Страница:
Вечером 19 августа в штабе группы армий в Слэнике в моем присутствии прошло очередное оперативное совещание, на котором присутствуют начальники штабов 6-й (генерал-майор Гэдке) и 8-й (генерал-майор Рейнхардт) армий и 4-го воздушного флота (генерал-майор Шульц). Всем нам совершенно ясно, что самое позднее 20 августа следует ожидать крупного русского наступления. После событий 19 августа армии уже начали новую перегруппировку сил с целью укрепления наиболее угрожаемых участков фронта, а именно – участка XXIX немецкого корпуса на юге и 6го румынского корпуса в районе Ясс.
На всякий случай начальникам штабов армий предлагается на рассмотрение план отвода войск группы армий – так называемый «вариант Медведь». Первоначально этот план держался в секрете, чтобы не посеять неуверенность или панику в войсках.
В воскресенье 20 августа началось ожидаемое наступление крупных сил противника. Первый период этого сражения включал в себя бои в Бессарабии и Молдавии до Прута и Серета и до слияния этих рек с Дунаем севернее Галаца. Этот период продолжался до конца августа.
Ранним утром грохот залпов тысяч орудий возвестил о начале решающего сражения за Румынию. После сильнейшей полуторачасовой артподготовки советская пехота, поддержанная танками, перешла в наступление сначала в районе Ясс, а затем и на днестровском участке фронта[81]. Многие стрелковые дивизии противника были сведены в ударные клинья.
Огромное количество живой силы и техники позволило советским войскам, хотя и с большими потерями, прорвать наш фронт на многих участках. Однако причиной этого сравнительно быстрого успеха является не численное превосходство противника, а прежде всего недостаточная стойкость и ненадежность многих румынских соединений. Бросается в глаза тот факт, что русские атаки были направлены преимущественно против участков фронта, обороняемых румынскими войсками.
На фронте армейской группы «Думитреску» главный удар русские направили против правого фланга ХХХ армейского корпуса[82] по обе стороны от стыка между 3-й румынской и 6-й немецкой армиями. Наступление было начато силами примерно пяти стрелковых дивизий, поддержанных сотней танков. Противнику удалось прорвать фронт 4-й румынской горнострелковой дивизии[83] и продвинуться на несколько километров вперед. Дивизия была полностью разгромлена. В результате дрогнула и соседняя 21-я румынская пехотная дивизия, которая после взятия русскими Раскети разбежалась. Значительная часть личного состава обеих румынских дивизий бросила свои позиции еще во время артиллерийской подготовки. В связи с этим вся тяжесть обороны легла почти исключительно на немецкие дивизии. В особенно трудное положение попали 9-я и 306-я пехотные дивизии[84]. Оставленные на произвол судьбы своими союзниками, они вели ожесточенные бои на всех участках. Для того чтобы овладеть положением в районе прорыва, XXIX армейский корпус был срочно переподчинен 6-й армии.
Несмотря на упорнейшую оборону и частые контратаки немецких резервов, в частности силами 13-й танковой дивизии[85], русским удалось к полудню прорваться пятьюдесятью танками в районе Плоп-Стубей, что заставило нас отвести свои войска на высоты южнее Попяски и эвакуировать Карнатены. На других участках фронта армейской группы «Думитреску» имели место лишь кратковременные вклинения, которые к вечеру были подавлены. Несколько больших успехов противник добился на участках 294й пехотной дивизии[86] западнее Бутора, 14-й румынской и 106-й немецкой пехотных дивизий (у Редены) на северном фланге.
На фронте армейской группы «Вёлер» русские перешли в наступление между населенными пунктами Редиу-Митрополия и Эрбичени. Противник неожиданно быстро сумел глубоко вклиниться в расположение 7-й и 5-й румынских пехотных дивизий[87], которые покинули свои позиции без боя, в то время как немецкие соединения, в особенности попавшие в крайне трудное положение 76-я и 79-я пехотные дивизии[88], покинутые справа и слева своими румынскими соседями, героически сражались и удерживали свои позиции. В связи с несостоятельностью румын населенные пункты Вультур и Редиулуй-Татару были нами оставлены. Резервы оперативной группы под командованием Мита смогли, перейдя в контратаку, создать лишь небольшой оборонительный рубеж для защиты оставшихся на своих позициях 11-й румынской[89] и 79-й немецкой пехотных дивизий.
В результате несостоятельности 3-й румынской пехотной дивизии[90], которая вопреки приказу перешла в контратаку лишь незначительными силами, во второй половине дня противник сумел южнее Редиулуй-Татару ударом с северо-запада войти в Яссы, где завязались ожесточенные уличные бои. Часть сил противника прорвалась еще дальше на юг к Баглую и вступила там в бой с подтянутой в этот район 10-й моторизованной дивизией[91]. Еще дальше к западу, на участке 6-го румынского армейского корпуса, в результате несостоятельности 5-й румынской пехотной дивизии противнику очень быстро удалось прорваться через Баглуй в район Паусешти, Думешти к юго-востоку от Подул-Илолаэй. После контратаки танковой дивизии «Великая Румыния» район вклинения был немного сужен.
Оборонявшаяся в полосе между 7-й и 5-й румынскими пехотными дивизиями 76-я немецкая пехотная дивизия в результате охвата обоих флангов была вынуждена отойти на высоты южнее Леткэни. Там, соединившись с 18-й румынской пехотной дивизией[92], лишь частично вступившей в сражение, она создала новый рубеж обороны по линии Кобяска, Гарпашешты.
На остальных участках фронта к западу также шли бои местного значения, но никаких крупных прорывов русские там осуществить не смогли.
Главный удар должна была нанести северная группировка, или 2й Украинский фронт, с целью блокировать переправы через Прут, чтобы помешать отходу армейской группы «Думитреску» через реку на запад. Южная группировка – 3-й Украинский фронт, – по-видимому, должна была получить задание расширить участок вклинения, образовавшийся 20 августа, и ударами на запад, север и юг окончательно прорвать фронт армейской группы «Думитреску» и рассеять ее.
Так в общих чертах мы оценивали обстановку после первого дня сражения. Неожиданные успехи противника в основном объяснялись отсутствием стойкости у румынских войск. Совершенно ясно, что русское наступление крупными силами, учитывая наличие у нас прекрасной артиллерийской поддержки, не было бы столь результативным, если бы противник в итоге быстрого прорыва на участке 4-й румынской горнострелковой дивизии, позиции которой были захвачены еще в ночь на 20 августа, не вклинился глубоко в расположение 306-й и 15-й пехотных дивизий[94]. Обеспечить их прикрытие силами одной только 13-й танковой дивизии было невозможно. Нельзя не заметить, что румыны вообще ничего не предприняли на этом участке.
В армейской группе «Думитреску» обе румынские дивизии XXIX армейского корпуса (4-я горнострелковая и 21-я пехотная) полностью распались. В армейской группе «Вёлер» оказались полностью разгромлены до пяти румынских дивизий. Катастрофический итог!
Каким же образом сумели бы сдержать противника одни только и так уже серьезно потрепанные немецкие соединения? И как могло руководство, полностью лишенное резервов, противостоять атакам во много раз превосходящих сил противника? Оставался единственный выход – отвести войска группы армий назад. Однако Гитлер все еще не давал соответствующего приказа. Поэтому я решил отдать такой приказ на свой страх и риск. 21 августа этот приказ был доведен до войск.
Конечно, в сложившейся обстановке не могло быть и речи о планомерном отрыве войск от противника, несмотря на заранее проведенную подготовку. Теперь осуществление этих маневров полностью зависело от противника. Они могли осуществляться лишь шаг за шагом. Речь шла уже не об отводе войск, а, скорее, об отступлении с боями.
По этому поводу следует заметить, что выводы были сделаны, к сожалению, не своевременно, а лишь 22 августа, то есть тогда, когда было уже слишком поздно. Гудериан подтверждает далее, что он получил мое письмо с требованием об отводе войск группы армий. Вот что он говорит по этому поводу: «Назначенный в конце июля командующий группой армий "Южная Украина” генерал-полковник Фрисснер, сменивший Шёрнера, разделял точку зрения Антонеску и вскоре после его визита прислал в Ставку Верховного командования на имя Гитлера предложение отвести войска на линию Галац – Фокшаны – гребень Карпат». Кстати, такое предложение неоднократно вносилось мною и раньше.
Далее Гудериан пишет: «Он (Гитлер) решил в виде исключения дать свое согласие, однако поставил отдачу окончательного приказа в зависимость от того, будут ли получены конкретные доказательства намерения противника начать наступление. До тех пор следовало удерживать прежние позиции»[95].
По этому поводу стоит заметить следующее: я никогда так и не узнал о том, что Гитлер согласился с моим предложением. Напротив, все мои просьбы и требования отклонялись. Если свое решение согласиться на отвод фронта Гитлер поставил в зависимость от «конкретных доказательств намерения противника начать наступление», как об этом пишет Гудериан, то очевидно, что наши неоднократные предостережения не доводились до сведения Гитлера. Но ведь Антонеску тоже говорил Гитлеру о готовящемся наступлении русских. Уже одно это могло заставить Гитлера принять необходимое решение!
