Ильин Андрей. Законник

   Преступников тогда, несмотря на персональную ответственность начальника управления, не нашли. Деньги тоже.
   — А почему же вы решили, что это он?
   — Потому что несколько лет назад один раскаявшийся по идейным соображениям зек дал против него показания.
   — И что?
   — И ничего. Кого сейчас могут интересовать трупы двадцатилетней давности?
   Тем более в сравнении с нынешней криминальной пальбой та представляется игрой детсадовцев в казаки-разбойники с использованием пистонных пистолетов. Теперь даже разборки с применением гранатометов рядовое событие. Ну и, кроме того, главных героев тех дел давно нет в живых: двое расстреляны, один согласно официальной версии умер от тюремных болячек. К чему мертвяков ворошить?
   — Это все?
   — Нет, не все. Как минимум еще один труп, лежащий вместо него в могиле.
   Итого пять установленных убийств и три попытки.
   — Почему три?
   — По одному тяжело раненному в тех, давних ограблениях и еще твой эпизод.
   Или ты сам, на кухне, когда картошку чистил, споткнулся и на нож грудью упал?
   — Теперь все?
   — Из известного все. Хотя, уверен, реальный список не исчерпан. Плюс современный джентльменский набор: финансовые махинации, спекуляция в особо крупных, связь с криминальными структурами района и города…
   — Не связь. Связь — мелко. По оценке моих «знакомых», этот Глава района — действительно Глава. Реальный.
   — Есть доказательства? Какие-то факты?
   — Какие факты? Кто мне даст факты? Так, общие соображения по поводу… Из уважения к старому знакомому. В виде частного, не под протокол, мнения.
   — А может, твои приятели из желания услужить тебе чего лишнего наговорили?
   — Может быть. Только отчего у него в районе самые низкие показатели по тяжелым преступлениям? Рядом, за чертой подведомственных ему кварталов, палят из всех стволов, что на твоей Курской дуге. А у него — как в женском монастыре. Тишь, гладь да божья благодать. Что же уголовники на его территории разборки не чинят? Или у них там интереса нет? Или их интерес на эту территорию не допускают?
   — А может, у него милицейская служба так поставлена, что криминал шелохнуться боится? Может, у него заповедник честного предпринимательства и высококультурных, между проживающим населением и преступным элементом, отношений?
   — Ну да, и ежедневные поборы с киосков, магазинов, гостиниц и даже бабушек, продающих в переходах семечки. И неопознанные трупы на окраинах соседних районов. Я, прежде чем говорить, извините, справки навел. Насчет той тишины. Очень она гробовая оказалась. Как на кладбище.
   — Вот такого неоднозначного гражданина ты, Саныч, не подумав, задел. За живое.
   — Ладно, в следующий раз буду думать. Выбирать. Биографией интересоваться.
   — Уж сделай одолжение.
   — Сделаю. А пока вы скажите, что дальше делать решили?
   — А решать тебе. Ты этот хвост за собой притащил, тебе от него и избавляться.
   — Сам он, я так понимаю, не отпадет?
   — Сам — нет. Ты ему так поперек горла встал, что если не выплюнуть — то задохнуться. В двух качествах одновременно один только ты его и знаешь. Я думаю, что даже ближайшие сподвижники считают его талантливым выходцем из народных масс. Самоучкой. Хоть не из молодых — да ранних. А все прочие эпизоды его бурной биографии для них тайна, покрытая мраком. Поэтому отступать ему, кроме как обратно к стенке, некуда. И, значит, в покое он тебя не оставит, пока урну с твоим прахом в руках не подержит.
   — Тогда, может, мне их условия принять? Пока моя голова в цене.
   — Принять можно. Только они тебя все равно шлепнут. И именно из-за цены.
   Дороже ты стоишь, чем трехкомнатная квартира. Намного. Да и время торговли, сдается мне, уже вышло. Деньги из оборота изъяты, в ход пошли ножи.
   — Грустно.
   — Да уж чего веселого.
   — Остается обращаться за помощью к коллегам В милицию, в прокуратуру, в суд…
   — Обращаться можно. Только что ты скажешь? И что докажешь? Он, нынешний, вне подозрений. Своими руками никаких преступлений не совершает. Живет легально, всячески заботясь о благе проживающего в районе населения. В том числе тебя. Всегда на виду. С утра до вечера в президиумах сидит. С вечера до утра — в саунах. Где городским прокурорам, судьям и прочим небесполезным начальникам спинки трет. А прокуроры, судьи и начальники его района — ему трут… С мылом.
   И по всему потому слушать тебя, рядового пенсионера, никто не станет А если, вдруг, по недоразумению станет, то прежде, чем успеет дослушать, ты, как опасный свидетель, под шальной «КамАЗ» на светофоре угодишь. Или сорвавшийся с тормозов асфальтовый каток. Или того проще, подъедет к твоему подъезду белая машина с красным крестом, и белые братья доставят тебя в загородный пансионат для буйнопомешанных психов с диагнозом — мания преследования на почве многолетнего хронического алкоголизма. И пекущиеся о твоем здоровье врачи навтыкают тебе аминазина так, что ты точно сумасшедшим станешь и по той причине ни одного своего порочащего свидетельства повторить не сможешь.
   — Так печально?
   — Нет, еще печальней. Боюсь, если они заподозрят, что ты, по своей природной трепливости, что-нибудь лишнее сболтнул своим друзьям, то бишь нам, то аминазин в промышленных масштабах принимать придется уже нам всем.
   Хором. Причем одним одноразовым шприцом во все задницы.
   А они это непременно заподозрят, если вдруг ты, по идейным соображениям, начнешь кропать налево и направо порочащие власть заявления. А мы их, по причине твоей ограниченной трудоспособности, по адресам разносить.
   Так что лучше тебе в нынешние органы правобеспорядка не соваться. Чтобы лишнюю муть со дна не поднимать.
   — А я в органы правопорядка соваться не стану, — сказал Сан Саныч. — И воду не замучу.
   — Куда же ты тогда пойдешь?
   — Очень недалеко. К вам. И к себе. К нам! Надо же выручать старых друзей, раз они через меня в такое грязное дело вляпались…
   — А не рискованно? — спросил Семен, вникнув в план.
   — Не рискованней, чем, не умея плавать, через Днестр в полной боевой выкладке переплывать, — напомнил эпизод из далекой боевой юности Анатолий.
   — Так ведь чуть не утоп.
   — Так ведь не утоп.
   — Семен не тонет…
   — А если клиент не испугается? Если раскроет подставу? И удила закусит?
   — Не раскроет. И не закусит. Это он только снаружи такой смелый, такой непробиваемо начальственный. За счет уворованных кабинета и костюма. А внутри все тот же типичный, всего боящийся, от всего шарахающийся зек.
   Каким всю жизнь и был. Его только из кресла на нары пересадить, а дальше все само собой пойдет. Самокатом. Как по сливочному маслу…
   Можете поверить. Я их психологию изучил, как винтовку Мосина. Имел возможность за столько-то лет. Это они вначале выкореживаются, изображают из себя неприступных, что твоя гора Эверест, бугров. На упряжке кривых коз не подъедешь. А чуть только в привычную обстановку погрузятся, парашки понюхают, тюремной баланды похлебают — враз людьми становятся. Такими, что любо-дорого смотреть. И разговаривать. С глазу на глаз, а не по одному только мобильному телефону.
   — Это он верно говорит. Кабы тому районному Голове в тюрьму сесть, хоть на дней несколько, он бы на порядок сговорчивее стал.
   — Как же ему тюрьму обеспечить? Это же не кинотеатр. Кто его туда с улицы пустит? Без санкции Прокурора?
   — А без Прокурора! В частном порядке. Как сейчас модно. Есть у меня одна такая на примете. Бесхозная. Которую за ненадобностью тюремное ведомство оставило до лучших времен. Которые так и не наступили. В общем все, как всегда, в нашем благословенном отечестве. Вначале ее вэвэшники с собаками охраняли, потом вольнонаемные сторожа, потом бабушки-старушки из близрасположенных местных деревень, а потом — никто.
   Тюрьма, конечно, так себе. Развалюха. Без окон, без дверей, электро— и водоснабжения. Но нам ведь не техническое состояние ее входяще-выходящих коммуникаций важно, а оказываемый на подследственного морально-психологический эффект. А с этой стороны все в порядке. Заборы, двери, засовы, решетки, затхлый дух. Все как в лучших западных кинофильмах Аж мороз по коже дерет.
   — Но это же только стены. А охрана? А соседи по камере?
   — Какие соседи, когда дело идет об особо опасном беглом рецидивисте?
   Такого, и вдруг в общую камеру помещать? Чтобы он с подельниками через тюремный телеграф договорился? Или бунт поднял? Или заложников взял? Или еще чего дурного учудил? Нет, только в одиночку. На весь срок предварительного заключения. В качестве превентивной меры.
   — Но охрана?!
   — А что касается охраны, костюмов, бутафории, звука-света и прочих сценических эффектов, создающих иллюзию реальности, то это я могу взять на себя. У меня внук Сережка очень на такие дела способный. На трех киностудиях сразу работает. Клипы снимает. Ему это дело только в радость.
   — А деньги?
   — На что?
   — На ремонт, охрану, бутафорию… Сложимся пенсиями и купим полторы банки краски?
   — Зачем деньги? Деньги не нужны. Мне Сережка те руины сам в порядок приведет. И заборы, и ворота, и коридоры. И те, что нужно, камеры отреставрирует. И еще нам за все это приплатит. Как за поиск перспективной съемочной натуры. Это же для него не тюрьма брошенная — это же золотое дно!
   Клондайк! Он же туда всех наших «звезд» по одному перетаскает. Сотню клипов снимет на одном и том же пейзаже. Это же сейчас для нашей эстрады самый ходовой фон. Тюрьма-то! У них же все песни про это. Даже если про неразделенную любовь. Он же наших «звезд» из этих отреставрированных камер за уши не вытянет. Даже силами надзирателей-статистов. Они же там изнутри закрываться станут, чтобы их раньше времени на улицу не выгнали! А вы говорите деньги…
   — Ты так все расписываешь, что эти тюремные руины нам впору самим в аренду брать. С целью обогащения.
   — Нет, нам это дело не потянуть. У них там в шоу-бизнесе контингент тяжелый. И разговор такой, что непривычного человека с ног сшибает. Как при минометном взрыве. Я как-то раз на съемках присутствовал, послушал. Там надо психику дубовую иметь, чтобы умом в первые полчаса не тронуться. У нас такой нет. Мы общением с убийцами-рецидивистами изнежены…
   — Ну хорошо, допустим, тюрьма у нас есть, и отдельная, со всеми удобствами и видом на внутренний двор камера, и даже охрана. Все есть! Кроме самого главного. Кроме сидящего в той тюрьме и в той камере зека!
   — Да, с главным героем у нас напряженка. Добровольно он туда не пойдет. А дублером его не заменить.
   — Может, мы его туда силком?
   — Скажешь тоже, силком! Наших сил осталось — дай бог отсюда до туалета добрести. Если ветра не будет.
   — Тогда хитростью.
   — Какой?
   — Какой-нибудь, в которую он, безусловно, поверит.
   — Ну да, скажем, что его в той камере ждет полномочный посол Республики Бурунди. С верительными грамотами и подарками. Или пошедший по грибы и заблудившийся городской Голова.
   Не заманить его туда, куда он сам не пожелает ехать. А туда, куда пожелает, он поедет в сопровождении своей камарильи. С которой нам не совладать.
   Замкнутый круг!
   Все безнадежно замолчали.
   — А если не силой и не хитростью? — вдруг сказал Сан Саныч.
   — А как же тогда?
   — Обычно.
   — Как так обычно?
   — Так как положено в правовом государстве. -???
   — С помощью закона! Против которого не пойдешь!
   Все добытые документы разложили на столе. Веером.
   — Это образцы удостоверений, это ордеров, это бланков протоколов…
   — Красиво бумажки делать стали. Научились. Любо-дорого смотреть. Как на рекламу женских колготок. Или на сами колготки. Которые на ногах.
   — Да, эффектно. Мы в свое время тетрадными листами со штампом обходились.
   — Те времена кончились. Теперь всякая организация в первую очередь бланки заказывает. С золотым тиснением. А уж потом все прочее.
   — Ладно, пустые документы мы добыли, а дальше-то что?
   — Дальше впишем в них требуемые фамилии. И вклеим нужные фотографии.
   — А печати?
   — Перерисуем с помощью подручных средств. У меня в пятьдесят втором один подследственный по делу проходил — народный умелец, так вот он с помощью разрезанного надвое крутого яйца мог в полчаса газетную передовицу вместе с фотографиями перекопировать. От настоящей не отличишь. А уж печати отшлепывал — как печатный станок.
   — А ты рецепт списал?
   — Списать не списал, но технологию в общих чертах запомнил. Значит так: берется куриное яйцо среднего размера, варится четыре с половиной минуты в подсоленной воде…
   — Бросьте заниматься самодеятельностью, — прервал треп Анатолий. — Тоже мне фальшивомонетчики нашлись. Вы на ваших крутых яйцах сгорите в первую минуту.
   — Не на наших. На куриных яйцах, — поправил Семен.
   — В общем, решим следующим образом: сейчас я заберу все эти ваши бланки, оттиски печатей и требуемые фамилии, а завтра принесу готовые ксивы.
   — Сам, что ли, нарисуешь?
   — Специалисту отдам. Высококвалифицированному. Который большой мой должник по одному десятилетней давности делу. Раньше, пока я на службе состоял, обращаться к нему было как-то не с руки. А теперь — почему бы и нет. Так сказать, в частном порядке. По-приятельски.
   — А он не капнет? Должник тот?
   — Ему на нас капать — себе вредить.
   — А согласится?
   Анатолий только недоуменно плечами пожал. Как, мол, может не согласиться — когда приятель.
   — Ой, мужики, сгорим мы на этих фальшивках. Синим пламенем! — вздохнул Федор.
   — Не каркай!
   — Да пусть хоть закаркается. Кто нам что сделает, даже если за руку поймает? Реального состава преступления здесь — дохлый кот наплакал. От силы — мелкое хулиганство, которое при нашем-то возрасте ненаказуемо. Даже пятнадцатью сутками. Вы что думаете, что найдется дурак-следователь, способный наше дело к производству принять? Чтобы с полоумными стариками общаться? Которых допрашивать надо не иначе как с бригадой приданных медицинских работников. Чтобы они в ходе беседы от волнения концы не отдали. Да он лучше десять «висяков» возьмет.
   — А если вдруг?..
   — А «если вдруг» — закосим под коллективное помешательство на фоне прогрессирующего старческого маразма. Мол, впали в детство и вообразили себя действующими Пинкертонами. Робин Гудами, борющимися за светлые идеалы социализма.
   — А документы?
   — А документы купили на Птичьем рынке. У одного дядечки, которого по причине склероза в упор не помним. Но можем попытаться опознать, если они сделают облаву…
   — Это верно. С точки зрения отправления правосудия мы бесперспективны, как новорожденные младенцы. Навару никакого — а хлопот полон рот. Любое следствие в самом начале рассыплется. А если не рассыплется — то все равно закончится стопроцентной амнистией и освобождением из-под стражи в зале суда.
   — Вы что, мужики, с ума посходили? О чем таком вы здесь битый час толкуете?
   О какой амнистии? О каком следствии? Не будет никакого следствия, потому что не будет искового заявления. Кто его в органы принесет? Кто сообщит о наших проделках и подделках? Подследственный? Так за ним грешков, о которых мы знаем, поболе будет. Да он первый нас из милиции вызволит, если мы вдруг туда, по собственной глупости, попадем. Всђ и вся на уши поставит — а вытащит. Мы ему перед глазами сто крат безопасней, чем в камерах.
   — А статисты, которых мы на вторые роли привлечем? Они для следствия полакомей будут. Потому что помоложе.
   — А статисты ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знают. Их попросили в розыгрыше поучаствовать — они по глупости согласились. В виде бескорыстного одолжения. Как тимуровцы. А о чем тот розыгрыш — ведать не ведают.
   Нет, мужики. Это дело чистое по всем статьям. Не подкопаться. Можете мне, как следователю с сорокалетним стажем, поверить. Не уцепить нас, как мокрый обмылок мокрыми руками. Если только кто-нибудь из нас вдруг не скурвится и заяву в прокуратуру на остальных не снесет. В себе-то мы уверены?
   — В себе уверены.
   — Ну и значит все! И не о чем больше говорить. Подразделения выдвигаются на исходные позиции. Начало операции по сигналу красной ракеты. В общем — наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами! Другие мнения есть?
   Других мнений быть не может!
   В приемную Главы администрации вошел человек. Пожилой. Но самый молодой из всех прочих задействованных в операции. Тот, который мог еще сойти за действующего следователя.
   В приемную Главы администрации зашел Федор Михайлович. Федор.
   — Куда вы? — встрепенулась прикрывающая танкоопасное направление секретарша.
   — Туда, — кивнул на дверь Федор Михайлович.
   — Туда нельзя. Там совещание! — зашипела секретарша, и из амбразур ее подведенных глаз глянули стволы выдвинутых на прямую наводку зрачков.
   — Но мне надо!
   — Я же сказала — НЕЛЬЗЯ! — словно загнала снаряд в казенник орудия.
   — А записку передать можно? — спросил Федор Михайлович.
   — Записку можно.
   Федор чиркнул короткую записку и вручил ее секретарше.
   — Сейчас?!
   — Сейчас. Он очень рассердится, если вы передадите ее после.
   Секретарша позвонила по телефону, встала и втекла в щель практически неоткрытой двери. И вытекла обратно. Через несколько секунд.
   — Ждите, — сказала она.
   Через час совещание закончилось. Федора Михайловича запустили внутрь.
   — Только вы недолго, — предупредила секретарша. — Ему скоро обедать.
   — Я очень быстро.
   Кабинет был точно таким же, как его обитатель. Роскошным по всем статьям.
   Но посетитель не испугался давящей на глаза и психику показной роскоши.
   Видно, он знал, что ему надо.
   Посетитель прошел через весь кабинет к столу, не задержавшись у двери, как это сделал бы любой другой визитер. Подошел и встал.
   Хозяин кабинета удивленно приподнял глаза от разложенных на столе бумаг.
   Так в его кабинете в его присутствии позволить себя мог вести только мэр города.
   — Гражданин Петров Владимир Анатольевич? — спросил Федор Михайлович самым казенным, на какой был способен, тоном.
   — Петров Влади… а вы кто собственно такой?
   — Следователь по особо важным делам Федор Михайлович Артюхов. Вот мои документы.
   — Следователь? По особо… По какому вы вопросу?
   — По личному. Вашему. Вот ордер на ваш арест. И обыск.
   — Да вы что?! Что вы такое говорите? Федор Михайлович молчал. Не отрывая глаз от человека, за которым пришел.
   — Кто вас направил? Кто позволил…
   Федор Михайлович молчал.
   Глава администрации потянулся к телефону.
   — Вот сейчас мы узнаем, кто вы такой и кто вас уполномочивал…
   — Гражданин Мокроусов, вам лучше положить трубку и пройти со мной, — сказал Федор Михайлович. — Для вас же лучше!
   Петров-Мокроусов, впервые за много лет услышавший свою настоящую фамилию, вздрогнул и опустил трубку обратно на рычаг.
   Лихорадочно перебегая глазами и руками с бумажки на бумажку, он пытался разом ответить на сотню одновременно возникших в его голове вопросов.
   Где он прокололся? Где дал промашку? Когда? И почему друзья из верхов заранее не предупредили его о надвигающейся угрозе? Или они списали его, как только узнали о фактах реальной биографии? Или, того хуже, это их заговор, с целью освободить его кресло для другой, более подходящей для них, задницы? Но тогда чьей конкретно? Кто под него копает? И что лучше всего предпринять в эти минуты? Чтобы не промахнуться? Что делать?..
   — У нас есть два варианта действий, — попытался облегчить трудный выбор арестанту Федор Михайлович. — Первый: шумный, с элементами кинематографического детектива, арест. С заламыванием рук, надеванием наручников, обыском, привлечением понятых, опечатыванием кабинета, возможно, стрельбой из табельного оружия в потолок и на поражение. В общем, со всем тем, с чем сопряжен захват оказывающего сопротивление органам правопорядка преступника.
   Второй — добровольная сдача. Где мы интеллигентно выйдем из кабинета, сообщим секретарше, что уезжаем часа на два на объект, и своими ножками пройдем к машине. Без оказания сопротивления. Выбирать вам. Но не более чем минуту.
   И Федор Михайлович вытащил из кармана портативную рацию.
   — Всем группам готовность номер один. Начало операции по моей команде. Или по истечении минутного отсчета, без дополнительного распоряжения.
   И, повернувшись к арестанту, пояснил:
   — Это на случай, если вы надумаете шарахнуть меня подарочным чугунным литьем по затылку и затолкать мой труп в личный сейф. Думайте. Осталось пятьдесят семь секунд.
   Глава администрации быстро проиграл в голове все возможности, в том числе и те, которые предложены не были. Второй вариант ареста был по всем параметрам предпочтительней. Когда тебя не кладут мордой вниз на ковер, не палят из всех стволов в божий свет как в копеечку и не привлекают к делу понятых, через которых в полдня о подробностях ареста узнает весь город, есть возможность замять происшествие по-тихому. Главное, чтобы не поднять волну. Остальное можно худо-бедно утрясти.
   — Ну? — спросил Федор Михайлович.
   — Это какое-то недоразумение… Федор Михайлович с отсутствующим видом включил радиостанцию.
   — Но если уж такое недоразумение случилось — лучше все сделать полюбовно.
   Чтобы работников администрации не беспокоить…
   — Отбой, — сказал Федор Михайлович. — Ждите нас возле машины.
   — Вот и хорошо. Через пять минут я весь в вашем распоряжении, — покорно сказал Глава администрации. — Мне тут надо кое-какие распоряжения дать, бумаги подписать. На время моего отсутствия…
   — Гражданин Петров, — укоризненно покачал головой Федор Михайлович. — Это же арест, а не частный визит случайного посетителя. Или вы идете немедленно или… — и он снова потащил из кармана радиостанцию, заодно ненароком показав рукоять болтающегося в заплечной кобуре пистолета.
   — Ладно, спорить не стану, — сказал Глава администрации. — Подчинюсь силе.
   Пока. Но потом… Когда все выяснится… Неприятности вам обещаю. В полном объеме. Так, что мало не покажется.
   — А неприятности нас не пугают. У нас вся жизнь одна сплошная неприятность.
   Ну что, пошли?
   Глава и следователь разом вышли из кабинета и так же по-дружески, плечо к плечу двинулись по коридору.
   — Когда вы вернетесь? — крикнула вдогонку встревоженная секретарша.
   — К вечеру.
   — А ваша машина?
   — Не надо. Не беспокойтесь. У нас своя. Министерская, — обаятельно улыбнувшись, ответил Федор Михайлович.
   — Мент поганый! — еле слышно сказал Глава администрации.
   — Что?!
   — Я говорю, куда идти? Где машина?
   — Тут, недалеко. У главного входа…
   За городом Главу администрации пересадили во взятый на несколько часов для перевозки вещей на дачу «черный воронок». Острастки ради. И чтобы привыкал к тюремному быту.
   — А в нормальном транспорте нельзя? — запротестовал было высокопоставленный арестант. — Я, кажется, доказал свою лояльность.
   — О чем вы таком говорите, гражданин Петров? — вздохнул следователь. — Вы же опытный зек. Вы же знаете, что особо опасных рецидивистов, коим вы являетесь, перевозят под усиленной охраной и непременно в машинах, исключающих возможность побега. Так что садитесь, пожалуйста. Не задерживайте конвой.
   И подтолкнул замешкавшегося зека несильным ударом коленки чуть ниже поясницы. Отчего тот даже забыл изображать Главу администрации.
   — А с тобой мы, сука в погонах, еще потолкуем. С глазу на глаз, — злобно прошипел он.
   — Это, конечно. Это непременно. И очень скоро.
   И не час и не два. Нам с вас, гражданин Петров, еще показания снимать.
   Потом «воронок» пару часов катали по проселочным дорогам. Потом остановили перед известными воротами.
   — Машина, — сказал наблюдатель с вышки.
   — Наша?
   — Вроде наша.
   — Тогда я врубаю фонограмму.
   Звукооператор включил магнитофон и усилитель. И смикшировал звук до не вызывающей сомнения тональности.
   Запертый в «воронке» зек услышал приглушенный лай конвойных собак, невнятные голоса, надоедливый голос громкоговорителей местного радиоузла.
   То есть мешанину всех тех шумов, которые составляют звуковой фон любого места заключения. И на который любой заключенный вострит уши, как кавалерийская кобыла на звук полкового горна.
   — Как запись?
   — Низкие подбери.
   — Подобрал. Как сейчас?
   — Сейчас нормально Как вживую. Въездные ворота с грохотом отворились, и «воронок» въехал в периметр зоны.
   — Громкость прибавь.
   — Прибавил.
   Помощник режиссера поднес к губам микрофон.
   — Конвойной массовке внимание. До начала спектакля… тьфу, ну не важно, в общем до начала две минуты. Ваш выход первый. Приготовьтесь.
   Конвойная массовка, обряженная в военные гимнастерки, торопливо докурила сигареты в подсобке и выбежала во внутренний двор.
   — Ну куда ты встал! — постучал себя по лбу высунувшийся из окна второго этажа помреж. — Сколько раз говорили, сколько раз репетировали! Ты что, не можешь запомнить элементарного? Не можешь запомнить, где стоять? Балбес!
   Проштрафившийся конвоир быстро переместился на отведенное ему в мизансцене место.
   — Здесь, что ли?
   — Левее.
   — Так?
   — Так.
   Машина въехала во двор.
   — Третий звонок, — сам себе скомандовал помреж. — Первая реплика — "Иванов!
   Ты куда запропастился?.." И дал отмашку.
   — Иванов! Ты куда запропастился, — громко сказал один из конвоиров. — Иванов! Мать твою… Машина пришла. Дверь «воронка» распахнули.