Илья Иосифович Варшавский. Электронная совесть (сборник)

   – Ну как? – спросил он, поворачиваясь кругом.
   – Впечатляет! – сказала Маша. – Если б я ночью такого увидела, честное слово, родила бы со страха.
   – Ну вот, – сказал Казановак, – теперь – индивидуальный пакет, и можете смело отправляться. – Он пошарил в ящике стола и извлек оттуда черную коробочку. – Получайте!
   – Что тут? – поинтересовался Курочкин.
   – Обычный набор. Шприц-ампула комплексного антибиотика, мазь от насекомых и одна ампула противошоковой сыворотки. На все случаи жизни. Теперь все!
   – Как все, а деньги? – спросил обескураженный Курочкин.
   – Какие еще деньги?
   – Полагаются же какие-то суточные, на самые необходимые расходы.
   – Суточные?
   Казановак почесал затылок и углубился в изучение какой-то книги. Он долго вычислял что-то на бумаге, рылся в ящике стола, сокрушенно вздыхал и снова писал на бумаге колонки цифр. Наконец, жестом ростовщика он выбросил на стол горсть монет.
   – Вот, получайте! На четыре дня – двадцать динариев.
   – Почему же на четыре?
   – День отбытия и день прибытия считаются за один день, – пояснил Казановак.
   Курочкин понятия не имел, что это за сумма.
   – Простите, – робко спросил он, – двадцать динариев – это много или мало? То есть я хотел спросить… в общем я не представляю себе…
   – Ну, копей царя Соломона вы на них не купите, но прокормиться хватит, – ответил Казановак, обнаружив при этом недюжинное знание экономической ситуации на Ближнем Востоке в эпоху римского владычества. – Все?
   – Еще две бутылки водки, – попросил Курочкин, вспомнив совет Плевако. – Если можно, то пшеничной.
   – Это еще зачем? Курочкин замялся:
   – Видите ли, – сказал он лживым голосом, – экипировка у меня очень легкая, а ночи там холодные.
   – Маша, одну бутылку!
   – Но почему одну? – вступил в пререкания Курочкин.
   – Не такие уж там холодные ночи, – резонно ответил Казановак. Расторопная Маша принесла и водку. Курочкин поднялся и растерянно оглянулся по сторонам.
   – Извините, еще один вопрос: а куда все это можно сложить?
   – Маша, достань чемодан!
   – Нет, нет! – поспешно возразил Курочкин. – Чемодан – это не та эпоха. Нельзя ли что-нибудь более подходящее?
   – Например?
   – Ну, хотя бы суму.
   – Суму? – Казановак придвинул к себе справочник. – Можно и суму. Предложенный ассортимент сумок охватывал весь диапазон от необъятных кожаных ридикюлей, какие некогда носили престарелые гувернантки, до современных сумочек для театра из ароматного пластика. Курочкин выбрал голубую прорезиненную сумку с длинным ремнем через плечо, украшенную шпилями зданий и надписью: «Аэрофлот». Ничего более подходящего не нашлось.
   – Теперь, кажется, все, – облегченно вздохнул он.
   – Постойте! – закричала Маша. – А грим? Вы что, с такой рожей в первый век собираетесь?
   – Маша! – Казановак укоризненно покачал головой. – Нельзя же так с клиентом.
   Однако все согласились, что грим действительно необходим. Казановак рекомендовал скромные пейсы, Маша настаивала на длинной прямоугольной ассирийской бороде, завитой красивыми колечками, но Курочкин решительно потребовал раздвоенную бородку и локоны, ниспадающие на плечи. Эти атрибуты мужской красоты больше гармонировали с его нарядом.
   Маша макнула кисть в какую-то банку, обильно смазала клеем лицо и голову Курочкина и пришлепнула пахнущие мышами парик и бороду.
   – Просто душка! – сказала она, отступив два шага назад.
   – А они… того… не отклеятся? – спросил Курочкин, выплевывая попавшие в рот волосы.
   – Можете не сомневаться! – усмехнулся Казановак. – Зубами не отдерете. Вернетесь, Маша отклеит.
   – Ну, спасибо! – Курочкин вскинул на плечо сумку и направился к двери.
   – Подождите! – остановил его Казановак. – А словари, разговорники не требуются?
   – Нет, – гордо ответил Курочкин. – Я в совершенстве владею арамейским и древнееврейским.
   – Тогда распишитесь за реквизит. Вот здесь и здесь, в двух экземплярах.

* * *

   – Ничего не забыли? – спросил лаборант, высунув голову через форточку, какой раньше отделяли кассиров от остальных представителей грешного человеческого рода.
   – Сейчас проверю. – Курочкин открыл сумку и в темноте нащупал пачку сигарет, зажигалку, индивидуальный пакет и бутылку. – Минуточку! – Он пошарил в поисках рассыпавшихся монет. – Кажется, все!
   – Тогда начинаем, лежите спокойно!
   До Курочкина донесся звук захлопнувшейся дверцы. На стене камеры зажглось множество разноцветных лампочек. Курочкин поудобнее устроился на гладкой холодной поверхности лежака. То ли от страха, то ли по другой причине, его начало мутить. Где-то над головой медленно и неуклонно нарастал хватающий за сердце свист. В бешеном ритме замигали лампочки. Вспыхнула надпись:

   СПОКОЙНО! НЕ ДВИГАТЬСЯ, ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА!

   Лежак начал вибрировать выматывающей мелкой дрожью. Курочкин машинально прижал к себе сумку, и в этот момент что-то оглушительно грохнуло, рассыпалось треском, ослепило через закрытые веки фиолетовым светом и, перевернув на живот, бросило его в небытие…

* * *

   Курочкин открыл глаза и закашлялся от набившегося в рот песка. Приподнявшись на четвереньки, он огляделся по сторонам. Прямо перед ним расстилалась мертвая, выжженная солнцем пустыня. Слева, в отдалении – гряда гор, справа озеро. Несколько людей, казавшихся отсюда совсем маленькими, копошились на берегу.
   Курочкин встал на ноги, отряхнулся и, прихватив сумку, направился к озеру.
   Хождение в сандалиях на босу ногу по горячему песку оказалось куда более неприятным делом, чем это можно было себе представить, сидя в уютном помещении отдела «Времена и Нравы». Песок обжигал, набивался между ступнями и подошвами, прилипал к размякшим от жары ремешкам, отчего те сразу приобретали все свойства наждачного полотна.
   Курочкину пришлось несколько раз присаживаться, вытряхивать песок из сандалий и обтирать ноги полою хитона, раньше чем ему удалось добраться до более или менее твердого грунта на берегу.
   Его заметили. Весь облик человека в странном одеянии, с сумкой на плече, идущего журавлиным шагом, был столь необычен, что трое рыбаков, чинивших на берегу сеть, бросили работу и с интересом наблюдали за приближением незнакомца.
   – Уф! – Курочкин плюхнулся рядом с ними на песок и стащил с ног злополучные сандалии. – Ну и жарища!
   Поскольку эта фраза была произнесена по-русски, она не вызвала никакого отклика у рыбаков, продолжавших разглядывать экипировку путешественника во времени.
   Однако Курочкин не зря был представителем науки, ставящей радость познания выше личных неудобств.
   – Мир вам, добрые люди! – сказал он, переходя на древнееврейский, в надежде, что чисто библейский оборот речи несколько скрасит дефекты произношения. – Шолом алейхем!
   – Шолом! – хором ответили рыбаки.
   – Рыбку ловите? – спросил Курочкин, соображая, как же лучше завести с ними разговор на интересующую его тему.
   – Ловим, – подтвердил высокий, широкоплечий рыбак.
   – Как уловы? План выполняете?
   Рыбак ничего не ответил и занялся сетью.
   – Иаков! Иоанн! – обратился он к сыновьям. – Давай, а то дотемна не управимся!
   – Сейчас, отец! – ответил тот, кого звали Иаковом. – Видишь, с человеком разговариваем!
   – Ради бога, не обращайте на меня внимания, – смутился Курочкин. – Занимайтесь своим делом, а я просто так, рядышком посижу.
   – Ничего, подождет, – сказал Иоанн, – а то мы, сыновья Зеведеевы, и так притча во языцех, с утра до ночи вкалываем. А ты откуда сам?
   – Я?.. Гм… – Курочкин был совершенно не подготовлен к такому вопросу.
   – Я… в общем… из Назарета, – неожиданно выпалил он.
   – Из Назарета? – В голосе Иоанна звучало разочарование. – Знаю я Назарет. Ничего там нету хорошего. А это тоже в Назарете купил? – ткнул он пальцем в нейлоновый хитон.
   – Это? Нет, это в другом месте, далеко отсюда.
   – В Ерушалаиме?
   – Да.
   Иоанн пощупал ткань и присоединился к отцу. За ним неохотно поплелся Иаков. Курочкин глядел на лодки в озере, на покрытые виноградниками холмы и внезапно почувствовал страх. Невообразимая дистанция в два тысячелетия отделяла его от привычного мира, который казался сейчас таким заманчивым.
   Что ожидает его здесь, в полудикой рабовладельческой стране? Сумеет ли он найти общий язык с этими примитивными людьми? Стоила ли вообще вся затея связанного с нею риска? Он вспомнил про старичка, проглоченного динозавром.
   Кто знает, не ждут ли его самого еще более тяжкие испытания? Мало ли что может случиться? Побьют камнями, распнут на кресте. Бр-р-р! От одной мысли о таком конце его пробрала дрожь. Однако теперь уже поздно идти на попятный. Отпущенный Хранителем срок нужно использовать полностью.
   – Скажите, друзья, – обратился он к рыбакам, – не приходилось ли вам слышать о человека по имени Иисус?
   – Откуда он? – не поднимая головы, спросил Зеведей.
   – Из Назарета.
   – Твой земляк? – поинтересовался Иоанн.
   – Земляк, – неохотно подтвердил Курочкин. Он не мог себе простить, что выбрал для рождения такое одиозное место.
   – Чем занимается?
   – Проповедует.
   – Не слыхал, – сказал Зеведей.
   – Постой! – Иаков перекусил зубами бечевку и встал. – Кажется, Иуда рассказывал. В прошлом году ходил один такой, проповедовал.
   – Верно! – подтвердил Иоанн. – Говорил. Может, твой земляк и есть?
   Курочкина захлестнула радость удачи. Он и мечтать не мог, что его поиски так быстро увенчаются успехом, и хотя это в корне противоречило его научной концепции, в нем взыграл дух исследователя.
   – Иуда? – переспросил он дрожащим от волнения голосом. – Скажите, где я могу его увидеть. Поверьте, что его рассказ имеет огромное значение!
   – Для чего? – спросил Зеведей.
   – Для будущего. Две тысячи лет люди интересуются этим вопросом. Пожалуйста, сведите меня с этим человеком!
   – А вон он, – Иаков указал на лодку в озере, сети ставит. Может, к вечеру вернется.
   – Нет, – сказал Иоанн. – У них вчера улов хороший был, наверное, в Капернаум пойдут, праздновать.
   – Ну, сделайте одолжение! – Курочкин молитвенно сложил руки на груди. – Отвезите меня к нему, я заплачу.
   – Чего там платить! – Зеведей поднялся с песка. – Сейчас повезем сеть, можно дать крюк.
   – Спасибо! Огромное спасибо! Вы не представляете себе, какую услугу оказываете науке! – засуетился Курочкин, натягивая сандалии и морщась при этом от боли. – Вот проклятье! – Он с яростью отбросил рифленую подошву с золочеными ремешками. – Натерли, подлые, теперь жжет, как крапива! Придется босиком…
   Сунув под мышку сандалии и сумку, он направился к лодке, которую тащил в воду Зеведей.
   – Оставь здесь, – посоветовал Иаков. – И суму оставь, никто не возьмет, а то ненароком намочишь. Совет был вполне резонным. В лодке отсутствовали скамейки, а на дне плескалась вода. Курочкин вспомнил про единственную пачку сигарет, хранившуюся в сумке, и сложил свое имущество рядом с тряпьем рыбаков.
   – Ну, с богом!
   Иоанн оттолкнулся веслом и направил лодку на середину озера.
   – Эй, Иуда! – крикнул он, когда они поравнялись с небольшим челном, в котором сидели два рыбака. Тебя хочет видеть тут один… из Назарета!
   Курочкин поморщился. Кличка «назаретянин», видно, прочно пристала к нему. Впрочем, сейчас ему было не до этого.
   – А зачем? – спросил Иуда, приложив рупором ладони ко рту.
   – Да подгребите ближе! – нетерпеливо произнес Курочкин. – Не могу же я так, на расстоянии.
   Иоанн несколькими сильными взмахами весел подвел лодку к борту челна.
   – Он ищет проповедника, земляка. Вроде ты видел такого…
   – Видал, видал! – радостно закивал Иуда. – Вон и Фома видел, – указал он на своего напарника. Верно, Фома?
   – Как же! – сказал Фома. – Ходил тут один, проповедовал.
   – А как его звали? – спросил Курочкин, задыхаясь от волнения. – Не Иисус Христос?
   – Иисус? – переспросил Иуда. – Не, иначе как-то. Не помнишь, Фома?
   – Иоанн его звали, – сказал Фома. – Иоанн Предтеча, а не Иисус. Все заставлял мыться в речке. Скоро, говорит, мессия придет, а вы грязные, вонючие, вшивые, как вы перед лицом господа бога вашего такие предстанете?
   – Правильно говорил! – Курочкин втянул ноздрями воздух. Запахи, источаемые его собеседниками, мало походили на легендарные аравийские ароматы.
   – Правильно говорил ваш Иоанн, – повторил он, сожалея, что мазь от насекомых осталась в сумке на берегу. – Чему же он еще учил?
   – Все больше насчет мессии. А этот твой Иисус что проповедует?
   – Как вам сказать… – Курочкин замялся. – Ну, он в общем проповедовал любовь к ближнему, смирение в этом мире, чтобы заслужить вечное блаженство на небесах.
   – Блаженство! – усмехнулся Фома. – Богатому всюду блаженство, что на земле, что на небесах, а нищему везде худо. Дурак твой проповедник! Я б его и слушать не стал.
   Курочкина почему-то взяла обида.
   – Не такой уж дурак, – ответил он, задетый тоном Фомы. – Если бы он был дураком, за ним не пошли бы миллионы людей, лучшие умы человечества не спорили бы с церковниками о его учении. Нельзя все так упрощать. А насчет нищих, так он сказал: «Блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное».
   – Это как же понимать? – спросил Иаков.
   – А очень просто. Он пояснял, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому человеку попасть в рай.
   – Вот это здорово! – хлопнул себя по ляжкам Иоанн. – Как, говоришь? В игольное ушко?! Ну, удружил! Да я б такого проповедника на руках носил, ноги бы ему мыл!
   Богатый опыт истории научного атеизма подсказал Курочкину, что его лекция об основах христианского учения воспринимается не совсем так, как следовало бы, и он попытался исправить положение.
   – Видите ли, – обратился он к Иоанну, – философия Христа очень реакционна. Она – порождение рабовладельческого строя. Отказ от борьбы за свои человеческие права приводил к узаконению взаимоотношений между рабом и его господином. Недаром Христос говорил: «Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую».
   – Это еще почему? – спросил Зеведей. – Какой же болван будет подставлять другую щеку? Да я бы как размахнулся!
   – Непротивление злу, – пояснил Курочкин, один из краеугольных камней христианства. Считается, что человек, который не отвечает на зло злом, спасает тем самым свою душу. Немудрено, что ослепленные этим учением люди шли на смерть во имя господа бога.
   – На смерть? – усомнился Фома. – Ну уж это ты того… заврался!
   – Ничего не заврался! – запальчиво ответил Курочкин. – Сколько народа гибло на аренах Рима! Если не знаешь, так и не болтай по-пустому!
   – Зачем же они шли на смерть?
   – Затем, что во все времена человек не мог примириться с мыслью о бренности всего сущего, а Христос обещал каждому праведнику вечное блаженство, учил, что наше пребывание на земле – только подготовка к иной жизни там, на небесах.
   – Н-да! – сказал Иуда. – Дело того стоит! А чудеса он являл какие-нибудь, твой Христос?
   – Являл. Согласно преданиям, он воскрешал мертвых, превращал воду в вино, ходил по воде, как по суше, изгонял бесов, на него сходил святой дух.
   Все это, конечно, реминисценции других, более отдаленных верований.
   – Чего? – переспросил Иуда. – Как ты сказал? Риме…
   – Реминисценции.
   – А-а-а! Значит, из Рима?
   – Частично христианство восприняло некоторые элементы греческой и римской мифологии, частично египетского культа, но в основном оно сложилось под влиянием заветов Моисея, которые являются тоже не чем иным, как мистификацией, попыткой увести простой народ от…
   – А твой Христос чтит закон Моисея? – перебил Иаков.
   – Чтит.
   – Значит, праведный человек!
   Прошло еще не менее часа, прежде чем Курочкину удалось удовлетворить любопытство слушателей, забывших о том, что нужно ставить сети.
   Багровый диск солнца уже наполовину зашел за потемневшие вершины гор. Курочкин взглянул на запад, и два ярких огненных блика загорелись на его линзах. Сидевший напротив Иаков ахнул и отшатнулся. От резкого движения утлая ладья накренилась и зачерпнула бортом воду.
   С криком «Так я и знал!» Курочкин вскочил, но, запутавшись в балахоне, полетел вперед, боднул в живот Зеведея, пытавшегося выправить крен, и все оказались в воде.
   Леденящий ужас сковал не умеющего плавать Курочкина.
   Однако не зря Казановак комплектовал реквизит лучшими образцами швейной промышленности. Необъятный балахон из нейлоновой ткани надулся исполинским пузырем, поддерживая своего владельца в вертикальном положении.
   Вскоре, осмелевший от такого чудесного вмешательства судьбы, Курочкин даже начал размахивать руками и давать советы рыбакам; как совладать с лодкой, которая плавала вверх килем. В конце концов, подтянутый багром Фомы христов следопыт снова водрузился в лодку, направившуюся к берегу.
   В общем, все обошлось благополучно, если не считать потерянной сети, о которой больше всего горевал Зеведей.
   – Скажи, – спросил он, нахмурив брови, – если ты знал, что лодка перевернется, то почему не предупредил? Я бы переложил сеть к Иуде.
   – Я не знал, честное слово, не знал! – начал оправдываться Курочкин.
   – Ты же сам сказал, – вмешался Иоанн, – крикнул: «Так я и знал!»
   Курочкин взглянул на здоровенные кулаки рыбаков, и у него засосало под ложечкой.
   – Видишь ли, – дипломатично начал он, обдумывая тем временем какое-нибудь объяснение, – я не мог тебя предупредить.
   – Почему?
   – Потому что… потому что это тебе бог посылал испытание, – нахально вывернулся Курочкин, – испытывал тебя в беде.
   – Бог? – почесал в затылке Зеведей. Кажется, аргумент подействовал.
   – Бог! – подтвердил, совершенно обнаглев, Курочкин. – Он и меня испытывал. Я вот плавать не умею, но не возроптал, и он не дал мне утонуть.
   – Верно! – подтвердил Иаков. – Я сам видел, как этот назаретянин шел в воде и еще руками размахивал, а там знаешь как глубоко?
   – Гм… – Зеведей сокрушенно покачал головой и начал собирать сучья для костра.
   Солнце зашло, и с озера поднялся холодный ветер. У промокших рыбаков зуб на зуб не попадал. Один лишь Курочкин чувствовал себя более или менее сносно. Спасительная синтетическая ткань совершенно не намокла.
   Зеведей разжег костер и, приладив перед огнем сук, развесил на нем промокшую одежду. Его примеру последовали Иоанн и Иаков.
   – А ты чего?
   – Спасибо! – сказал Курочкин. – Я сухой.
   – Как это сухой? – Иоанн подошел к нему и пощупал балахон. – Верно, сухой! Как же так? Курочкин промолчал.
   – Нет, ты скажи, отчего ты не промок? – настаивал Иоанн. – Мы промокли, а ты нет. Ты что, из другого теста сделан?!
   – А если и из другого?! – раздраженно сказал Курочкин. Он все еще испытывал лихорадочное возбуждение от своего чудесного спасения. – Чего вы пристали?!
   – Так чудо же!
   Курочкину совсем не хотелось пускаться в объяснения. Запустив руку в сумку, он нащупал бутылку водки, отвинтил пробку и, сделав основательный глоток, протянул ее Иоанну.
   – На, лучше выпей!
   Тот поднес к огню бутылку и разочарованно крякнул:
   – Вода… Сейчас бы винца!
   – Пей! – усмехнулся Курочкин. – Увидишь, какая это вода. Иоанн глотнул, выпучил глаза и закашлялся.
   – Ну и ну! – сказал он, протягивая бутылку Иакову. – Попробуй!
   Иаков тоже хлебнул.
   – Эх, лучше старого тивериадского!
   Прикончил бутылку Зеведей.
   Вскоре подъехал челн с Фомой и Иудой. Они тоже присели у костра. После водки Курочкина потянуло в сон. Прикрыв глаза, он лежал, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение счастливо миновавшей опасности.
   В отдалении о чем-то совещались рыбаки.
   – Это он! – взволнованно прошептал Иоанн. – Говорю вам, это он! По воде, как по суше, это раз, пророчествует – два, воду в вино превращает – три! Чего вам еще!
   – А взгляд светел и страшен, – добавил Иаков. И впрямь он, Мессия!
   Между тем слегка захмелевший Мессия сладко посапывал, повернувшись спиной к огню. Во сне он наносил с кафедры смертельный удар в солнечное сплетение отцам церкви. Никаких следов пребывания Иисуса Христа в этой крохотной стране не обнаруживалось.

* * *

   На следующее утро, чуть свет, Фома с Иудой отправились в Капернаум. Зеведей с сыновьями остались ждать пробуждения Курочкина. Тот, продрав глаза, попросил было чаю, но рыбаки о таком и не слыхали. Пришлось ограничиться глотком воды.
   За ночь натертые ноги распухли и покрылись струпьями. Ступая по горячему песку, Курочкин поминутно взвизгивал и чертыхался.
   Не оставалось ничего другого, как соорудить из весел подобие носилок, на которых Иоанн с Иаковом понесли Мессию, державшего в каждой руке по сандалии.
   Весть о новом проповеднике из Назарета распространилась по всему городу, и в синагоге, куда доставили Курочкина, уже собралась большая толпа любопытных. Его сразу засыпали вопросами.
   Не прошло и получаса, как Курочкин совершенно выбился из сил. Его мутило от голода, однако, судя по всему, о завтраке никто не помышлял.
   – Скажите, – спросил он, обводя взглядом присутствующих, – а перекусить у вас тут не найдется? Может, какой-нибудь буфетик есть?
   – Как же так? – спросил пожилой еврей, давно уже иронически поглядывавший на проповедника. – Разве ты не чтишь закон Моисея, запрещающий трапезы в храме? Или тебе еще нету тринадцати лет? Однако старому догматику не под силу было тягаться с кандидатом исторических наук.
   – А разве ты не знаешь, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? – ловко отпарировал эрудированный Курочкин. – Как он вошел в дом божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам. Осия, глава шесть, стих шестой, – добавил он без запинки.
   Блестящее знание материала принесло свои плоды Молодой служка, пощипав в нерешительности бородку, куда-то отлучился и вскоре вернулся с краюхой хлеба.
   Пока Курочкин, чавкая и глотая непрожеванные куски, утолял голод, толпа с интересом ждала, что разверзнутся небеса и гром поразит нечестивца.
   – Ну вот! Курочкин собрал с колен крошки и отправил их а рот. – Теперь можем продолжить нашу беседу. Так на чем мы остановились?
   – Насчет рабов и войн, – подсказал кто-то.
   – Совершенно верно! Рабовладение, так же как и войны, является варварским пережитком. Когда-нибудь человечество избавится от этих язв, и на земле наступит настоящий рай, не тот, о котором вам толкуют книжники и фарисеи, а подлинное равенство свободных людей, век счастья и изобилия.
   – А когда это будет? – спросил рыжий детина. Курочкин и тут не растерялся. Ему очень не хотелось огорошить слушателей огромным сроком в двадцать столетий.
   – Это зависит от нас с вами, – прибег он к обычному ораторскому приему. – Чем быстрее люди проведут необходимые социальные преобразования, тем скорее наступит счастливая жизнь.
   – А чего там будет? – не унимался рыжий.
   – Все будет. Построят большие удобные дома с холодной и горячей водой. Дров не нужно будет запасать, в каждой кухне будут такие горелки, чирк! И зажегся огонь.
   – Это что же, дух святой будет к ним сходить? – поинтересовался старый еврей.
   – Дух не дух, а газ.
   – Чего? – переспросил рыжий.
   – Ну газ, вроде воздуха, только горит. Слушатели недоверчиво молчали.
   – Это еще не все, – продолжал Курочкин. – Люди научатся летать по воздуху, и не только по воздуху, даже к звездам полетят.
   – Ух ты! – вздохнул кто-то. – Прямо на небо! Вот это да!
   – Будет побеждена старость, излечены все болезни, мертвых и то начнут оживлять.
   – А ты откуда знаешь? – снова задал вопрос рыжий. – Ты что, там был?
   Толпа заржала.
   – Правильно, Симон! – раздались голоса. – Так его! Пусть не врет, чего не знает!
   От громкого смеха, улюлюканья и насмешек кровь бросилась Курочкину в голову.
   – Ясно, был! – закричал он, стараясь перекрыть шум. – Если бы не был, не рассказывал бы!
   – Ша! – Старый еврей поднял руку, и гогот постепенно стих. – Значит, ты там был?
   – Был, – подтвердил Курочкин.
   – И знаешь, как болезни лечат?
   – Знаю.
   – Рабби! – обратился тот к скамье старейшин. Этот человек был в раю и знает, как лечить все болезни. Так почему бы ему не вылечить дочь нашего уважаемого Иаира, которая уже семь дней при смерти?
   Седой патриарх, восседавший на самом почетном месте, кивнул головой:
   – Да будет так!
   – Ну, это уже хамство! – возмутился Курочкин. – Нельзя каждое слово так буквально понимать, я же не врач, в конце концов!
   – Обманщик! Проходимец! Никакой он не пророк! Побить его камнями! – раздались голоса.
   Дело принимало скверный оборот.
   – Ладно, – сказал Курочкин, вскидывая на плечо сумку. – Я попробую, но в случае чего, вы все свидетели, что меня к этому принудили.
   В доме старого Иаира царила скорбь. Двери на улицу были распахнуты настежь, а сам хозяин в разодранной одежде, раскачиваясь, сидел на полу.
   Голова его была обильно посыпана пеплом. В углу голосили женщины.
   Рыжий Симон втолкнул Курочкина в комнату. Остальные толпились на улице, не решаясь войти.
   – Вот, привел целителя! Где твоя дочь?
   – Умерла моя дочь, мое солнышко! – запричитал Иаир. – Час назад отдала Ягве душу! – Он зачерпнул из кастрюли новую горсть пепла.
   – Неважно! – сказал Симон. – Этот пророк может воскрешать мертвых. Где она лежит?