Среди германских солдат весьма ценились советские ППШ, которые Макс по привычке называл автоматами. Пистолеты-пулеметы Шпагина были проще и надежнее, чем немецкие МР-38, и солдаты ими охотно пользовались. Даже уважительно называли ППШ «маленьким пулеметом», хотя и жаловались, что диск трудно и долго набивать. Зато патронов – целых семьдесят штук! Так же высоко ценились русские снайперские винтовки – за силу и точность, но попадались они крайне редко…
Макс вел наблюдение. Мины с противным чавканьем рвались перед его окопом, поднимая маленькие фонтанчики земли, к обстрелу подключилась и артиллерия. Тут же ответили немецкие орудия…
«Тридцатьчетверки» пошли зигзагами, стараясь уйти от плотного огня, красноармейцы залегли. Красно-черные взрывы вставали среди них все чаще и чаще. Взвод Макса вел плотный пулеметный обстрел, внося свой вклад в отражение атаки. Русские били по ним из танков. Звонкое уханье башенных орудий то и дело перекрывало резкий треск МР-38. Взрывы перепахивали позиции взводов. Немецкие солдаты пригибались и с проклятиями падали на дно окопов…
Макс следил, чтобы никто не поддался панике и не побежал. «Один за всех, все за одного» – этот девиз французских мушкетеров как нельзя лучше отражал отношения в роте. Да и во всем вермахте тоже. Солдаты и офицеры понимали – только вместе можно противостоять сильному и хорошо вооруженному противнику. Или все погибнут, или все победят.
Солдаты уважали своих командиров, понимали, что те честно получили свои погоны, прошли все ступени службы. Начинали рядовыми, сидели, как и они сами, в окопах, кормили вшей, мерзли, голодали. И лишь потом, послужив, проявив себя, заслужили офицерское звание. Макс был абсолютно уверен, что, если его ранят, его вынесут с поля боя и доставят в госпиталь. А не бросят умирать в грязной воронке…
Это немного радовало. Курт Загель однажды сказал, когда они устало курили после очередной атаки: «Я уважаю вас, герр лейтенант, потому что вижу, что вы из того же теста, что и я. Как все в нашем взводе… Пусть вы образованнее и умнее, но вы свой, солдат. И я буду драться за вас».
– Не боитесь быть убитым? – поинтересовался тогда Макс.
Каждый день в их взводе кто-то получал тяжелое ранение или погибал – активно действовали русские снайперы.
– Жизнь – сложная штука, – философски ответил Курт. – От судьбы никуда не денешься. Как бы ни старался… Чему быть, того не миновать.
Фатализм был присущ многим немецким солдатам. И еще, как заметил Макс, его подчиненные никогда не говорили о политике, зато часто и охотно ругали партийных бонз. «Они сидят там, в Берлине, в полной безопасности, – говорили они, – а мы гнием здесь, в окопах. И каждую минуту можем быть убиты. Разве эти жирные свиньи могут понять нас? Эти зажравшиеся партийные чиновники… Их сюда бы, к нам на передовую, пусть повоюют». Впрочем, все разговоры велись, как правило, перед очередной атакой. Чтобы немного отвлечься и расслабиться…
Макс его хорошо знал – тот был приятелем Загеля и часто бывал у них. Оба они считались ветеранами, воевали с 1939 года, прошли французскую и польскую кампании, крепко держались друг друга. Загель и Фурбах любили покурить, поболтать за кружкой кофе, а то и выпить шнапса, если была такая возможность. Табак для трубок они получали из дома (оба – земляки, из Вестфалии) и предпочитали его любым немецким и даже французским сигаретам. Домашние посылки, а также письма, теплые вещи, шоколад и курево, получаемые на Рождество, были самыми ценными вещами на фронте. Разумеется, после еды, оружия и боеприпасов.
Макс тоже получил из дома два письма. Конечно, не он, а лейтенант Петер Штауф. От жены Эльзы и от матери. Макс со странным чувством прочитал оба послания. С одной стороны, ему было как-то неловко – ведь эти письма предназначались другому человеку, а с другой – этим другим человеком являлся он сам. Вот такой получился парадокс…
Мать Петера спрашивала, почему он давно не пишет, не случилось ли что. Она передавала приветы от родных и близких, в том числе от отца и сестры Инги. Та чрезвычайно гордилась своим старшим братом и мечтала после школы пойти учиться на медсестру. Чтобы потом служить на фронте, в госпитале. Инга, кстати, недавно стала командиром отряда…
«Значит, девушка на фотографии – это родная сестра Петера, Инга, – понял Макс. – Заканчивает сейчас школу и, естественно, состоит в Союзе немецких девушек. Тот же Гитлерюгенд, только женский». С одной фотографией вроде бы разобрались. Логично было предположить, что на второй запечатлены родители Петера.
Теперь Макс знал, как выглядят отец, мать и сестра лейтенанта Штауфа, что было уже неплохо. Не пройдет мимо, если что. Хотя все можно было списать на амнезию…
Отвечать им Макс не стал – не знал, что и как обычно пишет лейтенант Штауф, какие слова и выражения употребляет. Ведь письма родным и близким – это особые послания, очень личные. Если напишешь не так – родные сразу поймут, что это другой человек. И могут возникнуть вопросы…
По той же причине он не стал отвечать Эльзе – кто его знает, как обращался к ней Петер. Эльза спрашивала, не ранен ли он, не контужен ли, а также сообщала о Марте и ее успехах. О себе почти ничего не писала, лишь мельком упомянула, что у нее все в порядке. К письму был приложен небольшой рисунок, сделанный детской рукой – Марта постаралась. Кривоватый домик под лучистым солнцем, яблони в саду и мужчина в военной форме возле него. Очевидно, это он сам, Петер Штауф…
Обычные детские каракули, но они напомнили Максу о Марине и Машке. И опять он затосковал. Весь день ходил, как в воду опущенный, что заметили все. Курт Загель посоветовал послать домой фото в доказательство того, что с ним все хорошо, Макс воспользовался этим советом. За две марки сделал снимок у полкового фотографа и выслал Эльзе.
Чтобы не вызвать подозрений, адрес написал крупными печатными буквами, а на самой карточке красивым готическим шрифтом (учили в школе) тщательно вывел: «С любовью, твой Петер». Точно не ошибешься…
Вот только как бы послать весточку, хотя бы самую короткую, своей собственной жене, Маринке? Эта проблема оставалась неразрешимой.
«Хорошо, что не на меня прут, – подумал Макс, глядя на танки, – а то опять пришлось бы зарываться в землю по самые уши». И молить судьбу, чтобы его не засыпало, как в прошлый раз.
Такое с ним уже случалось: три дня назад одна «тридцатьчетверка» прорвалась на его позицию, но, вместо того чтобы быстро проскочить через траншею и рвануть дальше, вдруг развернулась и стала его утюжить. Макс едва успел рухнуть на дно и забиться в какую-то щель, его завалило тяжелыми пластами земли. К счастью, вовремя подоспели свои солдаты, откопали, помогли вылезти. Однако ощущение осталось крайне неприятное. Как будто заживо похоронили…
«Свои», – усмехнулся Макс… Немцы, в смысле. Которые, по идее, должны быть врагами. Он же русский, даже советский… Но за три недели, что он пробыл в окопах, многое в его сознании переменилось. Он уже не воспринимал немцев как врагов. Более того, многие стали ему почти друзьями – боевыми товарищами, камераденами. И спали, и ели они вместе, вместе отбивали атаки противника. А они, кстати, с каждым днем становились все упорнее и продолжительнее.
Вот как сейчас, например. Пять русских танков и не менее батальона пехоты, по самым скромным прикидкам, и все – на одну роту. Обер-лейтенант Отто Нейман находился позади его взвода, на своем КП, и руководил минометным огнем. Вся надежда оставалась на артиллерию и панцеры, спрятавшиеся за холмом.
Полковые 75-миллиметровые пушки, стоявшие за окопами, конечно, могли остановить русские танки, но лучше все-таки T-III и T-IV. Хотя «тридцатьчетверки» часто выигрывали в дуэли с ними – благодаря своей броне и скорости. А полковые орудия они уничтожали с ходу…
Так было и на этот раз. Танки успели довольно близко подойти к немецким позициям и даже поразили одно из орудий. Макс увидел в бинокль, как засуетилась артиллерийская прислуга, пытаясь поставить на колеса перевернутую пушку. Это удавалось с большим трудом – мешал сильный огонь «тридцатьчетверок». По ним вплотную били из танков…
Оставшаяся пушка вела судорожный огонь, посылала один снаряд за другим, но существенного вреда русским машинам не наносила. «Да, дела неважные, – подумал Макс, – еще пять минут, и от нашей доблестной артиллерии ничего не останется. А потом примутся за них». В роте было всего два орудия, и этого оказалось крайне мало. А «колотушки» против «тридцатьчетверок» вообще были малоэффективны.
Русские танки с ходу проскочили траншеи и подошли вплотную к артиллеристам. «Ну вот и все, – решил Макс, – сейчас раздавят гусеницами, сотрут их в мелкую пыль. А тех, кто не успеет убежать, расстреляют из пулеметов». К счастью (хотя какое оно счастье, если разобраться?), на пригорок быстро выкатил немецкий вездеход с 88-миллиметровой зениткой, «ахт-ахт». Орудия прозвали так за звук, издаваемый при стрельбе. Расчет с ходу отцепил пушку, развернул и навел на ближайший танк.
Эффект от стрельбы превзошел все ожидания: первым же выстрелом удалось перебить гусеницу машины. Та завертелась на месте, а затем резко сдала назад, попала в какую-то канаву и замерла. Экипаж успел покинуть ее за секунду до того, как в башню угодил второй снаряд. По броне побежали яркие змейки пламени, а затем изнутри повалил жирный, чадящий дым. Экипажу другой машины повезло меньше – попадание оказалось роковым. Раздался страшный взрыв, и башня отлетела в сторону. Вряд ли кто уцелел… Оставшиеся танки открыли по зенитке огонь. Та стояла практически на открытом месте и представляла собой отличную мишень.
