ситуацию, в которой оказался, но привычка всегда иметь при себе нож-стропорез, фонарик, пистолет и зажигалку не раз оказывалась полезной. Человек с фонарем в темноте на узкой лестнице – прекрасная мишень, все верно, но кто знает, какие еще сюрпризы заготовлены здесь для гостей?
Коротко переговорив с Куртом и убедившись, что прямо сейчас его не выпустят, капитан фон Нарбэ направился вниз, время от времени подсвечивая себе узким лучом фонарика. Идти пришлось недолго. Лестница в тридцать шесть ступенек, короткий коридор, и еще одна дверь. Деревянная, покрытая резьбой, она оказалась заперта снаружи на прочный засов, раскрылась бесшумно, и в щель просочился электрический свет. Вильгельм прищурился, давая глазам привыкнуть, перешагнул порог и огляделся.
Он стоял в квадратной прихожей, куда выходили еще три двери с матовыми стеклами. За занавеской из стекляруса можно было разглядеть маленькую кухню.
– Элен, – прозвучал из глубины дома знакомый голос, – представляете, вы меня заперли… Оу, – Элис выглянула из-за дверей спальни, – Вильгельм?! Решили зайти в гости? Ничего не скажешь, вовремя… Вильгельм? Эй, с вами все в порядке?
Капитан выдохнул и прислонился к стене:
– Слава богу, вы здесь. Элис, вы знаете, как отсюда выбраться?
“Эй, – окликнул тихо-тихо, не вслух, разумеется, но даже про себя стараясь проговаривать слова шепотом, – бубах, ты знаешь меня, я друг госпожи. Мне нужна твоя помощь. Я готов платить”.
Будь здесь стихийный дух, разговор вышел бы коротким. Скрутить элементаля, сравнимого по силам с бубахом, Курт был в состоянии еще на первом курсе. А сейчас приходилось соблюдать осторожность и забыть на время собственную уверенность в том, что нечисть разумна лишь в тех пределах, в каких ей позволяют это люди.
– Два фунта сала, – раздался из-за дверей деловой голос, – фунт коровьего масла, каждый день по пинте жирных сливок, и чтобы в доме был кот!
– Идет, – согласился Курт.
Оглянулся на Вильгельма. Тот взирал на дверь с задумчивым интересом.
– Можешь говорить, – разрешил Курт.
– Охренеть можно, – с готовностью объявил Вильгельм.
– Ну что? – толстячок, высотой с полметра, одетый как Робин Гуд, появился на крыльце и выжидающе уставился на людей. – Чего вам надо?
…Поездка в машине ему неожиданно понравилась. Бубах встал ногами на переднее сиденье, таращился то в окно, то на Курта за рулем, пробовал на ощупь обивку кресел, деловито заглянул в бардачок, и, когда выруливали на площадь, подытожил:
– Лучше, чем на лошади. И быстро. Наши некоторые в машинах живут, внутри, где огонь и железо, – он оглянулся на Вильгельма и добавил с ехидцей: – В летающих машинах. Ты видел, а не рассказываешь.
– Не нравится мне этот столб, – вдруг произнес капитан, – майские шесты не украшают кандалами.
Курт притормозил, разглядывая установленное в центре Соборной площади сооружение, которое принял утром за праздничный столб. К дереву металлическими скобами прибиты были толстые черные цепи.
С браслетами.
– Железо, – бубах сморщился и присел на корточки, – плохое железо, парень. Жжется.
– Курт, – горячо начал Вильгельм, – мы должны выяснить, что все это значит. Надо немедленно идти в собор. В крайнем случае, мы всегда можем извиниться. Бубах, ты знаешь, зачем здесь это железо?
– Жжется, – повторил дух. – Я не знаю. Едем отсюда сейчас же, или я пойду домой, и не надо мне сливок, и кота не надо.
– А вдруг это символ жестокости инквизиции или протест против католической церкви? – Курт и не подумал остановиться. – Ауфбе основан во времена религиозных войн, что мы знаем о здешних праздниках? Нет, Вильгельм, горячку пороть не будем.
Он и сам понимал, что надо было поговорить с дядей Вильямом, не дожидаясь начала службы. Но все равно ведь не успевали. Фон Нарбэ отыскал его слишком поздно. И можно объяснить это тем, что пастор сам не знал, где именно в парке работает его племянник, но вот как объяснить то, что Вильгельм не может выйти из города, и то, что Элис второй день отказывается с ними встретиться, но ни разу не сказала об этом сама?
– Все ушли, – восхищенно пробормотал бубах, стоя на кресле и вглядываясь в полицейскую машину у обочины, – все. Брэнин позвал их, и они пошли. А нас не позвал, – домовой недовольно дернул носом, – здесь оставил. Что ты хотел узнать, парень?
– Что там происходит? – Курт тоже смотрел на шоссе, отдавая должное мужеству капитана фон Нарбэ. Он сам вряд ли решился бы в одиночку сунуться к автомобилю, в котором манекенами застыли два человеческих тела. Не потому, что боялся мертвых, а потому, что заметил нечто, ускользнувшее от внимания Вильгельма: листья на деревьях не колыхались под ветром, и трава была недвижима, как длинный ворс ковра в комнате без сквозняков.
– Там ничего не происходит, – охотно сообщил бубах, – потому что там ничего нет. Только смертные остались и духи в домах. Мы не воюем. Не умеем. А все другие ушли с брэнином. Ушли царственные повелительницы, и Талау ушла – ничего не осталось. Вернутся – все станет как было. Не понимаешь? Ничего нету, ну? – бубах хлопнул в ладоши. – Оп! Пусто! Ну? Земли нет, воды нет, неба нет, деревьев тоже нет. Одна видимость. И еще Бео… солнце, по-вашему. Ты, – толстый пальчик ткнул в Вильгельма, – рожденный летать, ты же умеешь видеть. Посмотри и объясни ему словами смертных.
– Мог бы и сам догадаться, – пробормотал Вильгельм, вылезая из машины. Курт приоткрыл дверцу, тоже намереваясь выйти, но капитан махнул рукой: – Сиди там. Сейчас… так, слушай и запоминай. Здесь темно, так же, как было, когда я проводил разведку с воздуха. Там, – он, не оглядываясь, указал в сторону холма, – тот же самый замок и стяг во все небо. Только дракон дышит огнем. А впереди нет ничего, пустота, и автомобиль в пустоте. Зато светло. Что еще тебя интересует?
– Как ты это делаешь?
– Не знаю.
– Тогда ничего.
– Я же вам говорю: началась война, – бубах съехал по спинке сиденья и снова уселся на корточки, – брэнин поднял своих лиилдур, гиолли и лонмхи, и позвал народы Сумерек… стихии по-вашему, то есть, натура… природа. Они ушли на Межу, и здесь их нет. Брэнин воюет с Сияющей-в-Небесах. Он победит и все вернутся.
– А если победит не брэнин? – зачем-то поинтересовался Курт, хотя важно сейчас было совсем другое.
– А кто тогда? – не понял бубах.
Бантару сбежал, если можно назвать бегством вялое подергивание светящегося облака, старающегося просочиться сквозь землю – Талау была безжалостна и не принимала лишенного плоти врага. Змей в последний раз ударил хвостом по уже поверженному противнику. Смысла в этом не было: что ему сделается, бесплотному, но надо было выплеснуть остатки боевого пыла. Хорошая драка, отличный поединок – ревнители традиций могут быть довольны.
Бантару вновь задали трепку, и снова Свет Владычицы восстанет к жизни. Этого у него не отнимешь. Владыка Темных Путей мог бы уничтожить Быка раз и навсегда. Жемчужный Господин тоже способен на такой подвиг, а Представляющему Силу, увы, остается вытирать с когтей светящуюся кровь, да позволить ласковой Иск, хозяйке вод, смыть с чешуи жгучий яд, пока развоплощенный враг уползает под защиту своей бонрионах.
И все-таки, неплохо. Такие поединки, пусть бессмысленные, вдохновляют солдат. Одно дело знать, что Крылатый не только полководец, но и боец, и совсем другое – лишний раз убедиться в этом. Положа руку на сердце… Змей взглянул на страшные лапы в броне чешуи, на когти длиной с двуручный меч, клацнул зубами и принял вид смертного. Положа руку на сердце, стоит признать, что драться вообще приятно. Когда – сам. Один на один. Драться и побеждать. Да-а.
Он удовлетворенно вздохнул, улегся в траву и закурил, глядя в чистое небо. Позади еще одно сражение, в войнах смертных его назвали бы решающим, но Полдень и Полночь не могут заключить мира, а значит, передышка будет недолгой. Ровно такой, чтобы враг не успел перегруппироваться, но уже поверил в отсрочку неизбежного. По-настоящему решающим станет бой, в котором погибнут все, кто может быть убит. Останутся Владычица, Бантару и Светлая Ярость.
Еще Гиал, но он “мертв” и сидит в драконьем замке, а Госпожа Лейбкосунг трется об ноги Единорога, напрашиваясь на почесывание за ухом и, может быть, на кусок куриной печенки. Для кошки ничего более святого нет, ей хоть Единорог, хоть Люцифер, а извольте гладить и кормить. Иначе обидится.
Сигаретный окурок рассыпался в прах, едва коснувшись травы. Талау – ужасная аккуратистка. Принц поднялся, расправляя крылья, взлетел в небо, принимая змеиное обличье. Чешуя сверкнула морозной синью в лучах уходящей на покой Бео, и такое же алое пламя вырвалось из клыкастой пасти. Пора! Межа свободна от Полудня, теперь нужно гнать врага через Лаэр и убивать, убивать, пока последние выжившие не попытаются найти спасение у престола Сияющей. А там их можно будет накрыть одним ударом.
Идея разузнать у матери, что происходит в городе, уже не казалась Курту удачной. Мама знала что-то наверняка, но если не рассказала, значит думала, что у нее есть на то причины. И расспросы повлекут за собой объяснения, возможно, неприятные, а сейчас Курту меньше всего хотелось неприятных объяснений с матерью. Потом. Позже. Когда станет поспокойнее и можно будет взглянуть на происходящее ее глазами, когда появится возможность судить хоть сколько-нибудь объективно. Нет, не судить, а рассуждать.
– Где они могут держать ее? – Вильгельму не давала покоя тревога за Элис. О себе бы подумал – это ведь он приехал в Ауфбе перед самым полнолунием, и это он не может уехать отсюда.
– В церкви где-нибудь… Бубах, ты знаешь, где твоя госпожа?
– Не знаю, – угрюмо ответил дух, – я ее не вижу, ее спрятали.
Он выскользнул из машины прямо сквозь дверцу, у калитки обернулся:
– Про кота не забудь.
– Не забуду, – обещал Курт.
И они поехали обратно на Соборную площадь.
Оставив машину прямо на подъездной дорожке особняка, прошли через площадь к высоким воротам собора. Курт предлагал дождаться окончания службы в саду, чтобы не привлекать к себе внимания, но Вильгельм, досадливо поморщившись, объяснил “господину стратегу”, что когда люди валом повалят из храма через площадь, в такой толпе затеряется не только пастор Вильям, но и лейб-гвардейский кавалерийский полк. Насчет кавалерии он, пожалуй, преувеличил, но двигаться навстречу людскому потоку – дело и вправду малоприятное.
– Тогда уж пойдем через кладбище, – решил Курт.
Служба казалась бесконечной, или не казалась, а затянулась, в связи с предстоящим праздником или со вчерашней непогодой, или с сегодняшним “субботником”?
– Держи, комсомолец, – Вильгельм достал из сумки знакомый ПП в наплечной кобуре, – умеешь такую пристегивать?
– Слушай ты, экстремист, – зашипел Курт, – в кого ты стрелять собрался, здесь же люди?
– Элис то же самое спрашивала за полчаса до того, как нас чуть не съели, – вполголоса напомнил капитан. От тона, которым были сказаны эти слова, в воздухе ощутимо похолодало: – Придется – будем стрелять по людям, – он молча сунул в нагрудные карманы целинки [66] Курта две запасные обоймы и добавил уже мягче: – Без крайней нужды ствол не доставай. Но если уж я открою огонь, значит, нужда самая крайняя. Есть в соборе предметы искусства?