Гудериан пишет далее:
«Хотя Гитлер немедленно передал право на принятие решения об отводе войск группы армий ее командующему[96], войска пытались на отдельных участках фронта удержать свои позиции и отходить постепенно с боями. Чтобы избежать окончательной катастрофы и разгрома, нужно было отступить немедленно и тут же занять мосты через Дунай. Так как этого не случилось, румыны опередили немцев, блокировали переправы и отдали немцев в руки русских. 16 немецких дивизий были полностью потеряны. Это была ничем невосполнимая потеря в нашем и без того тяжелом положении». И дальше Гудериан утверждает, что «это несчастье можно было несколько смягчить, если бы было принято решение (?) еще до начала русского наступления отойти на уже упоминавшуюся линию Галац – Фокшаны – гребень Карпат, спутать русским карты и сократить протяженность фронта таким образом, чтобы можно было удержать фронт и без помощи Румынии. Для этого было необходимо иметь ясное представление о политическом положении и моральных качествах тогдашних румынских руководителей»[97].
Ради восстановления исторической правды я, как живой свидетель, должен заявить следующее. Группа армий «Южная Украина» получала в ответ на свои неоднократные письменные и устные просьбы о своевременном отводе войск назад только отрицательные ответы Генерального штаба. Лишь 22 августа, после того как прошло три дня с начала русского наступления, соответствующее разрешение было наконец дано. Этот факт зафиксирован в журнале боевых действий группы армий.
Заявление Гудериана ни в коей мере не соответствует действительности. Факты говорят другое: в связи с опасностью крушения фронта после отказа румынских войск от дальнейшей борьбы и после того, как в нашем фронте появились бреши шириной от 20 до
30 км, был немедленно отдан приказ одним резким броском отойти за Прут. И если нашим войскам пришлось вести ожесточенные бои с русскими танковыми соединениями, прорвавшимися через бреши румынского фронта обороны, то командование группы армий в этом совершенно неповинно, поскольку оно отдало войскам предельно ясный и четкий приказ – пробиваться на запад.
Таким образом, рассказ Гудериана направлен на то, чтобы переложить ответственность за поражение с высшего руководства на командование группы армий или нижестоящие инстанции, как это практиковал Гитлер после каждой катастрофы. Гитлер и в этом случае искал виноватых. Последнее видно из того, что сразу же после крушения румынского фронта он срочно затребовал все распоряжения и приказы по группе армий, отданные в эти критические дни, в оригинале, очевидно, с целью обнаружить упущения. Однако никаких претензий как по содержанию, так и по срокам издания приказов со стороны высшего руководства предъявлено не было.
В первую встречу мне быстро удалось найти с ним общий язык. Оба мы были солдатами и могли не таясь, доверительно и откровенно поговорить о волновавших нас серьезных проблемах.
В ответ на мое замечание о подозрительном поведении румынских войск накануне и в первый день сражения Антонеску сказал, что и для него нежелание румынских войск сражаться было полной неожиданностью. Во время поездок на фронт у него сложилось впечатление, что у частей, сдавших свои позиции, не было причин отступать. Он полностью согласился, что румыны сражались плохо.
Однако маршал не был склонен согласиться с тем, что подлинной причиной недостаточной стойкости румынских войск являлись политические интриги. Он сказал, что румынских солдат, конечно, нельзя сравнивать с немецкими и что это прежде всего относится к офицерскому корпусу. Он, по его словам, приказал принять самые жесткие меры в отношении дезертиров и трусов и, по-видимому, сдержал свое слово. Он сам выезжал в войска и там, где это было необходимо, лично наводил порядок. Мне было известно, например, что он организовал офицерские заградительные группы для борьбы с дезертирством, которым были даны широкие права.
21 августа в присутствии наших начальников штабов мы провели совещание с подробным анализом обстановки. Сражение проходило для нас явно неблагоприятно. Тем не менее я полагал, что, как это бывало во многих кризисах на других фронтах, мне удастся в конечном счете не допустить крупного прорыва противника, не говоря уже об окружении. Для этого было нужно, чтобы союзные войска прочно удерживали свои позиции и чтобы повсюду выполнялись только мои приказы. Последняя проблема связана с известными специфическими и не всегда понятными неспециалисту трудностями, которые в общем сводятся к тому, что отсутствие полной свободы действий мешает командующему коалиционными силами и может даже поставить под вопрос наличие у него полководческого таланта.
Антонеску полностью согласился с моей оценкой обстановки по всем пунктам. Он также признал, что участок между реками Прут и Молдова является наиболее угрожаемым. Считая, что есть признаки, говорящие о намерении русских высадить морской десант на юге, он тем не менее отрицал возможность такой операции. Он сокрушался по поводу позиции, занятой Болгарией, и позволил себе прокомментировать некоторые места из речи болгарского министра-председателя [Ивана Багрянова], произнесенной за несколько дней до этого. Он оценивал эту речь как прямой выпад против Германии. А болгарский министр-председатель весьма недвусмысленно намекнул на то, что «великий славянский брат», то есть Россия, войдет в положение Болгарии и окажет ей помощь. Антонеску полагал, что, защищая военные и политические интересы Румынии, он не мог не обратить особое внимание на этот вопрос.
Политические интересы Румынии, утверждал Антонеску, требуют, чтобы Бессарабия, включая Яссы[98], удерживалась нашей группой армий. Для этого необходимо было использовать любые средства. Речь шла не только о защите житницы страны и обороне нефтепромыслов, но и прежде всего о том, что, если этот фронт рухнет, откроется свободный путь на Балканы. Он, как глава правительства, нес ответственность за каждую пядь земли, оставленную противнику. Поэтому, как он выразился, он выкачивал из румынского народа все, что можно, лишь бы удержать фронт. Когда раньше наши войска оставляли какие-то позиции в России, в этом, по словам Антонеску, не было ничего трагического. Но теперь дело обстояло иначе. Он всегда просил, чтобы Германия предоставила вооружение его армии. В его распоряжении, сказал он, все еще находится 160 батальонов обученных солдат, но у них нет оружия. А из-за этого фронт лишается необходимых резервов. Заявление Антонеску о позиции Болгарии впервые открыло мне глаза на то, какую угрозу могла создать нам соседняя «нейтральная» Болгария. Однако и здесь мы, к сожалению, опоздали. До сего времени я не получил от германского правительства никакой информации по этому вопросу. Лишь много позже, в плену, я узнал от тогдашнего румынского посланника в Берлине генерала Йона Георге, что наше Министерство иностранных дел, а значит, и германское правительство были прекрасно осведомлены о позиции, занятой Болгарией. Это еще раз показывает, сколь неблагополучным было в то время положение дел в нашем высшем руководстве.
Сразу же после обсуждения обстановки в упомянутом кругу лиц я попросил Антонеску побеседовать со мной конфиденциально, с глазу на глаз.
Я еще раз совершенно откровенно рассказал ему о непрекращающихся слухах об интригах в его стране, и в особенности в его армии. Я поделился с ним своими впечатлениями от визита в Бухарест в начале августа и открыто заявил, что после бесед с авторитетными представителями высших германских военных и политических кругов меня не покидает чувство некоторой неуверенности. Я обратил внимание Антонеску и на то, как демонстративно румынский Генеральный штаб производил замену своих высших офицеров буквально накануне русского наступления без ведома и согласия немецкого командования. Именно этим я и объяснял несостоятельность румынских войск, проявившуюся уже в самом начале наступления противника. Я призвал Антонеску разобраться в этом вопросе и вновь заверил его, что мы еще сможем преодолеть возникший кризис, если румынские войска и румынский народ непоколебимо и твердо будут стоять на нашей стороне.
«Мы с вами находимся в одной лодке, которую несут волны бурного моря, – сказал я ему тогда. – И тот, кто сейчас выйдет из игры, поставит под угрозу не только себя и свою страну, но и все нации Европы».
Маршал ответил мне весьма пространно. Я цитирую его слова по записи, сделанной переводчиком:
«Я прошу вас, ваше превосходительство, разрешить и мне говорить с вами как солдат с солдатом, как мужчина с мужчиной. Совершенно очевидно и несомненно, что в нынешней войне решается судьба Европы и, в частности, судьба германского и румынского народов. Сознание опасности, которая грозит Европе, свойственно руководству почти всех европейских стран. Однако мы видим, что некоторые государства не только не сражаются плечом к плечу с Германией, но и совершают поступки, которые наносят серьезный ущерб германским интересам. Возникает вопрос, почему эти страны поступают таким образом? На этот вопрос есть только один ответ: по-видимому, Германия сама совершила серьезные политические ошибки. Позволю себе заметить, что Германия в ходе войны никогда открыто не заявляла о том, каковы ее истинные намерения в отношении каждого государства после достижения окончательной победы. Такое заявление создало бы ясность у европейских стран и объединило бы их в общей борьбе против Советской России».
Для пояснения своих дальнейших высказываний маршал Антонеску быстро набросал на бумаге несложную схему и продолжал:
«Германия готовила войну против России уже с 1930 г.[99], но примерно за год до ее начала – совершила крупную политическую ошибку, лишив себя своей правой руки. Я имею в виду неуклюжую перекройку румынских границ по Венскому арбитражу в пользу Венгрии и Болгарии, хотя уже тогда было ясно, что на всем пространстве от Балтийского до Черного моря у немцев будет только один активный союзник в борьбе с Советской Россией, а именно – Румыния.
На всякий случай начальникам штабов армий предлагается на рассмотрение план отвода войск группы армий – так называемый «вариант Медведь». Первоначально этот план держался в секрете, чтобы не посеять неуверенность или панику в войсках.
В воскресенье 20 августа началось ожидаемое наступление крупных сил противника. Первый период этого сражения включал в себя бои в Бессарабии и Молдавии до Прута и Серета и до слияния этих рек с Дунаем севернее Галаца. Этот период продолжался до конца августа.
Ранним утром грохот залпов тысяч орудий возвестил о начале решающего сражения за Румынию. После сильнейшей полуторачасовой артподготовки советская пехота, поддержанная танками, перешла в наступление сначала в районе Ясс, а затем и на днестровском участке фронта[81]. Многие стрелковые дивизии противника были сведены в ударные клинья.
Огромное количество живой силы и техники позволило советским войскам, хотя и с большими потерями, прорвать наш фронт на многих участках. Однако причиной этого сравнительно быстрого успеха является не численное превосходство противника, а прежде всего недостаточная стойкость и ненадежность многих румынских соединений. Бросается в глаза тот факт, что русские атаки были направлены преимущественно против участков фронта, обороняемых румынскими войсками.
На фронте армейской группы «Думитреску» главный удар русские направили против правого фланга ХХХ армейского корпуса[82] по обе стороны от стыка между 3-й румынской и 6-й немецкой армиями. Наступление было начато силами примерно пяти стрелковых дивизий, поддержанных сотней танков. Противнику удалось прорвать фронт 4-й румынской горнострелковой дивизии[83] и продвинуться на несколько километров вперед. Дивизия была полностью разгромлена. В результате дрогнула и соседняя 21-я румынская пехотная дивизия, которая после взятия русскими Раскети разбежалась. Значительная часть личного состава обеих румынских дивизий бросила свои позиции еще во время артиллерийской подготовки. В связи с этим вся тяжесть обороны легла почти исключительно на немецкие дивизии. В особенно трудное положение попали 9-я и 306-я пехотные дивизии[84]. Оставленные на произвол судьбы своими союзниками, они вели ожесточенные бои на всех участках. Для того чтобы овладеть положением в районе прорыва, XXIX армейский корпус был срочно переподчинен 6-й армии.
Несмотря на упорнейшую оборону и частые контратаки немецких резервов, в частности силами 13-й танковой дивизии[85], русским удалось к полудню прорваться пятьюдесятью танками в районе Плоп-Стубей, что заставило нас отвести свои войска на высоты южнее Попяски и эвакуировать Карнатены. На других участках фронта армейской группы «Думитреску» имели место лишь кратковременные вклинения, которые к вечеру были подавлены. Несколько больших успехов противник добился на участках 294й пехотной дивизии[86] западнее Бутора, 14-й румынской и 106-й немецкой пехотных дивизий (у Редены) на северном фланге.
На фронте армейской группы «Вёлер» русские перешли в наступление между населенными пунктами Редиу-Митрополия и Эрбичени. Противник неожиданно быстро сумел глубоко вклиниться в расположение 7-й и 5-й румынских пехотных дивизий[87], которые покинули свои позиции без боя, в то время как немецкие соединения, в особенности попавшие в крайне трудное положение 76-я и 79-я пехотные дивизии[88], покинутые справа и слева своими румынскими соседями, героически сражались и удерживали свои позиции. В связи с несостоятельностью румын населенные пункты Вультур и Редиулуй-Татару были нами оставлены. Резервы оперативной группы под командованием Мита смогли, перейдя в контратаку, создать лишь небольшой оборонительный рубеж для защиты оставшихся на своих позициях 11-й румынской[89] и 79-й немецкой пехотных дивизий.
В результате несостоятельности 3-й румынской пехотной дивизии[90], которая вопреки приказу перешла в контратаку лишь незначительными силами, во второй половине дня противник сумел южнее Редиулуй-Татару ударом с северо-запада войти в Яссы, где завязались ожесточенные уличные бои. Часть сил противника прорвалась еще дальше на юг к Баглую и вступила там в бой с подтянутой в этот район 10-й моторизованной дивизией[91]. Еще дальше к западу, на участке 6-го румынского армейского корпуса, в результате несостоятельности 5-й румынской пехотной дивизии противнику очень быстро удалось прорваться через Баглуй в район Паусешти, Думешти к юго-востоку от Подул-Илолаэй. После контратаки танковой дивизии «Великая Румыния» район вклинения был немного сужен.
Оборонявшаяся в полосе между 7-й и 5-й румынскими пехотными дивизиями 76-я немецкая пехотная дивизия в результате охвата обоих флангов была вынуждена отойти на высоты южнее Леткэни. Там, соединившись с 18-й румынской пехотной дивизией[92], лишь частично вступившей в сражение, она создала новый рубеж обороны по линии Кобяска, Гарпашешты.
На остальных участках фронта к западу также шли бои местного значения, но никаких крупных прорывов русские там осуществить не смогли.
* * *
Первый день сражения принес противнику неожиданный успех. Ему удалось создать два больших участка вклинения, которые обеспечивали ему необходимую базу для развертывания запланированных операций[93]. Было легко представить их дальнейший ход.Главный удар должна была нанести северная группировка, или 2й Украинский фронт, с целью блокировать переправы через Прут, чтобы помешать отходу армейской группы «Думитреску» через реку на запад. Южная группировка – 3-й Украинский фронт, – по-видимому, должна была получить задание расширить участок вклинения, образовавшийся 20 августа, и ударами на запад, север и юг окончательно прорвать фронт армейской группы «Думитреску» и рассеять ее.
Так в общих чертах мы оценивали обстановку после первого дня сражения. Неожиданные успехи противника в основном объяснялись отсутствием стойкости у румынских войск. Совершенно ясно, что русское наступление крупными силами, учитывая наличие у нас прекрасной артиллерийской поддержки, не было бы столь результативным, если бы противник в итоге быстрого прорыва на участке 4-й румынской горнострелковой дивизии, позиции которой были захвачены еще в ночь на 20 августа, не вклинился глубоко в расположение 306-й и 15-й пехотных дивизий[94]. Обеспечить их прикрытие силами одной только 13-й танковой дивизии было невозможно. Нельзя не заметить, что румыны вообще ничего не предприняли на этом участке.
В армейской группе «Думитреску» обе румынские дивизии XXIX армейского корпуса (4-я горнострелковая и 21-я пехотная) полностью распались. В армейской группе «Вёлер» оказались полностью разгромлены до пяти румынских дивизий. Катастрофический итог!
Каким же образом сумели бы сдержать противника одни только и так уже серьезно потрепанные немецкие соединения? И как могло руководство, полностью лишенное резервов, противостоять атакам во много раз превосходящих сил противника? Оставался единственный выход – отвести войска группы армий назад. Однако Гитлер все еще не давал соответствующего приказа. Поэтому я решил отдать такой приказ на свой страх и риск. 21 августа этот приказ был доведен до войск.
Конечно, в сложившейся обстановке не могло быть и речи о планомерном отрыве войск от противника, несмотря на заранее проведенную подготовку. Теперь осуществление этих маневров полностью зависело от противника. Они могли осуществляться лишь шаг за шагом. Речь шла уже не об отводе войск, а, скорее, об отступлении с боями.
* * *
В связи со сказанным выше я считаю необходимым внести поправки в некоторые заявления бывшего начальника Генерального штаба генерал-полковника Гудериана, содержащиеся в его мемуарах. В частности, там говорится следующее: «Антонеску предложил со своей стороны оставить Молдову и отойти на линию Галац – Фокшаны – гребень Карпат, если этого потребуют общие интересы союзников». Гудериан утверждает, что это было сказано во время визита Антонеску в ставку Гитлера 5 августа 1944 г. И далее Гудериан пишет: «Я немедленно довел это великодушное предложение до сведения Гитлера, а позднее напомнил ему о нем. Гитлер с благодарностью принял предложение Антонеску и, как мы еще увидим, сделал из него свои выводы».По этому поводу следует заметить, что выводы были сделаны, к сожалению, не своевременно, а лишь 22 августа, то есть тогда, когда было уже слишком поздно. Гудериан подтверждает далее, что он получил мое письмо с требованием об отводе войск группы армий. Вот что он говорит по этому поводу: «Назначенный в конце июля командующий группой армий "Южная Украина” генерал-полковник Фрисснер, сменивший Шёрнера, разделял точку зрения Антонеску и вскоре после его визита прислал в Ставку Верховного командования на имя Гитлера предложение отвести войска на линию Галац – Фокшаны – гребень Карпат». Кстати, такое предложение неоднократно вносилось мною и раньше.
Далее Гудериан пишет: «Он (Гитлер) решил в виде исключения дать свое согласие, однако поставил отдачу окончательного приказа в зависимость от того, будут ли получены конкретные доказательства намерения противника начать наступление. До тех пор следовало удерживать прежние позиции»[95].
По этому поводу стоит заметить следующее: я никогда так и не узнал о том, что Гитлер согласился с моим предложением. Напротив, все мои просьбы и требования отклонялись. Если свое решение согласиться на отвод фронта Гитлер поставил в зависимость от «конкретных доказательств намерения противника начать наступление», как об этом пишет Гудериан, то очевидно, что наши неоднократные предостережения не доводились до сведения Гитлера. Но ведь Антонеску тоже говорил Гитлеру о готовящемся наступлении русских. Уже одно это могло заставить Гитлера принять необходимое решение!
Гудериан пишет далее:
«Хотя Гитлер немедленно передал право на принятие решения об отводе войск группы армий ее командующему[96], войска пытались на отдельных участках фронта удержать свои позиции и отходить постепенно с боями. Чтобы избежать окончательной катастрофы и разгрома, нужно было отступить немедленно и тут же занять мосты через Дунай. Так как этого не случилось, румыны опередили немцев, блокировали переправы и отдали немцев в руки русских. 16 немецких дивизий были полностью потеряны. Это была ничем невосполнимая потеря в нашем и без того тяжелом положении». И дальше Гудериан утверждает, что «это несчастье можно было несколько смягчить, если бы было принято решение (?) еще до начала русского наступления отойти на уже упоминавшуюся линию Галац – Фокшаны – гребень Карпат, спутать русским карты и сократить протяженность фронта таким образом, чтобы можно было удержать фронт и без помощи Румынии. Для этого было необходимо иметь ясное представление о политическом положении и моральных качествах тогдашних румынских руководителей»[97].
Ради восстановления исторической правды я, как живой свидетель, должен заявить следующее. Группа армий «Южная Украина» получала в ответ на свои неоднократные письменные и устные просьбы о своевременном отводе войск назад только отрицательные ответы Генерального штаба. Лишь 22 августа, после того как прошло три дня с начала русского наступления, соответствующее разрешение было наконец дано. Этот факт зафиксирован в журнале боевых действий группы армий.
Заявление Гудериана ни в коей мере не соответствует действительности. Факты говорят другое: в связи с опасностью крушения фронта после отказа румынских войск от дальнейшей борьбы и после того, как в нашем фронте появились бреши шириной от 20 до
30 км, был немедленно отдан приказ одним резким броском отойти за Прут. И если нашим войскам пришлось вести ожесточенные бои с русскими танковыми соединениями, прорвавшимися через бреши румынского фронта обороны, то командование группы армий в этом совершенно неповинно, поскольку оно отдало войскам предельно ясный и четкий приказ – пробиваться на запад.
Таким образом, рассказ Гудериана направлен на то, чтобы переложить ответственность за поражение с высшего руководства на командование группы армий или нижестоящие инстанции, как это практиковал Гитлер после каждой катастрофы. Гитлер и в этом случае искал виноватых. Последнее видно из того, что сразу же после крушения румынского фронта он срочно затребовал все распоряжения и приказы по группе армий, отданные в эти критические дни, в оригинале, очевидно, с целью обнаружить упущения. Однако никаких претензий как по содержанию, так и по срокам издания приказов со стороны высшего руководства предъявлено не было.
* * *
21 и 22 августа я имел две встречи с Антонеску, в ходе которых мы обсудили надвигавшуюся на нас угрозу, созданную новым наступлением русских.В первую встречу мне быстро удалось найти с ним общий язык. Оба мы были солдатами и могли не таясь, доверительно и откровенно поговорить о волновавших нас серьезных проблемах.
В ответ на мое замечание о подозрительном поведении румынских войск накануне и в первый день сражения Антонеску сказал, что и для него нежелание румынских войск сражаться было полной неожиданностью. Во время поездок на фронт у него сложилось впечатление, что у частей, сдавших свои позиции, не было причин отступать. Он полностью согласился, что румыны сражались плохо.
Однако маршал не был склонен согласиться с тем, что подлинной причиной недостаточной стойкости румынских войск являлись политические интриги. Он сказал, что румынских солдат, конечно, нельзя сравнивать с немецкими и что это прежде всего относится к офицерскому корпусу. Он, по его словам, приказал принять самые жесткие меры в отношении дезертиров и трусов и, по-видимому, сдержал свое слово. Он сам выезжал в войска и там, где это было необходимо, лично наводил порядок. Мне было известно, например, что он организовал офицерские заградительные группы для борьбы с дезертирством, которым были даны широкие права.
21 августа в присутствии наших начальников штабов мы провели совещание с подробным анализом обстановки. Сражение проходило для нас явно неблагоприятно. Тем не менее я полагал, что, как это бывало во многих кризисах на других фронтах, мне удастся в конечном счете не допустить крупного прорыва противника, не говоря уже об окружении. Для этого было нужно, чтобы союзные войска прочно удерживали свои позиции и чтобы повсюду выполнялись только мои приказы. Последняя проблема связана с известными специфическими и не всегда понятными неспециалисту трудностями, которые в общем сводятся к тому, что отсутствие полной свободы действий мешает командующему коалиционными силами и может даже поставить под вопрос наличие у него полководческого таланта.
Антонеску полностью согласился с моей оценкой обстановки по всем пунктам. Он также признал, что участок между реками Прут и Молдова является наиболее угрожаемым. Считая, что есть признаки, говорящие о намерении русских высадить морской десант на юге, он тем не менее отрицал возможность такой операции. Он сокрушался по поводу позиции, занятой Болгарией, и позволил себе прокомментировать некоторые места из речи болгарского министра-председателя [Ивана Багрянова], произнесенной за несколько дней до этого. Он оценивал эту речь как прямой выпад против Германии. А болгарский министр-председатель весьма недвусмысленно намекнул на то, что «великий славянский брат», то есть Россия, войдет в положение Болгарии и окажет ей помощь. Антонеску полагал, что, защищая военные и политические интересы Румынии, он не мог не обратить особое внимание на этот вопрос.
Политические интересы Румынии, утверждал Антонеску, требуют, чтобы Бессарабия, включая Яссы[98], удерживалась нашей группой армий. Для этого необходимо было использовать любые средства. Речь шла не только о защите житницы страны и обороне нефтепромыслов, но и прежде всего о том, что, если этот фронт рухнет, откроется свободный путь на Балканы. Он, как глава правительства, нес ответственность за каждую пядь земли, оставленную противнику. Поэтому, как он выразился, он выкачивал из румынского народа все, что можно, лишь бы удержать фронт. Когда раньше наши войска оставляли какие-то позиции в России, в этом, по словам Антонеску, не было ничего трагического. Но теперь дело обстояло иначе. Он всегда просил, чтобы Германия предоставила вооружение его армии. В его распоряжении, сказал он, все еще находится 160 батальонов обученных солдат, но у них нет оружия. А из-за этого фронт лишается необходимых резервов. Заявление Антонеску о позиции Болгарии впервые открыло мне глаза на то, какую угрозу могла создать нам соседняя «нейтральная» Болгария. Однако и здесь мы, к сожалению, опоздали. До сего времени я не получил от германского правительства никакой информации по этому вопросу. Лишь много позже, в плену, я узнал от тогдашнего румынского посланника в Берлине генерала Йона Георге, что наше Министерство иностранных дел, а значит, и германское правительство были прекрасно осведомлены о позиции, занятой Болгарией. Это еще раз показывает, сколь неблагополучным было в то время положение дел в нашем высшем руководстве.
Сразу же после обсуждения обстановки в упомянутом кругу лиц я попросил Антонеску побеседовать со мной конфиденциально, с глазу на глаз.
Я еще раз совершенно откровенно рассказал ему о непрекращающихся слухах об интригах в его стране, и в особенности в его армии. Я поделился с ним своими впечатлениями от визита в Бухарест в начале августа и открыто заявил, что после бесед с авторитетными представителями высших германских военных и политических кругов меня не покидает чувство некоторой неуверенности. Я обратил внимание Антонеску и на то, как демонстративно румынский Генеральный штаб производил замену своих высших офицеров буквально накануне русского наступления без ведома и согласия немецкого командования. Именно этим я и объяснял несостоятельность румынских войск, проявившуюся уже в самом начале наступления противника. Я призвал Антонеску разобраться в этом вопросе и вновь заверил его, что мы еще сможем преодолеть возникший кризис, если румынские войска и румынский народ непоколебимо и твердо будут стоять на нашей стороне.
«Мы с вами находимся в одной лодке, которую несут волны бурного моря, – сказал я ему тогда. – И тот, кто сейчас выйдет из игры, поставит под угрозу не только себя и свою страну, но и все нации Европы».
Маршал ответил мне весьма пространно. Я цитирую его слова по записи, сделанной переводчиком:
«Я прошу вас, ваше превосходительство, разрешить и мне говорить с вами как солдат с солдатом, как мужчина с мужчиной. Совершенно очевидно и несомненно, что в нынешней войне решается судьба Европы и, в частности, судьба германского и румынского народов. Сознание опасности, которая грозит Европе, свойственно руководству почти всех европейских стран. Однако мы видим, что некоторые государства не только не сражаются плечом к плечу с Германией, но и совершают поступки, которые наносят серьезный ущерб германским интересам. Возникает вопрос, почему эти страны поступают таким образом? На этот вопрос есть только один ответ: по-видимому, Германия сама совершила серьезные политические ошибки. Позволю себе заметить, что Германия в ходе войны никогда открыто не заявляла о том, каковы ее истинные намерения в отношении каждого государства после достижения окончательной победы. Такое заявление создало бы ясность у европейских стран и объединило бы их в общей борьбе против Советской России».
Для пояснения своих дальнейших высказываний маршал Антонеску быстро набросал на бумаге несложную схему и продолжал:
«Германия готовила войну против России уже с 1930 г.[99], но примерно за год до ее начала – совершила крупную политическую ошибку, лишив себя своей правой руки. Я имею в виду неуклюжую перекройку румынских границ по Венскому арбитражу в пользу Венгрии и Болгарии, хотя уже тогда было ясно, что на всем пространстве от Балтийского до Черного моря у немцев будет только один активный союзник в борьбе с Советской Россией, а именно – Румыния.