Перестрелка оказалась недолгой – прямой выстрел угодил в цель. Зенитку и расчет сразу накрыло, во все стороны полетели обломки металла и куски человеческой плоти…
Макс с ужасом увидел, как в метре от него шлепнулась чья-то оторванная нога в солдатском сапоге. Земля тут же окрасилась кровью. Он невольно поежился и почувствовал во рту противный металлический вкус страха. Пересохло в горле, а язык прилип к небу. Как в каком-то ночном кошмаре… Но это была реальность, и от нее невозможно было никуда деться…
Зенитчики спасли роту от уничтожения: русские танки, потеряв две машины, отошли, за ними стала отступать и пехота. Настало время для немецкой контратаки. Макс вздохнул и стал ждать приказа «вперед». И попробуй его не выполнить…
Глава 5
Макс вел наблюдение. Мины с противным чавканьем рвались перед его окопом, поднимая маленькие фонтанчики земли, к обстрелу подключилась и артиллерия. Тут же ответили немецкие орудия…
«Тридцатьчетверки» пошли зигзагами, стараясь уйти от плотного огня, красноармейцы залегли. Красно-черные взрывы вставали среди них все чаще и чаще. Взвод Макса вел плотный пулеметный обстрел, внося свой вклад в отражение атаки. Русские били по ним из танков. Звонкое уханье башенных орудий то и дело перекрывало резкий треск МР-38. Взрывы перепахивали позиции взводов. Немецкие солдаты пригибались и с проклятиями падали на дно окопов…
Макс следил, чтобы никто не поддался панике и не побежал. «Один за всех, все за одного» – этот девиз французских мушкетеров как нельзя лучше отражал отношения в роте. Да и во всем вермахте тоже. Солдаты и офицеры понимали – только вместе можно противостоять сильному и хорошо вооруженному противнику. Или все погибнут, или все победят.
Солдаты уважали своих командиров, понимали, что те честно получили свои погоны, прошли все ступени службы. Начинали рядовыми, сидели, как и они сами, в окопах, кормили вшей, мерзли, голодали. И лишь потом, послужив, проявив себя, заслужили офицерское звание. Макс был абсолютно уверен, что, если его ранят, его вынесут с поля боя и доставят в госпиталь. А не бросят умирать в грязной воронке…
Это немного радовало. Курт Загель однажды сказал, когда они устало курили после очередной атаки: «Я уважаю вас, герр лейтенант, потому что вижу, что вы из того же теста, что и я. Как все в нашем взводе… Пусть вы образованнее и умнее, но вы свой, солдат. И я буду драться за вас».
– Не боитесь быть убитым? – поинтересовался тогда Макс.
Каждый день в их взводе кто-то получал тяжелое ранение или погибал – активно действовали русские снайперы.
– Жизнь – сложная штука, – философски ответил Курт. – От судьбы никуда не денешься. Как бы ни старался… Чему быть, того не миновать.
Фатализм был присущ многим немецким солдатам. И еще, как заметил Макс, его подчиненные никогда не говорили о политике, зато часто и охотно ругали партийных бонз. «Они сидят там, в Берлине, в полной безопасности, – говорили они, – а мы гнием здесь, в окопах. И каждую минуту можем быть убиты. Разве эти жирные свиньи могут понять нас? Эти зажравшиеся партийные чиновники… Их сюда бы, к нам на передовую, пусть повоюют». Впрочем, все разговоры велись, как правило, перед очередной атакой. Чтобы немного отвлечься и расслабиться…
* * *
Русские танки разошлись веером и медленно наползали на немецкие траншеи. Макс прикинул – основной удар придется по соседнему взводу, где командовал оберфельдфебель Франц Фурбах.Макс его хорошо знал – тот был приятелем Загеля и часто бывал у них. Оба они считались ветеранами, воевали с 1939 года, прошли французскую и польскую кампании, крепко держались друг друга. Загель и Фурбах любили покурить, поболтать за кружкой кофе, а то и выпить шнапса, если была такая возможность. Табак для трубок они получали из дома (оба – земляки, из Вестфалии) и предпочитали его любым немецким и даже французским сигаретам. Домашние посылки, а также письма, теплые вещи, шоколад и курево, получаемые на Рождество, были самыми ценными вещами на фронте. Разумеется, после еды, оружия и боеприпасов.
Макс тоже получил из дома два письма. Конечно, не он, а лейтенант Петер Штауф. От жены Эльзы и от матери. Макс со странным чувством прочитал оба послания. С одной стороны, ему было как-то неловко – ведь эти письма предназначались другому человеку, а с другой – этим другим человеком являлся он сам. Вот такой получился парадокс…
Мать Петера спрашивала, почему он давно не пишет, не случилось ли что. Она передавала приветы от родных и близких, в том числе от отца и сестры Инги. Та чрезвычайно гордилась своим старшим братом и мечтала после школы пойти учиться на медсестру. Чтобы потом служить на фронте, в госпитале. Инга, кстати, недавно стала командиром отряда…
«Значит, девушка на фотографии – это родная сестра Петера, Инга, – понял Макс. – Заканчивает сейчас школу и, естественно, состоит в Союзе немецких девушек. Тот же Гитлерюгенд, только женский». С одной фотографией вроде бы разобрались. Логично было предположить, что на второй запечатлены родители Петера.