– Есть.
– Постарайся их не повредить.
Против воли, Курт усмехнулся. Вильгельм не похож на психа, да он и не псих. Он просто чуть более решителен, чем это нужно обычному человеку. Ладно, кому как не потомственному военному разбираться, в каких ситуациях требуется применение оружия?
Наконец отзвучал последний из псалмов, или что там поют под завершение службы? Прихожане потянулись к выходу из храма, а Курт с Вильгельмом вошли под своды собора.
Капитан впервые оказался в великолепной эклектичной церкви Ауфбе, и Курт ожидал хоть какой-нибудь реакции. Сам он остановился на пороге, слегка ошеломленный блеском золота и сиянием тысяч свечей, но Вильгельм тут же подтолкнул в спину:
– Вон он, твой дядя. Пойдем.
Наплевать было господину капитану на свет и позолоту, на краски икон и богатство мозаики. Капитан пришел в храм по делу и отвлекаться на ерунду был не намерен.
А дядюшка встретил их с легким удивлением, но весьма дружелюбно.
– Господин фон Нарбэ, Курт, что привело в храм двух юных атеистов?
– Хотим узнать, в чем суть завтрашнего праздника, – поспешно ответил Курт, дабы Вильгельм не ляпнул какую-нибудь грубость, – мы видели столб на площади, и лично мне он очень не понравился. Такое впечатление, что к нему собираются кого-то приковать.
– Верное впечатление, – как ни в чем не бывало, кивнул пастор, – пойдемте со мной, молодые люди, в помещении для отдыха нам будет удобнее. Я, признаться, устал – весь день на ногах… Ты, может быть, знаешь, Курт, что когда-то давно церковь практиковала сожжение еретиков? – продолжил дядя Вильям, когда в небольшой комнатке все трое устроились на неудобных старинных стульях. – Кофе? Сок? Что предпочитаете, господин фон Нарбэ?
– Благодарю, – ответил Вильгельм с той памятной вежливостью, какую встретил и Курт в первый день их знакомства, – не стоит утруждаться. Так что там с кострами инквизиции?
– Инквизиции, и не только. Костры жгли и протестанты, и православные, чашники и лютеране, табориты, гуситы… всех сейчас и не перечислить. К счастью, это давно перестало быть повсеместной традицией. Однако нынче Господь дал нам возможность раз и навсегда расправиться с извечным Врагом. Курт знает, о ком я говорю, вы же, господин фон Нарбэ…
– Я тоже знаю, – вежливость, оказывается, все-таки имела границы. – Вы собрались сжечь Змея?
– При благоприятном стечении обстоятельств нам самим не придется жечь чудовище. Но госпожа Ластхоп любезно согласилась помочь выманить его из убежища. А для достоверности, – дядя Вильям взглянул на обоих молодых людей, словно приглашая их принять участие в заговоре, – как вы, надеюсь, понимаете, требуются некоторые атрибуты.
– И Элис пошла на это?
– Со всей возможной готовностью.
– Что-то я не понял, – Курт поднял ладони, – вы с Элис хотите создать видимость угрозы, чтобы Змей явился сюда ей на помощь…
– Брехня, – совсем не аристократично бросил капитан фон Нарбэ.
– Да нет, это как раз возможно, расстроенная женщина на все способна. Но объясни мне, дядя Вильям, что вы будете делать, когда Змей придет? Ты его видел хоть раз? Он же… елки зеленые, ему ваш город – на один зуб! Это ведь не просто дракон, это – воплощение… – Курт осекся, сообразив, что может наболтать лишнего.
– Воплощение Зла, – договорил за него пастор, – именно так. А о городе, Курт, лучше говори “мой”, а не “ваш”, это больше соответствует истине. Могу ли я понимать твои слова так, что ты видел Змея во плоти, во всем его могуществе?
– Не во всем. Да, видел. И убивать его не собираюсь.
– Это твое право. А вы можете сомневаться в моих словах, господин фон Нарбэ, но, надеюсь, разговор с фройляйн Ластхоп убедит вас в том, что я не лгу. Мы тут вообще стараемся говорить правду и только правду. Ложь тешит дьявола.
– Ты мне не ответил, – вмешался Курт, – что вы собираетесь делать, если Змей придет?
– “Когда”, а не “если”. Он придет, не сомневайся. Но объяснять всю тонкость обрядов, которые нам предстоит свершить, сейчас не время и не место. Мы знаем имя Врага, этим именем звал его когда-то Господь, и за века оно не утратило силы. Тебе достаточно таких объяснений? Господин фон Нарбэ, если хотите побеседовать с фройляйн Ластхоп, я с удовольствием провожу вас к ней. Курт, ты пойдешь?
– Да… разумеется. Но если вы убьете Змея, он не сможет победить в войне… – поймав недоумевающий взгляд пастора Курт раздосадовано фыркнул: – Долго объяснять. Ты не заметил, что кузен Альфред как уехал с утра, так и не вернулся. Фрау Цовель не сказала тебе, что его фургон стоит у выезда на шоссе?
– Мы знаем, что Альфред застрял на границе, – с достоинством ответил дядя Вильям. – Город всегда закрывается на праздник, на сей раз это случилось на сутки раньше, и твой кузен не успел пересечь черту. Ничего страшного, Змей погибнет и все вернется к прежнему состоянию.
– Не вернется, – Курт уже не знал, как сказать, чтобы его поняли. – Змей начал войну с… ну, с врагами, и мобилизовал все стихии. Я не слишком сложно объясняю? Все стихии, это в том числе и земля, и воздух, и вода. Небо тоже. Там ничего сейчас нет. Одна видимость, – вспомнил он слова бубаха, – и я не знаю, что будет, если Змей погибнет. Вдруг стихии погибнут тоже? Армия без командира – это же… это… Вильгельм, скажи!
Вильгельм сказал.
Пастор закашлялся и перекрестился.
– Ты прав, Курт, – произнес он, когда снова смог говорить, – это осложняет дело. Возможно, мы отложим праздник до тех пор, пока как ты говоришь, стихии, не вернутся на свои места.
– Элис, – напомнил Вильгельм.
– Да, да. Я собираюсь проводить вас к фройляйн Ластхоп. Нужно сообщить ей о том, что заточение, возможно, затянется.
Давно и далеко…
Потом, когда все кончилось…
Все.
Кончилось.
…у него уже было достаточно сил, чтобы сбросить мертвую плоть. В зимнем небе над просыпающимся городом простер сверкающие крылья гигантский дракон. Чешуя его отражала свет звезд, перья переливались как лунный свет, и холодом дышала длинная пасть. Он был свободен. То, о чем он мечтал, наконец-то сбылось: князь Михаил умер. И родился Змей. Наэйр, черный принц, Крылатый. Он стал собой. И у него было очень много дел.
Сияющая-в-Небесах предложила ему жизнь или смерть на выбор и считала, что это выгодная сделка. Только князья не торговцы. Если князю что-то нужно, он берет это сам. Не иначе, он ослеп от любви, если не увидел очевидного: бонрионах Полудня пообещала ему смерть, и она выполнила обещание, у нее, покровительницы всего доброго, что только водится в душах смертных, были для этого все возможности.
Фейри Полудня задержали Наэйра, и он не успел на помощь отцу. Фейри Полудня подтолкнули к оружию руки предателей. Фейри Полудня внушили боярам князя мысль о справедливости измены. Фейри Полудня заставили Катерину отдать своего жениха в руки врагов. Они умеют склонять к предательству не хуже, чем Калх, только измену называют подвигом. И это с их помощью люди сочли смелым и благородным деянием убийство двух колдунов: сначала отца, потом – сына. Как сыграно! Некрасиво, но изящно, неожиданно, а потому эффективно. Дед был не прав в своем пренебрежении Полуднем.
