— Упарился, мужики, — пожаловался сопровождавший заключенного в машине конвойный, утирая пот.
Зека вывели из машины во двор, который он, зажмурившись от яркого света, разглядеть не успел.
— Шагай! — крикнул конвойный. Затем зека раздели, вымыли, обрили. И выдали серую робу. Взамен инвалютного костюма.
— Вы что такое творите? — возмущался отвыкший от грубого обращения заключенный. — Откуда вдруг такие порядки? Раньше такого, чтобы до суда обривать и переодевать, не было.
— Раньше много чего не было. А теперь есть. Для самых отъявленных, вроде тебя. Жалобы есть?
— Есть!
— Тогда пишите прокурору.
— Дайте бумагу!
— Бумаги нет. Не положена! Другие просьбы, пожелания есть?
— Есть! Идите вы…
— Тогда до встречи.
И далее, с руками за спину, по коридорам, с этажа на этаж, через заградительные решетки — в камеру. Персональную. И единственную во всей тюрьме.
— Стоять! Идите!
Дверь с грохотом захлопнулась, и зек остался один. Один, на один с нарами, парашей и тревожащими душу воспоминаниями.
Чтобы поразмышлял на досуге о своей неправедной жизни. И сделал соответствующие выводы.
— Только все должно быть как по-настоящему. Один в один. И даже лучше, — сказал Сан Саныч. — И допросы, и протоколы, и экспертизы, и очные ставки.
Всђ. Чтобы комар носу не подточил!
— Не подточит.
— Ну тогда — ни пуха ни пера!
— К черту!
— Ну что, будем говорить? Или упорствовать? — спросил следователь, развернув лампу от себя.
Заключенный, сидящий на привинченном к полу табурете, демонстративно отвернулся.
— Спрашиваю еще раз — вы отказываетесь от добровольной дачи показаний? Или одумались? Зек криво ухмыльнулся.
— Распишитесь здесь о том, что вы отказываетесь давать показания.
— Не буду!
— Включайте видеокамеру.
— Видеокамера зачем? — хмуро спросил зек.
— Вместо протокола. В настоящее время аудио— и видеоматериалы считаются полноценными документами и принимаются к судопроизводству наравне с прочими вещдоками. Вы готовы отвечать на мои вопросы?
— Падлы!
— Ваша фамилия, имя, отчество? Ну, не тяните время.
— У вас есть мои документы.
— Я прошу вас назвать свою фамилию, имя и отчество.
— Черт с вами — Петров…
— Тогда прошу посмотреть сюда. Вот эти пальчики были сняты с соблюдением всех процессуальных норм с гражданина Петрова Владимира Анатольевича, то есть вас, не далее чем вечером третьего дня.
Заключенный посмотрел на увеличенные фотокопии отпечатков.
— А вот эти пальчики взяты из дела об ограблении Звенигородского филиала банка, повлекшем за собой гибель двух потерпевших, и принадлежат они гражданину Мокроусову С.Т. Впоследствии приговоренному к двенадцати годам строгого режима, заключенному под стражу, комиссованному по состоянию здоровья, умершему и захороненному на Новоникитском кладбище города Старониколаевска.
Согласно заключению экспертизы и те и другие отпечатки пальцев принадлежат одному и тому же лицу. И вот это совпадение вам будет объяснить очень трудно…
— Слушай, у Федора какой любимый фильм? — спросил Сан Саныч, просматривая спустя несколько часов видеозапись допроса.
— Не помню. Кажется, «Семнадцать мгновений весны». Ну тот, который со Штирлицем и Мюллером.
— Чувствуется…
— Это какая-то ошибка, — забеспокоился на экране телевизора допрашиваемый зек. — Совпадение отпечатков.
— Отпечатки индивидуальны и не совпадают. Никогда, — напомнил элементарный биологический закон следователь.
— И тем не менее.
— В таком случае, я предлагаю вам пройти в соседнюю комнату.
— Зачем это?
— Для проведения опознания.
— Какого опознания?
— Там увидите.
В соседней комнате на длинной скамейке восседали три человека, между которыми оставалось место еще для одного.
— Присаживайтесь, — предложил следователь.
— Я не сяду!
— Садитесь! Вам же хуже. Будете торчать как каланча, привлекать к себе внимание. Тогда вас точно опознают…
Зек сел.
— Введите.
В помещение вошел тщедушный мужчина с бегающими во все стороны глазками.
— Вы знаете кого-нибудь из этих людей?
— Я?
— Вы!
— Нет.
— Посмотрите повнимательней. Мужчина посмотрел повнимательней. И вдруг вздрогнул. И поднял палец.
— Знаю! Этого!
— Кто он?
— Мокроусов. Сашка. Только как же так? Он же умер. Много лет назад!
— Вы уверены, что это именно он?
— Был бы уверен, если бы не знал, что он покойник. А он не может встать?
— Гражданин, встаньте, пройдитесь. И скажите несколько слов.
— Да шли бы вы все со своими опознаниями…
— Он! Точно он! Он!! Я узнал его!
— Спасибо. Распишитесь здесь и здесь.
— А меня не посадят?
— За что?
— За то, что я его тут…
— Нет. Не посадят.
— А его не выпустят? А то он меня найдет и…
— Не выпустят. Будьте спокойны. Гражданин Петров, вы признаете себя гражданином Мокроусовым?
— Нет!
— В таком случае прошу пройти вас в соседнее помещение…
— Зачем?
— Там узнаете…
— Надо дожимать, — сказал Борис. — Сколько можно волынку тянуть? Тут материала на десять приговоров хватит.
— Но он ни один факт не признает.
— Это его проблемы. Суду важны факты, а не признания. А фактов — выше крыши. По этому делу самый пугливый судья меньше вышки не даст. А больше нам не надо.
— И все-таки я думаю, признание не помешало бы.
— Черт с вами, давайте дожимать, раз вы такие перестраховщики.
— Вы признаете себя виновным? — в который раз спрашивал Федор Михайлович.
— Нет!
— Но факты…
— На…ть мне на ваши факты. И на вас вместе с ними…
— Ну он же на грубость нарывается. Ну явно нарывается, — возмутился в соседнем помещении, куда был проведен динамик, Анатолий. — Ну просто изгаляется как может! Ну просто в хвост собачий следствие не ставит!
— Его бы по законам военного времени. Как пленных «языков». Враз бы все признал, — с сожалением вздохнул Семен. — А потом к стенке!
— Но до того по морде! — вставил Анатолий. — Которую он на дармовых административных харчах отъел…
— Почему вы упорствуете? Почему не хотите признать очевидного? — продолжал нудить за стенкой Федор.
— Потому что видел всех вас… — и подследственный очень подробно рассказывал кого, где и при каких обстоятельствах он видел…
— Нет, ну сколько можно терпеть эти оскорбления? — стучал кулаком по столу Борис. — Ладно мы, но он же честь мундира оскорбляет! Причем в таких выражениях… Вы как хотите, но я себя перестану уважать, если не отвечу ему…
— Не кипятись, Толя, — успокаивал его Борис. — Это он так защищается. Как умеет. Ты на его месте действовал бы точно так же.
— Я бы на его месте не оказался!..
— Вы хотя бы понимаете, что для суда вашего признания не требуется? Что фактического материала хватит для вынесения приговора? — продолжал давить следователь. — Что ваше признание это только формальность…
— Какого суда? — вдруг переспросил арестант.
— Как какого? — даже растерялся на мгновение Федор. — Нашего.
Российского…
— Что вы парашу гоните. Слушать противно. Ведь никакого суда не будет.
— Как так не будет?
— А так и не будет! Потому что следствия не было.
— Как не было? А это все что такое, по-вашему?
— Мистификация. Подстава.
Ветераны за стеной перестали препираться и замерли.
— Ладно, хватит играть втемную. Надоело, — сказал подследственный. — Вы что думаете, что я в эту дурно разыгрываемую комедию поверил? Вернее, конечно, поверил, но только в первые три дня. А потом дошло. Да если бы меня вдруг прокуратура, о последствиях не подумав, замела, там бы, — кивнул зек в потолок, — такая суета началась, такая беготня по кабинетам… Что не позднее, чем через полчаса, меня бы освободили. С глубочайшими извинениями.
И заодно прокурора. От занимаемой должности. Я же в этом деле не один завязан. Там такой клубок, что, если за одну ниточку зацепятся… И если та ниточка вдруг рот раскроет… Не будет суда. И даже следствия не будет.
— Но у нас неопровержимые доказательства…
— Засуньте их себе в… Кому сейчас в судах доказательства нужны?
— А что же тогда нужно?
— Наличные «зеленые». Или замолвленное нужным человеком словцо. Вы что думаете, нынешние судьи — борцы за правопорядок и идею? Да они, прежде чем на свое кресло сесть, через мой кабинет проходят. На цыпочках. Все. И не только через него. И если они не хотят свое сытное место потерять, им против этих кабинетов идти нельзя. А наоборот, надо всячески улавливать настроение их хозяев. И реагировать соответствующим образом.
Так что если даже ваши папочки по недоразумению до суда дойдут, их бесконечное число раз на доследование возвращать будут. К следователям, которые из той же самой кормушки кормятся…
Но только они не дойдут. Можете мне на слово поверить… Так-то. Робин Гуды хреновы.
Ветераны за стенкой переглянулись.
— Короче, чтобы не рассусоливать дольше, предлагаю вам мировую. Точнее сказать, амнистию,
— Как так нам?
— Да так — вам. Не мне же. Я своей должностью навек амнистирован. Вам предлагаю. Вам всем. Вместе с тем старым придурком, что на каждое торжественное собрание приходил. Чтобы на меня в президиуме полюбоваться. И который всю эту кашу заварил. О последствиях не думая.
— Вот гад! — ахнул Анатолий, косясь на враз покрасневшего Сан Саныча.
— Вы, порядочная сволочь, подследственный, — повторил, как эхо, Федор. — Вернее, наоборот, непорядочная.
— Хоть даже груздь. А только в лукошко вам меня не посадить. Силенок не хватит. Разрешаю думать до вечера. Вечером передумаю. И тогда не взыщите.
Тогда по всей строгости закона. Нашего закона.
Только вы, размышляя, не кипятитесь. И не о себе только думайте. Вам что — вы люди пожилые, которым терять нечего. Кроме пенсии. А вот всем прочим, что помоложе…
— Каким прочим?
— Которых вы в гимнастерки вырядили и заставили всю эту дурь ломать. Вы что думаете, с них не спросится за этот маскарад? Еще как спросится. Как за соучастие в похищении и задержании в качестве заложника должностного лица с целью получения выкупа и дестабилизации существующего политического положения. А это, извините, не мелкое хулиганство. Это — большая политика.
За которую иногда и к стене подводят. Вне зависимости от возраста и степени участия.
— Все, деды, доигрались, — выдохнул кто-то из ветеранов. — Я предупреждал — это плохо кончится.
— Не наводи панику. Это еще бабушка надвое сказала, что все. Мы располагаем очень серьезным фактическим материалом…
— Он тебе сказал, куда этот материал сунуть. Нет, не свалить нам его У него такие связи, до каких нам с нашим росточком не дотянуться. Спеклись мы.
— Да, не повезло. Крепче он оказался, чем мы предполагали…
— И что теперь?
— По домам теперь. И ему, и нам. И сидеть тихо, как мышки, чтобы кошку не раздразнить.
— Он не кошка. Он, похоже, волкодав. Все замолчали, уставившись печальными глазами в пол. И разом повернулись, когда в дверь вошел Федор.
— Слышали?
— Слышали.
— И что делать думаете?
— Сухари сушить. Мешками. Или на поклон идти.
— На какой поклон?
— На самый низкий. Подобострастный. Авось смилостивится. Авось простит неразумных. Хотя бы тех, кого мы в это дело не спросясь втравили.
— Да. За других попросить не грех…
— Нет, бойцы, я так не согласен. Чтобы челом бить, — вдруг встрепенулся Сан Саныч. — Может, он, конечно, и сильней, но только и мы не из слабаков.
Немец покруче был, а и тому хребет сломали. Не согласен я на мировую идти.
Хоть убейте.
— Он и убьет.
— Пусть убивает. Лучше так, чем сапоги лизать.
— Сапоги, конечно, неприятно…
— В общем так, я сейчас ухожу. И вы уходите, — сказал Сан Саныч. — А этого, — кивнул он на дверь, — закройте на засов. Так чтобы он вырваться не мог.
— Ты что, Саныч, удумал? Что ты с ним сотворить хочешь? — насторожились все.
— То же, что и раньше. Только теперь уже обязательно!
— Что?
— Судить!
— Он же тебе объяснил, что он неподсуден. Что в судах у него все схвачено.
— А вдруг не всђ?
— На вдруг мы уже надеялись.
— Ладно, бойцы. Я всю эту кашу заварил, мне и расхлебывать. Персонально. На меня в случае чего и валите.
— А ты себя коллективу не противопоставляй. И от коллектива не отрывайся, — резко сказал Борис. — Нечего общую пайку хавать в одиночку. Она — одна на всех. Хоть и пересоленная. Говори, что надумал. Пока по шее не получил.
Сан Саныч оглядел своих товарищей и понял, что был не прав. Очень вовремя понял. Для целостности шеи.
— Судить я его надумал! Чтобы по всей строгости. И без телефонного права.
— Это мы уже слышали. Ты скажи, где судить?
— Здесь.
— Выездным судом, что ли?
— Выездным.
— Да кто сюда поедет?
— Те, кого я найду, поедут.
— То есть ты хочешь сказать…
— Я ничего не хочу сказать. Я хочу только одного, чтобы справедливость восторжествовала. И чтобы все было по закону.
— Тогда запиши адресок.
— Чей?
— Прокурора одного. Военного трибунала. Третьего Белорусского фронта.
Мировой мужик. Меня в свое время в штрафбат приговорил. Откуда я к вам попал. Этот меньше вышки не запросит.
— И еще один телефончик.
— Чей?
— Секретаря суда. Ты же говоришь, все должно быть по закону.
— И заседателей…
— И судьи… Судьи не надо. И заседателей тоже.
— Почему это?
— Потому что они уже есть.
— Как так есть?
— Так и есть. Старые.
— Какие старые?
— Те, что его уже знают. Те, что ему первый срок давали…
— Подсудимый, встаньте.
— Зачем это мне вставать?
— Затем, что суд идет!
— Какой суд? Вы что, окончательно рехнулись? На старости лет.
— Встаньте, подсудимый. Или вам нужна помощь конвоя?
Конвой придвинулся.
— Встань, гад! Прояви уважение к суду, — шепотом сказал Борис. — А то я за себя не ручаюсь.
Подсудимый, пожав плечами, встал. И повернулся на звук шагов. И открыл рот.
Когда увидел состав суда.
Суд был тот же самый. Что двадцать лет назад.
— Прошу садиться. Подсудимый сел.
— Слушается дело подсудимого Мокроусова… Он что, с ума сошел? Те же лица.
Тот же судья. Те же заседатели. Все как два десятка лет назад. И даже тот же адвокат. И даже в тех же самых очках и с теми же самыми нарукавниками на локтях!
— Я вас буду защищать, — сообщил занявший место адвокат. — Постараюсь сделать все, что в моих силах.
Подсудимый замотал головой, словно увидел кошмарный сон. Словно после того, как он проснулся, сон не исчез.
— Откуда они? — спросил он конвоира.
— Из прошлого, — ответил Борис. — Из твоего прошлого.
— А зачем?
— Возвращать долги.
— Мм-м-м.
— Подсудимый, вам плохо? Требуется помощь врача? — спросил судья.
Подсудимый лихорадочно замотал головой. Словно отбиваясь от назойливой, в собственных мозгах, мухи.
— Тогда продолжим слушанье дела. Вызывается свидетель…
— Ну что там? — спросил Семен Сан Саныча, прижавшегося ухом к двери в зал суда.
— Заседают.
— А как подсудимый?
— По-моему, в ступоре. Все никак не может понять, где он и что с ним происходит. Только просит в Верховный Суд позвонить. Какому-то Иванову. И плачет.
— А выступает кто?
— Прокурор.
— Что требует?
— Смертную казнь.
— Этот добьется… …На основании статей… УК РСФСР… и по совокупности статей… подсудимого… к высшей мере наказания… Что и заслужил…
Ветераны сворачивали манатки. Вчетвером за два конца столешни поднимали, грузили в машину столы заседаний. Таскали стулья и скамейки.
Подсудимый сидел рядом, возле стенки, под присмотром Сан Саныча и Анатолия.
Казалось, он все еще не мог прийти в себя. После суда. И вынесенного приговора.
— Убери ноги! — говорили ему, проходя мимо. И он механически поджимал ноги.
— Подвинься. Мешаешь.
И он пододвигался.
Слаб в коленках оказался Глава администрации. Не то что бывший беглый рецидивист Мокроусов. Который, на том двадцатилетней давности суде, несмотря на перспективу смертного приговора, ухмылялся, угрожал суду и вообще вел себя самым вызывающим образом. Размякают бывшие рецидивисты в высоких начальственных кабинетах. Мхом берутся. Или это просто возраст сказывается? И нервное перенапряжение?..
— И что теперь будет? — периодически спрашивал приговоренный к высшей мере Глава администрации.
— Прошение о помиловании. Если вы надумаете его подавать, — отвечал стоящий рядом в ожидании машины адвокат.
— А помилуют?
— Вряд ли. Но хотя бы время потянется.
— До чего?.. Потянется?
— До приведения приговора в исполнение. Приговоренный преступник гулко сглатывал слюну.
— Подбери ноги! — кричали проходящие мимо ветераны.
Подсудимый автоматически подбирал ноги…
— Всђ! Шабаш. Осталось только этого увести, — кивнул Борис.
Приговоренный встрепенулся.
— Куда увести?
— Туда, откуда ты десять лет назад сбежал.
— Зачем?
— Затем. Сам знаешь, зачем!
Приговоренный знал. Теперь точно знал! Он закрутил во все стороны глазами и вдруг, сильно дернувшись, вскочил на ноги. И побежал в сторону открытых ворот.
— Вы что? — закричал Борис на допустивших промашку конвоиров. — Одного полоумного зека удержать не смогли?
— Да он так неожиданно. Так сильно, — попытался оправдаться Сан Саныч. — Мы даже не ожидали…
— Не ожидали… Сейчас уйдет за ворота, и поминай как звали.
— Не уйдет, — зловеще сказал Анатолий и вытащил из кармана пистолет.
Именной. Который за Днепр получил. — Не уйдет. Гад! Петров! Остановитесь!
Или я буду стрелять!
Петров не слушал. Петров опрометью бежал к распахнутым воротам. Которые обещали отмену или хотя бы отсрочку приговора.
— Один — в воздух, — тихо сказал Анатолий и, задрав ствол, выстрелил. — Стойте! Мокроусов!
Мокроусов, помещавшийся в обрюзгшей оболочке Петрова, не остановился. Но и не побежал быстрее. Потому что быстрее уже не мог. Кабы Мокроусов был в оболочке Мокроусова двадцатилетней давности, он, может быть, и успел добежать…
— Второй — на поражение! — сказал Анатолий и опустил дуло вниз.
— Ты что делаешь? — закричал издалека Федор.
— Пресекаю попытку побега, — сам себе ответил Анатолий, прослеживая дулом удаляющуюся фигуру.
— Уйдет, — сказал кто-то рядом. — Слишком далеко.
— Не уйдет, — прошептал Анатолий. — Не может такого быть, чтобы ушел! — И нажал на спуск в момент, когда беглец стал поворачивать за угол.
Выстрел!
Совершивший попытку побега подсудимый упал на асфальт. И замер.
— Ты что наделал? — вскричал подбежавший к месту событий Федор.
— Я?
— Ты!
— Ничего особенного. Привел приговор в исполнение, — жестко сказал Анатолий.
— Какой приговор? Мы же договаривались…
— Теперь поздно говорить, о чем мы договаривались, — вздохнул Сан Саныч и побрел к трупу.
— Ну вы даете! — покачал головой адвокат. — О приведении приговора в исполнение вы мне ничего не говорили…
— А вас здесь и не было, — сказал Анатолий. — Вообще не было. Вы на садовом участке морковь окучивали.
Адвокат еще раз осуждающе покачал головой и пошел к машине.
— В общем, так, мужики, — сказал Борис. — Все по домам и заготовьте надежное алиби. На каждый день. Раз так все обернулось…
— А труп?
— Труп я возьму на себя.
От ворот подошел Сан Саныч.
— Ну что? — спросили все.
— Точно в лоб! Чуть выше переносья, — сказал Сан Саныч.
Анатолий не без гордости похлопал себя по карману, где лежал пистолет. В его возрасте не каждый способен попасть даже в мишень в тесном, как коробка из-под обуви, пневматическом тире. А тут со ста метров в бегущую фигуру!
Видно, не весь еще вышел старый боец.
— А почему в лоб-то? — вдруг спросил Борис. — Он же спиной бежал.
— Вот и я говорю — спиной, — подтвердил Сан Саныч. — А убит выстрелом в лоб. Причем навылет. Вот и пуля.
И раскрыл ладонь. На которой лежала пуля. Винтовочная.
— Как это может быть? — удивленно спросил Анатолий. — Я же из пистолета стрелял…
— А попал из винтовки.
— Ничего не понимаю.
— А тут и понимать нечего. Зря ты Толя ковбоя изображал. Который может индейца со ста метров. В молоко ты попал.
— А как же он? — показал Анатолий на ворота. — Кто тогда его?
— Я думаю, свои, — сказал Сан Саныч. — Ведь он действительно много каких веревочек в руках держал. Которые туда вели. Вот они и решили их разом перерезать.
— А чего же не раньше?
— А раньше он в камере сидел. Под нашим присмотром. А чуть только вышел, его и…
— Ну, дела!
— Выходит, мы зря весь этот спектакль с судом устраивали?
— Какой спектакль? — насторожился Сан Саныч.
— Ну вот этот. С судьями и прокурорами.
— Какой же это спектакль. Если это суд!
— А к чему он был нужен, если все равно…
— К тому, чтобы все было по закону! — сказал Сан Саныч. — Вне зависимости от того, кто поставил последнюю точку. По за-ко-ну!
— Даже так?
— А как иначе? Иначе невозможно! В правовом государстве…
Больше на собрания в районную администрацию Сан Саныч не ходил. Чтобы ненароком кого-нибудь еще из старых знакомых в президиуме не увидеть. И телевизор тоже не включал. От греха подальше.
Зека вывели из машины во двор, который он, зажмурившись от яркого света, разглядеть не успел.
— Шагай! — крикнул конвойный. Затем зека раздели, вымыли, обрили. И выдали серую робу. Взамен инвалютного костюма.
— Вы что такое творите? — возмущался отвыкший от грубого обращения заключенный. — Откуда вдруг такие порядки? Раньше такого, чтобы до суда обривать и переодевать, не было.
— Раньше много чего не было. А теперь есть. Для самых отъявленных, вроде тебя. Жалобы есть?
— Есть!
— Тогда пишите прокурору.
— Дайте бумагу!
— Бумаги нет. Не положена! Другие просьбы, пожелания есть?
— Есть! Идите вы…
— Тогда до встречи.
И далее, с руками за спину, по коридорам, с этажа на этаж, через заградительные решетки — в камеру. Персональную. И единственную во всей тюрьме.
— Стоять! Идите!
Дверь с грохотом захлопнулась, и зек остался один. Один, на один с нарами, парашей и тревожащими душу воспоминаниями.
Чтобы поразмышлял на досуге о своей неправедной жизни. И сделал соответствующие выводы.
— Только все должно быть как по-настоящему. Один в один. И даже лучше, — сказал Сан Саныч. — И допросы, и протоколы, и экспертизы, и очные ставки.
Всђ. Чтобы комар носу не подточил!
— Не подточит.
— Ну тогда — ни пуха ни пера!
— К черту!
— Ну что, будем говорить? Или упорствовать? — спросил следователь, развернув лампу от себя.
Заключенный, сидящий на привинченном к полу табурете, демонстративно отвернулся.
— Спрашиваю еще раз — вы отказываетесь от добровольной дачи показаний? Или одумались? Зек криво ухмыльнулся.
— Распишитесь здесь о том, что вы отказываетесь давать показания.
— Не буду!
— Включайте видеокамеру.
— Видеокамера зачем? — хмуро спросил зек.
— Вместо протокола. В настоящее время аудио— и видеоматериалы считаются полноценными документами и принимаются к судопроизводству наравне с прочими вещдоками. Вы готовы отвечать на мои вопросы?
— Падлы!
— Ваша фамилия, имя, отчество? Ну, не тяните время.
— У вас есть мои документы.
— Я прошу вас назвать свою фамилию, имя и отчество.
— Черт с вами — Петров…
— Тогда прошу посмотреть сюда. Вот эти пальчики были сняты с соблюдением всех процессуальных норм с гражданина Петрова Владимира Анатольевича, то есть вас, не далее чем вечером третьего дня.
Заключенный посмотрел на увеличенные фотокопии отпечатков.
— А вот эти пальчики взяты из дела об ограблении Звенигородского филиала банка, повлекшем за собой гибель двух потерпевших, и принадлежат они гражданину Мокроусову С.Т. Впоследствии приговоренному к двенадцати годам строгого режима, заключенному под стражу, комиссованному по состоянию здоровья, умершему и захороненному на Новоникитском кладбище города Старониколаевска.
Согласно заключению экспертизы и те и другие отпечатки пальцев принадлежат одному и тому же лицу. И вот это совпадение вам будет объяснить очень трудно…
— Слушай, у Федора какой любимый фильм? — спросил Сан Саныч, просматривая спустя несколько часов видеозапись допроса.
— Не помню. Кажется, «Семнадцать мгновений весны». Ну тот, который со Штирлицем и Мюллером.
— Чувствуется…
— Это какая-то ошибка, — забеспокоился на экране телевизора допрашиваемый зек. — Совпадение отпечатков.
— Отпечатки индивидуальны и не совпадают. Никогда, — напомнил элементарный биологический закон следователь.
— И тем не менее.
— В таком случае, я предлагаю вам пройти в соседнюю комнату.
— Зачем это?
— Для проведения опознания.
— Какого опознания?
— Там увидите.
В соседней комнате на длинной скамейке восседали три человека, между которыми оставалось место еще для одного.
— Присаживайтесь, — предложил следователь.
— Я не сяду!
— Садитесь! Вам же хуже. Будете торчать как каланча, привлекать к себе внимание. Тогда вас точно опознают…
Зек сел.
— Введите.
В помещение вошел тщедушный мужчина с бегающими во все стороны глазками.
— Вы знаете кого-нибудь из этих людей?
— Я?
— Вы!
— Нет.
— Посмотрите повнимательней. Мужчина посмотрел повнимательней. И вдруг вздрогнул. И поднял палец.
— Знаю! Этого!
— Кто он?
— Мокроусов. Сашка. Только как же так? Он же умер. Много лет назад!
— Вы уверены, что это именно он?
— Был бы уверен, если бы не знал, что он покойник. А он не может встать?
— Гражданин, встаньте, пройдитесь. И скажите несколько слов.
— Да шли бы вы все со своими опознаниями…
— Он! Точно он! Он!! Я узнал его!
— Спасибо. Распишитесь здесь и здесь.
— А меня не посадят?
— За что?
— За то, что я его тут…
— Нет. Не посадят.
— А его не выпустят? А то он меня найдет и…
— Не выпустят. Будьте спокойны. Гражданин Петров, вы признаете себя гражданином Мокроусовым?
— Нет!
— В таком случае прошу пройти вас в соседнее помещение…
— Зачем?
— Там узнаете…
— Надо дожимать, — сказал Борис. — Сколько можно волынку тянуть? Тут материала на десять приговоров хватит.
— Но он ни один факт не признает.
— Это его проблемы. Суду важны факты, а не признания. А фактов — выше крыши. По этому делу самый пугливый судья меньше вышки не даст. А больше нам не надо.
— И все-таки я думаю, признание не помешало бы.
— Черт с вами, давайте дожимать, раз вы такие перестраховщики.
— Вы признаете себя виновным? — в который раз спрашивал Федор Михайлович.
— Нет!
— Но факты…
— На…ть мне на ваши факты. И на вас вместе с ними…
— Ну он же на грубость нарывается. Ну явно нарывается, — возмутился в соседнем помещении, куда был проведен динамик, Анатолий. — Ну просто изгаляется как может! Ну просто в хвост собачий следствие не ставит!
— Его бы по законам военного времени. Как пленных «языков». Враз бы все признал, — с сожалением вздохнул Семен. — А потом к стенке!
— Но до того по морде! — вставил Анатолий. — Которую он на дармовых административных харчах отъел…
— Почему вы упорствуете? Почему не хотите признать очевидного? — продолжал нудить за стенкой Федор.
— Потому что видел всех вас… — и подследственный очень подробно рассказывал кого, где и при каких обстоятельствах он видел…
— Нет, ну сколько можно терпеть эти оскорбления? — стучал кулаком по столу Борис. — Ладно мы, но он же честь мундира оскорбляет! Причем в таких выражениях… Вы как хотите, но я себя перестану уважать, если не отвечу ему…
— Не кипятись, Толя, — успокаивал его Борис. — Это он так защищается. Как умеет. Ты на его месте действовал бы точно так же.
— Я бы на его месте не оказался!..
— Вы хотя бы понимаете, что для суда вашего признания не требуется? Что фактического материала хватит для вынесения приговора? — продолжал давить следователь. — Что ваше признание это только формальность…
— Какого суда? — вдруг переспросил арестант.
— Как какого? — даже растерялся на мгновение Федор. — Нашего.
Российского…
— Что вы парашу гоните. Слушать противно. Ведь никакого суда не будет.
— Как так не будет?
— А так и не будет! Потому что следствия не было.
— Как не было? А это все что такое, по-вашему?
— Мистификация. Подстава.
Ветераны за стеной перестали препираться и замерли.
— Ладно, хватит играть втемную. Надоело, — сказал подследственный. — Вы что думаете, что я в эту дурно разыгрываемую комедию поверил? Вернее, конечно, поверил, но только в первые три дня. А потом дошло. Да если бы меня вдруг прокуратура, о последствиях не подумав, замела, там бы, — кивнул зек в потолок, — такая суета началась, такая беготня по кабинетам… Что не позднее, чем через полчаса, меня бы освободили. С глубочайшими извинениями.
И заодно прокурора. От занимаемой должности. Я же в этом деле не один завязан. Там такой клубок, что, если за одну ниточку зацепятся… И если та ниточка вдруг рот раскроет… Не будет суда. И даже следствия не будет.
— Но у нас неопровержимые доказательства…
— Засуньте их себе в… Кому сейчас в судах доказательства нужны?
— А что же тогда нужно?
— Наличные «зеленые». Или замолвленное нужным человеком словцо. Вы что думаете, нынешние судьи — борцы за правопорядок и идею? Да они, прежде чем на свое кресло сесть, через мой кабинет проходят. На цыпочках. Все. И не только через него. И если они не хотят свое сытное место потерять, им против этих кабинетов идти нельзя. А наоборот, надо всячески улавливать настроение их хозяев. И реагировать соответствующим образом.
Так что если даже ваши папочки по недоразумению до суда дойдут, их бесконечное число раз на доследование возвращать будут. К следователям, которые из той же самой кормушки кормятся…
Но только они не дойдут. Можете мне на слово поверить… Так-то. Робин Гуды хреновы.
Ветераны за стенкой переглянулись.
— Короче, чтобы не рассусоливать дольше, предлагаю вам мировую. Точнее сказать, амнистию,
— Как так нам?
— Да так — вам. Не мне же. Я своей должностью навек амнистирован. Вам предлагаю. Вам всем. Вместе с тем старым придурком, что на каждое торжественное собрание приходил. Чтобы на меня в президиуме полюбоваться. И который всю эту кашу заварил. О последствиях не думая.
— Вот гад! — ахнул Анатолий, косясь на враз покрасневшего Сан Саныча.
— Вы, порядочная сволочь, подследственный, — повторил, как эхо, Федор. — Вернее, наоборот, непорядочная.
— Хоть даже груздь. А только в лукошко вам меня не посадить. Силенок не хватит. Разрешаю думать до вечера. Вечером передумаю. И тогда не взыщите.
Тогда по всей строгости закона. Нашего закона.
Только вы, размышляя, не кипятитесь. И не о себе только думайте. Вам что — вы люди пожилые, которым терять нечего. Кроме пенсии. А вот всем прочим, что помоложе…
— Каким прочим?
— Которых вы в гимнастерки вырядили и заставили всю эту дурь ломать. Вы что думаете, с них не спросится за этот маскарад? Еще как спросится. Как за соучастие в похищении и задержании в качестве заложника должностного лица с целью получения выкупа и дестабилизации существующего политического положения. А это, извините, не мелкое хулиганство. Это — большая политика.
За которую иногда и к стене подводят. Вне зависимости от возраста и степени участия.
— Все, деды, доигрались, — выдохнул кто-то из ветеранов. — Я предупреждал — это плохо кончится.
— Не наводи панику. Это еще бабушка надвое сказала, что все. Мы располагаем очень серьезным фактическим материалом…
— Он тебе сказал, куда этот материал сунуть. Нет, не свалить нам его У него такие связи, до каких нам с нашим росточком не дотянуться. Спеклись мы.
— Да, не повезло. Крепче он оказался, чем мы предполагали…
— И что теперь?
— По домам теперь. И ему, и нам. И сидеть тихо, как мышки, чтобы кошку не раздразнить.
— Он не кошка. Он, похоже, волкодав. Все замолчали, уставившись печальными глазами в пол. И разом повернулись, когда в дверь вошел Федор.
— Слышали?
— Слышали.
— И что делать думаете?
— Сухари сушить. Мешками. Или на поклон идти.
— На какой поклон?
— На самый низкий. Подобострастный. Авось смилостивится. Авось простит неразумных. Хотя бы тех, кого мы в это дело не спросясь втравили.
— Да. За других попросить не грех…
— Нет, бойцы, я так не согласен. Чтобы челом бить, — вдруг встрепенулся Сан Саныч. — Может, он, конечно, и сильней, но только и мы не из слабаков.
Немец покруче был, а и тому хребет сломали. Не согласен я на мировую идти.
Хоть убейте.
— Он и убьет.
— Пусть убивает. Лучше так, чем сапоги лизать.
— Сапоги, конечно, неприятно…
— В общем так, я сейчас ухожу. И вы уходите, — сказал Сан Саныч. — А этого, — кивнул он на дверь, — закройте на засов. Так чтобы он вырваться не мог.
— Ты что, Саныч, удумал? Что ты с ним сотворить хочешь? — насторожились все.
— То же, что и раньше. Только теперь уже обязательно!
— Что?
— Судить!
— Он же тебе объяснил, что он неподсуден. Что в судах у него все схвачено.
— А вдруг не всђ?
— На вдруг мы уже надеялись.
— Ладно, бойцы. Я всю эту кашу заварил, мне и расхлебывать. Персонально. На меня в случае чего и валите.
— А ты себя коллективу не противопоставляй. И от коллектива не отрывайся, — резко сказал Борис. — Нечего общую пайку хавать в одиночку. Она — одна на всех. Хоть и пересоленная. Говори, что надумал. Пока по шее не получил.
Сан Саныч оглядел своих товарищей и понял, что был не прав. Очень вовремя понял. Для целостности шеи.
— Судить я его надумал! Чтобы по всей строгости. И без телефонного права.
— Это мы уже слышали. Ты скажи, где судить?
— Здесь.
— Выездным судом, что ли?
— Выездным.
— Да кто сюда поедет?
— Те, кого я найду, поедут.
— То есть ты хочешь сказать…
— Я ничего не хочу сказать. Я хочу только одного, чтобы справедливость восторжествовала. И чтобы все было по закону.
— Тогда запиши адресок.
— Чей?
— Прокурора одного. Военного трибунала. Третьего Белорусского фронта.
Мировой мужик. Меня в свое время в штрафбат приговорил. Откуда я к вам попал. Этот меньше вышки не запросит.
— И еще один телефончик.
— Чей?
— Секретаря суда. Ты же говоришь, все должно быть по закону.
— И заседателей…
— И судьи… Судьи не надо. И заседателей тоже.
— Почему это?
— Потому что они уже есть.
— Как так есть?
— Так и есть. Старые.
— Какие старые?
— Те, что его уже знают. Те, что ему первый срок давали…
— Подсудимый, встаньте.
— Зачем это мне вставать?
— Затем, что суд идет!
— Какой суд? Вы что, окончательно рехнулись? На старости лет.
— Встаньте, подсудимый. Или вам нужна помощь конвоя?
Конвой придвинулся.
— Встань, гад! Прояви уважение к суду, — шепотом сказал Борис. — А то я за себя не ручаюсь.
Подсудимый, пожав плечами, встал. И повернулся на звук шагов. И открыл рот.
Когда увидел состав суда.
Суд был тот же самый. Что двадцать лет назад.
— Прошу садиться. Подсудимый сел.
— Слушается дело подсудимого Мокроусова… Он что, с ума сошел? Те же лица.
Тот же судья. Те же заседатели. Все как два десятка лет назад. И даже тот же адвокат. И даже в тех же самых очках и с теми же самыми нарукавниками на локтях!
— Я вас буду защищать, — сообщил занявший место адвокат. — Постараюсь сделать все, что в моих силах.
Подсудимый замотал головой, словно увидел кошмарный сон. Словно после того, как он проснулся, сон не исчез.
— Откуда они? — спросил он конвоира.
— Из прошлого, — ответил Борис. — Из твоего прошлого.
— А зачем?
— Возвращать долги.
— Мм-м-м.
— Подсудимый, вам плохо? Требуется помощь врача? — спросил судья.
Подсудимый лихорадочно замотал головой. Словно отбиваясь от назойливой, в собственных мозгах, мухи.
— Тогда продолжим слушанье дела. Вызывается свидетель…
— Ну что там? — спросил Семен Сан Саныча, прижавшегося ухом к двери в зал суда.
— Заседают.
— А как подсудимый?
— По-моему, в ступоре. Все никак не может понять, где он и что с ним происходит. Только просит в Верховный Суд позвонить. Какому-то Иванову. И плачет.
— А выступает кто?
— Прокурор.
— Что требует?
— Смертную казнь.
— Этот добьется… …На основании статей… УК РСФСР… и по совокупности статей… подсудимого… к высшей мере наказания… Что и заслужил…
Ветераны сворачивали манатки. Вчетвером за два конца столешни поднимали, грузили в машину столы заседаний. Таскали стулья и скамейки.
Подсудимый сидел рядом, возле стенки, под присмотром Сан Саныча и Анатолия.
Казалось, он все еще не мог прийти в себя. После суда. И вынесенного приговора.
— Убери ноги! — говорили ему, проходя мимо. И он механически поджимал ноги.
— Подвинься. Мешаешь.
И он пододвигался.
Слаб в коленках оказался Глава администрации. Не то что бывший беглый рецидивист Мокроусов. Который, на том двадцатилетней давности суде, несмотря на перспективу смертного приговора, ухмылялся, угрожал суду и вообще вел себя самым вызывающим образом. Размякают бывшие рецидивисты в высоких начальственных кабинетах. Мхом берутся. Или это просто возраст сказывается? И нервное перенапряжение?..
— И что теперь будет? — периодически спрашивал приговоренный к высшей мере Глава администрации.
— Прошение о помиловании. Если вы надумаете его подавать, — отвечал стоящий рядом в ожидании машины адвокат.
— А помилуют?
— Вряд ли. Но хотя бы время потянется.
— До чего?.. Потянется?
— До приведения приговора в исполнение. Приговоренный преступник гулко сглатывал слюну.
— Подбери ноги! — кричали проходящие мимо ветераны.
Подсудимый автоматически подбирал ноги…
— Всђ! Шабаш. Осталось только этого увести, — кивнул Борис.
Приговоренный встрепенулся.
— Куда увести?
— Туда, откуда ты десять лет назад сбежал.
— Зачем?
— Затем. Сам знаешь, зачем!
Приговоренный знал. Теперь точно знал! Он закрутил во все стороны глазами и вдруг, сильно дернувшись, вскочил на ноги. И побежал в сторону открытых ворот.
— Вы что? — закричал Борис на допустивших промашку конвоиров. — Одного полоумного зека удержать не смогли?
— Да он так неожиданно. Так сильно, — попытался оправдаться Сан Саныч. — Мы даже не ожидали…
— Не ожидали… Сейчас уйдет за ворота, и поминай как звали.
— Не уйдет, — зловеще сказал Анатолий и вытащил из кармана пистолет.
Именной. Который за Днепр получил. — Не уйдет. Гад! Петров! Остановитесь!
Или я буду стрелять!
Петров не слушал. Петров опрометью бежал к распахнутым воротам. Которые обещали отмену или хотя бы отсрочку приговора.
— Один — в воздух, — тихо сказал Анатолий и, задрав ствол, выстрелил. — Стойте! Мокроусов!
Мокроусов, помещавшийся в обрюзгшей оболочке Петрова, не остановился. Но и не побежал быстрее. Потому что быстрее уже не мог. Кабы Мокроусов был в оболочке Мокроусова двадцатилетней давности, он, может быть, и успел добежать…
— Второй — на поражение! — сказал Анатолий и опустил дуло вниз.
— Ты что делаешь? — закричал издалека Федор.
— Пресекаю попытку побега, — сам себе ответил Анатолий, прослеживая дулом удаляющуюся фигуру.
— Уйдет, — сказал кто-то рядом. — Слишком далеко.
— Не уйдет, — прошептал Анатолий. — Не может такого быть, чтобы ушел! — И нажал на спуск в момент, когда беглец стал поворачивать за угол.
Выстрел!
Совершивший попытку побега подсудимый упал на асфальт. И замер.
— Ты что наделал? — вскричал подбежавший к месту событий Федор.
— Я?
— Ты!
— Ничего особенного. Привел приговор в исполнение, — жестко сказал Анатолий.
— Какой приговор? Мы же договаривались…
— Теперь поздно говорить, о чем мы договаривались, — вздохнул Сан Саныч и побрел к трупу.
— Ну вы даете! — покачал головой адвокат. — О приведении приговора в исполнение вы мне ничего не говорили…
— А вас здесь и не было, — сказал Анатолий. — Вообще не было. Вы на садовом участке морковь окучивали.
Адвокат еще раз осуждающе покачал головой и пошел к машине.
— В общем, так, мужики, — сказал Борис. — Все по домам и заготовьте надежное алиби. На каждый день. Раз так все обернулось…
— А труп?
— Труп я возьму на себя.
От ворот подошел Сан Саныч.
— Ну что? — спросили все.
— Точно в лоб! Чуть выше переносья, — сказал Сан Саныч.
Анатолий не без гордости похлопал себя по карману, где лежал пистолет. В его возрасте не каждый способен попасть даже в мишень в тесном, как коробка из-под обуви, пневматическом тире. А тут со ста метров в бегущую фигуру!
Видно, не весь еще вышел старый боец.
— А почему в лоб-то? — вдруг спросил Борис. — Он же спиной бежал.
— Вот и я говорю — спиной, — подтвердил Сан Саныч. — А убит выстрелом в лоб. Причем навылет. Вот и пуля.
И раскрыл ладонь. На которой лежала пуля. Винтовочная.
— Как это может быть? — удивленно спросил Анатолий. — Я же из пистолета стрелял…
— А попал из винтовки.
— Ничего не понимаю.
— А тут и понимать нечего. Зря ты Толя ковбоя изображал. Который может индейца со ста метров. В молоко ты попал.
— А как же он? — показал Анатолий на ворота. — Кто тогда его?
— Я думаю, свои, — сказал Сан Саныч. — Ведь он действительно много каких веревочек в руках держал. Которые туда вели. Вот они и решили их разом перерезать.
— А чего же не раньше?
— А раньше он в камере сидел. Под нашим присмотром. А чуть только вышел, его и…
— Ну, дела!
— Выходит, мы зря весь этот спектакль с судом устраивали?
— Какой спектакль? — насторожился Сан Саныч.
— Ну вот этот. С судьями и прокурорами.
— Какой же это спектакль. Если это суд!
— А к чему он был нужен, если все равно…
— К тому, чтобы все было по закону! — сказал Сан Саныч. — Вне зависимости от того, кто поставил последнюю точку. По за-ко-ну!
— Даже так?
— А как иначе? Иначе невозможно! В правовом государстве…
Больше на собрания в районную администрацию Сан Саныч не ходил. Чтобы ненароком кого-нибудь еще из старых знакомых в президиуме не увидеть. И телевизор тоже не включал. От греха подальше.