Теперь Макс знал, как выглядят отец, мать и сестра лейтенанта Штауфа, что было уже неплохо. Не пройдет мимо, если что. Хотя все можно было списать на амнезию…
Отвечать им Макс не стал – не знал, что и как обычно пишет лейтенант Штауф, какие слова и выражения употребляет. Ведь письма родным и близким – это особые послания, очень личные. Если напишешь не так – родные сразу поймут, что это другой человек. И могут возникнуть вопросы…
По той же причине он не стал отвечать Эльзе – кто его знает, как обращался к ней Петер. Эльза спрашивала, не ранен ли он, не контужен ли, а также сообщала о Марте и ее успехах. О себе почти ничего не писала, лишь мельком упомянула, что у нее все в порядке. К письму был приложен небольшой рисунок, сделанный детской рукой – Марта постаралась. Кривоватый домик под лучистым солнцем, яблони в саду и мужчина в военной форме возле него. Очевидно, это он сам, Петер Штауф…
Обычные детские каракули, но они напомнили Максу о Марине и Машке. И опять он затосковал. Весь день ходил, как в воду опущенный, что заметили все. Курт Загель посоветовал послать домой фото в доказательство того, что с ним все хорошо, Макс воспользовался этим советом. За две марки сделал снимок у полкового фотографа и выслал Эльзе.
Чтобы не вызвать подозрений, адрес написал крупными печатными буквами, а на самой карточке красивым готическим шрифтом (учили в школе) тщательно вывел: «С любовью, твой Петер». Точно не ошибешься…
Вот только как бы послать весточку, хотя бы самую короткую, своей собственной жене, Маринке? Эта проблема оставалась неразрешимой.
«Хорошо, что не на меня прут, – подумал Макс, глядя на танки, – а то опять пришлось бы зарываться в землю по самые уши». И молить судьбу, чтобы его не засыпало, как в прошлый раз.
Такое с ним уже случалось: три дня назад одна «тридцатьчетверка» прорвалась на его позицию, но, вместо того чтобы быстро проскочить через траншею и рвануть дальше, вдруг развернулась и стала его утюжить. Макс едва успел рухнуть на дно и забиться в какую-то щель, его завалило тяжелыми пластами земли. К счастью, вовремя подоспели свои солдаты, откопали, помогли вылезти. Однако ощущение осталось крайне неприятное. Как будто заживо похоронили…
«Свои», – усмехнулся Макс… Немцы, в смысле. Которые, по идее, должны быть врагами. Он же русский, даже советский… Но за три недели, что он пробыл в окопах, многое в его сознании переменилось. Он уже не воспринимал немцев как врагов. Более того, многие стали ему почти друзьями – боевыми товарищами, камераденами. И спали, и ели они вместе, вместе отбивали атаки противника. А они, кстати, с каждым днем становились все упорнее и продолжительнее.
Вот как сейчас, например. Пять русских танков и не менее батальона пехоты, по самым скромным прикидкам, и все – на одну роту. Обер-лейтенант Отто Нейман находился позади его взвода, на своем КП, и руководил минометным огнем. Вся надежда оставалась на артиллерию и панцеры, спрятавшиеся за холмом.
Полковые 75-миллиметровые пушки, стоявшие за окопами, конечно, могли остановить русские танки, но лучше все-таки T-III и T-IV. Хотя «тридцатьчетверки» часто выигрывали в дуэли с ними – благодаря своей броне и скорости. А полковые орудия они уничтожали с ходу…
Так было и на этот раз. Танки успели довольно близко подойти к немецким позициям и даже поразили одно из орудий. Макс увидел в бинокль, как засуетилась артиллерийская прислуга, пытаясь поставить на колеса перевернутую пушку. Это удавалось с большим трудом – мешал сильный огонь «тридцатьчетверок». По ним вплотную били из танков…
Оставшаяся пушка вела судорожный огонь, посылала один снаряд за другим, но существенного вреда русским машинам не наносила. «Да, дела неважные, – подумал Макс, – еще пять минут, и от нашей доблестной артиллерии ничего не останется. А потом примутся за них». В роте было всего два орудия, и этого оказалось крайне мало. А «колотушки» против «тридцатьчетверок» вообще были малоэффективны.
Русские танки с ходу проскочили траншеи и подошли вплотную к артиллеристам. «Ну вот и все, – решил Макс, – сейчас раздавят гусеницами, сотрут их в мелкую пыль. А тех, кто не успеет убежать, расстреляют из пулеметов». К счастью (хотя какое оно счастье, если разобраться?), на пригорок быстро выкатил немецкий вездеход с 88-миллиметровой зениткой, «ахт-ахт». Орудия прозвали так за звук, издаваемый при стрельбе. Расчет с ходу отцепил пушку, развернул и навел на ближайший танк.
Эффект от стрельбы превзошел все ожидания: первым же выстрелом удалось перебить гусеницу машины. Та завертелась на месте, а затем резко сдала назад, попала в какую-то канаву и замерла. Экипаж успел покинуть ее за секунду до того, как в башню угодил второй снаряд. По броне побежали яркие змейки пламени, а затем изнутри повалил жирный, чадящий дым. Экипажу другой машины повезло меньше – попадание оказалось роковым. Раздался страшный взрыв, и башня отлетела в сторону. Вряд ли кто уцелел… Оставшиеся танки открыли по зенитке огонь. Та стояла практически на открытом месте и представляла собой отличную мишень.
Перестрелка оказалась недолгой – прямой выстрел угодил в цель. Зенитку и расчет сразу накрыло, во все стороны полетели обломки металла и куски человеческой плоти…
Макс с ужасом увидел, как в метре от него шлепнулась чья-то оторванная нога в солдатском сапоге. Земля тут же окрасилась кровью. Он невольно поежился и почувствовал во рту противный металлический вкус страха. Пересохло в горле, а язык прилип к небу. Как в каком-то ночном кошмаре… Но это была реальность, и от нее невозможно было никуда деться…
Зенитчики спасли роту от уничтожения: русские танки, потеряв две машины, отошли, за ними стала отступать и пехота. Настало время для немецкой контратаки. Макс вздохнул и стал ждать приказа «вперед». И попробуй его не выполнить…
Глава 5
Четыре панцера с крестами тяжело перевалились через немецкие окопы и начали ответное наступление. Прибежал с командного пункта обер-лейтенант Нейман, приказал – в атаку! Макс вздохнул, вытащил из кобуры «вальтер» и крикнул: «За мной!»
Первые сто метров он бежал пригнувшись, а потом распрямился – танки отогнали красноармейцев далеко назад, можно было не опасаться случайной пули. Но вот скоро опять вступит в бой русская артиллерия… Макс прибавил ходу: лучше не отрываться от своих танков, держаться прямо за ним. Все-таки прикрытие, так безопаснее…
Того же мнения придерживалось и большинство его солдат. Дружно бежали впереди лейтенанта, стараясь тоже не высовываться. Возглавлял атаку, как всегда, верный фельдфебель Загель. Макс подгонял своих подчиненных и смотрел, чтобы никто не отстал и не залег.
Бежать приходилось зигзагами – все поле было перепахано снарядами. От свежих воронок противно несло кислым, удушливым запахом, в старых стояли тухлые лужи. Там и сям валялись трупы, которые не успевали убрать, их тоже приходилось обегать. В крайнем случае – перепрыгивать. Некоторые тела раздулись от жары и воняли нестерпимо. Что поделаешь, обычный запах войны. Запах страха, крови, смерти и разложения. И еще гари – от подбитых танков…
Макс старался дышать через рот, но все равно его чуть не стошнило. Впереди завязался небольшой бой – его солдаты достигли передовой и вступили в схватку с противником. Громыхнули гранаты, защелкали пистолетные и винтовочные выстрелы. Отборный мат звучал вперемешку с немецкими ругательствами.
Макс сбавил ход – пусть разберутся сами, без него. Укрылся за разбитой «тридцатьчетверкой» и стал ждать, пока все кончится. Хватит с него личного участия в рукопашной…
К счастью, схватка была недолгой – русские отошли, немецкие солдаты заняли окопы. Макс добежал до них и спрыгнул вниз. И чуть было не споткнулся об убитого красноармейца. Молодого, светловолосого, лет двадцати, не больше. Мертвые глаза с удивлением и болью смотрели в ясное синее небо, а на губе запеклась капелька крови. Макс отвел взгляд и постарался не думать о том, что происходило здесь всего минуту назад.
Он не был храбрецом, наоборот, всегда, с самого раннего детства старался не ввязываться в драки. Не был заводилой, лидером, не стремился во всем первенствовать и вести за собой. Можно сказать, был трусоват. Он также не любил скандалов и выяснений отношений, предпочитая по возможности решать все мирным путем, без крика и драки. Был осмотрителен, осторожен, а потому, как правило, неплохо ладил с людьми и ни с кем не конфликтовал.
Что весьма помогло в работе, ведь главными для менеджера по продажам являлись хорошие отношения с клиентами. Коммуникабельность, покладистость, умение найти разумный компромисс – это помогало наладить контакт и быстро реализовать товар. Причем с приличной выгодой. За это его ценило начальство и даже ставило в пример остальным сотрудникам – вот как надо работать! Те ему завидовали и тихо ненавидели…
Эти же качества помогли ему выстроить правильные отношения с Маринкой. С ней у него не было конфликтов, лишь в самом начале брака, когда они только привыкали друг к другу и притирались, имели место быть некоторые недоразумения и шероховатости. Но Макс легко сгладил их. В спорах с женой он обычно уступал, сдавался, поднимал лапки кверху. Зато потом, поостыв, Маринка платила ему любовью и благодарностью. Особенно в постели.
Она, в отличие от него, была по натуре лидером, вожаком, человеком упрямым, своенравным. Очень любила показать себя и всегда стояла на своем. Иногда до тупой упертости… Максу приходилось это учитывать. Но он не страдал от таких отношений. Ему проще и легче было согласиться с Маринкой, чем спорить и ругаться. Ни к чему хорошему семейные конфликты не вели, и сиюминутная победа в спорах не стоила потрепанных нервов и испорченного настроения.
