Страница:
усиливают атмосферу внешней торжественности и внутреннего трагизма эпохи:
бесконечно-томительный день в темнице "венчанного узника" царевича Дмитрия,
сожжение князя Лукомского, посещение "черной избы" Иваном III, "наказание
стыдом" еретиков - и заключительный аккорд - казнь Антона на льду
Москвы-реки.
Эти картины производят неизгладимое впечатление благодаря глубокому
авторскому лиризму. Сколько щемящего чувства горечи в словах, заключающих
сцену казни: "И в то же самое время солнце так играло на небе!"
Композитор Серов, долгое время работавший над замыслом оперы на сюжет
"Басурмана", собирался снять этот "убийственный жестокий" финал и кончить
оперу идиллической сценой торжествующей любви Антона и Анастасии.
"Басурман", как и другие произведения Лажечникова, - не только
исторический, это в известной мере и политический роман своего времени. В то
время как идеология "официальной народности" николаевской эпохи внушала, что
"настоящее России более чем великолепно, а прошлое удивительно", Лажечников
своими произведениями заставлял сомневаться и в том, и в другом и разрушал
атмосферу официально-показного благополучия Российской империи.
Дошедшая до нас глава незаконченного четвертого исторического романа
Лажечникова "Колдун на Сухаревой башне" свидетельствует об интересном, но, к
сожалению, неосуществленном замысле писателя. К тому времени слава
Лажечникова как исторического романиста настолько упрочилась, что
петербургский издатель Глазунов заключил с ним контракт о покупке будущего
произведения за 20 тысяч рублей* - интересно, что спустя 20 лет все собрание
сочинений Лажечникова будет куплено за 12 тысяч рублей. Но "Колдун на
Сухаревой башне" так и не был окончен**. Остается только гадать, почему так
произошло: остановила ли автора скудость материалов и источников, или
служебная деятельность не оставляла времени для творческой работы. Возможно,
этому способствовала и необычная эпистолярная форма (фрагмент романа
представляет четыре письма известных исторических лиц), которая не давала
возможности проявиться излюбленной субъективно-лирической манере
повествования писателя, сковывала его. Однако и эта единственная глава
несостоявшегося романа, написанная живо и увлекательно, заслуживает внимания
читателя, как, например, заслуживает его фрагмент неоконченного романа
Пушкина "Арап Петра Великого".
______________
* См.: Письмо Лажечникова Белинскому от 18 июня 1836 г. // Белинский и
его корреспонденты. - М., 1948. - С. 182.
** Отрывок из "Колдуна на Сухаревой башне" был напечатан в журн.
"Отечественные записки", 1840, Э 10.
Тема "Колдуна на Сухаревой башне" близка теме "Ледяного дома": середина
XVIII века, дворцовые интриги, перевороты, господство недостойных
временщиков. Что привлекло Лажечникова, обычно выбиравшего переломные
моменты русской истории, в этом ничем не примечательном кратковременном
царствовании Петра II - внука Петра I, сына казненного царевича Алексея?
Вряд ли фигура царя-отрока, за четыре года правления ничем себя не
проявившего, кроме патологической страсти к охоте, которая в конце концов и
погубила его: простудившись во время длительной зимней охоты, он заболел
оспой и скоропостижно скончался в возрасте 15 лет. Сомнительно, чтобы роль
главного героя предназначалась и Ивану Долгорукову, всесильному фавориту
Петра II, хотя именно он является автором половины писем, составляющих I
главу романа. Вот как характеризует царского фаворита его потомок,
историограф рода Долгоруковых князь П.В.Долгоруков, политический эмигрант
середины XIX века: "Несмотря на свой живой ум и доброе сердце, он был
легкомыслен, развращенный и ничтожный человек, не сумевший достойно
воспользоваться своим безграничным влиянием на молодого государя"*.
______________
* Из записок князя П.В.Долгорукова. Время императора Петра II и
императрицы Анны Иоанновны. - М., 1909. - С. 39.
Известно, что Пушкин осуждал "гордые замыслы Долгоруких", пытавшихся
установить олигархический образ правления, как основную консервативную
тенденцию русской истории XVIII века.
Исследователи творчества Лажечникова отмечали, что личность Ивана
Долгорукова предстает в этом отрывке идеализированной*. Но вряд ли можно в
данном случае говорить об идеализации, поскольку автор не успел развить этот
образ, лишь наметив его пунктиром. К тому же перед нами еще не гордый
фаворит царя, а всего лишь шестнадцатилетний юноша, пишущий письма своему
наставнику. Естественно, что порочные наклонности еще не успели в нем
развиться. Наряду с непосредственностью, ироничностью в письмах этого юнца
проскальзывает и непомерное честолюбие - он замыслил свалить всемогущего
любимца Екатерины I - Меншикова. Со страниц писем юного честолюбца звучат
слова о "милом отечестве", о счастье России, но кто же из домогавшихся
власти во все времена не говорил о счастье народа, все дело в том, что
понимать под ним.
______________
* См.: Венгеров С.А. Лажечников И.И.: Критико-биогр. очерк //
Лажечников И.И. Полн. собр. соч. - Т. I. - С. CXVIII.
Колоритен в романе образ известного вельможи А.И.Остермана, этого
беспринципного, лукавого царедворца, который "умел удержать за собою...
доверие и милости двух императоров, двух императриц, одного правителя, одной
правительницы и, что еще труднее, трех временщиков..."*
______________
* Лажечников И.И. Соч.: В 2 т. - М., 1986. - Т. II. - С. 120.
По-видимому, центральное место в романе должно было принадлежать, как
показывает название книги, известному деятелю начала XVIII века Якову
Вилимовичу Брюсу. Потомок знатного шотландского рода, предки которого осели
на Руси еще при царе Алексее Михайловиче, он был одним из тех, кого Пушкин
назвал "птенцом гнезда Петрова": в битвах при Нарве и Полтаве он командовал
всей русской артиллерией, участвовал почти во всех походах Петра I,
способствовал подписанию выгодного для России Ништадтского мирного договора,
несколько лет был президентом берг- и мануфактур-коллегий.
Однако почему роман должен был называться "Колдун на Сухаревой башне"?
Такое прозвище получил Брюс у своих современников в связи с его занятиями
астрономией, математикой, астрологией, в знаменитой, ныне разрушенной,
Сухаревой башне, где в начале XVIII века располагалась первая в России
"навигацкая школа". "Говорили, что он оживил какую-то статую, изобрел
эликсир бессмертия... - пишет Н.Полевой в статье "Алхимия в России". -
Сухарева башня... долго слыла в народе местом колдовства и чернокнижия"*.
______________
* "Живописное обозрение достопамятных предметов из наук, искусств,
художеств". - М., 1835. - Т. I. - С. 221.
П.В.Долгоруков приводит слухи, распускаемые суеверным и невежественным
духовенством о том, что "к фельдмаршалу Брюсу каждую ночь приходил черт,
ужинал с ним и что Брюс не может говорить с монахом праведной жизни без
того, чтобы у него изо рта не выходило синее пламя..."*
______________
* Из записок князя П.В.Долгорукова. - С. 13.
Понятен интерес Лажечникова к личности Брюса: именно таких бескорыстных
деятелей науки, искусства писатель почитал основными двигателями
общественного прогресса.
В письмах Долгоруковых намечается еще один образ, которому
предназначалась, по-видимому, не последняя роль в романе. Это образ Натальи
Борисовны Шереметевой, дочери прославленного фельдмаршала Петра I.
Поразительна судьба этой женщины, в которой можно видеть своеобразную
предтечу декабристок, последовавших за своими мужьями в Сибирь. Она
рассказала об этом в своих мемуарах*, написанных на склоне жизни: в
пятнадцатилетнем возрасте стала невестой царского фаворита Ивана
Долгорукова, который вскоре "пал" и был подвергнут опале, могла бы отречься
от своего жениха, к чему ее понуждали родственники, но она предпочла выйти
за него замуж и последовала за ним в ссылку в Сибирь, в печально знаменитый
Березов, где в немыслимых условиях прожила 10 лет, поддерживая павшего духом
мужа и воспитывая двух сыновей-младенцев. Наталья осталась верна мужу и
после его смерти: спустя восемь лет после их водворения в Сибирь муж был
подвергнут новому "розыску" по доносу подлеца, увезен от семьи и четвертован
в Новгороде. Оставшись в 26 лет вдовой, Наталья посвятила жизнь детям, а
устроив их судьбу, постриглась в один из киевских монастырей, где и
скончалась.
______________
* "Записки" Н.Б.Долгоруковой (Шереметевой) впервые были напечатаны в
журн. "Друг юношества", 1810, Э 1.
Лажечникова, писателя-романтика, не могла оставить равнодушным история
этой подвижнической жизни, как не оставила она равнодушными К.Рылеева и
И.Козлова, посвятивших ей свои поэтические произведения. Вот круг лиц и
событий, который должен был получить развитие в этом последнем романе
Лажечникова. Интересно, что в наши дни этот исторический материал привлек
внимание В.Пикуля, который создал на его основе роман "Слово и дело".
Заметное место в литературном наследии Лажечникова занимают его
мемуары. Писатель обращается к ним в середине 50-х годов, когда русская
мемуаристика совершила качественный скачок в своем развитии. В это время
появляется ряд интереснейших мемуаристов: П.В.Анненков, И.И.Панаев,
А.Я.Панаева, со своими воспоминаниями выступают И.С.Тургенев и И.А.Гончаров,
А.И.Герцен начинает работу над "Былым и думами". Определенное место в
классике русской мемуаристики занимают и воспоминания Лажечникова.
Три с половиной десятилетия охватывают мемуары Лажечникова. Точкой
отсчета для автора явились события 1812 года, которым посвящены два очерка
мемуарного цикла - "Новобранец 1812 года" и "Несколько заметок и
воспоминаний по поводу статьи "Материалы для биографии А.П.Ермолова".
Лажечникову удалось, вспоминая события своей юности, воссоздать самый дух
того незабываемого времени. Лихорадочно-тревожная атмосфера накануне
вступления французов в столицу, растревоженная, стронувшаяся со своего места
Москва - обозы покидающих столицу жителей, повозки с ранеными, толпы
пленных, зловещее зарево на небе - отблеск горящей Москвы - все это живо
предстает со страниц воспоминаний Лажечникова. На этом фоне писатель рисует
запоминающиеся портреты исторических лиц, с которыми столкнуло его
национальное бедствие.
Вот Барклай де Толли с его "величавым, спокойным, холодным взором",
"голым, как ладонь, черепом". Взгляд Лажечникова на это трагическое лицо
эпопеи 1812 года совпадает с почтительным преклонением перед этим
полководцем Пушкина. По мнению Лажечникова, это "великий полководец, который
с начала войны до бородинской отчаянной схватки сберег на плечах своих
судьбу России".
Вот Сергей Глинка, призывающий на Поклонной горе народ к борьбе с
неприятелем. Мемуарист сообщает такие живые штрихи к портретам известных
деятелей прошлого, которые придают им объемность. Так, если о С.Глинке
известно, что он был издателем реакционного журнала "Русский вестник", так
называемым "квасным патриотом", то из мемуаров Лажечникова мы узнаем, что
это был и безрассудно щедрый, благородный человек, который раздавал свои
деньги и вещи бедным, сам же ходил в жестокие морозы в одном сюртуке, без
шубы. По-видимому, патриотизм С.Глинки при всей своей официозности
проистекал из чистого искреннего чувства, чего нельзя сказать о другом
деятеле того времени - Ростопчине. Мемуары Лажечникова при всей своей
фактической точности (автор писал их на основании ранних записей и
дневников) грешат и субъективностью. Так, Лажечников явно преувеличивает
роль московского градоначальника Ростопчина, автора пресловутых
"ростопчинских" афишек, написанных в псевдонародном духе, который играл на
народных чувствах, а в решительную минуту сбежал, бросив на растерзание
толпе невинного Верещагина.
В другом очерке Лажечникова, посвященном Отечественной войне, в центре
внимания - заграничные походы русской армии 1813-1815 годов. Картина
разрушенного, заваленного трупами Вильнюса, изнурительное преследование
отступающей французской армии, отношения русских воинов с местным
населением, офицерские беседы на бивуаках - все это в значительной мере
обогащает наше представление о заключительном периоде войны. На переднем
плане этой пестрой картины - портреты генералов 12-го года: Н.Н.Раевского,
А.П.Ермолова, А.И.Остермана-Толстого. Автора воспоминаний волнует вопрос:
кто сыграл главную роль в победе под Кульмом - Ермолов или Остерман-Толстой?
Для нас же ценнее живые характеристики этих замечательных людей, которые
сообщает Лажечников Ермолов с его "огромной, львиной головой", в распахнутом
сюртуке, с его независимостью, прямотой, "врожденной склонностью к
сарказму", с "остротами, которые электрически расходились по армии и
приобретали ему немало жарких почитателей".
Объемно, "по-домашнему", показан генерал Остерман-Толстой, под началом
которого Лажечников служил несколько лет. Этот "рыцарь без страха и упрека",
идеал командира в духе "слуга царю, отец солдатам", спартански скромен,
неустрашимо храбр, отечески щедр и добр по отношению к подчиненным. Подобная
идеализация, основанная на юношеском преклонении перед прославленным
военачальником, имела под собой реальную основу. Остерман-Толстой, боевой
генерал 1812 года, которому на поле брани оторвало руку, прославился своим
ответом адъютантам, спрашивавшим во время ожесточенного боя: что делать?
"Стоять и умирать", - неизменно отвечал генерал.
Наряду с этим Остерман-Толстой в изображении Лажечникова - и вельможа
старого времени, с присущими ему чудачествами и причудами, вроде обыкновения
держать в своей походной палатке орла и ворона, а во дворе дома - медведей.
Наибольший интерес для нас в мемуарном цикле Лажечникова представляют
воспоминания о Пушкине и Белинском. В очерке "Знакомство мое с Пушкиным"
Лажечников рассказывает неизвестный до того эпизод из жизни молодого
Пушкина*: будучи адъютантом графа Остермана-Толстого, он предотвратил дуэль
поэта с неким майором Денисевичем, вызванную ссорой в театре.
______________
* Подтверждение этого эпизода можно видеть в письме Лажечникова Пушкину
от 19 декабря 1831 г. // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. - М.; Л., 1941. - Т.
XIV. - С. 250.
Написав "Последний Новик", Лажечников послал его с теплой надписью
Пушкину, что вызвало между ними переписку, которая продолжалась с большими
перерывами до конца жизни поэта. Эта переписка, а точнее, спор,
разгоревшийся между ее участниками по поводу исторической достоверности
персонажей "Ледяного дома", стоит в центре внимания очерка.
Лажечников гордился интересом Пушкина к его творчеству, высокой оценкой
первых двух его исторических романов. Тем болезненнее воспринял он упрек
Пушкина в несоблюдении исторической истины в отношении основных героев:
Волынского, Бирона, Тредиаковского*. Лажечников горячо возражал Пушкину, и
слова возражения его "были напитаны горечью". Эту полемику с той же
страстностью старый романист продолжил спустя двадцать лет в своих мемуарах.
Особенно близко к сердцу как "необъяснимую обмолвку великого поэта" он
воспринял пушкинскую попытку "оправдать" Бирона.
______________
* См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. - Т. XVI. - С. 62.
Отстаивая свой взгляд на Бирона, как на ничтожного выходца и кровавого
деспота, Лажечников проявил непонимание истинного смысла позиции Пушкина в
этом вопросе. Нисколько не обольщаясь относительно личных качеств Бирона*,
Пушкин протестует против официозного стремления сделать из Бирона "козла
отпущения" за весь "ужас царствования Анны". Оправдывая Бирона, Пушкин ни в
малой мере не оправдывал бироновщину; снимая вину с одного человека, он
переносил ее на общественную систему в целом. К тому же личность Бирона
привлекла Пушкина, по-видимому, попыткой противостоять русской
олигархической фронде, в которой поэт видел консервативные тенденции.
______________
* См.: Пушкин А.С. "Заметки по истории XVIII века" (1822).
Безоговорочно прав Пушкин в своей горячей защите В.К.Тредиаковского,
который представлен в "Ледяном доме" бездарным педантом и раболепствующим
шутом. Эта точка зрения Лажечникова на известного и заслуженного поэта XVIII
века, которую осуждали многие критики того времени, в том числе и Белинский,
- дань традиции, прочно сложившейся в дворянской среде в отношении к
даровитому ученому плебею - "вечному труженику" Тредиаковскому.
Не соглашался Пушкин и с трактовкой главного героя романа - Волынского.
Образ "самоотверженного подвижника правды", каким изображен Волынский в
"Ледяном доме", далеко не соответствует реальному облику вельможи XVIII
века, боровшемуся за власть с Бироном. Однако, идеализируя Волынского в
моральном плане, приписывая ему несвойственные вольнолюбивые настроения в
духе декабристской традиции*, Лажечников правильно отражает в романе
прогрессивное для своего времени значение личности Волынского, национальные
требования его программы.
______________
* См. об этом: Ильинская Н.Г. Роман И.И.Лажечникова "Ледяной дом" //
Учен. зап. ЛГПИ им. Герцена. - 1958. - Т. 184. - Вып. 6.
Опасение Пушкина по поводу того, что "со временем, когда дело
Волынского будет обнародовано", это повредит роману Лажечникова, не
оправдалось. Следственное дело Волынского было опубликовано в 1858 году, но
это ничуть не отразилось на популярности "Ледяного дома". И дело,
по-видимому, не только в таланте автора, но и в том, что Лажечников умел
верно ухватить общую идею эпохи, исторического лица.
В отличие от воспоминаний о Пушкине, мемуары о Белинском не носят
полемического характера. В них автор вспоминает историю своего знакомства и
более чем двадцатилетних дружеских отношений с Белинским.
Незадолго перед смертью, отмечая полувековой юбилей литературной
деятельности, Лажечников получил поздравление от "проживающих в Кронштадте
почитателей таланта" и "честного гражданского направления" его, причем особо
отмечалось "покровительство, оказанное незабвенному Белинскому" на первых
порах его вхождения в литературу. Действительно, заслуга Лажечникова перед
русским обществом огромна. Без преувеличения можно сказать, что он дал нам
Белинского, хотя сам Лажечников со свойственной ему скромностью такого
вывода не делает. Он даже не пишет, что Белинский первоначально учился в
созданном его хлопотами чембарском училище, рассказывая лишь, как поразил
его во время инспектирования уездных школ 12-летний Виссарион своими
способностями и любознательностью. Уже тогда Лажечников отметил его и
наградил, а впоследствии никогда не терял из виду. Не пишет мемуарист и о
том, как он устроил Белинского на казенный счет в Пензенскую гимназию, а
ведь не будь этого, вряд ли Белинский при бедности своего отца смог бы
получить образование (его брат Константин остался необразованным). Очерк
пронизывают горячая любовь и преклонение перед "сурово-неумолимой" натурой
"неистового Виссариона", перед его неподкупной принципиальностью,
бескомпромиссностью. Сам Лажечников не всегда отличался подобной твердостью;
в конце жизни безденежье заставило его печататься в таких малопочтенных
изданиях, как "Библиотека для чтения" и "Дагерротип". Белинский сурово
осудил эту неразборчивость Лажечникова, несмотря на то, что высоко ценил его
как романиста. Однако широта натуры Лажечникова и чувство справедливости
подавили в нем обиду, и он сохранил до конца дней своих благоговейное
отношение к Белинскому. Об этом свидетельствует краткое посвящение, которым
сопроводил Лажечников свою драму "Опричник", опубликованную в 1867 году, -
"Памяти В.Г.Белинского". Это посвящение было сделано в годы наступающей
реакции, когда многие бывшие приятели отшатнулись от Белинского, когда
некогда прогрессивный литератор, а теперь реакционер П.А.Вяземский называл
Белинского "литературным бунтовщиком, который за неимением у нас места
бунтовать на площади, бунтовал в журналах"*.
______________
* Русский архив. - 1885. - Э 6. - С. 318.
Друг Белинского И.Панаев вспоминал: "По мере того, как Белинский
возбуждал к себе все большую любовь и уважение нового поколения
литературного и нелитературного, старое литературное поколение смотрело на
него все с большим ожесточением и бессильною злобою. Один из всех старых
литературных авторитетов - И.И.Лажечников - искренно дорожил его мнением и
каждый приезд свой в Петербург посещал его*.
______________
* Панаев И.И. Литературные воспоминания. - Л., 1950. - С. 262.
Мемуары Лажечникова о Белинском при мелких неточностях несут в себе
ценный фактический материал, проливая свет на годы учения и московский
период жизни критика, на его отношения с семейством Бакуниных, фамилию
которых Лажечников не мог назвать (Михаил Бакунин как "политический
преступник" отбывал ссылку в Сибири), но изображению которых уделено
значительное место в очерке.
Заключительное произведение мемуарного цикла "Как я знал Магницкого"
повествует о состоянии Казанского университета и вместе с тем, благодаря
особенностям манеры Лажечникова-мемуариста, любящего "боковые ходы",
отступления по ассоциациям, дает картину культурной жизни в последние годы
царствования Александра I. Перед нами предстает Россия, в которой произошли
трагические перемены в общественной жизни. Если приметы "дней Александровых
прекрасного начала" - это приближение к царю ярких талантов (Сперанский,
Чарторийский, Новосильцев), закон о вольных хлебопашцах, открытие Публичной
библиотеки, Харьковского и Казанского университетов, то в дальнейшем следуют
возвышение Аракчеева, военные поселения, гонения на университетскую науку.
В центре очерка - фигура Михаила Леонтьевича Магницкого (1778-1855), в
описываемое время - попечителя Казанского учебного округа. Будучи человеком
неординарного ума и способностей, Магницкий предпочел путь грибоедовского
Молчалина: сделал себе карьеру умением расчетливо выбирать покровителей и
ревностным исполнением их планов. Магницкий сблизился со Сперанским, затем,
после его падения, снискал расположение А.Н.Голицына - министра духовных дел
и народного просвещения, президента Российского Библейского общества,
главного начальника цензуры, который совершил эволюцию от вольтерьянца к
мистику, опасавшемуся всякого свободного проявления умственной жизни как
ереси. В 1824 году, когда положение А.Н.Голицына пошатнулось, Магницкий
делает ставку на Аракчеева, и здесь не последнюю роль сыграл его "Сон в
Грузине" - написанные в льстивых тонах впечатления о пребывании в Грузине,
новгородском имении Аракчеева.
В мемуарах Лажечникова мы видим Казанский университет в тот момент,
когда преобразования Магницкого вполне достигли своей цели: "вольнодумства"
нет и в помине, преподавание всех наук основано на благочестии, потому что,
как писал Магницкий в одной из своих статей, "одна религия есть предмет,
предохраняющий науки от гниения". Университет-монастырь 20-х годов ("от стен
университета... веяло... гнилью старых аббатств") под пером Лажечникова
предстает страшным, потому что лишение человека права на самостоятельную
мысль растлевает человеческую душу. Будучи скромным служащим, писатель
увидел общую нравственную деградацию, когда "спрос на благочестие" породил в
ответ ханжество, лицемерие и создал питательную среду для процветания
беспринципных подлецов. И.И.Лажечников не выступал открыто против Магницкого
и его идей, но в течение всей жизни, неизменно оставаясь порядочным, честным
и благородным человеком, несомненно, оказывал влияние на нравственный климат
общества. И именно поэтому мемуары Лажечникова так ценны и актуальны в наше
время.
Теперь, с высоты полуторавековой дистанции, видно, что современники
преувеличивали, называя Лажечникова "отечественным Вальтером Скоттом". Эпоху
в развитии русской литературы его творчество не составило. И тем не менее он
по праву занимает свое достаточно почетное место в русской культуре.
Н.Г.Ильинская
бесконечно-томительный день в темнице "венчанного узника" царевича Дмитрия,
сожжение князя Лукомского, посещение "черной избы" Иваном III, "наказание
стыдом" еретиков - и заключительный аккорд - казнь Антона на льду
Москвы-реки.
Эти картины производят неизгладимое впечатление благодаря глубокому
авторскому лиризму. Сколько щемящего чувства горечи в словах, заключающих
сцену казни: "И в то же самое время солнце так играло на небе!"
Композитор Серов, долгое время работавший над замыслом оперы на сюжет
"Басурмана", собирался снять этот "убийственный жестокий" финал и кончить
оперу идиллической сценой торжествующей любви Антона и Анастасии.
"Басурман", как и другие произведения Лажечникова, - не только
исторический, это в известной мере и политический роман своего времени. В то
время как идеология "официальной народности" николаевской эпохи внушала, что
"настоящее России более чем великолепно, а прошлое удивительно", Лажечников
своими произведениями заставлял сомневаться и в том, и в другом и разрушал
атмосферу официально-показного благополучия Российской империи.
Дошедшая до нас глава незаконченного четвертого исторического романа
Лажечникова "Колдун на Сухаревой башне" свидетельствует об интересном, но, к
сожалению, неосуществленном замысле писателя. К тому времени слава
Лажечникова как исторического романиста настолько упрочилась, что
петербургский издатель Глазунов заключил с ним контракт о покупке будущего
произведения за 20 тысяч рублей* - интересно, что спустя 20 лет все собрание
сочинений Лажечникова будет куплено за 12 тысяч рублей. Но "Колдун на
Сухаревой башне" так и не был окончен**. Остается только гадать, почему так
произошло: остановила ли автора скудость материалов и источников, или
служебная деятельность не оставляла времени для творческой работы. Возможно,
этому способствовала и необычная эпистолярная форма (фрагмент романа
представляет четыре письма известных исторических лиц), которая не давала
возможности проявиться излюбленной субъективно-лирической манере
повествования писателя, сковывала его. Однако и эта единственная глава
несостоявшегося романа, написанная живо и увлекательно, заслуживает внимания
читателя, как, например, заслуживает его фрагмент неоконченного романа
Пушкина "Арап Петра Великого".
______________
* См.: Письмо Лажечникова Белинскому от 18 июня 1836 г. // Белинский и
его корреспонденты. - М., 1948. - С. 182.
** Отрывок из "Колдуна на Сухаревой башне" был напечатан в журн.
"Отечественные записки", 1840, Э 10.
Тема "Колдуна на Сухаревой башне" близка теме "Ледяного дома": середина
XVIII века, дворцовые интриги, перевороты, господство недостойных
временщиков. Что привлекло Лажечникова, обычно выбиравшего переломные
моменты русской истории, в этом ничем не примечательном кратковременном
царствовании Петра II - внука Петра I, сына казненного царевича Алексея?
Вряд ли фигура царя-отрока, за четыре года правления ничем себя не
проявившего, кроме патологической страсти к охоте, которая в конце концов и
погубила его: простудившись во время длительной зимней охоты, он заболел
оспой и скоропостижно скончался в возрасте 15 лет. Сомнительно, чтобы роль
главного героя предназначалась и Ивану Долгорукову, всесильному фавориту
Петра II, хотя именно он является автором половины писем, составляющих I
главу романа. Вот как характеризует царского фаворита его потомок,
историограф рода Долгоруковых князь П.В.Долгоруков, политический эмигрант
середины XIX века: "Несмотря на свой живой ум и доброе сердце, он был
легкомыслен, развращенный и ничтожный человек, не сумевший достойно
воспользоваться своим безграничным влиянием на молодого государя"*.
______________
* Из записок князя П.В.Долгорукова. Время императора Петра II и
императрицы Анны Иоанновны. - М., 1909. - С. 39.
Известно, что Пушкин осуждал "гордые замыслы Долгоруких", пытавшихся
установить олигархический образ правления, как основную консервативную
тенденцию русской истории XVIII века.
Исследователи творчества Лажечникова отмечали, что личность Ивана
Долгорукова предстает в этом отрывке идеализированной*. Но вряд ли можно в
данном случае говорить об идеализации, поскольку автор не успел развить этот
образ, лишь наметив его пунктиром. К тому же перед нами еще не гордый
фаворит царя, а всего лишь шестнадцатилетний юноша, пишущий письма своему
наставнику. Естественно, что порочные наклонности еще не успели в нем
развиться. Наряду с непосредственностью, ироничностью в письмах этого юнца
проскальзывает и непомерное честолюбие - он замыслил свалить всемогущего
любимца Екатерины I - Меншикова. Со страниц писем юного честолюбца звучат
слова о "милом отечестве", о счастье России, но кто же из домогавшихся
власти во все времена не говорил о счастье народа, все дело в том, что
понимать под ним.
______________
* См.: Венгеров С.А. Лажечников И.И.: Критико-биогр. очерк //
Лажечников И.И. Полн. собр. соч. - Т. I. - С. CXVIII.
Колоритен в романе образ известного вельможи А.И.Остермана, этого
беспринципного, лукавого царедворца, который "умел удержать за собою...
доверие и милости двух императоров, двух императриц, одного правителя, одной
правительницы и, что еще труднее, трех временщиков..."*
______________
* Лажечников И.И. Соч.: В 2 т. - М., 1986. - Т. II. - С. 120.
По-видимому, центральное место в романе должно было принадлежать, как
показывает название книги, известному деятелю начала XVIII века Якову
Вилимовичу Брюсу. Потомок знатного шотландского рода, предки которого осели
на Руси еще при царе Алексее Михайловиче, он был одним из тех, кого Пушкин
назвал "птенцом гнезда Петрова": в битвах при Нарве и Полтаве он командовал
всей русской артиллерией, участвовал почти во всех походах Петра I,
способствовал подписанию выгодного для России Ништадтского мирного договора,
несколько лет был президентом берг- и мануфактур-коллегий.
Однако почему роман должен был называться "Колдун на Сухаревой башне"?
Такое прозвище получил Брюс у своих современников в связи с его занятиями
астрономией, математикой, астрологией, в знаменитой, ныне разрушенной,
Сухаревой башне, где в начале XVIII века располагалась первая в России
"навигацкая школа". "Говорили, что он оживил какую-то статую, изобрел
эликсир бессмертия... - пишет Н.Полевой в статье "Алхимия в России". -
Сухарева башня... долго слыла в народе местом колдовства и чернокнижия"*.
______________
* "Живописное обозрение достопамятных предметов из наук, искусств,
художеств". - М., 1835. - Т. I. - С. 221.
П.В.Долгоруков приводит слухи, распускаемые суеверным и невежественным
духовенством о том, что "к фельдмаршалу Брюсу каждую ночь приходил черт,
ужинал с ним и что Брюс не может говорить с монахом праведной жизни без
того, чтобы у него изо рта не выходило синее пламя..."*
______________
* Из записок князя П.В.Долгорукова. - С. 13.
Понятен интерес Лажечникова к личности Брюса: именно таких бескорыстных
деятелей науки, искусства писатель почитал основными двигателями
общественного прогресса.
В письмах Долгоруковых намечается еще один образ, которому
предназначалась, по-видимому, не последняя роль в романе. Это образ Натальи
Борисовны Шереметевой, дочери прославленного фельдмаршала Петра I.
Поразительна судьба этой женщины, в которой можно видеть своеобразную
предтечу декабристок, последовавших за своими мужьями в Сибирь. Она
рассказала об этом в своих мемуарах*, написанных на склоне жизни: в
пятнадцатилетнем возрасте стала невестой царского фаворита Ивана
Долгорукова, который вскоре "пал" и был подвергнут опале, могла бы отречься
от своего жениха, к чему ее понуждали родственники, но она предпочла выйти
за него замуж и последовала за ним в ссылку в Сибирь, в печально знаменитый
Березов, где в немыслимых условиях прожила 10 лет, поддерживая павшего духом
мужа и воспитывая двух сыновей-младенцев. Наталья осталась верна мужу и
после его смерти: спустя восемь лет после их водворения в Сибирь муж был
подвергнут новому "розыску" по доносу подлеца, увезен от семьи и четвертован
в Новгороде. Оставшись в 26 лет вдовой, Наталья посвятила жизнь детям, а
устроив их судьбу, постриглась в один из киевских монастырей, где и
скончалась.
______________
* "Записки" Н.Б.Долгоруковой (Шереметевой) впервые были напечатаны в
журн. "Друг юношества", 1810, Э 1.
Лажечникова, писателя-романтика, не могла оставить равнодушным история
этой подвижнической жизни, как не оставила она равнодушными К.Рылеева и
И.Козлова, посвятивших ей свои поэтические произведения. Вот круг лиц и
событий, который должен был получить развитие в этом последнем романе
Лажечникова. Интересно, что в наши дни этот исторический материал привлек
внимание В.Пикуля, который создал на его основе роман "Слово и дело".
Заметное место в литературном наследии Лажечникова занимают его
мемуары. Писатель обращается к ним в середине 50-х годов, когда русская
мемуаристика совершила качественный скачок в своем развитии. В это время
появляется ряд интереснейших мемуаристов: П.В.Анненков, И.И.Панаев,
А.Я.Панаева, со своими воспоминаниями выступают И.С.Тургенев и И.А.Гончаров,
А.И.Герцен начинает работу над "Былым и думами". Определенное место в
классике русской мемуаристики занимают и воспоминания Лажечникова.
Три с половиной десятилетия охватывают мемуары Лажечникова. Точкой
отсчета для автора явились события 1812 года, которым посвящены два очерка
мемуарного цикла - "Новобранец 1812 года" и "Несколько заметок и
воспоминаний по поводу статьи "Материалы для биографии А.П.Ермолова".
Лажечникову удалось, вспоминая события своей юности, воссоздать самый дух
того незабываемого времени. Лихорадочно-тревожная атмосфера накануне
вступления французов в столицу, растревоженная, стронувшаяся со своего места
Москва - обозы покидающих столицу жителей, повозки с ранеными, толпы
пленных, зловещее зарево на небе - отблеск горящей Москвы - все это живо
предстает со страниц воспоминаний Лажечникова. На этом фоне писатель рисует
запоминающиеся портреты исторических лиц, с которыми столкнуло его
национальное бедствие.
Вот Барклай де Толли с его "величавым, спокойным, холодным взором",
"голым, как ладонь, черепом". Взгляд Лажечникова на это трагическое лицо
эпопеи 1812 года совпадает с почтительным преклонением перед этим
полководцем Пушкина. По мнению Лажечникова, это "великий полководец, который
с начала войны до бородинской отчаянной схватки сберег на плечах своих
судьбу России".
Вот Сергей Глинка, призывающий на Поклонной горе народ к борьбе с
неприятелем. Мемуарист сообщает такие живые штрихи к портретам известных
деятелей прошлого, которые придают им объемность. Так, если о С.Глинке
известно, что он был издателем реакционного журнала "Русский вестник", так
называемым "квасным патриотом", то из мемуаров Лажечникова мы узнаем, что
это был и безрассудно щедрый, благородный человек, который раздавал свои
деньги и вещи бедным, сам же ходил в жестокие морозы в одном сюртуке, без
шубы. По-видимому, патриотизм С.Глинки при всей своей официозности
проистекал из чистого искреннего чувства, чего нельзя сказать о другом
деятеле того времени - Ростопчине. Мемуары Лажечникова при всей своей
фактической точности (автор писал их на основании ранних записей и
дневников) грешат и субъективностью. Так, Лажечников явно преувеличивает
роль московского градоначальника Ростопчина, автора пресловутых
"ростопчинских" афишек, написанных в псевдонародном духе, который играл на
народных чувствах, а в решительную минуту сбежал, бросив на растерзание
толпе невинного Верещагина.
В другом очерке Лажечникова, посвященном Отечественной войне, в центре
внимания - заграничные походы русской армии 1813-1815 годов. Картина
разрушенного, заваленного трупами Вильнюса, изнурительное преследование
отступающей французской армии, отношения русских воинов с местным
населением, офицерские беседы на бивуаках - все это в значительной мере
обогащает наше представление о заключительном периоде войны. На переднем
плане этой пестрой картины - портреты генералов 12-го года: Н.Н.Раевского,
А.П.Ермолова, А.И.Остермана-Толстого. Автора воспоминаний волнует вопрос:
кто сыграл главную роль в победе под Кульмом - Ермолов или Остерман-Толстой?
Для нас же ценнее живые характеристики этих замечательных людей, которые
сообщает Лажечников Ермолов с его "огромной, львиной головой", в распахнутом
сюртуке, с его независимостью, прямотой, "врожденной склонностью к
сарказму", с "остротами, которые электрически расходились по армии и
приобретали ему немало жарких почитателей".
Объемно, "по-домашнему", показан генерал Остерман-Толстой, под началом
которого Лажечников служил несколько лет. Этот "рыцарь без страха и упрека",
идеал командира в духе "слуга царю, отец солдатам", спартански скромен,
неустрашимо храбр, отечески щедр и добр по отношению к подчиненным. Подобная
идеализация, основанная на юношеском преклонении перед прославленным
военачальником, имела под собой реальную основу. Остерман-Толстой, боевой
генерал 1812 года, которому на поле брани оторвало руку, прославился своим
ответом адъютантам, спрашивавшим во время ожесточенного боя: что делать?
"Стоять и умирать", - неизменно отвечал генерал.
Наряду с этим Остерман-Толстой в изображении Лажечникова - и вельможа
старого времени, с присущими ему чудачествами и причудами, вроде обыкновения
держать в своей походной палатке орла и ворона, а во дворе дома - медведей.
Наибольший интерес для нас в мемуарном цикле Лажечникова представляют
воспоминания о Пушкине и Белинском. В очерке "Знакомство мое с Пушкиным"
Лажечников рассказывает неизвестный до того эпизод из жизни молодого
Пушкина*: будучи адъютантом графа Остермана-Толстого, он предотвратил дуэль
поэта с неким майором Денисевичем, вызванную ссорой в театре.
______________
* Подтверждение этого эпизода можно видеть в письме Лажечникова Пушкину
от 19 декабря 1831 г. // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. - М.; Л., 1941. - Т.
XIV. - С. 250.
Написав "Последний Новик", Лажечников послал его с теплой надписью
Пушкину, что вызвало между ними переписку, которая продолжалась с большими
перерывами до конца жизни поэта. Эта переписка, а точнее, спор,
разгоревшийся между ее участниками по поводу исторической достоверности
персонажей "Ледяного дома", стоит в центре внимания очерка.
Лажечников гордился интересом Пушкина к его творчеству, высокой оценкой
первых двух его исторических романов. Тем болезненнее воспринял он упрек
Пушкина в несоблюдении исторической истины в отношении основных героев:
Волынского, Бирона, Тредиаковского*. Лажечников горячо возражал Пушкину, и
слова возражения его "были напитаны горечью". Эту полемику с той же
страстностью старый романист продолжил спустя двадцать лет в своих мемуарах.
Особенно близко к сердцу как "необъяснимую обмолвку великого поэта" он
воспринял пушкинскую попытку "оправдать" Бирона.
______________
* См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. - Т. XVI. - С. 62.
Отстаивая свой взгляд на Бирона, как на ничтожного выходца и кровавого
деспота, Лажечников проявил непонимание истинного смысла позиции Пушкина в
этом вопросе. Нисколько не обольщаясь относительно личных качеств Бирона*,
Пушкин протестует против официозного стремления сделать из Бирона "козла
отпущения" за весь "ужас царствования Анны". Оправдывая Бирона, Пушкин ни в
малой мере не оправдывал бироновщину; снимая вину с одного человека, он
переносил ее на общественную систему в целом. К тому же личность Бирона
привлекла Пушкина, по-видимому, попыткой противостоять русской
олигархической фронде, в которой поэт видел консервативные тенденции.
______________
* См.: Пушкин А.С. "Заметки по истории XVIII века" (1822).
Безоговорочно прав Пушкин в своей горячей защите В.К.Тредиаковского,
который представлен в "Ледяном доме" бездарным педантом и раболепствующим
шутом. Эта точка зрения Лажечникова на известного и заслуженного поэта XVIII
века, которую осуждали многие критики того времени, в том числе и Белинский,
- дань традиции, прочно сложившейся в дворянской среде в отношении к
даровитому ученому плебею - "вечному труженику" Тредиаковскому.
Не соглашался Пушкин и с трактовкой главного героя романа - Волынского.
Образ "самоотверженного подвижника правды", каким изображен Волынский в
"Ледяном доме", далеко не соответствует реальному облику вельможи XVIII
века, боровшемуся за власть с Бироном. Однако, идеализируя Волынского в
моральном плане, приписывая ему несвойственные вольнолюбивые настроения в
духе декабристской традиции*, Лажечников правильно отражает в романе
прогрессивное для своего времени значение личности Волынского, национальные
требования его программы.
______________
* См. об этом: Ильинская Н.Г. Роман И.И.Лажечникова "Ледяной дом" //
Учен. зап. ЛГПИ им. Герцена. - 1958. - Т. 184. - Вып. 6.
Опасение Пушкина по поводу того, что "со временем, когда дело
Волынского будет обнародовано", это повредит роману Лажечникова, не
оправдалось. Следственное дело Волынского было опубликовано в 1858 году, но
это ничуть не отразилось на популярности "Ледяного дома". И дело,
по-видимому, не только в таланте автора, но и в том, что Лажечников умел
верно ухватить общую идею эпохи, исторического лица.
В отличие от воспоминаний о Пушкине, мемуары о Белинском не носят
полемического характера. В них автор вспоминает историю своего знакомства и
более чем двадцатилетних дружеских отношений с Белинским.
Незадолго перед смертью, отмечая полувековой юбилей литературной
деятельности, Лажечников получил поздравление от "проживающих в Кронштадте
почитателей таланта" и "честного гражданского направления" его, причем особо
отмечалось "покровительство, оказанное незабвенному Белинскому" на первых
порах его вхождения в литературу. Действительно, заслуга Лажечникова перед
русским обществом огромна. Без преувеличения можно сказать, что он дал нам
Белинского, хотя сам Лажечников со свойственной ему скромностью такого
вывода не делает. Он даже не пишет, что Белинский первоначально учился в
созданном его хлопотами чембарском училище, рассказывая лишь, как поразил
его во время инспектирования уездных школ 12-летний Виссарион своими
способностями и любознательностью. Уже тогда Лажечников отметил его и
наградил, а впоследствии никогда не терял из виду. Не пишет мемуарист и о
том, как он устроил Белинского на казенный счет в Пензенскую гимназию, а
ведь не будь этого, вряд ли Белинский при бедности своего отца смог бы
получить образование (его брат Константин остался необразованным). Очерк
пронизывают горячая любовь и преклонение перед "сурово-неумолимой" натурой
"неистового Виссариона", перед его неподкупной принципиальностью,
бескомпромиссностью. Сам Лажечников не всегда отличался подобной твердостью;
в конце жизни безденежье заставило его печататься в таких малопочтенных
изданиях, как "Библиотека для чтения" и "Дагерротип". Белинский сурово
осудил эту неразборчивость Лажечникова, несмотря на то, что высоко ценил его
как романиста. Однако широта натуры Лажечникова и чувство справедливости
подавили в нем обиду, и он сохранил до конца дней своих благоговейное
отношение к Белинскому. Об этом свидетельствует краткое посвящение, которым
сопроводил Лажечников свою драму "Опричник", опубликованную в 1867 году, -
"Памяти В.Г.Белинского". Это посвящение было сделано в годы наступающей
реакции, когда многие бывшие приятели отшатнулись от Белинского, когда
некогда прогрессивный литератор, а теперь реакционер П.А.Вяземский называл
Белинского "литературным бунтовщиком, который за неимением у нас места
бунтовать на площади, бунтовал в журналах"*.
______________
* Русский архив. - 1885. - Э 6. - С. 318.
Друг Белинского И.Панаев вспоминал: "По мере того, как Белинский
возбуждал к себе все большую любовь и уважение нового поколения
литературного и нелитературного, старое литературное поколение смотрело на
него все с большим ожесточением и бессильною злобою. Один из всех старых
литературных авторитетов - И.И.Лажечников - искренно дорожил его мнением и
каждый приезд свой в Петербург посещал его*.
______________
* Панаев И.И. Литературные воспоминания. - Л., 1950. - С. 262.
Мемуары Лажечникова о Белинском при мелких неточностях несут в себе
ценный фактический материал, проливая свет на годы учения и московский
период жизни критика, на его отношения с семейством Бакуниных, фамилию
которых Лажечников не мог назвать (Михаил Бакунин как "политический
преступник" отбывал ссылку в Сибири), но изображению которых уделено
значительное место в очерке.
Заключительное произведение мемуарного цикла "Как я знал Магницкого"
повествует о состоянии Казанского университета и вместе с тем, благодаря
особенностям манеры Лажечникова-мемуариста, любящего "боковые ходы",
отступления по ассоциациям, дает картину культурной жизни в последние годы
царствования Александра I. Перед нами предстает Россия, в которой произошли
трагические перемены в общественной жизни. Если приметы "дней Александровых
прекрасного начала" - это приближение к царю ярких талантов (Сперанский,
Чарторийский, Новосильцев), закон о вольных хлебопашцах, открытие Публичной
библиотеки, Харьковского и Казанского университетов, то в дальнейшем следуют
возвышение Аракчеева, военные поселения, гонения на университетскую науку.
В центре очерка - фигура Михаила Леонтьевича Магницкого (1778-1855), в
описываемое время - попечителя Казанского учебного округа. Будучи человеком
неординарного ума и способностей, Магницкий предпочел путь грибоедовского
Молчалина: сделал себе карьеру умением расчетливо выбирать покровителей и
ревностным исполнением их планов. Магницкий сблизился со Сперанским, затем,
после его падения, снискал расположение А.Н.Голицына - министра духовных дел
и народного просвещения, президента Российского Библейского общества,
главного начальника цензуры, который совершил эволюцию от вольтерьянца к
мистику, опасавшемуся всякого свободного проявления умственной жизни как
ереси. В 1824 году, когда положение А.Н.Голицына пошатнулось, Магницкий
делает ставку на Аракчеева, и здесь не последнюю роль сыграл его "Сон в
Грузине" - написанные в льстивых тонах впечатления о пребывании в Грузине,
новгородском имении Аракчеева.
В мемуарах Лажечникова мы видим Казанский университет в тот момент,
когда преобразования Магницкого вполне достигли своей цели: "вольнодумства"
нет и в помине, преподавание всех наук основано на благочестии, потому что,
как писал Магницкий в одной из своих статей, "одна религия есть предмет,
предохраняющий науки от гниения". Университет-монастырь 20-х годов ("от стен
университета... веяло... гнилью старых аббатств") под пером Лажечникова
предстает страшным, потому что лишение человека права на самостоятельную
мысль растлевает человеческую душу. Будучи скромным служащим, писатель
увидел общую нравственную деградацию, когда "спрос на благочестие" породил в
ответ ханжество, лицемерие и создал питательную среду для процветания
беспринципных подлецов. И.И.Лажечников не выступал открыто против Магницкого
и его идей, но в течение всей жизни, неизменно оставаясь порядочным, честным
и благородным человеком, несомненно, оказывал влияние на нравственный климат
общества. И именно поэтому мемуары Лажечникова так ценны и актуальны в наше
время.
Теперь, с высоты полуторавековой дистанции, видно, что современники
преувеличивали, называя Лажечникова "отечественным Вальтером Скоттом". Эпоху
в развитии русской литературы его творчество не составило. И тем не менее он
по праву занимает свое достаточно почетное место в русской культуре.
Н.Г.Ильинская