Страница:
Пример Латинской Америки, Африки, Южной Европы и даже Западной Европы до XX века доказывает, что рынок сам по себе не гарантирует ни надежного экономического роста, ни процветания. Социальная рыночная экономика питается ресурсами, создаваемыми сверхдержавами, а теперь одной оставшейся сверхдержавой, в процессе своей борьбы за обретение и удержание мирового господства.
Однополярность означает монополию на развитие. Мир под властью Америки будет еще быстрее поляризоваться на техноэлиту и техноплебс – на людей, которые создают технологию, и людей, которым разрешается использовать и обслуживать не ими созданную технологию. В России этот процесс зашел уже далеко. То, что выглядит как экономический рост последних полутора десятков лет, – это процесс роста сектора, обслуживающего иностранную технологию и иностранную продукцию. Это экономика дилеров, а не производителей.
Модернизация становится для России условием национального выживания в условиях однополярности. Причем не «приобретение технологии», а развитие способностей к созданию технологии должно стать национальной манией, национальным фетишем. Ориентироваться при этом необходимо на абсолютный приоритет национальной обороноспособности и достижение лидирующих позиций в ключевых областях, а это не только и не столько нанотехнология. Подорвать монополярность можно только подрывом монополии на развитие. Далеко не все в мире в восторге от «американской мечты». Именно моноцентричность планирования является ахиллесовой пятой всего западного социалистического мегапроекта. Чем больнее мир будет чувствовать на себе прелести передачи экономического суверенитета в Вашингтон, тем сильнее будет проявляться экономический национализм по всему миру.
Что будет после Pax Americana
Глобальная финляндизация
Момент Мински
Однополярность означает монополию на развитие. Мир под властью Америки будет еще быстрее поляризоваться на техноэлиту и техноплебс – на людей, которые создают технологию, и людей, которым разрешается использовать и обслуживать не ими созданную технологию. В России этот процесс зашел уже далеко. То, что выглядит как экономический рост последних полутора десятков лет, – это процесс роста сектора, обслуживающего иностранную технологию и иностранную продукцию. Это экономика дилеров, а не производителей.
Модернизация становится для России условием национального выживания в условиях однополярности. Причем не «приобретение технологии», а развитие способностей к созданию технологии должно стать национальной манией, национальным фетишем. Ориентироваться при этом необходимо на абсолютный приоритет национальной обороноспособности и достижение лидирующих позиций в ключевых областях, а это не только и не столько нанотехнология. Подорвать монополярность можно только подрывом монополии на развитие. Далеко не все в мире в восторге от «американской мечты». Именно моноцентричность планирования является ахиллесовой пятой всего западного социалистического мегапроекта. Чем больнее мир будет чувствовать на себе прелести передачи экономического суверенитета в Вашингтон, тем сильнее будет проявляться экономический национализм по всему миру.
Что будет после Pax Americana
Понять, что же будет после Pax Americana, помогает тот же Карл Маркс. После социализма приходит коммунизм – где плановая функция государства отмирает, где каждый становится центром общественного планирования. Технически это уже осуществимо. Новая формация уже существует в недрах современного нам общества, пока в качестве маргинальных, но растущих процессов и явлений. Причем новое, как всегда, впервые возникает в наиболее развитых странах – это и community spirit[7], и экологические движения, и заказ товаров через Интернет, это, наконец, сам Интернет – свободная и дешевая сеть коммуникаций коммунистического общества.
При каждом строе выдвигается свой правящий класс. При социализме правящим классом становится бюрократия. Однако власть бюрократии только венчает собой, но не отменяет власть работодателя, промышленного капиталиста и землевладельца.
При коммунизме над бюрократией появляются странные люди – создатели доселе невиданной прибавочной стоимости – технократы. Государственная бюрократия приводит их к власти и сама попадает от них в зависимость. С точки зрения экономики нового строя академик Сахаров, Билл Гейтс, Джордж Сорос, Анна Курникова и Майкл Джексон – представители одного и того же класса технократов, делающих деньги как бы из ничего, извлекающих из себя стоимость, как Зевс Афину из своей головы.
Но технократия не может жить без бюрократии. Новый экономический строй, как и предыдущие, вырастает из существующего. Меняется лишь центр экономической власти – точнее, вместо централизованной экономики с единым центром планирования возникает децентрализованная, со множественными центрами планирования, но базирующаяся на единой финансовой и технологической платформе. Иерархия разворачивается в платформу.
Новый строй выходит на арену вместе с новым военным арсеналом. Доступ к развитой технологической платформе дает возможность головокружительного военно-политического скачка. Моджахед со «Стингером» – герой наступающего времени. Доступность производственной технологии, созданной государствами, в свое время создала капитализм. Доступность вооружений, также созданных государствами, создает ситуацию, когда сверхдержавный политический контроль может быть ограничен сравнительно небольшими, но высокомотивированными политическими группами, имеющими доступ к современной военной технологии. Усама бен Ладен против США – в XIX веке такую ситуацию невозможно было бы представить.
У России сегодня нет ресурсов для противостояния Америке. Это было бы равносильно противостоянию почти всему остальному миру. Но у России пока еще есть ресурсы для самоорганизации. Понимая, как устроена американская модель планирования, мы могли бы создать свою новую модель, которая была бы концептуально и технически более совершенной и социально привлекательной, чем у конкурентов. И это не идеализм, а необходимое условие возможного успеха в глобальной конкуренции, результатом которой будет не мировое господство, а устранение монополии на развитие.
При каждом строе выдвигается свой правящий класс. При социализме правящим классом становится бюрократия. Однако власть бюрократии только венчает собой, но не отменяет власть работодателя, промышленного капиталиста и землевладельца.
При коммунизме над бюрократией появляются странные люди – создатели доселе невиданной прибавочной стоимости – технократы. Государственная бюрократия приводит их к власти и сама попадает от них в зависимость. С точки зрения экономики нового строя академик Сахаров, Билл Гейтс, Джордж Сорос, Анна Курникова и Майкл Джексон – представители одного и того же класса технократов, делающих деньги как бы из ничего, извлекающих из себя стоимость, как Зевс Афину из своей головы.
Но технократия не может жить без бюрократии. Новый экономический строй, как и предыдущие, вырастает из существующего. Меняется лишь центр экономической власти – точнее, вместо централизованной экономики с единым центром планирования возникает децентрализованная, со множественными центрами планирования, но базирующаяся на единой финансовой и технологической платформе. Иерархия разворачивается в платформу.
Новый строй выходит на арену вместе с новым военным арсеналом. Доступ к развитой технологической платформе дает возможность головокружительного военно-политического скачка. Моджахед со «Стингером» – герой наступающего времени. Доступность производственной технологии, созданной государствами, в свое время создала капитализм. Доступность вооружений, также созданных государствами, создает ситуацию, когда сверхдержавный политический контроль может быть ограничен сравнительно небольшими, но высокомотивированными политическими группами, имеющими доступ к современной военной технологии. Усама бен Ладен против США – в XIX веке такую ситуацию невозможно было бы представить.
У России сегодня нет ресурсов для противостояния Америке. Это было бы равносильно противостоянию почти всему остальному миру. Но у России пока еще есть ресурсы для самоорганизации. Понимая, как устроена американская модель планирования, мы могли бы создать свою новую модель, которая была бы концептуально и технически более совершенной и социально привлекательной, чем у конкурентов. И это не идеализм, а необходимое условие возможного успеха в глобальной конкуренции, результатом которой будет не мировое господство, а устранение монополии на развитие.
Глобальная финляндизация
Америка идеологически победила СССР, апеллируя к «общечеловеческим ценностям», к тому, что объединяет, а не разделяет. Оставшись в одиночестве, «общечеловеки» стали быстро перерождаться подобно их коммунистическим предшественникам. Быстро выяснилось, что в рамках централизованно планируемой системы нет места людям, не имеющим западной прописки. Выяснилось, что есть религии, пользующиеся режимом наибольшего благоприятствования, а есть не пользующиеся. Есть страны, с которыми торговать разрешено, а есть такие, для которых все еще действует поправка Джексона – Вэника. Сброшен камуфляж «санкций ООН», «многосторонности» – по всему миру явно торчат стальные ребра экономических интересов глобальных планировщиков. И Россия оказалась за пределами планируемой системы в числе членов неорганизованного базара, капиталистического хаоса.
Россию, как и Китай, финляндизировали – привязали к потребностям централизованно планируемого ядра, не включая в него. Россия, как и Китай, насквозь долларизирована, включена в систему централизованного финансового контроля. Единственной признанной общечеловеческой ценностью сегодня осталась стабильность системы не нашего централизованного планирования, в жертву которой приносятся и национальные суверенитеты, и окружающая среда «нечленов», и личные свободы граждан, и национальные культуры. Российские антиамериканисты живут в плену коммунистических иллюзий. Им все еще кажется, что России противостоит неорганизованный капиталистический хаос. Это наивно — нас окружает не очень дружелюбно настроенный социалистический монстр невиданной силы. Россия со своим неофитским капитализмом неожиданно для себя оказалась в окружении многоголовой гидры социализма.
Еще до финляндизации России и Китая США финляндизировали Европу. Перед Второй мировой войной реальный совокупный ВВП трех ведущих стран континентальной Европы – Франции, Германии и Италии составлял примерно 80 процентов от американского. Война нанесла колоссальный ущерб европейской конкурентоспособности. В 1949 году европейская континентальная тройка производила уже меньше половины американского ВВП.
«План Маршалла», призванный втянуть Европу в экономическую орбиту США, послевоенное восстановление и растущая мировая торговля привели к тому, что экономический разрыв вновь стал сокращаться – Европа начала преодолевать отставание. Но сгенерированный Америкой энергетический кризис 1973 года и односторонний отказ США от Бреттон-Вудской системы нанесли такой удар по Европе, от которого она так и не смогла оправиться. Начиная с 1973 года разрыв в экономическом весе большой евротройки и США только увеличивается. В 2007 году они произвели всего 44 процента от американского ВВП.
Американский мозговой трест «Херитейдж Фаун-дейшн» отмечает, что переход на единую валюту, евро, принес Европе финансовую стабильность, но не стимулировал ни экономический рост, ни создание рабочих мест. Ассоциация европейских торговых палат констатирует, что по общеэкономическим показателям ЕС отстает от США уже примерно на 20 лет. По их прогнозам, Европе понадобится 67 лет для достижения аналогичного уровня ВВП на душу населения и 118 (!) лет, чтобы сравняться по уровню затрат на исследования и разработки. Только 5 из 50 американских штатов имеют средний уровень ВВП на душу населения ниже, чем показатели лидеров Европы – Италии, Франции и Германии.
Новый мировой кризис обещает еще сильнее придавить Европу. Сейчас уже 11 процентов населения Евросоюза живут с доходами ниже прожиточного минимума. Доходы населения снижаются, количество рабочих мест сокращается, а расходы растут.
Но кризис Европы начался задолго до лета 2008 года. В 1870 году население стран европейской континентальной тройки в 2,5 (!) раза превышало американское. Но вплоть до 1929 года Европа систематически в буквальном смысле питала своей грудью Америку, выдавливая свое население на ту сторону Атлантики. Мировой кризис 1929 года, остановивший экономический рост в Штатах, на время затормозил этот процесс. Вплоть до Второй мировой войны сохранялся примерный паритет. В 1939–1945 годах европейцы нещадно уничтожали друг друга, расплачиваясь с Америкой за поставки вооружений и продовольствия, и в результате направили континент вниз по наклонной плоскости. Сегодня во Франции, Германии и Италии проживает всего две трети от численности населения США. Прирост населения этих стран с 1913 по 2007 год ниже, чем в России, несмотря на отсутствие в их истории XX века революций и гражданских войн.
Присоединение бывших советских сателлитов и кусков бывшей российской империи к ЕС, конечно, арифметически добавило Европе населения, однако не только не прибавило богатства, но и отняло часть политического контроля над собственным будущим. Америка перекупила наши «братские» страны и направила их в обе стороны – как против старой континентальной Европы, так и против России.
Финляндизация не гарантирует прогресс финлянди-зируемых. Политическая истерия по поводу «копирования всего с Запада» не имеет оснований. По некоторым фундаментальным экономическим параметрам сегодняшняя Россия дальше от Запада, чем был горбачевский СССР.
Советская система вызывала наибольшее раздражение не среди «западников», желавших «научно-технической революции», открытия рынков и прочих продвинутых вещиц, а среди поклонников экономических отношений, раздавленных советской системой много десятилетий назад, – традиционной капиталистической экономики образца 1913 года или нэповской 1927 года. Под их влиянием Россия совершила гигантский прыжок назад – в эпоху непуганого капитализма времен до Великой депрессии. XX век прошел для них незамеченным. Ничему не научились ни на чужом, ни даже на своем примере.
Поэтому столкновение с современным западным «капитализмом» оказалось нерадостным. Как быстро выяснилось, контрагенты за бывшим «железным занавесом» еще более забюрократизированы, чем их советские собратья, и привержены непонятной политкорректности – «моральному кодексу строителя» непонятного западного социализма. Любовь к Западу в результате сразу прошла. Некоторые западные достижения современный российский истэблишмент упорно предпочитает не замечать. Например, налогообложение доходов и наследств.
Америка затерроризирована своей сверхмощной налоговой службой. Прогрессивный федеральный подоходный налог колеблется от 10 до 35 процентов в зависимости от уровня индивидуального дохода. И это не считая взносов в систему социального страхования и медобслуживания! К этому добавляются налоги в пользу штатов. Таким образом, обеспеченный американец отдает государству не менее половины своего дохода. Уклонение от налогов считается тяжким уголовным преступлением.
Система налогообложения в США, на российский взгляд, сильно перекошена. Самые богатые 5 процентов населения оплачивают 60 процентов налоговых счетов, в то время как наименее обеспеченная половина населения вносит в национальную копилку всего 3 процента.
Государство не только ополовинивает доходы живых американцев, но и систематически уничтожает крупные состояния после смерти их владельцев. Экспроприаторов экспроприируют. Налог на наследство составляет около половины его стоимости, опять же, не считая изъятий в пользу отдельных штатов. Понятно, что в действующем бизнесе единовременная выемка половины активов в пользу государства, причем в денежной форме, эквивалентна его ликвидации. Только владельцы семейных сельскохозяйственных ферм имеют шансы передать их наследникам без существенных потерь.
Поэтому все более или менее состоятельные американцы, личные активы которых превышают 2 миллиона долларов, заранее планируют, как они будут рассчитываться с государством после своего отбытия в мир иной. Существует возможность ежегодно и без налогов переводить своим отпрыскам и другим родственникам не очень крупные суммы денег. Многие создают трастовые страховые счета, другими словами, постепенно перекачивают свои деньги в страховые компании в расчете на то, что последние потом будут содержать их детей.
Огромные суммы передаются на благотворительность. При этом родственники зачастую оказываются у руля этих благотворительных организаций. Таких, например, как Фонд Рокфеллера.
Налогообложение наследства затрагивает огромное множество наиболее влиятельных людей Америки, поэтому политическая борьба вокруг него ведется, не затихая, уже около ста лет.
Сторонники налогообложения указывают на то, что очень многие виды бизнеса имеют вполне законную возможность избегать налогообложения в течение долгих лет своего существования. Поэтому единственный шанс заставить их расплатиться с государством – это дождаться момента, когда владелец окончательно успокоится. В то же время, подоходный налог расхолаживает. Становится невыгодно много зарабатывать. Поэтому компенсировать доходы от налога на наследства за счет подоходного налога они считают контрпродуктивным. Напротив, сохранять огромные состояния в руках немногих – именно это лишает огромное большинство остальных граждан стимулов зарабатывать, так как заведомо ставит их в неравные условия.
Одним из наиболее известных идеологов налога на наследство был Уинстон Черчилль, который утверждал, что этот налог не дает возникнуть расе бесполезных богачей, или «паразитов» в марксистской терминологии. И Уоррен Баффет и Билл Гейтс – два самых богатых человека Америки – политически поддерживают налогообложение наследств. Оба они уже полным ходом строят свои посмертные благотворительные пирамиды.
Налог на наследство играет роль клапана, канализирующего индивидуальное богатство в пользу общества в целом, тем самым стабилизируя экономическую систему. Налог на наследство – это предохранитель от революции. Устраняя налогообложение наследств, Россия по жадности и неосторожности лишается этого предохранителя. Какой русский не любит быстрой езды без ремней безопасности, тормозов и предохранителей!
Россию, как и Китай, финляндизировали – привязали к потребностям централизованно планируемого ядра, не включая в него. Россия, как и Китай, насквозь долларизирована, включена в систему централизованного финансового контроля. Единственной признанной общечеловеческой ценностью сегодня осталась стабильность системы не нашего централизованного планирования, в жертву которой приносятся и национальные суверенитеты, и окружающая среда «нечленов», и личные свободы граждан, и национальные культуры. Российские антиамериканисты живут в плену коммунистических иллюзий. Им все еще кажется, что России противостоит неорганизованный капиталистический хаос. Это наивно — нас окружает не очень дружелюбно настроенный социалистический монстр невиданной силы. Россия со своим неофитским капитализмом неожиданно для себя оказалась в окружении многоголовой гидры социализма.
Еще до финляндизации России и Китая США финляндизировали Европу. Перед Второй мировой войной реальный совокупный ВВП трех ведущих стран континентальной Европы – Франции, Германии и Италии составлял примерно 80 процентов от американского. Война нанесла колоссальный ущерб европейской конкурентоспособности. В 1949 году европейская континентальная тройка производила уже меньше половины американского ВВП.
«План Маршалла», призванный втянуть Европу в экономическую орбиту США, послевоенное восстановление и растущая мировая торговля привели к тому, что экономический разрыв вновь стал сокращаться – Европа начала преодолевать отставание. Но сгенерированный Америкой энергетический кризис 1973 года и односторонний отказ США от Бреттон-Вудской системы нанесли такой удар по Европе, от которого она так и не смогла оправиться. Начиная с 1973 года разрыв в экономическом весе большой евротройки и США только увеличивается. В 2007 году они произвели всего 44 процента от американского ВВП.
Американский мозговой трест «Херитейдж Фаун-дейшн» отмечает, что переход на единую валюту, евро, принес Европе финансовую стабильность, но не стимулировал ни экономический рост, ни создание рабочих мест. Ассоциация европейских торговых палат констатирует, что по общеэкономическим показателям ЕС отстает от США уже примерно на 20 лет. По их прогнозам, Европе понадобится 67 лет для достижения аналогичного уровня ВВП на душу населения и 118 (!) лет, чтобы сравняться по уровню затрат на исследования и разработки. Только 5 из 50 американских штатов имеют средний уровень ВВП на душу населения ниже, чем показатели лидеров Европы – Италии, Франции и Германии.
Новый мировой кризис обещает еще сильнее придавить Европу. Сейчас уже 11 процентов населения Евросоюза живут с доходами ниже прожиточного минимума. Доходы населения снижаются, количество рабочих мест сокращается, а расходы растут.
Но кризис Европы начался задолго до лета 2008 года. В 1870 году население стран европейской континентальной тройки в 2,5 (!) раза превышало американское. Но вплоть до 1929 года Европа систематически в буквальном смысле питала своей грудью Америку, выдавливая свое население на ту сторону Атлантики. Мировой кризис 1929 года, остановивший экономический рост в Штатах, на время затормозил этот процесс. Вплоть до Второй мировой войны сохранялся примерный паритет. В 1939–1945 годах европейцы нещадно уничтожали друг друга, расплачиваясь с Америкой за поставки вооружений и продовольствия, и в результате направили континент вниз по наклонной плоскости. Сегодня во Франции, Германии и Италии проживает всего две трети от численности населения США. Прирост населения этих стран с 1913 по 2007 год ниже, чем в России, несмотря на отсутствие в их истории XX века революций и гражданских войн.
Присоединение бывших советских сателлитов и кусков бывшей российской империи к ЕС, конечно, арифметически добавило Европе населения, однако не только не прибавило богатства, но и отняло часть политического контроля над собственным будущим. Америка перекупила наши «братские» страны и направила их в обе стороны – как против старой континентальной Европы, так и против России.
Финляндизация не гарантирует прогресс финлянди-зируемых. Политическая истерия по поводу «копирования всего с Запада» не имеет оснований. По некоторым фундаментальным экономическим параметрам сегодняшняя Россия дальше от Запада, чем был горбачевский СССР.
Советская система вызывала наибольшее раздражение не среди «западников», желавших «научно-технической революции», открытия рынков и прочих продвинутых вещиц, а среди поклонников экономических отношений, раздавленных советской системой много десятилетий назад, – традиционной капиталистической экономики образца 1913 года или нэповской 1927 года. Под их влиянием Россия совершила гигантский прыжок назад – в эпоху непуганого капитализма времен до Великой депрессии. XX век прошел для них незамеченным. Ничему не научились ни на чужом, ни даже на своем примере.
Поэтому столкновение с современным западным «капитализмом» оказалось нерадостным. Как быстро выяснилось, контрагенты за бывшим «железным занавесом» еще более забюрократизированы, чем их советские собратья, и привержены непонятной политкорректности – «моральному кодексу строителя» непонятного западного социализма. Любовь к Западу в результате сразу прошла. Некоторые западные достижения современный российский истэблишмент упорно предпочитает не замечать. Например, налогообложение доходов и наследств.
Америка затерроризирована своей сверхмощной налоговой службой. Прогрессивный федеральный подоходный налог колеблется от 10 до 35 процентов в зависимости от уровня индивидуального дохода. И это не считая взносов в систему социального страхования и медобслуживания! К этому добавляются налоги в пользу штатов. Таким образом, обеспеченный американец отдает государству не менее половины своего дохода. Уклонение от налогов считается тяжким уголовным преступлением.
Система налогообложения в США, на российский взгляд, сильно перекошена. Самые богатые 5 процентов населения оплачивают 60 процентов налоговых счетов, в то время как наименее обеспеченная половина населения вносит в национальную копилку всего 3 процента.
Государство не только ополовинивает доходы живых американцев, но и систематически уничтожает крупные состояния после смерти их владельцев. Экспроприаторов экспроприируют. Налог на наследство составляет около половины его стоимости, опять же, не считая изъятий в пользу отдельных штатов. Понятно, что в действующем бизнесе единовременная выемка половины активов в пользу государства, причем в денежной форме, эквивалентна его ликвидации. Только владельцы семейных сельскохозяйственных ферм имеют шансы передать их наследникам без существенных потерь.
Поэтому все более или менее состоятельные американцы, личные активы которых превышают 2 миллиона долларов, заранее планируют, как они будут рассчитываться с государством после своего отбытия в мир иной. Существует возможность ежегодно и без налогов переводить своим отпрыскам и другим родственникам не очень крупные суммы денег. Многие создают трастовые страховые счета, другими словами, постепенно перекачивают свои деньги в страховые компании в расчете на то, что последние потом будут содержать их детей.
Огромные суммы передаются на благотворительность. При этом родственники зачастую оказываются у руля этих благотворительных организаций. Таких, например, как Фонд Рокфеллера.
Налогообложение наследства затрагивает огромное множество наиболее влиятельных людей Америки, поэтому политическая борьба вокруг него ведется, не затихая, уже около ста лет.
Сторонники налогообложения указывают на то, что очень многие виды бизнеса имеют вполне законную возможность избегать налогообложения в течение долгих лет своего существования. Поэтому единственный шанс заставить их расплатиться с государством – это дождаться момента, когда владелец окончательно успокоится. В то же время, подоходный налог расхолаживает. Становится невыгодно много зарабатывать. Поэтому компенсировать доходы от налога на наследства за счет подоходного налога они считают контрпродуктивным. Напротив, сохранять огромные состояния в руках немногих – именно это лишает огромное большинство остальных граждан стимулов зарабатывать, так как заведомо ставит их в неравные условия.
Одним из наиболее известных идеологов налога на наследство был Уинстон Черчилль, который утверждал, что этот налог не дает возникнуть расе бесполезных богачей, или «паразитов» в марксистской терминологии. И Уоррен Баффет и Билл Гейтс – два самых богатых человека Америки – политически поддерживают налогообложение наследств. Оба они уже полным ходом строят свои посмертные благотворительные пирамиды.
Налог на наследство играет роль клапана, канализирующего индивидуальное богатство в пользу общества в целом, тем самым стабилизируя экономическую систему. Налог на наследство – это предохранитель от революции. Устраняя налогообложение наследств, Россия по жадности и неосторожности лишается этого предохранителя. Какой русский не любит быстрой езды без ремней безопасности, тормозов и предохранителей!
Момент Мински
Непосредственные корни нынешнего финансового кризиса – в изменениях финансовой системы США, которые начались в 1970-х годах. Возник огромный навес финансового сектора над реальной экономикой. По мере замедления долгосрочного экономического роста Соединенных Штатов росла зависимость экономики от долгового финансирования. Произошел взрывной рост задолженности во всех секторах экономики, но прежде всего в кредитно-финансовой сфере и секторе домашних хозяйств. Это было связано с растущим дисбалансом в распределении дохода и национального богатства между богатейшими слоями и остальным населением. Недостаточность доходов широких слоев общества виртуально компенсировалась распространением спекулятивных финансовых инструментов. Из сектора услуг финансы превратились в двигатель американской экономики[8].
Крушение пирамиды американских низкокачественных ценных бумаг вызвало всемирное потрясение. Как же это могло произойти?
С 1960 по 2006 год финансовый сектор, включая кредитно-финансовые, страховые, ипотечные и лизинговые организации, вырос в США с 12 до 20 процентов ВВП, в то время как обрабатывающая промышленность «сжалась» с 27 до 11 процентов ВВП. Перелом произошел в начале 1990-х годов, когда финансовый сектор обогнал промышленность по вкладу в национальный продукт.
Экономическое развитие США после Второй мировой войны можно разделить на два периода: с середины 1940-х до середины 1970-х годов и с 1970-х по настоящее время. В течение первых тридцати послевоенных лет экономика быстро росла, и так же быстро росли реальные доходы и уровень жизни большинства населения. Это был настоящий золотой век США – доллар тогда был полноценной мировой резервной валютой. Но после войны во Вьетнаме и энергетического кризиса середины 1970-х годов темпы роста замедлились. Средний темп роста реального ВВП упал с 4,4 процента в год в 1960-х до 2,5 процента в 2000-х.
В 1970-х годах резко возрос импорт нефти Соединенными Штатами, ради финансирования которого американские власти похоронили Бреттон-Вудское соглашение, ограничивающее эмиссию доллара установкой золотого паритета.
Американские финансовые власти пытались компенсировать падение темпов накачкой спроса путем расширения кредита. Рост задолженности в этот период втрое обгонял темпы роста ВВП. В течение 40 лет после войны общая сумма американского внутреннего долга колебалась в районе 1,5 ВВП. Но к 2007 году она подскочила до 3,6 ВВП! С 1960 по 2007 год задолженность финансового сектора возросла в 490 раз, долг домашних хозяйств – в 64 раза, нефинансовые корпорации увеличили свою задолженность в 53 раза, а государство – в 24 раза.
С точки зрения доли в ВВП задолженность государства практически не выросла – она «плавает» около 50 процентов ВВП. Зато доля долгов финансового сектора взлетела с 6 до 116 процентов ВВП. Из страны с профицитом платежного баланса США превратились в крупнейшего должника в мире с дефицитом платежного баланса в 800 миллиардов долларов.
Как же использовались эти долги? Сначала долг нефинансовых корпораций действительно использовался на финансирование нового промышленного строительства, но затем все большая часть задолженности стала уходить на корпоративные поглощения, слияния и другие корпоративные игры. Несмотря на многократный рост задолженности, валовые корпоративные инвестиции не возросли и уже несколько десятилетий не превышают 10 процентов ВВП.
Параллельно с растущим отрывом американских финансов от реальности нарастал разрыв в доходах между богатейшей верхушкой и остальным населением. По индексу неравномерности доходов США покинули группу развитых стран, таких как Канада или Германия, и присоединились к группе латиноамериканских стран, таких как Аргентина и Мексика. Один процент хозяйств владеет 33 процентами всего национального богатства. Если исключить из этого жилой фонд, то неравенство становится еще более резким – богатейший 1 процент населения Америки владеет 40 процентами всех национальных активов.
Виртуальное накопление верхушки в условиях замедляющегося экономического роста требовало все новых и новых точек приложения виртуального капитала. Поэтому финансисты изобретали все более и более экзотичные «инвестиционные инструменты».
В середине 1980-х годов американский экономист Хай-мэн Мински предупреждал, что финансовые нововведения резко усугубляют риск финансовой дестабилизации. Он выделил три класса заемщиков. Хеджевые могут удовлетворить требования по долговым выплатам, используя реальные денежные потоки. Спекулятивные могут выплачивать текущие проценты, но должны все время рефинансировать свои кредиты, чтобы выплачивать основную сумму займа.
А заемщики Понци (названные по имени организатора финансовых пирамид в Америке 1920-х годов Чарльза Понци) могут рассчитывать не на денежные потоки, потому что у них их нет, а только на постоянный рост стоимости финансовых активов. Если рост прекращается – они мгновенно оказываются неплатежеспособными, наступает так называемый момент Мински.
Даже крупные организации финансового сектора попались на удочку финансирования по Чарльзу Понци. Крупнейшая страховая компания США AIG имела хорошо управляемый и прибыльный основной бизнес. Что же поставило компанию с активами в триллион долларов на колени? Полтриллиона долларов в виде некачественных деловых бумаг, выпущенных одним из ее филиалов. Структура деривативов была такой запутанной, что еще в начале 2008 года AIG рассчитывала, что ее риск будет ограничен «всего» двумя миллиардами долларов. Однако к сентябрю выяснилось, что придется списать сорок миллиардов. А месяцем позже оказалось, что потеряно ни много ни мало, а 150 миллиардов – достаточно, чтобы обанкротить среднюю европейскую страну. Но дело этим не закончилось, так как AIG находилась в центре сложной системы взаимных финансовых обязательств и ее падение повлекло банкротства и огромные списания активов по всему миру. Момент Мински настал.
Незадолго до кризиса бывший председатель Федеральной резервной системы США Алан Гринспен уверял, что новые финансовые инструменты – это свидетельство устойчивости огромной нерегулируемой рыночной финансовой системы. Сегодня очевидно, что вера в саморегулируемую мощь свободно-рыночной системы потрясена до основания.
За последние тридцать лет американский финансовый сектор получил сверхприбыли, невиданные в реальной экономике. С 1960 по 2007 год доля финансового сектора в корпоративных прибылях Америки выросла с 17 до 30 процентов, в то время как доля промышленности снизилась с 49 до 21 процента. Средняя зарплата на Уолл-стрите составляла 435 тысяч долларов в год или в десять раз больше среднего дохода американской семьи. В 2007 году Бланкфейн, управляющий инвестиционной компании «Голдман Сакс», получил в виде зарплаты и премии 69 миллионов долларов. О'Нил, управляющий компании «Мерилл», получил при выходе в отставку компенсацию в размере 161 миллион, несмотря на то, что компания под его управлением залезла в убытки. Топ-менеджеры трех крупнейших хедж-фондов в 2007 году, как раз накануне кризиса, унесли домой по миллиарду долларов каждый.
С такими деньгами финансовый сектор стал самым влиятельным лоббистом в конгрессе и Белом доме. Политическая демократия в США оказалась захваченной корпоративной финансовой верхушкой. Началось взаимная ротация – секретарями казначейства стали бывшие управляющие фирм с Уолл-стрита, а бывшие регуляторы начали приземляться на теплые аэродромы в финансовых компаниях.
Оттеснение от власти реального сектора финансистами очевидно в разнице подходов американской администрации. Крупнейшие автокомпании США долго стояли с протянутой рукой, ожидая запрошенные ими 25 миллиардов долларов на спасение производства, и вынуждены были вновь доказывать свои потребности конгрессу, который, в конце концов, согласился предоставить им под жесткие условия на треть меньше запрошенного. Зато одна лишь AIG получила от ФРС и казначейства 150 миллиардов, а Ситибанк – 20 миллиардов немедленной помощи плюс госгарантии на несколько сотен миллиардов долларов кредитов!
Тем временем символ американского капитализма – концерн General Motors (GM) обанкротился на 101-м году своего существования. Кто не знает знаменитой максимы – «что хорошо для General Motors, хорошо для Америки»! Этот лозунг активно использовался в России в конце 1980-х – начале 1990-х годов, чтобы обосновать необходимость приватизации советских «дженерал моторзов». Но времена изменились. Столп капитализма рухнул, и 1 июня 2009 года корпорация заявила о своем банкротстве. Теперь выяснилось, что для General Motors очень хороша национализация. После реализации плана реструктуризации GM три четверти «генеральных моторов» Америки окажется в руках у государства. В 1990-х годах в России активно пропагандировалась идея о «необходимости передачи неэффективной госсобственности» в руки «эффективных менеджеров». Теперь неэффективная частная собственность Америки передается в руки эффективных государственных менеджеров. Тем же путем идет и Россия – идея национализации затонувших частных предприятий активно обсуждается в правительственных кругах.
Национализация GM через банкротство выглядела как рейдерский захват, как недружественное поглощение промышленного актива кредитором в лице государства. Сначала администрация установила нереальный срок для реструктуризации долгов корпорации. Даже чисто теоретически компания не могла реструктурировать десятки миллиардов долларов в многочисленных обязательствах в столь сжатые сроки. Менеджеры компании сделали почти невозможное – они урегулировали отношения с крупнейшими контрагентами – профсоюзами и договорились о продаже неприбыльных зарубежных активов. Одновременно шел торг с правительством о кредитах на финансирование оперативной деятельности. Но денег у Вашингтона на это не оказалось. Теперь же, после эффективной национализации, государственный кошелек широко откроется – выделяется 30 миллиардов долларов на техническое переоснащение корпорации.
Крушение пирамиды американских низкокачественных ценных бумаг вызвало всемирное потрясение. Как же это могло произойти?
С 1960 по 2006 год финансовый сектор, включая кредитно-финансовые, страховые, ипотечные и лизинговые организации, вырос в США с 12 до 20 процентов ВВП, в то время как обрабатывающая промышленность «сжалась» с 27 до 11 процентов ВВП. Перелом произошел в начале 1990-х годов, когда финансовый сектор обогнал промышленность по вкладу в национальный продукт.
Экономическое развитие США после Второй мировой войны можно разделить на два периода: с середины 1940-х до середины 1970-х годов и с 1970-х по настоящее время. В течение первых тридцати послевоенных лет экономика быстро росла, и так же быстро росли реальные доходы и уровень жизни большинства населения. Это был настоящий золотой век США – доллар тогда был полноценной мировой резервной валютой. Но после войны во Вьетнаме и энергетического кризиса середины 1970-х годов темпы роста замедлились. Средний темп роста реального ВВП упал с 4,4 процента в год в 1960-х до 2,5 процента в 2000-х.
В 1970-х годах резко возрос импорт нефти Соединенными Штатами, ради финансирования которого американские власти похоронили Бреттон-Вудское соглашение, ограничивающее эмиссию доллара установкой золотого паритета.
Американские финансовые власти пытались компенсировать падение темпов накачкой спроса путем расширения кредита. Рост задолженности в этот период втрое обгонял темпы роста ВВП. В течение 40 лет после войны общая сумма американского внутреннего долга колебалась в районе 1,5 ВВП. Но к 2007 году она подскочила до 3,6 ВВП! С 1960 по 2007 год задолженность финансового сектора возросла в 490 раз, долг домашних хозяйств – в 64 раза, нефинансовые корпорации увеличили свою задолженность в 53 раза, а государство – в 24 раза.
С точки зрения доли в ВВП задолженность государства практически не выросла – она «плавает» около 50 процентов ВВП. Зато доля долгов финансового сектора взлетела с 6 до 116 процентов ВВП. Из страны с профицитом платежного баланса США превратились в крупнейшего должника в мире с дефицитом платежного баланса в 800 миллиардов долларов.
Как же использовались эти долги? Сначала долг нефинансовых корпораций действительно использовался на финансирование нового промышленного строительства, но затем все большая часть задолженности стала уходить на корпоративные поглощения, слияния и другие корпоративные игры. Несмотря на многократный рост задолженности, валовые корпоративные инвестиции не возросли и уже несколько десятилетий не превышают 10 процентов ВВП.
Параллельно с растущим отрывом американских финансов от реальности нарастал разрыв в доходах между богатейшей верхушкой и остальным населением. По индексу неравномерности доходов США покинули группу развитых стран, таких как Канада или Германия, и присоединились к группе латиноамериканских стран, таких как Аргентина и Мексика. Один процент хозяйств владеет 33 процентами всего национального богатства. Если исключить из этого жилой фонд, то неравенство становится еще более резким – богатейший 1 процент населения Америки владеет 40 процентами всех национальных активов.
Виртуальное накопление верхушки в условиях замедляющегося экономического роста требовало все новых и новых точек приложения виртуального капитала. Поэтому финансисты изобретали все более и более экзотичные «инвестиционные инструменты».
В середине 1980-х годов американский экономист Хай-мэн Мински предупреждал, что финансовые нововведения резко усугубляют риск финансовой дестабилизации. Он выделил три класса заемщиков. Хеджевые могут удовлетворить требования по долговым выплатам, используя реальные денежные потоки. Спекулятивные могут выплачивать текущие проценты, но должны все время рефинансировать свои кредиты, чтобы выплачивать основную сумму займа.
А заемщики Понци (названные по имени организатора финансовых пирамид в Америке 1920-х годов Чарльза Понци) могут рассчитывать не на денежные потоки, потому что у них их нет, а только на постоянный рост стоимости финансовых активов. Если рост прекращается – они мгновенно оказываются неплатежеспособными, наступает так называемый момент Мински.
Даже крупные организации финансового сектора попались на удочку финансирования по Чарльзу Понци. Крупнейшая страховая компания США AIG имела хорошо управляемый и прибыльный основной бизнес. Что же поставило компанию с активами в триллион долларов на колени? Полтриллиона долларов в виде некачественных деловых бумаг, выпущенных одним из ее филиалов. Структура деривативов была такой запутанной, что еще в начале 2008 года AIG рассчитывала, что ее риск будет ограничен «всего» двумя миллиардами долларов. Однако к сентябрю выяснилось, что придется списать сорок миллиардов. А месяцем позже оказалось, что потеряно ни много ни мало, а 150 миллиардов – достаточно, чтобы обанкротить среднюю европейскую страну. Но дело этим не закончилось, так как AIG находилась в центре сложной системы взаимных финансовых обязательств и ее падение повлекло банкротства и огромные списания активов по всему миру. Момент Мински настал.
Незадолго до кризиса бывший председатель Федеральной резервной системы США Алан Гринспен уверял, что новые финансовые инструменты – это свидетельство устойчивости огромной нерегулируемой рыночной финансовой системы. Сегодня очевидно, что вера в саморегулируемую мощь свободно-рыночной системы потрясена до основания.
За последние тридцать лет американский финансовый сектор получил сверхприбыли, невиданные в реальной экономике. С 1960 по 2007 год доля финансового сектора в корпоративных прибылях Америки выросла с 17 до 30 процентов, в то время как доля промышленности снизилась с 49 до 21 процента. Средняя зарплата на Уолл-стрите составляла 435 тысяч долларов в год или в десять раз больше среднего дохода американской семьи. В 2007 году Бланкфейн, управляющий инвестиционной компании «Голдман Сакс», получил в виде зарплаты и премии 69 миллионов долларов. О'Нил, управляющий компании «Мерилл», получил при выходе в отставку компенсацию в размере 161 миллион, несмотря на то, что компания под его управлением залезла в убытки. Топ-менеджеры трех крупнейших хедж-фондов в 2007 году, как раз накануне кризиса, унесли домой по миллиарду долларов каждый.
С такими деньгами финансовый сектор стал самым влиятельным лоббистом в конгрессе и Белом доме. Политическая демократия в США оказалась захваченной корпоративной финансовой верхушкой. Началось взаимная ротация – секретарями казначейства стали бывшие управляющие фирм с Уолл-стрита, а бывшие регуляторы начали приземляться на теплые аэродромы в финансовых компаниях.
Оттеснение от власти реального сектора финансистами очевидно в разнице подходов американской администрации. Крупнейшие автокомпании США долго стояли с протянутой рукой, ожидая запрошенные ими 25 миллиардов долларов на спасение производства, и вынуждены были вновь доказывать свои потребности конгрессу, который, в конце концов, согласился предоставить им под жесткие условия на треть меньше запрошенного. Зато одна лишь AIG получила от ФРС и казначейства 150 миллиардов, а Ситибанк – 20 миллиардов немедленной помощи плюс госгарантии на несколько сотен миллиардов долларов кредитов!
Тем временем символ американского капитализма – концерн General Motors (GM) обанкротился на 101-м году своего существования. Кто не знает знаменитой максимы – «что хорошо для General Motors, хорошо для Америки»! Этот лозунг активно использовался в России в конце 1980-х – начале 1990-х годов, чтобы обосновать необходимость приватизации советских «дженерал моторзов». Но времена изменились. Столп капитализма рухнул, и 1 июня 2009 года корпорация заявила о своем банкротстве. Теперь выяснилось, что для General Motors очень хороша национализация. После реализации плана реструктуризации GM три четверти «генеральных моторов» Америки окажется в руках у государства. В 1990-х годах в России активно пропагандировалась идея о «необходимости передачи неэффективной госсобственности» в руки «эффективных менеджеров». Теперь неэффективная частная собственность Америки передается в руки эффективных государственных менеджеров. Тем же путем идет и Россия – идея национализации затонувших частных предприятий активно обсуждается в правительственных кругах.
Национализация GM через банкротство выглядела как рейдерский захват, как недружественное поглощение промышленного актива кредитором в лице государства. Сначала администрация установила нереальный срок для реструктуризации долгов корпорации. Даже чисто теоретически компания не могла реструктурировать десятки миллиардов долларов в многочисленных обязательствах в столь сжатые сроки. Менеджеры компании сделали почти невозможное – они урегулировали отношения с крупнейшими контрагентами – профсоюзами и договорились о продаже неприбыльных зарубежных активов. Одновременно шел торг с правительством о кредитах на финансирование оперативной деятельности. Но денег у Вашингтона на это не оказалось. Теперь же, после эффективной национализации, государственный кошелек широко откроется – выделяется 30 миллиардов долларов на техническое переоснащение корпорации.