Страница:
Капитал, т. е. накопленный интегрированный объем частных финансов, помноженный на доступ к технологии, никуда не исчезает и при социализме. Меняется его роль. Капиталист из «хозяина жизни» превращается в разновидность госслужащего, зависящего от решений, принимаемых бюрократией.
Капитализм в истории человечества сыграл яркую, но краткую роль. Такого засилья энергобаронов и частных банкиров, какое было в Соединенных Штатах до кризиса 1929 года, в развитых странах больше не будет. Государственная бюрократия после короткого периода относительной зависимости от крупного капитала давно уже заняла центральное место. Легкость национализации половины ипотечного рынка США в конце 2008 года убедительно продемонстрировала реальное соотношение сил в американской экономике.
Капитализм прекрасно себя чувствует при социализме. Просто он работает не только на мелких частных клиентов, но и на демократическое государство, выражающее интересы широких групп населения, и на крупные социалистические корпорации, интегрированные с государством. Прибыльность предприятия при социализме определяется не рынком, а государством. Посмотрите на Энрон или Майкрософт. Одно решение государства – и одна суперкорпорация становится банкротом, а другая – мировым лидером.
Наступающий коммунизм оказывается не казармой и даже не кибуцем, а развитым свободным высокотехнологичным рынком, когда все артикулированные потребности удовлетворяются почти мгновенно и по любым ценам.
Практически все могут иметь любые предметы – от памперсов до автомобилей и недвижимости. Различия будут проявляться не в самом факте доступности, а в моральной оценке тех или иных производителей.
Понятно, что возможности человеческого потребления ограничены. Получая в сто раз больше денег, человек не может съесть в сто раз больше еды или получить в сто раз больше удовольствия от вождения автомобиля. Есть предел. Когда общественное богатство достигает определенного уровня, большинство населения приобретает доступ ко всем основным благам. В Штатах этот уровень был достигнут в 1940—1950-х годах, в Европе – в 1960—1970-х, Россия только что вплотную подошла к нему.
Таким образом, формации развиваются не последовательно, сменяя и вытесняя друг друга, а как бы наслаиваясь одна на другую. Предыдущая занимает свое место в глубинах новой общественной системы. В условиях кризиса, революции вновь появляются рудименты древних способов производства – родовые сети выживания, бандитские группировки, мало отличающиеся от средневековых, капиталистические схемы, характерные для XVIII века. Все это мы совсем недавно видели, как в ускоренной киносъемке, в России и других бывших республиках СССР. С другой стороны, более консервативные общества, не склонные к тотальному разрушению, развиваются быстрее. Классические примеры – Великобритания, Япония. Причины этому понятны – остатки предыдущей формации выполняют в экономической экосистеме важную роль. Уничтожение их создает вакуум и замедляет рост в долгосрочной перспективе. Искоренение мелкого бизнеса в СССР при Н. Хрущеве было похоже на борьбу с воробьями при Мао. Пользы мало – вреда много.
В 1929 году сбылась мечта Карла Маркса – наступил великий кризис, который уничтожил капитализм. Даже в Соединенных Штатах крупный бизнес «перешел на службу обществу». Безудержная погоня за прибылью длилась вплоть до 1990-х годов.
События 1929 года все еще не получили должной теоретической и исторической оценки. Великая депрессия привела к огромному возрастанию роли государства в экономике всех без исключения промышленно развитых стран мира. Совершенно игнорируется роль Великой депрессии в экономической эволюции СССР. Не Сталин, а мировой рынок похоронил нэп. Цены на советский сельскохозяйственный экспорт упали, и для возврата кредитов, которые советские предприятия уже набрали и должны были получить на индустриализацию, потребовалось дочиста выгрести все, что можно и нельзя было продать. Эндрю Уильям Меллон, который в ту пору был министром финансов США, т. е. тем самым лисом, которому поручили стеречь кур, по-видимому, решил проблему с кредитами в обмен на возможность приобрести уникальную коллекцию картин из Эрмитажа. Эта коллекция затем была практически реквизирована у него американским правительством в 1937 году, в год всемирной затяжки гаек.
Еще одно наше принципиальное несогласие с Марксом заключается в несогласии с позитивистской концепцией прогресса. И Маркс, и особенно марксисты, вплоть до европейских социал-демократов, верили в «исторический прогресс», в то, что повышение производительности общественного производства уничтожает основы для антагонизма в обществе. В конечном счете должен наступить новый золотой век – общество всеобщего благоденствия, развитой социализм, великое общество, you name it[2].
Однако переход от строя к строю не гарантирует «поступательного прогресса человечества», который неудачливо напророчили марксисты. Этот переход гарантирует только рост общественной производительности труда. Все остальное – объект истории, т. е. политики, культуры, жизни людей и их страстей. Развитие экономики от рабовладения к феодализму дало большой прогресс – вместо Калигулы и Ирода появились Тамерлан и Торквемада. Горы черепов выросли еще выше. Рост городов познакомил европейцев с бубонной чумой. Индустриальная революция дала миру Наполеона и Кромвеля, а заря социализма – Гитлера и Пол Пота. Зарю коммунистической технократической эры первыми заметили жители Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года.
Экономический прогресс не отменяет ни мораль, ни культуру, ни политику. Смена формаций не зависит от желания или нежелания политических деятелей или партий. Провидение не состоит ни в одной из них. Открытие Марксом законов развития общества не означает, что марксисты получили монополию на трактовку и «внедрение» этих законов. Сам Маркс был великим человеком, но не абсолютным божеством, и его теория не исчерпывает всех возможных форм реализации его открытий. «Более развитые страны не показывают менее развитым странам» «лишь картину их собственного будущего», а всего лишь дают эскиз того типа экономики, которую эти «менее развитые» страны сами построят, основываясь на собственной истории и культуре. Само представление о «более» или «менее» развитых странах, когда уровень развития и исторической состоятельности страны определяется уровнем ВВП, страдает экономическим механицизмом.
Победа социализма трактовалась марксистами как вхождение в землю обетованную, где нет ни войн, ни насилия. Но это противоречило экономическим и политическим фактам. Социализм, или, если хотите, посткапитализм, т. е. переход экономической власти от капиталистов к государственной бюрократии, неразрывно связан с милитаризацией. Выше была показана роль государственных расходов и государственных программ в стимулировании экономик, начиная еще с древнего мира. К новому времени крупнейшими государственными программами становятся программы военные. Причем однажды подсев на военный допинг, современные экономики слезть с него уже не могут. Демилитаризация, последовавшая за Первой мировой войной, в конце концов привела к всемирному кризису и к новой милитаризации. После Второй мировой войны никакой демилитаризации уже не последовало. А после третьей «холодной» военные расходы США достигли астрономических величин.
Государственное планирование экономики требует централизации принятия решений. В советской системе это происходило в Госплане и Политбюро, в Германии – в Имперском министерстве экономики и Рейхсканцелярии, в США – в Федеральной резервной системе и Белом доме. Возникают центры планирования. В отличие от капитализма, когда воля отдельных капиталистов уравновешивается рынком и государством, национальные модели планирования антагонистичны. Чтобы планирование было эффективным, не может быть двух центров планирования. В этом смысле мировое экономическое развитие в конечном счете ведет к монополярности.
Великий кризис 1929 года породил не одну, а целых три отчаянно конкурировавших модели государственного планирования: германскую, советскую и американскую. Факт ожесточенного противоборства между ними только доказывает их однотипность. Не могут тотально конкурировать системы, находящиеся на разных стадиях общественного развития.
Европейские феодальные империи легко расправились с рабовладельческими цивилизациями Америки и Африки. Достигнув стадии капитализма, они рискнули на захват феодальных империй Индии и Китая. Но тотальная война возможна только между равными – Рим и Карфаген, Англия и Испания, Наполеон и Веллингтон, Сталин и Гитлер, Хрущев и Кеннеди.
Сначала Гитлер убрал из геополитики старых колониальных претендентов на участие в мировой гонке – Англию и Францию, потом его разгромил Сталин с помощью Рузвельта. Потом СССР и США добили остатки колониальных держав и выстроили биполярный мир. В конце концов одна из глобальных систем планирования оказалась явно богаче и могущественнее, и возник монополярный мир с одной сверхдержавой. Но почему мировые конфликты с появлением централизованного планирования обострились, а не затихли, как ожидали марксисты? Потому что планирование не абстрактно – оно всегда в чьих-то интересах. Советские коммунисты пришли к власти, пообещав планировать в интересах народа. Потом все свелось к планированию в интересах верхушки, озабоченной лишь своим положением в мире. В чьих интересах сегодня планирует Америка? Вопрос риторический.
Современная социальная рыночная экономика – продукт холодной войны, а не «рынка». Наличие атомного оружия предотвратило прямое военное столкновение между сверхдержавами. Тем самым сбылся еще один прогноз, но не Карла Маркса, а Альфреда Нобеля, который верил, что повышение мощности взрывчатки устрашит конфликтующие стороны и обеспечит мир. Для обеспечения мира динамита не хватило, зато хватило ракет с ядерными боеголовками. Мир оказался дороже, чем предполагал Нобель.
Из-за невозможности добиться победы военными средствами сверхдержавы конкурировали в социальной области. Причем социальные достижения более активно заимствовались западной стороной, а не восточной. Так, на Западе появилось советское ноу-хау: равноправие женщин, политкорректность, бесплатные медицина и образование, муниципальное жилье и т. д. Реальная и мнимая советская угроза использовалась Америкой для распространения своей экономической модели и расширения своего контроля над важнейшими экономическими факторами, где бы в мире они ни находились.
Централизованные экономики, созданные в 20—30-х годах, были отмобилизованы в 1939–1941 годах. Загрузка мировой военной промышленности после войны была обеспечена холодной войной и гонкой вооружений. СССР и США кормили ВПК друг друга, изобретая все новые и новые более совершенные и дорогие ракеты и самолеты, авианосцы, танки и подводные лодки. Соревнование двух сверхдержав в области вооружений напоминало соревнование авиакорпораций или домов мод. Каждое действие обязательно вызывало адекватное противодействие противника.
Популярный у коммунистов образ батальонов пролетариата имеет прямое отношение и к восточному, и к западному социализму. Война и процветание, хлеб и порох оказались неразрывно связаны между собой и в Восточном, и в Западном блоках стран.
Врастанию государства в экономику США способствовали колоссальные военные заказы 30-х годов и Второй мировой войны. В отличие от СССР Штаты избежали прямой национализации оборонной промышленности, ограничившись тесным сотрудничеством между частными компаниями и правительством в «рабочем порядке». Огромную роль сыграло осуществление Манхэттенского проекта – проекта создания атомной бомбы. Руководство проектом осуществлялось смешанной группой, состоявшей из ученых и военных. Принципы, впервые разработанные для Манхэттенского проекта, были затем использованы и в гражданской промышленности. Предприятия, созданные государством при создании атомной бомбы, были потом возмездно или безвозмездно переданы частной промышленности. Многие в России страдают «задним числом», подсчитывая «убытки государства» от приватизации обанкротившейся государственной промышленности. Хорошим утешением для них должна послужить история приватизации завода по разделению изотопов урана стоимостью в миллиарды долларов, проданного американским правительством компании «Дюпон» за 1 доллар – в буквальном смысле слова за одну условную единицу.
«Революция менеджеров» и отрыв управления от собственности способствовали распространению военных принципов организации и управления в гражданской промышленности США. Планирование операций, логистика, анализ ситуаций, «мозговой штурм», системный подход, впервые разработанные для войны, сегодня являются стандартными управленческими процедурами, которые проходят на первом курсе школ бизнеса. Интеграции государства и экономики способствовало и перемешивание кадров. Американские военные, выйдя в отставку, получают большие привилегии при поступлении в гражданские вузы и часто продолжают успешно подниматься по служебной лестнице, но уже «на гражданке».
Сегодня оба бывших противника в холодной войне стоят перед необходимостью крупных изменений во взаимоотношениях гражданского и военного секторов экономики. США, как алкоголик без выпивки, не могут существовать без войны и без противников. Как только военные заказы государства начинают запаздывать, экономика начинает пробуксовывать. Военные предприятия не получают заказов, соответственно их гражданские поставщики тоже теряют заказы, сокращаются рабочие места, экономика сжимается. Эффект сжатия, «коррекции» многократно усиливается спекулятивным действием фондового рынка. Начинаются бегство капиталов, давление на национальную валюту и прочие большие и малые неприятности. Приходится искать, на какого «изгоя» сбросить «лишние» боеприпасы, чтобы начать новый цикл накопления вооружений. Сложившийся тип экономики был создан для ведения холодной войны, и очень трудно сойти с накатанных рельсов, когда холодная война уже кончилась.
Почему победила Америка
Америка еще покажет кузькину мать
Капитализм в истории человечества сыграл яркую, но краткую роль. Такого засилья энергобаронов и частных банкиров, какое было в Соединенных Штатах до кризиса 1929 года, в развитых странах больше не будет. Государственная бюрократия после короткого периода относительной зависимости от крупного капитала давно уже заняла центральное место. Легкость национализации половины ипотечного рынка США в конце 2008 года убедительно продемонстрировала реальное соотношение сил в американской экономике.
Капитализм прекрасно себя чувствует при социализме. Просто он работает не только на мелких частных клиентов, но и на демократическое государство, выражающее интересы широких групп населения, и на крупные социалистические корпорации, интегрированные с государством. Прибыльность предприятия при социализме определяется не рынком, а государством. Посмотрите на Энрон или Майкрософт. Одно решение государства – и одна суперкорпорация становится банкротом, а другая – мировым лидером.
Наступающий коммунизм оказывается не казармой и даже не кибуцем, а развитым свободным высокотехнологичным рынком, когда все артикулированные потребности удовлетворяются почти мгновенно и по любым ценам.
Практически все могут иметь любые предметы – от памперсов до автомобилей и недвижимости. Различия будут проявляться не в самом факте доступности, а в моральной оценке тех или иных производителей.
Понятно, что возможности человеческого потребления ограничены. Получая в сто раз больше денег, человек не может съесть в сто раз больше еды или получить в сто раз больше удовольствия от вождения автомобиля. Есть предел. Когда общественное богатство достигает определенного уровня, большинство населения приобретает доступ ко всем основным благам. В Штатах этот уровень был достигнут в 1940—1950-х годах, в Европе – в 1960—1970-х, Россия только что вплотную подошла к нему.
Таким образом, формации развиваются не последовательно, сменяя и вытесняя друг друга, а как бы наслаиваясь одна на другую. Предыдущая занимает свое место в глубинах новой общественной системы. В условиях кризиса, революции вновь появляются рудименты древних способов производства – родовые сети выживания, бандитские группировки, мало отличающиеся от средневековых, капиталистические схемы, характерные для XVIII века. Все это мы совсем недавно видели, как в ускоренной киносъемке, в России и других бывших республиках СССР. С другой стороны, более консервативные общества, не склонные к тотальному разрушению, развиваются быстрее. Классические примеры – Великобритания, Япония. Причины этому понятны – остатки предыдущей формации выполняют в экономической экосистеме важную роль. Уничтожение их создает вакуум и замедляет рост в долгосрочной перспективе. Искоренение мелкого бизнеса в СССР при Н. Хрущеве было похоже на борьбу с воробьями при Мао. Пользы мало – вреда много.
В 1929 году сбылась мечта Карла Маркса – наступил великий кризис, который уничтожил капитализм. Даже в Соединенных Штатах крупный бизнес «перешел на службу обществу». Безудержная погоня за прибылью длилась вплоть до 1990-х годов.
События 1929 года все еще не получили должной теоретической и исторической оценки. Великая депрессия привела к огромному возрастанию роли государства в экономике всех без исключения промышленно развитых стран мира. Совершенно игнорируется роль Великой депрессии в экономической эволюции СССР. Не Сталин, а мировой рынок похоронил нэп. Цены на советский сельскохозяйственный экспорт упали, и для возврата кредитов, которые советские предприятия уже набрали и должны были получить на индустриализацию, потребовалось дочиста выгрести все, что можно и нельзя было продать. Эндрю Уильям Меллон, который в ту пору был министром финансов США, т. е. тем самым лисом, которому поручили стеречь кур, по-видимому, решил проблему с кредитами в обмен на возможность приобрести уникальную коллекцию картин из Эрмитажа. Эта коллекция затем была практически реквизирована у него американским правительством в 1937 году, в год всемирной затяжки гаек.
Еще одно наше принципиальное несогласие с Марксом заключается в несогласии с позитивистской концепцией прогресса. И Маркс, и особенно марксисты, вплоть до европейских социал-демократов, верили в «исторический прогресс», в то, что повышение производительности общественного производства уничтожает основы для антагонизма в обществе. В конечном счете должен наступить новый золотой век – общество всеобщего благоденствия, развитой социализм, великое общество, you name it[2].
Однако переход от строя к строю не гарантирует «поступательного прогресса человечества», который неудачливо напророчили марксисты. Этот переход гарантирует только рост общественной производительности труда. Все остальное – объект истории, т. е. политики, культуры, жизни людей и их страстей. Развитие экономики от рабовладения к феодализму дало большой прогресс – вместо Калигулы и Ирода появились Тамерлан и Торквемада. Горы черепов выросли еще выше. Рост городов познакомил европейцев с бубонной чумой. Индустриальная революция дала миру Наполеона и Кромвеля, а заря социализма – Гитлера и Пол Пота. Зарю коммунистической технократической эры первыми заметили жители Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года.
Экономический прогресс не отменяет ни мораль, ни культуру, ни политику. Смена формаций не зависит от желания или нежелания политических деятелей или партий. Провидение не состоит ни в одной из них. Открытие Марксом законов развития общества не означает, что марксисты получили монополию на трактовку и «внедрение» этих законов. Сам Маркс был великим человеком, но не абсолютным божеством, и его теория не исчерпывает всех возможных форм реализации его открытий. «Более развитые страны не показывают менее развитым странам» «лишь картину их собственного будущего», а всего лишь дают эскиз того типа экономики, которую эти «менее развитые» страны сами построят, основываясь на собственной истории и культуре. Само представление о «более» или «менее» развитых странах, когда уровень развития и исторической состоятельности страны определяется уровнем ВВП, страдает экономическим механицизмом.
Победа социализма трактовалась марксистами как вхождение в землю обетованную, где нет ни войн, ни насилия. Но это противоречило экономическим и политическим фактам. Социализм, или, если хотите, посткапитализм, т. е. переход экономической власти от капиталистов к государственной бюрократии, неразрывно связан с милитаризацией. Выше была показана роль государственных расходов и государственных программ в стимулировании экономик, начиная еще с древнего мира. К новому времени крупнейшими государственными программами становятся программы военные. Причем однажды подсев на военный допинг, современные экономики слезть с него уже не могут. Демилитаризация, последовавшая за Первой мировой войной, в конце концов привела к всемирному кризису и к новой милитаризации. После Второй мировой войны никакой демилитаризации уже не последовало. А после третьей «холодной» военные расходы США достигли астрономических величин.
Государственное планирование экономики требует централизации принятия решений. В советской системе это происходило в Госплане и Политбюро, в Германии – в Имперском министерстве экономики и Рейхсканцелярии, в США – в Федеральной резервной системе и Белом доме. Возникают центры планирования. В отличие от капитализма, когда воля отдельных капиталистов уравновешивается рынком и государством, национальные модели планирования антагонистичны. Чтобы планирование было эффективным, не может быть двух центров планирования. В этом смысле мировое экономическое развитие в конечном счете ведет к монополярности.
Великий кризис 1929 года породил не одну, а целых три отчаянно конкурировавших модели государственного планирования: германскую, советскую и американскую. Факт ожесточенного противоборства между ними только доказывает их однотипность. Не могут тотально конкурировать системы, находящиеся на разных стадиях общественного развития.
Европейские феодальные империи легко расправились с рабовладельческими цивилизациями Америки и Африки. Достигнув стадии капитализма, они рискнули на захват феодальных империй Индии и Китая. Но тотальная война возможна только между равными – Рим и Карфаген, Англия и Испания, Наполеон и Веллингтон, Сталин и Гитлер, Хрущев и Кеннеди.
Сначала Гитлер убрал из геополитики старых колониальных претендентов на участие в мировой гонке – Англию и Францию, потом его разгромил Сталин с помощью Рузвельта. Потом СССР и США добили остатки колониальных держав и выстроили биполярный мир. В конце концов одна из глобальных систем планирования оказалась явно богаче и могущественнее, и возник монополярный мир с одной сверхдержавой. Но почему мировые конфликты с появлением централизованного планирования обострились, а не затихли, как ожидали марксисты? Потому что планирование не абстрактно – оно всегда в чьих-то интересах. Советские коммунисты пришли к власти, пообещав планировать в интересах народа. Потом все свелось к планированию в интересах верхушки, озабоченной лишь своим положением в мире. В чьих интересах сегодня планирует Америка? Вопрос риторический.
Современная социальная рыночная экономика – продукт холодной войны, а не «рынка». Наличие атомного оружия предотвратило прямое военное столкновение между сверхдержавами. Тем самым сбылся еще один прогноз, но не Карла Маркса, а Альфреда Нобеля, который верил, что повышение мощности взрывчатки устрашит конфликтующие стороны и обеспечит мир. Для обеспечения мира динамита не хватило, зато хватило ракет с ядерными боеголовками. Мир оказался дороже, чем предполагал Нобель.
Из-за невозможности добиться победы военными средствами сверхдержавы конкурировали в социальной области. Причем социальные достижения более активно заимствовались западной стороной, а не восточной. Так, на Западе появилось советское ноу-хау: равноправие женщин, политкорректность, бесплатные медицина и образование, муниципальное жилье и т. д. Реальная и мнимая советская угроза использовалась Америкой для распространения своей экономической модели и расширения своего контроля над важнейшими экономическими факторами, где бы в мире они ни находились.
Централизованные экономики, созданные в 20—30-х годах, были отмобилизованы в 1939–1941 годах. Загрузка мировой военной промышленности после войны была обеспечена холодной войной и гонкой вооружений. СССР и США кормили ВПК друг друга, изобретая все новые и новые более совершенные и дорогие ракеты и самолеты, авианосцы, танки и подводные лодки. Соревнование двух сверхдержав в области вооружений напоминало соревнование авиакорпораций или домов мод. Каждое действие обязательно вызывало адекватное противодействие противника.
Популярный у коммунистов образ батальонов пролетариата имеет прямое отношение и к восточному, и к западному социализму. Война и процветание, хлеб и порох оказались неразрывно связаны между собой и в Восточном, и в Западном блоках стран.
Врастанию государства в экономику США способствовали колоссальные военные заказы 30-х годов и Второй мировой войны. В отличие от СССР Штаты избежали прямой национализации оборонной промышленности, ограничившись тесным сотрудничеством между частными компаниями и правительством в «рабочем порядке». Огромную роль сыграло осуществление Манхэттенского проекта – проекта создания атомной бомбы. Руководство проектом осуществлялось смешанной группой, состоявшей из ученых и военных. Принципы, впервые разработанные для Манхэттенского проекта, были затем использованы и в гражданской промышленности. Предприятия, созданные государством при создании атомной бомбы, были потом возмездно или безвозмездно переданы частной промышленности. Многие в России страдают «задним числом», подсчитывая «убытки государства» от приватизации обанкротившейся государственной промышленности. Хорошим утешением для них должна послужить история приватизации завода по разделению изотопов урана стоимостью в миллиарды долларов, проданного американским правительством компании «Дюпон» за 1 доллар – в буквальном смысле слова за одну условную единицу.
«Революция менеджеров» и отрыв управления от собственности способствовали распространению военных принципов организации и управления в гражданской промышленности США. Планирование операций, логистика, анализ ситуаций, «мозговой штурм», системный подход, впервые разработанные для войны, сегодня являются стандартными управленческими процедурами, которые проходят на первом курсе школ бизнеса. Интеграции государства и экономики способствовало и перемешивание кадров. Американские военные, выйдя в отставку, получают большие привилегии при поступлении в гражданские вузы и часто продолжают успешно подниматься по служебной лестнице, но уже «на гражданке».
Сегодня оба бывших противника в холодной войне стоят перед необходимостью крупных изменений во взаимоотношениях гражданского и военного секторов экономики. США, как алкоголик без выпивки, не могут существовать без войны и без противников. Как только военные заказы государства начинают запаздывать, экономика начинает пробуксовывать. Военные предприятия не получают заказов, соответственно их гражданские поставщики тоже теряют заказы, сокращаются рабочие места, экономика сжимается. Эффект сжатия, «коррекции» многократно усиливается спекулятивным действием фондового рынка. Начинаются бегство капиталов, давление на национальную валюту и прочие большие и малые неприятности. Приходится искать, на какого «изгоя» сбросить «лишние» боеприпасы, чтобы начать новый цикл накопления вооружений. Сложившийся тип экономики был создан для ведения холодной войны, и очень трудно сойти с накатанных рельсов, когда холодная война уже кончилась.
Почему победила Америка
Как и обещал Маркс, Великая депрессия уничтожила капитализм в самой экономически развитой стране мира. Правда, таковой к тому времени оказалась уже не Англия, как он думал, а США. Сначала Рузвельт электрифицировал южные штаты в духе ГОЭЛРО, потом построил федеральные автодороги и, наконец, затеял Манхэттенский проект, результатом которого стала атомная бомба – убедительный символ победы американского… социализма. Социализм – это ведь прежде всего государственное планирование. А исследования космоса, создание компьютеров, реактивной авиации, сетей телекоммуникаций было невозможно без государственного планирования, по какую бы сторону железного занавеса вы ни находились.
В отличие от СССР американцы, чтобы что-то построить, не сносили то, что там стояло раньше. Новые государственные и частно-государственные проекты уживались с обычным неорганизованным базаром. Изгнанный из России нэп материализовался по ту сторону Атлантики. Одними из главных идеологов американского социализма стали русские ученые Василий Леонтьев и Семен Кузнец – создатели системы национальных счетов и межотраслевого баланса. Всемогущее американское телевидение было создано русским профессором Владимиром Зворыкиным, а голливудская «фабрика грез» – Ильей Майером из Малороссии. Знаменитый американский дизайн прямо унаследован у русского авангарда. Россия интеллектуально оплодотворила всех.
Суть социально-экономической системы определяется не членством в партии, а реальной экономикой. 70 процентов всех личных доходов в США или 56 процентов ВВП – это зарплата. Подчеркиваем – 70 процентов! Львиная доля национального богатства страны попадает в карман наемным работникам, что невозможно при капитализме. Треть ВВП перераспределяется государством, которое к тому же является крупнейшим в стране работодателем и потребителем товаров и услуг. Остальная часть общественного богатства движется по каналам акционерных компаний, также в значительной степени прямо или косвенно контролируемых государством, которые через сети франшиз дирижируют так называемым частным бизнесом.
Капитализм в Штатах – такая же идеологическая химера для масс, какой был «развитой социализм» в СССР. Степень централизации экономических решений в руках директоров Федеральной резервной системы США немыслима для позднего СССР. Ее можно сравнить только с концентрацией власти в руках ближнего круга Иосифа Сталина, но с гораздо большими возможностями.
В отличие от советской модели с ее навязчивым желанием контролировать все и вся в американской модели государство ограничилось планированием только важнейших экономических факторов – производства и поставки вооружений, эмиссии денег, развития новой технологии, топливно-энергетического комплекса, условий сельскохозяйственного производства, общих условий труда и занятости. Американская правящая верхушка вместо мелочного контроля над производителем и потребителем сконцентрировалась на стратегических направлениях. Самое важное – финансы, потоки энергии и поставки вооружений – они контролируют по всему миру. Глобальное планирование Америка осуществляет через эмиссию доллара, монополизацию энергетических потоков и военно-техническое сотрудничество.
Планирование производства и распределения потребительских товаров делегировано частным корпорациям, которые превратились как бы в частные министерства по подгузникам, колготкам, электротоварам и т. д. Все крупные корпорации в той или иной форме контролируются государством. Частный бизнес в Соединенных Штатах – это работа на крупную корпорацию или на государство. Даже мелкий и как бы частный бизнес является, как правило, франшизой корпорации. Последней отраслью, не монополизированной и не жестко контролируемой государством, до недавнего времени оставался лишь сектор финансовых инвестиций, да и то лишь до тех пор, как была выполнена поставленная планирующим центром задача долларизации всего мира. Федеральная резервная система США начала политику накачки мировой экономики долларами именно в 1985 году, когда противоположный лагерь показал первые признаки возможного крушения. Но уже в 2006 году, за два года до того, как мировой экономический кризис стал очевиден всем, ФРС начала жать на тормоза, постепенно повышая ставки рефинансирования.
Вопреки советским представлениям перестроечной поры, на Западе к 1980-м годам уже практически не осталось свободной конкуренции. Как и в СССР, внутренний рынок защищен от конкуренции. Но, в отличие от СССР, на каждом рынке присутствовали более чем один производитель. Для возникновения стимулирующего эффекта конкуренции необязательно иметь неограниченную конкуренцию – она максимально быстро уничтожает прибыль и возможности роста компаний. Достаточно иметь два-три конкурирующих бренда. В СССР не нужно было разрушать советские министерства – эти протокорпорации, достаточно было заставить их конкурировать между собой[3]. Присутствие ограниченного числа альтернатив на рынке обеспечило американской системе достаточную гибкость и в то же время рост промышленных и сбытовых компаний.
В идеологической области Запад постепенно дрейфовал в сторону социал-демократических концепций, и сегодня трудно различить взгляды американских кандидатов в президенты и европейских социал-демократов предшествующих поколений. А Советский Союз постепенно потерял приоритет в глобальном обсуждении социальных проблем, затем технологических, политических и любых других и перешел в глухую оборону. Один из полюсов биполярной системы размагнитился и потух.
В отличие от СССР американцы, чтобы что-то построить, не сносили то, что там стояло раньше. Новые государственные и частно-государственные проекты уживались с обычным неорганизованным базаром. Изгнанный из России нэп материализовался по ту сторону Атлантики. Одними из главных идеологов американского социализма стали русские ученые Василий Леонтьев и Семен Кузнец – создатели системы национальных счетов и межотраслевого баланса. Всемогущее американское телевидение было создано русским профессором Владимиром Зворыкиным, а голливудская «фабрика грез» – Ильей Майером из Малороссии. Знаменитый американский дизайн прямо унаследован у русского авангарда. Россия интеллектуально оплодотворила всех.
Суть социально-экономической системы определяется не членством в партии, а реальной экономикой. 70 процентов всех личных доходов в США или 56 процентов ВВП – это зарплата. Подчеркиваем – 70 процентов! Львиная доля национального богатства страны попадает в карман наемным работникам, что невозможно при капитализме. Треть ВВП перераспределяется государством, которое к тому же является крупнейшим в стране работодателем и потребителем товаров и услуг. Остальная часть общественного богатства движется по каналам акционерных компаний, также в значительной степени прямо или косвенно контролируемых государством, которые через сети франшиз дирижируют так называемым частным бизнесом.
Капитализм в Штатах – такая же идеологическая химера для масс, какой был «развитой социализм» в СССР. Степень централизации экономических решений в руках директоров Федеральной резервной системы США немыслима для позднего СССР. Ее можно сравнить только с концентрацией власти в руках ближнего круга Иосифа Сталина, но с гораздо большими возможностями.
В отличие от советской модели с ее навязчивым желанием контролировать все и вся в американской модели государство ограничилось планированием только важнейших экономических факторов – производства и поставки вооружений, эмиссии денег, развития новой технологии, топливно-энергетического комплекса, условий сельскохозяйственного производства, общих условий труда и занятости. Американская правящая верхушка вместо мелочного контроля над производителем и потребителем сконцентрировалась на стратегических направлениях. Самое важное – финансы, потоки энергии и поставки вооружений – они контролируют по всему миру. Глобальное планирование Америка осуществляет через эмиссию доллара, монополизацию энергетических потоков и военно-техническое сотрудничество.
Планирование производства и распределения потребительских товаров делегировано частным корпорациям, которые превратились как бы в частные министерства по подгузникам, колготкам, электротоварам и т. д. Все крупные корпорации в той или иной форме контролируются государством. Частный бизнес в Соединенных Штатах – это работа на крупную корпорацию или на государство. Даже мелкий и как бы частный бизнес является, как правило, франшизой корпорации. Последней отраслью, не монополизированной и не жестко контролируемой государством, до недавнего времени оставался лишь сектор финансовых инвестиций, да и то лишь до тех пор, как была выполнена поставленная планирующим центром задача долларизации всего мира. Федеральная резервная система США начала политику накачки мировой экономики долларами именно в 1985 году, когда противоположный лагерь показал первые признаки возможного крушения. Но уже в 2006 году, за два года до того, как мировой экономический кризис стал очевиден всем, ФРС начала жать на тормоза, постепенно повышая ставки рефинансирования.
Вопреки советским представлениям перестроечной поры, на Западе к 1980-м годам уже практически не осталось свободной конкуренции. Как и в СССР, внутренний рынок защищен от конкуренции. Но, в отличие от СССР, на каждом рынке присутствовали более чем один производитель. Для возникновения стимулирующего эффекта конкуренции необязательно иметь неограниченную конкуренцию – она максимально быстро уничтожает прибыль и возможности роста компаний. Достаточно иметь два-три конкурирующих бренда. В СССР не нужно было разрушать советские министерства – эти протокорпорации, достаточно было заставить их конкурировать между собой[3]. Присутствие ограниченного числа альтернатив на рынке обеспечило американской системе достаточную гибкость и в то же время рост промышленных и сбытовых компаний.
В идеологической области Запад постепенно дрейфовал в сторону социал-демократических концепций, и сегодня трудно различить взгляды американских кандидатов в президенты и европейских социал-демократов предшествующих поколений. А Советский Союз постепенно потерял приоритет в глобальном обсуждении социальных проблем, затем технологических, политических и любых других и перешел в глухую оборону. Один из полюсов биполярной системы размагнитился и потух.
Америка еще покажет кузькину мать
Владислав Сурков прав – истинно суверенных стран в мире мало. Думаю, что даже меньше, чем обычно считается, так как центр планирования сейчас в мире один и находится он в Washington DC[4].
Нынешний кризис, как землетрясение в геологии, обнажил недра американской финансовой машины. Конечно, к кризису готовились, его планировали. Иначе невозможно объяснить молниеносную реакцию американских финансовых властей на проблемы американских банков и ипотечных агентств.
Анализируя динамику нефтяных циклов[5], мы в свое время обратили внимание на различия в подходах европейских стран и Америки к регулированию рыночных циклов. В Европе цикл однозначно трактуется как проблема, и государство прилагает усилия к уничтожению цикличности и сохранению рабочих мест любой ценой. В Штатах наоборот – государство играет не против рынка, а вместе с рынком (!). В результате рынок осваивается шире и глубже, а американские компании, поддержанные своим правительством, добиваются более благоприятных позиций на мировом рынке. Колебания отраслевых рынков в масштабах национальной экономики сглаживаются не противодействием циклу, а ускорением межотраслевой переброски ресурсов, уникальной мобильностью рабочей силы и привилегированными позициями доллара.
Нынешний кризис, вопреки надеждам многих желающих, не «похоронит Америку». Реальная однополярность только еще появляется на наших глазах. Уничтожая свободу на рынке финансовых инвестиций, американская верхушка идет к тотальной политизации финансов и глобальных инвестиций своих корпораций и фондов.
Зачем Америке был нужен «глобализм»? После развала Восточного блока руководство Штатов дало добро на максимальную экспансию долларовой сферы. Столкнувшись в ЕС с евро, Америка отыгралась в России, Китае, Средней Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке. За исключением зоны евро, достаточно крепко привязанного к доллару, весь остальной мир является долларовой зоной. А это пять миллиардов человек из шести. При этом удалось парализовать политическую волю ЕС продавливанием туда «пятой колонны» из политических клиентов, унаследованных у СССР. Однако емкость мирового рынка для экспансии доллара не бесконечна, и рано или поздно ФРС должна была почувствовать замедление роста спроса на доллары. Очевидно, они это почувствовали задолго до осени 2008 года и заблаговременно начали закручивать гайки. Убрав частные фонды в качестве средства поправки платежных балансов стран – держательниц крупных долларовых авуаров, в том числе России, США заставляют эти страны расходовать накопленные ими доллары на себя, для покрытия своих гигантских кассовых разрывов. В результате произошло не ожидавшееся рыночниками ослабление, а, напротив, усиление позиций доллара.
В течение правления Дж. Буша одновременно усиливался политический и военный контроль над глобальными поставками энергии. Военная авантюра в Ираке уничтожила шансы Китая самостоятельно подобраться к ресурсам нефти Ближнего Востока и Каспийского региона. Действия Америки могут не нравиться, но в логике им не откажешь. Создание «газового ОПЕКа», наверное, поможет нам самоутвердиться в престижной компании Ирана и Катара, но реальным конкурентом российскому газу в Европе будет не чужой газ, а чужая – иракская – нефть и своя – европейская – атомная энергия.
Воцарение единственного, по сути социалистического со всеми его атрибутами: от армии – освободительницы народов до победоносной идеологии, – глобального центра планирования создает непростые политические и экономические альтернативы для стран, не входящих в новый соцлагерь.
Россия стоит перед очередной потерей иллюзий – в советский период существовала иллюзия достижимости если не мирового господства, то, по крайней мере, неоспоримого мирового лидерства. Однако пик могущества СССР был пройден в 50-х – начале 60-х годов двадцатого века, а вторжение в Чехословакию и одновременный с этим отказ от экономических реформ окончательно пустили страну вниз по наклонной плоскости. В эпоху перестройки возникла новая либерально-прогрессивная иллюзия, что страны «прогрессивного человечества» вот-вот примут нас с цветами в свою семью народов. Мы действительно были приняты в члены «восьмерки», но бывшие члены соцлагеря и бывшие республики СССР проникли в «семью» раньше и глубже и фактически заблокировали наше дальнейшее продвижение. Финансовые кризисы 1998 и 2008–2009 годов поставили крест и на вере в магическую силу рынка.
В период правления Владимира Путина возникла новая иллюзия, что Россия, даже находясь за пределами «семьи народов», достаточно сильна и представляет собой растущий новый центр «многополярного мира», что остается еще немножко, еще чуть-чуть, и мы снова встанем вровень с мировыми лидерами, как утверждается и в Концепции-2020. Но история снова подвергает российские иллюзии тяжелым испытаниям. Понятно, что впереди у нас длительный период uphill battle[6] в неблагоприятной экономической и политической обстановке. Даже полная политическая капитуляция a-la Украина и Грузия не даст России ресурсов для долгосрочного экономического роста. Скорее, будет римейк начала 1990-х годов, где в роли новых русских будут выступать иностранцы.
Нынешний кризис, как землетрясение в геологии, обнажил недра американской финансовой машины. Конечно, к кризису готовились, его планировали. Иначе невозможно объяснить молниеносную реакцию американских финансовых властей на проблемы американских банков и ипотечных агентств.
Анализируя динамику нефтяных циклов[5], мы в свое время обратили внимание на различия в подходах европейских стран и Америки к регулированию рыночных циклов. В Европе цикл однозначно трактуется как проблема, и государство прилагает усилия к уничтожению цикличности и сохранению рабочих мест любой ценой. В Штатах наоборот – государство играет не против рынка, а вместе с рынком (!). В результате рынок осваивается шире и глубже, а американские компании, поддержанные своим правительством, добиваются более благоприятных позиций на мировом рынке. Колебания отраслевых рынков в масштабах национальной экономики сглаживаются не противодействием циклу, а ускорением межотраслевой переброски ресурсов, уникальной мобильностью рабочей силы и привилегированными позициями доллара.
Нынешний кризис, вопреки надеждам многих желающих, не «похоронит Америку». Реальная однополярность только еще появляется на наших глазах. Уничтожая свободу на рынке финансовых инвестиций, американская верхушка идет к тотальной политизации финансов и глобальных инвестиций своих корпораций и фондов.
Зачем Америке был нужен «глобализм»? После развала Восточного блока руководство Штатов дало добро на максимальную экспансию долларовой сферы. Столкнувшись в ЕС с евро, Америка отыгралась в России, Китае, Средней Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке. За исключением зоны евро, достаточно крепко привязанного к доллару, весь остальной мир является долларовой зоной. А это пять миллиардов человек из шести. При этом удалось парализовать политическую волю ЕС продавливанием туда «пятой колонны» из политических клиентов, унаследованных у СССР. Однако емкость мирового рынка для экспансии доллара не бесконечна, и рано или поздно ФРС должна была почувствовать замедление роста спроса на доллары. Очевидно, они это почувствовали задолго до осени 2008 года и заблаговременно начали закручивать гайки. Убрав частные фонды в качестве средства поправки платежных балансов стран – держательниц крупных долларовых авуаров, в том числе России, США заставляют эти страны расходовать накопленные ими доллары на себя, для покрытия своих гигантских кассовых разрывов. В результате произошло не ожидавшееся рыночниками ослабление, а, напротив, усиление позиций доллара.
В течение правления Дж. Буша одновременно усиливался политический и военный контроль над глобальными поставками энергии. Военная авантюра в Ираке уничтожила шансы Китая самостоятельно подобраться к ресурсам нефти Ближнего Востока и Каспийского региона. Действия Америки могут не нравиться, но в логике им не откажешь. Создание «газового ОПЕКа», наверное, поможет нам самоутвердиться в престижной компании Ирана и Катара, но реальным конкурентом российскому газу в Европе будет не чужой газ, а чужая – иракская – нефть и своя – европейская – атомная энергия.
Воцарение единственного, по сути социалистического со всеми его атрибутами: от армии – освободительницы народов до победоносной идеологии, – глобального центра планирования создает непростые политические и экономические альтернативы для стран, не входящих в новый соцлагерь.
Россия стоит перед очередной потерей иллюзий – в советский период существовала иллюзия достижимости если не мирового господства, то, по крайней мере, неоспоримого мирового лидерства. Однако пик могущества СССР был пройден в 50-х – начале 60-х годов двадцатого века, а вторжение в Чехословакию и одновременный с этим отказ от экономических реформ окончательно пустили страну вниз по наклонной плоскости. В эпоху перестройки возникла новая либерально-прогрессивная иллюзия, что страны «прогрессивного человечества» вот-вот примут нас с цветами в свою семью народов. Мы действительно были приняты в члены «восьмерки», но бывшие члены соцлагеря и бывшие республики СССР проникли в «семью» раньше и глубже и фактически заблокировали наше дальнейшее продвижение. Финансовые кризисы 1998 и 2008–2009 годов поставили крест и на вере в магическую силу рынка.
В период правления Владимира Путина возникла новая иллюзия, что Россия, даже находясь за пределами «семьи народов», достаточно сильна и представляет собой растущий новый центр «многополярного мира», что остается еще немножко, еще чуть-чуть, и мы снова встанем вровень с мировыми лидерами, как утверждается и в Концепции-2020. Но история снова подвергает российские иллюзии тяжелым испытаниям. Понятно, что впереди у нас длительный период uphill battle[6] в неблагоприятной экономической и политической обстановке. Даже полная политическая капитуляция a-la Украина и Грузия не даст России ресурсов для долгосрочного экономического роста. Скорее, будет римейк начала 1990-х годов, где в роли новых русских будут выступать иностранцы.