Страница:
Примечательно, что в процессуальной составляющей любви самоотверженность и сердечность, входящие в ее определение, уже не отражаются, т. е. «любовь» – это одно, а вот «любить» – уже нечто иное. В межличностных отношениях «люблю» также неоднозначно: «люблю как друга, люблю по-своему, люблю в глубине души (!)» и т. п. Мы видим, что здесь субъект при всей его расположенности к объекту все же ограничивает территорию отношений любви. И это не случайно, а благодаря ощущению, может быть неосознаваемому, что любовь – это все-таки нечто, требующее больших эмоциональных вкладов, самопожертвования, альтруизма.
Привязанность– чувство близости, основанное на преданности, симпатии к кому-нибудь или чему-нибудь. В то же время «привязать», кроме «вызвать у кого-нибудь привязанность», – означает еще и «мысленно соединить, соотнести»; а «привязаться», кроме «почувствовать привязанность», – «начать надоедать, приставать»; «привязчивый» – «склонный к привязанности» и «надоедливый, назойливый». Не являются ли приведенные противоположные значения понятий их разными сторонами, представляющими их плюсы и минусы в едином образе?
• привязанности развиваются в направлении одного или нескольких человек, обычно в четко определенном порядке предпочтения;
• привязанности не подвластны времени, продолжаются в течение значительного периода жизни. Ранние привязанности могут ослабевать, дополняться новыми, заменяться ими, но это не значит, что они легко забываются;
• многие из самых сильных человеческих эмоций переживаются во время формирования (влюбленность), утверждения (любовь, безопасность), восстановления (радость) привязанностей. Страх утраты привязанности (и угрозы утраты) рождает беспокойство, непосредственно потеря – печаль, и оба эти чувства становятся причиной гнева [10].
Наиболее вероятной функцией человеческого поведения привязанности считается обеспечение безопасности индивида, не способного в достаточной степени позаботиться о себе самом. Таким образом, это класс поведения, отличный от кормящегося и сексуального, но столь же важный в человеческой жизни. В таком поведении нет ничего внутренне детского или патологического, но оно лишь косвенно связано с любовью, поскольку подлинная любовь – не безопасное убежище, но сосуществование с неопределенностью, с риском, и поэтому – не способ избавиться от тревоги.
Привязанность формируется в рамках «рабочей модели», на основе которой происходит взаимодействие ребенка с миром: это модель себя и близкого человека Я– Другой, при этом восприятие себя определяется тем, как меня воспринимает объект привязанности. Глубинная память сохраняет образцы поведения с близкими людьми, которые постоянно повторяются и в ситуациях взаимодействия с другими людьми. Представленные в таблице 1 возможные варианты нарушений привязанности у детей имеют высокий риск копирования их во взрослом возрасте при создании и развитии собственных интимных отношений.
Таблица 1
Варианты нарушений привязанности
Как видно, в отличие от любви, в привязанности отсутствует избирательность, свобода выбора и, напротив, ярко выражено влияние глубинной потребности в безопасности и неуверенности человека в самостоятельном ее обеспечении. Согласно наблюдениям А.Н. Харитонова, женщины (даже самые социально, личностно успешные, стабильные, обеспеченные) видят идеального партнера в любви как сильного, обаятельного, заботливого мужчину, на которого можно положиться, доверить себя и быть за его спиной (своеобразного мать-отца) [51]. Для мужчин (даже относительно зрелых, сильных, независимых) идеал – нежная, сексуальная, ухаживающая, заботливая, активная женщина (идеал активной матери).
Жертва не может существовать без преследователя и спасателя, а они, в свою очередь, без жертвы. Возможно, источником привязанности и потенциалом для ее развития является архаичное чувство вик-тимности, преодолеваемое одними и культивируемое – бедный я, бедный – другими. В последнем случае отказ от избирательной и капризной любви в пользу деиндивидуализированной в сравнении с ней привязанности как заместителю, суррогату позволяет жертве «осмыслить» свою жизнь, придать ей смысл на более или менее долгое время.
Социализм, признавая, что любовь выходит на авансцену семейных отношений, был «кровно заинтересован в том, чтобы семья была здоровой ячейкой физического и нравственного воспитания детей и самовоспитания супругов в духе трудовой морали, правдивости, любви, преданности Родине, в духе интернационализма» [10]. При этом интересы детей постулировались как решающие в сохранении семьи – даже ценой подавления личных стремлений и чувств супругов. Предполагалось, что терпимость, сглаживание острых углов взаимоотношений могут заменить любовь привязанностью, уважением, взаимопомощью в трудных обстоятельствах. «Исполнение главного жизненного долга, счастье тяжкого и всеохватывающего творческого труда <…> – главная замена любви, особенно присущая эпохе социализма» [Там же].
Удивительно, но социалистическая доктрина близка христианской Марка Аврелия: «Какие уж выпали обстоятельства, к тем и прилаживайся, и какие пришлись люди, тех люби, да искренне!» [1].
Не так уж и давно (а у многих россиян до сих пор) сознание ориентировалось на традиционные нормы как основной социальный регулятор отношений между людьми, а доминирующими являлись некритические установки готовности следовать этим нормам в собственном поведении. В современном обществе разрешение тех или иных ситуаций требует внутреннего, рационально обоснованного выбора человека. Сдвиг к индивидуализму определяет приоритетность для человека индивидуальных интересов и целей, и если связь с другими социальными субъектами, в том числе с близкими людьми, их реализации препятствует, то эта связь интерпретируется как насилие или принуждение. Естественно, что отношения привязанности могут возникать здесь исключительно в патологической форме как садомазохистские или отношения между заложником и террористом.
Более распространенными сегодня становятся отношения обмена обмена и сделки, связанные с выбором более предпочтительного для себя варианта и реализацией индивидуальных целей и интересов: так женщина организует временную интимную связь с единственной целью родить ребенка для себя. Эти отношения как средство бегства от одиночества, решения материальных или социальных проблем и т. п. носят для человека внешний, отчужденный, инструментальный характер, но не исключают возникновения привязанности, так как обретают внутренний смысл условия удовлетворения значимых для человека потребностей. Идентификация со значимым человеком удовлетворяет и потребность в солидарности (в том числе корпоративной – «против кого или чего дружим») и эмоциональном контакте, дает ощущение собственной значимости.
Современные любовные отношения, как считают философы, социологи, психологи, институализируются, следуя законам рынка, в «нормальной» социальной модели патологии любви, или псевдолюбви, выступающей либо как взаимное сексуальное удовлетворение, либо «слаженная работа» и убежище от одиночества [50].
Г.С. Салливан определял сущность любви как состояние сотрудничества, при котором оба человека одновременно чувствуют. Мы придерживаемся правил игры, чтобы сохранить свой престиж, чувство превосходства и достоинства. Действуя сообща, мы совместно противостоим враждебному и отчужденному миру.[49] Исходя из этих позиций, люди оценивают свои взаимоотношения, сравнивая, что они вкладывают и что получают взамен. Неэквивалентность вклада и отдачи приводит к возникновению чувства беспокойства: переоценка («я получаю больше») вызывает чувство вины, недооценка («в выигрыше другая сторона») – чувство обиды. Норма взаимности («ты – мне, я – тебе») обусловливает обмен вкладами – материальными благами, действиями, благодеяниями и даже вредом («око за око»). Воздаяние как за добро, так и за зло отвечает основополагающему принципу справедливости.
Привязанность, на наш взгляд, близка к сделке, хотя и подразумевается сама собой, и близкие по родству ждут, что к ним привяжутся apriori, не спрашивая себя, сделали они хоть что-нибудь для этого. Но справедливо замечено, что непосредственный, даже длительный, контакт между людьми может быть сугубо безличным, не имеющим ничего общего не только с любовью и дружбой, но и с личностным отношением [31]. Именно поэтому не следует идеализировать все формы психологического контакта между людьми, оказавшимися в ситуации связанности обстоятельствами места, времени, кровного родства, семьи. Разыгрывание межличностных отношений солидарности – привязанности очень часто не учитывает согласие другого человека: типичный пример – «родители – ребенок».
Стендаль утверждал, что женщин привязывают их же собственные милости, но это справедливо по отношению ко всем людям. Солидарность предполагает, что поведение и деятельность человека относительно социального партнера находятся под влиянием чувств сопереживания, сочувствия, единения, ответственности, долга, преданности. Эти чувства формируют соответствующие цели и мотивацию деятельности – действия ради общего блага, стремление поддержать или служение, т. е. собственно отношения сделки. Не дождавшись поведения привязанности от близких, человек считает, что они ведут себя противоестественно; но удивительно не то, что не достойные любви ее требуют, а то, что они требуют ее так часто [22]. Испытывающий привязанность непрестанно домогается доказательств любви, обижается, укоряет, т. е. полностью соответствует определению «привязчивый» как «надоедливый, назойливый». Близкие чувствуют себя виноватыми (чего он и хотел), но исправить ничего не могут. Любить такого субъекта нужно, ругая его врагов: «любил бы ты меня, ты бы понял, какой эгоист твой отец…», «.. не дал бы так со мной обращаться…» и т. п.
Ж. де Лабрюйер констатировал, что мы хотим быть источником всех радостей или, если это невозможно, всех несчастий того, кого любим [35]. Чаще всего помогающий, беря на себя инициативу, выражает признательность за ранее оказанную ему помощь. Но помощь, оказываемая в благодарность или с расчетом на взаимность, теряет свой альтруистический характер, и мотивация помогающего воспринимается тем недоверчивее, чем более утрированной кажется помощь и чем менее в ней нуждаются. Возникает подозрение, что помощь оказывается с корыстной целью, с расчетом компенсировать ее в будущем в соответствии с нормой взаимности.
Привычка или отсутствие надежд на лучшее может превращать привязанность в тщеславие, и тогда она хвастает своей прочностью [44]. При этом такая привязанность как старый домашний халат, который мы не наденем при чужих; но часто близкие так обращаются друг с другом, что чужой человек просто хлопнул бы дверью и ушел. «Все люди свои, какие могут быть обиды!» На самом деле привязанность точно чувствует, когда ее слова обидят, и неслучайно самые больные отношения – отношения близких людей. В привязанности-хамстве человек тешит свою злобу, себялюбие или просто глупость, а совесть его чиста – он ведет себя, как хочет, и этим выражает привязанность [22]. Если вы обидитесь, он будет оскорблен в лучших чувствах: вы его не любите, не понимаете.
Привязанность к тому, с кем сжился, – это обособление от всех людей, эгоизм вдвоем, в котором близость к другому снимает вопрос об этических критериях; любовь к человеку, которой неважно, что представляет собой любимый, какому делу он себя отдает: «полюбится сатана лучше ясного сокола» [39].
Для привязанности этические оценки остаются по ту сторону добра и зла, и снимается вопрос о том, к какому с точки зрения морали человеку возникает любовь: кто мне близок, тот и хорош.
В современном обществе одной из первых жертв пересмотра ценностей становятся именно отношения с близкими: они все чаще рассматриваются как средство получения удовольствия от уже готового к употреблению продукта – как то, что следует потреблять, а не производить [2].Такие отношения не могут обеспечить поддержки друг друга, облегчить взаимное приспособление при необходимости, позволить компромиссы и жертвы во имя их сохранения. Почти половина современных россиян определяет типичной для себя рационально-разумную любовь: поступки и действия продиктованы не чувствами, а разумом, стоящим на страже личных интересов и не допускающим ситуации, когда кто-то Другой может стать больше и значительнее, чем «Я сам, любимый» [38]. Такие люди не столько хотят испытать любовь, сколько ее внушить. Понятие самопожертвования в любви им чуждо: они ценят в Другом возможность доверять ему, положиться на него, но сами не хотят поступаться или жертвовать чем-то важным ради этого Другого – собственное умение любить оценивается выше. Таким образом, ставка делается на потребительскую любовь: «чтобы мне», «чтобы для и ради меня», «получать, а не отдавать».
Ошибочность нашей интенции на привязанность заключается в том, что мы обращаемся к другим и с другими так, как будто они такие же, как мы, и ждем от них, что они будут вести себя с нами так, как нам этого хотелось бы: «Должен же он понимать (чувствовать, видеть и т. д.)!». При этом мы не хотим признать, что жить привязанностью – означает жить под угрозой стать ненужным со своими заботами («Не надо обо мне так свирепо заботиться», – говорит героиня одного фильма), укорами в неблагодарности и ее переживаниями.
1.3. СОЗАВИСИМОСТЬ
Этимология термина «созависимость», co-dependence (иногда переводившегося как «взаимозависимость») восходит к специфике взаимоотношений наркотически или алкогольно зависимого человека и членов его семьи: это наличие комплекса характерных свойств у многих членов таких семей (T.L. Cermak); неадекватное и проблемное поведение, возникающее у людей, живущих, работающих или иным образом связанных с зависимым (Ch.L. Whitfield); подыгрывающая деятельность духовно или кровно близкого к наркоману человека по обеспечению процесса наркотизации тем понимаемым в широком смысле наркотиком, от которого он находится в зависимости (А.Ю. Акопов). Более широкая трактовка созависимости близка к термину Ф. Перлза confluence – «слияние», «течение вместе», определяющему ряд различных психологических трудностей и невротических механизмов. Помимо этого, созависимость интерпретируется следующим образом:
• специфическое состояние сильной поглощенности, озабоченности и крайней зависимости (эмоциональной, социальной, иногда и физической) от другого человека (Sh. Wegscheider-Cruse);
• болезненная привязанность к отношениям с кем-либо и к проблемам, порождаемым этими отношениями (R. Lerner);
• попытка воссоздать отношения родителя и ребенка во всех других значимых для созависимой личности отношениях (C. Clements, B. Bofenkemp), о которых уже упоминалось в связи с незащищенными привязанностями;
• жертвенно-альтруистическое поведение, разновидность духовно-морального мазохизма, социальная функция, роль (А.Ю. Акопов).
Созависимость в виде стереотипов поведения и чувствования в цивилизационном процессе культурной традиции, особенно российской, принималась и утверждалась обществом в качестве идеала, пропагандировалась искусством и литературой. Всякое посягательство на эти стереотипы воспринимаются как сознательный бунт – бунт Анны Карениной у Толстого, Катерины у Островского и многих других персонажей. С другой стороны, истории Ромео и Джульетты, Сольвейг, юного Вертера интерпретируются как истории великой любви, а не явной патологии отношений.
Привязанность– чувство близости, основанное на преданности, симпатии к кому-нибудь или чему-нибудь. В то же время «привязать», кроме «вызвать у кого-нибудь привязанность», – означает еще и «мысленно соединить, соотнести»; а «привязаться», кроме «почувствовать привязанность», – «начать надоедать, приставать»; «привязчивый» – «склонный к привязанности» и «надоедливый, назойливый». Не являются ли приведенные противоположные значения понятий их разными сторонами, представляющими их плюсы и минусы в едином образе?
Когда появилось мудрствование, возникло и великое лицемерие. Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются «сыновняя почтительность» и «отцовская любовь».Поведение привязанности направлено на достижение или сохранение близости с предпочитаемым человеком и включает в себя стремление находиться рядом, следовать за человеком, просить его о помощи и т. д. С возрастом степень проявления таких чувств уменьшается, но обостряется в ситуациях стресса, болезни или страха. Психоаналитические объект-теории сильнейшую потребность строить отношения с объектами любви, удовлетворение чувства привязанности к эмоционально значимому, близкому, желанному объекту определяют как базовый смысл любви. Теория привязанности (Дж. Боулби, М. Эйнсворт) содержит ряд ключевых положений:
Лао-цзы. Дао дэ цзин
• привязанности развиваются в направлении одного или нескольких человек, обычно в четко определенном порядке предпочтения;
• привязанности не подвластны времени, продолжаются в течение значительного периода жизни. Ранние привязанности могут ослабевать, дополняться новыми, заменяться ими, но это не значит, что они легко забываются;
• многие из самых сильных человеческих эмоций переживаются во время формирования (влюбленность), утверждения (любовь, безопасность), восстановления (радость) привязанностей. Страх утраты привязанности (и угрозы утраты) рождает беспокойство, непосредственно потеря – печаль, и оба эти чувства становятся причиной гнева [10].
Наиболее вероятной функцией человеческого поведения привязанности считается обеспечение безопасности индивида, не способного в достаточной степени позаботиться о себе самом. Таким образом, это класс поведения, отличный от кормящегося и сексуального, но столь же важный в человеческой жизни. В таком поведении нет ничего внутренне детского или патологического, но оно лишь косвенно связано с любовью, поскольку подлинная любовь – не безопасное убежище, но сосуществование с неопределенностью, с риском, и поэтому – не способ избавиться от тревоги.
Привязанность формируется в рамках «рабочей модели», на основе которой происходит взаимодействие ребенка с миром: это модель себя и близкого человека Я– Другой, при этом восприятие себя определяется тем, как меня воспринимает объект привязанности. Глубинная память сохраняет образцы поведения с близкими людьми, которые постоянно повторяются и в ситуациях взаимодействия с другими людьми. Представленные в таблице 1 возможные варианты нарушений привязанности у детей имеют высокий риск копирования их во взрослом возрасте при создании и развитии собственных интимных отношений.
Таблица 1
Варианты нарушений привязанности
Как видно, в отличие от любви, в привязанности отсутствует избирательность, свобода выбора и, напротив, ярко выражено влияние глубинной потребности в безопасности и неуверенности человека в самостоятельном ее обеспечении. Согласно наблюдениям А.Н. Харитонова, женщины (даже самые социально, личностно успешные, стабильные, обеспеченные) видят идеального партнера в любви как сильного, обаятельного, заботливого мужчину, на которого можно положиться, доверить себя и быть за его спиной (своеобразного мать-отца) [51]. Для мужчин (даже относительно зрелых, сильных, независимых) идеал – нежная, сексуальная, ухаживающая, заботливая, активная женщина (идеал активной матери).
Жертва не может существовать без преследователя и спасателя, а они, в свою очередь, без жертвы. Возможно, источником привязанности и потенциалом для ее развития является архаичное чувство вик-тимности, преодолеваемое одними и культивируемое – бедный я, бедный – другими. В последнем случае отказ от избирательной и капризной любви в пользу деиндивидуализированной в сравнении с ней привязанности как заместителю, суррогату позволяет жертве «осмыслить» свою жизнь, придать ей смысл на более или менее долгое время.
Как правило, гарантией безопасности считается уважение со стороны других людей. Предполагается, что человек хочет «получать удовольствие от уважения и привязанности, которые испытывают к нему другие», и тем живет. Если он этого не желает, то он психопат.Еще в XI веке Ибн Хазм выделял иные виды любви, возникающие по конкретным причинам и поводам – благодарность, жажда богатства, тяга к наслаждениям и т. п. – и проходящие вместе с ослаблением или исчезновением породивших их причин [25]. А. Маслоу разделяет любовь дефицитарную и бытийную: потому что нужен и «просто так» (формулировка «потому что он хороший» может скрывать и то и другое) [24]. В первой половине ХХ века возникает мнение, что «любовь перестала иметь индивидуальное воплощение» и существовавшая многие века персонификация выбора утратила прежнюю силу. Вместо любви, связанной с индивидуальными объектами, появляется любовь преимущественно как общее чувство только для себя, находящее временное и одновременное применение ко многим объектам [11]. Традиция поисков незаменимого избранника сердца утрачивает значение, и любовь трансформируется в собирательное проявление чувств к самым разным объектам. Глубокое интимное внимание к определенной личности, восприятие ее в качестве единственного объекта чувств перестает быть обязательным. Главными причинами исчезновения «индивидуальной любви» называют в то время: 1) демократизацию социальной жизни и уравнивание личностей; 2) большую интимность, близость мужчин и женщин; 3) возросшую культуру человека, в конечном итоге лишающую избранника «волшебного ореола».
Подобные утверждения в определенном смысле истинны. Они описывают испуганных, забитых, униженных созданий, каковыми, как нас убеждают, мы являемся, если считаемся нормальными, – созданий, предлагающих друг другу взаимную защиту от собственного насилия. Семья как «оборонительное оружие».
Р. Лэйнг
Социализм, признавая, что любовь выходит на авансцену семейных отношений, был «кровно заинтересован в том, чтобы семья была здоровой ячейкой физического и нравственного воспитания детей и самовоспитания супругов в духе трудовой морали, правдивости, любви, преданности Родине, в духе интернационализма» [10]. При этом интересы детей постулировались как решающие в сохранении семьи – даже ценой подавления личных стремлений и чувств супругов. Предполагалось, что терпимость, сглаживание острых углов взаимоотношений могут заменить любовь привязанностью, уважением, взаимопомощью в трудных обстоятельствах. «Исполнение главного жизненного долга, счастье тяжкого и всеохватывающего творческого труда <…> – главная замена любви, особенно присущая эпохе социализма» [Там же].
Удивительно, но социалистическая доктрина близка христианской Марка Аврелия: «Какие уж выпали обстоятельства, к тем и прилаживайся, и какие пришлись люди, тех люби, да искренне!» [1].
Главная причина семейных несчастий та, что люди воспитаны в мысли, что брак дает счастье… То же, что должно выкупать: забота, удовлетворение, помощь, все это принимается как должное; все же недостатки, как не должное, и от них страдают тем больше, чем больше ожидалось счастье от брака.Сказанное выше деромантизирует привязанность и показывает ее вторичность в отношении любви: ну что ж, что нет любви или она прошла – на худой конец есть привязанность. И эта трансформация отношения к любви подтверждается данными социологических опросов. В середине 60-х годов XX века у молодежи, не состоявшей в браке, его главными ценностями были физическая близость и общность духовных интересов; состоявшие в браке на первое место ставили: детей и заботу о них, общее хозяйство, взаимную заботу, супружеский долг. Опросы 1992–1996 годов показали, что приоритетными качествами брачных партнеров оказываются (по нисходящей) для мужчин хороший характер, внешняя привлекательность, высокий социальный статус, нравственные качества женщины; для женщин – высокий социальный статус, хороший характер, внешняя привлекательность, нравственные качества мужчины [31].Таким образом, если полвека назад ценности супружества удалялись от любви и духовно – нравственных ориентиров по мере начала семейной жизни, сегодняшнее поколение прагматично относится к будущему супругу как к потенциально заменимому уже до брака.
Л. Толстой
Не так уж и давно (а у многих россиян до сих пор) сознание ориентировалось на традиционные нормы как основной социальный регулятор отношений между людьми, а доминирующими являлись некритические установки готовности следовать этим нормам в собственном поведении. В современном обществе разрешение тех или иных ситуаций требует внутреннего, рационально обоснованного выбора человека. Сдвиг к индивидуализму определяет приоритетность для человека индивидуальных интересов и целей, и если связь с другими социальными субъектами, в том числе с близкими людьми, их реализации препятствует, то эта связь интерпретируется как насилие или принуждение. Естественно, что отношения привязанности могут возникать здесь исключительно в патологической форме как садомазохистские или отношения между заложником и террористом.
Более распространенными сегодня становятся отношения обмена обмена и сделки, связанные с выбором более предпочтительного для себя варианта и реализацией индивидуальных целей и интересов: так женщина организует временную интимную связь с единственной целью родить ребенка для себя. Эти отношения как средство бегства от одиночества, решения материальных или социальных проблем и т. п. носят для человека внешний, отчужденный, инструментальный характер, но не исключают возникновения привязанности, так как обретают внутренний смысл условия удовлетворения значимых для человека потребностей. Идентификация со значимым человеком удовлетворяет и потребность в солидарности (в том числе корпоративной – «против кого или чего дружим») и эмоциональном контакте, дает ощущение собственной значимости.
Питеру неприятны какие-то поступки Пола. Следовательно, если Пол делает это, то тем самым огорчает Питера. Если по этой причине Питер чувствует себя несчастным, это означает, что Пол нетактичен, бессердечен, эгоистичен, неблагодарен. Или: если Питер готов пожертвовать чем-то ради Пола, то и Пол должен быть готов жертвовать ради Питера, иначе он окажется эгоистичным, неблагодарным, бессердечным, жестоким и т. д.Согласно О. Кернбергу, в любовных отношениях с конкретным объектом бессознательная активация прошлого опыта и сознательные ожидания будущей жизни пары сочетаются с формированием совместного Я-идеала [18]. Зрелая любовь подразумевает определенные соглашения, обязательства в сферах сексуальности, эмоций и ценностей.
При таких обстоятельствах суть «жертвы» состоит в том, что Питер должен чем-то поступиться ради Пола. Это тактика навязанного долга. Она основана исключительно на том, что каждый человек инвестирует в другого человека.
Р. Лэйнг
Современные любовные отношения, как считают философы, социологи, психологи, институализируются, следуя законам рынка, в «нормальной» социальной модели патологии любви, или псевдолюбви, выступающей либо как взаимное сексуальное удовлетворение, либо «слаженная работа» и убежище от одиночества [50].
Переход от «влюбленности» к иллюзии любви-«обладания» можно часто со всеми конкретными подробностями наблюдать на примере мужчин и женщин, «влюбившихся друг в друга».<״.> После женитьбы ситуация зачастую коренным образом меняется. <״.> Как правило, каждый из них пытается отыскать причину подобной перемены в своем партнере и чувствует себя обманутым. И ни один из них не видит, что теперь они уже не те, какими были в период влюбленности друг в друга; что ошибочное представление, согласно которому любовь можно иметь, привело их к тому, что они перестали любить. Теперь вместо того, чтобы любить друг друга, они довольствуются совместным владением тем, что имеют: деньгами, общественным положением, домом, детьми. Таким образом, в некоторых случаях брак, основывавшийся сначала на любви, превращается в мирное совместное владение собственностью, некую корпорацию, в которой эгоизм одного соединяется с эгоизмом другого и образует нечто целое: «семью».В роли такой псевдолюбви и выступает привязанность. Браки, ранее заключавшиеся «до тех пор, пока смерть не разлучит нас», все чаще заменяются партнерствами «соединяющейся любви», призванными продолжаться до тех пор (но не дольше), пока совместное существование приносит обоим партнерам удовлетворение [2]. Возможно, ситуацию спасает то, что количество позволяющих себя любить и предпочитающих, чтобы их любили, и склонных к активности в любви, примерно одинаково, что обеспечивает относительную гармонию в образующихся парах.
Э. Фромм
Г.С. Салливан определял сущность любви как состояние сотрудничества, при котором оба человека одновременно чувствуют. Мы придерживаемся правил игры, чтобы сохранить свой престиж, чувство превосходства и достоинства. Действуя сообща, мы совместно противостоим враждебному и отчужденному миру.[49] Исходя из этих позиций, люди оценивают свои взаимоотношения, сравнивая, что они вкладывают и что получают взамен. Неэквивалентность вклада и отдачи приводит к возникновению чувства беспокойства: переоценка («я получаю больше») вызывает чувство вины, недооценка («в выигрыше другая сторона») – чувство обиды. Норма взаимности («ты – мне, я – тебе») обусловливает обмен вкладами – материальными благами, действиями, благодеяниями и даже вредом («око за око»). Воздаяние как за добро, так и за зло отвечает основополагающему принципу справедливости.
Привязанность, на наш взгляд, близка к сделке, хотя и подразумевается сама собой, и близкие по родству ждут, что к ним привяжутся apriori, не спрашивая себя, сделали они хоть что-нибудь для этого. Но справедливо замечено, что непосредственный, даже длительный, контакт между людьми может быть сугубо безличным, не имеющим ничего общего не только с любовью и дружбой, но и с личностным отношением [31]. Именно поэтому не следует идеализировать все формы психологического контакта между людьми, оказавшимися в ситуации связанности обстоятельствами места, времени, кровного родства, семьи. Разыгрывание межличностных отношений солидарности – привязанности очень часто не учитывает согласие другого человека: типичный пример – «родители – ребенок».
Стендаль утверждал, что женщин привязывают их же собственные милости, но это справедливо по отношению ко всем людям. Солидарность предполагает, что поведение и деятельность человека относительно социального партнера находятся под влиянием чувств сопереживания, сочувствия, единения, ответственности, долга, преданности. Эти чувства формируют соответствующие цели и мотивацию деятельности – действия ради общего блага, стремление поддержать или служение, т. е. собственно отношения сделки. Не дождавшись поведения привязанности от близких, человек считает, что они ведут себя противоестественно; но удивительно не то, что не достойные любви ее требуют, а то, что они требуют ее так часто [22]. Испытывающий привязанность непрестанно домогается доказательств любви, обижается, укоряет, т. е. полностью соответствует определению «привязчивый» как «надоедливый, назойливый». Близкие чувствуют себя виноватыми (чего он и хотел), но исправить ничего не могут. Любить такого субъекта нужно, ругая его врагов: «любил бы ты меня, ты бы понял, какой эгоист твой отец…», «.. не дал бы так со мной обращаться…» и т. п.
Ж. де Лабрюйер констатировал, что мы хотим быть источником всех радостей или, если это невозможно, всех несчастий того, кого любим [35]. Чаще всего помогающий, беря на себя инициативу, выражает признательность за ранее оказанную ему помощь. Но помощь, оказываемая в благодарность или с расчетом на взаимность, теряет свой альтруистический характер, и мотивация помогающего воспринимается тем недоверчивее, чем более утрированной кажется помощь и чем менее в ней нуждаются. Возникает подозрение, что помощь оказывается с корыстной целью, с расчетом компенсировать ее в будущем в соответствии с нормой взаимности.
Привычка или отсутствие надежд на лучшее может превращать привязанность в тщеславие, и тогда она хвастает своей прочностью [44]. При этом такая привязанность как старый домашний халат, который мы не наденем при чужих; но часто близкие так обращаются друг с другом, что чужой человек просто хлопнул бы дверью и ушел. «Все люди свои, какие могут быть обиды!» На самом деле привязанность точно чувствует, когда ее слова обидят, и неслучайно самые больные отношения – отношения близких людей. В привязанности-хамстве человек тешит свою злобу, себялюбие или просто глупость, а совесть его чиста – он ведет себя, как хочет, и этим выражает привязанность [22]. Если вы обидитесь, он будет оскорблен в лучших чувствах: вы его не любите, не понимаете.
Привязанность к тому, с кем сжился, – это обособление от всех людей, эгоизм вдвоем, в котором близость к другому снимает вопрос об этических критериях; любовь к человеку, которой неважно, что представляет собой любимый, какому делу он себя отдает: «полюбится сатана лучше ясного сокола» [39].
Для привязанности этические оценки остаются по ту сторону добра и зла, и снимается вопрос о том, к какому с точки зрения морали человеку возникает любовь: кто мне близок, тот и хорош.
Единая «семья» существует только до тех пор, пока каждая личность действует по принципам существования семьи и может воздействовать на другую личность, принуждая ее (при помощи сочувствия, шантажа, чувства долга, чувства вины, благодарности или неприкрытого насилия) сохранять неизменной интериоризированную преданность группе.Ревность в привязанности, по мнению К.-С. Льюиса, – самое дикое чувство. Близким одинаково тяжело, когда кто-нибудь из семьи спустился ниже ее нравственной нормы – играет, пьет и т. п. – и когда он поднялся выше. В отношениях привязанности человек рассматривает других не в качестве уникальных и самоценных личностей, достойных уважения и заботы, а в качестве своеобразных объектов, удовлетворяющих важную, но только одну из многочисленных потребностей.
Семья оказывается «сущностью», которую <״.> следует оберегать и которой каждый должен служить, ради которой следует жить и умирать и которая дарует жизнь за преданность и карает смертью за дезертирство. Любое отступничество (предательство, измена, ересь и т. п.), согласно этике связки, подлежит заслуженному наказанию; самое худшее наказание, которое может изобрести «коллектив», – это изгнание или отлучение: смерть в глазах группы.
Р. Лэйнг
В современном обществе одной из первых жертв пересмотра ценностей становятся именно отношения с близкими: они все чаще рассматриваются как средство получения удовольствия от уже готового к употреблению продукта – как то, что следует потреблять, а не производить [2].Такие отношения не могут обеспечить поддержки друг друга, облегчить взаимное приспособление при необходимости, позволить компромиссы и жертвы во имя их сохранения. Почти половина современных россиян определяет типичной для себя рационально-разумную любовь: поступки и действия продиктованы не чувствами, а разумом, стоящим на страже личных интересов и не допускающим ситуации, когда кто-то Другой может стать больше и значительнее, чем «Я сам, любимый» [38]. Такие люди не столько хотят испытать любовь, сколько ее внушить. Понятие самопожертвования в любви им чуждо: они ценят в Другом возможность доверять ему, положиться на него, но сами не хотят поступаться или жертвовать чем-то важным ради этого Другого – собственное умение любить оценивается выше. Таким образом, ставка делается на потребительскую любовь: «чтобы мне», «чтобы для и ради меня», «получать, а не отдавать».
Ошибочность нашей интенции на привязанность заключается в том, что мы обращаемся к другим и с другими так, как будто они такие же, как мы, и ждем от них, что они будут вести себя с нами так, как нам этого хотелось бы: «Должен же он понимать (чувствовать, видеть и т. д.)!». При этом мы не хотим признать, что жить привязанностью – означает жить под угрозой стать ненужным со своими заботами («Не надо обо мне так свирепо заботиться», – говорит героиня одного фильма), укорами в неблагодарности и ее переживаниями.
1.3. СОЗАВИСИМОСТЬ
Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни.
B.C. Соловьев
Этимология термина «созависимость», co-dependence (иногда переводившегося как «взаимозависимость») восходит к специфике взаимоотношений наркотически или алкогольно зависимого человека и членов его семьи: это наличие комплекса характерных свойств у многих членов таких семей (T.L. Cermak); неадекватное и проблемное поведение, возникающее у людей, живущих, работающих или иным образом связанных с зависимым (Ch.L. Whitfield); подыгрывающая деятельность духовно или кровно близкого к наркоману человека по обеспечению процесса наркотизации тем понимаемым в широком смысле наркотиком, от которого он находится в зависимости (А.Ю. Акопов). Более широкая трактовка созависимости близка к термину Ф. Перлза confluence – «слияние», «течение вместе», определяющему ряд различных психологических трудностей и невротических механизмов. Помимо этого, созависимость интерпретируется следующим образом:
• специфическое состояние сильной поглощенности, озабоченности и крайней зависимости (эмоциональной, социальной, иногда и физической) от другого человека (Sh. Wegscheider-Cruse);
• болезненная привязанность к отношениям с кем-либо и к проблемам, порождаемым этими отношениями (R. Lerner);
• попытка воссоздать отношения родителя и ребенка во всех других значимых для созависимой личности отношениях (C. Clements, B. Bofenkemp), о которых уже упоминалось в связи с незащищенными привязанностями;
• жертвенно-альтруистическое поведение, разновидность духовно-морального мазохизма, социальная функция, роль (А.Ю. Акопов).
Созависимость в виде стереотипов поведения и чувствования в цивилизационном процессе культурной традиции, особенно российской, принималась и утверждалась обществом в качестве идеала, пропагандировалась искусством и литературой. Всякое посягательство на эти стереотипы воспринимаются как сознательный бунт – бунт Анны Карениной у Толстого, Катерины у Островского и многих других персонажей. С другой стороны, истории Ромео и Джульетты, Сольвейг, юного Вертера интерпретируются как истории великой любви, а не явной патологии отношений.
Элоиза в первом письме Абеляру.Степени выраженности аддикций отражают их сущностную иерархию [14].Зависимость как пристрастие и страсть определяется ощущением «нравится» и берет верх даже над неприятностями и осуждением окружающих. Сомнения преодолеваются потребностью опять «этим» наслаждаться, «это» чувствовать, – все остальное отодвигается на второй план. Активность, реализующая такое поведение, характеризуется понятием «устремление», в котором проявляется избыток возможностей, прорывающихся вовне: здесь главное – действование, самоценное и заключающее в себе возможность самопроизводства. Аддиктивный агент – в случае созависимости это Другой – как цель и как средство един: «хочу» (влечение) и «могу» (навыки, знание, опыт) поддерживают друг друга и переходят друг в друга.
«О, если бы, мой дорогой, твоя привязанность ко мне была не столь уверенна, ты больше бы заботился обо мне! А ныне, чем более ты уверен во мне, в результате моих стараний, тем больше я вынуждена терпеть твое ко мне невнимание. Умоляю тебя, вспомни, что я для тебя сделала, и подумай о том, чем ты мне обязан. Пока я наслаждалась с тобой плотской страстью, многим было неясно, почему я так поступаю: по любви ли к тебе или ради чувственности. Ныне же конец являет, что побуждало меня в начале. Ведь я отреклась совершенно от всех удовольствий, лишь бы повиноваться твоей воле. Я не сохранила ничего, кроме желания быть теперь целиком твоей. Подумай же о том, насколько ты несправедлив, когда того, чья заслуга пред тобою больше, ты вознаграждаешь меньше и даже вообще ничего не даешь, хотя от тебя требуется весьма малое и то, что выполнить тебе очень легко».
Абеляр Пьер. История моих бедствий [Цит. по: 25]