Но фейри Полудня увлеклись, выполняя приказы бонрионах. А Сияющая-в-Небесах необдуманно решила сыграть на поле Наэйра, причем в ту игру, в которой он понимал больше, чем Полдень и Полночь вместе взятые. Выросший среди смертных, принц многому у них научился.
И наконец-то он нашел, кому отомстить за отца.
Война началась сразу во всех временах. И во всех временах закончилась победой Крылатого Змея. Гиал не воевал с Полуночью, полководец и воин, самый, быть может, свирепый и опасный из врагов Наэйра, он предпочел остаться его другом. И Калх – измена, и Киарт – верность, обе они, слуга Полуночи и слуга Полудня, не знали, к которой из них прислушался дивный зверь, когда делал свой выбор. Как бы там ни было, без Светлой Ярости, без помощи Единорога, Сияющей-в-Небесах осталось лишь смириться со стремительным, издевательским поражением. И радоваться, что Представляющий Силу не способен убить ее.
А смертные сказали: сказка ушла из мира. Они вспоминали времена, когда фейри жили бок о бок с ними, но даже самые первые, едва-едва разумные смертные, могли только вспоминать. Результатом войны стало то, что фейри Полудня никогда более не приходили в Тварный мир.
Никогда не бывали здесь дети богини Дану, никогда не танцевали и не устраивали рыцарских турниров благородные дэйнион сайд, не влюблялись в смертных красавиц воители “прекрасного семейства”, мрачные худры не истощали смертных безнадежной любовью, и золотоволосая вайль, королева фей, никогда не заставляла влюбленных умирать от тоски по ней. Даже проказливые крошки феи никогда не показывались на глаза одиноким странствующим рыцарям.
Не было ничего. Только сказки. Только смутная память о невозможном. Рагнарек свершился на заре времен, и ужасный змей обвил своими кольцами лишенный чудес Тварный мир.
Наэйр не спас отца. И месть не принесла удовлетворения. Мир смертных теперь принадлежал ему безраздельно, а весь Тварный мир он делил только с народами Сумерек. С теми, кто называл его Крылатым. Они не интересовались войнами и не беспокоились о судьбах мироздания. Он победил. И все.
Создав себе замок в Идире, на меже, отделяющей Тварный мир от мира Срединного, принц жил там отшельником, равнодушный ко всему, кроме редких попыток фейри Полудня проникнуть в его владения. Кто знает, сколько веков провел бы он в этом безразличии, скорее мертвый, чем живой, не способный уже ни любить, ни ненавидеть? Однако люди, самые обычные люди, вновь пробудили чудовище: у подножия холма, слишком близко от страшного замка смертный по имени Гюнхельд посмел выстроить храм Белого бога.
– Вот сюда, – пригласил дядя Вильям. За толстой, обшитой металлом дверью обнаружилась крутая каменная лестница, – здание собора очень древнее, в катакомбах под ним можно спрятать еще один такой же храм. А мы используем их, чтобы хранить вино и пиво. Но большинство помещений пустуют.
– Вы что же, два дня держали Элис в подвале? – Вильгельм первым начал спускаться по стертым ступенькам. – Гестаповцы чертовы!
Голос его прозвучал гулко. Пастор сокрушенно вздохнул и придержал за локоть Курта, последовавшего было за капитаном. И прочная дверь сама повернулась в петлях, захлопнувшись у них перед носом.
– Я объясню, – примирительно развел ладони дядюшка, – все объясню. Курт, так будет лучше. Твой друг явно не способен трезво оценивать ситуацию.
– Немедленно открой дверь!
– Открою обязательно. Кстати, фройляйн Ластхоп действительно там, внизу, и у господина фон Нарбэ есть возможность без помех побеседовать с нею. Объяснить, как некрасиво быть предательницей, или что так возмутило его в нашем плане?
– Открой дверь! – повторил Курт, прислушиваясь к тишине в подвале. – Вильгельм? Ты как там?
– Темно и тихо, – глухо ответил капитан, – дай родственнику в лоб. Извинимся, когда откроет.
– Бей, но выслушай, – усмехнулся пастор. – Сгореть завтра должен был твой капитан, именно он – тот грешник, обреченный на спасение огнем во славу Божию. Есть некоторые признаки, по которым мы умеем определять это, в частности, господин фон Нарбэ не может покинуть Ауфбе. И, поверь мне, не сможет уже никогда. Да, Курт, мы делаем это. Каждое полнолуние плюс-минус несколько дней в город приезжает человек, или несколько людей, которым суждено сгореть на праздничном костре. Это святое дело…
– Аутодафе…
– Именно так. И это единственная возможность удерживать Змея в его логове.
– Да он ходит, где хочет, и плевать на вас хотел! – взорвался Курт. – Войны ведет, людям мозги вправляет, ему ваши жертвы – как комариный чих. Ты что, не понимаешь, на кого вы замахнулись? Открой дверь!
– Дай ты им поговорить. Никто не сделает зла ни этой ведьме, ни придворному безбожнику. В этот раз все будет так, как я сказал. Никаких жертв, никто не погибнет. Змей придет, и мы уничтожим его. Думаю, после этого нужда в святом огне не возникнет уже никогда. Отказались ведь от этой практики во всем остальном мире. Мир погряз в грехе, что правда то правда, но там всегда грешили, и особенно много как раз в те века, когда костры пылали по всей Европе. А в связи с тем, что ты рассказал мне, я почти уверен, что со смертью Змея лучше станет весь мир. Погибнет он, погибнут все нечистые духи, именуемые тобой стихиями. Настоящие стихии, иначе говоря, Начала, никогда не имели ничего общего с чудовищем из-под холма. Это ангельские чины. Курт, подумай, как прекрасна станет земля, когда нечисть и нежить, творения дьявола, сгинут в битве с извечным своим противником. Словом, я решил, что праздник начинается немедленно. Чем раньше мы погубим Змея, тем быстрее настигнет кара его нечестивых союзников.
Где-то далеко внизу, гулко и раскатисто, – сразу отчетливо вспомнился вечер на дороге и вздрагивающие от выстрелов стены дренажной трубы, – загрохотали выстрелы.
Оказавшись в кромешной тьме, Вильгельм автоматически выхватил пистолет, другой рукой нашаривая дверную ручку. Ладонь наткнулась на острые шипы, и капитан негромко выругался.
С той стороны глухо, но отчетливо донесся голос Курта:
– Немедленно открой дверь!
И что-то успокаивающе забубнил преподобный Вильям.
Вильгельм провел рукой вдоль двери – да, так и есть, вся она была усеяна изнутри металлическими шипами. Очаровательное местечко – собор Петра и Павла. Не иначе для пива и вина такие предосторожности, чтоб не забродили и не убежали.
В кармане куртки был фонарик. Не то, чтобы Вильгельм предусматривал ситуацию, в которой оказался, но привычка всегда иметь при себе нож-стропорез, фонарик, пистолет и зажигалку не раз оказывалась полезной. Человек с фонарем в темноте на узкой лестнице – прекрасная мишень, все верно, но кто знает, какие еще сюрпризы заготовлены здесь для гостей?
Коротко переговорив с Куртом и убедившись, что прямо сейчас его не выпустят, капитан фон Нарбэ направился вниз, время от времени подсвечивая себе узким лучом фонарика. Идти пришлось недолго. Лестница в тридцать шесть ступенек, короткий коридор, и еще одна дверь. Деревянная, покрытая резьбой, она оказалась заперта снаружи на прочный засов, раскрылась бесшумно, и в щель просочился электрический свет. Вильгельм прищурился, давая глазам привыкнуть, перешагнул порог и огляделся.
Он стоял в квадратной прихожей, куда выходили еще три двери с матовыми стеклами. За занавеской из стекляруса можно было разглядеть маленькую кухню.
– Элен, – прозвучал из глубины дома знакомый голос, – представляете, вы меня заперли… Оу, – Элис выглянула из-за дверей спальни, – Вильгельм?! Решили зайти в гости? Ничего не скажешь, вовремя… Вильгельм? Эй, с вами все в порядке?
Капитан выдохнул и прислонился к стене:
– Слава богу, вы здесь. Элис, вы знаете, как отсюда выбраться?