А с тещей отношения у него сложились отличные, причем сразу. Лидия Васильевна приняла его мгновенно и безоговорочно. Она не раз говорила Маринке, как ей повезло с мужем. «Максик просто золото, а не человек, – неустанно повторяла она, – заботливый, нежный, внимательный, умеет выслушать и понять. Это такая редкость среди современных молодых людей! К тому же почти не пьет, по бабам не бегает и деньги не ветер не бросает. Наоборот, все домой, все в норку». В спорах теща, как правило, вставала на его сторону, что весьма способствовало созданию крепких семейных отношений. Маринка любила проявлять характер, стремилась всегда и во всем доказать свою правоту, но мать ее сдерживала и сглаживала конфликты.
После рождения Машки Лидия Васильевна стала просто незаменимой для семьи – всегда могла помочь, посидеть и погулять с малышкой. Маринка не хотела надолго оставлять работу (вела рубрику в гламурном женском журнала), а потому часто просила мать побыть с дочкой. Та охотно соглашалась. В общем, в некотором смысле у них в семье была идиллия. Или почти что…
Тут, на фронте, от него требовались иные качества. Петер Штауф, как выяснилось, был храбрецом, отчаянным парнем и всегда первым несся в атаку. Это мешало Максу – он-то совсем не рвался в бой, не стремился подставлять свою голову под пули. Но следовало соответствовать образу и так же проявлять храбрость. Хотя бы для вида…
А у него во время очередной атаки внутри все сжималось и в буквальном смысле тряслись поджилки. Когда бежишь по открытому полю, а по тебе бьют из танковых орудий… Но что делать, приходилось старательно играть свою роль. Не скажешь же: «Извините, ребята, но я трус». Не поймут, мягко говоря…
Макс обычно первым вылезал из траншеи и подавал пример остальным, воодушевлял, так сказать, на бой. Но все это – стиснув зубы и зажмурив от страха глаза. Единственное, что он никогда не делал, – не участвовал в рукопашной. Первый опыт навсегда остался у него в памяти, и повторять его не хотелось. Макс притормаживал перед окопами противника, предоставляя право первыми ворваться в них своим подчиненным. И лишь потом появлялся среди победителей.
Так было и на этот раз. Бой закончился, солдаты выбили красноармейцев и теперь собирали трофейное оружие и боеприпасы – пригодятся. Санитары относили убитых и раненых в свои траншеи, а фельдфебель Загель наводил порядок. Все шло своим чередом.
– Господин лейтенант, что делать с мальчишкой? – обратился к нему унтер-офицер Хельфнер.
Немолодой унтер держал за шиворот парнишку лет четырнадцати-пятнадцати. Тот был сильно напуган и легко ранен – из разодранной щеки обильно текла кровь.
Мальчишка был одет в красноармейскую форму, явно слишком большую для него. «Скорее всего сын полка», – решил Макс.
– В блиндаже его обнаружил, – пояснил Хельфнер, – забился в самый угол и сидел там. Думал, наверное, не заметят. Куда его, к остальным пленным?
Макс посмотрел на паренька: тот был тощим, кожа да кости, если отправить в плен, точно не выживет. Макс знал, как обращаются в лагере с пленными красноармейцами – не кормят по несколько дней. А если и дают еду, то жидкую баланду из тухлых капустных листьев. О медицинской помощи и речи не было. Лишь через неделю тех, кто остался в живых, отправляли под конвоем в тыл. Что-то в душе Макса дрогнуло, и сердце его странно сжалось…
– Подождите, – сказал он, – я сам допрошу пленного.
Унтер кивнул – конечно. Он оставил мальчишку на попечение Макса, а сам побежал дальше – устанавливать пулеметы на случай русской контратаки. Макс отвел парнишку в одно из боковых ответвлений окопа, усадил на разбитый деревянный ящик и тихо спросил по-русски: «Как тебя зовут?» Мальчишка вздрогнул – очевидно, не ожидал услышать родную речь от немецкого офицера.
– Ваня… Белоусов… – так же тихо ответил он.
«Черт! – подумал Макс. – Не тот ли это Иван Белоусов, дед Маринки?» Он точно знал, что героический предок его жены пацаненком удрал на фронт и воевал как раз в здешних местах, де еще в это же время – летом 1942 года. Вряд ли это случайное совпадение… Но на всякий случай уточнил:
– Ты откуда родом, парень, из какой деревни?
– Здешний я, из Брошек. Недалеко тут…
«Так, все верно, тот самый Иван Белоусов, понял Макс. Что же с ним делать? В плен отправлять никак нельзя – наверняка погибнет. Значит, тогда и Маринка не родится? И он на ней не женится, и не появится дочь Машка?»
Макс верил, что всякие изменения в прошлом непременно влияют на будущее, поэтому боялся что-то сделать не так, что-то непоправимо изменить. По той же причине он старался вообще ни во что не вмешиваться – пусть все идет так, как положено. Война продлится четыре года и закончится в Берлине, Советский Союз обязательно победит. Третий рейх падет в мае 1945-го, безоговорочную капитуляцию подпишет гросс-адмирал Карл Дёниц. Все правильно.
А тут такое дело! Событие было напрямую связано с его собственной судьбой. Макс привстал, осторожно оглянулся: солдаты занимались своими делами – кто-то проверял трофейное оружие, кто-то собирал боеприпасы, кто-то курил или делился впечатлениями от недавней атаки. Удобный момент. Макс приказал мальчишке: «Иди за мной!»
– Дяденька, не убивайте меня! – захныкал паренек, размазывая грязной ладошкой слезы по щекам.
