Страница:
На пейзаж за окном.
Не Якир и не Киров,
Не попав на прицел,
На обочине мира
Я под старость присел.
И сижу за чекушкой,
И в окошко гляжу.
Город скученный, скучный,
Все этаж к этажу.
Путь мой горек и долог
По таким городам.
Ни за рубь, ни за доллар --
Ничего не продам.
Москва, осень 69
* * *
Небо тяжкое, стопудовое,
И облезлая осень мертва.
Здравствуй, лагерная Мордовия,
Замордованная мордва!
Пахнет падалью ветер Севера,
И торчат из грязи вразброс
То осина, иудино дерево,
То кривые скелеты берез.
Кособокая, необутая,
Плачь, Мордовия, день и ночь.
Злою проволокой опутанная,
Не помочь тебе, не помочь...
И бредут - ползут жены вдовые,
Старики ползут к сыновьям -
По Мордовии, по Мордовии
Уподобившись муравьям.
И не спится мне ночью черною
Возле лагерной проходной,
Ах, Мордовия, заключенная!
Ах, Мордовия, край родной!
19-ый лагпункт (Мордовия), осень 71
* * *
Не знаю, легко или трудно
К стране прилепиться другой.
Как в детстве, МОГЭС пятитрубный
Дымит над Москвою-рекой,
И так же Ордынка щербата,
И так же Татарка темна,
И красную заводь заката,
Как в детстве, видать из окна.
Сегодня, вчера и когда-то
В безумье, в смятенье, в тоске,
Студентом ходил и солдатом
По этой, по самой Москве.
И, видимо, стыдно и странно,
Что я не осилил беду,
Что в дальние вольные страны
Теперь без оглядки бегу.
Москва, зима 72
* * *
Запах детства, запах елочный,
От мороза воздух розов.
Дымно в городе и солнечно
30 градусов мороза.
Шубы, шапки, шали, варежки,
Но душа насквозь промерзла.
Потому-то я, товарищи,
Ухожу, хотя и поздно.
Здесь полвека было пройдено,
Путь запятнан и запутан.
Ах, Москва, чужбина-родина!
Ничего я не забуду.
Только знаю, южной полночью,
В апельсиновой аллее,
По Москве морозно-солнечной
Не заплачу: не сумею.
Москва, зима 72
* * *
Пусть Россия черна, не бела.
Но какой бы она ни была, -
Только в ней для меня белый свет,
Ибо вне - и дыхания нет.
Что мне блеск чужеземной страны?
Плотный плеск средиземной волны?
Кипарисовый рай во дворе?
Обольщенья ночных кабаре?
Все постыло, ни встать и ни лечь.
И настырна нерусская речь.
Страшен черный провал впереди.
Отойди от меня. Отойди.
Иерусалим, июнь 72
* * *
Я сошел со своей стези,
Оступился, куда не надо.
За железными жалюз
Черный призрак чужого града.
Ночь тягуча, как черный воск.
Тишина тяжела, как грыжа.
Бело-синее пламя звезд
Надо мной прожигает крышу.
Не уйти от такой тоски,
От последней тоски, пустынной.
Нарезая ночь на куски,
Тонко стонут часы в гостиной.
Или память звенит, как медь,
О былой, о большой обиде?
Не хочу ничего хотеть,
Ни хотеть, ни глядеть, ни видеть.
Ни того, что теперь вблизи,
Ни того, что вдали навеки.
Как тяжелые жалюз,
Опущу тяжелые веки.
Иерусалим, 10.09.72
Кому веселье, мне печаль,
Среди блядей и пьяниц
Торчу всю ночь на place Pigalle
Проклятый иностранец!
Торчу, тяжелый эмигрант,
Патлатей старой щетки.
Мадам! Налейте 200 грамм!
Вот мне - и той красотке.
Торчу всю ночь, красотку сжав.
Ох, скучно с вашей бабой!
Хочу сейчас на брудершафт
Вот с этим, с вышибалой!
Но вышибала дюж и рыж
И ничему не верит.
А фиолетовый Париж
Волнуется за дверью...
И это все не по плечу
И точно в черном мыле.
И я торчу. Всю ночь торчу.
Торчу в свободном мире.
Париж, нояб. 72
* * *
Я все свое продал и пропил.
И вот, безо всяких надежд,
Безудержно мчусь по Европе
Экспрессом "Париж -- Будапешт".
И только ночные деревья
На этой железной тропе.
И только ночные виденья
Мое обступили купе.
И бродит, как синее знамя,
Неведомый отблеск вдали.
И бредят коровьими снами
Крестьяне французской земли.
И, синими искрами сыпля,
По Франции мчится экспресс,
Взывая протяжно и сипло
Во тьму первобытных небес.
Мюнхен, 1. 12. 72.
* * *
Слипается прошлое комом,
Сливается в мертвый итог.
Я в мире совсем незнакомом
Стою на развилке дорог.
И что приключилось со мною?
Какой получился барыш?
Я вижу: под потьминской тьмою
Уже исчезает Париж...
Мучительная абберация,
Случайные взбрызги пера.
И, видимо, мне собираться
В другую дорогу пора.
Франкфурт-на-Майне, 7. 11. 73
* * *
Звенели звезды, листья падали,
Кресты застыли, как в строю.
В немецком городе Висбадене
На русском кладбище стою.
Нет, не меня, как падаль, бросили, --
Я все, что было, бросил сам.
И на холме, в наплыве осени,
Стою, открытый небесам.
Пусть заблудился в мире западном,
И все совсем наперекос...
Путем неправильным, неправедным,
Но я иду к Тебе, Христос!
Франкфурт, 8. 9. 74
* * *
Сразу к югу от Хайфы,
Где-то возле чего-то,
Средиземное море
Переходит в болото.
В тусклом, тяжком закате
Первобытно немое,
Средиземное море,
Средиземное море!
Где-то вольные страны,
Да до них не добраться.
Может, Левиафан
Здесь откладывал яйца.
И из топи и гнили
Вылуплялись идеи,
Вырастали легенды
О стране Иудее.
Я бродил по планете,
То зеленой, то синей,
По прекрасной, как детство,
Невозвратной России,
По парижским бульварам,
По берлинским аллеям...
Ничего не желаю.
Ни о чем не жалею.
Не паломник, не странник,
Не турист на охоте --
Видно, здесь и погибну
В Средиземном болоте,
В тупике, в захолустье,
В первозданной трясине, --
На печальной планете,
То зеленой, то синей.
Вайльмюнстер, 24. 3. 75
* * *
Поблекло все и отсырело.
В какой стране? В каком году?
Туманный день, ревут сирены,
И я по Лондону иду.
Холодный дым на темной Темзе,
И небосклон, как балдахин.
А я, как прежде, занят тем же:
Хожу, гляжу, кручу стихи.
Вдыхаю непонятный запах,
Впиваю странную страну,
Сижу в своеобразных пабах
И пиво желчное тяну.
И город, здание за зданьем,
Во весь неимоверный рост
Как бы кирпичным почкованьем
Образовался и пророс.
Так тесно стиснуто пространство,
Не выбраться из западни.
И, будто в дни викторианства,
Биг-Бен отзванивает дни.
Но страх былого не растаял,
И все былое, как броня,
Как ночь, как черно-серый Тауер,
Вдруг навалилось на меня.
Земля скрипит, как флюгер утлый,
Как пыточное колесо.
Ночным убийством бредят куклы,
Тоскуя у мадам Тюссо.
А я по Лондону скитаюсь,
Не слишком трезв, не очень пьян,
Но то и дело спотыкаюсь
О нулевой меридиан.
Лондон, 4.8.75
* * *
Мазурские топи,
Варшавские парки!
Ползут по Европе
Советские танки.
На Ригу, на Прагу,
На Лодзь и на Познань.
О красные звезды!
О страшные звезды...
Трясется Европа
От грузного гула,
Узнает Европа
Железные скулы!
А новый Малюта
Как ухнет! Как ахнет!
И пахнет мазутом.
И гибелью пахнет.
На рынки и храмы,
На кемпы и копи
Советские танки
Скользят по Европе.
И каменный город
Трещит, как досчатый.
Советские танки
Не знают пощады!
Не верьте, друзья,
Дипломатам внимая,
Что танки застыли
9-ого мая...
На Цю-рих, на Мюн-хен,
На ба-ры и бан-ки
И-дут по Ев-ро-пе
Со-вет-ские тан-ки.
Вайльмюнстер, 2. 6. 75
* * *
Щебечут птицы по-немецки
Среди пустот.
И словно в подмосковном детстве
Трава растет.
Июньский день, пустой и долгий
И я один.
Стоит в лесу густой и волглый
Зеленый дым.
Я нынче болен, очень болен,
Я сам не свой.
Я очень болен, горьким горем -
Глухой тоской.
Мне только желтая больница
На много лет.
Россия - там. Россия - снится.
России - нет.
19 76 г.
Не выясняя отношений,
Мы пьем сегодня по большой:
Немецкий летчик с рваной шеей,
И я с рассеченной душой.
Красотка пиво нам подносит,
А мы, конечно, про войну.
И летчик Гитлера поносит,
Я тоже Сталина кляну.
Кривой локаль картавит хрипло,
И ничего не превозмочь.
Как глина черная, налипла
На окна гамбургская ночь.
Красотка с кружками маячит,
И кто-то лезет на рожон.
А мы суем друг другу, плача,
Фотоулыбки наших жен.
И что-то врет немецкий летчик,
И что-то я в ответ ему.
Давай, камрад, еще глоточек!
Пора идти в дневную тьму.
Гамбург, 9.7.75
* * *
Уныло в лесу и промозгло,
Лишь дятлы долбят напролом.
(И от сотрясения мозга
Они умирают потом.)
Среди тишины необъятной,
Не ведая сути совсем,
Ах дятлы, ах глупые дятлы,
Чего вы стучите? Зачем?
Я пьяный -- то в доску, то в стельку -
Ненужную ношу несу.
И бьюсь головою о стенку,
Как дятел в пустынном лесу.
Как дятел -- балдой об осину --
Долбаю до боли во лбу.
И все вспоминаю Россию,
И все проклинаю судьбу.
Скитаюсь бесцельно и долго
Сквозь призрачный сумрак и свет.
Хоть малая бы толика толка!
А только и толики - нет.
Вайльмюнстер 26.02.76
* * *
Мы все потонем в водородном зареве,
Мы не оставим и могильных плит.
И сорняком не зарастут развалины,
А сплавятся, как лава, в монолит.
И потекут тысячелетья черные,
Холодным пеплом над Землей пыля.
И не узнают звездные ученые:
Была ли обитаема Земля?
Вальмюнстер 23.3.76
* * *
Над готическим городком
Колокольная стынет трель.
Атлантическим ветерком
Продувает насквозь апрель.
Вдалеке от больших проблем,
По-воскресному сонно нем,
Вдалеке от больших дорог
Видит сны городок-с-ноготок.
Тишина кругом, тишина.
В тишину ушел человек.
Непонятно: что за страна?
Непонятно: который век?
Чет да нечет, нечет да чет-
Точно время, речка течет,
Оживляя привычный край,
Отражая кирпичный рай.
Будто нет ни борьбы, ни судьбы,
Будто мир застоялся тут.
Обыватели - как дубы,
Что на набережной растут.
Вас обманывает апрель!
Вы не верьте ему теперь!
Годик-два разворотят сны
Бомбовозы моей страны!
Вайльмюнстер, 4.04.76
* * *
"На далекой звезде Венере..."
Н. С. Гумилев
Тускнея за зубцами древними,
Закат уныло обливает
Поля с фруктовыми деревьями,
Каких в России не бывает.
Какой-то призрак мутно-розовый,
Пришелец из другого века.
А в небе просинь, в небе прозелень,
И тьму не отделить от света.
В какой-то траурной гармонии
Все замерло и отзвенело.
Вокруг меня -- страна Германия,
А может быть, звезда Венера.
На горизонте в дымном холоде
Садится Солнце, замирает.
Я знаю, Солнце в темном городе
Надежно на ночь запирают.
И там хранят в бетонном бункере,
Содержат в заключенье долгом,
Его томят в холодном бункере,
Чтоб не мешало кривотолкам.
Все это бредни алкоголика!
А может быть, тоска по раю?
А может быть, -- к чему символика? --
Я нынче ночью умираю.
Бад-Фильбель, 25. 9. 76
* * *
Я плутаю, я слоняюсь тут и там,
По немецким, шведским, датским городам,
По бульварам, по аллеям я брожу,
По проулкам-переулкам прохожу.
Всюду камень, черепица да кирпич.
Не проникнуть, не пробиться, не постичь.
Неразборчивые чьи-то голоса
И тяжелые чужие небеса.
И другое представляется кругом:
Будто детство где-то рядом, за углом,
Будто прошлое совсем невдалеке,
Будто выйду я сейчас к Москве-реке...
Я со временем, с пространством не в ладах:
Ведь в немецких, шведских, датских городах
Заблудился, затерялся навсегда,
Ведь не выберусь, не выйду никуда...
Франкфурт-на-Майне, 11.11.76
* * *
По темным подвалам,
По дымным провалам,
По улицам и площадям
Небывалым,
По зимней Москве,
По ночному Парижу
Я жизнь протащил,
Как тяжелую грыжу.
А видано сколько!
А выпито сколько!
А нынче осталась
Больничная койка...
Да что там осталось?
Безродная старость.
Поэтому скверно.
Поэтому горько.
Весь мир беспокойный,
И страшный и грешный, -
Он сжался какой-то
Звездой отгоревшей...
Вместился, несметный,
Вошел, необъятный,
В квадратные метры
Больничной палаты.
Бад-Фильбель, 20. 2. 77
* * *
Километры дороги, судьбы километры,
И закаты, как пятна сурьмы.
Над Нормандией стелятся сонные ветры
Атлантической серой зимы.
Я иду по дороге, далекой, окольной,
Ко всему безучастен и глух.
И глядит на меня со своей колокольни
Недоверчивый галльский петух.
Провемон (Нормандия) 21.02.78
* * *
Играют трубы в городском саду.
Европа стынет под осенним солнцем.
А я довольствуюсь своим балконцем
И никуда отсюда не иду.
Я вижу только небо над собою,
Как голубую мутную слюду.
Л где-то рядом, в городском саду,
Играют -- вероятно, на гобое.
Закат багров и крепок, как коньяк.
Не нужно жизни. Проживу и так.
Франкфурт, 20. 8. 78
* * *
Он днями и ночами душными
Раскинулся, как павильон.
Он высится, оскалясь башнями,
Как некий новый Вавилон.
Во Франкфурте, в торговом городе,
И дым, и гам, и быт, и пот.
И годы падают, как желуди,
Срываясь в каменный пролет.
Течет в каком-то направлении
Коричневато-бурый Майн.
И сентябрит в потемках времени,
А может, наступает май.
И что-то было, что-то сбудется,
И все смешались языки.
Как рыси, рыскают по улицам
Автомобили-рысаки.
А я, чудак, не внемлю транспорту,
На транспаранты не смотрю.
А я, чужак, брожу по Франкфурту,
От пива раздобрев к утру.
Франкфурт, 8. 9. 78
* * *
Черно-красные барки
По Рейну ползут,
Издавая проклятья,
Испуская мазут.
Черно-бурые замки
Над Рейном стоят,
В подземельях и башнях
Преданья таят.
И ревут бомбовозы,
Поднебесье сверля,
Изрыгая угрозы
Над тобою, Земля.
Зимний воздух над Рейном,
Словно серая слизь.
Перепутались даты.
Столетья сплелись.
А норд-ост, свирепея,
Все куда-то зовет.
И глядит Лорелея
На ат
Земная жизнь желтела, как трава,
А дело было в марте на закате.
Маячила фабричная труба -
Как символ всех проклятий и заклятий.
Мне было вовсе некуда идти.
И было как-то сумрачно и странно
В кривом пространстве Млечного пути,
Во Франкфурте, в локале "Танте Анна".
Нащупывали рыжий горизонт
Антенны, точно щупальцы прогресса.
И был у каждого его резон,
И было, в общем, буднично и пресно.
Шипело пиво, закипал галдеж,
Звенела кирка в городе озяблом.
И кое-как просматривалась все ж
Связь между мной и черным динозавром.
Франкфурт, 10.03.79
* * *
Светит Солнце едва вполнакала,
И на улицах черная слизь.
Город Франкфурт, кривой как лекало.
Это все называется - жизнь,
Как другие - не больше, не меньше -
Я живу-не живу в полусне.
И люблю восхитительных женщин,
Как по штату положено мне.
И повсюду тоска да морока.
Что в ночной пустоте, что в дневной.
От угла до угла - вся дорога.
Все дела - от пивной до пивной.
Разносил свои будни, как лапти,
И живу - не живу в полусне.
А сигналы из дальних галактик,
Может быть, адресованы - мне.
Франкфурт-на-Майне 13.03.79
* * *
Я иду.
Я иду по спирали тугой
Удивительных аррондисманов.
По дороге надежд и обманов
Я иду -- а не я, так другой.
Наступают дома, подступают с боков,
Тяжко жмется этаж к этажу.
Говорят, что Парижу -- 17 веков.
Не считал. Не скажу.
Я иду сквозь парижские толпы.
Я в стеклянном расплаве июньской жары.
А за мною -- тяжелый и желтый,
Серый, бурый, коричневый Консьержери --
Этот каменный призрак, осколок столетий,
Мертвый, хмурый, таинственный Консьержери.
Я иду в ослепительном свете. По прекрасным местам.
Я иду
По висячим мостам,
По старинному парку.
Задыхаюсь от слов и от слез.
То и дело ныряю под арку.
Это ж -- правда. Всерьез.
А в ответ -- ни ответа.
Задыхаюсь от слез и от слов.
Говорят, на рассвете 20-го века
Здесь гулял Николай Гумилев.
Я иду.
А навстречу -- огромные трубы,
А навстречу -- зеленые, синие, белые трубы.
Для чего они тут?
Ведь они никуда не ведут.
Ведь ни дыма, ни звука.
Говорят, торжествует наука:
Это центр Помпиду.
И еще говорят,
Что Париж, мол, таков,
Что ему, мол, 17 веков.
Для чего мне 17 веков?
Лучше я за 17 непризрачных франков
Бутылку куплю
(Я бутылку люблю),
Лучше выпью за счастье борделей, за радости банков!
Я бутылку куплю.
Выпью с тем ароматным клошаром.
Или с негром седым --
Он похож на живой негатив.
Фиолетовый дым.
Фиолетовый дым над Земшаром.
Ладно, выпьем, чуток погодив.
И с клошаром.
И с негром.
И с призраком Н. Гумилева.
Снова, снова и снова
Я качусь по Парижу, как мяч,
По спирали его 20-ти
Соблазнительных аррондисманов.
Я качусь, я верчусь.
Но хоть плачь --
Никуда не пройти.
И не выбраться из 20-ти
Удивительных аррондисманов.
Я качусь по Парижу, как мяч.
А когда златокудрый Трубач
Загудит в эти белые, синие, в эти зеленые трубы,
А когда с Пэр-Ляшез
Вдруг -- автобусам наперерез --
Оживая, поднимутся трупы,
И настанет конец --
Вот тогда
Мы поймем, наконец,
Для чего эти странные, эти огромные трубы
Здесь воздвигла мадам Помпиду.
Я иду.
По Парижу иду.
Я расширенных глаз не смыкаю,
Точно впрыснули мне атропин.
Окончательно сбился с тропы.
Ничего не смекаю.
Не смекаю, не знаю, где "тут" и где "там".
Не имею понятья, что "раньше", что "позже".
Я иду.
Светлосизый игольчатый дождик
По парижским стучит площадям.
Париж, 4. б. 79
* * *
История дышит на ладан,
Недолго уже до конца.
Желтеет Луна над Миланом,
Как слепок слепого лица.
И мне ли печалиться нынче,
Попавши в чужие края,
Что жизнь Леонардо да Винчи
Ушла, как уходит моя?
Милан, 30.09.79
* * *
Крошатся горы, высыхают реки,
И расы вымирают без следа.
И, может, в самом недалеком веке
Погаснет Солнце, желтая звезда.
И мне не сокрушаться ни о чем бы,
А все б смотреть на этот странный свет.
Безумцы! Упраздните ваши бомбы:
Ведь мы и так, без них, идем на нет.
Милан, 1.10.79
Поглядел в окошко и плечьми пожал:
Отпылал в пространстве мировой пожар.
И Господь сгребает все, что Сам пожег,
Всю труху Вселенной - в Угольный мешок.
Души, что поганки, нашу плоть и кость,
Черные огарки отгоревших звезд,
Пепел всех столетий, пыль со всех дорог -
Все сметает в бездну справедливый Бог.
Милан 1. 10. 79
* * *
За крепостной стеной вставало Солнце.
И Данте шел по городу Фиренце.
И Данте шел по Дантовому аду.
И шел кругом 14-й век.
И Данте шел 14-м веком.
Со всеми говорил по-итальянски,
Как эта продавщица сигарет,
Как полицейский там на перекрестке,
Что наблюдает за 20-м веком.
А я - из 20-го века.
Не в Дантовом - в нашем аду.
По краю потемок и света
Я в нети, как в сети, иду.
Пускай кувыркаются даты,
И время разинуло зев.
А я и не вспомнил о Данте,
От граппы совсем окосев.
Флоренция, 2.10.79
* * *
Ha Ponte Vecchio
Гул и гвалт. Потно, весело,
Полдень желт.
Все в несметной
Неистовой давке.
Медью, снедью
Торгуют лавки.
Туристы и прочие.
Накипь века.
А снизу -- рабочие
Чинят реку.
(Реку Мне брести.
А рядом -- некая
Лет шести.
Сидит, одинокая.
Лиры в горсти.
Сидит, одноногая,
Лет шести.
Стоит Бенвенуто,
Который Челлини,
Не видел, как-будто,
Чтоб реку чинили!
На Ponte Vecchio
Гул и гам.
Запах вечного
Тут и там.
Флоренция, 3. 10. 79
*)Мост Веккио (во Флоренции)
* * *
Со всех сторон уставились они,
Совсем ослепнув от спесивой злобы.
Но нет, со мной не справились они,
Не сладили, не потому что, чтобы...
Они уставились со всех сторон,
Глядят в меня, один другого злее,
Но что мне, право, мраморный Нерон?
Я видел Сталина на мавзолее.
Флоренция, 4. 10. 79
* * *
Глядит Луна из-за угла.
Таясь за супермаркетом.
В проулках, в парках пухнет мгла,
И как-то странно пахнет мгла.
Ни августом, ни мартом.
И этот мир -- не этот мир,
А мир, в котором нет квартир,
Где не настали сроки.
Где в пухлой плесени болот,
В протухлой зелени болот
Плодятся диплодоки.
Тот мир, в который я пришел.
Захлопнут плотно, как котел,
Таит свои богатства.
Над миром ночь. Над Римом ночь.
А ночью некому помочь
И некуда деваться.
Все это явь, все это сон,
И колокольни дальний звон,
И этот мир со всех сторон,
Все это волны транса.
И чувствуется связь времен
И кривизна пространства.
И на порядок всех вещей
Глядит Луна из-за хвощей,
И тварям нечто снится.
И сквозь магнитные поля,
Астральным золотом пыля.
Летит Земля, моя Земля,
Летучая гробница.
Рим, 5. 10. 79
* * *
Я точно кур, попавший в ощип,
Турист, а может, пилигрим.
Хожу и пробую наощупь
И папский Рим, и царский Рим.
Я вижу мир необозримый.
Макет истории нагой.
И прорастают эти Римы
Один в другой, один в другой.
Я день и ночь по Риму шляюсь,
Качусь не хуже колеса.
И обо многом размышляю.
По Колизею колеся.
Глодаю глыбы и обломки,
Глотаю вековой настой.
И в катакомбные потемки
Спускаюсь лесенкой простой.
Мне все эпохи распахнулись.
Раскрылись тайны всех гробов.
Сквозь будний свист, сквозь вихри улиц
Я слышу гогот черепов.
И колу пью под сенью линий,
И пью садов зеленый дым.
Осенний день. И воздух синий.
И всюду Рим, повсюду Рим.
Все это -- быль. Все это -- небыль.
Все это -- звон колоколов.
И уплывают в небо, в небо
Параболоиды куполов.
Рим, 8. 10. 79
* * *
Горы, море -- все в избытке.
Где-то осень, здесь -- теплынь.
Неестественная синь,
Небеса, как на открытке.
А кругом со всех сторон -
Апельсины и маслины,
Рев авто и зов ослиный,
Гул столетий, зыбь времен.
Я слоняюсь сонный, пьяный:
То ли Солнце, то ль вино.
А кругом -- полным полно
Итальяно, итальяно.
Я не смыслю, что к чему
В этой жизни невезучей.
Лезу, лезу на Везувий,
Неизвестно почему.
Мета-ди-Сорренто, 14. 10. 79
* * *
Я думал, лишь на карте
Есть этот островок.
Но вот - хожу по Капри,
Не покладая ног.
Отнюдь не кинокадры
Показывают мне:
Вокруг - и вправду Капри
В сгущенной тишине.
Я море пью по капле,
Я таю в облаках.
И Горький жил на Капри,
А не на Соловках.
о.Капри, 17.10.79
* * *
Будет день светло-синий,
Всюду чинно и чисто.
Из свободной России
Приедут туристы.
Безо всякой оглядки,
Не стесняясь ни капли,
Побредут в беспорядке
По острову Капри.
И видавшие виды, -
Ошалев от нагрузки -
Будут местные гиды
Изъясняться по-русски .
Не партийный ублюдок,
Окосевший от бреда,
Просто русские люди
На Капри поедут.
О. Капри, 17.10.79
* * *
Солоноватый запах влаги,
Проулков пестрое гнилье.
Неаполь вывесил, как флаги,
Свое исподнее белье.
Сквозь повседневное мерцанье
Фигуры этого белья -
Как отрицанье отрицанья,
Как символ быта, бытия.
Наперекор прогнозам гиблым,
Всем потрясеньям вопреки
Наш мир достаточно незыблем,
Устойчивы материки.
Я в пыльном зное, в сонном гуле
От изумленья окосел.
И все иду сквозь улиц улей,
Вовсю подмигивая всем.
А в море - ни вчера, ни завтра,
А в море слиты все следы.
И скалы, как ихтиозавры,
Оскалясь, лезут из воды.
Неаполь, 18.10.79
* * *
Жизнь моя, золотое безумие!
Очень странно, как в мире ином,
Поглядите: сижу на Везувии,
Запиваю спагетти вином.
А вокруг - ни травинки, ни кустика,
Точно тут не Земля, а Луна.
Ну, а крикнешь - такая акустика,
Что по швам затрещит тишина,
Где там думать о всякой законности,
Если гибелен огненный вздох!
А лиловые тени на конусе -
Словно пятна от прошлых эпох.
И такое кругом скалозубие,
Что смешны человечьи права.
Я курю, прикурив у Везувия.
Все ему, как и мне, трын-трава.
Везувий-Геркуланум, 19. 10. 79
* * *
Мои глаза - полным-полны,
Шагаю левой-правою,
Гляжу на римские холмы,
Опохмеляюсь граппою.
Чем поразмыслить о веках,
Sic transit, об истории, -
Дивлюсь, с бутылкою в руках,
Чего тут понастроили.
Мне б вникнуть в суть вот в эту всю,
Назвать бы все по имени.
А я бутылочку сосу,
Давайте, трахнем, римляне!
Sic transit, слава, мол, как дым...
Осталось чуть на донышке.
Вокруг меня и вправду Рим,
Ведь Рим, а не Черемушки!
Эх, описать бы Колизей,
Изречь бы что гекзаметром!
А я, московский ротозей,
Валяюсь пьяный замертво.
И нет пути, и не пройти,
Не выбраться из города.
А, кстати - мать его ети! -
Рим - это вправду здорово!
Рим, 21.10 .79
* * *
Колокольни над Кельном
Динь-динь-динь!Бом-бом-бом!
Тонет звон в беспредельном,
В золотом, в голубом.
Над узором собора -
Пустота, нагота.
У подножья собора -
Суета, маята.
Любят люди земные
Все валять дурака.
Что им звезды иные,
Да иные века?
Там, в бездонном зиянье,
Мой неведомый дом.
До свиданья, земляне!
Динь-динь-динь! Бом-бом-бом!
Кельн, 11.3.80
* * *
В небе Солнце - бледный блин,
Не Якир и не Киров,
Не попав на прицел,
На обочине мира
Я под старость присел.
И сижу за чекушкой,
И в окошко гляжу.
Город скученный, скучный,
Все этаж к этажу.
Путь мой горек и долог
По таким городам.
Ни за рубь, ни за доллар --
Ничего не продам.
Москва, осень 69
* * *
Небо тяжкое, стопудовое,
И облезлая осень мертва.
Здравствуй, лагерная Мордовия,
Замордованная мордва!
Пахнет падалью ветер Севера,
И торчат из грязи вразброс
То осина, иудино дерево,
То кривые скелеты берез.
Кособокая, необутая,
Плачь, Мордовия, день и ночь.
Злою проволокой опутанная,
Не помочь тебе, не помочь...
И бредут - ползут жены вдовые,
Старики ползут к сыновьям -
По Мордовии, по Мордовии
Уподобившись муравьям.
И не спится мне ночью черною
Возле лагерной проходной,
Ах, Мордовия, заключенная!
Ах, Мордовия, край родной!
19-ый лагпункт (Мордовия), осень 71
* * *
Не знаю, легко или трудно
К стране прилепиться другой.
Как в детстве, МОГЭС пятитрубный
Дымит над Москвою-рекой,
И так же Ордынка щербата,
И так же Татарка темна,
И красную заводь заката,
Как в детстве, видать из окна.
Сегодня, вчера и когда-то
В безумье, в смятенье, в тоске,
Студентом ходил и солдатом
По этой, по самой Москве.
И, видимо, стыдно и странно,
Что я не осилил беду,
Что в дальние вольные страны
Теперь без оглядки бегу.
Москва, зима 72
* * *
Запах детства, запах елочный,
От мороза воздух розов.
Дымно в городе и солнечно
30 градусов мороза.
Шубы, шапки, шали, варежки,
Но душа насквозь промерзла.
Потому-то я, товарищи,
Ухожу, хотя и поздно.
Здесь полвека было пройдено,
Путь запятнан и запутан.
Ах, Москва, чужбина-родина!
Ничего я не забуду.
Только знаю, южной полночью,
В апельсиновой аллее,
По Москве морозно-солнечной
Не заплачу: не сумею.
Москва, зима 72
* * *
Пусть Россия черна, не бела.
Но какой бы она ни была, -
Только в ней для меня белый свет,
Ибо вне - и дыхания нет.
Что мне блеск чужеземной страны?
Плотный плеск средиземной волны?
Кипарисовый рай во дворе?
Обольщенья ночных кабаре?
Все постыло, ни встать и ни лечь.
И настырна нерусская речь.
Страшен черный провал впереди.
Отойди от меня. Отойди.
Иерусалим, июнь 72
* * *
Я сошел со своей стези,
Оступился, куда не надо.
За железными жалюз
Черный призрак чужого града.
Ночь тягуча, как черный воск.
Тишина тяжела, как грыжа.
Бело-синее пламя звезд
Надо мной прожигает крышу.
Не уйти от такой тоски,
От последней тоски, пустынной.
Нарезая ночь на куски,
Тонко стонут часы в гостиной.
Или память звенит, как медь,
О былой, о большой обиде?
Не хочу ничего хотеть,
Ни хотеть, ни глядеть, ни видеть.
Ни того, что теперь вблизи,
Ни того, что вдали навеки.
Как тяжелые жалюз,
Опущу тяжелые веки.
Иерусалим, 10.09.72
Кому веселье, мне печаль,
Среди блядей и пьяниц
Торчу всю ночь на place Pigalle
Проклятый иностранец!
Торчу, тяжелый эмигрант,
Патлатей старой щетки.
Мадам! Налейте 200 грамм!
Вот мне - и той красотке.
Торчу всю ночь, красотку сжав.
Ох, скучно с вашей бабой!
Хочу сейчас на брудершафт
Вот с этим, с вышибалой!
Но вышибала дюж и рыж
И ничему не верит.
А фиолетовый Париж
Волнуется за дверью...
И это все не по плечу
И точно в черном мыле.
И я торчу. Всю ночь торчу.
Торчу в свободном мире.
Париж, нояб. 72
* * *
Я все свое продал и пропил.
И вот, безо всяких надежд,
Безудержно мчусь по Европе
Экспрессом "Париж -- Будапешт".
И только ночные деревья
На этой железной тропе.
И только ночные виденья
Мое обступили купе.
И бродит, как синее знамя,
Неведомый отблеск вдали.
И бредят коровьими снами
Крестьяне французской земли.
И, синими искрами сыпля,
По Франции мчится экспресс,
Взывая протяжно и сипло
Во тьму первобытных небес.
Мюнхен, 1. 12. 72.
* * *
Слипается прошлое комом,
Сливается в мертвый итог.
Я в мире совсем незнакомом
Стою на развилке дорог.
И что приключилось со мною?
Какой получился барыш?
Я вижу: под потьминской тьмою
Уже исчезает Париж...
Мучительная абберация,
Случайные взбрызги пера.
И, видимо, мне собираться
В другую дорогу пора.
Франкфурт-на-Майне, 7. 11. 73
* * *
Звенели звезды, листья падали,
Кресты застыли, как в строю.
В немецком городе Висбадене
На русском кладбище стою.
Нет, не меня, как падаль, бросили, --
Я все, что было, бросил сам.
И на холме, в наплыве осени,
Стою, открытый небесам.
Пусть заблудился в мире западном,
И все совсем наперекос...
Путем неправильным, неправедным,
Но я иду к Тебе, Христос!
Франкфурт, 8. 9. 74
* * *
Сразу к югу от Хайфы,
Где-то возле чего-то,
Средиземное море
Переходит в болото.
В тусклом, тяжком закате
Первобытно немое,
Средиземное море,
Средиземное море!
Где-то вольные страны,
Да до них не добраться.
Может, Левиафан
Здесь откладывал яйца.
И из топи и гнили
Вылуплялись идеи,
Вырастали легенды
О стране Иудее.
Я бродил по планете,
То зеленой, то синей,
По прекрасной, как детство,
Невозвратной России,
По парижским бульварам,
По берлинским аллеям...
Ничего не желаю.
Ни о чем не жалею.
Не паломник, не странник,
Не турист на охоте --
Видно, здесь и погибну
В Средиземном болоте,
В тупике, в захолустье,
В первозданной трясине, --
На печальной планете,
То зеленой, то синей.
Вайльмюнстер, 24. 3. 75
* * *
Поблекло все и отсырело.
В какой стране? В каком году?
Туманный день, ревут сирены,
И я по Лондону иду.
Холодный дым на темной Темзе,
И небосклон, как балдахин.
А я, как прежде, занят тем же:
Хожу, гляжу, кручу стихи.
Вдыхаю непонятный запах,
Впиваю странную страну,
Сижу в своеобразных пабах
И пиво желчное тяну.
И город, здание за зданьем,
Во весь неимоверный рост
Как бы кирпичным почкованьем
Образовался и пророс.
Так тесно стиснуто пространство,
Не выбраться из западни.
И, будто в дни викторианства,
Биг-Бен отзванивает дни.
Но страх былого не растаял,
И все былое, как броня,
Как ночь, как черно-серый Тауер,
Вдруг навалилось на меня.
Земля скрипит, как флюгер утлый,
Как пыточное колесо.
Ночным убийством бредят куклы,
Тоскуя у мадам Тюссо.
А я по Лондону скитаюсь,
Не слишком трезв, не очень пьян,
Но то и дело спотыкаюсь
О нулевой меридиан.
Лондон, 4.8.75
* * *
Мазурские топи,
Варшавские парки!
Ползут по Европе
Советские танки.
На Ригу, на Прагу,
На Лодзь и на Познань.
О красные звезды!
О страшные звезды...
Трясется Европа
От грузного гула,
Узнает Европа
Железные скулы!
А новый Малюта
Как ухнет! Как ахнет!
И пахнет мазутом.
И гибелью пахнет.
На рынки и храмы,
На кемпы и копи
Советские танки
Скользят по Европе.
И каменный город
Трещит, как досчатый.
Советские танки
Не знают пощады!
Не верьте, друзья,
Дипломатам внимая,
Что танки застыли
9-ого мая...
На Цю-рих, на Мюн-хен,
На ба-ры и бан-ки
И-дут по Ев-ро-пе
Со-вет-ские тан-ки.
Вайльмюнстер, 2. 6. 75
* * *
Щебечут птицы по-немецки
Среди пустот.
И словно в подмосковном детстве
Трава растет.
Июньский день, пустой и долгий
И я один.
Стоит в лесу густой и волглый
Зеленый дым.
Я нынче болен, очень болен,
Я сам не свой.
Я очень болен, горьким горем -
Глухой тоской.
Мне только желтая больница
На много лет.
Россия - там. Россия - снится.
России - нет.
19 76 г.
Не выясняя отношений,
Мы пьем сегодня по большой:
Немецкий летчик с рваной шеей,
И я с рассеченной душой.
Красотка пиво нам подносит,
А мы, конечно, про войну.
И летчик Гитлера поносит,
Я тоже Сталина кляну.
Кривой локаль картавит хрипло,
И ничего не превозмочь.
Как глина черная, налипла
На окна гамбургская ночь.
Красотка с кружками маячит,
И кто-то лезет на рожон.
А мы суем друг другу, плача,
Фотоулыбки наших жен.
И что-то врет немецкий летчик,
И что-то я в ответ ему.
Давай, камрад, еще глоточек!
Пора идти в дневную тьму.
Гамбург, 9.7.75
* * *
Уныло в лесу и промозгло,
Лишь дятлы долбят напролом.
(И от сотрясения мозга
Они умирают потом.)
Среди тишины необъятной,
Не ведая сути совсем,
Ах дятлы, ах глупые дятлы,
Чего вы стучите? Зачем?
Я пьяный -- то в доску, то в стельку -
Ненужную ношу несу.
И бьюсь головою о стенку,
Как дятел в пустынном лесу.
Как дятел -- балдой об осину --
Долбаю до боли во лбу.
И все вспоминаю Россию,
И все проклинаю судьбу.
Скитаюсь бесцельно и долго
Сквозь призрачный сумрак и свет.
Хоть малая бы толика толка!
А только и толики - нет.
Вайльмюнстер 26.02.76
* * *
Мы все потонем в водородном зареве,
Мы не оставим и могильных плит.
И сорняком не зарастут развалины,
А сплавятся, как лава, в монолит.
И потекут тысячелетья черные,
Холодным пеплом над Землей пыля.
И не узнают звездные ученые:
Была ли обитаема Земля?
Вальмюнстер 23.3.76
* * *
Над готическим городком
Колокольная стынет трель.
Атлантическим ветерком
Продувает насквозь апрель.
Вдалеке от больших проблем,
По-воскресному сонно нем,
Вдалеке от больших дорог
Видит сны городок-с-ноготок.
Тишина кругом, тишина.
В тишину ушел человек.
Непонятно: что за страна?
Непонятно: который век?
Чет да нечет, нечет да чет-
Точно время, речка течет,
Оживляя привычный край,
Отражая кирпичный рай.
Будто нет ни борьбы, ни судьбы,
Будто мир застоялся тут.
Обыватели - как дубы,
Что на набережной растут.
Вас обманывает апрель!
Вы не верьте ему теперь!
Годик-два разворотят сны
Бомбовозы моей страны!
Вайльмюнстер, 4.04.76
* * *
"На далекой звезде Венере..."
Н. С. Гумилев
Тускнея за зубцами древними,
Закат уныло обливает
Поля с фруктовыми деревьями,
Каких в России не бывает.
Какой-то призрак мутно-розовый,
Пришелец из другого века.
А в небе просинь, в небе прозелень,
И тьму не отделить от света.
В какой-то траурной гармонии
Все замерло и отзвенело.
Вокруг меня -- страна Германия,
А может быть, звезда Венера.
На горизонте в дымном холоде
Садится Солнце, замирает.
Я знаю, Солнце в темном городе
Надежно на ночь запирают.
И там хранят в бетонном бункере,
Содержат в заключенье долгом,
Его томят в холодном бункере,
Чтоб не мешало кривотолкам.
Все это бредни алкоголика!
А может быть, тоска по раю?
А может быть, -- к чему символика? --
Я нынче ночью умираю.
Бад-Фильбель, 25. 9. 76
* * *
Я плутаю, я слоняюсь тут и там,
По немецким, шведским, датским городам,
По бульварам, по аллеям я брожу,
По проулкам-переулкам прохожу.
Всюду камень, черепица да кирпич.
Не проникнуть, не пробиться, не постичь.
Неразборчивые чьи-то голоса
И тяжелые чужие небеса.
И другое представляется кругом:
Будто детство где-то рядом, за углом,
Будто прошлое совсем невдалеке,
Будто выйду я сейчас к Москве-реке...
Я со временем, с пространством не в ладах:
Ведь в немецких, шведских, датских городах
Заблудился, затерялся навсегда,
Ведь не выберусь, не выйду никуда...
Франкфурт-на-Майне, 11.11.76
* * *
По темным подвалам,
По дымным провалам,
По улицам и площадям
Небывалым,
По зимней Москве,
По ночному Парижу
Я жизнь протащил,
Как тяжелую грыжу.
А видано сколько!
А выпито сколько!
А нынче осталась
Больничная койка...
Да что там осталось?
Безродная старость.
Поэтому скверно.
Поэтому горько.
Весь мир беспокойный,
И страшный и грешный, -
Он сжался какой-то
Звездой отгоревшей...
Вместился, несметный,
Вошел, необъятный,
В квадратные метры
Больничной палаты.
Бад-Фильбель, 20. 2. 77
* * *
Километры дороги, судьбы километры,
И закаты, как пятна сурьмы.
Над Нормандией стелятся сонные ветры
Атлантической серой зимы.
Я иду по дороге, далекой, окольной,
Ко всему безучастен и глух.
И глядит на меня со своей колокольни
Недоверчивый галльский петух.
Провемон (Нормандия) 21.02.78
* * *
Играют трубы в городском саду.
Европа стынет под осенним солнцем.
А я довольствуюсь своим балконцем
И никуда отсюда не иду.
Я вижу только небо над собою,
Как голубую мутную слюду.
Л где-то рядом, в городском саду,
Играют -- вероятно, на гобое.
Закат багров и крепок, как коньяк.
Не нужно жизни. Проживу и так.
Франкфурт, 20. 8. 78
* * *
Он днями и ночами душными
Раскинулся, как павильон.
Он высится, оскалясь башнями,
Как некий новый Вавилон.
Во Франкфурте, в торговом городе,
И дым, и гам, и быт, и пот.
И годы падают, как желуди,
Срываясь в каменный пролет.
Течет в каком-то направлении
Коричневато-бурый Майн.
И сентябрит в потемках времени,
А может, наступает май.
И что-то было, что-то сбудется,
И все смешались языки.
Как рыси, рыскают по улицам
Автомобили-рысаки.
А я, чудак, не внемлю транспорту,
На транспаранты не смотрю.
А я, чужак, брожу по Франкфурту,
От пива раздобрев к утру.
Франкфурт, 8. 9. 78
* * *
Черно-красные барки
По Рейну ползут,
Издавая проклятья,
Испуская мазут.
Черно-бурые замки
Над Рейном стоят,
В подземельях и башнях
Преданья таят.
И ревут бомбовозы,
Поднебесье сверля,
Изрыгая угрозы
Над тобою, Земля.
Зимний воздух над Рейном,
Словно серая слизь.
Перепутались даты.
Столетья сплелись.
А норд-ост, свирепея,
Все куда-то зовет.
И глядит Лорелея
На ат
Земная жизнь желтела, как трава,
А дело было в марте на закате.
Маячила фабричная труба -
Как символ всех проклятий и заклятий.
Мне было вовсе некуда идти.
И было как-то сумрачно и странно
В кривом пространстве Млечного пути,
Во Франкфурте, в локале "Танте Анна".
Нащупывали рыжий горизонт
Антенны, точно щупальцы прогресса.
И был у каждого его резон,
И было, в общем, буднично и пресно.
Шипело пиво, закипал галдеж,
Звенела кирка в городе озяблом.
И кое-как просматривалась все ж
Связь между мной и черным динозавром.
Франкфурт, 10.03.79
* * *
Светит Солнце едва вполнакала,
И на улицах черная слизь.
Город Франкфурт, кривой как лекало.
Это все называется - жизнь,
Как другие - не больше, не меньше -
Я живу-не живу в полусне.
И люблю восхитительных женщин,
Как по штату положено мне.
И повсюду тоска да морока.
Что в ночной пустоте, что в дневной.
От угла до угла - вся дорога.
Все дела - от пивной до пивной.
Разносил свои будни, как лапти,
И живу - не живу в полусне.
А сигналы из дальних галактик,
Может быть, адресованы - мне.
Франкфурт-на-Майне 13.03.79
* * *
Я иду.
Я иду по спирали тугой
Удивительных аррондисманов.
По дороге надежд и обманов
Я иду -- а не я, так другой.
Наступают дома, подступают с боков,
Тяжко жмется этаж к этажу.
Говорят, что Парижу -- 17 веков.
Не считал. Не скажу.
Я иду сквозь парижские толпы.
Я в стеклянном расплаве июньской жары.
А за мною -- тяжелый и желтый,
Серый, бурый, коричневый Консьержери --
Этот каменный призрак, осколок столетий,
Мертвый, хмурый, таинственный Консьержери.
Я иду в ослепительном свете. По прекрасным местам.
Я иду
По висячим мостам,
По старинному парку.
Задыхаюсь от слов и от слез.
То и дело ныряю под арку.
Это ж -- правда. Всерьез.
А в ответ -- ни ответа.
Задыхаюсь от слез и от слов.
Говорят, на рассвете 20-го века
Здесь гулял Николай Гумилев.
Я иду.
А навстречу -- огромные трубы,
А навстречу -- зеленые, синие, белые трубы.
Для чего они тут?
Ведь они никуда не ведут.
Ведь ни дыма, ни звука.
Говорят, торжествует наука:
Это центр Помпиду.
И еще говорят,
Что Париж, мол, таков,
Что ему, мол, 17 веков.
Для чего мне 17 веков?
Лучше я за 17 непризрачных франков
Бутылку куплю
(Я бутылку люблю),
Лучше выпью за счастье борделей, за радости банков!
Я бутылку куплю.
Выпью с тем ароматным клошаром.
Или с негром седым --
Он похож на живой негатив.
Фиолетовый дым.
Фиолетовый дым над Земшаром.
Ладно, выпьем, чуток погодив.
И с клошаром.
И с негром.
И с призраком Н. Гумилева.
Снова, снова и снова
Я качусь по Парижу, как мяч,
По спирали его 20-ти
Соблазнительных аррондисманов.
Я качусь, я верчусь.
Но хоть плачь --
Никуда не пройти.
И не выбраться из 20-ти
Удивительных аррондисманов.
Я качусь по Парижу, как мяч.
А когда златокудрый Трубач
Загудит в эти белые, синие, в эти зеленые трубы,
А когда с Пэр-Ляшез
Вдруг -- автобусам наперерез --
Оживая, поднимутся трупы,
И настанет конец --
Вот тогда
Мы поймем, наконец,
Для чего эти странные, эти огромные трубы
Здесь воздвигла мадам Помпиду.
Я иду.
По Парижу иду.
Я расширенных глаз не смыкаю,
Точно впрыснули мне атропин.
Окончательно сбился с тропы.
Ничего не смекаю.
Не смекаю, не знаю, где "тут" и где "там".
Не имею понятья, что "раньше", что "позже".
Я иду.
Светлосизый игольчатый дождик
По парижским стучит площадям.
Париж, 4. б. 79
* * *
История дышит на ладан,
Недолго уже до конца.
Желтеет Луна над Миланом,
Как слепок слепого лица.
И мне ли печалиться нынче,
Попавши в чужие края,
Что жизнь Леонардо да Винчи
Ушла, как уходит моя?
Милан, 30.09.79
* * *
Крошатся горы, высыхают реки,
И расы вымирают без следа.
И, может, в самом недалеком веке
Погаснет Солнце, желтая звезда.
И мне не сокрушаться ни о чем бы,
А все б смотреть на этот странный свет.
Безумцы! Упраздните ваши бомбы:
Ведь мы и так, без них, идем на нет.
Милан, 1.10.79
Поглядел в окошко и плечьми пожал:
Отпылал в пространстве мировой пожар.
И Господь сгребает все, что Сам пожег,
Всю труху Вселенной - в Угольный мешок.
Души, что поганки, нашу плоть и кость,
Черные огарки отгоревших звезд,
Пепел всех столетий, пыль со всех дорог -
Все сметает в бездну справедливый Бог.
Милан 1. 10. 79
* * *
За крепостной стеной вставало Солнце.
И Данте шел по городу Фиренце.
И Данте шел по Дантовому аду.
И шел кругом 14-й век.
И Данте шел 14-м веком.
Со всеми говорил по-итальянски,
Как эта продавщица сигарет,
Как полицейский там на перекрестке,
Что наблюдает за 20-м веком.
А я - из 20-го века.
Не в Дантовом - в нашем аду.
По краю потемок и света
Я в нети, как в сети, иду.
Пускай кувыркаются даты,
И время разинуло зев.
А я и не вспомнил о Данте,
От граппы совсем окосев.
Флоренция, 2.10.79
* * *
Ha Ponte Vecchio
Гул и гвалт. Потно, весело,
Полдень желт.
Все в несметной
Неистовой давке.
Медью, снедью
Торгуют лавки.
Туристы и прочие.
Накипь века.
А снизу -- рабочие
Чинят реку.
(Реку Мне брести.
А рядом -- некая
Лет шести.
Сидит, одинокая.
Лиры в горсти.
Сидит, одноногая,
Лет шести.
Стоит Бенвенуто,
Который Челлини,
Не видел, как-будто,
Чтоб реку чинили!
На Ponte Vecchio
Гул и гам.
Запах вечного
Тут и там.
Флоренция, 3. 10. 79
*)Мост Веккио (во Флоренции)
* * *
Со всех сторон уставились они,
Совсем ослепнув от спесивой злобы.
Но нет, со мной не справились они,
Не сладили, не потому что, чтобы...
Они уставились со всех сторон,
Глядят в меня, один другого злее,
Но что мне, право, мраморный Нерон?
Я видел Сталина на мавзолее.
Флоренция, 4. 10. 79
* * *
Глядит Луна из-за угла.
Таясь за супермаркетом.
В проулках, в парках пухнет мгла,
И как-то странно пахнет мгла.
Ни августом, ни мартом.
И этот мир -- не этот мир,
А мир, в котором нет квартир,
Где не настали сроки.
Где в пухлой плесени болот,
В протухлой зелени болот
Плодятся диплодоки.
Тот мир, в который я пришел.
Захлопнут плотно, как котел,
Таит свои богатства.
Над миром ночь. Над Римом ночь.
А ночью некому помочь
И некуда деваться.
Все это явь, все это сон,
И колокольни дальний звон,
И этот мир со всех сторон,
Все это волны транса.
И чувствуется связь времен
И кривизна пространства.
И на порядок всех вещей
Глядит Луна из-за хвощей,
И тварям нечто снится.
И сквозь магнитные поля,
Астральным золотом пыля.
Летит Земля, моя Земля,
Летучая гробница.
Рим, 5. 10. 79
* * *
Я точно кур, попавший в ощип,
Турист, а может, пилигрим.
Хожу и пробую наощупь
И папский Рим, и царский Рим.
Я вижу мир необозримый.
Макет истории нагой.
И прорастают эти Римы
Один в другой, один в другой.
Я день и ночь по Риму шляюсь,
Качусь не хуже колеса.
И обо многом размышляю.
По Колизею колеся.
Глодаю глыбы и обломки,
Глотаю вековой настой.
И в катакомбные потемки
Спускаюсь лесенкой простой.
Мне все эпохи распахнулись.
Раскрылись тайны всех гробов.
Сквозь будний свист, сквозь вихри улиц
Я слышу гогот черепов.
И колу пью под сенью линий,
И пью садов зеленый дым.
Осенний день. И воздух синий.
И всюду Рим, повсюду Рим.
Все это -- быль. Все это -- небыль.
Все это -- звон колоколов.
И уплывают в небо, в небо
Параболоиды куполов.
Рим, 8. 10. 79
* * *
Горы, море -- все в избытке.
Где-то осень, здесь -- теплынь.
Неестественная синь,
Небеса, как на открытке.
А кругом со всех сторон -
Апельсины и маслины,
Рев авто и зов ослиный,
Гул столетий, зыбь времен.
Я слоняюсь сонный, пьяный:
То ли Солнце, то ль вино.
А кругом -- полным полно
Итальяно, итальяно.
Я не смыслю, что к чему
В этой жизни невезучей.
Лезу, лезу на Везувий,
Неизвестно почему.
Мета-ди-Сорренто, 14. 10. 79
* * *
Я думал, лишь на карте
Есть этот островок.
Но вот - хожу по Капри,
Не покладая ног.
Отнюдь не кинокадры
Показывают мне:
Вокруг - и вправду Капри
В сгущенной тишине.
Я море пью по капле,
Я таю в облаках.
И Горький жил на Капри,
А не на Соловках.
о.Капри, 17.10.79
* * *
Будет день светло-синий,
Всюду чинно и чисто.
Из свободной России
Приедут туристы.
Безо всякой оглядки,
Не стесняясь ни капли,
Побредут в беспорядке
По острову Капри.
И видавшие виды, -
Ошалев от нагрузки -
Будут местные гиды
Изъясняться по-русски .
Не партийный ублюдок,
Окосевший от бреда,
Просто русские люди
На Капри поедут.
О. Капри, 17.10.79
* * *
Солоноватый запах влаги,
Проулков пестрое гнилье.
Неаполь вывесил, как флаги,
Свое исподнее белье.
Сквозь повседневное мерцанье
Фигуры этого белья -
Как отрицанье отрицанья,
Как символ быта, бытия.
Наперекор прогнозам гиблым,
Всем потрясеньям вопреки
Наш мир достаточно незыблем,
Устойчивы материки.
Я в пыльном зное, в сонном гуле
От изумленья окосел.
И все иду сквозь улиц улей,
Вовсю подмигивая всем.
А в море - ни вчера, ни завтра,
А в море слиты все следы.
И скалы, как ихтиозавры,
Оскалясь, лезут из воды.
Неаполь, 18.10.79
* * *
Жизнь моя, золотое безумие!
Очень странно, как в мире ином,
Поглядите: сижу на Везувии,
Запиваю спагетти вином.
А вокруг - ни травинки, ни кустика,
Точно тут не Земля, а Луна.
Ну, а крикнешь - такая акустика,
Что по швам затрещит тишина,
Где там думать о всякой законности,
Если гибелен огненный вздох!
А лиловые тени на конусе -
Словно пятна от прошлых эпох.
И такое кругом скалозубие,
Что смешны человечьи права.
Я курю, прикурив у Везувия.
Все ему, как и мне, трын-трава.
Везувий-Геркуланум, 19. 10. 79
* * *
Мои глаза - полным-полны,
Шагаю левой-правою,
Гляжу на римские холмы,
Опохмеляюсь граппою.
Чем поразмыслить о веках,
Sic transit, об истории, -
Дивлюсь, с бутылкою в руках,
Чего тут понастроили.
Мне б вникнуть в суть вот в эту всю,
Назвать бы все по имени.
А я бутылочку сосу,
Давайте, трахнем, римляне!
Sic transit, слава, мол, как дым...
Осталось чуть на донышке.
Вокруг меня и вправду Рим,
Ведь Рим, а не Черемушки!
Эх, описать бы Колизей,
Изречь бы что гекзаметром!
А я, московский ротозей,
Валяюсь пьяный замертво.
И нет пути, и не пройти,
Не выбраться из города.
А, кстати - мать его ети! -
Рим - это вправду здорово!
Рим, 21.10 .79
* * *
Колокольни над Кельном
Динь-динь-динь!Бом-бом-бом!
Тонет звон в беспредельном,
В золотом, в голубом.
Над узором собора -
Пустота, нагота.
У подножья собора -
Суета, маята.
Любят люди земные
Все валять дурака.
Что им звезды иные,
Да иные века?
Там, в бездонном зиянье,
Мой неведомый дом.
До свиданья, земляне!
Динь-динь-динь! Бом-бом-бом!
Кельн, 11.3.80
* * *
В небе Солнце - бледный блин,