Страница:
Сюжет красивый, успокоительный, некий «исторический димедрол», но с каждым новым пластом подымаемых исторических фактов всё тяжелее и тяжелее мне его повторять. Да и когда это «политическое завещание», наказ умирающего могло иметь место? Кто, где, кому сказал? Екатерина – на стульчаке, сделанном, как известно, из бывшего польского королевского трона, докричалась до запертого в Гатчине наследника? Или Павел, прячущийся в камине Михайловского замка за мгновения до «апоплексического удара… табакеркой в висок»? Или мятущийся Александр в Таганроге?
Ну разве Николай I, умирая на своей солдатской койке, мог прошептать этот завет сыну Александру – тот-то и освободил!
Смысловой баланс государства был восстановлен 99 лет + 1 день спустя «Манифестом 19 февраля 1861 года» Александра Освободителя. Но пени, проценты были насчитаны действительно громадные, и забрать по ним у дворян и землю, и саму жизнь по «к топору зовущим» планам – это был ещё минимум, по мнению революционной интеллигенции.
Два великих царствования, Александров II и III, вернули стране справедливое равновесное национальное устройство, нарушенное закрепощением крестьян и освобождением дворян. Ещё раз на фоне известной тенденции противопоставления этих монархов – книг на эту тему порядочно – подчеркну: это единое историческое усилие. А свои образы, уподобления – объезд ямы (влево-впрво), хирургическая операция (удалил-зашил) – я подкреплю словами Константина Леонтьева из книги «Восток, Россия и Славянство»: «Два государственных акта, 19 февраля 1861 года (освобождение крестьян) и 29 апреля 1881 года (Манифест Александра Третьего) дополняют друг друга».
Недорешён земельный вопрос, но главное – «пациент» должен был жить. За крестьянской реформой с абсолютной необходимостью следовал список почти столь же тяжёлых реформ: военная (крестьяне теперь не поставщики рекрутов, всеобщая воинская повинность), местного самоуправления (дворяне и их собрания теперь не правители на местах и не судьи) и, наконец, судебная – введение мировых судов и судов присяжных.
Вспышка истерического террора эпохи Александра II с огромным трудом, но была подавлена.
Второй парадокс Романовых
И третий парадокс Романовых…
Россия меж двух главных «Просветителей»
Ну разве Николай I, умирая на своей солдатской койке, мог прошептать этот завет сыну Александру – тот-то и освободил!
Смысловой баланс государства был восстановлен 99 лет + 1 день спустя «Манифестом 19 февраля 1861 года» Александра Освободителя. Но пени, проценты были насчитаны действительно громадные, и забрать по ним у дворян и землю, и саму жизнь по «к топору зовущим» планам – это был ещё минимум, по мнению революционной интеллигенции.
Два великих царствования, Александров II и III, вернули стране справедливое равновесное национальное устройство, нарушенное закрепощением крестьян и освобождением дворян. Ещё раз на фоне известной тенденции противопоставления этих монархов – книг на эту тему порядочно – подчеркну: это единое историческое усилие. А свои образы, уподобления – объезд ямы (влево-впрво), хирургическая операция (удалил-зашил) – я подкреплю словами Константина Леонтьева из книги «Восток, Россия и Славянство»: «Два государственных акта, 19 февраля 1861 года (освобождение крестьян) и 29 апреля 1881 года (Манифест Александра Третьего) дополняют друг друга».
Недорешён земельный вопрос, но главное – «пациент» должен был жить. За крестьянской реформой с абсолютной необходимостью следовал список почти столь же тяжёлых реформ: военная (крестьяне теперь не поставщики рекрутов, всеобщая воинская повинность), местного самоуправления (дворяне и их собрания теперь не правители на местах и не судьи) и, наконец, судебная – введение мировых судов и судов присяжных.
Вспышка истерического террора эпохи Александра II с огромным трудом, но была подавлена.
Второй парадокс Романовых
…или, скорее, нашего восприятия Романовых. Среди всех исторических разборов вечно забывался, да практически никогда и не был должно отмечен, осознан важный факт, или, применяя популярный ныне лексикону, абсолютный рекорд: Романовы – самая успешная династия монархов во всей европейской истории. Вот и вышеперечисленные обвинения (?) из файла «Крепостничество», и краткое предварение главы «Антицарь», и само название книги – «На дне династии», возможно, настраивает читателя на «памфлетное» восприятие.
«Дно» к несчастному Николаю II относится как образ (испитой до дна чаши) и конкретно топографически как имя города Дно Псковской губернии, связанного с 1917 годом, отречением от престола. Ну, может, ещё и с названием самой популярной пьесы самого модного тогда автора Максима Горького… Но само наличие этого «Дна», финала династии, не может отменить означенного «европейского рекорда».
Понятна большая условность межгосударственных, междинастических соревнований, замеров Успеха, но именно в данном случае есть на что опереться замеряющему историку. И объективно уточнить: Романовы – династия, при которой государство Россия за 140 лет вышла в Европе с предпоследнего места на первое.
Дело в том, что как раз в период, когда едва не погибшая в Смуте Россия с первым Романовым, Михаилом Фёдоровичем, только-только отползала от края пропасти, в Европе прошла Тридцатилетняя война, 1618–1648 годы.
Особенность той войны не только в тотальности (воевала вся Европа, даже нейтральная в обе мировые войны XX века Швеция была чуть не главным действующим лицом). Например, для Германского рейха (тогда ещё «первого») по проценту разрушений и гибели населения Тридцатилетняя война была гораздо тяжелей, чем обе мировые, взятые вместе, Германия и Чехия потеряли примерно 3/4 населения. Но главное для нас в том, что особая, столь ужаснувшая выживших участников война и закончилась совершенно по-особому, а именно Вестфальским миром 1648 года. От всех прочих мирных договоров он отличался системностью, новой философией (тут пошла в дело новая на тот момент теория естественного права Гуго Гроция). Сама идея «государственного суверенитета» была впервые сформулирована в Вестфальских трактатах, и с точки зрения международного права мы до сих пор живём в Вестфальской системе. Правда, иногда специалисты уточняют, что Версальская 1918 года и Ялтинская 1945 года системы международных отношений стали развитием, модификациями Вестфальской системы.
А непосредственное отношение к «рекорду Романовых» имеет та часть Вестфальского трактата, в которой Европа впервые в истории была кодифицирована, то есть страны – обладатели того самого «государственного суверенитета» впервые были учтены и записаны в… порядке убывания международного влияния, силы. То есть это был первый европейский рейтинг, причём составленный НЕ журналистами (хотя подобие газет тогда уже появилось), НЕ, как ныне выражаются, «экспертным сообществом», а самими монархами, дипломатами, полководцами, армиями. Собственно говоря, за место в этом рейтинге и шла война! Вестфальский конгресс шёл параллельно с ещё продолжавшимися сражениями, примерно как и представители Объединённых Наций собрались в Сан-Франциско и образовали ООН в 1944 году, ещё под грохот орудий Второй мировой войны. И кроме всех территориальных приобретений/потерь армии в 1640-х годах бились за то: Кто, с Каким титулом, после Кого и перед Кем подпишет тот Вестфальский мир. Кстати, ещё одна аналогия: в 1944 году странами (будущими) победителями тоже составлялся свой рейтинг. И тогдашнее попадание в «первую пятерку», в число пяти Постоянных членов Совета Безопасности ООН с прилагавшимся «Правом вето» до сих пор приносит наследнице СССР, России, вполне объективные выгоды.
НО… в Рейтинге Европы 1648 года Россия стояла на… предпоследнем месте, а последним шёл князь Трансильвании.
Вот именно для чего я уделил почти страницу этим вестфальским подробностям. Я ещё со времени выхода книги «Вторая мировая. Перезагрузка» стараюсь опираться на косвенные свидетельства, обронённые как бы мимоходом. Прямые высказывания, конечно, более подробны, развёрнуты, но реалии века пропаганды-контрпропаганды приучили не доверять таким оценкам. И здесь важно, что Вестфальский конгресс собирался отнюдь не из-за России, не для её вящего унижения.
Я почти вижу возмущенного оппонента: «Что?! Россия предпоследняя?! В самом конце, вместе с этими упырями, с этой… Дракуловской Трансильванией! Да это ж – русофобия!!».
Но нет, в Вестфалии 1648 года европейские нации собрались не по Россиеочернительной повестке дня, а по более важным для них поводам: завершение самой страшной на тот момент войны в истории человечества и конструирование новой модели международных отношений (действующей по сей день). Кстати, историки, потом случалось, спорили: можно ли Россию посчитать участницей Тридцатилетней войны? Если «да», то в какой мере и на чьей стороне? Здесь имеет смысл припомнить нашу 10-томную «Всемирную историю» 1958 года издания, тогда все формулировки, оценки тщательно взвешивались, выверялись, словно на суде или на Ассамблее ООН. Самая выверенная оценка гласит: Россия была заинтересована в победе Антигабсбургской лиги, но прямо в войне не участвовала, но продавала по льготным ценам хлеб и селитру протестантским Голландии, Дании, Швеции, и… планировала кормить и оплачивать шведскую армию в её кампаниях портив Польши… И та форма нашего «участия» в Тридцатилетней войне (наём и кормление шведской армии), привычные уже, если вспомнить, как при царе Василии Шуйском за отдачу части территории позвали на помощь шведскую армию Делагарди. Это упомянуто здесь совсем не случайно, это тоже существенный кирпич в здание Истории Романовых, иллюстрация тупиковости, беспомощности тогдашней России. Того, что вовсе не по прихоти Романовы стали модернизаторами.
А в Тридцатилетней войне, напомню, сражались и крупно проиграли: Габсбурги, Испания, все католические страны мира за исключением Франции. Победили: Антигабсбургская лига, все протестанты мира плюс Франция. И так как наш злейший враг, Польша, была, естественно, на католической стороне, России была в итоге выгодна победа протестантов. Каковая, собственно, и случилась, и была зафиксирована в 1648 году. Правда, внутри этой Тридцатилетней войны Россия успела и открыто повоевать, с Польшей, разумеется. В войне за Смоленск 1632–1634 годов: русская армия практически исчезла, растворилась в грязи, главком князь Шеин был судим и казнён. Так что Россия тогда успела проиграть – проигравшей стороне.
Вот от этих самых точек тянется исследуемая в этой книге история: Смоленск-1632 и Смута-1612, когда «Лисовчики» – польские зондер-команды доходили аж до Перми и Холмогор… (Никогда не устану напоминать «польским товарищам» сей факт. Уже в трёх книгах, в нескольких статьях, по самым разным внешним поводам от рецензии на фильм Владимира Хотиненко «1612» до памфлета по поводу расследования смоленской авиакатастрофы…) Вот с того предпоследнего места Россия Романовых вышла в абсолютные лидеры Европы, за время…
А второй точкой замера этого единственного в мировой истории рывка можно посчитать Венский конгресс 1814 года, когда лидирующее положение России было бесспорно. Фраза «Первое место в Европе и мире» может и выглядит залетевшей из спортивного репортажа, но если бы «Вестфальский список государств» составляли в 1814 году, а не в 1648-м, Россия, безусловно, общепризнано стояла бы первой, а не предпоследней. А приведя дополнительную аргументацию, можно предложить и более раннюю точку замера российского, романовского броска: примерно 1788 год, когда после раздела Польши нам вернулось громадное наследие Киевской Руси, а «ближайший соперник» Франция погружалась в воронку кризиса и погибели.
Правда, вскоре наполеоновская империя стала невероятно могущественна, но с точки зрения многовековых тенденций, именно с точки зрения династий, Бурбонов, Габсбургов, Романовых (если уж вести речь об успехах/провалах Династий) Бонапарты были краткой вспышкой. И если бы тогдашние политики посмотрели сегодняшние фильмы, они, наверно, сравнили бы наполеоновскую Францию с зомби: столь же необычная сила, но и недолгое существование.
Для нас же важней отметить: уже в конце XVIII века Россия Романовых стала самой могущественной страной, именно к ней побежали за помощью испуганные Габсбурги, Гогенцоллерны, Бурбоны и… наша страна, увы, включилась в работу, закончившуюся созданием Второго рейха, столетним мировым лидерством Великобритании, но об этом позже.
В целом ни один добросовестный критик не может отрицать заслугу династии Романовых, самодержавного образа правления в этот период небывалого в мировой истории стремительного развития. В удивительной галерее Романовых выбрать себе «любимца», кумира-Романова мог каждый: и утончённейший поэт, и философ-просветитель, даже революционер, даже самый ограниченный историк, даже Маркс, даже марксист, типа М. Покровского – здесь к услугам, конечно, Пётр I.
Чуть по-новому расставить акценты, по другому сгруппировать царей, царствования, «царедворцев», показать несколько иное прохождение границы между русскими консерваторами и либералами, между государственной работой и государственной изменой – цель этой книги.
Не к грядущему 400-летию Дома Романовых, а гораздо ранее начался, как у нас водится через некоторых политологов вроде Станислава Белковского, зондаж общественного мнения по поводу возможного возвращения монархии в России, сравнения шансов и прав сегодняшнего английского принца Гарри (уже есть сайт «Гарри – русский царь»), английского же дальнего родственника Романовых герцога Майкла Кентского и Георгия, сына Леониды, конкурентами обзываемого как Гога Гогенцоллерн…
«Дно» к несчастному Николаю II относится как образ (испитой до дна чаши) и конкретно топографически как имя города Дно Псковской губернии, связанного с 1917 годом, отречением от престола. Ну, может, ещё и с названием самой популярной пьесы самого модного тогда автора Максима Горького… Но само наличие этого «Дна», финала династии, не может отменить означенного «европейского рекорда».
Понятна большая условность межгосударственных, междинастических соревнований, замеров Успеха, но именно в данном случае есть на что опереться замеряющему историку. И объективно уточнить: Романовы – династия, при которой государство Россия за 140 лет вышла в Европе с предпоследнего места на первое.
Дело в том, что как раз в период, когда едва не погибшая в Смуте Россия с первым Романовым, Михаилом Фёдоровичем, только-только отползала от края пропасти, в Европе прошла Тридцатилетняя война, 1618–1648 годы.
Особенность той войны не только в тотальности (воевала вся Европа, даже нейтральная в обе мировые войны XX века Швеция была чуть не главным действующим лицом). Например, для Германского рейха (тогда ещё «первого») по проценту разрушений и гибели населения Тридцатилетняя война была гораздо тяжелей, чем обе мировые, взятые вместе, Германия и Чехия потеряли примерно 3/4 населения. Но главное для нас в том, что особая, столь ужаснувшая выживших участников война и закончилась совершенно по-особому, а именно Вестфальским миром 1648 года. От всех прочих мирных договоров он отличался системностью, новой философией (тут пошла в дело новая на тот момент теория естественного права Гуго Гроция). Сама идея «государственного суверенитета» была впервые сформулирована в Вестфальских трактатах, и с точки зрения международного права мы до сих пор живём в Вестфальской системе. Правда, иногда специалисты уточняют, что Версальская 1918 года и Ялтинская 1945 года системы международных отношений стали развитием, модификациями Вестфальской системы.
А непосредственное отношение к «рекорду Романовых» имеет та часть Вестфальского трактата, в которой Европа впервые в истории была кодифицирована, то есть страны – обладатели того самого «государственного суверенитета» впервые были учтены и записаны в… порядке убывания международного влияния, силы. То есть это был первый европейский рейтинг, причём составленный НЕ журналистами (хотя подобие газет тогда уже появилось), НЕ, как ныне выражаются, «экспертным сообществом», а самими монархами, дипломатами, полководцами, армиями. Собственно говоря, за место в этом рейтинге и шла война! Вестфальский конгресс шёл параллельно с ещё продолжавшимися сражениями, примерно как и представители Объединённых Наций собрались в Сан-Франциско и образовали ООН в 1944 году, ещё под грохот орудий Второй мировой войны. И кроме всех территориальных приобретений/потерь армии в 1640-х годах бились за то: Кто, с Каким титулом, после Кого и перед Кем подпишет тот Вестфальский мир. Кстати, ещё одна аналогия: в 1944 году странами (будущими) победителями тоже составлялся свой рейтинг. И тогдашнее попадание в «первую пятерку», в число пяти Постоянных членов Совета Безопасности ООН с прилагавшимся «Правом вето» до сих пор приносит наследнице СССР, России, вполне объективные выгоды.
НО… в Рейтинге Европы 1648 года Россия стояла на… предпоследнем месте, а последним шёл князь Трансильвании.
Вот именно для чего я уделил почти страницу этим вестфальским подробностям. Я ещё со времени выхода книги «Вторая мировая. Перезагрузка» стараюсь опираться на косвенные свидетельства, обронённые как бы мимоходом. Прямые высказывания, конечно, более подробны, развёрнуты, но реалии века пропаганды-контрпропаганды приучили не доверять таким оценкам. И здесь важно, что Вестфальский конгресс собирался отнюдь не из-за России, не для её вящего унижения.
Я почти вижу возмущенного оппонента: «Что?! Россия предпоследняя?! В самом конце, вместе с этими упырями, с этой… Дракуловской Трансильванией! Да это ж – русофобия!!».
Но нет, в Вестфалии 1648 года европейские нации собрались не по Россиеочернительной повестке дня, а по более важным для них поводам: завершение самой страшной на тот момент войны в истории человечества и конструирование новой модели международных отношений (действующей по сей день). Кстати, историки, потом случалось, спорили: можно ли Россию посчитать участницей Тридцатилетней войны? Если «да», то в какой мере и на чьей стороне? Здесь имеет смысл припомнить нашу 10-томную «Всемирную историю» 1958 года издания, тогда все формулировки, оценки тщательно взвешивались, выверялись, словно на суде или на Ассамблее ООН. Самая выверенная оценка гласит: Россия была заинтересована в победе Антигабсбургской лиги, но прямо в войне не участвовала, но продавала по льготным ценам хлеб и селитру протестантским Голландии, Дании, Швеции, и… планировала кормить и оплачивать шведскую армию в её кампаниях портив Польши… И та форма нашего «участия» в Тридцатилетней войне (наём и кормление шведской армии), привычные уже, если вспомнить, как при царе Василии Шуйском за отдачу части территории позвали на помощь шведскую армию Делагарди. Это упомянуто здесь совсем не случайно, это тоже существенный кирпич в здание Истории Романовых, иллюстрация тупиковости, беспомощности тогдашней России. Того, что вовсе не по прихоти Романовы стали модернизаторами.
А в Тридцатилетней войне, напомню, сражались и крупно проиграли: Габсбурги, Испания, все католические страны мира за исключением Франции. Победили: Антигабсбургская лига, все протестанты мира плюс Франция. И так как наш злейший враг, Польша, была, естественно, на католической стороне, России была в итоге выгодна победа протестантов. Каковая, собственно, и случилась, и была зафиксирована в 1648 году. Правда, внутри этой Тридцатилетней войны Россия успела и открыто повоевать, с Польшей, разумеется. В войне за Смоленск 1632–1634 годов: русская армия практически исчезла, растворилась в грязи, главком князь Шеин был судим и казнён. Так что Россия тогда успела проиграть – проигравшей стороне.
Вот от этих самых точек тянется исследуемая в этой книге история: Смоленск-1632 и Смута-1612, когда «Лисовчики» – польские зондер-команды доходили аж до Перми и Холмогор… (Никогда не устану напоминать «польским товарищам» сей факт. Уже в трёх книгах, в нескольких статьях, по самым разным внешним поводам от рецензии на фильм Владимира Хотиненко «1612» до памфлета по поводу расследования смоленской авиакатастрофы…) Вот с того предпоследнего места Россия Романовых вышла в абсолютные лидеры Европы, за время…
А второй точкой замера этого единственного в мировой истории рывка можно посчитать Венский конгресс 1814 года, когда лидирующее положение России было бесспорно. Фраза «Первое место в Европе и мире» может и выглядит залетевшей из спортивного репортажа, но если бы «Вестфальский список государств» составляли в 1814 году, а не в 1648-м, Россия, безусловно, общепризнано стояла бы первой, а не предпоследней. А приведя дополнительную аргументацию, можно предложить и более раннюю точку замера российского, романовского броска: примерно 1788 год, когда после раздела Польши нам вернулось громадное наследие Киевской Руси, а «ближайший соперник» Франция погружалась в воронку кризиса и погибели.
Правда, вскоре наполеоновская империя стала невероятно могущественна, но с точки зрения многовековых тенденций, именно с точки зрения династий, Бурбонов, Габсбургов, Романовых (если уж вести речь об успехах/провалах Династий) Бонапарты были краткой вспышкой. И если бы тогдашние политики посмотрели сегодняшние фильмы, они, наверно, сравнили бы наполеоновскую Францию с зомби: столь же необычная сила, но и недолгое существование.
Для нас же важней отметить: уже в конце XVIII века Россия Романовых стала самой могущественной страной, именно к ней побежали за помощью испуганные Габсбурги, Гогенцоллерны, Бурбоны и… наша страна, увы, включилась в работу, закончившуюся созданием Второго рейха, столетним мировым лидерством Великобритании, но об этом позже.
В целом ни один добросовестный критик не может отрицать заслугу династии Романовых, самодержавного образа правления в этот период небывалого в мировой истории стремительного развития. В удивительной галерее Романовых выбрать себе «любимца», кумира-Романова мог каждый: и утончённейший поэт, и философ-просветитель, даже революционер, даже самый ограниченный историк, даже Маркс, даже марксист, типа М. Покровского – здесь к услугам, конечно, Пётр I.
Чуть по-новому расставить акценты, по другому сгруппировать царей, царствования, «царедворцев», показать несколько иное прохождение границы между русскими консерваторами и либералами, между государственной работой и государственной изменой – цель этой книги.
Не к грядущему 400-летию Дома Романовых, а гораздо ранее начался, как у нас водится через некоторых политологов вроде Станислава Белковского, зондаж общественного мнения по поводу возможного возвращения монархии в России, сравнения шансов и прав сегодняшнего английского принца Гарри (уже есть сайт «Гарри – русский царь»), английского же дальнего родственника Романовых герцога Майкла Кентского и Георгия, сына Леониды, конкурентами обзываемого как Гога Гогенцоллерн…
И третий парадокс Романовых…
Итак, недобросовестное жульничество – переносить «примеры рабства» на всю историю России. А настоящий парадокс в том, что эксцессы крепостничества напрямую связаны и хронологически точно совпадают с периодом, когда Россия получала самые высшие в её истории оценки именно от Европы, от большинства гуманистов мира, просветителей, философов-энциклопедистов. Этот малоосвещаемый факт важно рассмотреть по нескольким причинам. Во-первых, очень жаль, что многие патриоты на примере русофобских кампаний в Европе XIX века записали всех просветителей, европейских демократов в изначальные, вечные враги России, что совсем не так. Во-вторых, важно показать ещё, что те симпатии-антипатии – отнюдь не пустой газетный шелест, голый пиар и т. п.
Например, то, что в Северной войне России со Швецией Англия в 1719–1720 годах занимала антироссийскую позицию, высылала даже на Балтику флот с грозной демонстрацией, это всем хорошо известно, есть уже популярная фраза: «англичанка гадит». В комбинации с другой популярной фразой, внешнеполитическим кредо: «У Англии нет постоянных союзников, у Англии есть постоянные интересы» это наверно будет выглядеть так: «Англичанка гадит постоянно».
Но… что в 1715–1716 годах Англия действовала на российской стороне, и флоты – свой и Голландии (шедшей тогда в английском фарватере) – высылала на Балтику и даже передала под командование Петра – это помнят меньше. Однако… была такая морская кампания 1716 года, когда под началом Петра шёл Англо-голландско-датско-русский флот, 69 судов (русских – 22). Особых побед, кроме того, что заставили шведский флот на год укрыться в Карлскроне, не достигли, но это другой вопрос. Кампания та всё ж была, и разница между ней и годами английской враждебности только в успехах/неудачах, дипломатии и… пиара (английский вектор уже тогда зависел от Парламента, общественного мнения).
В книге «Большой подлог, или Краткий курс фальсификации истории» (2010) я подробно рассматривал историю европейского восприятия России, начиная с миссии папского посланника Антония Поссевино (1581–1582). Для рассмотрения нынешнего парадокса ограничимся рамками XVIII века.
Начнём с Монтескье, который иллюстрирует свою теорию зависимости истории от географии российским примером: «Лишь деспотическое насилие соединяет сегодня вместе все эти обширные пространства». Зафиксируем нюанс Монтескье: не природное, «генетическое рабство», а следствие размеров государства. Далее важная фигура – Лейбниц, рвавшийся на русскую службу, забрасывавший Петра кипами «проектов». Его лозунг прост, достоин уважения, прям и честен: «Где к искусствам и наукам лучше всего относятся, там будет моё отечество!»
Сравним. Лейбниц в книге-памфлете «Образец доказательств» 1669 года по случаю выборов короля в Польше пишет, почему московский кандидат не должен быть избран: «Москва… вторая Турция. Варварская страна. Московиты ещё хуже турок! Ужасы лифляндской войны (Ливонская, Ивана Грозного. – И. Ш.) клятвенно подтверждались и ставят вопрос, можно ли вообще допустить, что подобные люди являются христианами. Горе нам, если мы откроем им путь в Европу, срыв наш форпост, Польшу!»
Далее начинаются исторические преобразования Петра, крестьян, как известно, приписывают к заводам, людей тысячами швыряют со стройки на стройку.
А Лейбниц – горячий (и авторитетный в Европе) сторонник России: «Наша обязанность и счастье состоят в том, чтобы, насколько это в нашей власти, способствовать царству Божьему, которое – у меня нет сомнений – заключается в широчайшем распространении настоящей добродетели и мудрости… Одному подобному человеку (речь о Петре. – И. Ш.) влить усердие к славе Божьей и совершенствованию людей значит больше, чем победа в сотне сражений… Европа находится сейчас в состоянии перемен и в таком кризисе, в котором она не была со времён империи Шарлемана». (Шарлеман – император Карл Великий).
Это уже 1712 год. Отдадим должное интуиции Лейбница – феерический финиш XVIII века и крах феодальной Европы он предвидел раньше всех. Сам Лейбниц в итоге в Россию не переехал, зато переехал Эйлер, и ещё десятки полезнейших людей, для которых мнение Лейбница много значило.
Вместе с введением европейского образования и культуры в Россию у Лейбница появляется политическая задача – сохранить политическое равновесие, сбалансировать чрезмерное французское влияние немецко-русским союзом… «Царь должен основать русскую Академию». В октябре 1711 года они встречаются.
«Я ни в чём не испытывал такой нужды, как в великом человеке, который достаточно хотел бы приняться за такое дело… Ваше Царское Величество подобными героическими проектами принесёте пользу и благодеяния несчётному числу не только современных, но будущих людей… Кажется особым промыслом Божьим, что науки обходят земной круг и вот теперь должны прийти в Скифию и что Ваше Высочество на этот раз избраны в качестве инструмента, ибо Вы, с одной стороны, из Европы, а с другой, из Китая берёте себе наилучшее; и из того, что сделано обоими посредством хороших учреждений, можете сделать ещё лучше. В вашей Империи большей частью ещё всё, относящееся к исследованию, внове и, так сказать, на белой бумаге, можно избежать бесчисленных ошибок, которые постепенно и незаметно укоренились в Европе. Известно, что дворец, возводимый совершенно заново, выходит лучше, чем если над ним работали многие столетия, возводя, улучшая и многое изменяя… Я считаю небо своим отечеством, а всех людей доброй воли его согражданами, поэтому мне лучше сделать много добрых дел у русских, чем мало у немцев или других европейцев…»
Благородные слова. А если использовать математический термин, симпатии Европы тогда определялись – Градиентом Просвещения. Т. е., где уровень Просвещения рос быстрее, туда и устремлялись их надежды и усилия.
Например, то, что в Северной войне России со Швецией Англия в 1719–1720 годах занимала антироссийскую позицию, высылала даже на Балтику флот с грозной демонстрацией, это всем хорошо известно, есть уже популярная фраза: «англичанка гадит». В комбинации с другой популярной фразой, внешнеполитическим кредо: «У Англии нет постоянных союзников, у Англии есть постоянные интересы» это наверно будет выглядеть так: «Англичанка гадит постоянно».
Но… что в 1715–1716 годах Англия действовала на российской стороне, и флоты – свой и Голландии (шедшей тогда в английском фарватере) – высылала на Балтику и даже передала под командование Петра – это помнят меньше. Однако… была такая морская кампания 1716 года, когда под началом Петра шёл Англо-голландско-датско-русский флот, 69 судов (русских – 22). Особых побед, кроме того, что заставили шведский флот на год укрыться в Карлскроне, не достигли, но это другой вопрос. Кампания та всё ж была, и разница между ней и годами английской враждебности только в успехах/неудачах, дипломатии и… пиара (английский вектор уже тогда зависел от Парламента, общественного мнения).
В книге «Большой подлог, или Краткий курс фальсификации истории» (2010) я подробно рассматривал историю европейского восприятия России, начиная с миссии папского посланника Антония Поссевино (1581–1582). Для рассмотрения нынешнего парадокса ограничимся рамками XVIII века.
Начнём с Монтескье, который иллюстрирует свою теорию зависимости истории от географии российским примером: «Лишь деспотическое насилие соединяет сегодня вместе все эти обширные пространства». Зафиксируем нюанс Монтескье: не природное, «генетическое рабство», а следствие размеров государства. Далее важная фигура – Лейбниц, рвавшийся на русскую службу, забрасывавший Петра кипами «проектов». Его лозунг прост, достоин уважения, прям и честен: «Где к искусствам и наукам лучше всего относятся, там будет моё отечество!»
Сравним. Лейбниц в книге-памфлете «Образец доказательств» 1669 года по случаю выборов короля в Польше пишет, почему московский кандидат не должен быть избран: «Москва… вторая Турция. Варварская страна. Московиты ещё хуже турок! Ужасы лифляндской войны (Ливонская, Ивана Грозного. – И. Ш.) клятвенно подтверждались и ставят вопрос, можно ли вообще допустить, что подобные люди являются христианами. Горе нам, если мы откроем им путь в Европу, срыв наш форпост, Польшу!»
Далее начинаются исторические преобразования Петра, крестьян, как известно, приписывают к заводам, людей тысячами швыряют со стройки на стройку.
А Лейбниц – горячий (и авторитетный в Европе) сторонник России: «Наша обязанность и счастье состоят в том, чтобы, насколько это в нашей власти, способствовать царству Божьему, которое – у меня нет сомнений – заключается в широчайшем распространении настоящей добродетели и мудрости… Одному подобному человеку (речь о Петре. – И. Ш.) влить усердие к славе Божьей и совершенствованию людей значит больше, чем победа в сотне сражений… Европа находится сейчас в состоянии перемен и в таком кризисе, в котором она не была со времён империи Шарлемана». (Шарлеман – император Карл Великий).
Это уже 1712 год. Отдадим должное интуиции Лейбница – феерический финиш XVIII века и крах феодальной Европы он предвидел раньше всех. Сам Лейбниц в итоге в Россию не переехал, зато переехал Эйлер, и ещё десятки полезнейших людей, для которых мнение Лейбница много значило.
Вместе с введением европейского образования и культуры в Россию у Лейбница появляется политическая задача – сохранить политическое равновесие, сбалансировать чрезмерное французское влияние немецко-русским союзом… «Царь должен основать русскую Академию». В октябре 1711 года они встречаются.
«Я ни в чём не испытывал такой нужды, как в великом человеке, который достаточно хотел бы приняться за такое дело… Ваше Царское Величество подобными героическими проектами принесёте пользу и благодеяния несчётному числу не только современных, но будущих людей… Кажется особым промыслом Божьим, что науки обходят земной круг и вот теперь должны прийти в Скифию и что Ваше Высочество на этот раз избраны в качестве инструмента, ибо Вы, с одной стороны, из Европы, а с другой, из Китая берёте себе наилучшее; и из того, что сделано обоими посредством хороших учреждений, можете сделать ещё лучше. В вашей Империи большей частью ещё всё, относящееся к исследованию, внове и, так сказать, на белой бумаге, можно избежать бесчисленных ошибок, которые постепенно и незаметно укоренились в Европе. Известно, что дворец, возводимый совершенно заново, выходит лучше, чем если над ним работали многие столетия, возводя, улучшая и многое изменяя… Я считаю небо своим отечеством, а всех людей доброй воли его согражданами, поэтому мне лучше сделать много добрых дел у русских, чем мало у немцев или других европейцев…»
Благородные слова. А если использовать математический термин, симпатии Европы тогда определялись – Градиентом Просвещения. Т. е., где уровень Просвещения рос быстрее, туда и устремлялись их надежды и усилия.
Россия меж двух главных «Просветителей»
Но самые громкие дебаты о России разгорелись с выходом к трибуне двух главных ораторов того века – Вольтера и Руссо.
В России в то время, напомню, крепостничество растёт вглубь и вширь, закрепощаются украинцы, отчасти и новоприобретённые белорусы. Но когда – важный, часто забываемый момент! – разделываемая Польша попробовала склонить на свою сторону европейское общественное мнение, симпатии и поддержка Просветителей остались на стороне Екатерины. Поляки получили из Франции, от энциклопедистов только проект Конституции. По сути, инструкцию: займитесь-ка, поляки, собственным цивилизовыванием, в усечённых размерах это вам будет легче.
Лишая себя удовольствия описать все оттенки их поистине великого Диспута о России, о реформах Петра, я ограничусь здесь кратким пунктиром.
Руссо: Русские никогда по-настоящему не будут цивилизованы просто потому, что они цивилизовались слишком рано. Пётр обладал подражательным гением; у него не было того настоящего гения, который создаёт и творит всё из ничего… Он видел, что у него народ варварский, но он совершенно не понял того, что этот народ не созрел для культуры; он захотел его цивилизовать, тогда как его следовало только закалять для войны… Он помешал своим подданным стать тем, кем они могли бы быть, убеждая их, что они таковы, какими не являются.
Вольтер: Поразительные успехи императрицы Екатерины и всей русской нации являются достаточно сильным доказательством того, что Пётр Великий строил на прочном и долговременном основании.
Демократ Руссо – видит народ, естественное развитие которого перечеркнул Пётр.
Собеседник монархов Вольтер – видит (на месте руссовова народа) материал для планов просвещённого властителя.
Руссо: царь помешал русским стать тем, чем они могли бы быть.
Вольтер: военные успехи русских просто поразительны.
Но если вдуматься, не так и просто решить, кого записать в «наши», кого в «русофобы».
Один видит великую славу, а другой (пред)видит! великую ошибку России. Одно можно сказать точно: для политического руководства России в XIX веке прогноз Руссо был бы полезнее. Если бы был учтён. Он ведь говорит от лица будущей реальной и победительной силы: революционной демократии.
Фронты этого будущего великого противостояния тогда, в середине XVIII века, только-только прочерчивались. И Россия на два века попадет в злейшие враги… революционеров, демократов, прогрессистов (?) – названия не суть, главное – Россия попала во враги тех, кто безоговорочно выиграл.
И в целом не стоит пренебрегать оценками евроэкспертов, научная точность, результативность их оценок должна почитаться. Губерт Лангет ещё в сентябре 1558 года писал о России Кальвину: «Если какое-либо царство в Европе должно возрастать, так только это».
И ладно XVIII век, где, как выясняется, и сам Вольтер углядел меньше, чем углядел Руссо. Но инерция этой ошибочной политики занесла Россию уже и в XIX веке в такую пропасть, что если добросовестно проследить все следствия, все пружины истории, то надо признать: фанфаронство (на уровне загулявших ротмистров) Александра Первого и обоих Николаев бьёт по России и до сих пор.
Далее необходимы цитаты из самой значительной книги среди касавшихся истории России в XIX веке, настоящей энциклопедии русского патриотизма.
Данилевский Н. Я. «Россия и Европа»:
«Но как бы ни была права Россия при разделе Польши, теперь она владеет уже частью настоящей Польши и, следовательно, должна нести на себе упрёк в неправом стяжании, по крайней мере наравне с Пруссией и Австрией. Да, к несчастью, владеет! Но владеет опять-таки не по завоеванию, а по тому сентиментальному великодушию, о котором только что было говорено. Если бы Россия, освободив Европу, предоставила отчасти восстановленную Наполеоном Польшу её прежней участи, то есть разделу между Австрией и Пруссией, а в вознаграждение своих неоценимых, хотя и плохо оценённых заслуг потребовала для себя восточной Галиции, частью которой – Тарнопольским округом – в то время уже владела, то осталась бы на той же почве, на которой стояла при Екатерине, и никто ни в чём не мог бы её упрекнуть. Россия получила бы значительно меньше по пространству, не многим меньше по народонаселению, но зато скольким больше по внутреннему достоинству приобретённого, так как она увеличила бы число своих подданных не враждебным польским элементом, а настоящим русским народом…
Что же заставило императора Александра упустить из виду эту существенную выгоду? Что ослепило его взор? Никак не завоевательные планы, а желание осуществить свою юношескую мечту – восстановить польскую народность и тем загладить то, что ему казалось проступком его великой бабки. Что это было действительно так, доказывается тем, что так смотрели на это сами поляки. Когда из враждебного лагеря, из Австрии, Франции и Англии, стали делать всевозможные препятствия этому плану восстановления Польши, угрожая даже войной, император Александр послал великого князя Константина в Варшаву призывать поляков к оружию для защиты их национальной независимости. Европа, по обыкновению, видела в этом со стороны России хитрость – желание, под предлогом восстановления польской народности, мало-помалу прибрать к своим рукам и те части прежнего Польского королевства, которые не ей достались, – и потому соглашалась на совершенную инкорпорацию Польши, но никак не на самостоятельное существование Царства в личном династическом союзе с Россией, чего теперь так желают. Только когда Гарденберг, который, как пруссак, был ближе знаком с польскими и русскими делами, разъяснил, что Россия требует своего собственного вреда (курсив мой. – И. Ш.), согласились дипломаты на самостоятельность Царства. Последующие события доказали, что планы России были не честолюбивы, а только великодушны. Восстание (поляков) не чем другим не объясняется, как досадой поляков на неосуществление их планов к восстановлению древнего величия Польши, хотя бы то было под скипетром русских государей. Но эти планы были направлены не на Галицию и Познань, а на западную Россию, потому что тут только были развязаны руки польской интеллигенции – сколько угодно полячить и латынить. И только когда, по мнению польской интеллигенции, стало оказываться недостаточно потворства или, лучше сказать, содействия русского правительства, – ибо потворства всё ещё было довольно к ополячению западной России (курсив мой. – И. Ш.), тогда негодование поляков вспыхнуло и привело к восстанию 1830-го, а также и 1863 года. Вот как честолюбивы и завоевательны были планы России, побудившие её домогаться на Венском конгрессе присоединения Царства Польского!»
Весь этот государственный бред («сентиментальный», что, по мнению Данилевского, извиняет царя Александра), кроме прочего, ещё одно доказательство факта актуального даже и для 2010 года. Сегодняшнее отчуждение украинцев от русских вышло из того века держания при себе Польши. В книге «10 мифов об Украине» я подробнее и доказательнее рассматриваю этот процесс… «вторичной “украинизации” Юго-Западной Руси». Есть серьёзные свидетельства, откуда взялись первые «самостийники» в эпоху Александра I. Однако продолжим цитировать Данилевского:
В России в то время, напомню, крепостничество растёт вглубь и вширь, закрепощаются украинцы, отчасти и новоприобретённые белорусы. Но когда – важный, часто забываемый момент! – разделываемая Польша попробовала склонить на свою сторону европейское общественное мнение, симпатии и поддержка Просветителей остались на стороне Екатерины. Поляки получили из Франции, от энциклопедистов только проект Конституции. По сути, инструкцию: займитесь-ка, поляки, собственным цивилизовыванием, в усечённых размерах это вам будет легче.
Лишая себя удовольствия описать все оттенки их поистине великого Диспута о России, о реформах Петра, я ограничусь здесь кратким пунктиром.
Руссо: Русские никогда по-настоящему не будут цивилизованы просто потому, что они цивилизовались слишком рано. Пётр обладал подражательным гением; у него не было того настоящего гения, который создаёт и творит всё из ничего… Он видел, что у него народ варварский, но он совершенно не понял того, что этот народ не созрел для культуры; он захотел его цивилизовать, тогда как его следовало только закалять для войны… Он помешал своим подданным стать тем, кем они могли бы быть, убеждая их, что они таковы, какими не являются.
Вольтер: Поразительные успехи императрицы Екатерины и всей русской нации являются достаточно сильным доказательством того, что Пётр Великий строил на прочном и долговременном основании.
Демократ Руссо – видит народ, естественное развитие которого перечеркнул Пётр.
Собеседник монархов Вольтер – видит (на месте руссовова народа) материал для планов просвещённого властителя.
Руссо: царь помешал русским стать тем, чем они могли бы быть.
Вольтер: военные успехи русских просто поразительны.
Но если вдуматься, не так и просто решить, кого записать в «наши», кого в «русофобы».
Один видит великую славу, а другой (пред)видит! великую ошибку России. Одно можно сказать точно: для политического руководства России в XIX веке прогноз Руссо был бы полезнее. Если бы был учтён. Он ведь говорит от лица будущей реальной и победительной силы: революционной демократии.
Фронты этого будущего великого противостояния тогда, в середине XVIII века, только-только прочерчивались. И Россия на два века попадет в злейшие враги… революционеров, демократов, прогрессистов (?) – названия не суть, главное – Россия попала во враги тех, кто безоговорочно выиграл.
И в целом не стоит пренебрегать оценками евроэкспертов, научная точность, результативность их оценок должна почитаться. Губерт Лангет ещё в сентябре 1558 года писал о России Кальвину: «Если какое-либо царство в Европе должно возрастать, так только это».
И ладно XVIII век, где, как выясняется, и сам Вольтер углядел меньше, чем углядел Руссо. Но инерция этой ошибочной политики занесла Россию уже и в XIX веке в такую пропасть, что если добросовестно проследить все следствия, все пружины истории, то надо признать: фанфаронство (на уровне загулявших ротмистров) Александра Первого и обоих Николаев бьёт по России и до сих пор.
Далее необходимы цитаты из самой значительной книги среди касавшихся истории России в XIX веке, настоящей энциклопедии русского патриотизма.
Данилевский Н. Я. «Россия и Европа»:
«Но как бы ни была права Россия при разделе Польши, теперь она владеет уже частью настоящей Польши и, следовательно, должна нести на себе упрёк в неправом стяжании, по крайней мере наравне с Пруссией и Австрией. Да, к несчастью, владеет! Но владеет опять-таки не по завоеванию, а по тому сентиментальному великодушию, о котором только что было говорено. Если бы Россия, освободив Европу, предоставила отчасти восстановленную Наполеоном Польшу её прежней участи, то есть разделу между Австрией и Пруссией, а в вознаграждение своих неоценимых, хотя и плохо оценённых заслуг потребовала для себя восточной Галиции, частью которой – Тарнопольским округом – в то время уже владела, то осталась бы на той же почве, на которой стояла при Екатерине, и никто ни в чём не мог бы её упрекнуть. Россия получила бы значительно меньше по пространству, не многим меньше по народонаселению, но зато скольким больше по внутреннему достоинству приобретённого, так как она увеличила бы число своих подданных не враждебным польским элементом, а настоящим русским народом…
Что же заставило императора Александра упустить из виду эту существенную выгоду? Что ослепило его взор? Никак не завоевательные планы, а желание осуществить свою юношескую мечту – восстановить польскую народность и тем загладить то, что ему казалось проступком его великой бабки. Что это было действительно так, доказывается тем, что так смотрели на это сами поляки. Когда из враждебного лагеря, из Австрии, Франции и Англии, стали делать всевозможные препятствия этому плану восстановления Польши, угрожая даже войной, император Александр послал великого князя Константина в Варшаву призывать поляков к оружию для защиты их национальной независимости. Европа, по обыкновению, видела в этом со стороны России хитрость – желание, под предлогом восстановления польской народности, мало-помалу прибрать к своим рукам и те части прежнего Польского королевства, которые не ей достались, – и потому соглашалась на совершенную инкорпорацию Польши, но никак не на самостоятельное существование Царства в личном династическом союзе с Россией, чего теперь так желают. Только когда Гарденберг, который, как пруссак, был ближе знаком с польскими и русскими делами, разъяснил, что Россия требует своего собственного вреда (курсив мой. – И. Ш.), согласились дипломаты на самостоятельность Царства. Последующие события доказали, что планы России были не честолюбивы, а только великодушны. Восстание (поляков) не чем другим не объясняется, как досадой поляков на неосуществление их планов к восстановлению древнего величия Польши, хотя бы то было под скипетром русских государей. Но эти планы были направлены не на Галицию и Познань, а на западную Россию, потому что тут только были развязаны руки польской интеллигенции – сколько угодно полячить и латынить. И только когда, по мнению польской интеллигенции, стало оказываться недостаточно потворства или, лучше сказать, содействия русского правительства, – ибо потворства всё ещё было довольно к ополячению западной России (курсив мой. – И. Ш.), тогда негодование поляков вспыхнуло и привело к восстанию 1830-го, а также и 1863 года. Вот как честолюбивы и завоевательны были планы России, побудившие её домогаться на Венском конгрессе присоединения Царства Польского!»
Весь этот государственный бред («сентиментальный», что, по мнению Данилевского, извиняет царя Александра), кроме прочего, ещё одно доказательство факта актуального даже и для 2010 года. Сегодняшнее отчуждение украинцев от русских вышло из того века держания при себе Польши. В книге «10 мифов об Украине» я подробнее и доказательнее рассматриваю этот процесс… «вторичной “украинизации” Юго-Западной Руси». Есть серьёзные свидетельства, откуда взялись первые «самостийники» в эпоху Александра I. Однако продолжим цитировать Данилевского: