Страница:
— От чего спастись?
— От второго взрыва!
— Второго взрыва не будет! Автобус уже сгорел полностью.
— Тогда что это за гарь?
— Я не знаю, что это за гарь! Если ты так хочешь, можешь пойти с нами.
— И пойду! Обязательно! — оживился москвич, — пойду!
Они шли несколько минут, когда проход между деревьями сузился, и кое-где их тела вплотную касались темного мха, облепившего вековые стволы. Лес становился все темней и темней, а проход между деревьями — все у́же и у́же.
Здесь и в помине не было той изумрудной яркости листвы, того прозрачного солнечного света, искрящегося воздуха, как на той, увиденной им, поляне. Понурив голову, он продолжал идти вперед, прислушиваясь к мягкому шелесту чужих шагов за спиной.
Внезапно он ощутил что-то очень странное — настолько странное, что захотелось остановиться. Тишина. Пугающая, не привычная тишина! Кроме шелеста их шагов, больше не было никаких звуков. Лес без звуков. Ветви деревьев застыли в безмолвном молчании пустоты. Он почувствовал острый ледяной ком страха, медленно нарастающий в глубинах его живота. Опустил глаза вниз и невольно вздрогнул: мягкий ковер на земле, ковер из травы и прошлогодней листвы, был совсем черным.
— Ты уверен, что мы идем правильно? — голос раздался за спиной, и, обернувшись, он увидел лицо врача, на котором был страх (так же явно, как на его собственном).
Он произнес, словно отвечая на свои мысли:
— У нее была такая странная кукла…. У девочки… — ощущение тревоги не ушло, но, после того, как в лесу зазвучали живые голоса, оно стало как-то менее острым, — у девочки на поляне была такая странная кукла! Я никогда не видел подобного. Кукла ребенка. Я ведь вам уже рассказывал, что встретил на поляне в лесу женщину с ребенком….
— И где же они? — услышав реплику москвича, врач пренебрежительно усмехнулся.
— Откуда мне знать! Ушли домой, наверное. Но тут все выглядит как-то странно….сейчас. Когда я их видел, лес выглядел по-другому.
— Так, понятно, — это было абсурдно, но страх на лице врача стал исчезать, — мы идем не в том направлении. Похоже, мы заблудились.
Он пошел быстро, стараясь не думать, и буквально через несколько шагов был полностью вознагражден. Впереди показался просвет между деревьев, светящееся окно — блики солнечного света. Он бросился вперед, раздвигая руками ветки деревьев, и через несколько минут стоял на той самой поляне, которую видел прежде. С одним только исключением: поляна была пуста. На ней абсолютно никого не было.
— Что теперь? — тяжело дыша, москвич рассматривал поляну, — здесь никого нет! И ничего нет! Что теперь делать?
Он хотел ответить, как вдруг почувствовал что-то странное…. Вернее, услышал. На поляне был звук. И этот звук шел со стороны леса.
2009 год, Россия, Смоленская область
2013 год, Восточная Европа
2009 год, Россия, Смоленская область
— От второго взрыва!
— Второго взрыва не будет! Автобус уже сгорел полностью.
— Тогда что это за гарь?
— Я не знаю, что это за гарь! Если ты так хочешь, можешь пойти с нами.
— И пойду! Обязательно! — оживился москвич, — пойду!
Они шли несколько минут, когда проход между деревьями сузился, и кое-где их тела вплотную касались темного мха, облепившего вековые стволы. Лес становился все темней и темней, а проход между деревьями — все у́же и у́же.
Здесь и в помине не было той изумрудной яркости листвы, того прозрачного солнечного света, искрящегося воздуха, как на той, увиденной им, поляне. Понурив голову, он продолжал идти вперед, прислушиваясь к мягкому шелесту чужих шагов за спиной.
Внезапно он ощутил что-то очень странное — настолько странное, что захотелось остановиться. Тишина. Пугающая, не привычная тишина! Кроме шелеста их шагов, больше не было никаких звуков. Лес без звуков. Ветви деревьев застыли в безмолвном молчании пустоты. Он почувствовал острый ледяной ком страха, медленно нарастающий в глубинах его живота. Опустил глаза вниз и невольно вздрогнул: мягкий ковер на земле, ковер из травы и прошлогодней листвы, был совсем черным.
— Ты уверен, что мы идем правильно? — голос раздался за спиной, и, обернувшись, он увидел лицо врача, на котором был страх (так же явно, как на его собственном).
Он произнес, словно отвечая на свои мысли:
— У нее была такая странная кукла…. У девочки… — ощущение тревоги не ушло, но, после того, как в лесу зазвучали живые голоса, оно стало как-то менее острым, — у девочки на поляне была такая странная кукла! Я никогда не видел подобного. Кукла ребенка. Я ведь вам уже рассказывал, что встретил на поляне в лесу женщину с ребенком….
— И где же они? — услышав реплику москвича, врач пренебрежительно усмехнулся.
— Откуда мне знать! Ушли домой, наверное. Но тут все выглядит как-то странно….сейчас. Когда я их видел, лес выглядел по-другому.
— Так, понятно, — это было абсурдно, но страх на лице врача стал исчезать, — мы идем не в том направлении. Похоже, мы заблудились.
Он пошел быстро, стараясь не думать, и буквально через несколько шагов был полностью вознагражден. Впереди показался просвет между деревьев, светящееся окно — блики солнечного света. Он бросился вперед, раздвигая руками ветки деревьев, и через несколько минут стоял на той самой поляне, которую видел прежде. С одним только исключением: поляна была пуста. На ней абсолютно никого не было.
— Что теперь? — тяжело дыша, москвич рассматривал поляну, — здесь никого нет! И ничего нет! Что теперь делать?
Он хотел ответить, как вдруг почувствовал что-то странное…. Вернее, услышал. На поляне был звук. И этот звук шел со стороны леса.
2009 год, Россия, Смоленская область
Место на окраине села, где дома вплотную подступали к лесу, называли Дьяволова пядь. В Дьяволовой пяди никто не жил.
Место это пользовалось дурной славой. Старики верили, что где-то там, среди руин, находится место, где есть спуск в ад. Так это или нет, проверить никому не удавалось. Но ясно было одно: просто так подобные названия народ не давал. И если издавна говорилось о дьяволе, место лучше было обходить стороной.
Дьяволова пядь представляла собой небольшую поляну, где остались руины деревянный домов. В центре была полностью обгоревшая, почерневшая от времени каменная коробка. Говорили, что это была церковь.
Первые жители деревни основали село как раз в том месте, на границе с лесом, но со временем, постепенно, поселок стал передвигаться все дальше и дальше, словно стараясь спрятаться от плохого места. И действительно, с самого начала 20 века в домах тех никто не жил. Впрочем, пытались там селиться, но все попытки заканчивались плачевно. Те, кто жил в Дьяволовой пяди, либо исчезал как сквозь землю проваливался, либо умирал тяжелой, нехорошей смертью. Старожилы современного села помнили историю поселенцев, последними пытавшихся поселиться в одном из домов. Это была семейная пара с двумя дочерьми. Приехали они в годах 70-х неизвестно откуда и заняли один из домов. Что в точности произошло, никто не знал, только однажды мужчину нашли повешенным в сенях. А на следующую ночь в селе случился пожар — как раз в ту ночь, когда в доме находилось мертвое тело. Жена и двое детей сгорели заживо — вместе с покойником. Отчего возник пожар — никто так и не узнал. Жители поговаривали, что мужчина был сильный колдун. Местные верили, что душа его не успокоилась после смерти, а продолжает бродить неприкаянной, сея страшное зло. Больше в Дьяволовой пяди никто не пытался селиться. Все старались обходить это место стороной.
Дома превратились в черные руины. Так и стояли они странным знаком, и даже дети не решались играть в них.
Церковь же, обгоревшая коробка которой высилась в самом центре Дьяволовой пяди, сожгли раньше — в 1941 году. Когда вся территория Смоленска и прилегающих областей попали в зону оккупации, немцы появились и в деревне. Через некоторое время они собрали 300 жителей села (женщин, стариков и детей) в церкви, заложили дверь бревнами и подожгли. 300 человек сгорели заживо. Это была карательная операция, за помощь партизанам. Когда война закончилась, восстанавливать церковь никто не стал.
В 21 веке значительно уменьшилось количество жителей поселка, да и те, кто остался, были лишь люди среднего возраста да старики. Молодежь покидала глухие края, предпочитая лучшую долю подальше от родных лесов. Но те, кто оставался, свято верили в страшные рассказы, а потому не подходили к Дьяволовой пяди близко, особенно с наступлением темноты. Жилых домов поблизости не было, поэтому никто не увидел, как обогревшая коробка церкви осветилась изнутри.
Это было странное синевато-желтое пламя, возникшее в самом центре сожженных руин, и тут же обхватившее коробку фундамента по краям. Языки пламени, вспыхнувшие со всех сторон, лизали камни, и на поляне стало светло, как днем.
В тот же самый миг огонь вспыхнул в каждом брошенном доме, охватывая все руины. Пламя, взметнувшееся ввысь, заметили в деревне. Люди бросились к месту пожарища, пытаясь тащить ведра с водой. Но было поздно: вся Дьяволова пядь полыхала, как огромный факел. Потушить этот жар было уже невозможно. Вместо развалин осталось гигантское пепелище.
Старый священник медленно поднялся с кровати и стал одеваться в темноте, на ощупь.
— Что ты? Куда на ночь глядя? — приподнявшись с подушки, жена с ужасом смотрела на него.
Вспыхнул выключатель прикроватной лампы. В лучах тусклого света было видно, что священник выглядел ужасно: под его глазами пролегли огромные черные тени, а руки тряслись.
— Куда ты? Что случилось?
— я ненадолго. В церковь мне надо. Кое-что оставить…
— Утром оставишь! Куда на ночь глядя-то идти?
— утром будет поздно.
Да что ты, в самом деле? Что с тобой?
— Спи. Я быстро. Вернусь минут через двадцать, не волнуйся. Ты спи.
Все еще тревожась, женщина прилегла, но сон к ней не шел. Взгляд упал на часы, висящие возле кровати: было 20 минут одиннадцатого. Ночь.
В соседней комнате старый священник сел за сто, включил лампу. Прижал дрожащие руки к груди. Там, под рубашкой, было спрятано то, что могло разрушить весь мир. И теперь он один нес на себе ответственность за судьбу целого мира — непосильный, невыносимый груз. Это нельзя было держать в доме. Бандиты могли появиться вновь — с минуты на минуту. К тому же, это обретало силу: он посмотрел на черные ожоги, покрывающие его руки. Они могли повториться еще и еще. Из ящика стола он достал конверт, листок бумаги и стал писать письмо. Искалеченные пальцы быстро-быстро заскользили по листку бумаги, ручка оставляла следы словно сама по себе. Слова складывались в фразы — может, не слишком складные, но он очень спешил. Наконец письмо было написано. Оно получилось таким обрывистым и сумбурным, что явно не внушало доверия. Он чувствовал, что ему не поверят — но все-таки это был его единственный шанс. Он запечатал конверт, надписал адрес. Что ж, он сделал все, что мог, на большее все равно не оставалось времени…. Затем быстро вышел из дома.
Он задержался возле почты — и впервые вздохнул свободно, когда конверт упал в жестяной ящик и глухо ударился о дно. Письмо было в ящике, а, значит очень скоро оно отправится в дорогу, и тогда…. Затем повернул в другую сторону и заспешил к церкви.
Вот и темная громада церкви. Он открыл маленькую дверцу служебного входа, чтобы не идти через главный вход — мало ли кто мог увидеть. Церковь встретила его пугающей темной. Раньше даже эта темнота была для него спасительной, но теперь он чувствовал липкий, леденящий страх…. Казалось, тишина, застывшая внутри, способна его раздавить. Он спешил к аналою, продвигаясь на ощупь, с ужасом прислушиваясь к пугающим звукам, и оттого не заметил красноватого пламени, вдруг появившегося в лампадке возле одной из икон. Лампадка была за его спиной — он не мог ее видеть. Не мог видеть того, что красное пламя, возникшее из крошечного огонька, вдруг стало пугающе увеличиваться в размерах, взметнувшись к самой иконе.
Красный язык пламени охватывал застывшие лица святых. От жара огня с икон потекла краска, и стало казаться, что святые плачут кровавыми слезами. А может, так и было на самом деле: из глаз застывших древних святых текла не краска, а кровь.
Когда через 20 минут священник вышел из ризницы, пламени уже не было, зато кровавые слезы на иконе проступали все более отчетливо. Но в церкви было темно, и священник этого не увидел.
Дверь скрипнула, и жена священника подняла голову.
— Это ты? Ты уже вернулся?
— Все в порядке, спи спокойно.
Женщина на всякий случай включила лампу. То, что она увидела, ее успокоило. Руки у священника уже не тряслись.
Место это пользовалось дурной славой. Старики верили, что где-то там, среди руин, находится место, где есть спуск в ад. Так это или нет, проверить никому не удавалось. Но ясно было одно: просто так подобные названия народ не давал. И если издавна говорилось о дьяволе, место лучше было обходить стороной.
Дьяволова пядь представляла собой небольшую поляну, где остались руины деревянный домов. В центре была полностью обгоревшая, почерневшая от времени каменная коробка. Говорили, что это была церковь.
Первые жители деревни основали село как раз в том месте, на границе с лесом, но со временем, постепенно, поселок стал передвигаться все дальше и дальше, словно стараясь спрятаться от плохого места. И действительно, с самого начала 20 века в домах тех никто не жил. Впрочем, пытались там селиться, но все попытки заканчивались плачевно. Те, кто жил в Дьяволовой пяди, либо исчезал как сквозь землю проваливался, либо умирал тяжелой, нехорошей смертью. Старожилы современного села помнили историю поселенцев, последними пытавшихся поселиться в одном из домов. Это была семейная пара с двумя дочерьми. Приехали они в годах 70-х неизвестно откуда и заняли один из домов. Что в точности произошло, никто не знал, только однажды мужчину нашли повешенным в сенях. А на следующую ночь в селе случился пожар — как раз в ту ночь, когда в доме находилось мертвое тело. Жена и двое детей сгорели заживо — вместе с покойником. Отчего возник пожар — никто так и не узнал. Жители поговаривали, что мужчина был сильный колдун. Местные верили, что душа его не успокоилась после смерти, а продолжает бродить неприкаянной, сея страшное зло. Больше в Дьяволовой пяди никто не пытался селиться. Все старались обходить это место стороной.
Дома превратились в черные руины. Так и стояли они странным знаком, и даже дети не решались играть в них.
Церковь же, обгоревшая коробка которой высилась в самом центре Дьяволовой пяди, сожгли раньше — в 1941 году. Когда вся территория Смоленска и прилегающих областей попали в зону оккупации, немцы появились и в деревне. Через некоторое время они собрали 300 жителей села (женщин, стариков и детей) в церкви, заложили дверь бревнами и подожгли. 300 человек сгорели заживо. Это была карательная операция, за помощь партизанам. Когда война закончилась, восстанавливать церковь никто не стал.
В 21 веке значительно уменьшилось количество жителей поселка, да и те, кто остался, были лишь люди среднего возраста да старики. Молодежь покидала глухие края, предпочитая лучшую долю подальше от родных лесов. Но те, кто оставался, свято верили в страшные рассказы, а потому не подходили к Дьяволовой пяди близко, особенно с наступлением темноты. Жилых домов поблизости не было, поэтому никто не увидел, как обогревшая коробка церкви осветилась изнутри.
Это было странное синевато-желтое пламя, возникшее в самом центре сожженных руин, и тут же обхватившее коробку фундамента по краям. Языки пламени, вспыхнувшие со всех сторон, лизали камни, и на поляне стало светло, как днем.
В тот же самый миг огонь вспыхнул в каждом брошенном доме, охватывая все руины. Пламя, взметнувшееся ввысь, заметили в деревне. Люди бросились к месту пожарища, пытаясь тащить ведра с водой. Но было поздно: вся Дьяволова пядь полыхала, как огромный факел. Потушить этот жар было уже невозможно. Вместо развалин осталось гигантское пепелище.
Старый священник медленно поднялся с кровати и стал одеваться в темноте, на ощупь.
— Что ты? Куда на ночь глядя? — приподнявшись с подушки, жена с ужасом смотрела на него.
Вспыхнул выключатель прикроватной лампы. В лучах тусклого света было видно, что священник выглядел ужасно: под его глазами пролегли огромные черные тени, а руки тряслись.
— Куда ты? Что случилось?
— я ненадолго. В церковь мне надо. Кое-что оставить…
— Утром оставишь! Куда на ночь глядя-то идти?
— утром будет поздно.
Да что ты, в самом деле? Что с тобой?
— Спи. Я быстро. Вернусь минут через двадцать, не волнуйся. Ты спи.
Все еще тревожась, женщина прилегла, но сон к ней не шел. Взгляд упал на часы, висящие возле кровати: было 20 минут одиннадцатого. Ночь.
В соседней комнате старый священник сел за сто, включил лампу. Прижал дрожащие руки к груди. Там, под рубашкой, было спрятано то, что могло разрушить весь мир. И теперь он один нес на себе ответственность за судьбу целого мира — непосильный, невыносимый груз. Это нельзя было держать в доме. Бандиты могли появиться вновь — с минуты на минуту. К тому же, это обретало силу: он посмотрел на черные ожоги, покрывающие его руки. Они могли повториться еще и еще. Из ящика стола он достал конверт, листок бумаги и стал писать письмо. Искалеченные пальцы быстро-быстро заскользили по листку бумаги, ручка оставляла следы словно сама по себе. Слова складывались в фразы — может, не слишком складные, но он очень спешил. Наконец письмо было написано. Оно получилось таким обрывистым и сумбурным, что явно не внушало доверия. Он чувствовал, что ему не поверят — но все-таки это был его единственный шанс. Он запечатал конверт, надписал адрес. Что ж, он сделал все, что мог, на большее все равно не оставалось времени…. Затем быстро вышел из дома.
Он задержался возле почты — и впервые вздохнул свободно, когда конверт упал в жестяной ящик и глухо ударился о дно. Письмо было в ящике, а, значит очень скоро оно отправится в дорогу, и тогда…. Затем повернул в другую сторону и заспешил к церкви.
Вот и темная громада церкви. Он открыл маленькую дверцу служебного входа, чтобы не идти через главный вход — мало ли кто мог увидеть. Церковь встретила его пугающей темной. Раньше даже эта темнота была для него спасительной, но теперь он чувствовал липкий, леденящий страх…. Казалось, тишина, застывшая внутри, способна его раздавить. Он спешил к аналою, продвигаясь на ощупь, с ужасом прислушиваясь к пугающим звукам, и оттого не заметил красноватого пламени, вдруг появившегося в лампадке возле одной из икон. Лампадка была за его спиной — он не мог ее видеть. Не мог видеть того, что красное пламя, возникшее из крошечного огонька, вдруг стало пугающе увеличиваться в размерах, взметнувшись к самой иконе.
Красный язык пламени охватывал застывшие лица святых. От жара огня с икон потекла краска, и стало казаться, что святые плачут кровавыми слезами. А может, так и было на самом деле: из глаз застывших древних святых текла не краска, а кровь.
Когда через 20 минут священник вышел из ризницы, пламени уже не было, зато кровавые слезы на иконе проступали все более отчетливо. Но в церкви было темно, и священник этого не увидел.
Дверь скрипнула, и жена священника подняла голову.
— Это ты? Ты уже вернулся?
— Все в порядке, спи спокойно.
Женщина на всякий случай включила лампу. То, что она увидела, ее успокоило. Руки у священника уже не тряслись.
2013 год, Восточная Европа
Это был ясный, отчетливый стук лошадиных копыт. Стук копыт по утрамбованной земляной дороге. Было отчетливо слышно, как цокают подковы. Потом — далекий скрип колес. Как будто повозка или карета.
— Вы слышите? — он говорил очень тихо, как будто боясь спугнуть звук, — слышите?!
— Повозка! — в голосе врача звучала неприкрытая радость, — по дороге едет повозка крестьян, запряженная лошадьми! Значит, поблизости дорога! Дорога с другой стороны леса!
Они побежали все разом — прямо на звук, не чувствуя под собой ног, расталкивая и обламывая на ходу ветки. И с каждым рывком вперед звук становился все четче, все сильней… так было до тех пор, пока они не выбежали на дорогу.
Это была довольно широкая, хорошо утрамбованная дорога прямо в лесу. И на ней не было никакой повозки. Все трое остановились, пристально вглядываясь вперед… Дорога расширялась к выходу из леса. Через несколько минут они оказались на высоком холме. А впереди…. Они остановились на месте, замерев как по команде перед открывшимся зрелищем. Он вдруг почувствовал себя так, как будто небо действительно опустилось на него и теперь пушистым облаком лежало на плечах. Или будто прямо с размаха шагнул в легенду.
Воздух был прозрачен, как горный хрусталь. Дорога спускалась с холма желтовато — серой лентой серпантина. Внизу, в долине, не так далеко от них, виднелись стены множества сооружений, словно налепленных друг на друга. В небо уходили острые шпили крыш. Все было таким ярким, как в лучшей компьютерной игре. Но желтизна камня отчетлива была видна только вверху, там, где соприкасалась с голубым. Все внизу (нижняя часть стен, окончание дороги и земли долины внизу холма) словно терялось в тумане. И оттого вся картина выглядела слишком нереально, не естественно.
— Что это? — прошептал врач.
Он честно покачал головой:
— Я не знаю….
Все трое, почти одновременно, начали спускаться с холма. С каждым движением их шаги становились все быстрее и быстрее. Но только до тех пор, пока они не увидели замок.
Замок. Он застыл, пораженный, сделав несколько шагов вперед. Это было видение из его сна. Он испытывал тот сокровенный страх момента, когда исполнение мечты предстает реальностью. Отправляя в поездку, он видел множество крепостей, но все они представлялись обычными музеями, бутафорскими сооружениями, не вызывавшими в душе никаких эмоций. Все они не были замками. Замок (свой замок, самый настоящий из всех) он увидел теперь. И остался стоять в страхе, пораженный в самое сердце.
В первые минуты этого безмолвного созерцания замок вдруг показался ему живым, как будто он действительно жил своей собственной жизнью. Замок, выжидая, смотрел на него, принимая решение: распахнуть двери или прогнать пришельцев. Ему вдруг стало страшно. К тому же, это был целый средневековый город с множеством самых разнообразных сооружений!
Он зажмурился, тряхнул головой, потом снова открыл глаза…. Все было бесполезным: яркие краски резали глаза еще острее. Замок стоял посреди степи, и все вокруг заливал такой ослепительный свет, что он испытывал почти физическую боль, не способный смириться с таким цветовым эффектом. Вспышки желтого, голубого, зеленого, белого, золота, меди, бронзы сливались и падали вниз, полыхая фантастическим, не реальным огнем, как будто замок специально для первого знакомства решил примерить праздничное убранство.
Когда глаза немного привыкли к этой фантасмагории света, он разглядел высокий шпиль церкви.
Солнечный луч упал на металлический шпиль, и, отразившись, стрельнул прямо в глаза, поразив такой сильной болью, что он вскрикнул. В тот же самый момент он почувствовал, как кто-то схватил его за плечо, а потом (когда вернулась способность видеть), он разглядел рядом врача.
— Что с тобой… чтостобойчтостобойчтостобойчтотобойчтостобойчтостобойчтостобой… — сливалось в единый, тупой речитатив, и вдруг захотелось хорошенько его встряхнуть, чтобы прекратить это славословие…
— Да все в порядке! Не надо кричать. Просто место красивое…
— У тебя было такое лицо, как будто ты сейчас потеряешь сознание! — сказал врач.
Он отстранился от него и прикрыл рукой глаза — от слепящего солнца.
— Никогда бы не подумал, что здесь есть такая красота! — прошептал москвич, — почему нас сюда не привезли? Почему нам все время показывали только старые серые развалины, заросшие мхом?
— Все очень красиво… но выглядит как-то нереально, — сказал врач, — слишком ярко для обыкновенного сельского пейзажа и слишком гладко, что ли… Искусственная картинка искусственного города…
— Это монастырь, — он вступил в разговор, опустив руку, стараясь не смотреть на шпиль, — видите высокий шпиль церкви?
— почему монастырь? Ты так сказал — почему? Ты здесь был? — даже при виде захватывающей красоты москвич не терял своей природной подозрительности.
— Нет, не был… Просто я… Разве я сказал так убежденно?
— Да, ты сказал! Почему именно монастырь? Тут в округе полно замков древних разорившихся графов-герцогов, которые в сто раз хуже этого! К тому же монастырь должен быть угрюмым и серым. Почему же ты так сказал?
— Я не знаю… — поймав подозрительный взгляд москвича, он испытал неприятное чувство, — я действительно не знаю! Просто мне так показалось. Скорей, это похоже на город, который разросся вокруг монастыря. Смотрите — ворота впереди деревянные, а не с решеткой… За стенами видны другие здания, их много. А какое поместье в средние века могло быть богатым настолько, чтобы выстроить целый город? Вот я и подумал о монастыре….
— Смотрите! — врач резко вытянул руку вперед, — смотрите прямо! Там что-то есть, на воротах! Похоже на крест, большой, только… Только он какой-то странный… немного… словно его кто-то перевернул.
— Перевернутый крест…. — он повторил эти слова про себя, но оказалось, что говорит вслух. И, прозвучав, они стали еще более тревожными.
— Это средневековый монастырь, — сказал врач, — мне уже приходилось видеть такие в Европе. В средние века именно монастыри представляли собой целый город потому, что были самыми богатыми землевладельцами. Вернее, весь город лепился к монастырю, и постепенно они превращались в одно целое. Даже местный хозяин (феодал или наместник) строил свой замок в черте города-монастыря, и очень часто — на монастырской земле. Я читал, что монастыри были богаче любого графа или герцога, или даже короля. Так средневековый монастырь становился маленьким городом. Церковь — в глубине, слева — хозяйственные постройки, справа — административные здания, дома, которые часто сдавались в наем горожанам. Кельи для монахов за церковью. И в середине обязательно — огромная площадь.
Москвич, сорвавшись с места, лихо бросился вниз по склону. Он бежал так быстро, что вскоре приблизился к воротам.
— Ворота закрыты! — заорал москвич, несколько раз стукнув кулаком в тяжелые деревянные створки, — они закрыты! Черт возьми, я подам на них в суд!
— На кого? На монахов? — в его голосу звучала ирония, и он не собирался ее скрывать.
— Заткнись! Все заткнитесь! — завопив, москвич с размаху двинул по воротам ногой. Он ударил ногу о кованное железо внизу и взвыл от боли. Ворота были сделаны из темного дерева и по бокам оббиты железом.
Он подошел совсем близко к стене, и прикоснулся рукой. Камень был на ощупь холодным. На воротах, на уровне человеческого роста, виднелась калитка с зарешеченным окошком, врезанная в массивное дерево. Все было заперто очень прочно. Ни щели. Ни признака живой души. Тишина была такой же плотной, как в лесу, только здесь она не пугала. Наоборот. Он вдруг почувствовал, что тишина может быть союзником.
— Там буквы наверху, — вновь раздался голос москвича, — прямо над воротами.
Витиеватая средневековая надпись венчала ворота. Буквы были на самом верху. Вырезанные в камне и раскрашенные краской какого-то странного черного оттенка, который постепенно переходил в золотой. Но позолота по краям потемнела от времени, и оттого буквы производили какое-то тревожное впечатление. Он вдруг почувствовал себя так, словно кто-то вдоль его позвоночника провел ледяным пальцем. Это было так неестественно и странно. Что могло быть в буквах? Сосредоточившись, он попытался внимательнее их разглядеть. Это был очень странный язык. Он никогда такого не видел. Не латинские, не романские, не славянские буквы, и даже не иероглифы. По форме они напоминали очертания человеческих фигур. И, если уж сравнивать грубо, ему пришло в голову, что каждая буква напоминает фигурку человека.
Он не хотел стоять рядом с воротами, словно именно они вызывали в его душе надсадную, щемящую тоску. И, повинуясь какому-то древнему инстинкту предчувствий, он медленно пошел вдоль стены, аккуратно ступая по густой траве, росшей в выбоинах. Он оцарапался до крови локтем об острый угол срезанного каменного выступа и тут же поскользнулся на каком-то растении, прислонился к стене.
Отверстие он увидел почти сразу, оно было совсем рядом. Очевидно, камень из кладки выпал сам, либо кто-то его выломал, но в том самом месте образовалось небольшое отверстие, вполне достаточное для того, чтобы заглянуть внутрь. Он нагнулся вниз, плотно припал к стене и заглянул…
Шум ударил прямо в лицо, шум множества голосов и ударов ног о серые плиты булыжной мостовой… Он вздрогнул, как от удара, припадая к камням — еще плотнее. Там, за камнями, жил настоящий город, и, замерев, затаив дыхание, он стал впитывать странное зрелище, вдруг открывшееся его глазам.
— Вы слышите? — он говорил очень тихо, как будто боясь спугнуть звук, — слышите?!
— Повозка! — в голосе врача звучала неприкрытая радость, — по дороге едет повозка крестьян, запряженная лошадьми! Значит, поблизости дорога! Дорога с другой стороны леса!
Они побежали все разом — прямо на звук, не чувствуя под собой ног, расталкивая и обламывая на ходу ветки. И с каждым рывком вперед звук становился все четче, все сильней… так было до тех пор, пока они не выбежали на дорогу.
Это была довольно широкая, хорошо утрамбованная дорога прямо в лесу. И на ней не было никакой повозки. Все трое остановились, пристально вглядываясь вперед… Дорога расширялась к выходу из леса. Через несколько минут они оказались на высоком холме. А впереди…. Они остановились на месте, замерев как по команде перед открывшимся зрелищем. Он вдруг почувствовал себя так, как будто небо действительно опустилось на него и теперь пушистым облаком лежало на плечах. Или будто прямо с размаха шагнул в легенду.
Воздух был прозрачен, как горный хрусталь. Дорога спускалась с холма желтовато — серой лентой серпантина. Внизу, в долине, не так далеко от них, виднелись стены множества сооружений, словно налепленных друг на друга. В небо уходили острые шпили крыш. Все было таким ярким, как в лучшей компьютерной игре. Но желтизна камня отчетлива была видна только вверху, там, где соприкасалась с голубым. Все внизу (нижняя часть стен, окончание дороги и земли долины внизу холма) словно терялось в тумане. И оттого вся картина выглядела слишком нереально, не естественно.
— Что это? — прошептал врач.
Он честно покачал головой:
— Я не знаю….
Все трое, почти одновременно, начали спускаться с холма. С каждым движением их шаги становились все быстрее и быстрее. Но только до тех пор, пока они не увидели замок.
Замок. Он застыл, пораженный, сделав несколько шагов вперед. Это было видение из его сна. Он испытывал тот сокровенный страх момента, когда исполнение мечты предстает реальностью. Отправляя в поездку, он видел множество крепостей, но все они представлялись обычными музеями, бутафорскими сооружениями, не вызывавшими в душе никаких эмоций. Все они не были замками. Замок (свой замок, самый настоящий из всех) он увидел теперь. И остался стоять в страхе, пораженный в самое сердце.
В первые минуты этого безмолвного созерцания замок вдруг показался ему живым, как будто он действительно жил своей собственной жизнью. Замок, выжидая, смотрел на него, принимая решение: распахнуть двери или прогнать пришельцев. Ему вдруг стало страшно. К тому же, это был целый средневековый город с множеством самых разнообразных сооружений!
Он зажмурился, тряхнул головой, потом снова открыл глаза…. Все было бесполезным: яркие краски резали глаза еще острее. Замок стоял посреди степи, и все вокруг заливал такой ослепительный свет, что он испытывал почти физическую боль, не способный смириться с таким цветовым эффектом. Вспышки желтого, голубого, зеленого, белого, золота, меди, бронзы сливались и падали вниз, полыхая фантастическим, не реальным огнем, как будто замок специально для первого знакомства решил примерить праздничное убранство.
Когда глаза немного привыкли к этой фантасмагории света, он разглядел высокий шпиль церкви.
Солнечный луч упал на металлический шпиль, и, отразившись, стрельнул прямо в глаза, поразив такой сильной болью, что он вскрикнул. В тот же самый момент он почувствовал, как кто-то схватил его за плечо, а потом (когда вернулась способность видеть), он разглядел рядом врача.
— Что с тобой… чтостобойчтостобойчтостобойчтотобойчтостобойчтостобойчтостобой… — сливалось в единый, тупой речитатив, и вдруг захотелось хорошенько его встряхнуть, чтобы прекратить это славословие…
— Да все в порядке! Не надо кричать. Просто место красивое…
— У тебя было такое лицо, как будто ты сейчас потеряешь сознание! — сказал врач.
Он отстранился от него и прикрыл рукой глаза — от слепящего солнца.
— Никогда бы не подумал, что здесь есть такая красота! — прошептал москвич, — почему нас сюда не привезли? Почему нам все время показывали только старые серые развалины, заросшие мхом?
— Все очень красиво… но выглядит как-то нереально, — сказал врач, — слишком ярко для обыкновенного сельского пейзажа и слишком гладко, что ли… Искусственная картинка искусственного города…
— Это монастырь, — он вступил в разговор, опустив руку, стараясь не смотреть на шпиль, — видите высокий шпиль церкви?
— почему монастырь? Ты так сказал — почему? Ты здесь был? — даже при виде захватывающей красоты москвич не терял своей природной подозрительности.
— Нет, не был… Просто я… Разве я сказал так убежденно?
— Да, ты сказал! Почему именно монастырь? Тут в округе полно замков древних разорившихся графов-герцогов, которые в сто раз хуже этого! К тому же монастырь должен быть угрюмым и серым. Почему же ты так сказал?
— Я не знаю… — поймав подозрительный взгляд москвича, он испытал неприятное чувство, — я действительно не знаю! Просто мне так показалось. Скорей, это похоже на город, который разросся вокруг монастыря. Смотрите — ворота впереди деревянные, а не с решеткой… За стенами видны другие здания, их много. А какое поместье в средние века могло быть богатым настолько, чтобы выстроить целый город? Вот я и подумал о монастыре….
— Смотрите! — врач резко вытянул руку вперед, — смотрите прямо! Там что-то есть, на воротах! Похоже на крест, большой, только… Только он какой-то странный… немного… словно его кто-то перевернул.
— Перевернутый крест…. — он повторил эти слова про себя, но оказалось, что говорит вслух. И, прозвучав, они стали еще более тревожными.
— Это средневековый монастырь, — сказал врач, — мне уже приходилось видеть такие в Европе. В средние века именно монастыри представляли собой целый город потому, что были самыми богатыми землевладельцами. Вернее, весь город лепился к монастырю, и постепенно они превращались в одно целое. Даже местный хозяин (феодал или наместник) строил свой замок в черте города-монастыря, и очень часто — на монастырской земле. Я читал, что монастыри были богаче любого графа или герцога, или даже короля. Так средневековый монастырь становился маленьким городом. Церковь — в глубине, слева — хозяйственные постройки, справа — административные здания, дома, которые часто сдавались в наем горожанам. Кельи для монахов за церковью. И в середине обязательно — огромная площадь.
Москвич, сорвавшись с места, лихо бросился вниз по склону. Он бежал так быстро, что вскоре приблизился к воротам.
— Ворота закрыты! — заорал москвич, несколько раз стукнув кулаком в тяжелые деревянные створки, — они закрыты! Черт возьми, я подам на них в суд!
— На кого? На монахов? — в его голосу звучала ирония, и он не собирался ее скрывать.
— Заткнись! Все заткнитесь! — завопив, москвич с размаху двинул по воротам ногой. Он ударил ногу о кованное железо внизу и взвыл от боли. Ворота были сделаны из темного дерева и по бокам оббиты железом.
Он подошел совсем близко к стене, и прикоснулся рукой. Камень был на ощупь холодным. На воротах, на уровне человеческого роста, виднелась калитка с зарешеченным окошком, врезанная в массивное дерево. Все было заперто очень прочно. Ни щели. Ни признака живой души. Тишина была такой же плотной, как в лесу, только здесь она не пугала. Наоборот. Он вдруг почувствовал, что тишина может быть союзником.
— Там буквы наверху, — вновь раздался голос москвича, — прямо над воротами.
Витиеватая средневековая надпись венчала ворота. Буквы были на самом верху. Вырезанные в камне и раскрашенные краской какого-то странного черного оттенка, который постепенно переходил в золотой. Но позолота по краям потемнела от времени, и оттого буквы производили какое-то тревожное впечатление. Он вдруг почувствовал себя так, словно кто-то вдоль его позвоночника провел ледяным пальцем. Это было так неестественно и странно. Что могло быть в буквах? Сосредоточившись, он попытался внимательнее их разглядеть. Это был очень странный язык. Он никогда такого не видел. Не латинские, не романские, не славянские буквы, и даже не иероглифы. По форме они напоминали очертания человеческих фигур. И, если уж сравнивать грубо, ему пришло в голову, что каждая буква напоминает фигурку человека.
Он не хотел стоять рядом с воротами, словно именно они вызывали в его душе надсадную, щемящую тоску. И, повинуясь какому-то древнему инстинкту предчувствий, он медленно пошел вдоль стены, аккуратно ступая по густой траве, росшей в выбоинах. Он оцарапался до крови локтем об острый угол срезанного каменного выступа и тут же поскользнулся на каком-то растении, прислонился к стене.
Отверстие он увидел почти сразу, оно было совсем рядом. Очевидно, камень из кладки выпал сам, либо кто-то его выломал, но в том самом месте образовалось небольшое отверстие, вполне достаточное для того, чтобы заглянуть внутрь. Он нагнулся вниз, плотно припал к стене и заглянул…
Шум ударил прямо в лицо, шум множества голосов и ударов ног о серые плиты булыжной мостовой… Он вздрогнул, как от удара, припадая к камням — еще плотнее. Там, за камнями, жил настоящий город, и, замерев, затаив дыхание, он стал впитывать странное зрелище, вдруг открывшееся его глазам.
2009 год, Россия, Смоленская область
Женщина бежала по дороге, широко раскинув в стороны руки. Седые волосы копной развивались за спиной. Со стороны она напоминала ведьму. Из ее рта вырывалось прерывистое дыхание. Делая остановку, женщина поднимала руки вверх и кричала:
— Дьяволова пядь горит! Батюшки, горит!
Появление женщины не осталось без внимания. Несмотря на поздний час, из домов выходили люди, бурно обсуждая случившееся. А те, кто посмелей, со всех ног неслись к месту пожара. Для желающих увидеть все своими глазами была обеспечена тема для разговоров недели на две. Одна из соседок попыталась ее остановить:
— Чего кричишь-то?! Бежишь — куда?
— За священником! Нужно священника, да быстро! Пусти, побегу скорей!
И соседка ее пустила. Отстранилась с пониманием на лице. Желание позвать священника к месту пожарища не показалось ей странным. Возможно, каждый житель села знал: без нечистой силы не обошлось.
Женщина побежала дальше, оставляя тяжелые следы на снегу. Белые волосы развевались за ее спиной, как флаг.
Дом священника был на околице села, со стороны, противоположной Дьяволовой пяди. Время от времени женщина останавливалась, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Женщина была старой, бежать по снегу ей было тяжело. Может, именно поэтому она не заметила темную тень на дороге, ясно видную на фоне белого снега. Это был подъезжающий автомобиль. Автомобиль с потушенными огнями, с городским номером, с темными стеклами. Такие не часто появлялись в их селе.
Во время одной из кратковременных передышек женщину и схватили. Сильные, злые руки подняли над землей, грубо зажали рот. Впереди уже виднелась крыша избы священника, за ней — тоненький шпиль деревенской церквушки. Оставалось сделать лишь несколько шагов. Женщину грубо встряхнули, и чужой мужской голос прошептал ей на ухо:
— Заткнись, сука! Куда ползешь?
Руку, больно сжавшую рот, расслабили, и тот же голос предупредил:
— Орать будешь — перережу горло и брошу подыхать тут на снегу! Ты меня поняла? Если поняла, кивни!
Обезумевшая от страха старуха кивнула. Ноги ее уже не держали, и, если б не бандиты, крепко схватившие ее, она рухнула бы прямо на снег.
— Теперь отвечай! Куда ты бежишь?
— К священнику…
— На кой хрен?
— Дьяволова пядь горит….
— Ну, это и так понятно! А священник зачем?
— Чтоб молитву прочитал.
— А молитва что, пожар потушит?
Старуха в ужасе мотнула головой. Кто-то из бандитов расхохотался.
— Ну, тьму таракань! Видали такое?
Хватка рук, державших женщину, несколько ослабла. Она подумала было, что ее отпустят, как тот же голос грубо приказал:
— Не ходить туда, сука! Не ходить! Ясно?
Женщина не успела ответить. Тяжелый удар, обрушившийся на нее, разом погрузил в черную бездну, где уже не было ничего, даже холодного снега, на который бросили ее труп.
Он проснулся от тишины и сел на постели, нервно хватая ртом воздух. Всю ночь ему снились адские звуки, а разбудила невероятная тишина. Он никогда не ощущал такой тишины. В ней было что-то жуткое. К тому же, священника не покидало странное чувство, что чьи-то глаза наблюдают за ним.
Но единственным глазом, видимым в темноте, был тоненький, алый огонек лампадки, зажженной под образами. Если раньше этот огонек вселял в него надежду и веру, то теперь он почувствовал страх. Адский страх, заложивший ноздри, уши. Как комья липкой, намокшей ваты. И не отодрать этот кокон, не убрать с головы…. Может, потому, что огонь лампадки стал более ярким, более красным и оттого — тревожным. Священнику казалось, что это воспаленный, налитый кровью глаз, пришедший из беспросветной, адской тьмы.
Было так страшно, что лечь обратно в кровать он не мог. Он тихонько встал, нашарив старенькие тапочки в темноте. Но даже звук ног, шаркающих по полу, прозвучал непривычно тихо. Так, словно был приглушен. Он испугался, что разбудит жену, но она не проснулась. Дыхание ее было мирным и ровным, как у глубоко спящего человека.
Он сделал несколько шагов по комнате, пока не приблизился к образам. Освященное лампадкой, выступало лицо святого. Оно строго, укоризненно смотрело словно сквозь него, в темноту.
Тогда он понял. Это — расплата. За ним пришли. И эта тишина — его последний час на земле. Расплата….. плата за всё. Священник тяжело рухнул на колени, обхватив голову руками. Но губы, дрожа, вместо привычной молитвы, шептали, как в бреду:
— Спаси меня, Господи…. Спаси меня, Господи…. Спаси слугу своего… Защити от адских легионов сатаны…
Потом он услышал звук. Это был скрежет по внешней стене дома, там, где было окно. Такой звук могло издать железо, какой-то тяжелый предмет, который двигали по стене, и это была реальность.
Священник замолчал, от ужаса дыша часто-часто. Звук повторился — но немного в отдалении, уже возле второго окна. Сомнений не было: возле дома кто-то находился. Там, за стеной, что-то происходило, но что именно — он не мог понять. Внезапно священник увидел в углу какой-то свет. Колени подогнулись, и, рухнув прямо на пол, он уставился на дрожащую тень, светлые очертания которой проступали все ярче и ярче, а потом….. задохнувшись от ужаса, священник вдруг увидел маленькую девочку лет 8-ми, в темном пальто, завязанную в пушистый, домотканый, шерстяной платок. Платок, закрывающий волосы, был перевязан на груди крест-накрест. Не мигая, девочка смотрела на него.
Лицо ее было абсолютно не знакомо. Он никогда прежде не видел этой девочки, никогда не встречал ее в селе. Но в то же время во всем ее облике было что-то знакомое, нечто неуловимое, но очень понятное….. Он вдруг вспомнил, что так одевали детей в 40-х годах. Он вспомнил, что именно так завязывала платок его мама, когда немцы окружили их село. Чтобы было теплей…. Вещей не было, и родители хоть как-то пытались уберечь детей от холода ледяной российской зимы, и от страшной судьбы.
Он понял внезапно. Откровение пришло яркой вспышкой. Он вдруг сказал, и голос глухо прозвучал в ночной тишине:
— Дьяволова пядь горит! Батюшки, горит!
Появление женщины не осталось без внимания. Несмотря на поздний час, из домов выходили люди, бурно обсуждая случившееся. А те, кто посмелей, со всех ног неслись к месту пожара. Для желающих увидеть все своими глазами была обеспечена тема для разговоров недели на две. Одна из соседок попыталась ее остановить:
— Чего кричишь-то?! Бежишь — куда?
— За священником! Нужно священника, да быстро! Пусти, побегу скорей!
И соседка ее пустила. Отстранилась с пониманием на лице. Желание позвать священника к месту пожарища не показалось ей странным. Возможно, каждый житель села знал: без нечистой силы не обошлось.
Женщина побежала дальше, оставляя тяжелые следы на снегу. Белые волосы развевались за ее спиной, как флаг.
Дом священника был на околице села, со стороны, противоположной Дьяволовой пяди. Время от времени женщина останавливалась, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Женщина была старой, бежать по снегу ей было тяжело. Может, именно поэтому она не заметила темную тень на дороге, ясно видную на фоне белого снега. Это был подъезжающий автомобиль. Автомобиль с потушенными огнями, с городским номером, с темными стеклами. Такие не часто появлялись в их селе.
Во время одной из кратковременных передышек женщину и схватили. Сильные, злые руки подняли над землей, грубо зажали рот. Впереди уже виднелась крыша избы священника, за ней — тоненький шпиль деревенской церквушки. Оставалось сделать лишь несколько шагов. Женщину грубо встряхнули, и чужой мужской голос прошептал ей на ухо:
— Заткнись, сука! Куда ползешь?
Руку, больно сжавшую рот, расслабили, и тот же голос предупредил:
— Орать будешь — перережу горло и брошу подыхать тут на снегу! Ты меня поняла? Если поняла, кивни!
Обезумевшая от страха старуха кивнула. Ноги ее уже не держали, и, если б не бандиты, крепко схватившие ее, она рухнула бы прямо на снег.
— Теперь отвечай! Куда ты бежишь?
— К священнику…
— На кой хрен?
— Дьяволова пядь горит….
— Ну, это и так понятно! А священник зачем?
— Чтоб молитву прочитал.
— А молитва что, пожар потушит?
Старуха в ужасе мотнула головой. Кто-то из бандитов расхохотался.
— Ну, тьму таракань! Видали такое?
Хватка рук, державших женщину, несколько ослабла. Она подумала было, что ее отпустят, как тот же голос грубо приказал:
— Не ходить туда, сука! Не ходить! Ясно?
Женщина не успела ответить. Тяжелый удар, обрушившийся на нее, разом погрузил в черную бездну, где уже не было ничего, даже холодного снега, на который бросили ее труп.
Он проснулся от тишины и сел на постели, нервно хватая ртом воздух. Всю ночь ему снились адские звуки, а разбудила невероятная тишина. Он никогда не ощущал такой тишины. В ней было что-то жуткое. К тому же, священника не покидало странное чувство, что чьи-то глаза наблюдают за ним.
Но единственным глазом, видимым в темноте, был тоненький, алый огонек лампадки, зажженной под образами. Если раньше этот огонек вселял в него надежду и веру, то теперь он почувствовал страх. Адский страх, заложивший ноздри, уши. Как комья липкой, намокшей ваты. И не отодрать этот кокон, не убрать с головы…. Может, потому, что огонь лампадки стал более ярким, более красным и оттого — тревожным. Священнику казалось, что это воспаленный, налитый кровью глаз, пришедший из беспросветной, адской тьмы.
Было так страшно, что лечь обратно в кровать он не мог. Он тихонько встал, нашарив старенькие тапочки в темноте. Но даже звук ног, шаркающих по полу, прозвучал непривычно тихо. Так, словно был приглушен. Он испугался, что разбудит жену, но она не проснулась. Дыхание ее было мирным и ровным, как у глубоко спящего человека.
Он сделал несколько шагов по комнате, пока не приблизился к образам. Освященное лампадкой, выступало лицо святого. Оно строго, укоризненно смотрело словно сквозь него, в темноту.
Тогда он понял. Это — расплата. За ним пришли. И эта тишина — его последний час на земле. Расплата….. плата за всё. Священник тяжело рухнул на колени, обхватив голову руками. Но губы, дрожа, вместо привычной молитвы, шептали, как в бреду:
— Спаси меня, Господи…. Спаси меня, Господи…. Спаси слугу своего… Защити от адских легионов сатаны…
Потом он услышал звук. Это был скрежет по внешней стене дома, там, где было окно. Такой звук могло издать железо, какой-то тяжелый предмет, который двигали по стене, и это была реальность.
Священник замолчал, от ужаса дыша часто-часто. Звук повторился — но немного в отдалении, уже возле второго окна. Сомнений не было: возле дома кто-то находился. Там, за стеной, что-то происходило, но что именно — он не мог понять. Внезапно священник увидел в углу какой-то свет. Колени подогнулись, и, рухнув прямо на пол, он уставился на дрожащую тень, светлые очертания которой проступали все ярче и ярче, а потом….. задохнувшись от ужаса, священник вдруг увидел маленькую девочку лет 8-ми, в темном пальто, завязанную в пушистый, домотканый, шерстяной платок. Платок, закрывающий волосы, был перевязан на груди крест-накрест. Не мигая, девочка смотрела на него.
Лицо ее было абсолютно не знакомо. Он никогда прежде не видел этой девочки, никогда не встречал ее в селе. Но в то же время во всем ее облике было что-то знакомое, нечто неуловимое, но очень понятное….. Он вдруг вспомнил, что так одевали детей в 40-х годах. Он вспомнил, что именно так завязывала платок его мама, когда немцы окружили их село. Чтобы было теплей…. Вещей не было, и родители хоть как-то пытались уберечь детей от холода ледяной российской зимы, и от страшной судьбы.
Он понял внезапно. Откровение пришло яркой вспышкой. Он вдруг сказал, и голос глухо прозвучал в ночной тишине: