Сначала все шло благополучно, солдаты разошлись по местам, Болдин запалил свою бомбу, которая оглушительно взорвалась, а вслед за этим послышались и другие взрывы. Персидский стан пришел в движение, людей охватила паника, они натыкались друг на друга в темноте, метались, подгоняемые взрывами, и не знали, в какую сторону бежать, ибо взрывы слышались отовсюду.
За те несколько дней, которые пришлось провести в плену, Болдин хорошо изучил персидский стан и к месту содержания майора добрался быстро. Охраны, как и следовало ожидать, возле нее не было, проникнуть вовнутрь не составило труда – новый взрыв, утонувший в общем грохоте, не привлек пристального внимания. Увы, место предполагаемого заточения узника оказалось пустым.
Болдин растерялся, искать Челяева в неприятельском лагере, охваченном паникой, не имело смысла, Антонина это понимала тоже, оставалось одно: подать условленный сигнал на возвращение в крепость, что благополучно и совершилось. Вылазка, слава богу, обошлась без потерь. Но поручика ожидали неприятности с другой стороны. Заметив суматоху, поднявшуюся в неприятельском лагере, в крепости объявили тревогу. Обстановка для полкового командира оказалась в высшей степени неясной, он послал за помощником коменданта, но того не могли найти, что добавило беспокойства. Когда же обнаружилось исчезновение дочери, Реут почти потерял голову. Это неприятное для полковника состояние продолжалось до тех пор, пока не возвратились участники вылазки. Обычно спокойный Реут на этот раз вышел из себя и обрушился на Болдина за проявленное самоуправство. Приказал отправляться ему под домашний арест, дочку тоже не пощадил: закрыл в комнате и никаких объяснений слушать не пожелал.
Однако первая гроза продолжалась недолго. А причиной тому послужил майор Челяев, из-за которого все началось. Через некоторое время он появился в крепости сам, к удивлению и радости ее обитателей. Как раз накануне устроенной вылазки его перевели в зиндан – обычную тюрьму для преступников, лишив таким образом статуса заложника. Оттуда ему удалось бежать, воспользовавшись поднявшейся суматохой, а добраться до крепости и проникнуть в нее с помощью тайного хода оказалось уж совсем нетрудно.
Сведения, которые сообщил Челяев, и то, что было уже известно, давали основание определить общую стратегию действий противника. Реут посчитал нужным поделиться своими соображениями с князем Мадатовым, с кем у него сложились дружеские отношения. Генерала Ермолова он решил на этот раз не тревожить. Вызвал к себе Болдина и как ни в чем не бывало заговорил:
– Поедете к генералу Мадатову, его в последний раз видели у Красного моста через речку Храм, вот здесь. – Полковник показал на карте. – Где он сейчас, не знаю, сориентируетесь сами. Передадите ему мое письмо, оно о том, что затевают персы. Я помощи у генерала не прошу, у него свои задачи, но если будет интересоваться, расскажете все как есть, у нас секретов нет. Воевать будем, пока хватит сил, но их, к сожалению, немного. И еще одно… – Полковник помолчал, как бы подыскивая слова: – С вами поедет моя дочь, я прошу генерала позаботиться о ней. И вас прошу о том же, это все, что у меня есть, не подведите старика…
Тут голос Реута дрогнул, и он отошел в дальний конец комнаты, пытаясь скрыть волнение. Потом подал Болдину письмо.
– Вот, ознакомьтесь. Секретов тут никаких нет, но не хотелось бы, чтобы его читали посторонние лица.
Болдин взял бумагу, она содержала всего несколько строк:
«Любезный князь! Вот уж месяц как я воюю с супостатами, вторгшимися в наш край. Все вокруг ими разорено, твое имение сожжено, только и удалось, что спасти сотню жителей да кое-какой скот. Держимся из последних сил, едим лошадок да зерно из сусеков выметаем. Еще пару недель выдюжим, а там как Бог всемилостивый положит.
Принц тревожить нас в последнее время перестал, хотя сил у него во многажды больше. Могу предположить почему. Ведомо стало, что он отправил царевича Александра поднимать лезгин. У Раздана копит силы Эриванский сардар, а в Шемахе к Каспию идет Гуссейн-Кули. Ежели враги сговорятся и ударят разом, то нам придется туго. Главная опасность, думаю, идет сейчас от царевича Александра: взбунтуются лезгины, за ними весь Дагестан, а там и Чечня – супротив этих волков всему стаду может быть большой урон. Царевич, слышно, идет на Нуху, так ты бы исхитрился и остановил бы его, пока он не разогнался и разбойниками не усилился.
Посылаю сие письмо с поручиком Болдиным, а с ним и дочку свою Антонину, сохрани ее, как сможешь, а я со своими людьми стал насмерть».
Болдин вернул письмо.
– Господин полковник… Иосиф Антонович… – голос его прервался, – будьте спокойны и за письмо, и за Антонину Иосифовну, сделаю все возможное и невозможное, чтобы доставить их по назначению. И сам не замедлю явиться к вам со свежими силами…
Реут взмахнул рукой.
– Это как князь распорядится, будете находиться в его распоряжении. Удачи тебе, сынок…
Первые победы
За те несколько дней, которые пришлось провести в плену, Болдин хорошо изучил персидский стан и к месту содержания майора добрался быстро. Охраны, как и следовало ожидать, возле нее не было, проникнуть вовнутрь не составило труда – новый взрыв, утонувший в общем грохоте, не привлек пристального внимания. Увы, место предполагаемого заточения узника оказалось пустым.
Болдин растерялся, искать Челяева в неприятельском лагере, охваченном паникой, не имело смысла, Антонина это понимала тоже, оставалось одно: подать условленный сигнал на возвращение в крепость, что благополучно и совершилось. Вылазка, слава богу, обошлась без потерь. Но поручика ожидали неприятности с другой стороны. Заметив суматоху, поднявшуюся в неприятельском лагере, в крепости объявили тревогу. Обстановка для полкового командира оказалась в высшей степени неясной, он послал за помощником коменданта, но того не могли найти, что добавило беспокойства. Когда же обнаружилось исчезновение дочери, Реут почти потерял голову. Это неприятное для полковника состояние продолжалось до тех пор, пока не возвратились участники вылазки. Обычно спокойный Реут на этот раз вышел из себя и обрушился на Болдина за проявленное самоуправство. Приказал отправляться ему под домашний арест, дочку тоже не пощадил: закрыл в комнате и никаких объяснений слушать не пожелал.
Однако первая гроза продолжалась недолго. А причиной тому послужил майор Челяев, из-за которого все началось. Через некоторое время он появился в крепости сам, к удивлению и радости ее обитателей. Как раз накануне устроенной вылазки его перевели в зиндан – обычную тюрьму для преступников, лишив таким образом статуса заложника. Оттуда ему удалось бежать, воспользовавшись поднявшейся суматохой, а добраться до крепости и проникнуть в нее с помощью тайного хода оказалось уж совсем нетрудно.
Сведения, которые сообщил Челяев, и то, что было уже известно, давали основание определить общую стратегию действий противника. Реут посчитал нужным поделиться своими соображениями с князем Мадатовым, с кем у него сложились дружеские отношения. Генерала Ермолова он решил на этот раз не тревожить. Вызвал к себе Болдина и как ни в чем не бывало заговорил:
– Поедете к генералу Мадатову, его в последний раз видели у Красного моста через речку Храм, вот здесь. – Полковник показал на карте. – Где он сейчас, не знаю, сориентируетесь сами. Передадите ему мое письмо, оно о том, что затевают персы. Я помощи у генерала не прошу, у него свои задачи, но если будет интересоваться, расскажете все как есть, у нас секретов нет. Воевать будем, пока хватит сил, но их, к сожалению, немного. И еще одно… – Полковник помолчал, как бы подыскивая слова: – С вами поедет моя дочь, я прошу генерала позаботиться о ней. И вас прошу о том же, это все, что у меня есть, не подведите старика…
Тут голос Реута дрогнул, и он отошел в дальний конец комнаты, пытаясь скрыть волнение. Потом подал Болдину письмо.
– Вот, ознакомьтесь. Секретов тут никаких нет, но не хотелось бы, чтобы его читали посторонние лица.
Болдин взял бумагу, она содержала всего несколько строк:
«Любезный князь! Вот уж месяц как я воюю с супостатами, вторгшимися в наш край. Все вокруг ими разорено, твое имение сожжено, только и удалось, что спасти сотню жителей да кое-какой скот. Держимся из последних сил, едим лошадок да зерно из сусеков выметаем. Еще пару недель выдюжим, а там как Бог всемилостивый положит.
Принц тревожить нас в последнее время перестал, хотя сил у него во многажды больше. Могу предположить почему. Ведомо стало, что он отправил царевича Александра поднимать лезгин. У Раздана копит силы Эриванский сардар, а в Шемахе к Каспию идет Гуссейн-Кули. Ежели враги сговорятся и ударят разом, то нам придется туго. Главная опасность, думаю, идет сейчас от царевича Александра: взбунтуются лезгины, за ними весь Дагестан, а там и Чечня – супротив этих волков всему стаду может быть большой урон. Царевич, слышно, идет на Нуху, так ты бы исхитрился и остановил бы его, пока он не разогнался и разбойниками не усилился.
Посылаю сие письмо с поручиком Болдиным, а с ним и дочку свою Антонину, сохрани ее, как сможешь, а я со своими людьми стал насмерть».
Болдин вернул письмо.
– Господин полковник… Иосиф Антонович… – голос его прервался, – будьте спокойны и за письмо, и за Антонину Иосифовну, сделаю все возможное и невозможное, чтобы доставить их по назначению. И сам не замедлю явиться к вам со свежими силами…
Реут взмахнул рукой.
– Это как князь распорядится, будете находиться в его распоряжении. Удачи тебе, сынок…
Первые победы
Николай приехал в Москву по случаю своей коронации – испокон веку повелось, чтобы венчание на царство происходило в древней русской столице. Начало правления складывалось в высшей степени неудачно: сначала декабрьский бунт и следствие, доставившее государю много неприятных открытий, затем суд и казнь зачинщиков мятежа, а теперь, спустя лишь несколько дней после казни, вторжение персов. Некоторое время он пребывал в растерянности – состоянии, которое обычно изгонял из обихода. Но быстро овладел собою и, обсудив положение с начальником Главного штаба генералом Дибичем, распорядился о посылке на Кавказ значительных сил. Требовалось также назначить в район боевых действий доверенное лицо, в преданности и военном опыте которого он бы не сомневался. Ермолов был слишком независим, а главное, что бы ни говорили, благоволил бунтовщикам, это ведь они прочили ему видные должности в своем правительстве. Есть тому не только доносы и предположения, но и прямые свидетельства: не очень-то тот спешил с присягой ему, Николаю, все выжидал, намереваясь, верно, сделать хороший улов в мутной воде российской смуты. После долгих размышлений и советов с Дибичем государь остановил свой выбор на генерале Паскевиче.
Он знал его довольно хорошо и некоторое время был под его началом, командуя дивизией в корпусе Паскевича. В то время было обычным делом, чтобы великие князья проходили практику командования войсками под руководством опытных военачальников. Паскевич хорошо подходил для такой роли: храбрый генерал, отлично проявивший себя в войне с Наполеоном, умелый воспитатель подчиненных, презиравший немецкое «экзерцирмейстерство» в обучении войск с его шагистикой и издевательствами над солдатами.
Карьера этого военачальника складывалась в выcшей степени удачно, он оказался угоден всем российским императорам. Еще учась в Пажеском корпусе, Паскевич предстал перед императором Павлом в форме камер-пажа. «Вы не по форме одеты», – строго сказал государь, встретив его после развода, и перечислил недостающие детали в одежде. Юный паж догадался, что все недостающее касалось принадлежностей офицерского обмундирования и сделанный «выговор» означал производство его в офицеры. «Ну, бегите одеваться, – сказал император в ответ на изъявление благодарности, – а после приходите ко мне». Когда новопроизведенный предстал перед императором уже в офицерской форме, тот придирчиво оглядел его и сделал новое замечание: «У вас нет аксельбантов, наденьте их». Так состоялось его назначение флигель-адъютантом.
Но служба при дворе оказалась недолгой, Паскевич отлично показал себя на боевом поприще: 30 победоносных сражений, 7 боевых наград и генеральский чин – таков итог первых 10 лет его офицерской службы. В войне 1812 года полководческие способности молодого генерала нашли новые яркие проявления. Действуя в составе корпуса генерала Раевского, он удерживал Смоленск до подхода русских армий, чем сорвал замыслы Наполеона; большую отвагу и стойкость его дивизия проявила в Бородинском сражении. После войны он командовал гренадерским корпусом и гвардейской пехотной дивизией, имея в своем подчинении двух великих князей – Михаила и Николая. Последний до конца своих дней сохранил юношескую привязанность и уважение к своему, как он говорил, «отцу-командиру».
Паскевич при желании мог располагать к себе людей. С первого взгляда подкупала его наружность: роскошные темные кудри, обрамляющие высокий лоб, большие светло-голубые глаза, правильные черты лица и весь облик, вызывающий пристальный интерес прекрасных дам. К сожалению, эта была лишь одна сторона личности генерала, другая, скрытая от высокого начальства, заключалась в мелочности, придирчивости, желании выпятить себя и умалить подчиненных, в лицемерии, что особенно нетерпимо в армейской среде. За эту черту подчиненные особенно не любят начальство, могут простить ему грубость, нерешительность, равнодушие, даже трусость, а вот лицемерия не прощают.
Осторожный Дибич, которому было поручено узнать мнение Паскевича относительно предполагаемого назначения, встретил с его стороны решительное возражение.
– Помилуй бог, Иван Иванович, зачем я поеду на Кавказ и что буду делать, если там Ермолов? Он характера самовластного, шагу не даст сделать без разрешения, да он и роты не даст мне в команду…
У Паскевича были основания для подобного опасения, он был всего пятью годами моложе Ермолова, но авторитет, которым тот пользовался в армии и обществе, были несравнимы, да и при своем властном характере он не потерпел бы у себя в помощниках человека столь же независимого. Дибич продолжал настаивать:
– Государь желает, чтобы на Кавказе был человек, пользующийся его безусловным доверием. Против Ермолова он предубежден и считает, что тот нагнетает обстановку в своих докладах, а силу персов преувеличивает. Того же мнения граф Нессельроде и люди, знакомые с тамошней обстановкой. Государь давно уже не верит Ермолову и хотел было отозвать его, ибо знающие люди докладывают, что Кавказский корпус в дурном состоянии, войска распущенны, дисциплина потеряна, кругом воровство, люди по нескольку лет не удовлетворены в необходимом и во всем нуждаются… Только события последнего времени не дали государю возможность совершить задуманное, теперь понимаете, почему ему сейчас нужно там доверенное лицо.
Паскевич продолжал настаивать на своем:
– Иван Иванович, пощадите, я слышал, что климат там весьма нездоров, еще хуже, чем в Молдавии и Валахии, где я с трудом его выдерживал. К тому же я совершенно незнаком с местными народами, образом их правления, и что нужно будет делать, если он решительно разойдется с моими представлениями?
– Думается, что при тех полномочиях, которыми наделит вас государь, вы сможете все решать сами, как заблагорассудится. Что же касается войск, то Кавказскому корпусу уже выделены: 20-я пехотная дивизия с тремя ротами артиллерии, 2-я уланская дивизия, четыре полка донских казаков, а также лейб-гвардии сводный полк, составленный из батальонов Московского и лейб-гренадерского полков, участвовавших в бунте 14 декабря. Вскоре к ним добавим черноморских казаков, полки Тенгинский и Навагинский. В общем, это составит не менее сорока тысяч…
На другой день Паскевич был вызван к государю. У того в отличие от предшественника не было привычки тянуть дела, и он начал сразу:
– Я знаю, ты не хочешь ехать на Кавказ, мне Дибич доложил, но прошу тебя сделать это ради меня…
Паскевич пересказал государю все, что говорил Дибичу, и присовокупил, что, находясь под началом генерала Ермолова, он будет обречен только на то, что исполнять его приказания… Тон его возражения разительно изменился, теперь в них не было прежней решительности, Николай это почувствовал и заговорил более доверительно:
– Мне приходится тоже нелегко: едва собираюсь надеть корону, как подвергаюсь испытаниям, и даже персияне – народ, который мы до сих пор держали в покорности, уже взяли несколько наших провинций. Неужели в России не осталось людей, которые могут отстоять ее достоинство? Я тебя прошу: поезжай на Кавказ для меня и для России. Посмотри: возле меня сорок генералов и нет ни одного, кому я мог бы доверить подобное поручение. Я знаю, ты любил моего брата, которому я наследую трон, тень его сейчас стоит между нами, и он тоже просит тебя ехать.
Николай помолчал и, приблизившись к Паскевичу, продолжил:
– Ты говорил Дибичу о затруднениях от Ермолова, это правда, но он опытный командующий, начальствует там уже десять лет и знает местные условия. Это тебе будет полезно и позволит быстро освоить обстановку. Я прикажу, чтобы он ничего не предпринимал без совещания с тобой, не делал никаких распоряжений по военной и гражданской части. А на крайний случай дам тебе особый приказ, по которому в случае беспорядков или если он станет противодействовать моим распоряжениям о совместных действиях, ты сменишь его…
С этими словами Николай тут же собственноручно написал этот приказ и вручил его Паскевичу. Тому ничего не оставалось делать, как произнести подобающие случаю верноподданнические слова и направиться к месту своего назначения, не дождавшись коронационных торжеств. А пока он, не особенно спеша, чтобы не опередить подход выделенных для усиления сил, едет на юг, войска Кавказского корпуса продолжали вести ожесточенные бои.
Задержка персидского войска на передовых рубежах позволила Ермолову собирать и формировать силы для отпора врагу. Из разбросанных по Линии войск следовало создать несколько группировок, способных преградить путь армии Аббас-Мирзы. Неожиданная задержка персов под Шушой дала возможность определить рубеж встречи – Елизаветполь. На пути к нему и начали формироваться заградительные войска, возглавить которые, по мысли Ермолова, должен был смелый и решительный человек, хорошо знакомый с местными условиями. Его выбор пал на генерала Мадатова.
Он знал его довольно хорошо и некоторое время был под его началом, командуя дивизией в корпусе Паскевича. В то время было обычным делом, чтобы великие князья проходили практику командования войсками под руководством опытных военачальников. Паскевич хорошо подходил для такой роли: храбрый генерал, отлично проявивший себя в войне с Наполеоном, умелый воспитатель подчиненных, презиравший немецкое «экзерцирмейстерство» в обучении войск с его шагистикой и издевательствами над солдатами.
Карьера этого военачальника складывалась в выcшей степени удачно, он оказался угоден всем российским императорам. Еще учась в Пажеском корпусе, Паскевич предстал перед императором Павлом в форме камер-пажа. «Вы не по форме одеты», – строго сказал государь, встретив его после развода, и перечислил недостающие детали в одежде. Юный паж догадался, что все недостающее касалось принадлежностей офицерского обмундирования и сделанный «выговор» означал производство его в офицеры. «Ну, бегите одеваться, – сказал император в ответ на изъявление благодарности, – а после приходите ко мне». Когда новопроизведенный предстал перед императором уже в офицерской форме, тот придирчиво оглядел его и сделал новое замечание: «У вас нет аксельбантов, наденьте их». Так состоялось его назначение флигель-адъютантом.
Но служба при дворе оказалась недолгой, Паскевич отлично показал себя на боевом поприще: 30 победоносных сражений, 7 боевых наград и генеральский чин – таков итог первых 10 лет его офицерской службы. В войне 1812 года полководческие способности молодого генерала нашли новые яркие проявления. Действуя в составе корпуса генерала Раевского, он удерживал Смоленск до подхода русских армий, чем сорвал замыслы Наполеона; большую отвагу и стойкость его дивизия проявила в Бородинском сражении. После войны он командовал гренадерским корпусом и гвардейской пехотной дивизией, имея в своем подчинении двух великих князей – Михаила и Николая. Последний до конца своих дней сохранил юношескую привязанность и уважение к своему, как он говорил, «отцу-командиру».
Паскевич при желании мог располагать к себе людей. С первого взгляда подкупала его наружность: роскошные темные кудри, обрамляющие высокий лоб, большие светло-голубые глаза, правильные черты лица и весь облик, вызывающий пристальный интерес прекрасных дам. К сожалению, эта была лишь одна сторона личности генерала, другая, скрытая от высокого начальства, заключалась в мелочности, придирчивости, желании выпятить себя и умалить подчиненных, в лицемерии, что особенно нетерпимо в армейской среде. За эту черту подчиненные особенно не любят начальство, могут простить ему грубость, нерешительность, равнодушие, даже трусость, а вот лицемерия не прощают.
Осторожный Дибич, которому было поручено узнать мнение Паскевича относительно предполагаемого назначения, встретил с его стороны решительное возражение.
– Помилуй бог, Иван Иванович, зачем я поеду на Кавказ и что буду делать, если там Ермолов? Он характера самовластного, шагу не даст сделать без разрешения, да он и роты не даст мне в команду…
У Паскевича были основания для подобного опасения, он был всего пятью годами моложе Ермолова, но авторитет, которым тот пользовался в армии и обществе, были несравнимы, да и при своем властном характере он не потерпел бы у себя в помощниках человека столь же независимого. Дибич продолжал настаивать:
– Государь желает, чтобы на Кавказе был человек, пользующийся его безусловным доверием. Против Ермолова он предубежден и считает, что тот нагнетает обстановку в своих докладах, а силу персов преувеличивает. Того же мнения граф Нессельроде и люди, знакомые с тамошней обстановкой. Государь давно уже не верит Ермолову и хотел было отозвать его, ибо знающие люди докладывают, что Кавказский корпус в дурном состоянии, войска распущенны, дисциплина потеряна, кругом воровство, люди по нескольку лет не удовлетворены в необходимом и во всем нуждаются… Только события последнего времени не дали государю возможность совершить задуманное, теперь понимаете, почему ему сейчас нужно там доверенное лицо.
Паскевич продолжал настаивать на своем:
– Иван Иванович, пощадите, я слышал, что климат там весьма нездоров, еще хуже, чем в Молдавии и Валахии, где я с трудом его выдерживал. К тому же я совершенно незнаком с местными народами, образом их правления, и что нужно будет делать, если он решительно разойдется с моими представлениями?
– Думается, что при тех полномочиях, которыми наделит вас государь, вы сможете все решать сами, как заблагорассудится. Что же касается войск, то Кавказскому корпусу уже выделены: 20-я пехотная дивизия с тремя ротами артиллерии, 2-я уланская дивизия, четыре полка донских казаков, а также лейб-гвардии сводный полк, составленный из батальонов Московского и лейб-гренадерского полков, участвовавших в бунте 14 декабря. Вскоре к ним добавим черноморских казаков, полки Тенгинский и Навагинский. В общем, это составит не менее сорока тысяч…
На другой день Паскевич был вызван к государю. У того в отличие от предшественника не было привычки тянуть дела, и он начал сразу:
– Я знаю, ты не хочешь ехать на Кавказ, мне Дибич доложил, но прошу тебя сделать это ради меня…
Паскевич пересказал государю все, что говорил Дибичу, и присовокупил, что, находясь под началом генерала Ермолова, он будет обречен только на то, что исполнять его приказания… Тон его возражения разительно изменился, теперь в них не было прежней решительности, Николай это почувствовал и заговорил более доверительно:
– Мне приходится тоже нелегко: едва собираюсь надеть корону, как подвергаюсь испытаниям, и даже персияне – народ, который мы до сих пор держали в покорности, уже взяли несколько наших провинций. Неужели в России не осталось людей, которые могут отстоять ее достоинство? Я тебя прошу: поезжай на Кавказ для меня и для России. Посмотри: возле меня сорок генералов и нет ни одного, кому я мог бы доверить подобное поручение. Я знаю, ты любил моего брата, которому я наследую трон, тень его сейчас стоит между нами, и он тоже просит тебя ехать.
Николай помолчал и, приблизившись к Паскевичу, продолжил:
– Ты говорил Дибичу о затруднениях от Ермолова, это правда, но он опытный командующий, начальствует там уже десять лет и знает местные условия. Это тебе будет полезно и позволит быстро освоить обстановку. Я прикажу, чтобы он ничего не предпринимал без совещания с тобой, не делал никаких распоряжений по военной и гражданской части. А на крайний случай дам тебе особый приказ, по которому в случае беспорядков или если он станет противодействовать моим распоряжениям о совместных действиях, ты сменишь его…
С этими словами Николай тут же собственноручно написал этот приказ и вручил его Паскевичу. Тому ничего не оставалось делать, как произнести подобающие случаю верноподданнические слова и направиться к месту своего назначения, не дождавшись коронационных торжеств. А пока он, не особенно спеша, чтобы не опередить подход выделенных для усиления сил, едет на юг, войска Кавказского корпуса продолжали вести ожесточенные бои.
Задержка персидского войска на передовых рубежах позволила Ермолову собирать и формировать силы для отпора врагу. Из разбросанных по Линии войск следовало создать несколько группировок, способных преградить путь армии Аббас-Мирзы. Неожиданная задержка персов под Шушой дала возможность определить рубеж встречи – Елизаветполь. На пути к нему и начали формироваться заградительные войска, возглавить которые, по мысли Ермолова, должен был смелый и решительный человек, хорошо знакомый с местными условиями. Его выбор пал на генерала Мадатова.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента