Ирина Мадрига. Чича Божий, или Завербованная любовь

   На протяжении почти двух месяцев она ни разу не встречала Романа. Но в один из таких вечеров обычно в нерабочие часы молчавший телефон на ее столе вдруг пронзительно зазвонил.
   – Слушаю.
   – …
   – Алло, слушаю вас!
   – Добрый вечер, – и она сразу узнала этот ласкающий баритон. – А почему кое-кто так допоздна трудится?
   – А почему кое-кто в такое позднее время подглядывает за мной?
   – Я случайно увидел, что твое окно светится. Возвращался от знакомого. А ты еще не разобралась со своими материалами?
   – Разобралась. Самое время уходить.
   – Не уходи.
   – Что так?
   – Я звоню из автомата напротив.
   И выдержав несколько секунд паузы:
   – Так можно мне зайти?
   – Заходи-те.
   Через полминуты он смущенно появился у входа. А она за те тридцать секунд уже успела прийти в себя после своей неуместной порывистости:
   – Проходите смелее, Роман Иванович! Так что же у вас нового? Имеется новое государственное поручение для меня?
   – Не иронизируй, прошу. Мне казалось, ты больше не захочешь меня видеть, потому пытался не попадаться тебе на глаза.
   От язвительной Христининой реплики его уберег лист, исписанный короткими строками ее четырехстиший, еще не укрытый от постороннего взора.
   – Ты пишешь стихи? Ведь пишешь, кто-то мне об этом говорил!
   «Наверное, тот майор из милиции», – догадалась, сокрушаясь. Ведь в редакции все считали, что она забросила поэтическую романтику с первого же дня неудачного замужества. Неожиданный экскурс во времена ее малоприятного знакомства с андроповско-милицейскими порядками вызвал у нее замешательство и переполох – Боже, что же он о ней подумает?!
   А Роман между тем потянулся за листочком:
   – Разреши прочесть?
   Христина отрешенно тряхнула гривой выгоревших русых кудрей, что должно было означать согласие, и отвернулась к темному окну.

Асоціація

 
На стіні верховинський пейзаж,
Невідомого автора явлення:
Смерічок тінистих міраж,
Засмагла серпнева галявина,
В траві – запізнілі суниці,
Рожевіючий небокрай,
Горбата отави копиця,
В зеленавім серпанку плай.
Все – єдино, немає границі.
Кольори – в світанковій гамі,
Коли сонце приймає світлиця.
Коли ж вечір діткнеться вустами
Розімлілих від спеки вікон, —
Променистість пейзажу згасає,
Ніби стулюються повіки,
Ніби душу тривога торкає…
 

* * *

 
Як задивлюсь у ваші зіниці я,
Бачу схожість вражаючу з тим полотном:
То перлисто засвітять живицею,
А чи змеркнуть, як бронзою тиснений том.
 

   – Я вообще-то профан в поэзии, но мне нравится. Завидую художнику, картина которого вдохновила тебя на такие ассоциации.
   – Его имя мне не известно, но картина висит в моей квартире. И это, пожалуй, единственный привлекательный пейзаж в нашем недостроенном микрорайоне.
   Он смотрел на нее, слегка склонив голову к левому плечу. Ласково и одновременно интригующе, а еще и некая опечаленность угадывалась. Странный, необычный взгляд – подумалось Христине. Профессиональная привычка заставила ее поискать более точное определение.
   – О чем ты сейчас думаешь? – вопрос застал ее врасплох.
   – О вашем взгляде.
   – И каков он?
   – Оливковый.
   – Это интересно, потому что таким его еще никто не видел, – уголки его губ едва дрогнули. То ли улыбку утаить пытались, то ли преждевременное слово попридержали. – Ты знаешь, один мой приятель, когда изрядно захмелеет и становится одержим откровениями, всегда повторяет, что не бывать миру под оливами…
   Роман умолк. Он вдруг осознал, что отныне для нее он вынужден будет подбирать слова так тщательно, как никогда раньше этого не делал.
   – Не хотите провести меня поближе к дому, если уж решили прогулять этот вечер? – обыденно так спросила.
   – Нет, Христинка. Нас могут увидеть.
   – Так что же?
   – Это может обернуться неприятностями и для тебя, и для меня.
   – Значит, по одному и огородами?
   Его глаза внезапно стали трогательно-просящими, но сам он молчал.
   Пауза затянулась. Христина встала из-за стола-укрытия, неожиданно нажала на выключатель и, отступив от стены, осипшим вдруг голосом произнесла:
   – Так лучше?
   В кабинете после мгновенной темноты постепенно проглядывали очертания мебели, с улицы мягко светили фонари.
   – Так действительно лучше.
   Он подошел и притянул ее к себе. Замерев, дышали друг другом, и Христину увлекла волна безмятежной нежности, которой он ее обволок.
   Но вот его пальцы, словно по клавиатуре, пробежали вниз по ее спине и возбужденно сжали бедра, обтянутые узкой юбкой.
   – Христинка, я ведь не из железа…
   – Знаю…
   Его губы с жаждой вонзились в ее еще недосказанные слова, и она прильнула к нему.

Рыбий хвост с чужого стола

   Знакомься. Наш новый сотрудник, – Сергей Анатольевич отступил немного в сторону, и в двери появился крепкий простецкого вида парень.
   – Олег Монич, – назвал тот себя Роману.
   – Бери, Роман Иванович, над юношей шефство, расскажешь ему про оперативную обстановку в районе. Скорее всего, Олег как инженер-электронщик по образованию будет заниматься промышленностью.
   Начальник сразу же ушел, а Роман пригласил новичка к себе и больше трех часов в общих чертах и подробно описывал ему состояние дел на местных предприятиях, давал советы и между тем с откровенным интересом изучал своего собеседника. Олег оказался дружелюбным и искренним, не запаздывал с ответами, но и многословия в разговоре не допускал. Его реплики или вопросы были ко времени и к месту, а присутствие недюжинного чувства юмора у этого молодого выпускника школы КГБ выдавали некоторые интонации и смешливые светло-карие глаза, над которыми почти не было бровей – настолько они выгорели и казались бесцветными на загорелом лице.
   Олег был таким естественным, что Роману в его компании даже надоевший казенный кабинет показался уютнее.
   В обеденный перерыв они вдвоем наведались в летний ресторан, где кормили довольно вкусными комплексными обедами. «Странное дело, – думал Роман, – но этому парню, который младше меня на десять лет, я сразу готов доверять, а с почти сверстником начальником так и не получилось стать приятелями».
   Возвратились из ресторана вовремя – в его кабинете как раз поднял ор телефон.
   – Роман, – услышал голос Сергея Анатольевича, – передай Монича Струтинскому, а сам подъезжай в «Комфорт».
   Струтинский, запыхавшийся, вдогонку появился на входе, поэтому Роман сообщил ему об указании начальника и направился к своему старенькому «Москвичу».
   Ехал неспешно к загородному кафе, где Сергей Анатольевич приноровился и дела решать, и гулять-так-гулять. По дороге Роман пытался сообразить, зачем тот его туда вызвал. Но версий не было.
   Нашел его, как обычно, в отдельной комнате, меблированной по-домашнему – явно диссонансно по сравнению с общим, удушливым от густого табачного дыма, залом, где простой рабочий люд кучковался за грязноватыми столиками с бокалами водянистого пива.
   – Садись, – пригласил начальник. – Закажешь что-то?
   – Да нет. Только что пообедал.
   Сергей Анатольевич прищурился и продолжил:
   – Роман, нам вскоре понадобится Креминна.
   – Кто? – балластный вопросик, чтобы управиться с бурей эмоций, которые вот-вот выдадут его.
   – Та самая журналисточка, с которой ты, кажется, уж и не единожды встречался, – и заговорщицки подмигнул.
   «Откуда ему известно?» – лихорадочность Романа проступила на лице еле заметным румянцем под смуглой кожей. Но задал вопрос невозмутимо:
   – Зачем, Сергей Анатольевич? Возникла необходимость в публикации?
   – Пока нет. Но появилась надобность в агентуре среди национально-свидомых. Ты ведь знаешь, в той компании всякие писаки и богомазы собираются, а Креминна наверняка может оказаться в их обществе своим человеком. Сколько тебе понадобится времени, чтобы ты подготовил ее?
   – Вряд ли она согласится на эту роль.
   – Согласится. Ты должен действовать непрямо, и она на все согласится. Ваш роман ведь в самом разгаре? Это – кстати, она будет готова на все, лишь бы и дальше встречаться с тобой.
   Роман молчал. Ему показалось, что он поперхнулся рыбьим хвостом с чужого стола.
   – Ты, Ромка, не печалься. Все будет отлично. Она же тебе нравится, а я – не против, развлекайся. И Лиза ни о чем не догадается – прикрою профессионально, ежели что…
   «И про Лизу не забыл напомнить. Шантажирует», – Роман испытывал чувство вины в отношении жены. Четырнадцать лет их супружество не давало никаких сбоев. До его встречи с Христиной…
   – Не знаю, Сергей Анатольевич… Если я подойду к Христине с таким предложением, она, скорее всего, просто откажется контактировать со мной.
   – Не откажется. Надолго не откладывай. По прошествии двух недель я должен получить гарантии, что она будет работать на нас.

За полузашторенными окнами

   В редакторском кабинете с утра было прохладнее, поэтому Христина попросилась туда писать репортаж о вчерашнем школьном первом звонке. Андрея Федоровича вызвали в райком за очередной папкой каких-то постановлений. И кстати, потому что не отвлекал от работы шутливыми рассказами о приключениях своих многочисленных номенклатурных приятелей.
   В ее поле зрения вдруг попал краешек листа с подписью известного писателя-горца Петра Тайстрюка. Из любопытства она потянула за уголок, который выбивался из-под толстого словаря. «Неужели Петр Николаевич написал что-то для нашей газеты?», – подумала. Печатного текста было густо на трех страницах. «Какой молодец! Как смело!» – читала и восхищалась яркой публицистикой знаменитого, хоть и не титулованного земляка, с которым познакомилась еще в университетской литстудии. Поэт разъяснял будущему читателю изъяны однопартийной системы и советщины. Он призывал присоединиться к недавно созданному в столице Народному Руху Украины за перестройку. Эта общественно-политическая организация выдвигала партийным и советским органам требование об углублении горбачевских реформ, итогом которых должно было стать провозглашение суверенитета Украины.
   Только дочитала статью Тайстрюка, как в кабинет вошел редактор.
   – Андрей Федорович, это пойдет в субботний номер? Так сильно написано!..
   – Нет. Это не пойдет совсем.
   – Отчего? Это же просто просится на первую полосу. Что там такого уж страшного? Да возьмите любой номер «Литературки» или «Огонька» – там и не такое найдете, и обо всем пишут открыто, ведь до каких же пор молчать!
   – Щекочихины и коротичи пусть себе пишут. А нам нельзя. Как раз беседовал про это письмо с Красняныком. Он – категорически против этой публикации.
   Христина вспомнила, как в прошлом году в районе гостила группа известных украинских поэтов и прозаиков. Сопровождал их на всех встречах с трудовыми коллективами первый секретарь райкома партии Василий Краснянык. Он еще со времен своей комсомольской юности понемногу кропал стишки и его просто распирало от желания услышать похвалу своему багажу. А чем черт не шутит, вдруг кто-от из живых легенд украинской литературы признает его талантливым и поспособствует изданию книги, даст рекомендацию в союз писателей? Тогда тщеславный Краснянык определил своим посредником земляка и сокурсника Тайстрюка: «Петр, сведи меня з Натальей Живенко. Пусть бы оценила мои тексты». Напросился вечером заглянуть с бутылкой коньяка и конфетами для поэтической дамы в пансионат, где поселился на ночлег писательский десант. И пришел. К радости Петра, который легко оприходовал в одиночку всю бутылку фирменного напитка, раз за разом бросая сочувственные взгляды на Живенчиху, измученную чтением совершенно графоманской писанины самовлюбленного и удивительно притихшего в ее присутствии Красняныка. В его сторону швырял откровенно издевательские реплики: «Василий, ты – Краснянык, а не Есенин, тебе бы в буриме играть, а не книжки писать. Анны Снегиной ты так и не нашел. Уже и не отыщешь. Позвони там кому-то, пусть еще коньяка привезут. Не мешало бы и Наталье напиться, чтобы она к тебе помягче отнеслась»…
   …У Андрея Федоровича явно не было намерения выслушивать ее доводы. Потому Христина отдала ему свой репортаж и ушла из редакции, чтобы посидеть под любимой китайской яблоней в маленьком скверике на задворках городского техникума. Оттуда можно было смотреть на окна служебного кабинета Романа и мечтать о вечернем свидании с ним – в том сейфе-тайнике за запертой металлической дверью, откуда во внешний мир не проникало ни голосов, ни слухов.
   Уже больше недели прошло с тех пор, как он не давал знать о себе. После мучительных сомнений Христина решила сама ему позвонить. Разговаривали, будто перебрасывались словами, но так и не обмолвился, когда же встретятся. А она не смогла спросить – в их отношениях психологически доминировал он, и она готова была во всем полагаться на него, рассудительного и уверенного. Он казался ей мудрым и предусмотрительным разведчиком исаевской породы, и она никак не могла привыкнуть обращаться к нему на «ты».

 
Сховали очі в телефонну трубку,
Та в ній не хочу бачить порятунку,
Що в руку тягнеться спокусою.
Бентежусь знову. Й знову змушую
Вас грати у набридле пустослів’я.
Якби ж таких дібрала слів я,
Щоб вигаданих телефонних компромісів
І кабінетних сутінків, навіяних завісами,
Вам стало мало.
Знову марю вами.
Дзвоню. Прийшли. Це справді? Чи в уяві?
 

   Две недели назад он ошеломил всю редакцию, когда забежал к ней в рабочие часы с огромным букетом разноцветных астр, чтобы поздравить с днем рождения. Конспиративно обращался к ней на «вы» и называл официально по имени-отчеству. Но заместительница редактора была любопытной, а еще более язвительной. Христина любезно приклеила ей уважительное прозвище Фудзи-дама. От нее не укрылись ни внезапное замешательство Христины от счастья его видеть, ни почти юношеское смущение Романа на фоне показной солидности делового партнера, который всего лишь на минутку заглянул, чтобы отдать дань вежливости коллеге по смежному цеху.
   Когда же Христина уже на лестничной площадке, провожая, спросила его о времени следующего свидания, и чтобы только вдвоем, он – как отрезал:
   – В ближайшие дни никак не выйдет. У нас цейтнот. Пока. Я позвоню.

 
Проходите поруч. Не озираєтесь.
Даруєте квіти. А я образилась.
Говорите пристрасно. Огризаєтесь.
У що повірити – в слова чи в паузу?
Повірю в паузу, у недомовлене,
Засію пам’ять, підживлю спомини.
А як достигнуть – зберу у течку,
І буде повість про вашу втечу.
 

   Окна Романа были полузашторены. Это означало, что у него – посетитель. «Интересно, с какими людьми он там встречается? – задумалась. – Кто, кроме меня, по собственному желанию приходит в этот каземат?». Однажды Роман скупо, но с понятным для нее подтекстом поведал, что чаще всего вынужден беседовать с подленькими человечками и выслушивать, изображая заинтересованность, разные сплетни или даже откровенные наговоры.
   …Она и не заметила, как он оттянул портьеры. Стоял в оконном проеме и зазывно жестикулировал, показывая, чтобы вошла через парадное.

Стать цербером

   – Наши сегодня на выезде. А меня оставили на хозяйстве, – дал понять, что ей не придется внезапно умолкать от приглушенных шагов или голосов, которые иногда слышались с противоположной стороны его двери, и, замерев, дожидаться новых недолгих минут успокаивающей тишины.
   – Как же я по тебе скучал. Иди ко мне.
   Нежно, заботливо усадил Христину к себе на колени и молча целовал ее лицо, шею.
   Она так же молча перебирала пальцами его темные мягкие волосы. Это умиротворение могло длиться долго-долго, если бы не зазвонил телефон. Роман поднял трубку и несколько раз повторил: «Да… Да… Конечно. Передам».
   Улыбнулся ей от стола и перебрался в кресло напротив дивана, на котором только что сидели вдвоем.
   – Давай поговорим, – это была обычная фраза в начале их свиданий.
   Она подыграла:
   – Ну, давай! Поговорим. Говори же!
   – У тебя это лучше получается. Расскажи мне, чем ты занималась все эти дни.
   – Недели, Ромка! Ты сбился со счета. Что делала? Писала, писала, гонялась за материалами, догоняла каких-то начальников, чтобы взять для газеты комментарии, снова писала, а дома под ночь гонялась за своей детворой, чтобы наконец спать их уложить и самой перестать гоняться. Но почти до самого рассвета опять гонялась – за соседским котом, который зачастил через форточку забегать в гости к нашей Мыцьке. Немного читала.
   И вдруг вспомнила утреннюю дискуссию с редактором:
   – Ромка! Нужен совет. У нас в редакции лежит исключительный, феноменальный материал Петра Тайстрюка. Его следовало бы непременно напечатать в газете. А редактор говорит, что Краснянык ему категорически запретил. Хотелось бы знать, к кому обращаться, чтобы запретили Красняныку влезать в редакционные дела и чтобы он наконец-то перестал запрещать то, что никаким запретам давно не подлежит.
   И Христина увлеченно пересказала Роману содержание статьи Тайстрюка.
   Роман нахмурился. Он понимал ее максималистские порывы, знал, каковы ее духовные ориентиры, видел, что она идеализирует определенные моменты в новых общественных веяниях. Он был на ее стороне. Но не мог ей ничего обещать. А теперь еще и остерегался это делать. Если обратиться к шефу с просьбой провести профилактическую беседу с тем ржавым Красняныком и при этом сослаться на нее, – начальник снова потребует ее вербовки. А ведь Роман так отодвигал этот момент – умышленно избегал свиданий с ней, выдумывал для шефа какие-то истории о ее будто бы домашних хлопотах, из-за которых – ну никак! – не удается ему с ней встретиться.
   Христина ожидала его эмоционального отклика, а ситуация требовала его хладнокровной откровенности.
   – Христинка, мы должны серьезно поговорить.
   – А разве до сих пор было несерьезно? – засмеялась.
   Когда он уже умолк, она, глядя ему в глаза, будто испытывая, сказала однозначно:
   – Я не могу, Ромка, – как это называется? – стучать. Я не напишу для вашего Сергея Анатольевича ни одной бумажки. Все, на что я способна, – это писать материалы для газеты и подписываться под ними не псевдонимами, а собственной фамилией.
   – Я не сомневался. Я это знаю. Но я хотел тебя предупредить, что Сергей Анатольевич не откажется от своего плана.
   – И если я скажу ему «нет», то это отразится на тебе? Так ведь?
   – Наверное. Но это меня волнует меньше.
   Она размышляла, что ни увлеченному своей повсеместной борьбой за торжество вселенской справедливости адвокату Ляху, ни старому хранителю городских деревьев-экзотов, гимназическому учителю-биологу Глуханичу, ни разносторонне одаренной Галине Вовк, которая из-за брата – бывшего солдата дивизии «Галичина», успевшего эмигрировать от коммунистических репрессий в Австралию, так и не смогла за советские почти полвека нигде себя реализовать, кроме самодеятельного театра в районном дворце культуры, ни остальным людям, к которым она была искренне привязана, – и в страшном сне не приснится, что их любимица и умница Христинка может стать их цербером.
   А может, для этих людей будет лучше, если это будет именно она?
   Она сосредоточенно выбиралась из лабиринта. Он отрешенно изучал пейзаж, облокотившись об подоконник.

 
Удавана ніжність чи справжня?
Досі не можу збагнути,
Коли холодиш ти вустами
Мої розпашілі губи
І м’яко стискаєш плечі —
Аж серцю млосно і тісно.
А погляд ховаєш у вечір,
Що тягнеться в безпросвітність.
 

   Ей вдруг показалось, что он отстранился от ее совести. И эта мысль-насильница оплодотворила ее отчаянием.
   – Так и быть, Роман Иванович, пусть ваш начальник назначает стрелку. Позвоните, когда определитесь. Откройте, будьте любезны. Я ухожу.
   Рывком подхватилась и пошла к выходу. Роман растерянно отомкнул ей дверь.

Бедная Лиза

   Лиза укладывала в дорожную сумку нижнее белье, тщательно набивала единственные туфли на шпильках старыми газетами, чтобы не деформировались в туго набитом саквояже. Утром должна была уезжать. А домашней работы еще невпроворот! Мальчиков Роман заберет из села в ближайший выходной – школа без них потерпит пару дней. А она даже припозднилась с поселением в аспирантском общежитии. Ее и влекло в Киев, и трудно было вновь настроиться на долгие недели расставания с детьми. Еще целый год!
   Роман вдохновил ее поступить в аспирантуру после того, как заметил, что она казнит себя за тот случай с семиклассником, который повесился у себя дома на перилах будто бы из-за выставленной ею тройки по истории. Не ее это была вина, как вскоре оказалось. В семье подростка, решившегося на суицид, давно никто из родителей не думал о ребенке. Но она это обстоятельство не считала для себя оправданием. Ее отец-подвижник, выполняя обязанности фельдшера вот уже четыре десятка лет, в одиночку на большое горное село с восемью приселками, куда зимой приходилось добираться на лыжах, возвращал с того света и продлевал жизнь даже 80-летним бабулям, которые сами уж просили Господа отпустить их. А она не смогла уберечь дитя!
   Плавный поворот ключа в замке входной двери – возвратился Роман. Пораньше, нежели обычно, за эти два месяцы ее каникул.
   Когда уже баулы расположились наготове в прихожей, она на скорую руку, но с вдохновением приготовила ужин. А Роман посидел с ней за столом, даже не попробовав блюда. Только по-доброму улыбался, наблюдая, с каким удовольствием она поглощает благоухающее красной ротундой, приправленное острой паприкой лечо.
   Она пошла расстилать постель в спальне. И немного дольше, чем обычно, нежилась в ванной. Вышла оттуда раскрасневшаяся, пропитанная душистой влагой, слегка прикрыв полноватые бедра полотенцем. Роман стоял в балконном проеме и отстраненно вглядывался в ночную бездну.
   Лиза шагнула к нему и просунула руки мужу подмышки. Роман осторожно разнял переплетенные на груди ее пальцы. Она отступила и сразу нырнула под прохладную простыню. Он лег рядом на спину, подложив руки под голову.
   – Что-то произошло? – спросила.
   – Не знаю, Лиза.
   В третьем часу ночи, после двухчасовых попыток уснуть, она поднялась, и уже до рассвета ее убежищем стала кухня. Утром поставила в холодильник большую кастрюлю борща, в морозильник – поднос с его любимыми варениками.
   Роман проводил к поезду. У вагона, горьковато пропахшего смоляными шпалами, прикоснулся влажными губами к ее щеке и тихо, отрывисто, словно пунктиром, сказал:
   – Все уладится. Как всегда. Не волнуйся.

Откорректированные планы

   Бесцветно прошла еще одна неделя сентября. Христина вызвалась быть «свежими глазами» в редакции на три номера подряд – чтобы отобрать у себе соблазн снова умчаться в направлении неприметной лавочки в техникумовском сквере. В пятницу после обеда курьер положил для нее корректуру первой полосы. Там был материал Тайстрюка. Она деловито и обрадованно принялась за чтение и правки. Ошибок почти не было – линотипистка Веруня интересные для нее самой тексты набирала безупречно.
   В кабинет заглянул Андрей Федорович, и Христина не могла не спросить, с каких таких дел статья Петра Николаевича окажется-таки в субботней газете.
   – Да что-то там с Красняныком произошло. Я сегодня к нему с утра зашел, а он сразу с порога: печатай статью, будь она неладна, а то еще сделают из меня врага гласности. Кстати, Христя, с тобой хотел встретиться старый Перецки. Кажется, у него для тебя имеется интересная тема.
   Христине импонировал человек, о котором ей сказал редактор. Золтан Перецки во время Второй мировой был мобилизован в хортистскую армию. Оказался в плену в английском секторе. Возвратился в родной город полиглотом, свободно общался на местном русинском наречии, родном венгерском, немецком, английском языках, пристойно говорил по-чешски, по-словацки и на русском, так же легко освоил и украинский. Еще до войны получил техническое образование и работал инженером на химзаводе, да и позже его обновлял, запускал производство и все время что-то усовершенствовал в цехах. Коренной с деда-прадеда житель городка, он знал тут все родственные, кумовские, сватовские переплетения и был в нем живым хронометром и летописцем. Вместительная пристройка к его домику в аккуратном и капитально построенном химзаводском рабочем поселке, сооруженном еще во времена венгерского правления, была битком набита стеллажами с раритетными книгами, толстыми папками с пожелтевшими и более свежими документами, стопками газетных подшивок. А еще он для друзей составлял астрологические прогнозы и рассказывал о прошедших и будущих перипетиях их судеб по линиям на ладонях. Удивительно, но он и в самом деле все про человека читал будто бы из книги и, как правило, предсказания его сбывались. Но Перецки не забывал добавлять, что верить ему не стоит и что он таким образом развлекает по-приятельски своих слушателей и сам развлекается.
   Рабочая неделя подходила к концу, и Христине хотелось поскорее вернуться домой, чтобы со всеми хозяйственными делами справиться еще сегодня. А субботу и воскресенье посвятить дочкам и себе, да и Перецки навестить.
   Только-только отсортировала бумаги – что-то в сумку и домой, что-то в ящик стола и до понедельника, как затрещал телефон. И отчего-то Христина сразу же поняла, чей голос услышит.
   – Добрый день, Христина Дмитриевна. Хотел узнать, найдется ли у вас немного времени, – почти официально. И после паузы:
   – Для Сергея Анатольевича.
   Рука с трубкой дрогнула, горло сжало – будто вот-вот закричит. Но ответила безвольно:
   – Немного найдется.
   – Так я подберу тебя в центре, а то он нас ждет в «Комфорте».