– Не убью, – встряхнул его, чтобы привести в чувство, Макс, – наоборот, отпущу. Скажи нашим… В смысле, своим…
Что он мог передать? Что вермахт подтягивает резервы и скоро начнет большое наступление на Сталинград и на Северный Кавказ? Или что через полгода у немцев появятся новые танки – «тигр» и «пантера»? И что не стоит верить союзникам и их обещанию по поводу Второго фронта, который откроют лишь в 1944 году? Так ведь примут за попытку дезинформации. Причем не очень умелой…
Первые сто метров он бежал пригнувшись, а потом распрямился – танки отогнали красноармейцев далеко назад, можно было не опасаться случайной пули. Но вот скоро опять вступит в бой русская артиллерия… Макс прибавил ходу: лучше не отрываться от своих танков, держаться прямо за ним. Все-таки прикрытие, так безопаснее…
Того же мнения придерживалось и большинство его солдат. Дружно бежали впереди лейтенанта, стараясь тоже не высовываться. Возглавлял атаку, как всегда, верный фельдфебель Загель. Макс подгонял своих подчиненных и смотрел, чтобы никто не отстал и не залег.
Бежать приходилось зигзагами – все поле было перепахано снарядами. От свежих воронок противно несло кислым, удушливым запахом, в старых стояли тухлые лужи. Там и сям валялись трупы, которые не успевали убрать, их тоже приходилось обегать. В крайнем случае – перепрыгивать. Некоторые тела раздулись от жары и воняли нестерпимо. Что поделаешь, обычный запах войны. Запах страха, крови, смерти и разложения. И еще гари – от подбитых танков…
Макс старался дышать через рот, но все равно его чуть не стошнило. Впереди завязался небольшой бой – его солдаты достигли передовой и вступили в схватку с противником. Громыхнули гранаты, защелкали пистолетные и винтовочные выстрелы. Отборный мат звучал вперемешку с немецкими ругательствами.
Макс сбавил ход – пусть разберутся сами, без него. Укрылся за разбитой «тридцатьчетверкой» и стал ждать, пока все кончится. Хватит с него личного участия в рукопашной…
К счастью, схватка была недолгой – русские отошли, немецкие солдаты заняли окопы. Макс добежал до них и спрыгнул вниз. И чуть было не споткнулся об убитого красноармейца. Молодого, светловолосого, лет двадцати, не больше. Мертвые глаза с удивлением и болью смотрели в ясное синее небо, а на губе запеклась капелька крови. Макс отвел взгляд и постарался не думать о том, что происходило здесь всего минуту назад.
Он не был храбрецом, наоборот, всегда, с самого раннего детства старался не ввязываться в драки. Не был заводилой, лидером, не стремился во всем первенствовать и вести за собой. Можно сказать, был трусоват. Он также не любил скандалов и выяснений отношений, предпочитая по возможности решать все мирным путем, без крика и драки. Был осмотрителен, осторожен, а потому, как правило, неплохо ладил с людьми и ни с кем не конфликтовал.
Что весьма помогло в работе, ведь главными для менеджера по продажам являлись хорошие отношения с клиентами. Коммуникабельность, покладистость, умение найти разумный компромисс – это помогало наладить контакт и быстро реализовать товар. Причем с приличной выгодой. За это его ценило начальство и даже ставило в пример остальным сотрудникам – вот как надо работать! Те ему завидовали и тихо ненавидели…
Эти же качества помогли ему выстроить правильные отношения с Маринкой. С ней у него не было конфликтов, лишь в самом начале брака, когда они только привыкали друг к другу и притирались, имели место быть некоторые недоразумения и шероховатости. Но Макс легко сгладил их. В спорах с женой он обычно уступал, сдавался, поднимал лапки кверху. Зато потом, поостыв, Маринка платила ему любовью и благодарностью. Особенно в постели.
Она, в отличие от него, была по натуре лидером, вожаком, человеком упрямым, своенравным. Очень любила показать себя и всегда стояла на своем. Иногда до тупой упертости… Максу приходилось это учитывать. Но он не страдал от таких отношений. Ему проще и легче было согласиться с Маринкой, чем спорить и ругаться. Ни к чему хорошему семейные конфликты не вели, и сиюминутная победа в спорах не стоила потрепанных нервов и испорченного настроения.
А с тещей отношения у него сложились отличные, причем сразу. Лидия Васильевна приняла его мгновенно и безоговорочно. Она не раз говорила Маринке, как ей повезло с мужем. «Максик просто золото, а не человек, – неустанно повторяла она, – заботливый, нежный, внимательный, умеет выслушать и понять. Это такая редкость среди современных молодых людей! К тому же почти не пьет, по бабам не бегает и деньги не ветер не бросает. Наоборот, все домой, все в норку». В спорах теща, как правило, вставала на его сторону, что весьма способствовало созданию крепких семейных отношений. Маринка любила проявлять характер, стремилась всегда и во всем доказать свою правоту, но мать ее сдерживала и сглаживала конфликты.
После рождения Машки Лидия Васильевна стала просто незаменимой для семьи – всегда могла помочь, посидеть и погулять с малышкой. Маринка не хотела надолго оставлять работу (вела рубрику в гламурном женском журнала), а потому часто просила мать побыть с дочкой. Та охотно соглашалась. В общем, в некотором смысле у них в семье была идиллия. Или почти что…
Тут, на фронте, от него требовались иные качества. Петер Штауф, как выяснилось, был храбрецом, отчаянным парнем и всегда первым несся в атаку. Это мешало Максу – он-то совсем не рвался в бой, не стремился подставлять свою голову под пули. Но следовало соответствовать образу и так же проявлять храбрость. Хотя бы для вида…
А у него во время очередной атаки внутри все сжималось и в буквальном смысле тряслись поджилки. Когда бежишь по открытому полю, а по тебе бьют из танковых орудий… Но что делать, приходилось старательно играть свою роль. Не скажешь же: «Извините, ребята, но я трус». Не поймут, мягко говоря…
Макс обычно первым вылезал из траншеи и подавал пример остальным, воодушевлял, так сказать, на бой. Но все это – стиснув зубы и зажмурив от страха глаза. Единственное, что он никогда не делал, – не участвовал в рукопашной. Первый опыт навсегда остался у него в памяти, и повторять его не хотелось. Макс притормаживал перед окопами противника, предоставляя право первыми ворваться в них своим подчиненным. И лишь потом появлялся среди победителей.
Так было и на этот раз. Бой закончился, солдаты выбили красноармейцев и теперь собирали трофейное оружие и боеприпасы – пригодятся. Санитары относили убитых и раненых в свои траншеи, а фельдфебель Загель наводил порядок. Все шло своим чередом.
– Господин лейтенант, что делать с мальчишкой? – обратился к нему унтер-офицер Хельфнер.
Немолодой унтер держал за шиворот парнишку лет четырнадцати-пятнадцати. Тот был сильно напуган и легко ранен – из разодранной щеки обильно текла кровь.
Мальчишка был одет в красноармейскую форму, явно слишком большую для него. «Скорее всего сын полка», – решил Макс.
– В блиндаже его обнаружил, – пояснил Хельфнер, – забился в самый угол и сидел там. Думал, наверное, не заметят. Куда его, к остальным пленным?
Макс посмотрел на паренька: тот был тощим, кожа да кости, если отправить в плен, точно не выживет. Макс знал, как обращаются в лагере с пленными красноармейцами – не кормят по несколько дней. А если и дают еду, то жидкую баланду из тухлых капустных листьев. О медицинской помощи и речи не было. Лишь через неделю тех, кто остался в живых, отправляли под конвоем в тыл. Что-то в душе Макса дрогнуло, и сердце его странно сжалось…
– Подождите, – сказал он, – я сам допрошу пленного.
Унтер кивнул – конечно. Он оставил мальчишку на попечение Макса, а сам побежал дальше – устанавливать пулеметы на случай русской контратаки. Макс отвел парнишку в одно из боковых ответвлений окопа, усадил на разбитый деревянный ящик и тихо спросил по-русски: «Как тебя зовут?» Мальчишка вздрогнул – очевидно, не ожидал услышать родную речь от немецкого офицера.
– Ваня… Белоусов… – так же тихо ответил он.
«Черт! – подумал Макс. – Не тот ли это Иван Белоусов, дед Маринки?» Он точно знал, что героический предок его жены пацаненком удрал на фронт и воевал как раз в здешних местах, де еще в это же время – летом 1942 года. Вряд ли это случайное совпадение… Но на всякий случай уточнил:
– Ты откуда родом, парень, из какой деревни?
– Здешний я, из Брошек. Недалеко тут…
«Так, все верно, тот самый Иван Белоусов, понял Макс. Что же с ним делать? В плен отправлять никак нельзя – наверняка погибнет. Значит, тогда и Маринка не родится? И он на ней не женится, и не появится дочь Машка?»
Макс верил, что всякие изменения в прошлом непременно влияют на будущее, поэтому боялся что-то сделать не так, что-то непоправимо изменить. По той же причине он старался вообще ни во что не вмешиваться – пусть все идет так, как положено. Война продлится четыре года и закончится в Берлине, Советский Союз обязательно победит. Третий рейх падет в мае 1945-го, безоговорочную капитуляцию подпишет гросс-адмирал Карл Дёниц. Все правильно.
А тут такое дело! Событие было напрямую связано с его собственной судьбой. Макс привстал, осторожно оглянулся: солдаты занимались своими делами – кто-то проверял трофейное оружие, кто-то собирал боеприпасы, кто-то курил или делился впечатлениями от недавней атаки. Удобный момент. Макс приказал мальчишке: «Иди за мной!»
– Дяденька, не убивайте меня! – захныкал паренек, размазывая грязной ладошкой слезы по щекам.
– Не убью, – встряхнул его, чтобы привести в чувство, Макс, – наоборот, отпущу. Скажи нашим… В смысле, своим…
Что он мог передать? Что вермахт подтягивает резервы и скоро начнет большое наступление на Сталинград и на Северный Кавказ? Или что через полгода у немцев появятся новые танки – «тигр» и «пантера»? И что не стоит верить союзникам и их обещанию по поводу Второго фронта, который откроют лишь в 1944 году? Так ведь примут за попытку дезинформации. Причем не очень умелой…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента